Лина Николаева

Отдайте сердца

Глава 1
Хорошая все-таки ночь

Первой шла женщина, которая держалась с достоинством королевы и казалась чужой в этой грязной части Алеонте. За ней следовал мужчина, прячущий лицо и волосы под капюшоном. В сумерках его фигура была едва заметна, а расстояние скрадывало звуки, и незнакомка впереди уверенно двигалась, не догадываясь о провожатом.

Алето преследовал обоих и почти не таился. Внутри даже теплилась надежда, что что-то пойдет не так, его заметят, и тогда-то он встретится со старым знакомым лицом к лицу.

Дождь прекратился, но с крыш еще капало. Спустя несколько дней жары, доводящей до сумасшествия, на город обрушился ливень, и воздух сделался свежим-свежим. Он пах мокрой землей, морем, цветами. Было так хорошо, что Алето даже решил: это очень красивое мгновение, хотя для него красота заключалась не в природе, а в происходящем. Ему нравилось думать о том, как по-разному сложатся судьбы всех троих.

Незнакомка получит второй шанс — ненадолго, правда. Мужчина окажется еще на шаг ближе к тому, чтобы упасть с пьедестала да лицом в грязь. А он сам устроит небольшой розыгрыш. Да, определенно, это отличная ночь.

Алето замер за углом и выждал несколько секунд, держась ближе к щербатым стенам домов. Женщина так и шла первой, громко стуча каблуками по брусчатке. Идущий за ней двигался уверенно, легкой грациозной походкой и напоминал хищную кошку, вышедшую на ночную охоту. Преследователь все выжидал, и можно было подумать, что он трусит или сомневается, но Алето слишком хорошо его знал. С годами такие не становятся слабее — они повышают ставки.

Женщина уже готовилась свернуть на ярко освещенный газовыми фонарями проспект, но фигура в капюшоне резко подняла руки. Пальцы были скрещены, и как же хорошо Алето знал, что означают выставленные вперед указательный и средний, и почему мужчина разводит руки в стороны, а затем ведет их по косой, будто разрубает воздух, и сжимает кулаки. Он тоже умел это. Его учили, учили долго. Вышло плохо, ведь они оказались по разные стороны.

Незнакомка замерла, прижав руки к груди. Алето знал, что с ней происходит: сердце бьется все быстрее, как зажатая в кулаке птица, а затем медленно-медленно, кровь отливает от лица, рук, ног, они немеют, дрожат. Наверное, она хрипит или стонет — Алето не мог расслышать, но так было с другими. Женщина опустилась на землю, сжавшись в комок, затем упала набок.

— Найди свет, — приглушенно сказал мужчина и легко, точно обычный гуляка, дошел до проспекта, опустил капюшон — Алето успел увидеть золотые волосы, стянутые на макушке в пучок — и свернул на боковую улицу.

Пора было начинать, но он все смотрел в сторону, где скрылся преследователь. Да, когда-то он не просто хорошо его знал — знал, казалось, лучше самого себя. Было ему известно и значение сказанного: так говорили при рождении и при смерти, как напутствие или пожелание — все, кто верил в бога. В чертова Эйна-Дарителя, подарившего чертову искру чертовым людям.

Алето подошел к женщине. Глаза закрыты, кожа бледная-бледная, голова запрокинута. Так же ясно, как температуру воздуха или запах моря и цветов, он чувствовал, что ее сердце перестало биться, что кровь уже не двигается.

Опустившись на колени, Алето одну руку положил ей на грудь, а на другой переплел пальцы и начал водить в воздухе, вторя узору из вен, аорт, капилляров. Он выучил его наизусть, как алфавит или цифры, повторив десятки, даже сотни раз.

Мир наполнялся золотом — это нити магии откликались на каждое движение рук подобно тому, как струны отзываются на прикосновение музыканта. Кончики пальцев уже горели огнем, но он все чертил узор, взывая к крови, заставляя сердце ударить вновь, разогнать потоки.

Лежащая напоминала бесцветную тряпичную куклу. Сильная дрожь прошлась по телу, скрутила конечности и едва не связала их в узел. Голова болталась из стороны в сторону, на губах выступила кровавая пена.

— Тихо, тихо, — шептал Алето, утирая ей лицо ласковым, даже любовным жестом.

Пена сменилась тоненькой струйкой бордовой крови, которая потекла из уголка рта, по щеке, по шее и закапала на серую брусчатку.

Женщина была мертва, но кровь оставалась жива — он сумел поймать нужное мгновение. Все, что он выучил, прячась по темным залам, скрывая лицо под капюшоном, слушая высокие мелодичные голоса братьев, сработало быстро и четко. Магия не подводила и день за днем делала его на шаг ближе к цели. Скоро он так же склонится над другим, но уже безо всякой заботы подотрет слюни из перекосившегося рта человека, сошедшего с ума. И не нужна будет даже кровь, чтобы властвовать над его волей.

Женщина судорожно хватанула воздух, но ослабевшие легкие не справлялись, и на лице появилось страдальческое выражение человека, который задыхается. Алето она напомнила выброшенную на берег рыбу, но та совсем не была для этого предназначена и не справлялась с дыханием.

— Ты сможешь, — Алето мягким движением погладил женщину по щеке.

Конечно, она не поймет и не запомнит этого. Но запомнит кровь и будет верно направлять своего носителя, заставляя повиноваться чужому голосу.

Губы выдали хрип — это было тяжелое свистящее дыхание. Ресницы затрепетали, стараясь справиться со светом фонарей и дать возможность увидеть мир.

Алето залюбовался мерной работой грудной клетки, биением голубой жилки на шее, возвращающимся на побледневшие губы цветом. Все говорили, что рождение — это величайшее чудо, но не меньшим чудом было возрождение. Он чувствовал себя отцом, наблюдающим за первыми шагами своего ребенка, и с безумной радостью ждал настоящего пробуждения. Она справится, эта невероятная женщина достаточно сильна. Она заслужила второй шанс, и он даст его. С одним условием.

Достав из кармана склянку, а из рукава плаща вытащив стилет, Алето сделал надрез повыше запястья лежащей. Он надавил на руку, заставляя кровь стечь в емкость, и плотно закрыл крышку, наклонился губами к самой царапине, зашептал:

— Тебе стало плохо, тебе нужен отдых. Иди домой. Я позову.

Женщина зашевелилась. Поднявшись, Алето, еще несколько секунд постоял над ней, затем пошел в обратную сторону. Хорошая все-таки ночь. И воздух — свежий-свежий.

Глава 2
Странный это был город

К стене крюками крепилось тело — не человек, а, скорее, наспех сделанная тряпичная кукла. Туловище принадлежало высокому стройному мужчине, но пришитые руки казались слишком короткими для него. Коленей не было, только грубые красные нитки, соединяющие бедра и голени. Кровь с шеи смыли плохо, и она темным пятном указывала на границу между кожей и мешком, заменявшим голову. Красками вывели голубые глаза, штрихами наметили черты лица. Только волосы делали куклу похожей на живого человека — прямые и длинные, настоящее золото. Она изображала бога подобно иконе, а перед ней стоял алтарь из цветов и свечей.

Хватало одного взгляда, чтобы вынести приговор: Раон Кавадо — фанатик, убивавший во имя веры. Дознание явно не затянется, затем преступника будут судить и сошлют в каменоломни Рицума или, вероятнее, повесят. Хотя чертово предчувствие говорило Грею, что надежда на «все ясно» не оправдается.

— Зарисуй, — скомандовал он стоящему рядом офицеру, отворачиваясь от тела. Дело было далеко не первым за годы службы, но смотреть от этого легче не становилось.

Мужчина коротко кивнул в ответ, морща нос от запахов крови, гниения и химикатов. Он достал толстый альбом с серыми страницами, карандаш и быстрыми штрихами начал переносить увиденное на бумагу. Остальные офицеры осматривали церковь и находили улику за уликой: ножи, топор, мужскую и женскую одежду, обувь, клочки волос.

Грей прошел между рядами покосившихся скамей. Мозаичный пол пересекала кривая трещина. Высокие своды усиливали звуки, и каждый шаг оставлял за собой шелестящее эхо. Казалось, в заброшенной церкви десятки людей, словно это прихожане собрались на вечерней службе, но внутри было всего пять офицеров и преступник, прозванный «похитителем сердец».

Ему сковали запястья и так вывернули руки, что он почти уткнулся лицом в пол, но Кавадо все старался поднять голову и посмотреть на свою куклу, прославляющую бога.

Появившись в Алеонте восемь месяцев назад, каждую неделю Раон оставлял на улицах города по одному убитому с вырезанным сердцем и отрубленными конечностями — рукой или ногой, а иногда только пальцем. Полиция долго шла по следу маньяка, понимая одно — он коллекционирует части тел убитых. Верным оказался другой ответ: Кавадо искал идеал, достойный бога, и собирал его кусочек за кусочком.

Грей оттянул воротник накрахмаленной рубашки и тяжело вздохнул. Сегодня был один из тех жарких, душных дней, которые приходили в Алеонте с началом лета. Горячий воздух, смешанный с запахом гнилого мяса и крови, лип к коже, проникал под одежду и оставлял на теле аромат, который еще не скоро получится смыть, сколько ни три мочалкой.

— Пора уходить, — объявил Грей, осмотрев собранные улики.

Дело, над которым он работал больше полугода, подходило к концу. Все указывало на одного человека, а тот сразу признался, будто с гордостью носил звание убийцы.

— Да, инспектор Горано. — Офицер закрыл чемодан с найденными доказательствами.

— Прости, отец, — возбужденно прошептал Кавадо, огненным взглядом уставившись на куклу в эркере церкви.

Два офицера толкнули его на улицу, где уже стояла запряженная лошадьми полицейская карета, но Раон все шептал:

— Прости, прости, прости. — Он словно не замечал никого вокруг и видел перед собой только куклу, и все продолжал выворачивать на нее голову.

