II

Собака берет след

Пятница – особенный день для правоверного. Благочестивый человек старается не пропустить намаз в соборной мечети. Рыжий Хасан всегда соблюдал эту традицию неукоснительно, как бы ни мешали земные заботы.

Кто, как не торговец молоком, знает ненадежность и суетность человеческих упований! Чуть зазеваешься, и твой нежный товар превратился в свернувшуюся жижу, цена которой измеряется уже не в звонких серебряных даньгах, а в потемневших медных пулах. Избежать этого невозможно, и за долгие годы Хасан не раз отправлял содержимое очередных кувшинов и бурдюков на творог. Просто чтобы не выбрасывать. Творогом он не торговал. Сам ел, кормил слуг или угощал соседей, бедняков.

Слава лучшего молочника Сарая Богохранимого пришла к нему не сразу. И далась нелегко. Хасан всегда делал ставку на самый дорогой товар. С той самой поры, когда еще совсем зеленым юнцом, только-только отпустившим коротенькую бороду, поселился в этом дивном городе на берегу великой реки. С тех пор пристало к нему и прозвище Рыжий. Хасан красил волосы хной. Для новых соседей это казалось непривычным. Тогда многое было по-другому.

Город только начинал расти, наполняясь приезжими не только из разных уголков бескрайнего Улуса Джучи, но и иностранцами. Такими, как сам Хасан. Он перебрался сюда из царства ильхана Олджейту, из-за Бакинского моря. Тогда владыка Персии после многих лет вражды протянул руку дружбы могучему повелителю Кипчакской степи Тохте и граница между этими державами вместо военных разъездов покрылась палатками торговцев.

Хасан в ту пору пытал счастье в другой молодой столице, городе Сольтание, возводимой Олджейту на месте, облюбованном еще его отцом. Однако дела не шли. Для хорошего начала нужны деньги, связи и знакомства. Откуда они у бедного пастуха с гор? Здесь Хасана все считают персом. Он и сам так себя называет, хотя по рождению он курд. Многие его родичи были весьма известными в родных горах разбойниками, охотниками за караванами. Никому из них этот промысел не принес ни богатства, ни счастья.

Хасан с детства привык иметь дело с молоком. В горах его девать было некуда, поэтому делали на продажу сыр, который возили на базар в ближайшем городишке. На большую семью того, что давал тощий скот, не хватало, и братья один за другим отправлялись искать лучшую долю. Настало время и Хасана.

Как раз тогда стали строить новую столицу, куда и направил стопы трудолюбивый юноша. Служил в лавке, торговал сырами и брынзой. Изучив тонкости ремесла, стал мечтать о своем деле. И как-то раз разговорился с зашедшим в лавку купцом. Тот как раз приехал из-за Бакинского моря и всячески расхваливал те края за большие возможности, представлявшиеся там предприимчивому человеку. К нему на службу и нанялся Хасан.

На новом месте юноша сразу понял, чем нужно заниматься. Торговать молоком здесь тогда было, что снегом зимой. Многие переселенцы из степи не отступались от прежних привычек и старались держать свой скот. Сыру тоже предпочитали сушеный творог, которого у всех было в изобилии. Однако те, кто приехал ненадолго по делам, ходили за едой на базар. Среди них было немало земляков. При этом небедных.

Вот Хасан и придумал продавать им известное персидское лакомство – фалуде. Молока – залейся, ягод, фруктов на рынке полно. Сахар есть. Оставалось найти лед. Вся прелесть этого изысканного кушанья в том, что оно холодное, потому так и ценится в жару. А зной в Сарае летом стоит не хуже, чем в персидских пустынях. Там лед привозят с гор. Рядом.

Скоро предприимчивый юноша выяснил, что здесь многие устраивают ледники в погребах. Выпросил себе уголок за небольшую плату, вот и нашелся выход. И дело пошло! Да так, что он и сам не ожидал.

Приезжих из обоих Ираков в Сарай на лето собиралось великое множество. Скоро они обустроили для себя целый квартал. Да еще корабельщики с Красной пристани к Хасану хаживали, да так, что он не поспевал лакомство замешивать. Цену покупатели давали такую, что по ту сторону Бакинского моря и во сне не могла привидеться, вдобавок платили вперед.

Осенью, когда все любители фалуде уплыли домой, Хасан уже заработал достаточно, чтобы устроить собственный ледник. Да и в самом Сарае появились любители заморского яства. Полно среди них было таких, кто и своим скотом владел, и с молочниками отродясь дел не имел. Однако чаще попадались те, кто, помимо персидских сластей, покупал и обычные продукты. Заодно Хасан присмотрелся, чем живут собратья по цеху из кипчаков. Стал каймаком приторговывать.

И сразу сообразил, что самому с этим возиться не след. Договорился с добросовестными хозяевами из булгарского квартала, чтобы затапливали сливки. Им там сподручнее с дровами. На Булгарскую пристань с верховьев каждую весну сплавляли великое множество леса. Для строительства и на дрова. Потому знатоки говорили, что нет жарче бань, чем у булгар. Конечно! Дрова-то свои.

Таким вот и был путь Рыжего Хасана из приезжего оборванца в первые молочники столицы Улуса Джучи. Послушать, так все просто. Только – скоро сказка сказывается…

Взять хоть молоко. Нужно самое свежее, а как уберечься от недобросовестных продавцов, что норовят влить старый удой? Завел порядок: утреннее молоко – только в кувшинах. На каждом кувшине метка продавца. Свернулось – прощай. Такую цену, как Хасан, за свежее молоко больше в Сарае никто не даст.

Товар хозяин всегда принимал самолично. Вставал ни свет ни заря. Часть товара сразу шла покупателям, часть – в переработку. Остальное спускалось в ледник.

Это давно не был тот погреб, что обустроил Рыжий Хасан четверть века назад. Этот ледник он купил у одного хозяина постоялого двора, которому тот достался от тестя. Тесть был знаменитым колодезным мастером. Имя его уже забылось, зато легенды о нем ходили до сих пор. Говорили, что он знался с нечистой силой. Некоторые божились, что собственными глазами видели, как он приносил дань подземным духам.

