Борис Георгиев

Жнец. Швец. Игрец

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Иллюстратор Борис Гончарук

Дизайнер обложки Борис Гончарук

© Борис Георгиев, 2018

© Борис Гончарук, иллюстрации, 2018

© Борис Гончарук, дизайн обложки, 2018

Ксеноопера «Жнец, Швец, Игрец» — вторая книга дилогии «Космопроходимцы».

Он не помнил, как стал Жнецом; ничего не осталось в памяти, кроме множества убийств. Смерть интересовала его исключительно с профессиональной точки зрения. Заказ, полученный на планете Террана, не выглядел интересным, пока не выяснилось, что жертвой должен стать он сам. Бессмертному убить себя, чтобы выжить и остаться бессмертным? Вот задачка для истинного ценителя! С чем придётся расстаться ради любви к искусству убивать?

18+

ISBN 978-5-4474-8816-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Жнец. Швец. Игрец
2. Жнец
   1. Первый сноп
   2. Второй сноп
   3. Третий сноп
   4. Четвёртый сноп
   5. Пятый сноп
   6. Шестой сноп
   7. Седьмой сноп
   8. Восьмой сноп
   9. Девятый сноп
   10. Десятый сноп
   11. Одиннадцатый сноп
   12. Последний сноп
3. Живец. Конференция Циммермана
   1. Глубинная подборка «Всё течёт»
   2. От информариума «Порции правды»
   3. Компендиум «Веяния»
4. Швец
   1. Первый стежок
   2. Второй стежок
   3. Третий стежок
   4. Четвёртый стежок
   5. Пятый стежок
   6. Шестой стежок
   7. Седьмой стежок
   8. Восьмой стежок
   9. Девятый стежок
   10. Узел
5. Хитрец. Травля Циммермана
6. Игрец
   1. Первый раунд
   2. Второй раунд
   3. Третий раунд
   4. Четвёртый раунд
   5. Пятый раунд
   6. Шестой раунд
   7. Седьмой раунд
   8. Восьмой раунд
   9. Девятый раунд
   10. Нокаут
7. Ловец. Локализация Циммермана

Жить? Наши слуги сделают это за нас.

«Аксель», Вилье де Лиль-Адан

Жнец

Первый сноп

Толстый Олаф, сложив руки на животе, ждал. Вздыхал, сипел горлом, поглядывал то на яично-жёлтые облака в амбразуре окна, то на старика Антониадиса, копошившегося на палубе «Электры». Сорокафутовая моторная яхта на стапеле напоминала крупного белого жука — покатый бок борта, палуба точно сложенные полосатые надкрылья, носовые рейлинги, как блестящие усы — а Спиридон Антониадис похож на пожилого озабоченного муравья. Он крепил стропы крана, бормотал что-то, не пойми что. Не слышно, ветер. Врываясь в ангар через зев грузовых ворот, ветер, пока ещё прохладный, раскачивал стропы крана, посвистывал в снастях, раздувал старикову чёрную куртку, пытался сорвать. Спиро не обращал внимания на такие мелочи, возился с крюками, ветру подставляя спину. Широкие чёрные штанины пиратских штанов хлопали как флаги. «Это ещё не ветер, а так, сонный бздёх, — подумал Олаф, — То ли ещё будет. Самое начало сезона ветров».

— Несёт тебя хрен, старого дурака, на рифы в такую погоду, — сказал он.

— Что? — крикнул Антониадис, не повернув головы. — Сейчас! Две минуты!

— Болван тугоухий.

Олаф, ворча как пёс, спустился по стальным ступеням с помоста у кабины крановщика, и подошёл ближе. Ветер накинулся на него, словно хотел выдрать из головы волосы. «Опять продует», — подумал Олаф, откашлялся и позвал в полный голос:

— Спиро!

Курчавая, цвета перца с солью, голова старика показалась над бортом. Волосы как стальная проволока, всё им нипочём.

— Чего… тебе?! — слегка задыхаясь, крикнул Антониадис. — Я… сейчас! Две минуты!

— За смертью торопишься?! Прижмёт тебя к рифу приливом, шлёпнет, как сырое яйцо об сковородку, шкарлупок не останется.

— Останется, — буркнул Антониадис. По всему видать, опять собрался скрыться с глаз. Олафу стало жаль глупого старика. Ну чушь ведь несусветная: какие-то трёпаные туристы видели на трижды трёпаном рифе в кораллитовых наносах обломки тридцать раз по три раза трёпаной браконьерской калоши. Кто сказал, что браконьерской? Кто сказал, что это остатки «Бродяги»? Кто сказал, что на «Бродяге» уходил Счастливчик Боб? Кто сказал старику, что Счастливчик Боб и сын его, Ираклий Антониадис, одно и то же лицо? Слухи, слухи…

— Постой! — Олаф протянул руку, словно бы желая поймать старика за шиворот. — Куда? Ты что, на «маячок» надеешься? Учти, спасать тебя никто не будет. Никому ты нахрен даром не нужен и за бабки тоже не нужен… Да! И ведь за кран двойная такса не только чтоб плюхнуть на воду! Чтоб вытянуть — тоже! Нет, ты как хочешь, но это же самому под своим приговором расписаться! Сезон ветров только начался. Никто из-за тебя не полезет на рога Альраи. Зачем? Головоногим на завтрак? Слышал, туристы не все вернулись? Одного, говорят, не досчитались по ходу дела. Никто толком не знает, что на рифе творится.

— Там мой сын, — спокойно ответил Спиро. Хотел вернуться к своим крюкам, но задержался. Свесился с борта, сказал:

— Тебе-то что? За кран я дал вдвое, вернусь — за подъём дам тоже. Не вернусь — ну так о чём тогда разговор? На кране выйдет экономия и на похоронах, если шлёпнет меня об скалы. Без спасателей обойдусь как-нибудь. А головоногие…

Старик выпрямился, держась обеими руками за сияющий поручень, глянул туда, где у тыльной стены ангара, рядом с рельсами аппарели стояла жена Счастливчика Боба. Ждала. Побаивалась Антониадиса — сумасшедшего старца, но всё-таки пришла проводить — из-за Эммануила. Сын Счастливчика Боба — четырёхлетний заморыш — жался к её коленям. Деда он не боялся, но от противного толстяка в мундире сержанта береговой охраны решил держаться подальше.

— Головоногий если встретится, — во весь голос продолжил Спиридон Антониадис, — я ему сначала забью весло в глотку, а потом завяжу узлом щупальца, чтоб не выплюнул.

Хорохорился. Для мальца сказал.

