Мари Милас

Натальная карта
(Случайности не случайны #3)

Здравствуй, мой дорогой читатель!

«Натальная карта» является полностью самостоятельной книгой, но входит в цикл «Случайности не случайны».

Предупреждение

Это светлая и добрая книга, но в ней поднимаются темы, которые могут оказаться болезненными для некоторых читателей. Берегите свое сердце и разум, ваше ментальное здоровье важно!

* упоминание и описание тревоги и депрессии.

* упоминание и описание смерти родителя.

* упоминание и описание самоубийства.

* упоминание и описание наркотической зависимости.

Посвящается

Всем тем, кто улыбается в свои плохие дни.

Знайте, плакать не стыдно

Плейлист

Love Story — Taylor Swift.

Just Because — Sadie Jean.

No Matter What — Jamie Miller.

Little Bit Better — Caleb Hearn, ROSIE.

Burning Down — Alex Warren.

Fairytale — Livingston.

Глава 1

Натаниэль

Три с половиной года назад

Я всегда знал, что дорогой Бог имеет на меня какую-то обиду. Кажется, он сидит наверху и играет в русскую рулетку, выпуская в кого-то холостые выстрелы, а для меня приберегая пули в лоб.

Возможно, в прошлой жизни я был киллером, а может, просто не уступал место старушкам в общественном транспорте, потому что это единственное оправдание тем минам, на которые мое тело и душа не перестают натыкаться.

Меня не назвать святым, у каждого есть свои грехи, и мои будут потяжелее прелюбодеяния. Но я искренне считаю, что нельзя посылать нестабильному человеку невинное существо. А именно такой я — нестабильный.

Парень сверху наградил меня маленьким человеком, девочкой, которую я прижимаю к груди трясущимися руками. Они не перестают дрожать уже несколько недель.

В ушах звенит.

Пот стекает по моему позвоночнику.

— Малышка, твои вокальные данные на высоте. Кто это? Ариана Гранде? Леди Гага? Адель? — Плач не стихает, а только набирает обороты. — Черт…

Она не перестает плакать вот уже… Понятия не имею сколько. Ее крики такие душераздирающие, что мое сердце бьется как сумасшедшее. Не говоря уже о том, что, скорее всего, я оглох на одно ухо. Как вообще ребенок, который весит меньше, чем одна моя рука, может издавать крик, сравнимый с громкостью воздушной тревоги?

— Господи, прости, если я чем-то тебя обидел. Знаю, что я не подарок, но… Я люблю тебя.

Я крепче прижимаю к своей большой груди крохотное тельце. Мой взгляд затуманивается. Это слезы? Взрослый мужчина плачет оттого, что не может успокоить ребенка. Что ж, это отличный сценарий какого-нибудь шоу для домохозяек.

Ладно, если моя девочка хочет, чтобы мы плакали вместе, то я, черт возьми, не против.

Но это мои первые и последние слезы, которые она увидит. И о которых я никогда ей не расскажу. Никому не расскажу. Потому что ей нужен отец, воплощающий в себе все качества и навыки супергероя. Обещаю, я стану железным человеком с нежным сердцем лишь для нее одной.

Она начинает замолкать и наблюдать за мной сквозь длинные ресницы. У нее серые глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения. Я успел это заметить, потому что, когда она плачет, они становятся цвета графита, но стоит прижать ее к груди и хорошо покормить, сквозь них словно пробивается свет, придавая им оттенок серебра.

Разноцветные глаза.

Когда-то похожие глаза стали для меня спасением.

Но эти станут надеждой.

— Мы справимся, Хоуп[1], обещаю.

Глава 2

НАТАНИЭЛЬ

В жизни существует множество вещей, находящихся за гранью моего понимания.

Ну, к примеру: зачем утром заправлять постель, если вечером ты обратно в нее ляжешь? Почему маленькие собаки намного злее больших? По какой причине люди решили, что монстры живут под кроватью, а не в шкафу? Или под ковром? А может быть, и вовсе за шторами, ведь эти штуки зачастую колышутся без видимой на то причины.

Но самый главный вопрос, который не дает мне покоя: почему дети такие злые?

Нет, серьезно, я просто искренне не догоняю, какого хрена какой-то маленький сопляк решил, что доброта равняется слабости? Почему дети с малолетства становятся похожими на акул, которые набрасываются на жертву при малейшем аромате страха и крови?

— Это уже третий случай за неделю! — В одной руке я сжимаю телефон, а в другой — розовый слайм.

Нужно же как-то снимать стресс, в конце концов.

— Я знаю, мистер Фриман, но это дети. Они еще слишком малы, чтобы уважать границы друг друга. Им всего от трех до пяти лет. Малыши только вливаются в социум.

— Ага, да, прекрасно. Только пока остальные вливаются, она плывет против течения.

— Вы всегда можете отказаться от детского сада. Некоторым детям не суждено приспособиться.

Некоторые педагоги просто не хотят работать, черт возьми.

Я сбрасываю вызов и поворачиваюсь к маленькому человеку, который смотрит на меня своими большими глазами цвета грозового неба. Сегодня они глубокого серого цвета, потому что грусть и печаль захлестывают это крошечное тело.

— Как насчет того, чтобы перед занятием по балету порадовать себя сладкой ватой и мороженым? — Я прикасаюсь к ее голове и погружаю пальцы в невесомую копну волос, похожую на созревший одуванчик. — Что скажешь?

Ноль реакции.

— Мы даже можем выпить колючей воды, хочешь? — Я противоречу своему правилу «нет газировкам», но все знают, что поднять настроение женщине (даже маленькой) может только дерьмовая еда.

— Да! Колючая вода! — Глаза моей дочери загораются быстрее, чем я успеваю моргнуть. — Она кусает за щеки, — хихикает Хоуп, обхватив ладошками свое лицо.

— Хорошо, тогда давай собираться, — усмехаюсь я.

Хоуп выбегает из гостиной и устремляется в коридор. Поворачивая за угол, она совершает дрифт, скользя по плитке.

С того момента, как моя дочь решила, что экстремально входить в этот поворот — лучшее развлечение дня, я неожиданно понял, что поседею раньше времени. Да что там говорить, думаю, первые седые волосы появились у меня в день ее рождения.

Не то чтобы я имел честь увидеть первый вдох своего ребенка. Если говорить откровенно, то меня лишили даже точной даты ее появления на свет. Я нашел Хоуп около своей входной двери, как рождественский подарок под елкой.