Этот мастер и устроил тот самый ледник, что приобрел Рыжий Хасан. Про холодное подземелье немало досужих слухов ходило по Сараю. Известно было, что погреб этот двойной. Под верхним подвалом есть еще один. А уж там в самую жару такая стужа, что вода, когда ее туда приносишь, обращается в лед. Хасану такие разговоры нравились. Покупателей привлекают.

Кроме того, была у молочника еще одна тайна. Лакомство, которое, кроме него, никто не умел готовить. Даже приезжие чужеземцы такого не видывали. Дивились. Яство это так и называли – «Сливки Рыжего Хасана». Было это кушанье густое, как масло или топленые сливки. На каймак похоже. Ели его ложкой. Даже мазать можно было. Для вкуса добавляли ягоды, сахар, орехи. Только в отличии от фалуде не походило оно на лапшу. Куда нежнее.

Стоило лакомство немалых денег, но желающие всегда находились. Обычно делалось оно на заказ. Многие пытались узнать секрет этого кушанья. Не только завистливые молочники, но и повара знатных и влиятельных богачей. Да только все впустую, так ни у кого и не получилось. Хоть самые настырные выяснили-таки, что добавляет в него Рыжий Хасан яйца.

Все это попахивало колдовством не хуже таинственного ледяного погреба, остужаемого духами.

В пятницу, во второй день месяца шаабан 734 года от переселения пророка Мухаммеда из Мекки, Рыжий Хасан торопился особенно. Нужно было успеть к намазу в соборной мечети, а путь туда был от большого базара неблизкий. В отличии от большинства сарайских мусульман, державшихся ханифитского толка, купец, как истинный выходец из Персии, ходил в мечеть почитателей потомков халифа Али. Была она в черкесском квартале, у Красной пристани, и собирался туда самый разный народ. Из пришлых и приезжих. Завтра там должны будут отмечать день рождения имама Хусейна, внука пророка. Праздник особенный, не для всех. Потому нужно будет обязательно отметиться между своими. Их в Сарае было немало, но они старались глаза не мозолить, а многие вообще держались скрытно. К тому же часто между собой не ладили. Шииты – секты. Что тут поделаешь! Много их убралось в Улус Джучи, привлеченных веротерпимостью здешних правителей, исстари чтущих заветы Ясы.

Дела неожиданно застопорились. Не явился Эталмас, самый проверенный и добросовестный поставщик, с которым Рыжий Хасан благополучно ладил уже лет двадцать. Его молоко всегда отличалось особенным вкусом и отправлялось самым ценимым и привередливым покупателям.

Азанчи давно прокричал свой призыв. Дневная стража сменила ночную. Базар начал заполняться первыми покупателями. Эталмаса не было. Хозяин уж было решил, вздохнув, подбирать постоянным покупателям другое молоко, как ему пришлось замереть, открыв от удивления рот. Прямо к его лавке направлялся всадник из дворцовой стражи. В поводу за ним шли два мула, груженых кувшинами и бурдюками. Хасан без труда узнал имущество Эталмаса.

Подъехав, всадник, не спешиваясь, бросил поводья купцу.

– Принимай товар! Хозяин придет позже. – Он смерил Хасана суровым взглядом. – Свидетелей будем звать?

Тот суетливо кинулся к мулам.

– Разве я могу сомневаться в надежности ханской стражи? Все принимаю в целости и оплачу. А что с Эталмасом?

Стражник ненадолго замялся и неохотно пояснил:

– С сотником поехал.

Рыжий Хасан понял, что сейчас этот неразговорчивый кипчак уедет и оставит его терзаться от любопытства.

– Выпей кумыса, добрый человек, – заторопился он. – Ты ведь знаешь, у меня все самое лучшее. А ты поди умаялся за ночь.

Купец подал знак служанке и, не дожидаясь ответа, дерзко схватил коня за повод:

– Да спустись ты. Поди всю ночь в седле. Успеешь на свою службу. Такого кумыса, как у меня, ты нигде не найдешь. – И, обернувшись к слугам, бросил: – Соберите служивому курта с собой. Товарищей угостишь, – уже стражнику сказал он.

Случайные прохожие, увидев вооруженного всадника у молочной лавки, начали останавливаться.

– Что же это натворил наш Эталмас? Человек вроде почтенный, смирный?

Стражник, услышав про кумыс и курт, размяк. Какой кипчак не соблазнится? Теперь он уже явно не торопился.

– Тело нашел. Возле дороги. Совсем недалеко от заставы.

– Убитого?

– В том-то и дело, что непонятно.

Появился слуга с кумысом, и стражник с удовольствием слез с коня:

– Мы как раз на смену стражи подъехали к заставе. Слышим, караул кричат. Мы – туда. Только-только рассветало. Азанчи еще не смолкли.

Догадливый слуга принес кумыс в большом кувшине. За раз не выпить. Стражник осушил стакан и с удовольствием вытер усы. Теперь от початого кувшина он не уедет. Значит, хочешь – не хочешь, поддерживай разговор.

– А там человек мертвый лежит. Шагах в десяти от дороги.

Ядреный кумыс начал действовать на уставшего за ночь стражника, и разговор пошел веселее:

– Итлар, сотник наш, раньше ловчим был. Бывалый охотник. Пошел сам следы смотреть. Потом вернулся и говорит: «Кроме молочника, к нему никто не подходил. Да и сам он не шел от дороги. Шел, наоборот, со стороны пустыни. Ран никаких не видно. Вроде как своей смертью умер». Вот только…

Рассказчик сделал выразительные глаза и таинственно понизил голос:

– Лицо у него такое, будто испугался до смерти.

И, внушительно помолчав, добавил:

– А лицо у него повязано черным платком. И сам весь в черном. Не к добру. Рядом большая сума валялась. Пустая.

Видно было, что стражнику рассказывать больше нечего. Но кумыс в кувшине еще оставался. Он тяжело вздохнул:

– Вот так и получается. Шел человек, замотанный во все черное по самые глаза. Шел ночью к дороге со стороны пустыни. Однако совсем недалеко от города, будто заставу обходил. Да еще нес с собой зачем-то пустую суму. Потом увидел что-то и умер. От страха.

