Всем, кто верил в эту книгу

 

Отдельная благодарность Джанго Векслеру,

Рафу Моргану и Эй Ти Гринблэт,

которые убедили меня в том, что мои желания

не выходят за рамки возможного

Глава 1

Я иду одна по коридору, полному незнакомцев. Не ожидала, что церемония восхождения к Великому святилищу будет настолько абсурдной. Сопровождать меня никому нельзя, а сотне людей наблюдать за мной можно. Нельзя идти слишком быстро. Это бы значило, что я не ценю их присутствие, пренебрегаю им. Если буду медлить, решат, что я не уважаю их время и злоупотребляю той честью, которую они оказывают мне своим визитом.

Четвертая из пяти дочерей, я не привыкла быть в центре внимания, но иду без колебаний. Потому что знаю, как должна выглядеть со стороны. И все же я не додумалась отрепетировать проход босиком по ледяному каменному полу заранее. Интересно, отмораживал ли кто-нибудь ступни во время церемонии посвящения.

С одной стороны, хочется дойти поскорее. После свершения всех ритуалов мне надо будет медитировать в одиночестве, тогда я смогу подоткнуть под себя ноги и согреть их. С другой — церемония хоть и неприятная, но посильная. А вот предстоящий мне выбор — не очень.

Старшим сестрам было легко. Они взяли на себя совершенно определенные обязательства перед народом, и каждая невероятно хорошо им соответствует. Все думают, что я пойду по стопам сестер, и требования ко мне невысокие: следовать их примеру, не отсвечивать, сливаться с фоном.

Но каждый раз, когда я представляю такое будущее, оно давит на меня все больше, а я сама кажусь себе все меньше. Будто только я понимаю, насколько отличаюсь от других, будто только мне страшно, что неподходящая служба сломает меня, только я думаю, что это повредит и мне, и народу, которому я якобы должна служить.

Интересно, неужели никто из королевской династии Исталама не подходил к Великому святилищу с таким количеством сомнений? Сложно поверить, но ни один представитель королевской семьи с самого основателя не вышел с церемонии посвящения без четкого предназначения.

По ощущениям, проходит целая вечность, когда я достигаю конца коридора. Здесь я хотя бы вижу знакомые лица. Но менее одиноко от этого не становится.

Сперва я кланяюсь своей единственной младшей сестре, Карисе. Между нами всего пара лет разницы, но уже понятно, что она будет самой низенькой из нас пятерых. Иностранное происхождение отца проявилось в каждой из нас, кроме старшей сестры, в Карисе — маленьким ростом.

Она кланяется в ответ и язвительно шепчет:

— У тебя пальцы синие.

Конечно же, теперь я замечаю, как сильно замерзли руки из-за серебряных браслетов, которые я никогда не снимаю.

С ее стороны это очевидная колкость, попытка насолить мне. Мне, не имеющей над ней никакой власти, да еще и в чуть ли не самый важный момент моей жизни. Впервые с начала церемонии я жалею, что мне запрещено говорить, если того не требует ритуал. Карисе на самом деле тоже, хотя неудивительно, что ее это не волнует.

Пропустив хамство мимо ушей, я поворачиваюсь к самой старшей сестре, Ирьясе. Я не каждый день сталкиваюсь со скверным характером младшей, но легко могу догадаться, чтó ее так злит. И хотя платье на Карисе изящнее обычного, Ирьяса ее затмевает — даже одетая в простую белую облегающую тунику в пол и широкие штаны, как и у меня. Ирьяса — образец истальской красоты: тонкие руки, стройные ноги, кожа идеально смуглого оттенка, блестящие темные волосы. Не будь она так занята обязанностями коронованной принцессы, каждый художник в городе написал бы ее портрет. У Ирьясы слишком высокое положение, чтобы быть безопасной мишенью для гнева младшей сестры. В отличие от меня.

У нас с Ирьясой большая разница в возрасте, поэтому мы почти не проводили время вместе. Когда я училась говорить, она уже постигала тонкости государственной службы. Мы не так близки, но я понимаю, что она надела скромную тунику в знак солидарности со мной, так что я кланяюсь ей чуть ниже, чем требуется.

Затем поворачиваюсь к женщине, стоящей перед массивными деревянными дверями Великого святилища, — моей матери, королеве Ильмари Исталамской.

На этой церемонии она, возможно, самый чужой мне человек.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице, как и на моем. Никаких признаков взаимопонимания. Я кланяюсь ей, и серебряные браслеты на моих руках вдруг тяжелеют. Открываю рот, и грудь сдавливает, словно тело отказывается впускать воздух в легкие, не позволяет мне произнести положенные слова. Но я себя перебарываю:

— Ваше величество, я пришла посвятить себя службе Исталаму или быть изгнанной и встать на путь одиночества.

Пусть эти слова и формальность, сердце у меня забилось чаще. Я плохо знаю мать, но мне известно, что ее поразительный политический склад ума помог Исталаму выстоять в тяжелые времена. Каждое ее слово выбрано с точностью и вниманием. Она говорит мне:

— Ступай с честью, принцесса Мияра.

Двери открываются. Я захожу.

***

Великое святилище прибрали к моей церемонии посвящения. Я никогда не видела его таким пустынным, и от непривычки у меня кружится голова. В куполообразном помещении нет никого, кроме жрицы и трех советников, которых я выбрала сама.

В отличие от большинства святилищ, Великое святилище в Митеранском королевском дворце хранит не один, а три элемента: землю, воду и воздух. Сперва я иду к ложе земли, увязаю ступнями в почве. Уже от одного этого становится теплее, пока я не поднимаю взгляд на моего отца, консорта Кордана.

Его я знаю не больше, чем свою мать, но так и было задумано. Согласно брачному договору между представителями династий Исталама и Веласара, отец должен был быть посвящен в жизнь детей наравне с матерью. Веласар надеялся получить в результате этого брака преданных его целям наследников.

Однако до рождения Карисы наша мама отказывалась проводить с нами время. И отцу пришлось поступить так же.

Он коренастый, с ясными голубыми глазами и кудрями. Такие же кудри унаследовала я, только в виде умеренных и густых волн. Понятия не имею, что еще мне досталось от отца.

Он тоже. Наконец он говорит:

— Не знаю, зачем ты выбрала меня на эту роль.

И замолкает.

Я дала ему шанс пообщаться со мной наедине до того, как нас окружат остальные, а ему и сказать нечего.

Я тоже не знаю, что сказала бы ему в ответ, но мне все равно нужно хранить молчание. Пауза тянется, отец наконец бормочет:

— Следуй своему долгу. Это все, что мы можем делать. Такой урок земли я предлагаю тебе.

Ему лучше знать, ведь он годами следует своему неблагодарному долгу. Но я бы никому такого не желала, особенно себе.

Мой королевский долг — служение. Духовный — тоже, ведь служение людям угодно духам.