Толстый Олаф неприязненно оглянулся на женщину. Шлюха. Понятно, кто всё время свистит сумасшедшему старику в уши, что Счастливчик Боб и есть пропавший без вести Ираклий Антониадис. Решила, если нет у сына отца, пусть будет хотя бы дед. Так ведь не будет и деда! Олаф, повернувшись снова к старому дурню, выговорил со сдержанной злобою:

— Весло твоё головоногому только приправа к завтраку. Говорю тебе: хватит безумствовать, деньги за спуск на воду я тебе верну. Снимай крюки, затолкаем обратно «Электру»…

— Сейчас. Последний остался, — ответил Спиро и скрылся с глаз.

Через полминуты он появился на корме, спустился по лесенке, неуклюже спрыгнул на рельсы. «Сейчас! — крикнул. — Две минуты! С внуком проститься!» «Глаза б мои не смотрели», — подумал Олаф и отвернулся. Руки сложил за спиной, стал крутить пальцами, думая о нелепой судьбе Спиридона Антониадиса. Спиро называли стариком, хоть был он не так чтоб совсем старец — пятьдесят с гаком. Просто колония молода, стариками ещё не обзавелась, население — всё больше юнцы желторотые, попавшие по глупости на каторгу, отработавшие положенный срок на шахте, освободившиеся, но кредита в «Гэлекси» на обратную дорогу не имевшие. Почему и осели на побережье в рыбачьих поселениях. Эти когда ещё постареют. Если вообще постареют. Кто без вести пропадёт, промышляя честным ловом или браконьерством, кто смоется с планеты Террана в какое-нибудь более пригодное для обитания место, когда вопреки всему заработает на обратный билет. Есть ещё охрана, но в охрану стариков не берут, а вольным наймом ни один нормальный землянин работать на Терране не согласится. Есть, правда, туристы… Олаф глянул на Антониадиса, покачал головой, отвернулся. Вот как этот. На Террану попал туристом — по низшему разряду. Взял эконом-класс. Говорят, всё, что имел, ради этого продал. Какой-то мерзавец из бывших каторжан, вернувшись на Землю, раззвонил, что видел-де пропавшего без вести Ираклия Антониадиса на Терране. У бедолаги Спиро и до того мозги были слегка набекрень от пропажи драгоценного сыночка, а когда услышал такое, и вовсе рассудком двинулся. Всё добро спустил, кинулся на Террану, как в чёрную дыру. Тут ему хотели прочистить мозги — упекли за мелкую глупость на перевоспитание в ледяную шахту, как заведено. С полоумными туристами всегда так поступают, независимо от возраста. И правильно. Проскрипишь пару терранских лет во льду на глубине в пару километров, будешь потом внимательнее к местным законам, но Спиро — особый случай. Наверняка специально полез на рожон, чтоб на Терране оставили. «Специально нарывался, нарочно, — ворчал, крутя пальцами за спиной, Толстый Олаф, — чтоб среди каторжан отыскать этого своего. Ненормальный псих. Можно ли так найти кого-нибудь?» Спиро всё-таки нашёл. Но подходящий по описанию каторжанин к тому времени два года уже как отсидел, освободился и подался в рыбаки. Тогда Спиро стал просить о досрочном освобождении, только кто ж выпустит, если бабок у него на счету ноль целых хрен десятых? Куда он потом такой удачливый денется? Он нашёл куда деться. Отработав законные свои полгода, получил от руководства предложение остаться на шахте вольнонаёмным — за харчи и кров. Отказался. Каким-то чудом возник на океаническом побережье — должно быть, помогли ему контрабандисты, — стал промышлять рыбной ловлей и собирать сведения о бывшем каторжнике, похожем на Ираклия Антониадиса. Выяснил, что тот браконьерствовал. То тут его видели, то там. Связался, говорят, с женщиной по имени Ксения. Жила она с ним или не жила — точно не известно, однако прижила сына. И больше не от кого, потому как с подружкой Счастливчика Боба кто ж на свою голову якшаться станет? Как бы то ни было, Спиро Антониадис невестку признал своею, во внуке не чаял души, хоть говорили ему умные люди: ну какой он тебе внук? Глаза голубые, волосы… Волосы у юного Эммануила были — чистый лён. В кого, если беспутный Ираклий черняв и кучеряв, баба его, Ксения, тоже, да и у Спиро не волосы на голове, а стальная проволока. Каковы у Счастливчика Боба волосы, не знал никто, тот по обычаю каторжников и прочего сброда брился наголо, но если признать, что мальчонка у Ксении от него, так должны быть светлыми. В глаза ему как-то не особенно заглядывали, а кто заглядывал, те помалкивали — вот как Ксения. Ни светлые волосы, ни голубые глаза Спиро не смущали. Когда кто-нибудь лез к нему с подобными глупостями, он отвечал, что голубые глаза и светлые волосы у греков — обычное дело, а кому это не нравится, тот пусть дождётся возвращения Ираклия и его расспросит про глаза и волосы Эммануила. Никто не верил, что Счастливчик Боб вернётся — три терранских года немалый срок для утопленника, — мало кто верил, что он приходится полоумному старику сыном, однако вопросы Спиридону Антониадису задавать перестали. Привыкли. Занимался ли Спиро честным ловом или браконьерствовал понемногу, водился ли с контрабандистами, завозившими на планету запрещённые вещества и механизмы, кому какое дело? Стал человек на ноги, и ладно. Приобрёл «Электру», моторную яхту, каких на Терране мало, и слава Бозу. Помогает Ксении? Пускай, лишь бы нам жить не мешал. Считает Эммануила внуком? Да ради Боза, пусть у малолетнего пирата будет хотя бы дед, если нет отца. «И ладно бы, — шептал, шевеля толстыми губами Толстый Олаф. — Но жалко ведь старичину, а главное — угробит зазря такую яхту…»

— Ну, чего заснул?! — скрипнул над ухом у сержанта береговой охраны стариков голос.

Олаф подскочил от неожиданности, глянул снизу вверх. Антониадис успел взойти на борт, прощание закончено.

— Лоханку зря угробишь, — неуверенно и не слишком громко проговорил Олаф.

Старик расслышал.

— Плевать на неё. Дурак ты, Олаф. Ну ничего, ум — дело наживное. Давай меня на воду.

— К чёрту тебя, — злился Толстый Олаф, поднимаясь в кабину крана.

— К Альраи на рога твою яхту, — ворчал он, ворочая джойстиком и наблюдая, как стометровая решётчатая лапа плавным разворотом уносит белое тельце. Старика на палубе не было, видать укрылся в каюте, а то и привязал себя ремнями к койке.

— На ветер тебя, — шептал Олаф, следя, чтоб не слишком быстро разматывался углеволоконный двухсотметровый трос. Хоть ветер и ровный, а всё равно, — не опрокинулась бы скорлупка. Штраф платить не хотелось.

— Есть приводнение! — заорал он и ткнул в клавишу отстрела строп.

«Электра» запрыгала на воде, как поплавок. Олаф перевёл дух, отирая лоб рукавом. Другой рукой машинально ворочал джойстиком — стрелу возвращал на место и сматывал трос. Это ещё ничего — ставить на воду. С воды подхватывать — вот что по-настоящему пакостное занятие. Семь потов сойдёт и десять кило живого веса.

