Сердце поэта — твердыня его, Стихи — певучие символы веры
Эльзы Ласкер-Шулер
(Из стихотворения, посвящённого Георгу Траклю)
• Интонация гения
Кто мы? Синие плачи
Родника в глуби мшистого леса,
Там где утайно фиалки
Благоухают весной.
Г. Тракль
Поэтика Тракля темна и загадочна. Экстатическая и странно-надломленная, она наполнена видениями иных миров и отголосками неведомых таинств. И вряд ли переводима. На языке смыслов она допускает множество различных толкований, каждое из которых в состоянии осветить только фрагмент в бесконечной и неумопостигаемой мозаике целого. Поэтому без всякого преувеличения можно сказать, что даже все вместе взятые эти толкования никогда не смогут не только «окончательно» разобраться в парадоксальном «хаосе ритмов и образов» Тракля, но и тем более «раскрыть» главную — и обворожительную! — тайну, заключенную в стихах поэта — красоту их потустороннего песнопения.
Что же наделяет стихи Тракля такой возвышенной прелестью и одновременно непостижимой и болезненной силой — Неестественное? Сверхъестественное? Противоестественное?
«Они вне моего разумения» —
признался друг Тракля — философ Людвиг Витгенштейн, автор «Tractatus logico-philosophicus» —
«но их интонация переполняет меня счастьем. Это интонация во истину гения».
После многократных и безуспешных попыток аналитически разобраться в фантасмагорическом калейдоскопе образов Тракля на основе логических форм языка, Витгенштейн сделал в своём дневнике потрясающую запись об источнике метафорического мышления поэта:
«В действительности имеет место невыразимое. Оно манифестирует себя, это явление мистическое».
Другой великий современник Тракля, поэт Райнер Мария Рильке был не менее потрясён необъяснимыми «мелодическими подъёмами и спадами» и лирическими откровениями Тракля:
«Глубоко тронутый, удивлённый, в смутных догадках, растерянный…» —
так он описал своё состояние после прочтения «Себастьяна во сне» — второй книги Тракля, которая увидела свет уже после смерти автора.
«Переживания Тракля происходят как будто бы в мире зеркальных отражений и заполняют собой всё его пространство, которое остаётся недоступным подобно пространству в зеркале»
— продолжает Рильке, и невольно задаётся вопросом о поэте, создавшем такие неповторимые по образности и интонации стихи:
«Кем же он всё-таки был?».
• «Poite maudit»
…и Господь возложил на Него грехи всех нас.
Ис.53:6
«Я родился лишь наполовину» —
заявил о себе Георг Тракль — певец экстаза и смерти, безумец распада, без сомнения, принадлежавший к числу «проклятых поэтов». Истязая свой дух между светом и тьмой, он — и неприкаянный нищий, ведущий никчемную жизнь, распутник и наркоман с репутацией кровосмесителя из-за двусмысленной связи со своей младшей сестрой Гретой — музой всей его непродолжительной жизни. Но он же и ангел, отрок невинный, аскет, низринутый с неба под гнетом проклятия, тяготеющим над всем человеческим родом: он — обиталище боли, недуг бытия, кровавый закат человечества.
«Духу предай своё пламя, отчаянье жгучее;
Воздыхая, голова подымается к полночи
На всхолмье весны зеленеющей; где кровью когда-то
Изошел кроткий Агнец, что скорбь претерпел
Глубочайшую; но следует Тёмный за призраком
Зла, или же влажные крылья он расправляет
К золотому нимбу солнечному, и содрогается
От колокольного звона грудь его, болью истерзанная,
Упование дикое; мрак низвержения пламенного».
Так «кем же он всё-таки был» — автор этих «воздыхающих», «болью истерзанных» строк?
«Агнец» и «Тёмный»? … — не узнаём ли мы в этих двух образах — казалось бы, таких несовместимых и в тоже время таких нераздельных! — противоречивые лики самого поэта, его «упование дикое» и «отчаянье жгучее» — его дух, его «кровь», его «пламя»? Словно приговор самому себе Тракль произнесёт однажды во истину стоические слова о своём предназначении и участи:
«Я не смею уклоняться от ада» —
не догадываясь ещё о том, что восстание ада уже уготовано ему, и в самом скором времени «мрак низвержения пламенного» всецело охватит его — в смертоносной бойне при Гродеке.
• «Духом сошедши в темницу духов»
Уже в раннем возрасте в поведении будущего поэта наметилась тревожное отклонение от нормы, которое заставляло задуматься о его душевном здоровье и приводило в недоумение жителей города: однажды без всякой видимой причины он бросился наперерез бегущей лошади; в другой раз, явно испытывая судьбу, он кинулся на рельсы, увидев приближение локомотива — к счастью, обе попытки не имели каких-либо серьёзных последствий для юного Георга. Как знать, быть может под впечатлением подобных бессознательных «опытов» и появились годы спустя такие поразительные строки в «Себастьяне во сне»:
«И когда под копыта взбешённых коней вороных он бросился камнем
Взошла над ним в беспросветности ночи — звезда».
В этой связи вспоминается ещё один экстраординарный случай, когда Георг (которому было от пяти до восьми лет) предпринял попытку войти в озеро так, чтобы полностью исчезнуть в его водах — прежде чем он утонул, спасателям тогда чудом удалось найти его только по расположению шляпы, которая плавала на поверхности. И снова годы спустя:
«И выдался мрачный день года, печальное детство,
Когда в прохладные воды Отрок вошёл бестревожно, к серебряным рыбам спустился,
Упокоенье и Лик».
Можно только догадываться о природе подобного бестревожного «схождения» души отрока, которое очень напоминает её возвращение в материнское лоно, погружение в первородные воды. По словам известного траклеведа Альфреда Допплера
«в детстве и смерти внутреннее и наружное, пространство и время представляют собой великое и таинственное единство».
Эта гипнотическая тяга к «великому и таинственному единству», к восхитительному состоянию прабытия, действие которой было подобно смертельной интоксикации после выхода из запредельных глубин, усугубилась ещё и тем, что Тракль рано пристрастился к наркотикам и к 14 годам уже регулярно их принимал, используя хлороформ и сигареты, смоченные в опиуме. Позже, когда он устроился фармацевтом в аптеку «Белый ангел», он приобрёл навыки употребления и других наркотических средств. Чтобы избавлять себя от мучительных видений, порождаемых этим миром, он, возможно, вводил себя в пограничные состояния сознания к видениям иного порядка — к «великолепному, но опасному состоянию» предсуществования, «балансируя на грани между жизнью и смертью, не отдавая предпочтения ни той, ни другой».
Однажды в беседе с писателем Теодором Дойблером Тракль признался:
«Разновидность смерти неважна. Cмерть так ужасна из-за паденья, и ничтожным покажется всё, что может предшествовать этому и продолжится после. Мы падаем в запредельную черноту. Как может умирание, миг, что ввергает нас в вечность, быть скоротечным?»
Культуролог и библеист Сергей Аверинцев, рассуждая об истоках поэзии Тракля, нашёл для неё удивительно ёмкие слова:
«время, в которое погружены его стихотворения, и есть предсмертная секунда, „вводящая в вечность“ и сама становящаяся вечностью…»
«Зачарованность самоубийством» во многом и определила сюжет судьбы Тракля и превратилась в один из главных мотивов его поэзии — мотив смерти.
• Incestus
О, ты — кровь от моей крови, стезя ты и Грезящая в лунной ночи.
Г. Тракль
Но невозможно обойти вниманием ещё одну явную странность в поведении Тракля — зачарованность сво