– А Эталмас что? – напомнил Рыжий Хасан.

– Да нет, ничего, – усмехнулся стражник. – Кабы не собака, так и дела до него никакого бы не было. А тут сотник и спроси: «Твоя собака по следу ходит?» Попробовали – вроде взяла. Вот и пошли в сторону пустыни. Ну ваш Эталмас, знамо дело, запричитал – молоко! Скиснет же! Тут меня и послали его тебе доставить.

III

Укус змеи

Стражник уехал. Случайные зеваки разбрелись. Время раннее, сейчас все спешат по делам. Пора праздношатающихся бездельников наступит позже. Базар – место такое. Сюда ходят не только за покупками. Где еще можно узнать новости, встретить старого приятеля? Особенно главный базар. На тех рынках, что шумят с раннего утра в каждом квартале, все свои. Там все друг друга знают, все соседи. Даже говор везде свой. В черкесском – на черкесском, в ясском – на ясском. В булгарском или у хорезмийцев тоже свои наречия. Сарай город молодой, народ собрался сюда за последние лет тридцать со всего бескрайнего Улуса Джучи. Да и с чужих земель много понаехало, особенно из-за Бакинского моря, из царства персидских ильханов. Там часто случались беспорядки, били за веру.

Доставалось то иудеям, то буддистам, то мусульмане между собой делились. Многие бежали сюда. Под сильную руку правителей, крепко державшихся закона Потрясателя Вселенной. За обиду чужой веры сразу тащили в яргу – ханский суд, где карали беспощадно. Поэтому никто никого не обижал.

На главном базаре собирались все. Прежде всего – те, у кого водились деньги. Или кому нужен был особенный товар. Здесь можно было увидеть слуг не только знатных эмиров, но и из самого ханского дворца, и вдобавок – богатых купцов, приезжих из самых дальних краев.

Где еще торговать жемчугом, изысканными благовониями, заморскими лакомствами? Много ли ты продашь драгоценной парчи или чудодейственного китайского чая где-нибудь в буртасском квартале? Там бойко идет торг товаром, который всегда должен быть под боком – мукой, мясом, всякой мелочью. Большая торговля вся здесь – на главном рынке. Любой солидный торговец старается держать тут лавку. Да и покупатель здешний под стать продавцу.

Рыжий Хасан и не приметил, что возле неспешно хлебавшего кумыс стражника среди других зевак крутилась сказочница Минсур из черкесского квартала.

Хотя сказочница она была еще та. Больше терлась по женским баням, посиделкам да покоям скучающих купчих, разнося сплетни. Тоже, конечно, сказки, но на другой лад. Когда была помоложе, находились ей занятия и при мужских банях. Дело это ходкое, она даже дом купила. Но замуж ее никто из суровых земляков не взял, а со временем и случайные ухажеры нашли других подруг. Пришлось подаваться в сказочницы.

Оказалось, что возле состоятельных подруг тоже можно худо-бедно прожить.

Правда, волка ноги кормят. Особенно ногам потрудиться приходится, когда сказки не горазд сказывать, да и знаешь их немного. Тебе будут рады, только если принесешь на хвосте хорошую новость. Или горячую сплетню. А где их искать, как не на главном базаре?

Потому и прилепилась Минсур в этот ранний час к разболтавшемуся стражнику.

Новость оказалась так себе, даже не про убийство. Однако лучше, чем ничего. Главное, свежая. А кого нашли, неизвестно. Значит, завтра с утра будут объявлять по площадям и базарам, чтобы приходили тело опознавать. Какие-никакие разговоры пойдут. Только кому это интересно? Минсур задумалась, снова вспоминая слова стражника. Тут ее и осенило. Зря, что ли, она зовется сказочницей? Любую сплетню важно правильно подать.

Хозяин как раз выглянул из лавки, чтобы распорядиться насчет развьюченных мулов. Велел дать им ячменя. Минсур решительно двинулась к нему:

– Мне нужен ритль твоего знаменитого масла. Сможешь к обеду сделать?

– Ледяного? – недоверчиво пробурчал Хасан. – Вроде еще не пора?

– В бане всегда жарко, – улыбнулась Минсур.

– Цену знаешь?

Было понятно, что такие деньги молочник не упустит. Ясно ведь, что нищая сказочница берет драгоценное лакомство не для себя. Куда-то собралась.

– В полдень.

Минсур кивнула и присела в тени недалеко от мирно жующих ячмень мулов Эталмаса. На ее счастье, она пришла на рынок с полным кошелем денег – несла знакомому меняле. Зато теперь можно спокойно дожидаться молочника. Благо, он прибыл скоро и в благодушном настроении.

Живущие за городом любят поболтать на базаре, а уж когда есть повод покрасоваться… Эталмас с гордостью поведал, как сотник хвалил его собаку за то, что взяла след не хуже лучших ханских гончих, с которыми тот хаживал в молодости. Поэтому, когда он отправился в обратный путь, Минсур знала все подробности утреннего происшествия. Подобно охотничьей собаке, она взяла след.

У кипчаков есть загадка: «Зацепку я сделала, к веретену прицепила». Что это? Ум. Достаточно только ухватить что-нибудь, и потянется нить мысли. А уж из этих нитей можно таких ковров наткать!

Едва тень стала в два раза длиннее, чем палка, ее отбрасывающая, и правоверные преклонили колени для послеполуденного намаза, как стражников, привычно объезжавших городские заставы, стали расспрашивать про утреннее происшествие. Начальник дневного караула поначалу и не почуял ничего особенного. Мало ли о чем языками чешут! Жизнь в Сарае Богохранимом спокойная, происшествий мало, а у дневной стражи так и вообще служба, можно сказать, скучная. Но когда на другом конце города, у самой Булгарской пристани, стали спрашивать про тело, найденное у дороги, старый Итлар заподозрил неладное. И сам стал потихоньку выспрашивать, чего вдруг всех это так интересует.

