Анатолий Жариков

Influenza

Лирика

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Анатолий Жариков, 2017

О чём стихи? Обо всём. Что интересно человеку. Чем интересен человек. Читайте, понравится. Я сам их сотни раз перешёптывал.

18+

ISBN 978-5-4485-7444-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Influenza
2. Температура тела
   1. Город. Музыка. Зима
   2. Триптих
   3. Рубцов
   4. Март
   5. В селе
   6. Пиано
   7. Из Вильгельма Лемана
   8. Босх
   9. Стреноженное
   10. Кабачок Франсуа Вийона
   11. Продолжая наблюдения
   12. Поль Верлен. Светлая грусть
   13. Хайку
   14. Стансы
3. Улица
   1. Продолжая наблюдения
   2. Продолжая наблюдения
   3. Продолжая наблюдения
   4. Дождь
   5. Ворон
   6. Городское
   7. Всякое
   8. Родина
   9. Зачавшая
4. Influenza
   1. Апрель. Фантазия
   2. Басё
   3. Восточные мотивы
   4. Подражание древнему
   5. который подражал древнему
   6. Ван Вэй. Корни жизни
   7. Ли Бо
   8. Категория времени
   9. Поль Верлен. Неописуемое
   10. Солдат и смерть
   11. Золотая пыль
   12. Перевожу Красимира Георгиева
   13. Продолжая наблюдения
   14. Шарль Бодлер
   15. Ещё
   16. Артюр Рембо. Возвращение
   17. Небесный воз
   18. Мать Мария
   19. Эмиль Верхарн. Моленье
   20. Сотворение
   21. Октябрь
   22. Басё
5. Имена дней
   1. Пушкин. Осень
   2. Благовест
   3. Оптимистический уход
   4. Корабль
   5. Готфрид Бенн
   6. Продолжая наблюдения
   7. Сотворение
   8. Райнер Мария Рильке
   9. Эвридика
   10. Стефан Георге
   11. Райнер Мария Рильке. Зима
   12. Пракситель
   13. Шри Ауробиндо. Бессмертие
6. Конец года
   1. Древний мудрец
   2. Фр. Ницше. Подслушанная молитва
   3. Жак Превер. Яблоко и Пикассо
   4. Оно-но Комати. Поток
   5. 21.12.2012
   6. Поэту
   7. Бытие
   8. Снег

Температура тела

Человеческое, слишком человеческое.

Фридрих Ницше

Город. Музыка. Зима

Ждану

Насторожённый ворох слов,

как мусор неуютных улиц;

и с хваткою пришитых пуговиц —

торговые ряды лотков.

Отставленного локтя ближе

приблизиться уже нельзя

к непонимающим глазам,

напоминающим о жизни.

И злы, и молоды глаза

апостолов серпа и молота.

Аптека. Улица. Вокзал.

Столовая родного города.

Маэстро стынущей стране

в худой обувке на резине

в подземке на одной струне

концерт играет Паганини.

И граждане от злобы дня

бегут домой по снегу талому,

и тает музыка огня

на кухне в запахе метана.

А утро, трезвое как трусость,

размажет в ширину холста

меня, приятеля, мента,

аукнется похмельной Русью.

Озябшему ещё пенять

на пошлый день в косую строчку.

Жену, купеческую дочку,

на валенки не поменять.

Сними подземный переход,

расклей последнюю афишу…

И человек не подаёт,

и Бог твой Реквием не слышит.

День не годится жизни для,

прокуренный и не согретый.

И музыку уносят где-то

за край земного февраля.

***

Если и память залечат

или перо подпилят,

Боже, добей картечью,

чтобы всю душу навылет.

Кореш готовит лыжи,

только без родины тесно,

на кладбище под Парижем

нету свободного места.

Да и с годами не вышел

ни суетой, ни славой.

Не отнимайте права —

чувствовать, слышать.

***

Если б не взошедшая звезда,

не четверг, не чётная неделя,

карт расклад бы не да не судьба;

насморк не да русские метели;

если бы не карликовый рост;

если бы не смрад и блуд в столице;

если б не отвагой пьяный росс;

если бы не ад Аустерлица;

если бы не бабьи рогачи,

если б не Давыдов со товарищи;

если б не кривой пердун с печи,

не Бородино, Москвы пожарище;

если б не, как шторм, последний штурм,

если б не уланов не жалея;

если б на века не вздыбил шум,

кто бы помнил этого пигмея.

***

Ресторан был раскрыт. Канун Рождества.

Заказали бисквиты и крепкого чаю.

Кто-то громко входил и бросал слова,

и слова в переполненном зале дичали.

Кто-то шумно вздыхал, кто-то резко вставал.

Поднимались и падали длинные тени.

Был январский вечер. Канун Рождества.

Говорили, смеялись, пили и пели.

Вы сидели напротив. Был канун Рождества.

И шутили развязно, и пальцами нервно

теребили салфетку, роняли слова

и топили их в мутном стакане с портвейном.

Снова вверх поднимались и плыли слова,

плыли тени, и плыли значенья на лицах.

Был январский вечер. Канун Рождества.

Наливалась вином и румянцем провинция.

В сизом дыме тонули, как рыбы, слова.

Плыли свечи, в подсвечниках таяло время.

Был январский вечер. Канун Рождества.

Шли волхвы. Восходила звезда в Вифлееме.

***

Круг друзей ограничен до здравствуй, привет, как дела?..

Обессолнечен день, как в тридцатые храм обезглавлен.

И раскроена жизнь, словно ножницами, пополам;

Достоевского словно предзнающей книги заглавием.

Обесценена жизнь, и в цене возрастает вина,

и герой возмужал. И сомнения душу не гложут.

На подрамник надев холщовый кусок полотна,

снова чёрный квадрат на белом малюет художник.

Жизни русской рулеткой отмерены нужность и срок,

и весы правосудия богу иному вручили.

И контрольную пулю, как учили, вгоняет в висок;

и напарника следом надо мочить, как учили.

***

Красные помидоры

кушайте без меня…

Б. Чичибабин

Нам ещё грызть арбуз

красный, как воспалённый глаз,

с семечками миндалинами;

есть ещё красных помидоров запас

на воле у нас, правда, горьковатых на вкус,

но которых давно не едали Вы.

На ладонях моих лучится

эта закусь, как угли, красная.

В два стакана налью за почивших

и живых, живущих не напрасно.

На ладонях моих две судьбы,

кривые линии.

Выпьем горькую. Жили б Вы,

повторили б мы.

Почитали бы вслух строчки ненапечатанные

и пошли бы вдаль закоулками-задворками,

...