Я просто не понимаю, что мне делать. Должна ли я поддерживать нацию Исталама? Или свою семью? Или простой истальский народ? Если пример отца меня чему-то и научил, так тому, что три этих понятия пересекаются не слишком сильно — что бы там ни говорили мои наставники.

Но я кланяюсь отцу и перехожу к водоему, возле которого стоит моя сестра Саяна. Саяна ближе всех ко мне по возрасту, она старше всего на три года и провела со мной больше времени, чем остальные сестры.

— Твоя мягкотелость тебя погубит, — говорит она без обиняков. — Едва тебе выпал шанс заявить о себе и своем общественном долге, ты все спускаешь на жалость. К тому же столь очевидную. Тебе ведь откровенно жаль, что отец не участвовал в церемониях других дочерей, и выбором остальных советников ты дала ему возможность это сделать, не угрожая авторитету королевы. Не думай, что я не понимаю, к чему ты ведешь.

Пожалуй, Саяна знает меня лучше всех, но мы настолько несхожи характером, что в нас трудно признать родственников.

Взгляд ее голубых глаз тверд как камень.

— Мияра, перестань тратить время на ерунду и займись чем-нибудь полезным. Работы здесь непочатый край; ты на многое будешь способна, если поставишь себе цель. Вот мой совет, сестра. Стремись вперед, как вода.

Удивительно слышать от Саяны такие приятные слова. Она скупа на комплименты, и ее уверенность в моих силах дорогого стоит. Я не знаю никого с таким же врожденным умом и проницательностью. То, что она думает, будто я могу последовать ее примеру, лишь глубже ранит меня и заставляет чувствовать вину из-за сомнений.

Но от меня не ускользает истинный смысл сказанного: прекрати думать о других. Просто делай свою работу.

В конце концов, почти не отличается от совета отца. Но меня не перестает мучить вопрос: если во имя долга мне надо отказаться от тех своих черт, благодаря которым я — это я, то кто же тогда отдаст себя служению?

Я покидаю Саяну ради последней ложи — воздуха.

Саяна оказалась права насчет моего выбора советников. Чтобы компенсировать участие отца в церемонии, вторым советником я назначила самую близкую мне сестру, а третьим — бабушку, бывшую королеву Эсмери, которой уже за семьдесят. Она сидит за метровой напольной свечой. В свое время она была столь неистовой правительницей, что беспрепятственно разделывалась с любыми противниками своей власти.

А еще она была настолько противоречивой, что ее дочь вместе с престолом унаследовала ворох проблем, которые той пришлось разгребать.

Я протягиваю руки над свечой и смотрю на бабушку сквозь пламя, согревающее ладони.

— Перед тобой стоит неоднозначный выбор, — произносит она.

Пальцы замирают. Впервые кто-то предположил, что я могу и не пойти по управленческой стезе вслед за Саяной, принимая бессмысленные административные решения.

— Ирьяса станет королевой. Реята посвятила себя воинской службе и командованию армией Исталама. Саяна занялась магией, чтобы подготовиться к роли распорядительницы. Что такого можешь сделать ты, чего еще не охватывает их служение?

На моем лице отразилось удивление — и я понимаю это, когда бабушка смеется.

— Тогда будем считать, что твой урок воздуха таков, — говорит она, пристально глядя на меня поверх очков. — Для тех, кто умеет слушать, работа всегда найдется.

Что она имеет в виду?

Бабушка подмигивает мне:

— Осторожнее с огнем, милая.

Я отдергиваю руки — если держать их над пламенем слишком долго, серебряные браслеты обожгут кожу.

Но если убрать руки, это будет значить, что время советов подошло к концу. Я хочу закричать на нее, но обязана молчать до клятвы посвящения. Отец, сестра и бабушка выходят из усыпальницы. Жрица запирает нас.

— Готовьтесь столько, сколько потребуется, ваше высочество, — говорит она, отходя к стене купола напротив дверей, через которые я вошла. — У вас впереди вся жизнь, но надо успеть до рассвета.

Будто этого времени достаточно, чтобы решить мою дальнейшую судьбу. Будто сегодня передо мной возникнет ответ, который я искала все эти годы.

Я опускаюсь на холодный каменный пол и наконец подтыкаю под себя ноги. Минуту спустя я понимаю, что, даже если сяду не по правилам, жрица никому не расскажет, так что я вытаскиваю ступни и грею их своими браслетами.

Возможно, мне стоило выбрать других советников, если я хотела услышать что-то дельное. Этих я, конечно, выбрала по многим причинам, но все они касались политики. Быть принцессой — значит жить политикой. И все мое окружение связано только с политикой.

И что бы я ни выбрала, так будет всегда.

Мне все равно придется следовать долгу, продвигаться в назначенном мне темпе. И состраданию тут не место. Любое его проявление будет расценено как признак слабости, как растрата ресурсов. Я по-прежнему буду четвертой принцессой, совершенно лишней после трех выдающихся сестер.

«Для тех, кто умеет слушать, работа всегда найдется», — сказала бабушка. Что слушать? Кого? Как? Как я собираюсь служить людям, если даже на эти вопросы не могу ответить?

Я хлопаю глазами. И словно оглушенная смотрю на свои королевские браслеты. Я не могу.

Я не могу служить людям, если не понимаю, чего они от меня ждут. Я не знаю, что могу им дать. И может быть… вот он, ответ.

Сердце оглушительно стучит. Я не похожа на своих упрямых сестер. Я делаю только то, что должна. Не выхожу за рамки и тихо сливаюсь с фоном. Я не приношу проблем. Возможно, в этом-то и проблема.

Я посидела еще немного, гадая, не сошла ли с ума, не вышибла ли остатки моего разума необходимость выбора. Но сейчас я чувствую, что поступаю правильно. Как никогда прежде. И если я хочу воплотить задуманное, мне понадобится все время, которое есть в моем распоряжении.

Дрожа, я встаю.

— Жрица, — зову я осторожно.

— Вы готовы посвятить жизнь служению, ваше высочество? — спрашивает она.

Я сглатываю.

— Ничего в жизни я не желаю так, как служить своему народу, жрица, — произношу я. — Только я не знаю как.

Она удивленно поднимает брови. По идее, я должна озвучить только то, чему готова посвятить всю оставшуюся жизнь.

— Боюсь, что не поним… — У нее перехватывает дыхание, глаза округляются.

Я снимаю браслеты и протягиваю ей. Странно теперь держать их — до этого момента я не осознавала, насколько они тяжелые.

— Никто не поступал так уже сотни лет, — выдает жрица, словно поверить не может в то, что такое происходит у нее на глазах.

— Да, одна только основательница Исталама, — соглашаюсь я. — Но ритуал допускает такой выбор.

— Ваше высочество, у вас не будет возможности передумать!