Первый же словоохотливый собеседник с радостью поведал, что мертвец, найденный утром, не имел никаких признаков насильственной смерти, но лицо его было охвачено предсмертным ужасом. Мало того, шел он не по дороге, а след привел к старому кладбищу. Известное дело, кто творит свои дела ночью на кладбище. Гули. Всякая нечисть, что прячется среди могил, пока светит солнце, и чья пора наступает после заката. По всему выходило, что и неведомый путник попал в руки кладбищенской нечисти.

От неожиданности сотник даже взопрел. Про то, что след привел на кладбище, вообще никто, кроме него, не знал. Хотя был еще хозяин собаки, этот старый хрыч молочник. Который потом должен был забрать своих мулов и убраться домой за город. Это когда же он успел так растрепаться? На всякий случай Итлар решил сделать приличный крюк и заехать в скудельницу при кладбище, где лежали неопознанные трупы и куда еще утром велел своим нукерам отвезти найденное тело.

Нехорошие предчувствия оправдались. Возле скорбного и обычно безлюдного места, приткнувшегося в некотором отдалении от старого кладбища под сенью раскидистых лохматых карагачей, он увидел пеструю стайку женщин. Хуже того, прямо напротив калитки стояли роскошные носилки, сопровождаемые четверкой здоровенных мордоворотов, подобранных по росту, да еще пара вооруженных охранников-гулямов, явно сопровождавших какую-то знатную хозяйку. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что прибыла она в это унылое место взглянуть на убитого ночной нечистью путника.

Поняв, что его появление сейчас будет воспринято жаждущими подробностей кумушками как подарок судьбы, сотник поспешно повернул коня. Итлар даже немного пожалел страшную сказку, так взбудоражившую этих скучающих женщин, которая неминуемо умрет, когда он начнет рассказывать, как было дело, своим простым пастушьим языком. В былые годы служилый долго обитал при ханской охоте, ходил в ловчих. Однако врать, как заправский охотник, так и не научился.

Солнце уже потихоньку клонилось к закату. Когда оно скроется за рекой и азанчи призовут правоверных к вечернему намазу, нужно будет передавать бразды ночной страже, а там и докладывать во дворце самому эмиру или его наибу о произошедшем за ночь.

Сейчас весна, и день еще прибавился не сильно. Только-только ночь перестала делиться на три стражи. Пройдет месяц, и столько будет доставаться ему и его стражникам. Хлопотнее, конечно, зато не так скучно, как зимой.

Эмир к докладу не прибыл. Летом он обычно выслушивает ночную стражу по утрам, а до вечера во дворце не скучает. Незачем. Если что важное случится, доложат.

Вот и теперь доклад Итлара слушал наиб, невысокий мужчина средних лет, бывший писец-битакчи. Звали его Злат, и был он из русских. Так-то он носил имя Хрисанф – по-гречески «златоцветный», но звали его все на славянский манер. Сын священника, он не пошел по отцовским стопам и подался в ханскую службу. Сначала толмачил по греческим делам, благо греческую грамоту изучил при православном храме. Потом освоил уйгурское письмо и начал заниматься уже более серьезными вопросами. Стал одеваться в монгольское платье, а на пояс вешать чашку для кумыса. Со временем получил жалованный красный халат и выслужился в помощники самого сарайского эмира. Повесил на грудь ханскую пайцзу с надписью: «Кто не повинуется – умрет». В прошлом году сам Узбек наградил его золотым поясом – не всякий эмир может таким похвастать.

Урок – служи честно, за ханом служба не пропадет.

Сейчас наиб был без пайцзы, в простом монгольском халате. Даже шапочку не надел.

Калач он был тертый, потому про городские сплетни уже знал. Сотника сразу встретил улыбкой:

– Поймал дэвов? Или гулей? Все по-разному говорят.

Итлар покаянно засопел:

– Сам виноват. Все тянет на охоту, ведь столько лет ловчим был. А тут собачка хорошая подвернулась. Это большая редкость. Не каждую можно научить по следу ходить.

Наиб одобрительно кивнул, и сотник оживился:

– Странным показалось, что человек не по дороге шел, а из степи. Ну и одет необычно. Весь в черном. Одежда непривычная. Просторная, рукава широкие, голова сверху закрыта, как плащом. Главное, лицо платком замотано. Ночью. Видеть его никто не мог, значит, он просто прятался в темноте. Следов рядом никаких. А тут собачка. Оказалось, по следу ходит. Хорошая собачка. С такой бы на охоту. До самого кладбища след держала. А это почитай половина фарсаха.

– На кладбище заплутала?

– Немудрено. Кладбище большое, старое. Тут и кусты, и деревья, кругом тропки, склепы, надгробия. Да и след уже остыл…

– Простыл, – эхом откликнулся наиб. – Значит, где гули прятались, не нашел?

Сотник внимательно посмотрел на собеседника, не насмехается ли? Тот был серьезен и явно задумался.

– Про кладбище кроме тебя кто знал? – спросил он после недолгого молчания.

– Только хозяин собаки. Этот самый молочник.

– А молочник пошел потом на базар. Да еще на главный. Самое место, – опять развеселился наиб. – Про гулей это он болтал?

– Я с ним ни словом не обмолвился. Только собаку похвалил. Спросил еще, не ходит ли на охоту.

– Про нечистую силу уже на базаре придумали. Надо будет завтра лекаря хорошего послать, пусть тело повнимательнее посмотрит. Может, выяснит, отчего умер этот путник.

– Тут и гадать нечего. Я ведь столько лет в ловчих ходил. Потом в войске, в ертауле следопытом. Всякого насмотрелся. В том числе и змеиных укусов. Когда тело осматривал, сразу увидел ранки на руке. Спутать трудно. И вокруг все опухло. Ясно, что и лицо от этого перекосило. Видал такое раньше. Хотя лекарь, конечно, вернее скажет.

– Про это кому-нибудь говорил?

Сотник покачал головой.

– Молочнику этому?

– Он к телу и не подходил, а других я не подпускал. Разве что потом, когда тело повезли.