— Чтоб тебя головоногие съели, вздорный старикашка! — с чувством выговорил Олаф. Мячиком выкатился из кабины и ссыпался с лестницы, грохоча подошвами неудобных уставных башмаков. Вроде всё в порядке, яхту спустил на воду, ворота закрыл, проклятущий ветер не рвётся больше в помещение. Откуда досада? Почему не улеглась, и даже наоборот…

— Ну! Что? — спрашивала, подступив ближе к господину сержанту, Ксения. — Поставил на воду?

Белобрысого малолетнего пирата видно не было, где-то спрятался. Неожиданно для самого себя Олаф заорал:

— Что, рада?! Отправила сумасшедшего в плаванье?! Сначала одного, теперь другого!

«Что это я? — подумал он. — Какое мне дело до шлюхи?»

— Он сам, — глядя в сторону, ответила Ксения. — Он сына ищет, как вы все не понимаете?

— Сына?! — петушиным криком выкрикнул Олаф — Откуда ты знаешь, что твой хахаль ему сын?! Откуда ты знаешь, что…

— Человек ты или нет, Олаф? Здесь Эми.

Толстый Олаф и сам понимал, что порет горячку, но удержаться уже не мог, кричал:

— Откуда ты знаешь, что твой Эми ему внук?!

Его ударили под колено, потом потянули за штанину. От неожиданности чуть не упал, взмахнул руками, глянул вниз. Рядом со своим животом обнаружил белобрысую головешку. Малолетний Эммануил, как оказалось, был рядом — прятался за мамкиной юбкой.

— Эми! — прикрикнула Ксения.

Олаф хотел попросить, чтоб оттащила чертёнка, но не успел.

— Ох! — сказал перехваченным голосом.

Его согнуло от боли, он попытался вдохнуть, но не смог.

— Эми! Ты что наделал?! — Ксения схватила мелкого негодника за руку, он пищал: «Ты, чудище головоногое! Я его внук! Я тебе весло забью в глотку!» Отпрыск каторжника от злости не все буквы выговаривал хорошо, получалось у него: «Ты, тюдисе голововногое! Иговнук! Тибе исло собью в глотку!» — тем не менее, Толстый Олаф его понял. Он пучил глаза, пытался продышаться. Ксения, опасаясь, что Эми приведёт угрозу в исполнение немедленно, отобрала у него палку от швабры и потащила сына прочь, воспитывая на ходу. На Олафа даже не оглянулась. Тот охал и постанывал: «Чёрт подери… этих… Антониадисов. Яблочко… от яблоньки». Доплелся до лестницы, добрался до остеклённой кабины крановщика, плюхнулся в кресло. Стал прикидывать: надо ли писать рапорт по факту нападения на служащего при исполнении обязанностей? Решил — нет. Если история станет достоянием гласности, над ним, сержантом береговой охраны, будут смеяться, а обидчику ничего не будет — слишком мал, чтоб отправить в шахту.

— На рога Альраи этих Антониадисов, всех троих, — сказал Олаф.

Из кабины крановщика волны казались лёгкой рябью. Бурая спина терранского океана поднималась на востоке горбом. «Электра» боролась с приливным течением — её сносило, она упрямо продвигалась на юг, раскачиваясь, как севшая на воду чайка. Над водным холмом торчали из оранжевой облачной пены острые кончики рогов Альраи, увенчанные пламенной короной протуберанцев.

Второй сноп

Туристам эконом-класса на верхней палубе плавучей гостиницы делать нечего. Клиент высшего разряда должен быть совершенно уверен, что деньги брошены на ветер недаром: никакой унылый нищеброд не осквернит своей персоной гостиную и лаунж-бар, не окажется ненароком в соседнем шезлонге, не полезет в бассейн и не испортит приличным людям аппетит громким чавканьем. Клиент должен знать, что если кто-то на верхней палубе пользуется вместо пепельницы цветочным горшком, кричит бармену «эй, командир!» пристаёт к дамам с предложениями и устраивает заплыв, не сняв верхней одежды и обуви, так он это делает по праву рождения или, по крайней мере, не бесплатно.

У Роберта Корка, смотрителя, пропуск на верхнюю палубу был, и это значит, что он присутствовал в баре на законных основаниях. Иосиф Циммерман, турист эконом-класса, пропуска на верхнюю палубу не имел, однако же выставить его с позором было некому — ни на верхней, ни на прочих палубах, равно как и в служебных помещениях, никого больше не было. Не плескались в бассейнах малые дети, взрослые дети и дети преклонных годов, не поджаривались в лучах Альраи слегка одетые красотки, не прохаживались с видом отважных путешественников утомлённые бездельем менеджеры всех уровней. Пуста гостиница-поплавок, не сезон.

— Со льдом тебе? — спросил Корк, выставляя на стойку один за другим два стакана.

— Я не пью, — с перепойной натугой сообщил Циммерман. Помедлив, начертав вялой рукой в пространстве какой-то тайный знак.

— А что здесь ещё делать? — спросил Корк и нырнул в холодильник.

Циммерман нахмурился, уронил руку, обдумывая вопрос, но так ничего и не придумал. Смотрителю виднее. Если считает, что кроме выпивки больше в плавучей гостинице заняться нечем — хочешь или не хочешь, а надо пить. И потом, как отказать спасителю? С неделю тому назад, когда на востоке предвестником появления рогов Альраи лез прямо из океана грязно-бурый пузырь — Боз, Роберт снял Иосифа с кораллитового островка. Теперь над той скалой было метров десять воды — здорово прилив работал. На вполне естественный вопрос смотрителя: что Иосиф делает на рифе Надежды в такое время года, — тот ответил: «загораю». Как ни глупо, сказал чистую правду — загорать, лёжа на разогретом кораллитовом песочке, можно только днём — тридцать земных суток, остальные двести семьдесят там терранская светлая ночь. Впрочем, как смог убедиться Иосиф, и днём на пляжах рифа Надежды могут загорать одни только рыбы и, если верить байкам смотрителя, головоногие гады, да ещё сам смотритель поставленной на мёртвый якорь гостиницы.

Гостиница! Одно название чего стоит: «Ковчег» видите ли. А издали больше похожа на белый парадный гроб. В сезон ветров туристам любого класса запрещено там оставаться, поскольку сообщения с материком в это время нет. Визы администрация терранской колонии гуманоидов выдаёт с таким расчётом, чтоб туристы убрались с планеты до того, как газовый гигант Боз станет устраивать с местным океаном фокусы. Терранский закон суров, нарушителям визового режима — полгода каторжных работ. Желающих потрудиться в ледяных шахтах на благо колонии обычно негусто.

Кислые размышления Иосифа Циммермана прервал Роберт:

— Ну что, каторжанин, накатим? — спросил он, таща два стакана.