До сих пор помню тот день, словно он был вчера.

Я подъехал к своему дому и заметил непонятный предмет на пороге. Мне пришлось несколько раз протереть очки и глаза, чтобы поверить в то, что это детская автолюлька. Я шел медленными и почти невесомыми шагами, словно приближался к динамиту, который должен рвануть с минуты на минуту. Младенческий крик прорезал воздух, из люльки показались маленькие ноги размером с мой большой палец. Я подпрыгнул на месте и, наверное, прочитал несколько молитв. Одинокая малышка лежала в полусонном состоянии, смотрела на серое небо и… сюрприз — ждала меня.

«Ей около недели, может, чуть меньше, может, чуть больше», — сказал врач, когда я привез крошечную Хоуп, которая, наверное, при желании могла поместиться в моих ладонях. Либо у меня руки великана, либо мой ребенок — лилипут.

Хоуп до сих пор выглядит очень маленькой для своих трех с половиной лет. Самая низкая в группе детского сада. Самая миниатюрная в балетном классе. Самая замкнутая… Везде и со всеми, кроме меня (спасибо, Господи) и жен моих лучших друзей.

Аннабель и особенно Валери — ее феи-крестные. Они начали махать своими волшебными палочками с того момента, как я заявился на порог своего лучшего друга Макса с маленьким человеком в руках. Все остальные находятся в каком-то личном списке дерьма Хоуп, и она лишь иногда удостаивает их взглядом.

Я сломал себе голову, размышляя над ее характером. В какой-то момент так отчаялся, что начал изучать гороскопы, но даже здесь жизнь показала мне средний палец. Потому что, черт возьми, знак зодиака зависит от точной даты рождения, а ее знает только мать-кукушка, оставившая нашего — нет, моего — ребенка на пороге подобно продуктам из доставки. Лучше бы в записке, которую она так любезно засунула в одеяльце Хоуп, эта сука указала дату и время рождения, а не пафосную фразу: «Это был лучший секс в моей жизни».

— Папочка, рюкзак не застегивается.

Хоуп окликает меня своим тонким голоском, рассеивая пелену ненависти. Она обнимает блестящий белый рюкзак с Эльзой, откуда вываливается балетная форма и куча игрушек.

Я приседаю, чтобы хоть немного приблизиться к ее росту.

— Нам обязательно брать столько игрушек, Одуванчик? — ласково произношу я, перехватывая ее рюкзак с арсеналом кукол всех видов и подвидов.

— Коне-е-ечно. — Она широко распахивает глаза, словно не понимает, как такой глупый вопрос вообще мог прийти ко мне в голову.

Что справедливо.

— Хорошо, беги обуваться, я застегну.

Хоуп целует меня в щеку. В этот момент я становлюсь самым счастливым человеком.

Когда она убегает, я смотрю на торчащую голову Барби-наездницы и решаю, что сегодня она никуда не поедет. Достаю ее и прячу за подушку дивана. Вечером Хоуп обязательно обрадуется этой находке, а пока что я побуду отцом-обманщиком.

Хватаю с журнального столика ключи от своей новой машины. Радуюсь поездке как ребенок и победоносно застегиваю рюкзак.

Мы тратим еще пятнадцать минут на то, чтобы сквозь слезы Хоуп и мою дыхательную гимнастику договориться надеть кеды, а не шлепки с пингвинами, а затем устремляемся навстречу сахарной коме. Я молю Бога и всех святых, чтобы она не решила проверить в рюкзаке Барби-наездницу, потому что в таком случае истерика из-за обуви покажется всего лишь легкой встряской.

Хоуп резко останавливается около машины и с умным видом произносит:

— Заколка.

По-видимому, в нашей семье умна только Хоуп, потому что я ни хрена не понимаю.

— Что?

Хоуп закатывает глаза. Иисусе, она уже научилась закатывать глаза.

— Заколка, — произносит она громче с явным раздражением.

Мой разум лихорадочно пытается найти разгадку. Невидимая лампочка в голове загорается, оповещая о верном ответе.

Долбаная мигающая заколка с Хэллоу Китти. Валери где-то раскопала эту штуку, и последнюю неделю Хоуп не выпускала ее из рук. Она ела с заколкой, спала с ней же, купалась, ходила в туалет, а также цепляла мне на волосы в тех случаях, когда боялась потерять.

— Детка, — начинаю осторожно, — ты же знаешь, что Аннабель не разрешает носить на занятиях такие заколки.

— Только в машине.

Переиграла.

Я считаю от нуля до десяти, чтобы не взорваться, а затем беру ее за руку, и мы возвращаемся в квартиру, где переворачиваем дом вверх дном в поиске проклятой заколки. Потом проходим второй круг шлепок и заканчиваем истерикой из-за проверки Барби-наездницы.

Я не строг к своему ребенку, и, скорее всего, какой-нибудь психолог из ТикТока сказал бы: «Обращая внимание на истерики детей, вы теряете авторитет в их глазах и даете им поводы для манипуляций». Серьезно? Кто вообще в здравом уме может не обращать внимания на истерику своего ребенка?

Во-первых, мне дорога моя нервная система.

Во-вторых, Хоуп может манипулировать мной до конца моих дней, потому что я действительно готов положить весь долбаный мир к ее ногам, если в ответ меня будет встречать яркая улыбка с ямочками на щеках, а не пустое выражение лица.

Если честно, мне давно пришлось отказаться от всех этих «умных» видео о воспитании, потому что если после них проанализировать свои поступки, то звание «худший отец континента» гарантировано. А я и без того не могу претендовать на золотую медаль за родительство.

Мы быстро доезжаем до места назначения под аккомпанемент страданий Хоуп вместе с моим «давай просто успокоимся».

И вот наконец-то наступает сахарная гармония.

Мы сидим в сквере недалеко от балетной студии Аннабель, которую она недавно открыла. Теплый весенний ветер обдувает наши лица, а кусок сахарной ваты вылетает из пальцев Хоуп и застревает в ее волосах. Детский смех разлетается, как звон колокольчиков.

— Не шевелись, — хохочу я.

Мои пальцы пытаются аккуратно достать сладкое недоразумение из кудрей Хоуп, чтобы они не слиплись и нам не пришлось выстригать еще один клок волос. На прошлой неделе карамельная конфета уже забрала с собой часть ее шевелюры.