– Вот и не стало сказки, – грустно улыбнулся Злат. – Хотя, как сказать. Говорят, нечисть всякая любит в змей превращаться. Вот только гули это, джинны или пери какие – не помню. Здесь ведь в Сарае народ откуда только не собрался. У каждого свои сказки. Свои чудовища. Лекаря завтра все-таки пошлю.

Дело на поверку выходило довольно обыденное. Взбрело кому-то в голову идти ночью степью, в обход застав. Наступил в темноте на змею, и вся недолга. Что заставило путника таиться и какие недобрые дела хотел покойный проделать во мраке, он теперь уже никому не расскажет. Да и кому это интересно? Это же не сказка про страшных людоедов гулей.

IV

Ожившая сказка

Злат был человеком бывалым и на своем веку повидал многое. Во всякие чудеса и страшные сказки он точно не верил, однако сейчас пребывал в недоумении и даже в растерянности. Тем более что ему приходилось молча стоять в стороне и смотреть.

Наверное, случись все это где-то на базарной площади, с участием каких-нибудь вздорных баб или лавочных торговцев, можно было бы посмеяться вместе со случайными зеваками.

Только тут никогда не бывало случайных прохожих. Хотя, как сказать? Посетители этой скорбной обители уж точно никогда сюда не собирались. Здесь они оказывались лишь после смерти и не по своей воле. В скудельницу возле кладбища привозили тела, найденные на улице, при дороге, выловленные в реке. Тех, кого сразу не опознали. Они лежали в скудельнице, пока старосты не хватятся пропавших в своих кварталах или пока не найдется человек, способный назвать имя мертвеца. Опознанных забирали. Остальных по прошествии времени хоронили на отдельном участке в сторонке.

Закапывали просто. Ведь никто не знал, какой веры были эти никому не ведомые люди, нашедшие смерть вдали от родного очага.

Даже от самого кладбища этот печальный приют стоял немного в отдалении. В мире мертвых все тоже делились по верам, родству, соседству, обрядам. У каждой могилы свой участок, свои служители. Выпавший из этого установившегося веками порядка лишался имени, памяти и даже отдельной могилы. Хоронили обычно разом по нескольку человек. Хотя летом, когда печальный урожай шел больше из реки, а такие тела часто и опознавать было бесполезно, закапывали споро. Даже не говорили: «Хоронят». Закапывают.

Сюда и дороги не было. Не наездили. Едва приметная тропка вилась среди полевых трав.

Стерег покой мертвецов свой сторож. Человек нестарый, но сильно больной на ноги с самого рождения. Служба была ему вроде богадельни. Каждую пятницу из дворца привозили ханскую милостыню: корзину лепешек, немного проса. Были посылки из мечетей, тоже в основном по пятницам. От других вер – больше по праздникам. Ну, и когда тела забирали родственники или знакомые, сторожа тоже одаривали.

Житье нехлопотное и сытное.

Сейчас сторож стоял во дворе, низко склонившись, и трясся от страха.

Перед ним во всей грозе и гневе бушевал сам эмир Сарайского Улуса.

Лицо светлейшего правителя уже давно стало пунцовым, а голос словно пытался пробудить мертвых на соседнем кладбище. Эмир даже не нарядился подобающим образом. Видно было, что прискакал, в чем дома утром застали. Халат простой, вместо пояса – обычный кушак. Даже сапоги на ногах мягкие, из сафьяна. Уж точно не для верховой езды. Ни сабли на боку, ни кинжала.

Послали к нему ни свет ни заря, когда менялась ночная стража. По делу совершенно пустяковому. С таким не только к эмиру домой идти незачем, а можно бы и в доклад не включать. В скудельнице исчезло мертвое тело.

Дело такое, что ни пострадавших по нему нет, ни жалобщиков. Вот только сторож, объявивший о пропаже ночной страже, нес такую ахинею, что перепугал даже видавших виды ханских нукеров. Их начальник поначалу и не придал этому большого значения, но когда утром рассказал все своему сменщику Итлару, тот только головой покачал: «Будет теперь пересудов на весь Сарай». Хотели было наибу доложиться, да того не случилось с утра.

Так бы и осталось все до утреннего доклада во дворце, да оказался на площади эмирский прислужник, что шел из мечети с утреннего намаза. Ему все и поведали. Вроде и не беспокоили начальника по пустякам, но до сведения довели. А прислужник, видно, и поднял переполох.

Даже наиб едва догнал остальных уже на подъезде к скудельнице.

Теперь он стоял за спиной эмира с лицом человека, разжевавшего кислый лимон.

Рассказ сторожа они уже выслушали.

Тот успел подышать на эмира, но винного запаха явно не хватало для правдоподобия происходящего.

– Ты, наверное, гашиш жрешь?

Страсти попытался унять наиб, осторожно выступивший из-за спины:

– Слушай, страдалец, ты для чего гребешь угли на свою голову? – обратился он к сторожу. – Грех на тебе с орех – продал тело. Ну или уперли его у тебя, пока пьяный спал. Не сундук с золотом. Зачем ты нам сказки рассказываешь?

Действительно, кто мог поверить истории о том, как мертвец вышел ночью из двери и улетел на глазах оторопевшего сторожа. Такое кого хочешь разозлит. Тем более что рассказ сопровождался совершенно душераздирающими подробностями. За оградой выли жуткие нечеловеческие голоса, и к воротам подходили огромные белые призраки с горящими глазами.

– У меня собака от страха сбежала. Только под утро вернулась, – упорствовал сторож.

Все посмотрели на собаку. Не волкодав, прямо сказать. Такого хорошим пинком можно прогнать.

Злат с тоской подумал, что виной всему вчерашние сплетни, разгулявшиеся по всему Сараю. Про мертвецов и гулей, душащих одиноких путников на ночных дорогах. Не будь их, кто сейчас обратил внимание на рассказ едва протрезвевшего сторожа? Однако делать со всем этим что-то было нужно.

Больше всего удивляло упорство сторожа.