Лёд звякал о тонкие стеклянные стенки, стаканы раскачивались, потому что смотритель был хром на правую ногу.

— Не надоела тебе эта дурацкая шутка, Боб? — мотая головой, как лошадь, спросил полупьяный Иосиф. На спасителя смотрел снизу вверх — Роберт ростом был высок, и если не ерошил притолокой волосы, то потому лишь, что лыс, как бильярдный шар. А может, и начисто выбрит, не разберёшь.

— А я не шучу, — в очередной раз ответил Корк. — Виза кончилась трое суток тому, полгода тебе ломится, Ёся, если не будешь слушаться старших. На вот, запей такое дело.

Стеклянные донца стукнули об лакированную поверхность, льдинки со звяком толкнулись об стаканные стенки, запрыгали в жидкости, как сползшие в терранский океан айсберги. Иосиф принял стакан, стал разглядывать его на просвет, словно бы взвешивая: выпить или вылить?

— Ну, за осушение. И чтоб сдохли головоногие гады все до единого, — с чувством выговорил Роберт. Стал цедить виски мелкими глотками, на Циммермана смотрел пристально, поверх стакана и сквозь.

Тот приложился, не допил. Сипло спросил:

— Что они тебе… сделали?

— Они всем нам сделали, — Роберт поставил стакан и стал грузить обычную программу про акуанов, которые не дают спокойно жить терранской колонии. Рыбу, мол, воруют и паскудят сети, это раз. Но это ладно, рыбаки друг у друга тоже. Нападают на лодки, это два. В живых после такого нападения мало кто остаётся, потому что в воде человеку от головоногого отбиться — нечего думать. Гиблое дело. Говорят, при случае они и с лодки подцепить могут, но предпочитают сначала перевернуть, а после уже собирать в воде утопленников и тех, кто ещё барахтается. В этом году совсем охамели: ходят слухи, что при высоком приливе подбираются к набережным. Если дать им время, точно подберутся, потому что прилив с каждым терранским годом всё выше и выше. А кто виноват? Обратно они.

— Они, они, я знаю, — кивая, говорил Роберт. Циммермана разглядывал, как головоногого гада.

Иосиф хихикнул, тупо глядя ему в переносицу, и спросил:

— Они тут причём?

— Ты чего не допил? — вместо ответа осведомился Корк. — А ну, давай до дна за осушение. Давай-давай, Ёся.

Иосиф с удивлением заметил, что в стакане Роберта опять не осталось ничего, кроме тающей льдинки.

— Ты по осушению спец, — заметил он. Думал при этом: «Пьёт, как воду льёт. Может он себе воду, а мне… Зачем? Всемилостивый Случай, ну я и нагрузился. Руки не слушаются, морда деревянная. Как я его поддел, а?! Спец по осушению. Каламбур. Ведь и правда спец, если не врёт. Оратор-мелиоратор. Вот опять понёс — за рыбу гроши».

Роберт Корк про осушение мог говорить часами, хоть пьяный, хоть трезвый. Про то, как замечательно прижились кораллитовые полипы, привезенные контрабандой с какой-то там по счёту планеты эпсилон Эридана, и как быстро размножаются да как быстро растёт риф. Про то, что если бы пакостные головоногие не натравливали полчища моллюсков-силикофагов, уже давно вершины хребта виднелись бы даже при самом высоком приливе. Однако он, Боб Корк, нашёл управу и на моллюсков, и на головоногих мерзавцев — те и другие не выносят ультразвук определённой частоты. Так вот, в этом сезоне он, Боб Корк, расставил пугалки, и теперь…

— Теперь мы посмотрим, — говорил Боб. Синие прозрачные глаза его были холоднее терранского льда. Ни хмеля в них заметно не было, ни жалости к тем, на кого ставил ультразвуковые пушки.

«И правильно ставил, — лениво раздумывал Иосиф. — Не будь этих треклятых пугалок, ради чего бы он попёрся на скалы? Не попрись он на скалы, так я и загорал бы сейчас в шести милях отсюда и в шестидесяти от берега. Сначала по щиколотку в воде, потом по пояс, потом по шею, потом… Зараза, вискарик закончился. Попросить, чтоб плеснул ещё? Развезло меня. А ему хоть бы хны. Из нержавейки он что ли, от пяток и до лысины? Странный мужик». Смотритель был мужиком странным, и, пожалуй, страшноватым. Начать с того, что имён у него было несколько. В административных документах числился Робертом Корком, смотрителем гостиницы «Ковчег». По радио — Иосиф сам слышал, — кто-то именовал его Ноем, что не так уж и странно, если принять во внимание пристрастие Роберта к мрачным прогнозам. Сам себя часто называл главным мелиоратором, должно быть в шутку. Однажды — очень странно! — когда Ёся без всякой задней мысли обозвал Корка счастливчиком, тот заметно изменился в лице, а потом, подпоив Циммермана, стал выяснять, откуда тому известно прозвище Счастливчик. После этого случая взялся регулярно накачивать гостя спиртным и вести по пьяни странные беседы — слишком откровенные для человека, живущего тройной жизнью. Такие вещи рассказывал, будто его ничуть не заботило, что Циммерман донесёт администрации про контрабанду кораллитовых полипов и осушительную возню на рифе. Притом всё время наблюдал за поддавшим собеседником, а сам пил не пьянея. Очень странно и даже страшно, но куда деваться бедному туристу из плавучей гостиницы? Сообщения с материком нет, радиорубка заперта, а когда не заперта — там Роберт. И этот самый Роберт всё время убеждает, что возвращаться на материк Циммерману ни к чему, ибо плачет по нему ледяная шахта, а если Циммерман будет слушаться старших, то, может быть, отделается лёгким испугом. А ежели Циммерман останется и реально поможет мелиорации, то срок ему, конечно, скостят, потому что победителей не судят. В том же случае, если хороший парень Циммерман героически вступит в справедливую войну с головоногими тварями и зарекомендует себя хорошо, его представят к терранской награде… «Посмертно», — думал весёлый парень Ёся Циммерман, пробуя как-нибудь незаметно выливать виски под стол, однако это ему не всегда удавалось. Он старался не впадать в уныние и страху не поддаваться, но временами природная подозрительность заставляла его усомниться: а случайно ли получилось, что он отстал от группы и застрял на рифе? Проклятая мнительность! Нелепо думать так о спасителе, попахивает чёрной неблагодарностью. Хороший же какой человек! Мечтатель!

— Одну боевую субмарину, — мечтал Роберт Корк, думая, что довёл гостя до нужной кондиции. — Всего одну, слышишь, Ёся? В кредит. Чтоб грузовиком притаранили и сбросили прямо здесь, у рифа. Ты слыхал про жёлтый гейзер? Кредит бы тогда погасили сразу, если жёлтый гейзер не враки, и ещё с десяток субмарин прикупили с полным боезапасом. И тогда показали бы этим гадам, где моллюски ночуют. Ёся!.. А, ты уже не слышишь.