«Фанатик», — повторил про себя Грей, последним выходя из церкви.

* * *

Верхнюю комнату полицейской башни, как всегда в этот утренний час, заняли офицеры и инспекторы Третьего отделения, прозванные коршунами. Маленькие грязные окна, сделанные под самым потолком, едва пропускали свет, поэтому ярко горели газовые рожки, из-за которых лица казались чересчур рельефными. В неподвижном воздухе стоял запах кофе и сигарет, а громкие грубоватые голоса обсуждали новости, домашние дела и очередную забастовку в доках.

На плечо Грея легла рука:

— Эй, черт, справился-таки?

Ремир — инспектор Третьего отделения — с широкой улыбкой сел рядом. Грей опустил утреннюю газету и ответил:

— Конечно. Всего-то восемь месяцев бессонных ночей понадобилось.

— Что, на награду напрашиваешься?

Перед глазами мелькнула огненная вспышка — старое, но не отпускающее воспоминание, и, дернув рукой, Грей задел чашку с кофе так, что она едва не упала со стола.

Комиссары Третьего отделения не были щедры на награды для инспекторов и офицеров — на службе держались на голом энтузиазме, на юношеских мечтах защищать людей. Грей работал здесь уже пятый год и за это время всего однажды заслужил награду — за дело, которое стоило жизни десятку офицеров. Получение обычно оборачивалось не дружескими поздравлениями, а сочувствующими вздохами.

— Ладно, ладно, — Ремир сразу понял, о чем вспомнил Грей, и примирительно поднял руки. От улыбки морщинки, появившиеся слишком рано для его тридцати, разгладились, делая лицо друга моложе и проще.

Инспектор достал сигареты и протянул Грею, но тот покачал головой, тогда Ремир закурил сам.

— Ты уже ходил к «похитителю»?

Грей бросил взгляд на часы на стене и поднялся.

— Да, я как раз собирался. — Залпом допив кофе, он с грохотом поставил чашку на стол и быстрым шагом отправился вниз.

Полицейская башня была одним из самых высоких зданий в Алеонте и штырем торчала на севере. Она виднелась из любой части города, поэтому жители шутили, что «птицы наблюдают с дерева». Башня тянулась вверх на восемь этажей, где постоянно было шумно и суетно, громко разговаривали и всегда хлопали дверями, и еще на три вниз — там в сырых, холодных камерах держали преступников до суда.

Отдав указания, Грей сел в мрачной комнате, больше похожей на каменный мешок. Здесь были только стол и два стула, но из потолка показательно не убрали штыри, на которые раньше подвешивали преступников за руки. На самом деле, столь «близкое» общение с ними было запрещено уже десяток лет, но в исключительных случаях…

Двое охранников ввели Раона Кавадо и, с силой усадив на стул, застегнули на руках цепи, тянущиеся от ножек железного стола.

Грей поставил большие часы с ярким белым циферблатом. Стрелки не двигались. Раон бросил на них холодный взгляд, затем уставился на инспектора, но по тому, как он сжал пальцы, было ясно — нервничает. Хотя сегодня Раон уже не походил на фанатика — скорее, на обычного парня, который мог попасть в башню за драку или, скажем, кражу, и был бы отпущен после короткого суда.

Кавадо исполнилось всего двадцать два. Он родился в одной из богатейших семей Алеонте, и какие же надежды отец возложил на сына, когда в том проснулась магия! Но путь Раона не был долгим и особо счастливым — уже в четырнадцать он, не сумев совладать со способностями, убил другого юношу. Его должны были отправить в Рицум — тюрьму для магов, но благодаря влиянию семьи парня признали нездоровым умом и заключили в больницу. Он провел там восемь лет, пока не сбежал, и тогда превратился в «похитителя сердец».

— Говори, коршун, ну! — с неприкрытой злостью выкрикнул Кавадо и мотнул головой, откидывая черные волосы. На худом смуглом лице было столько отвращения, будто это он смотрел на жестокого убийцу, который отрубал людям конечности.

Грей не раз видел подобное. Первое отделение расследовало обычные преступления, а вот Третье бралось только за особые дела — они требовали больше времени, больше сил, а вместе с этим — иных методов.

Коршуны носили темно-синие куртки и тяжелые ботинки. Про такие говорили «бить, а не бежать», а самих полицейских в городе сравнивали с жестокими уличными бандами. Но у всех была своя правда, и для Грея она заключалась в том, что он верил: их служба нужна городу, а значит, ради нее можно пойти на многое.

— Тебя зовут Раон Кавадо? — спокойно начал Грей, двигаясь в хорошо знакомом порядке.

— Да, — процедил парень.

— Ты родился в триста десятом году в Алеонте?

Взгляд карих глаз нервно забегал по сторонам.

— Да.

— В возрасте десяти лет тебя приняли в школу Ордена жизни, верно?

Прозвучало третье «Да», и Грей быстро спросил:

— Ты убил тридцать два человека, вырезав у них сердце?

На лице Раона медленно проступила улыбка, как у ребенка, которому показали игрушку, и он не решался поверить, что это его.

— Да.

Убийца даже не отпирался. Грей хрустнул пальцами. Он работал в Первом отделении, во Втором, затем перешел в Третье — его служба началась в восемнадцать и длилась уже двенадцать лет, он провел сотни допросов, но такое откровенное признание в убийстве всегда заставляло внутренние органы скрутиться в тугой узел.

— Зачем?

Это был непрофессиональный вопрос, Грей сам знал. Такие прямые вопросы редко давали результат, и Раон действительно замолчал, уйдя в себя. Он прикрыл глаза, точно собрался вздремнуть, однако губы зашевелились в беззвучном шепоте. Молился?

Инспектор завел пружину часов, стрелка сдвинулись, и раздался громкий щелчок, больше похожий на удар. Он так привык к этому звуку, что уже перестал замечать его, но Кавадо беспокойно дернулся, на лице появилось выражение, как у мальчишки, пойманного на краже яблок.

— Пока не прошел час, ты можешь говорить.

— А потом?

Грей промолчал. Раон покосился на циферблат, снова задвигал губами и, резко округлив глаза, подался вперед. Он сидел так не меньше минуты, пока не выдал короткое:

— Во имя города, — голос звучал с придыханием, если даже не с восторгом.

— Во имя города? — переспросил инспектор.

— На благо Алеонте. — Раон просиял улыбкой. — Его оставили короли, но не бог.

Грей не сдержал вздоха. Странный это был город. Большой, жаркий, он неумолимо тянул свои паучьи лапы все дальше, забирая людей, традиции, религии, переплетая их в тугой клубок и переделывая на свой манер.

Алеонте называли по-разному: городом, рожденным дважды, городом, которого не должно быть, городом мятежников и даже городом бродяг. В каждом из названий была толика правды, но и ту исказили да исковеркали.

Он появился на границе, основанный беглецами двух королевств. В нем мешались верования и обычаи севера и юга, обретая новые, причудливые формы. Одно оставалось неизменным — каждый знал, что здесь его примут, не выдадут. Для других государств Алеонте был бельмом на глазу, уродливым шрамом на теле, но сколько его ни пытались захватить, ни осаждали, жители, преданные мятежному городу верностью псов, защищали его до последнего.

Сюда по-прежнему бежали со всех уголков Арлийского континента, принимая Алеонте за тихую гавань. Но это была не гавань — скалистый берег, удержаться на котором не так-то просто. Грей родился на севере, вырос на севере и видел, каков южный город на самом деле. Однако жизнь привела его сюда и заставила служить.

— Почему ты сбежал? — резко спросил инспектор.

Отчет врачей показал, что в течение восьми лет Раон был «отличником» — не нарушал распорядок, держался вежливо и даже интересовался книгами. Но десять месяцев назад он стал беспокойным, а спустя восемь недель сбежал, проникнув на кухню и устроив взрыв газа.

Какая-то перемена произошла в Кавадо. Возможно, его встревожила случайная новость? Происшествие в больнице? Или замысел он вынашивал годами и просто ждал момента? Так или иначе, в ответе заключалась разгадка дальнейших поступков, и до него стоило добраться.

— Паршивый сын занял мое место, — забывшись, Раон попытался скрестить руки, и цепи зазвенели.

— Кого ты называешь паршивым сыном?

— Того, кого отец выбрал наследником вместо меня.

Грей положил руку на часы, прикрыв циферблат. Речь явно шла не о настоящих отцах и сыновьях — может быть, об учителе и учениках? Или о пастыре и верующих? Обе версии могли иметь смысл. Надо проверить списки тех, кто приехал в город десять-двенадцать месяцев назад или был избран на управленческие должности.

— Наследником чего?

— Войны за мир.

Раон неожиданно хихикнул, словно произнес шутку. Это был нервный смех душевнобольного человека — Кавадо был таким всегда или его свели с ума годы в больнице? И снова обе версии имели смысл.

— Вы не хотите, чтобы искра вернулась, да? — Кавадо перегнулся через стол, насколько позволяли цепи, и пристально посмотрел в карие глаза Грея. — Грязные птицы. Служите выродку-королю, но что хоть один из вас знает о жизни обычных людей. — Раон дернулся с такой силой, что на секунду показалось, сталь не выдержит. — А знаешь, ни один перед смертью не вспомнил о том, что сделал — каждый думал о том, что делают с ним. Никто так и не понял, почему я их выбрал.

В правом глазу Кавадо лопнул сосуд, и белок начал наливаться кровью. Раон не чувствовал этого, продолжая смотреть тяжелым, пристальным взглядом. Рот приоткрылся, он по-звериному показал зубы.

Грей перевел стрелку на десять минут вперед и тихо, чтобы заставить Кавадо прислушиваться к себе, произнес:

— Время летит быстро. От часа остается все меньше.

Раон медленно опустился на стул, кончики губ подрагивали.

— Отец должен был выбрать меня! Меня! — голос перешел на визг.