Злат попробовал перевести разговор:

– Если плюнуть на все эти видения, то определенно можно сказать одно – кто-то спер тело. Зачем?

Возвращение из мира страшных сказок в привычную юдоль сразу благотворно подействовало на эмира. Он глубоко вздохнул и стал вытирать вспотевшее лицо рукавом халата.

– Водички бы…

– Здесь лучше не пить, – предостерег наиб. – Колодца нет, воду привозят. После здешнего питья можно надолго засесть в место отдохновения. Если не хуже.

– Да он, видать, не воду пьет, – неприязненно покосился эмир на сторожа. Но уже без прежнего гнева.

– Вчера пятница была. Как раз харч привозили, – поддакнул Злат. – Да и гостьи поди не даром здесь ошивались. Хорошо наварился?

Сторож отпираться не стал. Самое поганое, что он производил впечатление правдивого человека.

– Врать не буду. – Все присутствующие невольно улыбнулись. – Вчера после обеда ни с того ни с сего повалили бабы. На привезенного мертвеца смотреть. Ясное дело, не с пустыми руками. – Он вздохнул. – И вина привезли.

– Тело где лежало?

– Где ж ему лежать? Вот здесь, во дворе. На ледник занесли только на ночь.

Злат подошел к двери в ледник и подергал засов.

– Хлипкий совсем. Ты его закрывал?

Сторож снова подтвердил репутация честного человека:

– Не помню. Выпил крепко. Да и чего там красть?

Тут даже эмир улыбнулся:

– Действительно, невелика корысть.

– Вот и выходит, что мы сами себя набаламутили, – продолжил наиб. Он повернулся к эмиру и сделался серьезным и деловитым. – Вчера этого мертвеца начальник стражи осматривал, обнаружил след от змеиного укуса и никому, кроме меня, об этом не сказал. А с молочником болтала одна баба с черкесского квартала. Из тех, что со сплетнями по домам мотается. Минсур ее зовут, мне уже донесли. Вот она и разнесла слух про кладбище да гулей. Дело, конечно, темное. Добрые люди ночью на кладбище не ходят, да еще с закрытым лицом. Только теперь о пропаже заявлять никто не будет – не зря тело выкрали. По всему видно, не хотели, чтобы покойника опознали. А сторожу, наверное, в вино чего подсыпали. Не похоже, чтобы он врал, значит, померещилось ему. Вон как глазами зыркает. Поспорить хочет. Ты молчи, лучше, мил человек, коль не спрашивают. А то ей-ей огребешь палок.

– Почему только палок? – поддержал своего помощника эмир. – Если будешь и дальше языком трепать, пойдешь на базар сказки рассказывать. Желающих на твое место найдем. И так уже из-за пустого мелева столько хлопот получилось. Я тоже хорош. Наслушался вчера бабьих рассказов, а про то, что его змея укусила, не знал. Жена меня с утра и перепугала, с кухни вестей принесла. Хотя оно и к лучшему. Хорошо, что пораньше сюда успели. До первых любопытствующих. А пока за этим сказочником догляд нужен. Ему ведь теперь похмелиться надо.

– Да я… – бросился было сторож прижимать руки к сердцу.

– Молчи! – рявкнул эмир. – Радуйся, что легко отделался.

– Надежда на него слабая, – согласился наиб. – Догляд нужен. Только стражника нельзя оставлять. Неладное сразу заподозрят. Я своего помощника пришлю. Писца. Пусть денек посидит здесь. Присмотрит. Заодно сказок послушает. У него как раз сказочница знакомая есть, ей пригодится, когда шум стихнет. Вон, кстати, и он, легок на помине.

Все повернули голову к дороге из города, по которой во всю прыть бежал человек.

– Эк несется, – засмеялся Злат. – Утром его с собой не взял, коня свободного не было, так его любопытство разобрало. Бегом прибежал.

– Не мне одному с утра носится, – уже совсем добродушно пошутил эмир. – Я ведь и куска в рот не успел положить. Поеду хоть переоденусь к утреннему докладу.

Не успел запыхавшийся от бега помощник Злата добраться до ворот, как навстречу ему уже двинулись всадники. Над обителью мертвых снова повисла утренняя тишина.

Прибежавший застал во дворе только наиба и сторожа.

– Это ты правильно сделал, что прибежал, Илгизар, – похвалил его Злат. – Есть тебе служба. Нужно посидеть здесь вот с этим болтливым негодником и проследить, чтобы он поменьше языком трепал. Всем посетителям будете отвечать, что вчерашнего мертвеца забрали друзья. И это будет чистая правда. А если этот исполненный скверны бурдюк будет говорить что другое – отрубишь ему голову без промедления.

Сторож испуганно взглянул на юношу, но сразу улыбнулся. Тот уж точно никак не походил на грозного отсекателя голов. У него и оружия с собой – только совсем маленький ножичек, служащий, скорее всего, для очинки каламов. Да и сам ростом невысок, узкоплеч и юн. Только-только усы пробились, а борода еще и не наметилась. Однако одет в монгольский халат, и чашечка для кумыса на поясе. Не простой человек, на ханской службе в чести. Такие вещи жалуются только за заслуги.

Злат между тем подумал немного и предостерег:

– Ты вот что. Здесь ничего не ешь и не пей. Похоже, то ли в еду, то ли в питье ему что-то подмешали. Такие страхи рассказывает – слушать жутко. И сам во все это верит. Ты тут тоже за день всякого наслушаешься. Я еды и питья пришлю. Понял? И питья тоже. За сторожем следи в оба. Сам знаешь, как легко слово улетает. Не должно улететь. Хватит и того, что по Сараю эта ведьма Минсур распустить успела.

На лохматых верхушках карагачей уже играли солнечные лучи. По крыше прыгали воробьи, и совсем не верилось в смерть, страшные сказки и оживших мертвецов. Наиба ждали дела во дворце.

– Может, к тебе Бахрама прислать? – спросил на прощание Илгизара. – Дело как раз по его части.