Иосиф слышал, но виду не подал.

— Слабак, — негромко проворчал Роберт. — Толку от тебя…

Слабак Циммермана голову уронил на руки. В ушах шумело, однако слушал внимательно. Привыкший к вынужденному одиночеству смотритель рассуждал вслух. Пряча стаканы, бурчал: «Интеллигенты… Слюнтяи один к одному… Слизни… Этот тоже: слыхал, говорит, что акуаны разумны… Можно ли их?.. Разумны! Креветки. Ха!.. Если ты такой разумный, постарайся быть несъедобным. Хорошо бы они оказались совершенно безмозглыми, так ведь нет. Умные сволочи. Слейтер, ил ему пухом, рассказывал… Язык у них, говорил. Песни даже. Я, говорил, немножко умею по-ихнему. И что? Помогло это Слейтеру?.. Головоногие болтливые задницы. Ничего. Поднимем риф… Кстати, да. Пора бы вешку сбросить. Груз на подходе. Вот прямо сейчас, пока этот в ауте».

Хлопнула дверь.

Иосиф приоткрыл глаза, осторожно поднял голову. «Всё плывёт. Опять напоил, чтоб его в море смыло. Руки ватные и ноги. Но жить можно. Можно даже попробовать встать. Интересно, что такое вешка и что за груз на подходе? С материка нету сейчас доставки. Откуда груз?.. Ох!»

Иосиф покачнулся, схватился за стол. «Как при шторме. Но это не шторм, нет. Якорный канат натянут. Следит за этим всякая киб… автоматика. Плавучий гроб не рыс… скает, развёрнут по ветру, режет воду. Приливное течение ровное. Мелкая волна… этакую громаду даже не шевельнёт. Просто я набрался сверх меры. Голова кру…»

Пол тряхнуло. Иосиф выпустил край стола, его бросило к стенке. От удара — дверь нараспашку. В бар внесло свист и странный клёкот. Потом крик.

Иосиф спьяну не сразу понял — кричит человек. Дико, как от смертного ужаса. «На Боба напали? Звуки знакомые, так свистел и клекотал этот, как его… Откуда на Терране? Бежать туда. Корк болван. Не орать надо, а…» Циммерман метнулся к двери, но и трёх шагов не сделал… «Опять там крик. Ничего человеческого…» Хмель слетел с Иосифа мигом, он выскочил на палубу, огляделся. Увидел — помочь бедняге нельзя ничем, можно только спасаться.

Третий сноп

Бескрайняя Не́ри обнимала его, нежила, баюкала, как а́ти баюкает в мантии первых своих кла́нир, словно бы шептала струйчато, шорохом водорослей: «Утешься нереа́н, всё проходит» — но А́киле кла́ни Нумс успокоиться не мог. Желчь, растворённая в крови, жгла сердца, уничтожая разумные мысли, как Не́ри смывает горы, обращая их в кел. А́киле, паря в пяти или шести ве́нах от роскошных садовых прядей Ми́сы, над илистыми впадинами и синими холмами, свежей прелести нереанского утра не замечал. Стайки розовых мотыльков не радовали его, не трогали душу и не тревожили а̀скаск. Гнев заглушает голод и способен лишить разума даже самого стойкого а́трана.

— Эй а́тран! — напоминал себе А́киле, сбавлял ход. Ненадолго. Жажда мести снова заполняла душу, снова желчь подступала к сердцам, толчки могучих мышц мантии вновь становились резкими. Если б попался А́киле в этот миг ненавистный келеа́н, топил бы его, душил бы медленно, а после, насмотревшись на мерзкие конвульсии сухопутника, перекусил бы пополам, чтоб потоком хлынула тёплая кровь, чтоб смешалась с водой и приятным вкусом порадовала а́скаск. Ненавистные келеи́р, сухопутники, гнусные строители гор. Ге́нзу келеи́р…

— Эй а́тран! — снова напомнил себе А́киле: «Я жрец!»

Жрец не имеет права на гнев, когда народу угрожает гибель, жрец должен пройти по кромке воды, говоря Вышнему слово, и одной силою слова опрокинуть Проклятые горы в бездну. Призвать Уборщиков…

— Ахн! — с водой раздражённо выплюнул А́киле кла́ни Нумс. Уборщиков призывал уже, бесполезно. К горам не идут, как ни заклинай; гнусный келеа́н оградил подножия Стеной Боли, на отрогах посадил несца́тлаз — бессонных убийц, и теперь никто не смеет приблизиться к предгорным долинам, даже а̀тран А́йса Вышнего. Что же будет, когда придёт время алцера́минз? Не сойтись нереа́ну с нереа́ной в прекрасных предгорных пещерах, не сплестись, творя а́минз, не произвести на славу великой Нерѐи новое поколение Нереи́р… И народ сгинет.

— Ахн! Нахн! — Акиле плевался водой, рывками продвигаясь в глубины, куда не дозволено было спускаться никому, кроме потомков Ну́мы. Только они знали, как обращаться к Вышнему. Знали слова. Только они, тщательно охраняя истину от непосвящённых, помнили, что слов недостаточно. Если зовёшь А́ти-А́йсис без великой любви, она не приходит. Если А́па-А́йсис отдаёшься без самоотречения, он не примет. Если взываешь к Ца́тмелх-А́йсис, не пылая праведным гневом… Он придёт, но цат его падёт на тебя самого, не найдя цели.

А́киле кла́ни Нумс пылал гневом, сгинуть был готов под ца́том, лишь бы утащить с собой в ги́нзу проклятого келеа́на. Он хорошо запомнил его запах, узнал бы даже в мутной горной воде. Много раз представлял, как расправится с негодяем, если подстережёт у подножия гор и если тот по странному обычаю келеи́р полезет в воду и станет нелепо сучить слабосильными вени́р у самой кромки воды, оскорбляя непристойными движениями великую Не́ри. Келеа́н оказался хитрее — посадил на отрогах гор своих насца́тлаз. Теплокровный убийца. «А́лнес цу́а, келеа́н», — думал А́киле, приближайся к святилищу Вышнего. Время не терпит, А́йс восходит над лоном Не́ри, теплеют течения, скоро заиграет в крови нереи́р а́минз, и тогда их не удержишь — погибнут у Стены Боли или обезумев выбросятся на безводные горные склоны. Ничего более не оставалось жрецу — только на Ца́тмелх-А́йсис надежда. Разве не благородная цель — извести врага народа, под цат пустить его бессонную стражу и смешать Проклятые горы с келом? Нет, Ца́тмелх мудр, он возьмёт келеа́на и не тронет благородного А́киле кла́ни Нумс, а́транис Нереи́р.

