Оглавление

Предисловие

«Адъютант Его Превосходительства»? Что-то знакомое, не так ли? Что-то… такое… героическое. О героях. Вот, только почему — «За спиной…»? Намёк? Ну, если и намёк — то «тот самый»: «не в бровь, а в глаз!». А заодно — «тонкий на толстое». Потому что «За спиной…» — это… за спиной. Но если не устраивает такой довод, есть и другой, ещё более «железный»: а почему бы и нет? Почему бы не приземлить героическое вместе героями? Ну, чтобы было больше похоже на правду, которая состоит из нормальной жизни и нормальных людей? Ведь, если даже они и герои — то, в основном, нормальные? Героизм-то — явление ненормальное. Обычно — следствие чьего-либо разгильдяйства. И ещё: если о героях уже написано в героическом ключе, то почему бы не «поменять ключи»?

Повторно «изобретать велосипед» автору не требовалось. Направление работы ему задали известные энциклопедисты Брокгауз и Ефрон. Они прямо указали, как это можно сделать: осмеять, подражая.

То есть, осмеять серьёзное произведение, подражая его форме и тону, но подставив на место образов и понятий изящных и величественных смешные и ничтожные. Проще говоря: вывернуть наизнанку осмеиваемого писателя.

Автор свято чтит мораль и законы нашего аморального и беззаконного общества. Он уважает право собственности, авторское «и смежные с ним права». Это — тот самый «нос», у которого заканчивается «суверенитет его кулака». Но всё остальное — его! Никто не может лишить автора его прав — в том числе, и права смеха, как здорового, так и не очень. Даже — над «священными коровами».

Да, отчасти это — пародия. Но пародия — вполне законный литературный жанр. Тут на стороне автора — целая группа «авторитетных товарищей». Например, Словарь литературоведческих терминов, который определил целью пародии осмеяние литературного направления, жанра, стиля, манеры писателя, отдельного произведения. Или — БСЭ: «Пародия строится на нарочитом несоответствии стилистических и тематических планов художественной формы. Осмеяние может сосредоточиться как на стиле, так и на тематике. По характеру комизма пародия может быть юмористической и сатирической, со многими переходными формами».

Как видите, уважаемые читатели, пародия — это самостоятельное авторское произведение, а не оскорбление чужого. Доказательством тому является то обстоятельство, что результат «выворачивания наизнанку» имеет мало общего с объектом пародии.

Нет, совпадение отдельных сюжетных линий имеет место быть — как без этого? Но от самих линий остались лишь заголовки. А всё — потому, что сюжеты романа-пародии — уже другие сюжеты, с новым содержанием и иным развитием. Всё окарикатурено, вывернуто наизнанку и подано в совсем даже не героическом ключе.

Поэтому и герои романа-пародии — другие. И характеры их, и поступки разнятся с характерами и поступками объектов пародии примерно так же, как разнятся друг с другом герой Николая Островского Павка Корчагин и герой Ярослава Гашека бравый солдат Швейк.

Ещё одно примечательное обстоятельство. Отчасти этот роман — пародия на пародию исторической правды. Ведь его негероические герои куда ближе к своим прототипам, нежели персонажи объекта пародии. Желающих убедиться в этом автор адресует к историческим документам: формат предисловия слишком мал для их цитирования.

Но главное отличие романа-пародии от первоисточников заключается в другом: здесь нет крови и смерти. А если и случается мордобой, то «не по идейным соображениям», а «по пьяной лавочке».

Ну, чем не вклад автора в дело исторического примирения сторонников «красных» и «белых»?!

Гражданская война, конечно — дело малоприятное и совсем не смешное. Но в этой книге никто никого не убьёт, никто ничего не взорвёт, не сожжёт и не пустит под откос.

Чем же тогда будут заниматься её персонажи — участники той самой гражданской войны? Узнать об этом нетрудно: книга — перед вами.

Автор.