Подобно саперу, я успешно справляюсь с извлечением сахарной бомбы и протягиваю фанту Хоуп. Она делает глоток через трубочку, а затем начинает извиваться на своем месте с широко распахнутыми глазами.

— Колючая! — Ее голос переполнен радостным возбуждением. — Еще!

В моей груди разливается тепло, смывая тягость и дерьмовое послевкусие от событий сегодняшнего дня. Хоуп щурится от солнца, придающего золотое свечение ее кудрям. Она похожа на ангелочка с тех открыток на День святого Валентина.

— Папочка, тренировка, нам пора.

Иногда я думаю, что мой ребенок ответственнее меня.

— Верно, пойдем.

Она спрыгивает со скамейки, берет меня за руку, и мы идем в студию. Я смотрю на наши ладони, все еще удивляясь этому контрасту: большая — маленькая. Все еще удивляясь, что я отец.

Родитель, являющийся для нее гарантией безопасности, надежности, чертовой нерушимой крепостью. По крайней мере, вот таким я должен быть. А не тем, кто встречает новый день и сажает всех своих демонов на цепи, чтобы они не утащили его на дно.

Мы приходим в балетную студию. Аннабель прощается поклоном с детьми из предыдущей группы, а когда замечает нас, машет рукой. Хоуп оживает, слегка приподнимая уголки губ.

— Привет, как ваши дела? — Аннабель целует Хоуп в щеку, а затем обнимает меня.

— Я хочу окунуть в слайм всех детей, их родителей и воспитателей в детском саду. Чтобы они до конца своих дней доставали это дерьмо из волос, — шепчу ей на ухо, пока мы не успели разорвать объятия.

— Очень… антистрессово, — шепчет она в ответ.

Аннабель отстраняется и просит свою помощницу проводить Хоуп в раздевалку. Я целую свою девочку на прощание, нашептывая ей слова успокоения. Кто-то скажет, что эта чрезмерная забота до хорошего не доведет, но у меня не получается иначе. Как и любой родитель, я бываю с ней строг. Редко, но бываю. В такие моменты я превращаюсь из «папочки» в «папу».

— Я обязательно вернусь. Обещаю, — произношу слова, в которых она нуждается.

Я ни разу не бросал ее, но по какой-то причине Хоуп, как и мне, нужно это проговорить.

— Что случилось? — интересуется Аннабель, когда мы остаемся наедине.

Я запускаю руки в волосы и присаживаюсь на диван, расположенный около входа в балетный класс.

— Третий раз за неделю меня вызвали в детский сад, потому что чертов Билл перевернул на нее ведро песка. Ведро, которое дала ему Хоуп, потому что подумала, что он хочет с ней поиграть. Она пошла на контакт, а в ответ получила гранату. В понедельник Алиса или Мелисса, я уже запутался в этих именах, перекрасила волосы Эльзы в черный, а затем оторвала ей голову со словами: «Мама говорит, что все блондинки — тупые шлюхи». Откуда вообще пятилетний ребенок знает о шлюхах? И, напоминаю, Хоуп блондинка, — выдыхаю я сквозь зубы.

Аннабель садится рядом со мной и сжимает мою ладонь.

— Мне не нужно напоминать, что она блондинка. Я знаю ее с первых дней жизни.

Это правда. Все мои друзья являются почти что родственниками для Хоуп. Аннабель, жена моего друга Леви, рассказывала и показывала мне, как обращаться с маленькими детьми, потому что у нее самой их двое. Валери и Макс знали о малышах лишь то, что они… маленькие? Но каждый из них старался помочь чем мог. Лиам, лучший друг Аннабель и мой компаньон по безрассудной жизни, которая осталась в прошлом, часто был и есть мой ночной собеседник по фейстайму. Потому что он так же, как и я, какого-то черта не спит до рассвета.

— В среду Майлз нарисовал на ее ладошке член, потому что Хоуп дала ему не зеленый карандаш, а красный. Его мать уверяла воспитателя, что это небоскреб. Начнем с того, что я чертов архитектор и с уверенностью могу сказать, что это не небоскреб, и закончим тем, что мне на сто процентов известно, как выглядит член!

— Тише! — Аннабель оглядывается по сторонам, поправляя свои темные волосы, собранные в пучок. — Не ори это слово на всю студию.

С ворчанием я снимаю очки и провожу руками по лицу, откидывая голову. Затылок касается холодной стены, и мне хочется удариться о нее со всей силы, чтобы унять это долбаное давление в голове.

— Они чувствуют, что она другая, поэтому нападают. Ей три с половиной года, а я уже не могу…

— Нейт, успокойся. Ты отлично справляешься, Хоуп — счастливый ребенок, окруженный любовью. Просто… — она вздыхает, покусывая щеку, — просто для каждого родителя его ребенок самый лучший, самый красивый, самый особенный. Но в то же время ни один родитель не знает, как оградить своего ребенка от этого дерьмового мира.

Мы сохраняем молчание с пару минут, после чего Аннабель вновь говорит:

— Это только начало. Ты, наверное, сожрешь себя заживо, когда какой-нибудь парень вырвет ее сердце.

— Я вырву его член.

— Да тише ты!

Моя грудь вибрирует от смеха, но веселье быстро улетучивается.

— Я понимаю, понимаю… что дальше нас ждет еще множество трудностей, но мне сложно смотреть на то, как она не может постоять за себя и повыдирать волосы всем этим Мелиссам и Алисам.

— Я тоже никогда не могла так сделать, потом у меня появилась Валери.

О да, я наблюдал собственными глазами, как ее подруга отпинала одну сучку, когда та ударила Аннабель.

— Всему свое время, Нейт. — Она взъерошивает мои кучерявые волосы и встает. — Леви скоро привезет Оливию, дождешься его?

— Да.

Улыбнувшись на прощание, Аннабель уходит.

Леви — муж Аннабель, а также один из моих лучших друзей. Я познакомился с ним на первом курсе в колледже Бартлет и буквально заставил со мной дружить, угрожая расправой.

При поступлении мне выделили одиночную комнату, что для меня равнялось тюрьме или палате в психбольнице. Я ненавижу тишину и одиночество, потому что тогда тревога начинает пожирать мой мозг. Поэтому мне не составило труда написать заявление на переселение в другую комнату, в которой по счастливой случайности жил парень с хронически хмурым выражением лица.