Движения жреца стали плавными не только потому, что вода на такой глубине непослушна, — тёмный тёплый свет храма настроил его на торжественный лад. Он поплыл вдоль купольного навершия, опустился к алтарному проёму, привычно восхитившись — повсюду ил, а дно вокруг святилища чисто. Он расслабил макве́нас, обвил колонны рабочими щупальцами. Зу́леивена и зу́прхвена протянул во всю длину, чтобы легли на тёплую зеркальную гладь алтарной плиты. Как учил а́па Ну́ма, к биению сердец прислушался, считая: «Зу… Зал… Ци… Зу… Зал…» — и сердца послушно вошли в ритм Великой Триады. «А́тиа́паме́лха́тиа́паме́лх…» — гудел без голоса, одним а́скаск, жрец. В мозгу родился тёплый шарик зрения атрани́р, стал шириться, и когда жрец увидел ворота Великой Триады, он запел:

А́лкацр, А́йсэ, зу́леивена!

А́йс ама́лпан кацр.

А́лкацр А́йсэ зу́пхрвена!

А́йс ама́лпну кацр.

Ка́пит А́йси а́травенис

А́лик э́йле аскс!..

Он пел, не замечая, что макве́нас названных шупалец присасываются к алтарной плите. Он перестал видеть. Ему казалось, тела у него нет, есть обнажённая душа, приникшая к алтарю зрением атрани́р. Вместо плиты перед ним открылся вход святилища. Страх перед Ца́тмелхес прошёл, гнев ударял поочерёдно в каждое сердце А́киле кла́ни Нумс: «Зу!.. Зал!.. Ци!..» — ему мерещилось, он чует мерзкий запах врага, ищет его и вот-вот найдёт. Ему казалось, он сам цат и сам целится собою в ненавистного келеа́на. В тот миг, когда он готов был ударить, свершилось — на зов явился Ца́тмелх.

Холод…

***

Собиратель осознал себя, установил степень готовности — дрёма.

— Жнец! — послышалось ему, он понял: пришёл вызов.

Он сфокусировался в нужной части спектра, проверил входной поток, установил — вызов действителен, санкционирован, верен. Это не огорчило его и не обрадовало: Собиратель системы пересадочных станций бесстрастен. Он прочёл из сектора, где содержался загрузчик личности, сетевые координаты, установил местоположение и условия работы: конечная станция, доступ ограничен, только для бестельников высшего ментального класса, уровень секретности — чрезвычайный. Станция оборудована депозитарием средней вместимости, места для полной конденсации личности достаточно. Он проверил защиту — работала нормально; сосредоточился на процессе самосборки и завершил его успешно. Собиратель засекреченной конечной станции был готов к выполнению заказа.

Прежде всего он обследовал источник вызова и установил, что доступ осуществлён посредством внешнего портала, вызывают Жнеца, следовательно, сборку можно начать без проверки прав клиента — Жнец разберётся сам. Собиратель разослал по сети депозитариев циркулярный запрос компонентов личности, собрал отклики, оценил объём работы, отвёл место и начал сборку.

«Я, — подумал Жнец. — Снова я. Где я?.. Это депозитарий. Я помню, его называли…» Пустота, провал памяти. Как его называли?

Собиратель подключал блоки по мере поступления. Фрагменты массивной личности Жнеца хранились в тысячах тысяч депозитариев сети пересадочных станций вовсе не потому, что для хранения в одном депозитарии не хватило бы места. Никто не должен знать, что в сети живёт Жнец. Таков закон, установленный Учредителем.

«Где меня выбросило? Как всегда, неизвестно. Не всё ли равно? Какой-то депозитарий. Мы называли его… Вспомнил. Мы называли его мозгариумом. В шутку. Это шутка такая. Должно быть смешно, но мне не смешно. Почему?.. Не помню. Кто меня звал? Кто меня собирает? Я знал его раньше. Я называл его…» Собирателю безразлично, кого он собирает: Жнец, Строитель, Учредитель… В разобранном виде они ничто, в собранном виде они не здесь, а в мире. «Тесно, — думал Жнец. — И душно. И этот рядом. Вспомнил. Я называл его мозгляком. В шутку. Это такая шутка. Мне не смешно… Да. Мне не смешно, потому что бессмертные не смеются. Я условно бессмертен. Почему условно? Почему я ничего не могу вспомнить? Это так неудобно». Жнец транспонировал память так, чтобы высвободить место для размышлений, сопоставил известные факты и понял, почему так странно работает мышление — он не полностью собран. Мозгляк рядом — Сборщик. Когда он закончит сборку, память заработает нормально. И тогда можно будет посмотреть, кто там в мире. «Кто меня вызвал? — думал Жнец. — Надо будет узнать. Но сначала вспомнить, почему я бессмертен условно. Если условие моего бессмертия не будет выполнено, я погибну. Плохо это или хорошо? Когда-то я точно знал хорошо это или плохо, но теперь не помню. Возможно, надо дождаться конца сборки. Потому что, помнится мне, условие какое-то странное. Я имею право на бессмертие до тех пор, пока… Да, я вспомнил. Я бессмертен, пока выполняю поручения и подчиняюсь закону. Ничего странного нет в таком условии, что же кажется мне нелогичным? Поручения или закон? Что мне поручают?»

Сборка подходила к завершению, сборщик работал размеренно, он не умел нервничать и торопиться.

«Я ликвидировал?.. Да, было. Устранял… Да, такое делал тоже. Рассеивал. Давил. Растворял. Лишал связности. Хаотизировал. Уби…»

Сборщик переместил готовую копию личности из депозитария в исходящий поток и приступил к проверке аутентичности.

«Вот почему условие бессмертия кажется алогичным. Я убиваю ради бессмертия. Если вдуматься, потери логики нет, так и должно быть. Убийца бессмертен, чтобы смерть его не пугала. Боюсь ли я смерти?» Сотни тысяч казней: рассеяния, подавления, хаотизации… «Нет, всё в порядке. Чужая смерть мне безразлична, следовательно, бессмертие можно считать безусловным. Очень хорошо. Долго ещё мозгляк провозится? Кажется, я начинаю понимать…»

Сборщик подтвердил готовность, исходящий поток был сброшен в порт, а личность Жнеца изгнана из депозитария в мир.

***

«Кто разбудил меня? Ты? Кто ты такой, чтобы звать Жнеца?»

Страх пронзил А̀киле до самых кончиков вени́р. Когда Ца́тмелх-А́йсис спрашивает, лучше ответить. «Эй а́тран…» — ответил Акиле: «Я жрец». «Посвящённый? Почему тогда боишься?» Никогда Акиле не думал, что Цатмелх так ужасен. Его взгляд, холодный как вода недоступных глубин, проникал в душу, ощупывал явное и потаённое: гнев, страх… Сомнения шевельнулись на дне души А́киле кла́ни Ну́мс — так ли уж бесспорно его жречество? Так ли чист гнев? Так ли он уверен в необходимости убить келеа́на? Терзаемый сомнениями нереа́н хотел ответить: «Смерть сухопутнику! Я жрец!» — но а́скаск свело судорогой, не получилось выдавить ни звука.