— Я знаю. — Я смотрю в ее полные удивления глаза и оглашаю свой выбор: — Я пойду путем одиночества.

Изгой королевской семьи.

***

Проходит миг, затем еще один.

— Жрица? — наконец окликаю ее я.

Она прикладывает руку ко лбу.

— Ох, дорогая. Тогда, наверное, лучше нам уйти отсюда, да? И поскорее. Следуйте за мной, ваше в…

Жрица замолкает. Мы смотрим друг на друга.

Никто больше не назовет меня «ваше высочество».

Я решила не посвящать себя служению. Я отвергла свою жизнь и, как только выйду из усыпальницы, лишусь всего и буду вынуждена начать с чистого листа. Без поддержки. Без семьи. Без ожиданий. Я больше не принцесса.

Я ощупываю эту мысль, пытаюсь к ней привыкнуть. Внутри меня оседает облегчение оттого, что я наконец вырвалась, и предвкушение будущего, а еще не осталось ни намека на страх неизвестности или удивления, что я так быстро приняла самое важное в жизни решение. Правда, все это ощущается приглушенно, будто разум еще осмысляет путь, который выбрало сердце.

Жрица подзывает меня к задней стене Великого святилища. Здание построено так, что со стороны кажется сплошным, но мы проходим сквозь стену в коридор. Замешкавшись у вешалки, жрица хватает добротную серую шаль и протягивает мне.

— Наденьте, — говорит она. — Вы привлечете внимание, если останетесь в белом.

Я закутываюсь в шаль, а она, заметив, что я босиком, скидывает свои туфли и подталкивает в мою сторону.

Я кланяюсь в знак благодарности. Обувь тонкая, но жрица и не обязана мне ее давать. Мне вообще больше никто ничего не должен. Эта мысль только начинает пугать. Я задвигаю ее подальше, пока мы идем.

Солнце уже поблескивает сквозь облака, и я думаю, что дальше пойду одна, но жрица знаком приказывает мне остановиться и достает из мантии три свечи.

Она зажигает их и говорит:

— Вы же осознаёте, что ваша семья будет недовольна.

Я киваю:

— Они окажутся в крайне неловком положении и, вероятно, попробуют надавить на меня, чтобы я передумала.

— А также попытаются нарушить традицию и убедить Святилище дать вам второй шанс.

— Однако, если я исчезну, им это не удастся, — спокойно произношу я.

Жрица кивает:

— Именно. Уезжайте как можно дальше. Будьте тише воды ниже травы. Если вы действительно хотите пройти свой путь одна, начните с этого.

Жрица зачитывает заклинания. Я не углублялась в изучение магии, как Саяна, но все принцессы должны знать хотя бы основы, чтобы распознать заклинания, если их используют против нас. Браслеты прежде всего служат для срочного вызова помощи, но еще по ним нас можно найти в случае пропажи и похищения.

Разум спотыкается о всё новые озарения: никто не сможет найти меня в случае беды. И жрица явно хочет наложить на меня заклятье с помощью свечей.

Прислушавшись, я догадываюсь, что это какое-то маскирующее заклятье — меня тут же обдает волной тепла.

— Пока заклятие работает, вас никто не увидит, но, когда свечи догорят, чары рассеются, — говорит жрица.

Усталость в ее голосе подсказывает, что это последнее, чем она может мне помочь, даже при всем желании сделать больше.

Я смотрю на свечи. Невысокие.

Жрица указывает на улицу:

— Видите в том конце площади…

— Вокзал?

Она кивает:

— Точно. Садитесь на поезд как можно скорее. Да помогут вам духи.

Я смотрю на Королевскую площадь Митерана, место, где я прожила всю жизнь. Интересно, что я должна чувствовать? Грусть, радость, предвкушение? Все еще не верится, что я больше ничего никому не «должна».

Я выхожу из Святилища на пыльную мозаичную брусчатку. Впереди у меня целая вечность, чтобы понять, чего я хочу.

Раздается громкий гудок, к станции приближается поезд. У перронов стоят и другие, но этот длинный. Длинные поезда обычно едут куда-то далеко. А мне нужно убраться как можно дальше. Еще они редко здесь появляются, а мое заклятье долго не продержится.

Я срываюсь с места. Даже не замечаю сады, красивые фасады лавок, подмостки для спектаклей и концертов. Надо бы купить билет, но у меня нет денег.

Однако моя маскировка все еще работает, поэтому я лавирую в толпе мимо проводников и охранников, влетаю в поезд за секунду до закрытия дверей и отправления. И только тогда понимаю, что даже не посмотрела, куда он едет. Понятия не имею, куда я на нем попаду. Но, смотря в окно набирающего скорость состава, понимаю, что я уже в пути.

***

Я иду по вагону и замечаю на чьем-то билете пометку, что поезд движется на восток. Хоть какая-то зацепка, но все еще смутная: столица, Митеран, находится на западе Исталама, так что восточное направление открывает массу вариантов.

Куда важнее, что времени у меня совсем немного — свечи скоро догорят. Я прохожу в вагон со свободной рассадкой и сажусь на край скамейки.

Теперь у меня есть возможность составить план действий, но в вагоне так тепло, что меня накрывает усталость. Не успеваю я сообразить, что чары, наверное, развеялись и забрали остаток моих сил, как тут же засыпаю.

Глава 2

Просыпаюсь я резко — от того, что меня грубо трясут.

— Ваша милость, предъявите билет, пожалуйста, — говорит кто-то.

Я хлопаю ресницами, глядя на проводника.

— Простите?.. — непроизвольно отвечаю я, а сама пытаюсь вспомнить, когда в последний раз ко мне обращались как к «вашей милости» — выражением куда более распространенным, чем «ваше высочество».

— Ваш билет, — повторяет он нетерпеливо, а мой разум наводняют воспоминания утра. — Мы подъезжаем к пересадочной станции. Поезд повернет на север, так что, если вы едете на юг, вам придется сойти. Куда вы направляетесь?

Если проводник поймет, что у меня нет билета, меня арестуют, и семья найдет меня меньше чем за сутки с момента побега.

Он застывает в проходе. Я вскакиваю, и он невольно отступает. Протискиваюсь мимо него, пока он не задержал меня и не потребовал билет.

— Ах, спасибо, что разбудили, — говорю я и порываюсь к двери.

Проводник окликает меня, но мне удается скрыться от него в толкучке. Он не успевает догнать — я ускользаю во тьму и выбегаю со станции; позади раздается гудок удаляющегося поезда.

Где бы я теперь ни была, я застряла тут до тех пор, пока не раздобуду деньги на билет или пока на меня не наложат новое маскировочное заклятье.

Я оборачиваюсь на здание вокзала и не с первого раза считываю название. Южный вокзал Сайерсена. Сайерсен далеко на востоке. Я на другом конце страны, прямо на границе Катастрофы. Теперь понятно, почему так темно: из-за побочного эффекта чар я проспала целый день.