Я был хуже жужжащей мухи. В конце концов он сдался и влюбился в меня по уши. По крайней мере, мне нравится так думать.

На самом деле Леви никого не любит больше, чем Аннабель. Это та любовь, построенная на всех основных правилах и канонах. Если Аннабель и Леви могут выиграть номинацию «Академическая любовь», то Валери и Макс претендуют на «Если мы не развелись из-за собаки, значит, прожили успешный день».

Я встаю и подхожу к стеклянной двери, ведущей в балетный класс. Моментально нахожу Хоуп и наслаждаюсь каждым ее изящным движением. Нежно-розовая балетная форма делает ее похожей на красивый цветок.

— Подглядывать нехорошо. — Тяжелая рука приземляется на мое плечо. — Ты же знаешь, что Аннабель запрещает смотреть, чтобы дети не отвлекались.

— Ну тогда я могу воспользоваться преимуществом дружбы с твоей женой и не бояться, что меня отсюда вышвырнут.

Я ухмыляюсь и поворачиваюсь лицом к Леви.

— Что-то случилось? Ты ушел из офиса как раз в тот момент, когда Макс подготовил документы.

Документы, которые я портил уже несколько раз, лишь бы не подписывать.

Год назад у Леви умер отец. Генри Кеннет был акулой в бизнесе и основателем строительной компании, в которой я и мои друзья работаем по сей день. Леви уже давно занимал пост генерального директора, но после смерти отца все акции стали принадлежать ему. Он всегда говорил, что мой талант и труд возвели компанию на новый уровень, поэтому решил сделать меня партнером и передать тридцать процентов акций.

Огромную роль сыграло то, что примерно полгода компанией руководил я, потому что смерть отца ударила по Леви намного сильнее, чем мы думали. Он готовился, ожидал, но все равно не смог с этим справиться. За несколько месяцев до смерти Генри Леви постоянно пребывал в Бристоле, словно чувствовал, что время и потерянные годы из-за непонимания безвозвратно ускользают. Он до последнего верил, что произойдет чудо и у них будет еще множество дней, когда сын и отец смогут сказать друг другу слова, которые были не высказаны годами. Единственное, о чем Генри Кеннет попросил перед смертью: любить своих детей больше, чем свои амбиции.

Именно этого, видимо, и придерживался Леви, когда пришел ко мне с предложением о сотрудничестве.

Мое мнение? Я до ужаса боюсь брать на себя такую ответственность. Что, если я сорвусь? Что, если упаду и не смогу подняться? Что, если гребаный негатив полностью поглотит позитив? Последний вопрос волнует меня сильнее всего.

— Ты уверен?

Леви тяжело вздыхает, потому что я задаю этот вопрос уже в миллионный раз, и каждый раз он отвечает:

— Мы дружим девять лет. Я уверен в тебе как в себе. Ты заслужил это место. И вдвоем нам будет проще со всем разобраться.

— Вдруг я тебя подведу.

— Тогда я прихлопну твой член дверью своего кабинета, в который ты так любишь наведываться без стука, — усмехается он.

— Господи Иисусе, я наложу вето на употребление этого слова в моей студии, — гневно ворчит Аннабель позади нас. — Леви, где Оливия? — Она посматривает по сторонам в поиске их дочери.

Друг оглядывается на свою жену, его лицо со скоростью света приобретает счастливый вид. Вполне возможно, что я даже могу увидеть мультяшные сердечки в глазах.

— Она с девочками в раздевалке. Сказала, что у Кейт есть новая сплетня, которую им нужно срочно обсудить.

— Им по шесть лет, какие у них могут быть сплетни? — хмурюсь я.

— О, ты даже не представляешь, — произносят они в унисон.

Прежде чем отпустить Аннабель обратно в класс, Леви притягивает ее к себе за ладонь, вырисовывая на ней их невидимое клеймо. Макс называет их сектантами, я же — просто влюбленными дураками.

— Пойдем проветримся, грех не насладиться редким солнцем в Лондоне.

Он прав, весна в этом году необычно солнечная и теплая.

— Мой организм с дефицитом витамина Д трепещет от счастья.

— Боже, мы стареем, раз заводим разговор о витамине Д?

— Ты мерил сегодня давление?

— Нет, но я слежу за своим пульсом.

— Неплохо. — Я отбиваю ему пять.

Мы выходим на воздух, ветер обдает нас ароматом цветущих деревьев, и я готов закрыть глаза в экстазе, если бы не…

— Что за… — начинает Леви.

— ЧТО ЗА ХРЕНЬ?

По всему боку моей машины, от передней фары и до задней двери, тянется царапина. Мне становится так больно, словно мне поцарапали сосок, а не кузов моей малышки из лимитированной серии.

Я существую в замедленной съемке, когда мой взгляд скользит дальше и натыкается на девушку, лихорадочно собирающую маркеры, стикеры, блокноты и еще миллиард разной канцелярии в свою сумку. Ее волосы цвета зрелой пшеницы отдают золотом при каждом движении ее тела, упакованного в белый комбинезон с ярко-желтыми бананами.

Что за цирк?

Я настолько шокирован, что не успеваю ее окликнуть, как она устремляется прочь на… велосипеде.

Глава 3

Хлоя

— Мама, я уже сто раз сказала, что больше не собираюсь встречаться с Оливером, — стону я, поглядывая в зеркало заднего вида.

Одного свидания с этим мужчиной хватило, чтобы отбить у меня все желание на любые контакты.

— Но почему? Нельзя быть такой категоричной, детка. Ты даже не дала ему шанса.

— Мама! У него Венера в Близнецах! Я что, по-твоему, сумасшедшая? Он потенциальный изменщик.

Вероятнее всего, я действительно немного с… приколом, но не будем об этом.

Мама давится водой и слишком драматично кашляет мне в ухо. Мой наушник искренне ей сочувствует.

— Как ты поняла, где находится его Венера? — спрашивает она озадаченно.

Я закатываю глаза.

— Спросила время и дату его рождения, очевидно.

— На первом свидании.

Это не вопрос, а лишь утверждение, приправленное долей сомнения.

— Да.

— Кошмар.

Я вздыхаю и предупреждаю водителей о повороте.

— Работаю на опережение и избавляю себя от негативной энергии.

А если точнее, то учусь на своих ошибках и предупреждаю катастрофу в виде моего парня, которого объезжает сексуальная блондинка с идеальными бедрами без целлюлита.