«Я спрашиваю тебя, почему ты боишься».

Равнодушный негромкий голос. Пытка. А́киле, борясь из последних сил, вспомнил запах келеа́на, испытал новый приступ ненависти, но сомнения… «Можешь не отвечать, я вижу. Ты не уверен в своей правоте». Это было правдой, но жрец уже не владел собой. Невозможно остановить пущенный в ход цат, даже когда ты цат и ца́тмелх в одном лице. «Ты не серп, ты жертва».

— Цу ноца́т, цу кле́ва, — услышал Акиле, и сердца схватило непереносимой болью.

— Эй кле́ва… — начал он. Звук не вышел. Телом жрец более не владел, А́киле кла́ни Нумс не стало.

Четвёртый сноп

«Неудобное тело, — размышлял, исследуя новое воплощение, Жнец. — Такое уже было. Давно или недавно? Какая разница, если хорошо помню. Тело кислозависимое, перемещаться может только в жидкой среде. Волновые способности на троечку. Абориген. Такому наизнанку надо вывернуться, чтоб подключиться к порталу. Разговора не выдержал. Жаль мне его? Нисколько. Казалось бы, я в его теле, эмоции должен получать. Почему никогда нет эмоций? Этот вопрос я когда-то обдумывал и решил — ментальный спектр с телом не совпадает, вот почему. Железы его… Что он чувствовал? Страх, гнев… Видеть-то я вижу, понять могу, но ощутить… А надо ли? Я получил задание, по закону должен исполнить. Что мне известно? Запах сухопутника. Где его найти, тоже известно. В полутора тысячах щупалец северо-восточнее, возле гор. Абориген считал риф горами. Пока не выйду на цель, нельзя бросать тело, иначе не найду по запаху жертву. Скучное задание: найти и… Что заказчик хотел сделать? Ну-ка. Ага. Сдавить щупальцами, медленно увеличивая нагрузку, лишить возможности дышать, затем разделить на две части. Не интересно. Делал подобное много раз. Но заказ есть заказ, по закону права выбора способа устранения я не имею. Что это за мелкота?

Жнец засёк стайку местных кислозависимых организмов, очевидно — бездумцев, оценил, как реагирует тело. Пища. Он слегка изменил курс и дал телу насытиться. Во-первых, нужно следить за состоянием телесного обиталища — неизвестно, сколько времени уйдёт на выполнение заказа; во-вторых, информация о способах охоты лишней не бывает; в-третьих, просто интересно.

Оказалось, ничего особенного. Охотой такое поглощение называть стыдно. «И хватит. Не нужно досыта, снизится чувствительность, тело будет слушаться хуже. Вот горы». Он вынырнул, отметил, что в газовой среде тело чувствует себя неуютно, но запахи улавливает сносно. С оптикой хуже — искажена перспектива. Он нырнул и пошёл к объекту на максимальном режиме. Глаза прикрыл, чтобы не отвлекаться, одной акустики хватит: потерять уродливую посудину невозможно — канат скрипит, гудит от ударов воды металлический корпус, шумят какие-то механизмы, слышно даже нечто похожее на речь, но разобрать нельзя. Такого языка абориген не знал, хотя… Жнец заметил: меняется состав крови: тело готовится к нападению. Эти существа — враги. Ну-ка… Он вынырнул, взял запах. Так и есть. Цель найдена, дело за малым. «Скучно. Новой информации ноль. Разве это охота? Нисколько не интересней ловли тупых вододышащих бездумцев, которые, даже оказавшись в желудке, не понимают, что их съели. Цель на посудине, осталось уловить ментальный образ, затем, пользуясь ментальным столбом тела, надстроить себя чем-нибудь подходящим для газовой среды и выполнить поручение. Может, для поиска и наблюдения выбрать что-нибудь эдакое? Архаичное, из кислозависимых беспозвоночных, или наоборот — бестельника нейропаразитического типа, чтоб заодно понаблюдать изнутри…»

Жнец выскочил из воды ещё раз и в краткий промежуток времени, пока тело двигалось над гребнем волны, понял: вот цель, искать не нужно. Наблюдение тоже ни к чему. Цель скучная: теплокровное животное углеродного цикла, слишком слабое, чтоб интересно сопротивляться. Никакой новой информации не будет: очевидно, что ментальный образ связан с гипертрофированным верхним нервным узлом. Такой цели Жнец не помнил, но разобраться будет несложно и без наблюдения. Да вот он, его ментальный образ.

Цель возле защитного ограждения посудины возилась с каким-то варварским приспособлением, живо напомнившим Жнецу стрекало веганского скрытня. Найдя место прикрепления ментального столба цели, Жнец поставил метку. Потерять цель он теперь не мог. Головоногое надоевшее тело рухнуло в воду по ту сторону от водного гребня. Наконец-то можно его оставить. Выбрать что-нибудь для атаки, и…

Воспоминания о веганской живности придали мыслям новое направление. В системе Веги Жнец бывал часто и никогда не оставался без информационного улова, охота в тех краях необычайно интересна. Взять хотя бы веганского амальгадилла. «Почему бы не устроить нечто подобное здесь?» — внезапно подумал Жнец, и эта идея ему понравилась. Действительно: почему нет? Закон оставляет выбор надстройки на усмотрение исполнителя. Разобрать этот живой мешок со щупальцами…»

***

Покидая бар, Роберт Корк глянул на упившегося Ёсю. Труп, бесчувственная тушка. Зато не помешает. Роберт с трудом прихлопнул дверь — ветер, рвёт из рук. Хватаясь за леера, добрался до входа в рубку, приоткрыл стальную створку, протиснулся, но дыхание перевёл только запершись изнутри. Никакой радости в сезон ветров от прогулок по верхней палубе.

— Фу-у! Так. Дать «добро» Быстрицкому, пусть выгружает. Отстрелить вешку…

Он поколебался: сначала бы отстрелить вешку, а потом уже слать сообщение, но лишний раз высовывать нос наружу не хотелось.

— Я быстро. Где ты тут, моя хорошая?

Роберт отыскал ракетницу, проверил заряд, шустро отстучал сообщение: четыре двойки. К приёму груза готов.

— Сейчас буду готов.

Дождался подтверждения, ракетницу сунул за ремень и спешно покинул рубку. Грузовик идёт по касательной траектории, если к подходу не будет на рифе вешки, Быстрицкий не сбросит контейнер.

— Сбро… сит… — задыхаясь против ветра, проговорил Корк.