Грей потер заросший подбородок. Раон поселился в заброшенном храме, соорудил статую бога из частей тел — в фанатизме не приходилось сомневаться, но что сделало его таким? Вернее, кто?

Большая часть алеонтийцеы поклонялась Эйну-Дарителю. Это была религия беглецов, и они выдумали себе бога, который прощал их низменные грехи и принимал всех, любыми. Церковь учила быть собой, учила защищать, бороться и не опускать головы, когда свистят кнуты. Наверное, это была хорошая религия, и всего одно вызывало осуждение служителей других богов — она не учила становиться лучше.

Но беглецы не просили уроков — они искали убежище, и церковь охотно принимала их в свое лоно. То, какой преданностью платили лидеру, как слушали других служителей, заставляло бояться их фанатизма.

Так что же произошло с Кавадо — он возомнил себя богом, а может, приносил жертву во славу Эйна-Дарителя или замаливал грехи?

— Да, должен был, — мягко согласился Грей. — Почему он выбрал другого?

— Он ошибся, — уверенно ответил Раон.

— Кого же выбрал отец?

— Подкидыша. А он не на стороне жизни.

Очередная фраза из словаря фанатиков. Эйн считался богом, принесшим в мир искру жизни. Кроме того, во главе церкви стояли маги крови, которых традиционно связывали с жизнью и смертью. Даже здесь мятежный город отличился: по всему континенту после губительной войны сила попала под запрет, и только Алеонте остался местом, где еще использовали магию.

Наклонившись, Раон вдруг ударился головой об стол, затем снова и снова.

— Прости, отец, — послышался громкий, разгоряченный шепот сквозь слезы. — Я не справился.

Грей вскочил, схватив Кавадо за плечи, чтобы не дать упасть лицом вновь, и, когда тот замер, повернул его к себе. Стрелки продолжали громко тикать, а они так и смотрели друг на друга: побледневший парень с трясущимися губами и хладнокровный инспектор, хорошо знакомый с такими, как он.

Одной рукой продолжая держать Раона за плечи, другой Грей подтолкнул к нему часы.

— Возьми. Я приду через двенадцать часов, и мы поговорим вновь.

Раон протянул дрожащие пальцы. В глазах стояли слезы, точно был не тем, кто убил столько людей, вырезав у них сердце, а просто юношей, который сам стал жертвой.

* * *

Комиссар Гон выстукивал по столу дробную мелодию.

— Успокойся, Горано. Признание подписано, это главное. Мне плевать, какими методами ты его добился и какие там «отцы» у тебя остались неизвестными. Дело раскрыто, маньяк пойман. Все. А вздернули его или он сам разбил себе голову — разница невелика.

Комиссар провел рукой по острой черной бороде и тяжело вздохнул, уставившись в открытое окно. С улицы шел жар, который делал воздух в комнате плотным и липким, осязаемым.

Стоящий перед столом Грей тоже посмотрел в окно. Из кабинета открывался вид почти на весь Алеонте: бесконечные шпили, резные башни, колонны, и все такое высокое и острое, словно вырезанное из бумаги по прямым линиям. Город переливался всеми оттенками красного и коричневого, и даже море казалось не синим, а более мягкого, приглушенного цвета.

Несмотря на этаж, снизу все равно слышался стук лошадиных копыт, ленивые крики уставших от жары чаек и многоголосый людской гомон, который иногда перекрывало гудение редких паромобилей.

— Горано, — настойчиво повторил Гон. — Во имя Эйна, ты уснул?

— Вы правы, комиссар. Главное, что дело выполнено. Отчет будет у вас через два дня.

— Отлично. Думаю, ты заслуживаешь награду, Грей.

Гон назвал его по имени всего второй раз за годы работы. Да, это явно говорило об успехе, но у Грея все равно возникло гадливое чувство, будто он только что выбрался из помоев.

Проклятое дело не выходило из головы. Кавадо признался в преступлениях, но… Вот именно, оставалось слишком много «но»! Он не рассказал о настоящих мотивах — это во-первых. Не рассказал об «отце» и «паршивом сыне» — во-вторых. И разбил себе голову о стену — уже в-третьих. У Грея оставались только зацепки, а картина, так и не успев сложиться, рассыпалась пылью. Однако выработанное годами практики чутье упрямо твердило, что это не конец.

Итого, теперь у него есть вопросы без ответов, похвала комиссара и еще один труп на совести. Лучше бы награда так и осталась шуткой.

* * *

Скрипнула половица — Грей поднял голову. Ремир бодрым шагом зашел в кабинет, который они делили с двумя комиссарами. Столы стояли так тесно, что пробираться между ними приходилось боком.

Устало вздыхая, друг сел, закинул ноги прямо на стол и закурил.

— Что пишешь? — спросил он.

— Письмо Мерсаде.

Взъерошив темные курчавые волосы, Ремир вздохнул с бесконечной усталостью:

— Опять? Может быть, хватит?

— Почему это? Ну, скажи? — голос Грея зазвучал неожиданно зло.

Коршун смутился:

— Личное подождет, я про это. Тебе нужно подготовить комиссару Гону отчет.

— Он уже готов, — Грей небрежно кивнул в сторону лежащей на краю папки и вернулся к письму.

«… Поймали «Похитителя сердец». Расскажу в следующем письме. Комиссар Гон уже подготовил следующее…» Рука застыла в воздухе. Инспектор отложил ручку и потянулся к отчету. Он не достал листов, а только коснулся пальцами бумажной папки.

Все следы указывали на Раона, он признался в преступлениях, повода сомневаться в вине не было, однако… Убийца сказал, что отец выбрал не того сына. Если Раон хотел доказать, что тот ошибся, и убивал для этого, то чем занимался верно выбранный? Мог ли по улицам Алеонте ходить еще один маньяк: более хитрый, более умелый, которого Раон лишь пытался затмить?

— Ремир, — протянул Грей. — Помнишь, у тебя было дело о подражателе? Расскажи мне о нем.

— Во имя Эйна, ты же не думаешь…

Коршун коротко кивнул в ответ:

— Думаю.

— Грей, знаешь, почему именно тебе в голову пришла такая мысль?

— Потому что это мое дело?

— Нет, потому что у тебя постное лицо человека, который вынужден разгребать за другими их дерьмо, вот оно и пристает все время к твоим подошвам.

Грей постучал ручкой по столу.

— Ты хочешь сказать, что раз дело закрыто, мне надо просто забыть?

— Нет, конечно. Взялся за работу — сделай ее хорошо. Это я так советую тебе запастись вином и сигаретами.

— Да, без этого никак, — Грей улыбнулся. — Не тяни, рассказывай.

Ремир кинул ему пачку сигарет, затем, убрав ноги со стола, выпрямился и начал. Чем дольше инспектор слушал, тем громче разум в унисон с чутьем твердили, что дело вовсе не закончено.

* * *

К полицейской башне примыкало квадратное серое здание, которое в народе прозвали «могильником». Внутри всегда стояла прохлада, даже скорее холод, и оно было настоящим спасением от жары Алеонте. Если не знать, что коридоры ведут в комнаты с безжалостным белым светом, под которым режут трупы и ковыряются в них.

— Коршун Грей! Давно ты не залетал к нам. — Истар, выйдя из-за стола, поприветствовал широкой улыбкой.

Инспектор был рад, что врач оказался в кабинете, а не в одной из комнат, изучая мертвое тело и разгадывая тайну его смерти. Истар практически всегда работал, и говорить с ним частенько приходилось, стоя над развороченными кишками.

— Соседи у тебя не из дружелюбных, не хочется лишний раз заходить.

Грей взял стоящий у пустой стены стул и сел напротив врача.

— Да что ты, они куда дружелюбнее людей, — улыбка сделалась шире. Истар так прижал голову к груди, что стал виден второй, третий и даже четвертый подбородок.

— Точно, — отозвался Грей, оглядывая комнату с серыми обоями, которые казались еще серее из-за плохого освещения. Свет будто берегли для лабораторий, где проходили исследования. — Я пришел по делу, Истар. Скажи, за последние восемь-двенадцать месяцев ты не замечал ничего необычного? Странные отметки на телах, нехарактерные признаки? Может быть, увеличилось количество тех, кто умер от удушья или от удара по голове, скажем?

— Что-то необычное, — задумчиво протянул собеседник, скрещивая на массивной груди руки. — Я не занимаюсь всеми, кто умирает в Алеонте. Я говорю только об убитых, а о них ты сам можешь прочесть в отчетах.

— Вопрос в другом, Истар. Я знаю, что без тебя никто из твоих ребят не посмеет отправить в архив ни одну бумажку, ты читаешь все их отчеты. Так не замечал ли ты чего-то общего, чего-то странного? Ты ведь знаешь это чувство, когда настоящих зацепок нет, но что-то не дает покоя. Оно было, скажи?

Истар начал перебирать исписанные листы. Грей молчал, давая ему собраться с мыслями. Утерев с лысой головы проступившую испарину, врач медленно произнес:

— Ну да, я заметил кое-что. В последний год увеличилось количество тех, кто умер от сердечных болезней. Многие были еще молодыми, не старше тридцати, и не жаловались на здоровье. Из-за этого их родные предполагали отравление, мы вскрывали тела, но никаких следов яда не находили. Вот только… Ты знаешь, как устроено сердце?

Грей покачал головой.

— Это мышца, но она нуждается в регулярном притоке крови. Чтобы остановить кровотечение на руке, например, врачи могут наложить жгут сроком до двух часов, однако с сердцем так не получится, даже несколько минут губительны.

Хотелось поторопить мужчину, но Грей молчал — он начал понимать, почему тот решил говорить так подробно. Лучше, конечно, оказаться неправым.

— Нет, не о том я. — Истар отвернулся, пожевывая губу. Он помолчал еще с минуту и продолжил: — Чаще всего кровь собирается в этакую бляшку, которая закупоривает сосуды, ведущие к сердцу, и человек умирает. У тех, кого мы вскрывали, этого не было, но их сердца выглядели… — Истар сделал еще одну паузу. — Странно. Как если бы их сжали по краям.