Спойлер: я никогда не была наездницей.

А вот Джон, мой бывший, видимо, яро их обожает. У него Венера в Скорпионе, что тоже вызывает вопросики, которые я решила проигнорировать.

— Ладно, я просто хочу, чтобы ты была счастлива, — тихо произносит мама.

— Знаю, и я действительно счастлива.

Вышеупомянутый Джон случился со мной год назад, но шлейф его поступка до сих пор живет в моей гостиной, которую я несколько раз вымыла хлоркой.

— Мама, я за рулем, позвоню тебе завтра. Передавай привет папе и скажи, что рассада помидоров зацвела, так что он может забирать ее обратно. В ближайшие лет двадцать я не собираюсь разводить огород у себя на подоконнике или в других местах. Целую!

— Хорошо, передам, — мягко посмеивается мама. — Целую, милая, будь осторожна.

Вопреки мнению мамы, я действительно счастлива (особенно в те моменты, когда все идет по плану).

Да, одинокими вечерами и еще более темными одинокими ночами в своей холодной постели мне хочется, чтобы рядом лежал какой-нибудь парень из рекламы «Армани» или на крайний случай H&M. Но нет ничего такого, с чем не справился бы ТикТок и бокал вина. Ладно, возможно, бутылка.

Я всегда была из тех девочек, что мечтали о свадьбе с того момента, как впервые увидели на витрине магазина свадебное платье с ужасными рюшами и юбкой, которая никогда не позволила бы невесте нормально сходить в туалет. Но для меня это все было неважно, мне просто хотелось до безумия блестящую, пышную свадьбу.

Я спланировала ее, когда мне было пять. Продумала каждую деталь — от заколки в своих волосах до канапе с черной икрой. Скромности мне явно было не занимать.

Я знала, под какую песню будет наш с женихом первый танец и во что мы будем одеты. Кстати, о женихе: в моем плане это был актер из сериала «Все тип-топ, или Жизнь Зака и Коди». Я выбрала Зака — уже тогда меня тянуло на сумасшествие.

У меня получилась огромная книга размером с Библию, куда я методично вклеивала картинки платьев и лицо Зака. Она до сих пор лежит в моей детской комнате в доме родителей. Но есть один маленький, совсем крошечный нюанс: вместо того чтобы выйти замуж и воплотить свои мечты об идеальной свадьбе, я организовываю идеальные свадьбы для других.

Если бы я была в комедийном шоу, то сейчас бы прозвучал звук сверчков.

Но все не так плохо, ведь счастье, праздники и любовь — мое второе имя. Главное, чтобы они были идеальными. Поэтому я действительно счастлива, и чем больше это повторять, тем скорее я в это поверю.

Помимо грез о свадьбе, меня всегда восхищала любовь. Любовь моих родителей. Любовь животного к своему хозяину. Любовь к природе. Просто любовь во всех ее воплощениях.

Мне нравилось смотреть на то, как люди любят друг друга, и это одна из причин, почему я не задумываясь стала организатором свадеб. Через мои руки прошли десятки пар, и, казалось бы, эмоции должны притупиться, но каждый раз мое сердце не переставало выскакивать из грудной клетки при виде первого поцелуя невесты и жениха.

Я всегда стараюсь быть лучшей. Не просто помощником и человеком на побегушках, а незаменимым свадебным другом для пары на время этого непростого и тревожного периода.

В ухе раздается трель звонка. Касанием к наушнику я принимаю вызов:

— Слушаю.

— Хлоя. — Мое имя произносится сквозь рыдания. — Это Рози, я на п-п-п-примерке, — всхлипывает невеста, у которой через три дня свадьба. — Платье не застегивается! Мой живот слишком огромный, он не должен был вырасти так быстро! — Рози издает вой, и я подумываю о том, что роды ближе, чем мы думаем. — Кого я вообще вынашиваю? То, что внутри меня, не может быть человеком, оно слишком быстро растет!

Невеста на девятом месяце беременности, и для меня все еще загадка, как она передвигается с таким огромным животом, не говоря уже о том, чтобы влезать в платье с корсетной частью в области груди.

— Рози, милая, давай прекратим истерику. Все в порядке, я забронировала тебе платье на размер больше. Ну знаешь, на всякий случай. Мне осталось ехать буквально пару минут, и мы со всем разберемся. Хорошо?

Все под контролем. Все по плану. Я это предвидела.

Рози громко высмаркивается и издает еще один всхлип.

— Это было то платье, которое ты забронировала. Консультант не смогла протолкнуть меня в первое и сказала, что на мое имя есть еще одна бронь. М-м-мы не смогли пролезть и в него, — задыхается Рози.

Что ж, а вот это уже действует на меня отрезвляюще.

Есть одна черта моего характера, которая никак не укладывается в специфику моей работы: я ненавижу, когда все идет не по плану. Чаще всего, с вероятностью 99,9 процента, мне удается предвидеть все возможные промахи и чрезвычайные ситуации и заранее подготовить альтернативные варианты.

Я почти научилась не поддаваться панике, но иногда такие моменты немного сбивают меня с пути. И, по ходу, в буквальном смысле. Ведь именно в данную минуту я теряю равновесие и со всей скорости врезаюсь в красивую изумрудную машину, рядом с которой побоялась бы даже дышать, чтобы ее дорогие стекла не запотели от моего дешевого воздуха.

Педаль велосипеда оставляет огромную царапину вдоль всего кузова, сопровождая это звуком, являющимся предвестником открытия моей кредитной карты. Я никогда в жизни ей не пользовалась. Потому что она создана для тех людей, которые не умеют распределять свои денежные средства. А я умею. У меня все под контролем.

Но не сегодня.

Дыхание учащается, паника начинает скользить от кончиков пальцев на ногах и до макушки головы. Мои колени ударяются об асфальт, предательское транспортное средство приземляется рядом. Планеры, разноцветные стикеры, мультяшные скотчи и множество текстовыделителей становятся свидетелями моего провала, рассыпаясь по дороге.

В глазах темнеет.

Хаос.

Все идет не по плану.

Пульс отбивает чечетку в висках, пока я дрожащими руками собираю свои вещи.

В ушах стоит гул. Пространство размывается, мозг отключается.

Я не понимаю, в какой момент прихожу в себя, но четко осознаю, что уже кручу педали и, вероятно, являюсь преступницей, скрывшейся с места аварии.