Глава первая

Чуден град Киев — как тот Днепр, который «при тихой погоде»! Чего в нём только нет: Владимирская горка, Софийский собор, Аскольдова могила, Крещатик! А знаменитые киевские каштаны?! А неповторимое прошлое из «матери городов» и «блудного сына»? А оригинальное настоящее из ассорти «колыбели» и провинции? В «матери городов» смогли преспокойно ужиться тоска по чину с жареными каштанами и калёными семечками. Вчерашнее не мешало сегодняшнему: чудному не грех почудить — и даже побыть чудаковатым.

Чуден сей град делами не только Божьими, но и рукотворными. И сотворили их (натворили, вытворяя) руки самых разных «творцов». Чудеса не кончились и в двадцатом веке: их продолжали творить и вытворять. Этот год — тысяча девятьсот восемнадцатый от Рождества Христова — стал тому наглядным доказательством. В его предъявлении участвовало всё политическое разноцветье города, от «белого» до «жовто-блакитного», при существенном влиянии «зелёного», но решающем — «красного». Это придавало Киеву ещё больший колорит. Такой палитры здесь прежде не было — чем не чудо?! На зависть другим — а, может, и совсем наоборот — град продолжал являть статус чудного во всех отношениях и во все времена.

Таким он был и в тот день, когда в одном из самых примечательных его зданий на площади Богдана Хмельницкого появился молодой человек весьма благородной наружности. По причине этой наружности именно в этом здании он не мог появиться своей волей и без сопровождения. По текущим временам благородная наружность являлась достаточным основанием для того, чтобы ближе познакомиться с внутренним убранством именно этого здания. Почему «именно»? Да потому, что именно здесь обосновалась ещё одна достопримечательность города, уже из новых — Всеукраинская Чека: Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Сокращённо — ВУЧека. (Аббревиатуры теперь были в моде).

Молодого человека препроводили на верхний этаж. Из этого можно было сделать вывод, что ведут его к начальству, которое во все времена любило «небеса». Часовой осторожно приоткрыл самую приметную дверь, и напутствовал «компаньона» «дружеским» тычком ружейного приклада.

Войдя, молодой человек окинул быстрым взглядом интерьер кабинета. Последний вызывал уважение, как к его хозяину, так и к грозной аббревиатуре учреждения, которое они оба представляли. Глазам новоприбывшего предстали: старый потёртый кожаный диван, обсиженный скучающими мухами, такое же кресло, натруженное задницами прежних хозяев, массивный стол зелёного сукна и пара венских стульев, сильно побитых временем и неумеренным энтузиазмом прислуги.

Разношерстность была, конечно, случайной: «мебеля» явно собирали по принципу «с бору — по сосенке». Но сиротская обстановка кабинета и вся его специфическая атмосфера не могли не впечатлять аудиторию по ту сторону стола. Всё в ней располагало к «воздействию»: и подбор, и цветовая гамма, и процент износа. Одна только случайность интерьера словно намекала гостю на преходящую сущность бытия.

— Вы свободны, товарищ!

«Вольная» даровалась, разумеется, не новоприбывшему, а «товарищу с примкнутым штыком». Когда тот закрыл за собой двери, хозяин кабинета решительно просиял:

— Прошу, прошу!

Улыбка неплохо монтировалась с лицом этого коренасто-головастого крепыша средних лет с густыми тёмно-русыми волосами и окладистой бородой. Обликом он напоминал бы типичного провинциального учителя откуда-нибудь из Рязани или Кинешмы, если бы не заметный акцент, выдававший в нём выходца из Лифляндии.

— Рад нашей встрече… Михаил Николаевич.

Новоприбывший — явно офицер, хоть и без погон — осторожно присел на стул, тут же «поехавший» под его задом. Обрадоваться в ответном порядке, хотя бы из политеса, у него не получилось — и не по вине стула. Мешали стоны за стеной, вряд ли по причине оргазма, да бурые пятна на полу, «по виду напоминающие кровь», как написали бы в акте судебно-медицинской экспертизы.