Бахрам был сказочник. Настоящий. Этим ремеслом кормился уже лет сорок. Много знал по памяти, а кроме того, имел старинную толстенную книгу «Тысяча ночей», которую читал для избранных слушателей. Была у него юная воспитанница-сирота Феруза, которую старик тоже потихоньку учил своему хитрому ремеслу. К ним в гости на огонек частенько наведывался Илгизар. Был он приезжий, всем в Сарае чужой. До прошлого года вообще жил при медресе, где обучался книжной премудрости. Там и попался на глаза наибу, который стал давать смышленому юноше кое-какую работу в качестве писца.

V

Вернувшийся мертвец

Не зря говорят умные люди: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Злат в шутку обещал прислать к Илгизару старого сказочника и забыл про это. Однако сказанное слово упало на благодатную почву. Юноша сразу зарубил себе на носу, что появился повод заглянуть на досуге в уютную хижину Бахрама. Старик жил уединенно за городом. Вроде его ремесло располагало держаться ближе к главному базару, где в харчевнях всегда есть желающие послушать интересные истории. Да и более щедрыми люди делаются на сытый желудок. Нет же, забрался сказочник за последнюю городскую заставу, да и от той было больше получаса ходьбы по пустынной дороге.

Видно было, что старик любил уединение. Однако и от всякого рода отшельников, искавших путь к Богу, он тоже держался подальше.

Ходили слухи, что в молодости был он где-то в чужих странах большим человеком, едва не вельможей. Но точно никто ничего не знал, дело-то прошлое. Очень давно все это было. В Сарае Бахрам появился еще лет тридцать назад. До этого жил в Сумеркенте – старом городе ниже по реке в нескольких днях пути отсюда. А откуда приехал туда – бог весть. Вроде приплыл из-за Бакинского моря.

Замечали, что какими-то загадочными путями сказочник знаком с другим отшельником, славным шейхом Ала-эд Дином эн-Номаном ибн Даулетшахом. Иногда добавляли еще «аль-Хорезми» – из Хорезма. Только тот был совсем другого поля ягода. К нему сам хан Узбек ходил на поклон с великим почтением. Да еще смиренно ждал, когда шейх разрешит войти.

Эн-Номан тоже нездешний, из пришлых. Еще бывший хан Тохта привез его из Хорезма, где он прославился как лекарь. А по каким краям скитался этот отшельник в молодости, где набирался своей великой учености, никто не знал.

Видно, тогда и пересекались его пути-дорожки с сарайским сказочником.

Что уж там было промеж них, никому не ведомо. Только однажды, когда старого Бахрама по подлому оговору схватила стража и потащила в суд, он крикнул в толпу: «Скажите об этом эн-Номану!» И говорить не пришлось – у шейха кругом свои глаза и уши. Не успели засовы тюрьмы закрыться за спиной сказочника, как во дворе суда появились мюриды святого старца. Не обращая ни малейшего внимания на стражников и судейских, они забрали Бахрама и увезли с собой. Связываться с могущественным шейхом никто не посмел. Все равно что плевать против ветра.

Хоть Злат про Бахрама пошутил, зато не забыл про обещание прислать своему помощнику поесть во время несения внезапно подвернувшейся службы. Сразу после доклада во дворце он подозвал начальника дневной стражи, того самого Итлара, что вчера тоже ненароком угодил во всю эту историю, и сунул ему в руку несколько монет:

– Пошли кого-нибудь на базар, пусть отвезут моему парню чего-нибудь съестного.

Сотник только рассмеялся:

– Эмир уже ему припас целую корзину. Во дворе стоит. Сам понимаешь, такой важный дар придется мне лично везти. Прямо сейчас и поеду. Первым делом.

Наиб не поленился и заглянул в здоровенную корзину, заботливо прикрытую льняным платком. Ее содержимым можно было накормить маленький отряд. Румяные лепешки, жареный цыпленок, пирожки, творог, что-то копченое, бережно завернутое в белую тряпочку. Пара плотно завязанных кувшина с каким-то питьем. И еще небольшой кувшинчик с запечатанным горлом. Его содержимое явно было лучше употреблять только после службы, о чем Злат немедленно сообщил эмиру.

– Забери, – сразу согласился тот. – Потом отдашь. Это я недоглядел. Корзинку жены собирали. Они на меня как коршуны на цыпленка кинулись, когда я вернулся. Не терпелось дурам с утра пораньше узнать новости про гулей и оживших мертвецов. Еле отбрехался. А уж как жены услыхали, что я велел пожрать твоему помощнику собрать, так и бросились на кухню.

Увидев на лице наиба тревогу, эмир поспешил его успокоить:

– Я им строго-настрого! А для верности не велел из дома ни ногой. И к себе никого…

Был он родом из Хорезма. В сарайские эмиры угодил после того, как Узбек стал везде ставить новых людей, отстраняя старую знать. Преимущество давал мусульманам. Особенно хорезмийцам. Кто видел здесь руку эн-Номана, кто грешил на тамошних купцов, которые, по слухам, дали некогда немалые деньги тогда еще молодому царевичу Узбеку, угнавшему мяч царства у потомков хана Тохты. Теперь уже все былью поросло.

Хорезмские порядки в Сарае не приживались. Слишком много разного народа здесь собралось. У каждого свой норов. А верховодили всем все равно кипчаки. Народ вольный, степной. Люди, живущие за войлочными стенами, как называл их еще сам Потрясатель Вселенной.

Касалось это и женщин. В Хорезме с ними было строже. Там они закрывали лица, из дома никуда не выходили. Скажи все это эмир своим женам, когда те еще жили в Хорезме, можно было не беспокоиться. А в Сарае надежды на строгий запрет никакой. Правда, вслух Злат этого говорить не стал. Зато посоветовал:

– Ты бы лучше вечерком Итлара в гости зазвал. Сотника этого. Он бы твоим женам все и рассказал из первых уст. Чтобы сами убедились, что ничего интересного. Запретный плод ведь сладок. А для сказок у моего помощника есть подружка, Феруза зовут. Завтра можно и ее принять. Я Илгизару велю вечером к ней сходить. Думаю, он за день всякого наслушается.