— Разве такое возможно?

— Сердце весит не больше трехсот грамм, человек даже способен раздавить его, но до него не добраться, не убив. Тех людей, мне показалось, коснулось что-то изнутри. Ты же понимаешь?..

Грей покачал головой: все стало ясным — и еще более запутанным.

Группа магов крови была самой многочисленной в Алеонте. Они называли себя Орденом жизни и даже создали собственную религию — церковь Эйна. Большинство служителей владели силой, но не каждый маг был верующим.

В возрасте десяти лет Раон Кавадо поступил в школу Ордена жизни. Доучившись, он мог бы стать одним из лидеров церкви Эйна или начать государственную службу — такой род силы открывал двери даже быстрее, чем богатство или знатная фамилия.

В этой церкви все называли друг друга братьями и сестрами, а старших — отцами и матерями. И пусть Кавадо не закончил учебу, времени было достаточно, чтобы в голове могла поселиться мысль, которая, усилившись от проведенных в больнице лет, переросла в одержимость верой и желанием очистить город.

Что если нужно воспринимать слова Раона буквально? Где-то среди церковников действительно есть отец, который выбрал несколько сыновей и вложил им в голову ужасную идею. Один, совершив убийство по неосторожности, не оправдал надежды, но остался другой, более верный, более правильный, что ли?

Достав из кармана часы на серебряной цепочке, Грей начал крутить их в руках. Это всегда помогало направить мысли в нужную сторону. Вот и сейчас они выстроились в простую, понятную линию: узнать про школьную жизнь Раона, собрать список лечившихся вместе с ним, снова проверить места, которые полиция считала его убежищем.

— Мне нужны имена, Истар. Почему ты не сказал раньше?

— Да разве было о чем… — мужчина отвел взгляд и так понурил голову, что стал казаться меньше.

Грей крепче сжал часы.

— Да, было, — отчеканил он, вставая.

— Я думал, это болезнь, — попытка прозвучала жалко.

Алеонте был морским городом, он существовал благодаря кораблестроению и торговле, а еще в нем развивали искусство, но не медицину. За одним исключением — вопросы, касающиеся крови и сердца. Короли хотели поставить могущественный Орден жизни на место и искали способ сделать его магию ненужной, заменив ее наукой, поэтому хорошо спонсировали университеты и больницы.

Нет, Истар сразу все понял и испугался Ордена. Как бы то ни было, теперь Грей твердо знал, что где-то ходит еще один «сын», служащий своему богу не только молитвами, но и кровью. И даже если впереди снова восемь месяцев поисков и погонь — хорошо. Все-таки, это его работа, и ее он выбрал сам.

— До завтра мне нужен список людей с «помятым» сердцем. Сделаешь или направить официальную бумагу?

— Сделаю, — буркнул Истар.

Кивнув, Грей опустил часы в карман и вышел.

Глава 3
В их жизнях не осталось места сказке

Эйнар любил улицы Алеонте. Каждый раз, как в первый, он взглядом влюбленного осматривал идеально симметричные башни, дворцы и соборы, любовался куполами, арочными галереями, колоннадами. С удовольствием вдыхал запах листвы и цветов, такой яркий, островато-сладкий, и чувствовал на губах соль, принесенную с Эйнского моря теплым ветром.

Но в Алеонте были и те улицы, о которых большинство старалось не думать. Стоило ступить на одну из таких, воздух сделался более плотным, пропахшим грязью, дешевым алкоголем и рыбой, казалось, он лип к лицу, рукам, одежде и оставлял на них следы. Величественные здания так резко, словно стараясь отодвинуться как можно дальше, сменились простыми домами в один или два этажа из камня, выщербленного временем.

Эйнар прошел под аркой. За ней к стене жалась женщина, робко протягивая чашу для подаяний. Он тут же выгреб из карманов все, что у него было — слишком мало! Нищенка хотела ответить, но зашлась в хриплом кашле, похожем на лай, и не смогла выдавить ни слова.

— Сестра, идем со мной, тебе нельзя оставаться здесь. — Эйнар протянул ей руку.

Женщина ответила диковатым взглядом.

— Куда? — выдавила она.

— В приют. Там тебе дадут одежду, еду и лечение.

Нищенка стыдливо отвернулась.

— Нет, сен. Меня не примут, не надо.

— Почему?

Вместо ответа она опять зашлась в приступе кашля. Эйнар положил руку ей на плечи, помогая подняться. Стоило их бокам соприкоснуться, на его белом сюртуке появилось грязное, серое пятно.

— Не бойся. Идем, я знаю, где тебе помогут.

Ведя за собой больную, тяжело опирающуюся на его плечо, Эйнар дошел до высокого коричневого здания, толкнул кованые ворота и остановился во внутреннем дворе. Это был кусочек рая, так не подходящий к тем улицам, которые остались позади.

Стены увивали лианы с мелкими бутонами красного цвета. Статуя юного Эйна-Дарителя высилась в центре фонтана. Его выключили, и опавшие листья не двигались в стоячей воде. На краю чаши сидела девушка в длинном платье, подстригающая листья растения в горшке. Увидев зашедших, Амика с шумом поставила его на мозаичный пол и всплеснула руками.

— Душа Амадо, мы не ждали вас так рано.

Услышав обращение, женщина отскочила от Эйнара с неожиданной силой и залепетала:

— Извините, я не хотела мешать вам, я не должна была, извините…

Вот поэтому он не любил, когда называли его должность! Даже фамилию не любил — простым людям она говорила слишком о многом.

— Сестра, я сделал, что должен был, вот и все. — Эйнар уверенно взял женщину под руку. — Идем, тебе нужна помощь. Амика, скажи, что я пришел.

— Да, душа Амадо, — девушка поклонилась.

— Неужели меня здесь примут? — прошептала нищенка, с недоверием оглядываясь.

Старые стены приюта осыпались, витражи по большей части были выломаны, а мозаики и гравюры давно потеряли цвета и контуры. Он держался, держался из последних сил, и былое величие прикрывало разруху только для тех, кто не умел видеть. Когда-то это была огромная богадельня, где принимали нуждающихся со всех уголков, но сейчас от нее остались только приют да маленький лазарет. Церковь старалась помогать: людьми, материалами, деньгами — но королю и его свите давно уже не было дела до таких мест.

Эйнар довел бродяжку до лазарета, и пока вокруг нее суетились сестры, он прошел между кроватями, внимательно вглядываясь в лица лежащих. Еще несколько месяцев назад зал был разделен ширмами на женскую и мужскую части, но сейчас людей стало так много, что перегородки убрали — это позволило поставить дополнительную койку.

Большинство он уже знал по именам. Рыбак Питеро, которого сын выгнал из дома, и старик заболел, ночуя под мостом. Оника, ей едва исполнилось четырнадцать, но она чуть не погибла, попав в руки бабки, которая должна была сделать аборт, да только изрезала девчонку и наспех зашила. Дильяна — женщина угодила под карету какого-то богача, переломала кости и от удара потеряла память, но никто, никто ее не искал.

Их было много. Они кашляли, стонали, ворочались, а некоторые лежали без движения и стеклянными взглядами пялились в потолок. Вступая в должность, Эйнар был уверен, что сможет помочь всем. Жизнь быстро показала, что это наивная юношеская мечта. Помочь всем нельзя, невозможно. Но та мысль не уходила и напоминала, что надо стремиться к большему.

У Ордена жизни и церкви Эйна были одни предводители. Духовного лидера называли «душой», а «телом» — защитника, хотя на самом деле тот отвечал за организацию и материальную сторону. Да, вступая в должность, Эйнар действительно верил, что если он станет главой самой многочисленной и богатой церкви, самого сильного Ордена, то и сделать сможет многое. Его ведь готовили к этому. Но в замысел вмешались деньги, отношения с королем и двором и бесконечные внутренние противоречия, которых оказалось слишком много.

— Душа Амадо, — послышался приятный женский голос, тихий, чтобы не потревожить лежащих.

— Сенора Ката, — Эйнар поклонился.

Среди прихожан было принято обращаться «отец» или «мать», «брат», «сестра», но он никак не мог назвать подошедшую «матерью» и использовал «сенору», как было принято в Алеонте обращаться к замужним женщинам.

Как и многие, она не родилась в городе, а приехала сюда в поисках новой жизни. Уже больше десяти лет Ката Меха возглавляла приют, для обездоленных став настоящей матерью. Эйнар не вел с ней откровенных разговоров, но ему казалось, что она сама когда-то была на их месте и поэтому так яро сражалась за чужие судьбы.

— Вы прекрасны, — честно сказал Эйнар.

Ей было лет сорок пять, и она действительно хорошо выглядела, но он говорил из-за другого: вид этой красивой богатой женщины, так легко тянувшей руки к нищим, вдохновлял его и помогал верить, что город скоро изменится.

Пряча улыбку, Ката поделилась:

— Вы оказались правы, тот благотворительный вечер действительно имел успех. Мы начнем восстанавливать оранжерею. Жаль, что вас не было.

— Конечно же! — фыркнул Эйнар. — Чтобы аристократы так открыто показали свою жадность?

Женщина посмотрела с осуждением, как мать на ребенка, сказавшего грубое слово. Такое сравнение часто приходило на ум — наверное, потому что мать умерла так давно, что Эйнар едва ее помнил, но с Катой они были бы одного возраста.

— Позвольте сказать, — начала женщина после заминки. — Вы хоть и возглавляете орден и церковь, но еще очень молоды. Уметь говорить — это важно, но иногда важнее промолчать. Если вы хотите договориться с королем, не будьте так резки. Не война дает результат, а мир.