Не успеваю я заметить темень, как на меня обрушивается ливень. В поисках ночлега я бегу по мостовой, спотыкаясь на брусчатке.

Железные фонари разбросаны на пути, но их едва видно за стеной дождя. Через какое-то время я замечаю дом, в окнах которого горит свет. Какое счастье, ведь туфли жрицы вымокли настолько, что уже соскальзывают с ног. Я беру их в руки и поднимаюсь по лестнице к двери.

Но тут свет выключается. На улицу выходит мужчина, запирает дверь и только потом замечает меня.

— Чем могу помочь?

— Пожалуйста, можно зайти к вам ненадолго? — спрашиваю я. — Только чтобы просохнуть.

Я не могу различить его лицо в темноте, но кажется, что он хмурится.

— Я не могу задержаться и не могу оставить вас одну в магазине, простите. Где ваш дом?

Я дрожу.

— Скажите, куда вам надо?

Понятия не имею и ничего умного придумать не могу.

— Если вам некуда идти, — произносит он медленно, — полиция…

Вот уж нет. Это кратчайший путь вернуться туда, откуда я только что сбежала. Тут я соображаю, что иногда помощью, даже искренней, можно лишь навредить.

— Простите за беспокойство, — бормочу я. Он протягивает мне руку, будто хочет придержать, и я отшатываюсь.

Спустя квартал ходьбы босиком ноги чертовски болят. Я снова надеваю туфли — они хотя бы защитят ступни. Замечаю еще один освещенный дом впереди, но из тумана, покачиваясь, выходят три скудно одетых человеческих силуэта, от которых пахнет сигаретами и алкоголем.

Я достаточно знаю о жизни, чтобы догадаться, чтó находится в доме, из которого они вышли.

— Привет, красотка, — говорит один из них низким от курения голосом. — Пошли с нами?

Я также недостаточно знаю о жизни, чтобы найти выход из этой ситуации.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, — но надеюсь, вы проведете остаток вечера в свое удовольствие.

Они смеются, а я иду вперед.

Я уже теряю надежду укрыться в каком-нибудь заведении — час поздний, почти везде погасили огни, — но хочу хотя бы спрятаться от дождя, например под большим деревом. Вариантов у меня немного.

Неожиданно я замечаю окна, в которых горит свет. Внутри никого. Стоит ли постучаться? Наверное, свет просто забыли погасить. Если внутри кто-то и есть, у него возникнут ко мне вопросы.

Я стою у окна и рассматриваю возможность, таящуюся за льющимся из него светом, — и тут дверь открывается.

На пороге появляется девушка, на первый взгляд моя ровесница — ей около двадцати. На ней огромный кроваво-красный свитер, который изящно спадает с плеча, будто так и задумано. В сочетании с лосинами и высокими черными ботинками на шнуровке она напоминает мальчишку-сорванца. Но вот ее лицо — образец женственности: губы пухлые, а подведенные черным глаза резко выделяются на фоне коротких взъерошенных волос серебристо-золотистого оттенка, похожих на заиндевевший песок.

Она, должно быть, беженка из зоны Катастрофы в Геллане, если судить по цвету волос. На западе гелланцы редкость, но здесь, на границе Катастрофы, они встречаются все чаще.

Беженка собранна и уверена в себе, а принцесса растеряна и промокла до нитки. Какая ирония!

— Долго ты собираешься тут стоять? — невзначай спрашивает она, пока с меня течет вода.

— Еще не решила, — отвечаю я. — Я вам мешаю?

— Мало кто подкрадывается с добрыми намерениями к полупустому дому, — говорит она. — А если думаешь меня ограбить, то обещаю: отделаю так, что мало не покажется.

Мне бы следовало испугаться того, как спокойно она сообщает это промокшей до нитки незнакомке на пороге своего дома. Но я так замерзла, что ничто другое меня не волнует. В конце концов, дверь уже открыта.

— Я искала место, где можно согреться и обсохнуть. — Меня все еще поливает дождь, а она абсолютно сухая.

— Да, ты вся мокрая, — соглашается она.

— Вы чрезвычайно наблюдательны, — говорю я.

Она поднимает брови. Раздосадованная, я уже хочу извиниться за грубость, но тут она выдыхает что-то похожее на смешок.

— Заходи, — говорит она, сделав шаг назад.

На секунду я замираю в неверии, но быстро ныряю в дом. Скидываю туфли и пытаюсь выжать их, стоя на пороге. Не выходит — по рукам течет вода, и они лишь сильнее промокают.

— Крайне неудачный выбор обуви для нашей местности, — говорит она.

— Согласна, — отвечаю я ей. — Хороший жизненный урок.

Она снова издает смешок.

— Брось их. Заодно сними шаль, повесь на вешалку… нет, на другой стороне. Да, вот тут. Боги, ты еще и в белое решила нарядиться, с нашей-то погодой! Кстати, тебя как зовут?

От неожиданности я выдаю свое настоящее имя:

— Мияра.

Ох, зря я так. По настоящему имени меня найдут в два счета. Хотя не помню, когда в последний раз общалась с кем-то, кто не знал бы моего имени.

— А я Лорвин, — говорит девушка. — Садись и ничего не трогай.

Я так и делаю — без лишних расспросов сажусь на деревянный табурет за круглым столом, а девушка пропадает за черным ходом.

Только теперь решаюсь осмотреться. В комнате довольно темно, однако видно расставленные повсюду табуреты и столики, а поверх них — разноцветные подушки и узорчатые скатерти.

Столько ткани — неудивительно, что она приказала мне сесть за стол у двери и не двигаться, а то ведь промочу все вокруг.

Я вглядываюсь в темноту, куда ушла Лорвин: вижу полки на стенах, но не могу разглядеть предметы на них. Кажется, я вижу чайник?..

Лорвин возвращается, неся в руках какие-то тряпки.

— Это полотенца, — говорит она, бросив мне одно. — Могут попасться с пятнами от чая. Думаю, кто-то из мальчиков по ошибке сунул грязные в стопку к чистым.

Мне все равно, лишь бы согреться.

Руки дрожат, пока я вытираюсь. Лорвин достает большую скатерть и закутывает меня.

— Вот так, — говорит она. — Садись обратно. Подоткни под себя ноги, да, правильно. Получше?

Я смотрю на себя, завернутую в скатерть, затем перевожу взгляд на Лорвин. Я вполне уверена, что она смеется надо мной, но мне и правда лучше. Меня уже не полощет дождь, я под крышей и до абсурда благодарна за это судьбе. Но я все еще не могу осознать произошедшее.

Еще утром я была принцессой, а теперь я бездомная, завернутая в скатерть. Чай бы помог.

— Хорошо, — говорит Лорвин. — Посиди и отогрейся. Ничего не трогай и не отвлекай меня. Мне надо вернуться к работе.

— Подождите, — говорю я.