Звезды были правы: зеленый — явно не цвет сегодняшнего дня.

Глава 4

Натаниэль

Она усердно крутит педали, словно собирается выиграть марафон по велоспорту. Ее шелковистые волосы развеваются, как в кино. Шорты комбинезона приподнимаются при каждом движении ноги, оголяя подтянутые бедра.

Стоп.

Заново.

Я опять теряю концентрацию.

Фрагмент ее фиаско, зафиксированный камерой видеонаблюдения, прокручивается снова и снова, но каждый раз эта загадочная девушка отвлекает меня своими ногами.

Что я пытаюсь найти? В идеале — ее лицо. И что дальше? Отличный вопрос.

Прошла неделя, а я все еще гипнотизирую царапину на машине и прокручиваю это видео. Ракурс не позволяет определить личность девушки с красивыми ногами и чертовым канцелярским магазином в сумке.

— Количество просмотров не заставит ее повернуться к камере, — монотонно произносит Макс, не отрывая взгляда от бумаг на столе из красного дерева. В его кабинете уютная атмосфера… деревни? Несмотря на то что тут идеальный порядок и весь интерьер выполнен в строгих кофейных тонах, заходя сюда, мгновенно чувствуешь тепло и аромат древесины вперемешку с осенней листвой. — Стоит ли напомнить, что у тебя есть свой кабинет, где ты можешь продолжить заговаривать это видео?

Макс, как и я, работает в GK group. Он корпоративный адвокат, или просто ангел-хранитель наших патентов и договоров. Там, где мы с Леви бросаемся в омут с головой, в проектирование или реставрирование зданий, Макс сканирует договоры, выискивая подводные камни и разгребая все наше дерьмо.

Его ворчание по поводу того, что у меня есть свой кабинет, можно даже посчитать милым. Потому что моя задница находится в его бархатном кресле уже пару часов, и он все еще меня не выгнал. Даже тогда, когда я хрустел яблоком, явно отвлекая его от кучи умных слов в документах, и тогда, когда моя нога нервно отбивала ритм, однозначно действуя ему на нервы.

Макс крутит обручальное кольцо на своем пальце, затем отрывает взгляд от документов, чтобы набрать сообщение на телефоне. Адресатом наверняка является его жена Валери. Искренняя улыбка появляется на лице друга, после чего он собирает документы и встает из-за стола.

— Ты куда?

— Я на сегодня закончил. Мы с Валери идем в парк аттракционов, и мне еще нужно купить ее вонючий попкорн.

— Почему ты произносишь слово «вонючий» с улыбкой?

— Потому что я люблю ее. — Он произносит это так естественно, абсолютно не задумываясь над ответом.

Искры зависти пытаются пробиться сквозь мое равнодушие, но быстро исчезают.

Макс чуть ли не подпрыгивает от радости, когда направляется к двери. Так выглядят все влюбленные? Я думал, что любовный дурман должен со временем рассеяться. Но они с Валери женаты почти четыре года, а мой друг все еще подпрыгивает, как зайчик Дюраселл.

Уверен, что после рабочего дня, когда я встречаю Хоуп, у меня тоже наблюдается чересчур возбужденная походка.

Потому что я ее люблю.

Когда мама расчесывает мягким прикосновением руки мои вьющиеся волосы, мое сердце тоже трепещет.

Потому что я ее люблю.

Но Макс любит не свою дочь или маму, он любит свою женщину. Леви любит свою женщину.

А я не знаю, каково это: испытывать такие сложные и всепоглощающие чувства к постороннему человеку, и мне сложно это понять. В моем сердце и постели есть место только для одной маленькой женщины. Она все еще приходит ко мне по ночам, таща за собой плед.

На многие годы удовольствие и любовь, да и другие человеческие чувства потеряли свою привлекательность из-за беспорядка, сопровождающего меня. Не говоря уже о том, что я не могу представить ситуацию, при которой впущу женщину в нашу с Хоуп жизнь.

— Я пойду к Леви. Увидимся завтра.

— Леви уже ушел. Иди домой, Нейт. — Макс встречается со мной напряженным взглядом. — Хоуп у твоей мамы сегодня?

— Да.

Сегодня я послал к черту детский сад и отвез Хоуп к своей маме. Они отлично ладят, несмотря на то что моя дочь косо смотрит на родную бабушку.

— Иди домой. Отдохни. У тебя под глазами синяки чернее тучи.

— Я не устал.

Я готов свалиться с ног, но мне не удастся заснуть в пустой квартире. Обычно сон навещает меня только в том случае, когда заряд моего аккумулятора уходит в отрицательное значение. Если такое вообще возможно.

В конечном итоге я поеду к маме, но и в ее доме я тоже не засну. Только по другой причине.

Макс не сводит с меня глаз.

— Ты принимаешь лекарства? Что говорит доктор Хилл?

Отработанная до совершенства улыбка появляется на моем лице.

— Все прекрасно, я в норме. — Горло изо всех сил старается избавиться от кома, который бесполезно сглатывать.

— Ты же знаешь, что я могу ему позвонить, верно? — Макс складывает руки на груди и хмурится, как строгий родитель.

Стоит отметить, что у него нет детей, за исключением меня и его собаки Брауни. Он просто слишком заботливый — во всех отношениях — человек.

— Еще можешь проверить, чищу ли я на ночь зубы, папочка.

— У нас один дантист, так что в теории я бы мог.

Я фыркаю от смеха и подталкиваю его к выходу:

— Иди отсюда, а то Валери опять окажется за решеткой в полицейском участке.

Она у него дама… с огоньком.

Макс весело хмыкает, а затем, хлопнув меня по плечу, уходит.

И остаемся только я, ненавистная тишина и видео с блондинкой с красивыми ногами. Нет, видео, на котором ярко-желтый велосипед таранит мою изумрудную великолепную машину.

Я ухожу из кабинета Макса, от которого веет порядком, и захожу в свой, где царит хаос. У меня нет сверкающих люстр, бархатных диванов и тех огромных отполированных до блеска столов, которые так любят мои друзья.

В моем пространстве все просто.

Простой стол из «Икеа», такой же обыкновенный пластмассовый стул с подушкой, чтобы моя задница не превратилась в плоскость, и множество настольных ламп. Напротив окна стоит кульман, потому что я, наверное, вышел из восемнадцатого века, раз до сих пор предпочитаю чертить от руки, а только потом пользоваться цифровым моделированием.