Эйнар улыбнулся вместо ответа. В ее словах был резон. Даже не так — она говорила верно, да, но одно лишь молчание не могло примирить королевскую власть с религией, их сражение началось не год и даже не десяток лет назад. Власть обвиняла церковь в том, что та лезет в управление городом, дурит головы, обманывает, а церковь ставила в укор закрепощение народа, бесправие — как тут договориться о мире?

— Душа Амадо, — совсем мягко проговорила Ката. Эйнару показалось, что она хочет продолжить начатую мысль, но вместо этого женщина сказала: — Я соберу детей, они ждали вас.

— Хорошо. — Он кивнул и, осмотрев лежащих и переговорив с некоторыми, прошел в зал.

Это была большая комната с простыми светлыми обоями. По стенам стояли скамейки, на которых расселись приютские дети, а воспитательницы нависали над ними, как стражницы. Единственным украшением комнаты была икона Эйна. Когда Эйнар увидел его изображение — будто самого себя в зеркале, в голове снова появилась предательская мысль, что его выбрали не из-за того, что он мог, каким был — из-за внешности, из-за имени. Он оказался на своем месте случайно.

Эйнар вздохнул и улыбнулся собравшимся, садясь на стул напротив. Оказался же — надо соответствовать.

Это взрослые нуждались в тихой гавани и искали ее в любимом деле, в другом человеке или в религии. Дети хотели иного, но и у них рано или поздно наступало сложное время, когда потребуется опора. Пусть знают, что Эйн примет их любыми, что бы ни произошло.

Прибежали еще четверо ребят. Воспитательницы постарались принарядить их ради встречи с душой, но Эйнар все равно видел, сколько же заплат на их одежде, как потерты ботинки. И грязь под ногтями из-за того, что большинство помогали на огороде.

Дети расселись, мать Анка произнесла короткую сбивчивую речь, представив Эйнара. На последних словах девочка лет четырех на вид — даже самых маленьких привели! — неуверенно подошла к нему и неожиданно схватила за длинные волосы.

— Золото, — она широко улыбнулась.

— Мерса, так нельзя! — Анка с обеспокоенным лицом подскочила к ним. — Извините, душа Амадо.

— Все в порядке. У тебя же такие же скоро вырастут. — Эйнар ласково погладил девочку по коротким пшеничного цвета волосам. — Отпустишь?

— Хе, — малышка издала странный звук и, подгоняемая Анкой, вернулась на свое место.

В Алеонте север встречался с югом, и обе стороны света наложили отпечаток на жителей города. Здесь можно было увидеть и черноволосых, черноглазых мужчин и женщин, а наравне с ними — светлокожих, с волосами, как золото. Город принимал всех независимо от цвета кожи, религии, вкусов и тайн прошлого. Некоторые пренебрежительно называли Алеонте приютом бродяг, но так или иначе, Эйнар знал, что у города есть своя душа, и он заслуживает того, чтобы бороться за него — всеми способами.

— Хорошо. — Лидер церкви кивнул и снова пробежался взглядом по лицам детей. Все они были не старше четырнадцати, такие худые, нескладные. — Я расскажу вам историю, — голос стал тише, словно он решил доверить секрет.

Эйнар поерзал на стуле. Приходя к детям, он всегда нервничал. Наверное, потому что у него самого детство закончилось рано. Со смертью родителей разом прекратились игры и смех, уступив учебе в школе при Ордене, ежедневным службам и помощи в церкви.

— Есть место, — начал Эйнар, — которого не найти на картах, и зовется оно Краем Времени. Там живет Лаар-создатель, Творец, Отец тысячи миров, Лаар, стоящий на Перекрестке — у него множество имен. Это бог, сотворивший каждый из миров. Там, где он оставил искру, потекли реки, выросли деревья, появились люди, птицы, животные. Там же, где искры не было, царили мрак, холод и камень.

Однажды в одном из пустых миров все равно появились люди. Это был наш мир. Каждый день жители боролись с тьмой и холодом, и жизнь их была тяжела и опасна. Один из детей Лаара, Эйн, заметил их. Он молил отца подарить искру, но тому не было дела до мира, появившегося против его воли. Тогда Эйн похитил искру и передал людям. Мир наполнился светом и теплом, и они смогли жить свободно и спокойно, не боясь тьмы. Но узнав о краже, Лаар разгневался и отправился вернуть украденное. Юный бог не хотел оставлять людей, он вышел на защиту нашего мира и сразился с Творцом. Эйн одолел Лаара, искра продолжила освещать мир, но отец не простил сына и вырвал его душу, обрекая на земную жизнь.

Эйн стал обычным человеком, его век не был долог, но он не стоял в стороне: вместе с людьми он строил новый мир, мир тепла и света, где не нужно бороться за свою жизнь. После смерти Эйна Лаар простил мятежного сына и согласился даровать ему второй шанс, однако тот отказался от божественных сил, от Края Времени и выбрал родиться в теле человека, но в своем мире, рядом со своими людьми и продолжив бороться вместе с ними.

Эйнар оглядел детей: одни слушали раскрыв рот, другие усиленно разглядывали потолок и окна, едва обращая внимания на слова. Обычно после окончания истории они наперебой задавали вопросы — большинство хотели найти трещину в рассказе. В их жизнях не осталась места сказке, и они усиленно пытались подвергнуть сомнению все хорошее.

Это было нормально, Эйнар сам знал, сколько в истории трещин. Он не пытался делать вид, что верит, что все так и было — нет, он видел в ней островок, где можно задержаться во время бури. Все ведь нуждались в надежде. История Эйна была создана беглецами, которые хотели верить, что где-то есть бог, понимающий, принимающий и готовый жить с ними общей жизнью. Церковь пыталась дать надежду и сказать: «Ты не один».

Парень лет тринадцати, держась с высокомерным видом и поджимая тонкие губы, громко спросил:

— А почему вас называют псами Эйна?

Одна из воспитательниц дернулась, но Эйнар остановил ее взмахом руки.

— А разве псы плохие животные? — Мальчик промолчал. — Нет, они самые преданные и чуткие. Если нас так называют, я рад носить это прозвище. Мы действительно верим, а где-то закрываем глаза и все равно продолжаем верить. Я вам так скажу: задавать вопросы — это нормально. Я и сам не понимаю: ну как могут существовать боги, а кто создал их самих? И как это они всемогущи?

Дети постарше начали переглядываться и улыбаться.

— Мы не запрещаем спрашивать и сомневаться. И даже ругать можно! Мы только говорим: если грустно или одиноко, или холодно, и хочется сбежать от всего, мы примем. Мы вместе найдем вашу искру.

Наверное, это были не те слова, которые нужны малышам, но как сказать иначе, Эйнар не знал. Такой он видел свою церковь.

— А искра — что это?

Душа улыбнулся. Вопрос задавали всегда, и всегда он находил для ответа разные слова.

— Искра, в которой нуждался мир — это огонь, а вот искра внутри человека — то, что заставляет просыпаться по утрам. Ее не ощутить телом, но вы все можете быть уверены, что она у вас есть или скоро появится. Это самое важное в нас: у одних — любовь, у других — вера, а у кого-то — призвание. Мы не рождаемся с искрой, но находим ее в течение жизни, что и делает нас людьми.

В детстве Эйнар услышал, что Алеонте лишился своей искры, и он должен вернуть ее городу. Тогда он никак не мог понять, что это значит, что ему надо сделать. Но уроки продолжались, и спустя годы он нашел ответ — тот стал его собственной искрой.

Эйнар уже задавал детям новый вопрос, как с улицы послышался шум: громкий женский голос, переходящий в крик. Воспитательницы начали переглядываться, дети — вытягивать шеи, пытаясь что-то разглядеть сквозь окно. Эйнар быстрым шагом вышел.

— Нет, мне нужно сюда! — кричала темноволосая незнакомка в песочного цвета платье.

Заслышав шаги, женщина обернулась. Синяки под глазами выдавали бессонную ночь, один уголок рта беспокойно дергался, в остальном же у нее было красивое лицо с тонкими аристократичными чертами.

Эйнар стоял, не находя в себе силы сделать шаг. Этот человек не мог прийти сюда. Он убил его вчера.

Сестра Анжи виновато глянула на главу Церкви, оправдываясь за шум, и настойчиво повторила:

— Мы не можем вам ничем помочь.

— Если этой женщине нужен ночлег, предоставьте его, — через силу произнес Эйнар. — Требуется врачебная помощь — позовите доктора Тинье. Мы должны помочь.

«Во имя Эйна…» Нельзя так просто вернуться. Нельзя при всех убить ее вновь. И нельзя прогнать — от него ждали другого. Эйнар вздохнул. Хорошо, пусть остается, а после он поговорит с ней.

В голове появлялось все больше предательских мыслей: что магия перестала действовать, что кто-то узнал его тайну, что Эйн отвернулся от него. Этой женщины не могло быть здесь, сейчас. Но она пришла, живая — Эйнар чувствовал, как течет кровь по ее венам. Достаточно густая, застоявшаяся, она двигалась медленно, подобно лениво накатывающим на берег волнам, но все же сердце качало жидкость. Как вчера, пока он не сжал пальцы, заставляя его остановиться.

Эйнар кивнул сестре Анжи и вернулся в зал. Он разберется. Этой встречи мало, чтобы сбить его с пути. Город слишком нуждается в нем.

Глава 4
Почувствовать себя живой

Грей взглянул на часы на столе — почти девять, вот-вот сенора Габ начнет разносить письма. Не прошло и пяти минут, как в коридоре послышался ее голос, который то и дело сменялся стуком в двери и довольными ответами получателей. Шаги становились все ближе, пока не затихли. Вытянувшись, Грей настойчиво уставился на вход — вот сейчас постучит! Но дверь открыл сосед слева, а затем шаги начали удаляться. Письма от Мерсады снова не было.

Коршун взялся за отчет и уже который раз пробежался по нему глазами. Всего Истар смог вспомнить два женских и четыре мужских имени. Им было около тридцати, и они принадлежали тому типу респектабельных людей, которые сами поднялись из грязи, не побоявшись ради этого пойти по головам.