Она оборачивается и смотрит на меня с подозрением. На пороге я смогла завоевать ее доверие, но теперь она вновь видит во мне опасность. Или, вероятно, прикидывает, сколько неудобств я могу ей доставить.

— Кажется, пахнет имбирем, — говорю я. — Смею предположить, у вас есть чай?

Она удивленно смотрит на меня. Принюхивается.

— Ты отсюда можешь различить запах? Правда?

Я хочу кивнуть, но замираю.

— По запаху напоминает имбирь, но все-таки немного отличается, только не могу сказать чем.

Мысленно даю себе подзатыльник. Лорвин не учительница. Мне незачем отвечать ей будто по учебнику. Но я смертельно устала, и старые привычки берут свое.

Лорвин расплывается в улыбке. Но мне от этого не легче.

— Так, — говорит она. — Ты отработаешь свой ночлег. Да, у меня есть чай, и ты продегустируешь его. Жди здесь. Вернусь, когда он заварится.

Проходит совсем немного времени, но руки успевают согреться — они больше не дрожат. Лорвин ставит передо мной чайный набор.

— У вас тут чайная? — спрашиваю я. — Не увидела вывески из-за дождя.

— Да, «Чаи и сборы от Талмери», — отвечает Лорвин, расставляя чайник, заварники и чашки. Видно, что она знаток: движения не похожи на те, что для чайных церемоний изучала я, однако эта девушка разлила много чая и определенно знает, как обращаться с посудой. Она поливает водой из чайника чайного питомца [1] — мастерски изготовленного из глины дракона, который извергает воду как огонь.

Лорвин довольно ухмыляется. Чайный питомец пускает струйку воды только тогда, когда та достигает нужной температуры, — девушке не составляет труда подгадать момент. У нее превосходное чувство времени.

— Что за чай мы будем пить? — спрашиваю я.

Она наливает чашку:

— Это ты мне скажи.

Чайный питомец срабатывает только при определенной температуре воды, а для белого, зеленого и травяного чаев она разная. Даже если Лорвин взяла чай наугад, то все равно должна знать сорт, чтобы использовать чайного питомца. Она меня проверяет.

— Моя основная задача, — начинает Лорвин, — как минимум на бумаге, в том, чтобы составлять чайные смеси. Талмери, владелица, только что закупила ингредиент, с которым у нас возникли сложности. Но по каким-то неведомым причинам она заказала сразу несколько ящиков. Мы либо придумаем, как его продавать, либо нам придется смириться с кошмарными убытками. Так что, — она подает мне первую чашку, — скажи, что думаешь.

Я сразу же ощущаю полнотелый цветочный вкус с ярким акцентом, который все же не перекрывает густой, почти маслянистый привкус.

— Что скажешь? — спрашивает Лорвин.

— Белый чай часто сочетают с экстрактом росы феи, — уклончиво отвечаю я.

— А меня совершенно очевидно не интересуют частые сочетания, — нетерпеливо перебивает Лорвин. — Что ты на самом деле думаешь?

Что я думаю. Разве раньше кому-то было до этого дело? И конечно же, меня спрашивает та, кому мой ответ явно не понравится.

Но я больше не принцесса и могу говорить все что захочу. Не без последствий, полагаю, но мне вдруг страсть как захотелось увидеть реакцию на мое личное мнение.

— Боюсь, у вас не получилось перебить вкус этого ингредиента и вы совершенно зря потратили экстракт росы феи. Не знаю, что за смеси вы обычно продаете, но эту я бы ни за что не стала пить, — отвечаю я.

Тишина. Затем Лорвин вновь улыбается жутковатой, почти хищной улыбкой.

— Так у тебя все же есть вкус, — говорит она. Лорвин не выглядит расстроенной, но мне все равно как-то не по себе. — Давай следующий.

Это вообще не чай, а сбор. В нем чувствуются уловленный мной ранее имбирь и молотый перец. Не закашляться от последнего мне помогает только то, что я долго тренировалась не реагировать при посторонних на острую накрабскую пищу. Горло сдавливает, но по нему проскальзывает какая-то загадочная нота.

Когда жар отступает, я размеренно произношу:

— Прошу, поймите меня, я говорю это с большой долей благодарности за скатерть и крышу над головой. Но если кто-то предлагает ничего не подозревающему гостю выпить такое, это нехороший человек.

Лорвин откидывает голову и смеется или даже хохочет.

— Прости, — говорит она без вины в голосе, скорее с удовольствием. — Я решила, что смертельный накрабский перец замаскирует жжением… новый компонент…

— Не замаскирует, — утверждаю я. — Он жжет, но ваш загадочный ингредиент чувствуется еще до того, как жар все затмевает.

— Принято, — отвечает Лорвин, ничуть не обидевшись. Да и какое право она имеет обижаться после такой чашки?

Несмотря ни на что, она протягивает мне третью порцию чая. Глядя на нее, я снова чувствую отчетливое и сильное беспокойство.

— Не забудь, ты отрабатываешь свою скатерть, — напоминает она мне.

Травянистый аромат зеленого чая касается моих ноздрей еще до того, как я успеваю сделать глоток. Но вкус настолько непонятный, что я не сразу распознаю ингредиенты: Лорвин добавила нектар алойи не только чтобы подсластить напиток, но и чтобы смягчить этот загадочный компонент. В итоге вышел на удивление нежный ореховый оттенок. Я хмурюсь и снова отпиваю из чашки, покатывая напиток во рту.

— Ну как? — интересуется Лорвин.

Намного лучше предыдущих, но от этого чая у меня ощущение, будто я вязну, нет, ползу в траве… Я резко ставлю чашку.

— Только не говорите, что ваш секретный ингредиент — насекомое.

Она удивленно поднимает брови:

— Ух ты. Ладно, это впечатляет. Поставщики называют их масложуками. Новый вид, обнаруженный в Катастрофе. Талмери закупила несколько ящиков с их панцирями.

Я пью чай с панцирями жуков!

Еще утром я была принцессой, а теперь сижу мокрая насквозь, закутавшись в скатерть, и пью чай с жуками.

— Зачем?..

Лорвин пожимает плечами:

— Уверена, они просто дешево стоили. Сайерсен, конечно, странное место, но даже здесь жуки особым спросом не пользуются. Талмери все время в поиске каких-то диковинок, хочет, чтобы у нас был самый уникальный в городе чай. А еще ей нравится меня мучить. Кто знает, что было причиной в этот раз.

Я морщусь:

— Замечательно. Я впервые попробовала жука. Надеюсь, его магия уже выдохлась и вы меня не отравили.

— Естественно, я не травила тебя, — говорит Лорвин. — Я попробовала этот чай до тебя. И кстати, ты не рассказала, что о нем думаешь. Как ты угадала, что это насекомое?