— Вижу, Вы уже сориентировалась в обстановке.

Хозяин перехватил взгляд офицера ещё «по дороге».

— И это — правильно. Так вот, Михаил Николаевич…

Договорить ему не удалось: за стеной кабинета послышался какой-то шум. Затем раздался тупой стук — будто на пол уронили мешок картошки. Кто-то коротко вскрикнул и заскулил.

Бородач удручённо развёл руками.

— Опять… Ну, совершенно невозможно работать…

Вздохнув, он поднял трубку телефонного аппарата.

— Петров, зайдите ко мне.

Через минуту на пороге кабинета появился громадный, под два метра, матрос в тельняшке, клёшах и ботинках, явно превосходящих сорок пятый размер. Закатанные рукава тельняшки открывали взору любопытствующих вычурные татуировки морской тематики на огромных волосатых руках с кувалдообразными кулаками. Правой рукой он держал за шиворот хлипкого старичка с бородёнкой клинышком, а пальцем левой указывал на него хозяину кабинета.

— Опять? — устало вздохнул чекист, укоризненно глядя на подчинённого.

Матрос приложил к груди руку вместе со старичком.

— Это всё — он, товарищ комиссар!

— Что именно?

— Пущал пропаганды против Советской власти!

— А точнее? — иронично усмехнулся хозяин.

— Ругал её… Советскую власть, значит… в моём лице!

— В Вашем лице?! — не пожалел уже своего лица хозяин. — Любопытно! И как именно ругал?

Свободной пятернёй матрос «задумался» в затылке.

— Я не разобрал, товарищ комиссар: то ли гомном, то ли гнидой…

— Я только сказал, что никогда не встречал подобный экземпляр гоминида! — всхлипом обозначился старичок. — А мне за это, извиняюсь — по морде!

— Врёт! Вот, ей Богу, товарищ Председатель: врёт!

В доказательство своей правдивости матрос едва не перекрестился старичком.

— Я только глянул на него, как он тут же и… вот!

— И сколько раз?

— Чего?

— Ну, сколько раз «глянул»? — усмехнулся чекист. — Я, к примеру, насчитал не меньше шести звуков, характерных для падения тела с высоты собственного роста.

— «Глянул»! — опять шмыгнул носом старичок. — Он мне зуб выбил!

И старичок продемонстрировал свежевыщербленный рот.

— Вы, конечно, приняли его уже в таком виде? — невинно поинтересовался хозяин кабинета. Забавно смущаясь с подключением носа, матрос ушёл глазами в пол.

— Да-а, Петров…

Не снимая иронического взгляда с лица этой громадины в тельняшке, хозяин кабинета с тяжким вздохом покачал головой.

— Целую неделю Вы уже у нас — а работать до сих пор не научились! И это — при наличии таких внешних данных! Да этот старичок уже от одного взгляда на Вас должен был не только сразу же признаться во всех грехах, но и по собственной инициативе расширить их перечень! А вместо этого Вы с самого утра измываетесь над моими ушами!

У гостя едва не отвисла челюсть от изумления: вон, оказывается, кто тут «потерпевший»!

Матрос виновато засопел, ковыряя носком сапога и без того щербатый пол начальственного кабинета.

— А Вы, гражданин?!..

Взгляд хозяина кабинета уже перекочевал на старичка.

— Видите, что товарищ — молодой, неопытный, и вместо того, чтобы помочь ему, начинаете демонстрировать учёность в явно неподходящем для этого месте!

В голосе бородача звучала укоризна — отнюдь не сострадание.

— Помогите ему — и себе тоже!

— Чем?! — опешил «учёный».

— Активнее включайтесь в работу! Берите инициативу на себя!

Не стойте в стороне от своей судьбы!

Энергично жестикулируя, жизнерадостный бородач перешёл на инструктаж сплошными призывами.