Грей пролистал другой отчет, с информацией на шестерку. В их смерти не обнаружили ничего подозрительного, поэтому дела оказались тонкими, но в каждом из них был абзац «Подозревается…» Ни у одного из отделений не накопилось достаточно свидетельств для ареста, хотя поговорив на работе, инспектор узнал, что коршуны подозревают воронов из Первого, а вороны — коршунов, что доказательств было больше, но они «затерялись».

Грей простучал по столу короткую мелодию и спросил сам себя:

— Что дальше?

Слова Истара были лишь косвенным доказательством того, что в Алеонте есть второй маньяк. Болтовня Кавадо об «отцах» и «сыновьях» не слишком убедила комиссара Гона. Можно действовать неофициально, но…

Грей взял со стола сигареты и закурил. Сенора Габ, хозяйка дома, не любила, когда ее жильцы курили, и жаловалась, что от дыма темнеют обои, но если говорить честно, они и так были не слишком красивы. Да и вся комната, совмещавшая гостиную, кабинет и спальню, маленькая кухня не отличались дружелюбием. Только цветок в красном горшке, оставленный Мерсадой, вносил капельку цвета в мрачное жилище.

Потянувшись к нижнему шкафчику, Грей замер. Захотелось перечитать последнее письмо Мерсады, но не стоило. Это было даже не письмо — записка по работе, написанная перед их последним общим делом.

Итак. Необходимо срочно найти аргументы, чтобы расследование возобновили. И не зацепки и домыслы, а реальные доказательства. Если завтрашний день не принесет новых дел, стоит посетить больницу, где лечился Кавадо, и школу Ордена жизни, чтобы поискать «отца» и «паршивого сына».

Грей погасил лампу и лег спать. Проклятое чутье все не унималось и твердило, что доказательства сами найдут его, но вряд ли эта встреча будет такой, как он хочет.

* * *

— Во имя Эйна, Горано, почему так долго?

Комиссар Гон явно был не в духе — как и каждый день, впрочем. Ему требовалось не меньше двух сигарет и столько же чашек кофе, чтобы прийти в себя, но передышка длилась не больше часа, а потом он снова терял равновесие. На столе лежала газета, раскрытая на середине — не успел дочитать, еще один плохой знак.

— Ты, значит, все никак не хочешь оставить дело о «похитителе сердец»?

Грей крепко сцепил руки за спиной. Вот и все, что осталось от похвалы. В отделениях ходили легенды о том, как блистательно Маньоса Гон раскрывал дела будучи офицером, затем инспектором. Но став комиссаром, он слишком полюбил высокую зарплату и власть. Все, что могло затянуть дело, доводило его до зубовного скрежета, а история Раона Кавадо как раз подходила под этот пункт. Грей знал, что комиссар точно вызовет его к себе, но надеялся, это произойдет, когда у него появятся неопровержимые доказательства существования второго маньяка.

Мерсада не раз говорила, что ему нужно перейти в отдел, возглавляемый другим комиссаром, да хотя бы в тот, где работала она. Грей сам знал, что совет резонный, но Гон мог многому научить, а также он обладал нюхом на дела. Для комиссара это выглядело как «отобрать у другого отдела, чтобы получить прибавку побольше», Грей же видел возможность сделать что-то действительно полезное. Помочь городу, как бы глупо ни звучало.

— Я направлял вам отчет Истара Мирилье. У шестерых сердца были примяты, как если бы… — осторожно начал Грей.

— И в их смерти не обнаружили ничего преступного! — раздраженно бросил Гон. — Я не об этом, Горано. Если тебе так хочется взяться за мертвецов, я дам шанс.

Грей вытянулся и недоверчиво посмотрел на комиссара. Что-то здесь не так. Может быть, отчет, где сказано об «отцах» и «сыновьях» дошел до верхов, и Маньосе приказали продолжить расследование? Комиссар бы уже кричал и брызгал слюной. Возможно, в нем проснулся долг, и он поверил во второго маньяка? Тогда бы Гон не взял насмешливый тон в начале — между раздраженным и раздраженным, конечно.

— Ты сейчас же возьмешь своих офицеров и поедешь в больницу святой Атрианы. После осмотра женщина заперлась, схватив одну из сестер милосердия. Она угрожает убить ее.

— Но ведь это дело для воронов.

Первое занималось «повседневными» преступлениями и считало, что коршуны задвигают их, а те, в свою очередь, пренебрежительно называли воронов «дворниками». Хотя оба отделения объединялись против второго — грифов. Те расследовали дела, связанные с магией: от злоупотребления до убийств.

— Во имя Эйна, Горано, нашел время перекидывать задания! Она мертва. Так сказал врач, который осмотрел ее.

— Что?!

— Ты знаешь, на чью работу это указывает. Ты же хотел влезть в грязное белье магов крови. Вот тебе. Вороны уже едут, но они медлили, решив, что какая-то нищенка сошла с ума. Грифы тоже выехали. Мы должны опередить всех, ясно, Горано?

— Я выезжаю.

— Держи, я кое-что успел собрать, — Гон бросил на край стола папку с небрежно торчащими листами.

Грей взял ее и вышел, на ходу раскрывая. Снова магия крови? Чересчур много совпадений для пары дней.

* * *

Меньше чем через час Грей с двумя офицерами поехали в больницу. Карета двигалась слишком медленно, пробираясь по проспекту, как улитка. Обе стороны окружали толпы — отмечался день святого Гидерио. Это был церковный праздник в память об одном из соратников Эйна, но традиционно в Алеонте устраивали всеобщий выходной, и люди шли по улицам с зажженными свечами в руках, приносили церквям в дар первые плоды, а затем смотрели театрализованные представления и слушали музыкантов.

Женщины и мужчины двигались в единой процессии, держа пиалы со свечами — считалось, что если пламя не погаснет во время шествия, год будет удачным. Дети бегали по дороге с веселым гомоном — иногда родители хватали их и с ворчанием притягивали к себе, но в основном это были беспризорники, до которых никому не осталось дела.

Толпа вокруг выглядела пестро и красочно — в моду вошли яркие цвета, и жители будто вторили самому Алеонте, выстроенному в красных и коричневых тонах с добавлением белого, серебряного и золотого.

Грей снова уткнулся в отчет — это был даже не отчет, а, скорее, записка на двух листах, заполненных лишь на четверть. В ней рассказывалось, что около трех в больницу святой Атрианы пришла женщина и пожаловалась на самочувствие. Ее осмотрел врач и вынес странный вердикт: «Вы мертвы». Тогда она начала крушить приемную, затем схватила помощницу врача и заперлась, угрожая ее убить.

Вопросов возникло много.

Во-первых, чего хотела напавшая? Такое хаотичное действие объяснялось только страхом и растерянностью, вряд ли у нее есть настоящие требования — в первую очередь ей нужна помощь.

Во-вторых, могло ли это быть спектаклем? Что если врач и женщина сговорились, они пытаются отвлечь внимание других, пока… Пока что? Денег в больнице не найти, но лекарства, опиум? Нет, слишком нелепый план.

В-третьих, была ли здесь замешана магия крови? Стоило ли связывать маньяка и появление сумасшедшей незнакомки? Если слова врача, что она мертва, верны, но женщина ходит и говорит — это работа некроманта.

Наконец, карета свернула с проспекта на боковую улицу и поехала быстрее. Одноэтажное здание лечебницы тянулось во все стороны, по-паучьи разбросав лапы-корпуса. Это была самая старая, самая крупная больница города. Здесь лечили глаза и зубы, печень, легкие, почки, но настоящие специалисты работали только в области болезней сердца и крови.

У дороги стояла другая полицейская карета, и одинокий ворон в черной куртке топтался перед ней, покуривая. Грей выбрался первым, следом — офицеры, Одриго и Эрике. Те сразу схлестнулись взглядами с курящим, а он ответил презрительно скривленными губами.

Махнув рукой, Грей двинулся к главному зданию. Он не знал, где заперлась женщина, но если она жаловалась на плохое самочувствие, ей было не миновать общего осмотра.

Корпус встретил приятной прохладой и множеством голосов. В большом зале, выложенном коричнево-серыми плитами, уже не осталось пациентов, но врачи и сестры милосердия, разделившись на группы, переговаривались: одни — испуганно и взволнованно, другие — с возбуждением, словно на их глазах разыгрывался интереснейший спектакль.

Грей строго оглядел собравшихся. Он ненавидел подобные моменты: люди слетались на происшествия, как глупые мотыльки на огонь, забыв об опасности, о своих делах, они пялились и слушали, и никакие заграждения, грозные слова и даже приказы не остужали их интереса.

Один из врачей скупо произнес:

— Ваши уже приехали, — он ткнул рукой в сторону закрытой двери.

— Хорошо. Кто из вас осматривал эту женщину?

Врач с противным крысиным лицом повернулся к коршуну:

— Я.

— Ваше имя, на чем вы специализируетесь?

— Мерхио Аркина, я врач общего профиля.

— Сен Аркина, расскажите о пришедшей к вам женщине. Как ее зовут? На что она жаловалась, что показал осмотр?

Бегая взглядом по сторонам, Мерхио сбивчиво рассказал:

— Она назвалась Гареллой Мато. Вообще-то, мы принимаем по записи, но она кричала, и ее приняли вне очереди. Можете спросить Орисию, это она привела пациентку ко мне. Та жаловалась на онемение конечностей, слабость и головную боль. И на голоса. Видите ли, ей кто-то сказал, что она скоро умрет. Я измерил температуру, послушал сердце. По всем показателям она должна быть мертва.

Слушающие рассказ врачи и медсестры разом присмирели. Грей переглянулся с Одриго и Эрике. Он мог поклясться, что вердикт офицеров прост — сумасшедшая. Однако инспектор Горано видел слишком много того, что указывало на магию крови. Грей уже сталкивался с ней и знал, как она работает.