— Травянистость зеленого чая, — говорю я. — Она слишком выбивается. Вам нужно нечто более мягкое, но выразительное, чтобы подходило нектару алойи.

Лорвин откидывается назад — хотя не совсем ясно как, ведь она сидит на табурете.

— Алойя капризная, — ворчит она.

— Может, добавить к нему какую-то еще нотку. Благодаря алойе вкус жука становится почти удобоваримым. Теперь надо сделать плавный переход между ней и чаем.

Не дослушав, Лорвин вскакивает с табуретки:

— Жди здесь!

Я моргаю и чуть улыбаюсь. Властность придает ей утонченности, но все это исчезает, стоит ей отвлечься.

Она возвращается с еще одним заварником и чашкой и ставит к набору. Берет чайник, и тут я понимаю, чтó, помимо жуков, вызывало во мне тревогу. Дело не в ее хищной улыбке — мой разум реагирует на внезапное использование ею магии как на угрозу.

Водой из одного чайника невозможно правильно заварить разные сорта чая и сборы. Для каждого из них нужна своя температура, а на столе нет никакого оборудования для охлаждения и нагрева.

Я оглядываюсь, ища следы ритуала, чего угодно, что она могла бы использовать для магии. Табуреты не расставлены в какую-то схему, свечей нет, чайные чашки тоже расположены лишь для моего удобства.

Значит, это никакая не магия. А колдовство. Которое строго контролирует государство.

«Отделаю так, что мало не покажется».

Поит меня смесями из неизвестных катастрофских ингредиентов, которые, по ее твердому мнению, магически неактивны.

Таинственная аура уверенности и утонченности.

Лорвин с предвкушением протягивает мне еще чашку. Я с ума сошла — только этим можно объяснить мой следующий поступок. Я принимаю чашку и делаю глоток.

Тот же сорт, но теперь заварен вместе с жареными зернами риса — деликатный, но насыщенный вкус. И это не все: прибавилась и солнечная нотка. Легкая, чтобы не перекрыть вкус самого чая, но при этом крепкая, чтобы умерить алойю. А важнее всего то, что здесь совсем не чувствуются жуки.

— Бархатцы, — говорю я. — Идеально. Я бы добавила еще немного. Чаю это не повредит.

Лорвин пристально вглядывается в меня.

— Какая это по счету заварка? — спрашивает она.

Я наклоняю голову, не совсем понимая, зачем ей это.

— Вторая, — отвечаю я. — Должна быть, чтобы сбалансировать ингредиенты.

— Так ты профессиональный дегустатор, — прямо говорит она.

Я удивлена:

— Нет, вовсе нет.

— Тогда чайный мастер. Или учишься на него.

— Что? Нет, то есть… я могу провести чайную церемонию, но у меня нет аккредитации и я не состою в гильдии чайных мастеров. Даже экзамена ни одного не сдала.

Странно воспринимать мое образование так. Конечно же, я не чайный мастер — принцессу нельзя сравнивать с прислугой.

От этой мысли у меня перехватывает дыхание.

Лорвин не отступает:

— Значит, тебя обучали мастерству! Это ведь очень похоже.

— Правда? — спрашиваю я. А затем добавляю: — Значит, так все ведьмы считают?

Тишина. Лорвин вдруг застывает как вкопанная:

— Хочешь сказать, что я ведьма? Просто потому что я женщина и…

— Не все ведьмы женщины, — машинально отвечаю я. В данный момент принято считать, что все ведьмы появляются на свет с женской репродуктивной системой, но это не то же самое.

Лорвин напрягается, словно с силой сжимает кулаки под столом, чтобы я не увидела.

— Это я знаю, — цедит она сквозь зубы.

— Температура воды, — поясняю я.

Она прикрывает глаза:

— Разумеется, ты ведь хорошо разбираешься в чае. Конечно же, ты заметила. Чтоб тебя.

Она говорит это обиженно, но смиренно.

— Полагаю, это значит, что ты не зарегистрирована.

Регистрация ведьм — один из немногих законов, который мою бабушку вынудили подписать, хотя сама она была против. Но не сделай она этого, народ бы восстал.

После Катастрофы ведьм обязали официально регистрироваться, чтобы контролировать их действия. Потому что, в отличие от магии, которой может обучиться каждый и использование которой ограничено физическими атрибутами, колдовство — это врожденная способность. Регистрация дает магам право следить за ведьмами и даже казнить тех, чья сила слишком велика.

Естественно, это привело к тому, что ведьмы — и это всем известно — не регистрируются. Это означает, что у магов куда больше полномочий издавать законы, направленные против нарушителей, из-за чего люди все меньше доверяют ведьмам, а ведьмы, даже слабые, в свою очередь, все больше скрываются.

Но раз Лорвин подогревала воду в чайнике, особо не задумываясь, скорее всего, она довольно сильна.

— Нет, я не зарегистрирована, — произносит она обыденно, подтверждая мое предположение. — Мне жить хочется. А тебе?

Сердце заходится, я понимаю, что с ответом медлить нельзя.

— Мне тоже, — говорю я. — У тебя сейчас не больше причин отделать меня, чем когда я пришла к тебе на порог.

— Неужели? — спрашивает она. — Разве я могу поверить, что, если ты попадешь в беду, ты не сдашь меня властям, чтобы выйти сухой из воды?

Тут я понимаю, что не сдам. И мне бы испугаться, ведь я ее почти не знаю и она угрожает мне расправой. Но, с другой стороны, Лорвин укрыла меня от дождя и дала скатерть, чтобы я согрелась.

Саяна всегда нехотя отмечала, что мои первые впечатления о людях в итоге оказываются верными. Интересно, что бы она сказала на этот раз.

— Тебе не кажется, — говорю я, — что я не бродила бы в темноте под дождем, если бы могла обратиться за помощью к местным властям?

Ее взгляд становится подозрительным.

— У тебя что, проблемы?

— В некотором роде, — соглашаюсь я. — И они вряд ли исчезнут до конца моих дней.

— Многое может измениться, — подмечает Лорвин.

— Но не это, — твердо заявляю я. — В таком случае я бы переживала куда больше твоего. Эти проблемы — моих рук дело, и я не хочу ничего менять.

— Пусть даже тебе придется мерзнуть под дождем.

А ведь мне даже в голову не пришло обратиться в полицию, чтобы они отправили меня обратно в Митеран. Это обнадеживает — в глубине души я куда увереннее в своем решении, чем успела понять.

— Да, — отвечаю я. — Даже так.

— Но мы все еще не на равных, — говорит Лорвин. — Я должна на слово поверить, что ты меня не предашь, без какой-либо гарантии. Так не пойдет.

Она произносит это так буднично, будто не ищет предлога меня покалечить, а обсуждает бизнес-сделку. Ее твердость убеждает меня в том, что для нее это решающий момент. Ей необходимо иметь надо мной больше власти, чем я имею над ней.

Да помогут мне духи.