Сразу стало видно, что эмиру такая мысль понравилась, и Злат ковал железо, пока горячо:

– Коль вся эта каша из-за бабьих сплетен заварилась, то и кончать с ней надо бабьими сплетнями. Огонь огнем тушат. Запретами здесь не поможешь. На всякий роток платок не накинешь.

Оставалось только сказать Итлару, чтобы он к концу дня отвез Илгизара из скудельницы прямиком в хижину Бахрама.

Досужая болтовня, действительно, утихла так же быстро, как и началась. Перестань подбрасывать дрова в костер, и он потухнет. Так и сплетни. Уже к обеду все знали, что таинственный мертвец был всего-навсего укушен змеей, что его уже опознали и забрали тело. Даже сам Злат к вечеру едва не позабыл, что собирался к Бахраму. Нужно же отдать Илгизару заветный кувшинчик, так заботливо уложенный в корзину эмирскими хатунями.

К дому сказочника Злат подъехал, когда солнце было еще высоко. Огороженный колючими кустами дворик был залит вечерними лучами, а листья высоких старых верб над крышей убогой хижины отливали золотым светом. Сам Бахрам грелся на скамеечке, накинув на плечи поверх халата потрепанный тулуп.

– Пора такая, – посетовал он. – Днем уже жарко, а вечерами изрядно холодает. Не побережешься, как раз простынешь хуже, чем зимой.

Сейчас во дворе на ласковом весеннем солнышке было теплее, чем в темной хижине. Было видно, что очаг там давно не разжигали. Ремесло сказочника такое, что время он проводит по большей части в харчевнях, где его обычно и кормят. Часто и ночевать случается в гостях. Вот и теперь воспитанницы Бахрама дома не было.

Старик уж было собрался вечерять нехитрой снедью, прихваченной накануне в городе: творогом и лепешками. Оказалось, что из дому он вчера не отлучался и последних сплетен не слышал.

Злат по-хозяйски разжег огонь в очаге, поставил кипятиться воду, после чего надел коню торбу с ячменем и уселся рядышком со стариком, всем своим видом показывая, что приехал надолго.

– Ты, я вижу, один? Если что, я у тебя заночую? Феруза, наверное, уже сегодня не придет. Скоро темнеть начнет.

Все-таки от последней городской заставы было с полчаса ходьбы по пустой дороге. Озорничать, правда, там не озорничали, хан Узбек за последние годы приучил народ к порядку и страху перед карающей рукой закона. Но искушать судьбу не следует.

Да и дорога шла к северу. На полночь, как говорили люди, привыкшие мерить время по солнцу. Монголы все северное называли черным. Ту же Булгарскую пристань, что прилегала к одноименному кварталу на этой окраине Богохранимого Сарая. Так же называли последнюю перед заставой улицу, вытянувшуюся вдоль дороги. Там сейчас жил Илгизар. После того как он переселился из медресе, его позвали к себе водовозы, чей братский двор как раз раскинулся на Черной улице. Они жили общим коштом, даже имели свою маленькую мечеть, вот и пригласили ученого шакирда, чтобы потихоньку обучал этих вчерашних степняков, перебравшихся в великий город, нехитрым премудростям новой жизни.

Сама дорога еще совсем недавно была почти пустынной. Даже теперь кое-где совсем замуравилась. Только с прошлого года, когда Узбек начал строить новый дворец к северу от Сарая, она оживилась. Что туда, что оттуда больше идут по реке. Это не та дорога, что за Красной пристанью, где молочник Эталмас наткнулся на мертвое тело. Там весь берег в шалашах, балаганах и хижинах. Рыбные дворы, кумысники, огороды. Да и сама дорога идет к старому городу Сумеркенту, стоявшему еще с незапамятных времен, задолго до прихода непобедимых воинов Потрясателя Вселенной.

Здесь, с севера, больше царство пастухов, а это народ бродячий. Сейчас с весны уже и загоны их пустуют – все на выпасе.

Злат вынес чашки и заварил привезенный с собой китайский чай. Нарочно сделал крюк на главный базар, чтобы купить этот дорогой и редкий напиток, до которого, как он знал, Бахрам большой охотник. В самом Сарае чая пили мало. Непривычно, да и дорого. Больше пришлые хорезмийцы из тех, что побогаче, да еще уйгуры, которых немало стеклось сюда еще при прежних ханах.

Когда на дороге послышался стук копыт подъезжающих всадников, уже начали сгущаться сумерки.

Сотник доставил Илгизара лично. Как оказалось, неспроста. Они еще днем хорошо столковались, почуяв друг в друге родственные души. Вот теперь Итлар, сменившись со службы, поехал с юношей, явно желая услышать продолжение ночной истории. Кто-кто, а уж он имел на это право. Не пусти сотник вчера по следу смышленого эталмасова пса – вообще бы никакой истории не было. Пришлось даже с превеликим трудом отговориться от приглашения эмира, благо передали его через слугу.

Сотник был человек одинокий. Вся его жизнь прошла на ханской службе. А служба службе рознь. Смолоду попал в ловчие, состоял при ханской псовой охоте. В ту пору Узбек, только севший на золотой престол Улуса Джучи, еще крепко опасался не только за власть, но и за жизнь. Держался у северных лесов, близ укромных урочищ.

Даже иноземным послам было велено говорить, что хан очень любит тамошнюю охоту. А какая охота в тех краях? Больше с собаками.

Людей при себе хан держал немного, самых надежных. Молодых, несемейных.

Потом, когда Узбек уже стал перебираться на лето в южные степи, а для зимней поры построил роскошный дворец, вокруг которого вырос целый город, который так и назывался Сарай – дворец на тюркской наречии, – Итлар попал в ертаул. Так называлась полевая разведка, которая выезжает наперед перед ханским проездом. Служба хлопотная, зато вольная. Опять же, жалуют часто. Ертаульщики одной стороны сами по себе и никто их не видит, с другой – постоянно при докладе. Это глаза и уши самого начальника ханской стражи во время кочевья. А хан кочует почитай половину года.

Вот только семьей и домом при такой службе обзавестись трудно. Зато