Коршун под пристальными взглядами собравшихся миновал зал и открыл двухстворчатую дверь. Солнце так ярко заливало коридор, что пришлось зажмуриться. По правую руку шло несколько дверей — кабинетов врачей, где они принимали больных, затем начинались комнаты без указателей — должно быть, подсобные помещения.

Коршуны подошли к воронам: двое мужчин топтались под дверью с таким видом, словно ждали очереди в туалет. Один и вовсе подпирал стену плечом и лениво глазел по сторонам.

— Где ваш инспектор? — гаркнул на них Грей, и те сразу вытянулись, но уже через секунду вспомнили о вражде между отделениями, и на лицах появилось неприкрытое недовольство.

Один из них буркнул:

— Разговаривает с врачами. Это дело передали нам.

— Сколько вы здесь находитесь? Что уже сделали?

— Два часа, — неохотно ответил ворон.

Одриго хмыкнул:

— То есть, какая-то сумасшедшая баба два часа вам угрожает, а вы топчитесь под дверью?

Грей посмотрел на офицера, давая понять, что надо заткнуться, и спросил:

— Где она?

Не успели вороны дать ответ, как хлопнула дверь, в коридоре появился Иегель Арсе. Грей сразу заметил, что нашивка на его куртке сменилась с офицерской на инспекторскую. Мужчины хмуро переглянулись.

— И ты здесь, Грей.

Они даже дружили когда-то. Вместе окончив полицейскую школу, оба начали служить в Первом отделении. Через два года Грей перешел во Второе, и Арсе принял это за удар в спину, а переход в Третье — за контрольный выстрел.

— Как видишь. Иегель, расскажи обо всем по порядку. Что вы уже сделали?

— Хочешь, чтобы я отдал тебе наше дело? — Арсе изогнул одну бровь, на смуглом лице появилась откровенная насмешка.

— Иегель, что важнее: жизнь человека или «молодец» от своего комиссара? Ты когда таким стал?

Сделав шаг к Грею, Арсе тихо спросил:

— Инспекторская куртка не жмет? — он улыбнулся, будто удачно пошутил. — Она пришла с револьвером. Угрожает убить сестру милосердия.

— А требования?

— Никаких. Просто никого не подпускает.

— Кто-то смог подтвердить ее имя и фамилию? Вы пытались привлечь родных?

Хотелось влепить Арсе смачную затрещину, какой отцы награждают нерадивых сыновей. Иегель ведь раньше не был таким — он мечтал служить в полиции и рьяно брался за каждое дело. Но в равнодушных ублюдков со временем превращались многие. Разговаривая с ними, Грей думал, что стучится в закрытые двери, которые уже не открыть, скорее руки в кровь собьешь.

— Пока не успели.

Но это же первое, что требовалось сделать! Как рассказывали в школе, взятие пленных — последняя попытка спасти свою шкуру, если дело пошло не по плану. Нападающие пугались и терялись, и чтобы достучаться до них, требовалось как можно больше узнать об этом человеке. Хорошими помощниками выступали родственники преступников, чаще всего мирные люди, которые не знали о тайной жизни близких. Ради них те открывали двери и складывали оружие.

— Вы пытались поговорить, или это все со слов врачей? — После вопроса Грея Одриго и Эрике одинаково ухмыльнулись.

— Пытались. — Арсе скрестил руки на худой груди — не профессиональный жест, лишающий защиты. — Что, хочешь сам попробовать?

— А для чего я здесь, по-твоему? Где она?

Иегель сделал такое лицо, что Грею показалось, инспектор не ответит и будет смотреть, как коршун стучится во все двери, но Арсе все же сказал:

— Третья комната с конца.

— Инспектор Горано, — начал Эрике, но Грей остановил его взмахом руки.

— Стойте здесь. Я сам поговорю с ней.

— Но…

— Это просто испуганная женщина, тут нет «но». — Грей зашагал в конец коридора.

Даже если в деле замешана магия, вела себя «преступница» как жертва. Инспектор думал не о револьвере, с которым она пришла, а о голосе в ее голове. Это так походило на результат работы магов крови. Он хорошо знал, на что они способны, и слишком многих потерял из-за них, чтобы сейчас оставить дело незаконченным.

Нужная дверь была деревянной и казалась достаточно хлипкой — такую можно выломать с ноги. Сначала Грей зашел в соседнюю комнату, чтобы оценить размеры помещения и планировку, затем осторожно постучал к Гарелле.

В школе научили общим правилам. Во-первых, никогда не опускать и не бросать оружие, иначе есть риск попасться самому. Во-вторых, преступник знает, что взятый в плен — единственная защита, и последнее, что он сделает — убьет его. Нельзя поддаваться на угрозы. Впрочем, женщина могла оказаться сумасшедшей — тогда разговор будет иным. В-третьих, необходимо выслушать требования.

Но не существовало ни одного правила, учившего стучаться к преступникам в двери. Грей предполагал, что если выломать створку, он успеет схватить револьвер, да и вряд ли женщина по-настоящему готова стрелять, но чтобы добиться от нее правды, следовало говорить.

С той стороны послышался слабый шорох, однако ответа не было.

— Вас зовут Гарелла, верно? — коршун сделал паузу и, не услышав ничего, продолжил: — Я Грей Горано, инспектор Третьего отделения. Вы знаете, зачем мы здесь, а я знаю, почему вы оказались там. По ногам идет холод, перед глазами все темнеет, и кажется, что кто-то стоит над ухом и шепчет, но никого нет, так?

— Кто вы? — из комнаты послышался визгливый голос.

— Я Грей, — повторил инспектор как можно мягче. — Вам нужна помощь врача.

— Не нужна! — голос раздался ближе, как если бы Гарелла приникла к двери с той стороны.

— Нужна, ведь вы сами пришли сюда. Еще все можно изменить. Я знаю, как вам помочь.

— Как?

— Откройте, я расскажу.

— Нет, иначе я застрелю ее!

Послышался более звонкий голос — судя по тону, пленницу ткнули или ударили. Встав еще ближе к двери, Грей произнес медленно, чеканя каждое слово:

— Если ты убьешь ее, я убью тебя. Открой, чтобы я помог.

Прошло секунд тридцать, прежде чем в замке провернули ключ. Грей тронул револьвер, проверяя, затем дал знак рукой своим офицерам и воронам, чтобы стояли. Дверь открылась всего на сантиметр или два, показалось испуганное женское лицо. Коршун резко толкнул створку от себя, схватил Гареллу за плечо и, развернув, прижал к стене. Маленький, почти игрушечный револьвер выпал из ослабевших пальцев. Грей оттолкнул его ногой.

У женщины была синевато-красная ледяная кожа, вены набухли, а сама она мелко-мелко дрожала, точно от озноба, хотя в комнате с закрытым окном стояла духота.

Продолжая держать ее, Грей спросил жавшуюся в углу девушку в платье и фартуке сестры милосердия:

— Не ранена?

Она подняла на него зареванные глаза:

— Н-н-нет.

— В коридоре полицейские. Иди к ним.

Девушка выскочила, тогда Грей ослабил хватку и, подтолкнув Гареллу в сторону дивана, как можно мягче произнес:

— Я должен позвать врача.

Дрожа, она посмотрела на него пустыми, тусклыми глазами. Женщина была вполне миловидной, несмотря на яркий макияж, особенно заметный на синюшном лице. Черты казались смутно знакомыми, словно Грей уже видел ее в полицейской башне. Возможно, она была свидетелем по одному из дел? Или даже подозреваемой?

Мато резко замотала головой. Грей сел рядом на покосившийся диван — одна ножка короче другой. Комната была полна старой мебели: столов, стульев и досок — настоящий преступник мог сделать это оружием.

— Мое сердце не бьется, врач сказал, — Гарелла с отчаянием посмотрела на коршуна. — А я знаю, оно еще бьется, но медленно. Он меня отпустил.

Вопрос «Кто?» так и рвался с губ, однако Грей не смел задавать его раньше времени, чтобы не спугнуть женщину.

— Я понимаю. И внутри так тяжело, кажется, что кровь стала каменной, верно?

Грей сжал правую руку в кулак. Это было частью дела, закончившегося огненным адом. Его хотелось забыть, но оно не отпустило даже с началом нового расследования.

— С вами такое было? Что со мной?

— Нет, но я знаком с тем, кто умирал дважды. Расскажите, что с вами произошло?

— Я не знаю! — Гарелла снова перешла на визг. — Я возвращалась домой, потом мне стало плохо, и очнулась я уже дома. Утром сердце закололо, а я знала, что в приюте мне помогут. Я пошла туда.

— Что за приют?

— Не знаю, я не бывала там раньше. Так давит! — Гарелла говорила возбужденно, но глаза оставались стеклянными, как у чучела. Она положила руку на грудь. — Я не чувствую ничего. Я знаю, что это все. Он так сказал. Я сделала, что требовалось, и он меня отпустил.

— Кто? Что вы сделали?

— Не знаю, не знаю, не знаю, — как заклинание шептала Мато. — Дай мне почувствовать себя живой!

Гарелла вдруг скользнула к Грею и, пытаясь залезть на колени, положила ледяную ладонь ему между ног, синие губы оказались так близко перед его лицом. Коршун обеими руками оттолкнул женщину. Падая, она ухватилась за подлокотник дивана и так и осталась сидеть на полу, приникнув к нему, и все шептала:

— Живой, живой, живой…

Грей наклонился к ней. Одновременно с этим она дернулась и сразу обмякла, закрыв глаза. Инспектор прижал пальцы к шее — пульса не было.

Он медленно вышел. В деле появлялось все больше неизвестных переменных.