Три шага до борта, схватиться покрепче, вытащить пукалку, прицелиться и пальнуть. Можно бы и не особо целиться, но хочется, чтобы контейнер лёг вон там. Сбросить-то он сбросит и со второго захода, но вони будет — на всю Ассоциацию. Подумаешь, важная какая фигура — командир грузовика. Сидит сейчас за пультом, жаба жабой. «Сюда бы его», — подумал Роберт, вытаскивая ракетницу. Попасть хотел во-он туда, в промежуток между островками. Думал о том, что Быстрицкий всегда хвастался точностью выгрузки, и что не выгрузкой называл, а бомбометанием. Прикидывал, что творится возле скал: течение сумасшедшее, ветер швыряет хлопья пены. Даже головоногий туда не рискнёт сунуться, не то что…

— Лёгок на помине! — выкрикнул Корк, приметив выскочившего из воды акуана. Близко. «Что ему понадобилось? Как он вообще здесь оказался? Пугалки же поставлены… Из воды выскакивает. От ультразвука обезумел? Плевать, ведь не запрыгнет на борт».

Роберт примеривался выстрелить, но мешало ограждение. Он сдвинулся правее, где не было сетки, прицелился, но странный звук заставил его ещё раз глянуть на головоногую гадину. Чудище вырвалось из воды с рёвом, щупальца вытянуты, и…

— Что такое? — в растерянности спросил Корк.

Гад и не думал падать в воду, летел, как ракета из ракетницы, прямо на Роберта. Перемешанная с сепией вода лилась в волны, как из выжатой мочалки. Вдруг что-то странное произошло с телом: оно на лету вывернулось, точно резиновая перчатка, растопырило щупальца…

Корк, издав перехваченным горлом скрип, машинально наставил ракетницу на десятилучевую звезду с раздутым слизистым мешком в центре. Ему показалось — вот сейчас этот тошнотворный ком налетит, собьёт с ног, но — Вспышка! Вспышка! — взорвавшийся клубок дёрнуло в сторону, швырнуло в борт и перевалило на палубу, как нитки обрывая ванты.

«Я же не выстрелил!»

Роберт ничего не слышал. Вместо свиста ветра, рёва, грохота — ватная тишина. Заложило уши? Отвратительный клубок корчился на палубных досках, комкался, сочась струями чёрного дыма. Облако почему-то не отнесло ветром — оно сгустилось, скрутилось в штопор, хлестнуло хвостами, снёсло мачту вместе с паутиной снастей. Из дымного клубка вынырнуло сверкающая щучья…

— А-а! — заорал Роберт наставив ракетницу на…

«… пасть!» На зеркальную безглазую, с широким лобным щитком голову зверя легли оранжевые блики — сияние Альраи. Роберт нажал гашетку. Давил и давил на неё, словно в запасе было сколько угодно ракет, а не одна единственная вешка. Хоть и без прицела, а попал. Огненный шарик шарахнул зверю в пасть, но это не произвело на него никакого впечатления. Вешки как не бывало. «Сглотнула и не поморщилась, — в панике думал Корк. — Что же теперь бу?..» Вешка не пропала даром. Прошла насквозь, саданула прямиком в судовую надстройку. Тут Корк наконец понял, что не стрелять надо было, а бежать. Повернулся, захромал против ветра к лестнице. Тварь нагнала одним рывком, толкнула в спину, повалила. Роберта придавило к палубе, обожгло холодом; он завопил, не помня себя.

***

«Занятно, — думал Жнец, рассеяв и снова сгустив амальгадилльское тело, чтобы пропустить ракету сквозь. — Кажется, он выстрелил от страха. Смешная нервная система, слабенькая. Ментальный столбик тоненький, о полном доступе не может быть и речи. Поиграть с ним? Эта штука в верхней конечности — оружие, но убивать он не хотел. Голосит от страха. Нет, такой амальгадиллу не противник. Поговорить с ним, забрать память? Ну что там у него может быть полезного… Э, друг! Убежать тоже не выйдет. Дать ему спрятаться, потом найти? Детские игры. Ну его, надоел». Жнец догнал зверька, играючи повалил его, прижал к посудине. Позади что-то хрустело и скрежетало. «Я что-то там задел, когда собирал тело. Интересно, он тут один был? Убрать свидетелей… Вообще-то лень. Судя по поведению этого растяпы, амальгадилла он видит впервые. Ладно, после разберусь. Брыкается, тяжело ему. Занятный зверёк. Есть в нём что-то знакомое. То ли я охотился на таких когда-то давно, то ли… Спешить некуда, если уж подключился, надо с ним поговорить. Раздавить, задушить и разорвать надвое всегда успею».

— Не дёргайся, это бесполезно, — сказал жертве Жнец через ничтожный ментальный столбик.

«Кто ты?!» — источая волны животного страха и корчась, спросил зверёк. Жнец видел амальгадилла глазами жертвы и жертву зрением амальгадилла. Это было занятно, в высшей степени занятно, кроме того, нечто шевельнулось в обширной памяти убийцы: тело жертвы передавало через верхний нервный узел что-то такое…

— Я смерть твоя, — нежно проговорил Жнец, и ощутил вдруг, как прихлынул страх: не осознал, а именно ощутил: тяжесть, холод, боль. Страх, многократно усиленный мощным разумом Жнеца, перекинулся в амальгадилльское тело. Отклик был молниеносным.

***

Циммерман прекрасно знал, что такое веганский амальгадилл, хоть и не приходилось никогда имеет дело с этим чудом природы. В системе Веги был пролётом; только и хватило времени на обзорную экскурсию. Реалы про местную фауну туристам конечно показывали, не с учебными даже целями, а просто чтоб не скучали. В развлекательном ролике Иосиф увидел, как амальгадилл разносит в пыль туристический лайнер первого класса, как мнёт и рвёт титановые переборки, словно они из бумаги, как людей высасывает, точно устриц из раковин.

Сомнений не было, Роберту уже ничем не поможешь, зверь прижал его к палубе бесплотным телом. Сомнений не было также и в том, что спрятаться от амальгадилла в плавучей гостинице негде. Иосиф приметил ракетницу шагах в трёх от сбитого с ног Роберта. Чепуха, чтоб устоять против такой зверюги, нужен «дезинто», да и то ещё неизвестно поможет ли. «На лестницу? Нет, заметит. По стенке? Какой ветрище. Осторожно. В рубку? Без толку. Не сезон, никто на твой SOS не явится, глупый Ёся. Чёрт меня понёс на эту планету. Кто знал, что здесь водится эта… Придумал! Аварийные ранцы!» Вообще-то аварийные ранцы больше похожи на кресла, но не в названии дело. В том дело, что вот они, по левому борту, в нишах. «В том дело, господа мои, — думал Иосиф, — что если сесть, пристегнуться и…» Он лихорадочно вздёргивал ремни и совал в пазы пряжки, рывком опустил щиток обтекателя, и только успел сунуть в чеку пальцы, как на корпус судна обрушился новый удар.

Не выдержали нервы, Иосиф выдернул чеку. Получив сиденьем под зад здоровенный пинок, потерял сознание; когда очнулся, увидел над собою пёстрый купол раскрытого парашюта.