— Если я когда-либо попаду в руки полиции, мне конец, — говорю я.

Не буквально, скорее всего. Но после того, что я вытворила, мне никогда не видать свободы. А при мысли о возвращении во дворец, где за мной будут ходить по пятам, желудок сворачивается узлом. Я уже не понимаю, как выдержала там столько лет.

Надеюсь, не сложно жить так, чтобы у полиции не было повода проверять, кто я.

— Этого недостаточно, — отвечает Лорвин. — Мне надо знать причину.

— Нет, не надо, — говорю я. — Но она веская.

Я произношу это твердо и размеренно, так, как выношу суждения о чае. Срабатывает — она верит мне. Но от темы уходить еще не совсем готова.

— И если это хоть что-то тебе скажет, — добавляю я, — я также считаю, что закон о регистрации безнравственный и контрпродуктивный, отменить его следовало много лет назад. И мне совершенно не трудно вести себя так, будто это уже сделали.

Лорвин яростно вскидывает руки.

— Да кто так изъясняется?! — возмущается она, а я непонимающе хлопаю ресницами. — Тем более так себя вести нельзя… Ты хоть понимаешь, что меня бы мигом поймали, если бы я так говорила? Сиди тихо, не высовывайся и делай вид, будто все так, как и должно быть. Вот что значит скрываться.

Скрываться. Я провела всю свою жизнь в тени, так что, верно, для меня это не составит труда. Но всяким тонкостям следует обучиться поскорее.

— А еще, — начинает Лорвин, — думаю, я поселю тебя туда, где ты у меня будешь на виду. Тебе ведь негде жить или работать, да?

С надеждой и опаской я отвечаю:

— Да.

— Завтра придем вместе, и ты убедишь Талмери взять тебя на работу.

— Как это сделать? — спрашиваю я. — И зачем это тебе?

— Личный интерес, — отвечает Лорвин без обиняков. — Повторюсь, моя основная работа — составлять чайные смеси. В моем распоряжении целая лаборатория. Я работаю здесь, потому что могу экспериментировать со всем, чем хочу и когда хочу, и никто не будет мне мешать. Поскольку Талмери знает, что я никогда это не брошу, она подкидывает мне кучу других дел, с которыми сама возиться не хочет. У нас с учетом все плохо, как ты с ведением таблиц?

— Хорошо?..

Таблицами что, опасно заниматься?

— Чудесно. В общем, с учетом беда, но не такая, как с обучением мальчиков, которые подают чай. Еще хуже, когда приходится подавать его самой, потому что один из мальчиков слишком бестолковый. Ты разбираешься в чае, тебе нужна работа, а на мне висит куча обязанностей, которые я не хочу выполнять. Так что ты убедишь Талмери в том, что должна заниматься чайным залом.

— И почему я должна согласиться? — спрашиваю я. — Кроме нужды в заработке?

— Потому что взамен получишь бесплатное жилье на полгода, — загорается она, но я теперь точно знаю, что этой ее улыбке доверять нельзя.

— Но как?.. — спрашиваю я.

— Так мы договорились? — не отступает она.

— Только предварительно, — отвечаю я, зная, что Лорвин умышленно скрывает подробности. — Потому что все это звучит очень уж сладко.

Я права. Она смеется от моей честности, и напряжение между нами слегка спадает.

— О, поверь, сладко тут не будет, — уверяет Лорвин. — Ты только подожди. Нет, знаешь что, давай покончим с этим. Высохла? Пойдем посмотрим, понравится ли тебе твое жилье.

— Прямо сейчас? — спрашиваю я, по привычке поднимая взгляд вверх, к темному потолку.

— Самое время, — отвечает Лорвин, сверкая уже знакомой хищной улыбкой.

Глава 3

Лорвин берет зонт из лавки и отдает мне свое пальто. Оно мне велико, но, по ее словам, «большей бродяжкой ты выглядеть уже не сможешь». Я так рада лишнему теплу, что внешность меня волнует в последнюю очередь. Тем более что сама Лорвин не беспокоится, что мой вид помешает ей найти мне жилье.

Место находится дальше, чем мне хотелось бы, особенно учитывая ливень и состояние моих туфель. Впрочем, идти пешком от центра Сайерсена и чайной не так уж долго.

У меня и выбора-то особо нет, но, когда мы останавливаемся у ворот парка, я удивленно замираю.

— Э-э… парк? — спрашиваю я, уверенная, что между нами возникло недопонимание.

— Нет, — отвечает Лорвин и всматривается в темноту, выискивая что-то. — Поместье.

Она наклоняется и зачерпывает горсть гальки. Я щурюсь и различаю очертания особняка. Должно быть, фамильный особняк с гербом. Значит, принадлежит он не купцам, а знати.

В Сайерсене в поместьях живут не больше дюжины знатных семей, и Лорвин только что привела меня к одному из них. Думаю, здесь мне стоит показываться в последнюю очередь — в этих кругах меня, вероятнее всего, узнáют.

Лорвин кидает камень в ближайшее к нам окошко.

— Что ты делаешь?! — шикаю я.

Она кидает еще камень и еще один.

— Пытаюсь привлечь внимание.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не спрятаться за ней.

— Надеюсь, мы здесь не затем, чтобы меня арестовали из-за твоих выходок у дома знати?

Она ухмыляется — ее улыбка прорезает темноту ночи.

— Не могу отрицать, что в этих выходках есть своя прелесть, но нет. Арест не входит в сегодняшние планы.

Мне хочется ее придушить — слишком уж Лорвин нравится, что мне приходится вытягивать из нее ответы, — но тут я замечаю, как она выстукивает ногой какой-то ритм.

Не успеваю я сообразить, что камни отскакивают от окна и падают тоже в своем, цикличном ритме, как дверь в торце здания открывается.

Тот, кого Лорвин призывала, ответил.

— Друг? — интересуюсь я.

С непроницаемым лицом Лорвин отвечает:

— Вроде того.

Не друг и к тому же живет в особняке. Наверное, все члены этой знатной семьи сейчас при дворе, но сердце у меня снова заходится.

— Тогда, я надеюсь, ты уверена, что этот человек не сдаст меня в полицию?

Лорвин хмурится:

— Зачем ей это?

Мне хочется кричать, но она могла не догадаться, что я имела в виду под «местными властями». Я лихорадочно шепчу:

— Мне нельзя связываться со знатью. Если не хочу, чтобы меня нашли.

Лорвин смотрит на меня, будто что-то ищет.

— Учту. — Я понимаю, что ненароком возродила в ней любопытство к моим приключениям. — Но с этими все будет в порядке.

Выходит, она и правда обратилась к знати.

Но времени спросить, откуда в ней эта уверенность, не остается, потому что к воротам подходит девушка.