Двенадцать лет назад

Мальчик в старой потертой куртке, слишком большой для его тощего тела, стоял, вцепившись в прутья решетки, и со страхом смотрел на дворец с пятью высокими башнями. Во дворе сидели юноши и девушки в бело-красной форме. Он был таким огромным, что их фигуры казались совсем маленькими, а лица вовсе стирались. Алето не видел ничего, но так же ощутимо, как запах распускающихся цветов, как ветер с набережной Эйнского моря, как привкус соли на губах, он чувствовал магию.

Мальчик подался вперед, ближе к золоченым воротам. Он знал, что оказаться внутри нужно любой ценой — это его единственный шанс. Но если не поверят? Или выгонят?

Алето прижался лбом к прутьям и с тоской вгляделся в фигуры. Все говорили, что учениками Ордена жизни становятся только лучшие, самые достойные. А его же вся деревня называла оборванцем и тыкала пальцами!

Вот поэтому и надо было зайти. Насупившись и грозно сжав кулаки, Алето сделал еще несколько шагов к входу.

— Эй! — по ту сторону появился мальчишка. — Ты что, следишь за нами?

На вид он казался не старше самого Алето — лет десяти, может, одиннадцати. По нему сразу было ясно — аристократ. Алето уже видел таких: они ездили в экипажах, запряженных красивыми лошадьми, и одежда у них была без заплат, вся такая чистая и светлая, а вокруг них суетились слуги.

— Да не смотри так, я пошутил, — парень улыбнулся. — Заблудился, что ли? Ночлежку ищешь? Тебе вниз по улице, а у такой большой серой статуи — направо.

— Не нужна мне ночлежка! — огрызнулся Алето, затем смягчил тон: — Мне к вам нужно. У меня есть магия.

Ученик смотрел просто и не выглядел задирой. Алето вспомнилось, как изображали юного Эйна-Дарителя: высоким, стройным, с длинными золотыми волосами и глазами небесного цвета. Парень напоминал его.

Он присвистнул:

— У тебя? Ты уверен?

— Да, у меня! — обиженно выкрикнул Алето.

В деревне только Синиро знал, что у него проснулась магия, да и то понял он это случайно. Мужчина посоветовал прийти в Орден жизни, а на вопрос, как доказать, что у него есть сила, дал настоящий совет.

Алето достал из кармана нож и немедля резанул себя по ладони. Полоса набухла красным. Он только успел сморщиться, как аристократ схватил его за запястье и сильным движением дернул на себя.

— Ты что делаешь! — воскликнул ученик, положив пальцы на порез. Края защипало.

Алето попытался вырваться, но даже сквозь прутья парню удавалось удерживать его. Когда тот выпустил руку, кровь уже превратилась в корку.

— Я хотел доказать, что тоже так могу!

— Тебе кто сказал, что нам нужны такие доказательства? — фыркнул ученик.

— Синиро, из моей деревни.

— Не общайся с ним, он идиот. Как тебя зовут?

— Алето, а тебя?

— Эйнар. Алето, тебе точно нужно к нам? — улыбка поникла. — Поверь, здесь нелегко.

— А здесь будто лучше! У вас правда… — Алето замялся, вспоминая названное Синиро слово. — Стипендии большие?

Парень кивнул.

— У меня мать не может работать. Если не будет этой вот, — Алето снова сделал паузу, — стипендии, она умрет с голоду. И Лота. Это моя сестра. Мне нужно к вам.

Эйнар кивнул:

— Хорошо, идем, теперь ты не один. Я приведу тебя к Альвардо.

— Кто это?

— Наш отец.

Почему-то Алето стало не по себе от упоминания этого имени, но он все равно пошел.

Глава 5
Мертвец тебе сочувствует

Быстро спустившись по каменным ступеням, Алето залетел в комнату и упал на кресло, пристроив руку на подлокотник. Помещение напоминало колодец: в высоту оно было больше, чем в ширину. Запах сырости, привычный для дома, перебивал аромат крепкого табака.

— Не торопись, — с угрюмым видом произнес Энкарт, отрывая от губ трубку и выпуская колечки дыма, не слишком ровные и быстро распадающиеся в воздухе. — Твой кровный брат опять опаздывает.

Свет ламп усиливал морщины на лице Энкарта, и казалось, ему даже не сорок, а все шестьдесят. Впрочем, некоторые в Ордене крови считали, что он преуменьшает свой возраст. Лысина подтверждала эту версию.

— Безобразник, — изображая негодование, Алето осуждающе покачал головой.

Спустившись пониже в кресле, он сложил руки на животе. В этой комнате он бывал нечасто — обычно братья собирались наверху, в больших залах со старинной мебелью, пропахших пылью и книгами, похожих на музейные галереи.

В Алеонте любили говорить, что Орден крови — некроманты и чернокнижники, которые делают жертвоприношения, издеваются над умершими, пьют, устраивают оргии и вообще. Если поделить все на два, результат становился похожим на правду.

Да, опыты с телами были, но они же мертвы, какая им разница? А те, кого удалось вернуть, обычно говорили «спасибо». Это Орден жизни боялся заглянуть за черту смерти — его последователи отказывались от половины возможностей, которые давала магия крови. Оба ордена были связаны с ней, но пока одни держались за выдуманные правила и все сводили к своему хорошенькому светловолосому богу, другие не боялись изучать жизнь и смерть.

А вот знала ли чертова церковь, сколько послушников тайно служили в Ордене крови? Или, не сумев найти свое место, поверили в иного бога — человека? Не десятки, а сотни. Это и было причиной схожих названий, обращений и бесконечной вражды, в которой «некроманты» уступали годами. Алето и сам когда-то принадлежал Ордену жизни. К счастью, умница-судьба все расставила на свои места.

— Ты вообще контролируешь его? — Энкарт продолжал бурчать, делая паузы только для новой затяжки. — Нет! Отпустил в город, как собаку на выгул, а он должен быть здесь! Я говорил брату Дано, что такого нельзя позволять, но нет, тебе же все с рук сходит. А это риск для нас, понимаешь?

Алето сел и, опустив ноги на пол, приблизил лицо к говорящему.

— Мой кровник — мое дело. За своим следи.

Он увидел, как резко расширились зрачки Энкарта. Улыбнувшись, Алето снова опустился в кресле пониже и сложил руки на животе.

Вот она — та сторона, из-за которой поползли слухи. Для Ордена жизни окончательность секунды смерти была непреложным обетом и все делила на «до» и «после». Второе братство научилось использовать силу, чтобы вернуть человека, который умер несколько минут назад. Это было сродни тому, как на севере применяют науку — чистый расчет и годы опыта.

Однако существовало кое-что еще. Круг тех, кто заходил дальше. Кто мог вернуть умершего неделю, месяц или даже год назад. Хотя возрожденные менялись и вели себя не как нормальные люди, их нужно было постоянно поддерживать с помощью крови и контролировать. Так у некоторых из братьев появлялся свой «кровник» — одновременно слуга и подопытный.

Алето было плевать на опыты, поэтому своего он отпустил погулять в городе и дал немного пошуметь. Недавно у него появилась новая идея — пусть лучше пошумит в церкви. Старый друг не должен заскучать, а вдруг ожившая женщина не смогла его развлечь? Он заслуживал и не таких сюрпризов, и здесь-то появление кровника было бы как нельзя кстати.

— Мой кровный брат метет полы, не выходит в город и слушается меня, — Энкарт все не унимался. Ну пусть выпустит яд, пусть, а то захлебнется еще, бедолага.

Наконец, дверь распахнулась, и на пороге появилась высокая фигура, закутанная в плащ и в широкополой шляпе. Быстрым движением Чезаре Бона, кровник Алето, скинул маскировку на пол и прошел на второе кресло, затем снял темную кофту, обнажая торс с двумя черными пятнами на груди — следами начавшегося разложения.

— Ты опоздал, — голос Энкарта скрипел.

Сначала он осмотрел Чезаре, затем принялся готовить иглы, трубки и бинты.

— Да? А я и не обратил внимания, как неловко получилось, — на бледном лице вошедшего проступила ухмылка.

Энкарт излюбленным осуждающим взглядом посмотрел сначала на Алето, затем на Чезаре и наморщил острый нос — ну да, кровники пахли не розами и даже не ванилью.

— Тебе не жарко так ходить, Чезаре? Или в моду вошли плащи и шляпы, а я не заметил? — спросил Алето, закатав рукав черной рубашки и устроив руку на подлокотнике кресла.

— Нет, не вошли, но это мечта моей юности, хотя на меня напялили бело-красное. А ведь для исполнения мечты не бывает поздно, согласен?

— Абсолютно, — кивнул Алето, переглядываясь с Чезаре с одинаковой ухмылкой.

Энкарт с шумом вздохнул.

Кровному брату было за тридцать. Вряд ли он на самом деле мечтал о шляпе и плаще, но то, что его заставили надеть бело-красную форму — форму церковников, было правдой.

В Алеонте чаще всего сжигали тела, но Орден крови хранил еще один маленький секрет: иногда братья выкупали умерших у гробовщиков, чтобы затем вернуть их к жизни. Да, возможно, в слухах все же было немало правды. Что же. Бывает.

Одним из таких купленных стал Чезаре Бона, умерший десять месяцев назад. Он был предыдущей душой церкви Эйна. Идеальное совпадение, идеальный расклад. Алето знал, что кровником ему нужен только Чезаре, и рискнул ради него. Все складывалось так удачно, что слово «идеально» можно было повторить еще десяток раз, пихая буквально ко всему.

— Дай руку. — Энкарт грубым движением затянул жгут и куском ваты, смоченным в спирте, потер сгиб локтя — больше для виду, чем для настоящего обеззараживания.

— Понежней, пожалуйста, — попросил Алето с очаровательной улыбкой.

Мужчина воткнул в вену полую иглу, к трубке приладил другую, затем наклонился над Чезаре. Кровь потекла от одного ко второму. Алето начал сжимать и разжимать кулак, чтобы она шла быстрее.

Чем дольше человек мертв, тем сложнее пробудить его крови. Требовалось убрать старые, застоявшиеся потоки и влить новые. Спустя сотни эксперим