Я принимаюсь за работу, прихватывая по пути зеленое яблоко из вазы на краю стола, заваленного грудой бумаг. Документы, множество заметок и наброски, сделанные во время моих творческих порывов, ровным слоем покрывают поверхность. Но даже сквозь весь этот бардак первое, что бросается мне в глаза и смотрит на меня с осуждением, — договор о партнерстве GK group.

На котором до сих пор нет моей подписи.

Я откусываю яблоко, методично пережевываю и не отвожу взгляда от слов «обязуется», «дает гарантию», «понимает и принимает ответственность».

Почему Леви уверен во мне, когда я не уверен, что смогу встать с кровати следующим утром?

«Потому что ты многие годы вставал. Потому что ты уже больше трех лет имеешь стимул жить. Потому что ты в порядке», — скандирует доктор Хилл где-то на задворках моего разума.

Мне просто нужно еще немного времени. Просто чтобы быть уверенным. Я обязательно подпишу, но не сегодня.

С этими мыслями я переключаюсь на проект в Швейцарии. Пока делаю расчеты, несколько раз заставляю себя не отвлекаться и не думать о велоспринте. О солнечных локонах волос. О красивых, черт возьми, ногах.

Господи, я не помню, когда в последний раз мое внимание и интерес так долго были прикованы к человеку, который не является Хоуп.

Абсурд. Это просто какая-то студентка с любовью к бананам и разноцветным маркерам. А еще она нарушительница. Но тогда почему я до сих пор не обратился в полицию?

Так, продолжаем работать. Вопросы, на которые ни у кого нет ответов, оставим на потом.

Спустя множество часов я наконец-то заканчиваю расчет прочностных характеристик сооружения и решаю, что моя сила воли тоже достаточно прочна, раз телефон все еще находится в моем кармане.

За окном давно темно. Хоуп наверняка уже спит, а мою грудь сдавливает оттого, что сегодня она не сможет прийти ко мне, если ей что-нибудь потребуется. Ночью это бесконечное «папочка, пить» чаще всего превращает меня в злого огра, но в такие моменты, как сейчас, я хочу, чтобы у нее всегда была возможность прийти к своему папе. Даже если она целую вечность сначала просто смотрит на стакан с водой, а потом пьет ее так громко и жадно, что нас слышит весь жилой комплекс.

Это такой странный парадокс родительства: уставать и не иметь пространства для простого человеческого вздоха, но до скрежета в груди скучать по своему ребенку спустя пару часов разлуки.

А ведь я даже не рожал Хоуп, в отличие от женщины, от которой напрямую зависело сердцебиение моего ребенка. Она не была частью моего тела девять месяцев. Я не просыпался от того, что она пинается, или что там делают дети в животе. У меня не было с ней… связи. Во всех смыслах этого слова.

И я боюсь, что этой связи нет до сих пор. Мой ребенок не почувствовал любовь, когда сделал свой первый вдох. Это убивает меня на протяжении трех с половиной лет, но в то же время заставляет быть лучшим мужчиной для нее.

Я хочу, чтобы она всегда знала: что бы ни случилось, у нее есть папа. У нее есть вся моя любовь.

Именно поэтому спустя двадцать минут я заезжаю на улицу моего детства. Сейчас уже почти ночь, множество машин занимает все парковочные места вдоль дороги, поэтому мне приходится припарковаться на соседней улице. В нашем районе у каждого дома есть подъездные дорожки, но они не вмещают два транспортных средства. А машину мамы я выселить не могу.

Дохожу до места, в котором мне на протяжении долгого времени не удавалось сомкнуть глаз без кошмаров. Места, которое хочется сжечь и никогда не вспоминать. Однако мама слишком любит этот дом, а я люблю ее. Поэтому он все еще стоит во всем своем великолепии на фундаменте, заложенном моим отцом, и хранит в себе худший день моей жизни.

Мама в пушистых тапочках появляется на пороге раньше, чем я успеваю дойти до дома. Боже, у этой женщины есть встроенный радар.

— Что ты тут забыл? — хмурится она, когда я подхожу.

Я целую ее в щеку и вскидываю брови.

— Всего лишь свою мать и дочь.

— Не придуривайся, Натаниэль. Ты знаешь, о чем я. — Она качает головой. Ее седеющие кудри подпрыгивают, а голубые глаза стреляют в меня лазерами.

— Может, мы уже зайдем внутрь? Ты в тапочках и в банном халате, а на твоем лице — ошметки огурца.

— Я делала маску. — Мама пожимает плечами, сбрасывая кусок огурца со лба. — У меня маленькая внучка, ее бабушка должна быть красивой.

Я усмехаюсь и проталкиваю маму в дом, запирая за нами дверь.

— Ты всегда красивая. Особенно без овощей на своем лице.

— Подлиза. — Мама встает на носочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Это чистая правда, мама.

Серьезно, эта женщина прекрасна в любом возрасте. Сейчас у нее чуть больше морщин, движения уже не такие грациозные, но ее глаза до сих пор излучают свет, а улыбка и звонкий смех несут в себе молодость души.

Я прохожу в темно-синюю кухню, выполненную в классическом английском стиле. Золотые витиеватые ручки, сделанные отцом, украшают ящики, а за стеклянными дверцами шкафов стоят в ряд чайные сервизы, которые он привозил маме на день рождения из Франции.

С течением времени здесь ничего не меняется и, скорее всего, не изменится никогда. Если только дерево кухонного гарнитура не начнет разваливаться от старости лет. И даже в этом случае мама, вероятнее всего, отреставрирует эту мебель, нежели вынесет ее на помойку.

Я наливаю стакан воды из кувшина, который старше, чем я, потому что его подарили на свадьбу моих родителей, и делаю жадный глоток, пытаясь избавиться от кислого привкуса во рту.

— Почему ты не поехал к себе домой? — спрашивает мама, опускаясь на стул в столовой.

— Хотел проведать Хоуп. — Я тупо смотрю в стакан с водой, мечтая утопить там свою тревожность.

Мама вздыхает, ее пальцы теребят бисер столовой салфетки, купленной отцом в каком-то итальянском антикварном магазине.

— Ты мог просто позвонить из своей постели, перед тем как со спокойной душой лечь спать и отдохнуть.

— Я знаю, мама, но я уже здесь, потому что хочу быть со своим ребенком.