На улице так темно, что черт ее лица мне не рассмотреть, лишь силуэт, беззвучно скользящий в ночи. Стройный и гибкий стан. На ней дорогая накидка, а густые волосы заплетены в длинную косу, так что сомнений нет: она принадлежит истальской знати.

— Стража вернется с минуты на минуту, — без прелюдий сообщает девушка. — Ты не должна здесь находиться, Лорвин.

— Я могла бы проникнуть на территорию поместья Тарезимов, никого не предупреждая, когда мне вздумается, и остаться совершенно незамеченной. И тебе это прекрасно известно, — отрезает Лорвин.

Девушка раздраженно мотает косой:

— Так тебе что-то нужно. Что? И кто это с тобой?

— Ты должна мне, и я обращаюсь за услугой, — произносит Лорвин спокойно, и почему-то кажется, будто от ее слов весь мир замер.

Девушка так точно замерла.

— Стража приближается, — говорит Лорвин, и девушка оборачивается. — Нельзя, чтобы они увидели, как мы мнемся у ворот. Приходи в летний домик своей бабушки.

Не дожидаясь ответа, Лорвин хватает меня за локоть и тянет за собой.

— Мы подойдем к секретной калитке с другой стороны, — говорит мне Лорвин. — Ристери впустит нас и покажет тебе, где ты будешь жить.

Но не по доброй воле.

— Ты ее шантажируешь.

— Она шантажировала меня, — сурово отвечает Лорвин.

Представляю чем. Но все-таки. Даже не знаю, чего я ожидала, но извлекать выгоду из боли прошлого мне более чем неприятно.

Я замедляю шаг. Лорвин дергает меня за руку, и я бездумно отдергиваю ее обратно. Мы останавливаемся.

— Слушай, все не так, как выглядит на первый взгляд, — говорит Лорвин с явным раздражением в голосе. — Мы больше не друзья, но чего у Ристери не отнять, так это умения держать слово. Она пообещала помочь мне в той же мере, в какой я помогла ей когда-то, и я лишь напомнила ей о данном слове. Вот и все, ладно?

В ее лице читаются гнев и тревога, которые не вполне можно соотнести с этим ее «ладно».

— Я стою того? — спрашиваю я. — Ты ведь просишь о немалой услуге местную знать, лишаясь рычага давления на тех, кто однажды использовал тебя?

— Ты общалась со знатью раньше, так? — Вопрос риторический, потому что Лорвин не дает мне ответить: — Непросто черни вроде меня добиться возвращения такого долга. Как правило, мне нужно слишком мало или слишком много. Этот долг числится за ними половину моей жизни. И я не знаю, как могла бы им воспользоваться, так пусть это сделает кто-то другой. Ты идешь?

Первый мой вопрос так и остается без ответа. Но я иду.

Если половину жизни, значит, Лорвин знакома с этой девушкой, Ристери, с малых лет. Они друзья детства.

Любопытно, как так вышло, что девочка из знатной семьи познакомилась с ведьмой-беженкой, но, опять же, я сама сегодня оказалась в чайной этой беженки.

Я думаю о Саяне, сестре, которая, возможно, знает меня лучше всех. Представляю, как наши мнения друг о друге, цели и приоритеты могут со временем настолько запутаться, что мы перестанем понимать друг друга. И решаю, что лучше не спрашивать.

Проходит минута, и плечи Лорвин слегка расслабляются — она понимает, что я не буду бередить эту рану. Мы пробираемся по тропинке между деревьев, и я понимаю, почему Лорвин назвала калитку секретной. Не знай я, где она, не заметила бы даже днем.

— Говорить буду я, хорошо? Доверься мне, — оглядывается на меня Лорвин.

— Просит та, кто напоила меня чаем с панцирями жуков, — отвечаю я спокойно.

— И в итоге ты получила вполне пристойный чай, разве нет? — говорит она без капли стыда, но и не раздраженно. Когда мы видим у калитки Ристери, я уже не волнуюсь.

Она не открывает, стоит, скрестив руки на груди.

— Тебя я знаю, Лорвин, но почему я должна доверять ей?

— Серьезно? — В голосе Лорвин звучит презрение. — Если бы я хотела навредить тебе или твоей семье, давно бы это сделала. И ты бы в жизни не догадалась о моей причастности. Брось, Ристери, неужто за последний десяток лет ты так часто получала по голове?

— Много ты знаешь? — бормочет в ответ Ристери, но калитку отворяет.

Я иду за ней, не совсем понимая, в какого рода неприятности может попадать дочь знатного семейства, чтобы огрести несколько раз.

Каменная тропка змеится вглубь рощи и приводит к маленькому домику. Теперь ясно, почему Лорвин хотела поговорить именно здесь: деревьев так много, что никаким караульным не заметить наших передвижений.

В домике едва ли теплее, чем снаружи, зато сухо. Ристери хлопком включает волшебное освещение — и в углу зажигается камин.

Она встает перед входной дверью и кривится, рассмотрев мои туфли повнимательнее.

— Ты с ума сошла носить такую обувь в Сайерсене осенью?

Забавно: почти то же самое мне сказала Лорвин. Но вряд ли Лорвин понравится, если я прысну со смеху.

— Если на сегодня это все приключения, я как минимум запомню историю с туфлями, чтобы мне не хотелось ее повторить, — говорю я.

— Снимай их, — командует Лорвин. — И шаль. Ты снова дрожишь.

Я и не замечала, что дрожу, пока она этого не сказала, а теперь меня так колотит от холода, что Лорвин с Ристери приходится самим усадить меня в кресло у очага. Умение терпеть неудобства — насущный навык для принцессы, но сдается мне, не очень полезный для здоровья.

Лорвин заставила меня обратить внимание на свои ощущения. И тут я запоздало осознаю, какой реакции моя младшая сестра Кариса ожидала, когда заставила ощутить холод браслетов на руках и камня под ногами у входа в Великое святилище этим утром.

Сегодня утром. Духи, неужели прошло так мало времени.

— У нее что, шок? — спрашивает Ристери.

— Насколько знаю, она почти весь вечер бродила под дождем, — отвечает Лорвин. — Но мыслит вполне ясно.

Я пытаюсь собраться. Сижу закутанная в кресле у камина, но Лорвин с Ристери все не успокаиваются и вьются подле меня.

Наконец понимаю, что дело не в озабоченности моим здоровьем, по крайней мере далеко не столько в ней, сколько в том, что других стульев и кресел здесь нет. В маленькой кухне стоит единственная табуретка. Эта причудливая комната явно рассчитана только на одного человека. Мне бы и в голову не пришло, что здесь захочет отдыхать знатная пожилая дама. Может, «домик бабушки» назвали так ради шутки?

— Ванная прямо за тобой, — говорит Лорвин, кивнув в другую сторону. Я вытягиваю шею, но вижу лишь стену и часть лестницы.

— Чердак — это гардеробная, в которой стоит кровать, — поясняет Лорвин.

Я хлопаю глазами:

— А