— Потому что ты одинок.

Она вскидывает руки, а я сжимаю челюсти. Меня сложно разозлить, но именно этот разговор пробуждает во мне агрессию.

— Не пойми меня неправильно, милый, это прекрасно, что ты так привязан к Хоуп, но нельзя делать своего ребенка единственным смыслом жизни. Тебе нужно найти радость и любовь в ком-то…

— Мама. — Мой взгляд велит ей прекратить.

— Натаниэль. — Она не уступает и отвечает не менее грозным выражением лица.

— Тебе напомнить, как появилась Хоуп?

Это результат «лучшего секса», в котором я искал радость в каждой встречной. Искал хоть что-нибудь, что поможет мне не испытывать равнодушие и долбаную пустоту. Теперь у моего ребенка нет матери, и она несет на себе все мои проблемы.

— Это все неважно, потому что у этой девочки есть самый лучший папа.

Я ничего не отвечаю, у меня нет сил даже разговаривать. Это то чувство, когда вы отвечаете в своей голове, но не шевелите языком, чтобы произнести слова. Потому что всепоглощающая усталость стирает все мысли.

— Как вы провели день? — перевожу тему, чтобы мне не приходилось так усердно думать.

— Прекрасно. — Мама улыбается. — Мы рисовали розовых свиней, которые, по словам Хоуп, живут в доме. Почему не на улице? Не на ферме?

Я усмехаюсь:

— Это свинка Пеппа, мам. Она живет в доме, так нужно.

— Ох, я все еще пытаюсь разобраться во всем этом. В любом случае мы отлично ладили, даже лучше, чем обычно. Я могу проводить с ней почти каждый день, и тогда тебе не придется водить ее в этот глупый детский сад, где моей внучке рисуют… — Мама подбирает слова.

— Члены на ладонях?

Она краснеет и задыхается.

— Натаниэль, я твоя мама.

Я смеюсь, после чего подхожу к ней, чтобы обнять со спины и положить голову на ее пушистые волосы. Запах роз достигает потаенных уголков моей души и возвращает меня во времена, когда все было хорошо.

— Ты вырастила мужчину, именно поэтому ты точно знакома с этим словом.

Она хихикает и сжимает мою руку на своем плече.

— Ты не будешь постоянно смотреть за Хоуп, мама. Ей нужно общаться с другими людьми, не говоря уже о том, что у тебя есть своя жизнь. Ты уже вырастила одного ребенка. Это не твоя ноша.

— Но мне несложно, — протестует она.

— Я знаю, но ты должна быть ее бабушкой, а не воспитателем или няней.

Мама ворчит что-то себе под нос, а затем сдается и говорит:

— Такой упрямый, вредный ребенок.

— Твой.

— Мой, — выдыхает она.

Я отстраняюсь и пячусь в сторону прихожей.

— Я забыл в машине телефон. Пойду заберу, а потом проверю Хоуп.

— Конечно, ты это сделаешь. — Мама встает из-за стола, качая головой.

Я говорю, чтобы она шла спать и не ходила за мной по пятам. Она может сколько угодно уверять меня в том, что ей нетрудно проводить время с Хоуп, но усталость на ее лице говорит об обратном.

Я знаю свою дочь, как и то, что Хоуп своей активностью бешеной белки может утомить даже меня. А маме давно не двадцать девять лет, как мне, так что она абсолютно точно очень устала.

Я выхожу, тихо закрываю за собой дверь и иду в направлении машины. Но почти сразу прирастаю к месту и на секунду думаю, что сплю. Над лобовым стеклом склоняется девушка с красивыми ногами в спортивных шортах и золотистыми волосами из видео, воспроизведенного больше раз, чем следовало бы.

Это точно она, я уверен.

Наверное.

Не знаю.

Каковы шансы?

— Подождите! — Срываюсь с места, когда она убегает, не посмотрев в мою сторону. — Эй, женщина! Девушка! — Понятия не имею, сколько ей лет и как правильнее к ней обратиться.

Она бежит в идеальной технике олимпийского чемпиона по легкой атлетике. Не похоже на то, что девушка спешит и целенаправленно отдаляется от меня. Скорее, это какой-то убийственный вечерний спринт.

Я пытаюсь догнать ее, но она чертовски быстрая. Теперь ясно, откуда взялись эти ноги.

— Это моя машина! — кричу я, но она все еще не оборачивается. — Да что ты за чудачка! — Спотыкаясь, останавливаюсь, и из меня вырывается странный глубокий смех.

Я ощущаю его всей грудью. Каждой клеткой. Каждым прерывистым вздохом после бега. На секунду я могу почувствовать искорку чего-то… живого.

Что это было и почему так на меня повлияло? Я совсем не знаю эту девушку. Ни ее лица, ни имени. Лишь волосы, поцелованные солнцем, и красивые ноги, заработанные, как мы выяснили, бегом на скорости Усэйна Болта.

Прохладный ночной ветер охлаждает разгоряченное тело, а свечение фонарей играет так завораживающе, что голова откидывается назад, а глаза впитывают россыпь звезд на небосводе.

— Говорят, что вы даете подсказки. Так, может, поможете мне?

Я возвращаюсь к машине. Все еще не в силах убрать улыбку, обращаю внимание на лобовое стекло, над которым она колдовала, и замечаю записку. Это становится похоже на долбаное кино. Добавить к этому мое общение со звездами — и вот вам готовый сценарий.

Выдергиваю записку из-под дворников автомобиля. Пальцы скользят по сложенной в ровный квадратик бумаге оливкового цвета. Когда я разворачиваю записку, глаза не могут оторваться от идеального, почти нечеловеческого почерка.

Она указала свой номер телефона со словами:

«Я задела вашу машину в прошлую пятницу в 17:36. Позвоните, когда решите обобрать меня до последнего пенни. В свое оправдание скажу, что ваш автомобиль был припаркован криво. Возможно, еще нужно разобраться, кто здесь виноват, мистер Линии-разметки-для-дураков!»

Я потираю переносицу, приподнимая очки. Смех снова и снова сотрясает грудь.

Господи, эта девушка не только указала точное время, но и отметила текстовыделителем моменты, на которые мне явно нужно обратить особое внимание: свой номер телефона, фразу «мистер Линии-разметки-для-дураков» и слово «криво».

И не будем упускать, что она отлично владеет мастерством перевода стрелок.

Аплодирую и все еще смеюсь.