— Кстати, насчёт судьбы… Вы — за Советскую власть, или…?

Только — прямо!

Старичок растерялся.

— Я, видите ли — профессор палеонтологии…

— Ну, вот, — удовлетворённо хмыкнул матрос. — Контра — а я что говорил!

Хозяин кабинета театрально вздохнул — и развёл руками.

— Выходит, не хотите Вы помочь — ни нам, ни себе… Ну, что ж…

Взгляд его уже вернулся к матросу.

— Работайте, Петров. Но помните о своём высоком звании и культуре производства. Если он виноват — действуйте по законам нашего сурового революционного времени… То есть, по инструкции. Если же — нет, то нечего понапрасну терзать… меня! Идите!

Упоминание о суровости революционного времени явно впечатлило молодого человека, о котором на какое-то время совсем забыли. Поэтому, когда матрос вынес старичка в двери, гость осмелился поинтересоваться у хозяина, что же тот сделал, если смог удостоиться чести быть «принятым» непосредственно ВУЧека.

— Вы полагаете, что этот дедок и в самом деле натворил что-то по нашей части?! — усмехнулся хозяин. — Скорее всего, он просто оказался не в то время и не в том месте. Ляпнул где-нибудь про своего гоминида, а матросне, что гоминид, что говноед — всё едино! Издержки времени, сударь! Следствие, так сказать, момента! Кстати…

Бородач выразительно покосился на гостя.

— … Вас это тоже касается. А то в Вашем вопросе так и слышится: «презумпция невиновности»! «Презумпция невиновности»…

Похмыкав секунду-другую «в дороге» — похоже, он совсем не умел сидеть — чекист остановился посреди кабинета и задумался.

— А, может, просто рожа его кому-то не показалась…

— Виноват, а как Вам, пардон, моя рожа? — осторожно «вклинился» гость.

Лицо хозяина расплылось в улыбке.

— Хорош! Физиономия — что надо: породистая, холёная, белокожая! Как говорят у нас в ЧК, так бы и разрядил в неё весь барабан! Вас, сударь мой, следует показывать начинающим сотрудникам Чека как образчик законченной «контры»! Да-а, знакомился я тут как-то с Вашим досье… Что за прелесть, надо сказать, это Ваше досье! Потомственный то! Потомственный сё! Белая кость! Голубая кровь! Каждая строка досье — как строка обвинительного приговора!

Перестав оперировать восклицательными знаками так же внезапно, как и начал, хозяин кабинета присел на краешек стола напротив офицера.

— Но вернемся к нашим баранам: дел у нас много, а времени мало. Есть какие-нибудь соображения о причине Вашего пребывания здесь?

Вопрос прозвучал не совсем в контексте предыдущих событий — и гость «соответствовал»:

— …

— Хорошо, даю подсказку: Вы нам нужны.

— В качестве кого? Надеюсь…

Молодой человек осторожно покосился в сторону стены, за которой опять продолжились суровые будни сурового учреждения.

— Нет-нет! — рассмеялся чекист. — Такого добра у нас и без вас хватает! А вот такого добра…

И он простёр руку в направлении офицера. При этом перст его квалифицированно исполнил роль указующего.

— … у нас крайне мало! Поэтому участь расходного материала Вам не грозит… пока, во всяком случае.

— Звучит… кхе-кхе… заманчиво…

Молодой человек осторожно прочистил горло.

— Однако не мешало бы ознакомиться с условиями сотрудничества…

— Условия прекрасные!

Хозяин уже опять был «в дороге».

— Мы сохраняем Вам жизнь, а Вы будете работать там, куда мы Вас направим!

Наступила пауза. Затем офицер возобновил кашель.

— Жизнь — великая ценность… А как — насчёт менее великих? Ну… насчёт… вспомоществования?

— А как насчёт служения идее? — не остался в долгу хозяин кабинета.

— Таковых не имею, — вздохнул гость. — По причине утраты ещё в юности. Вместе с иллюзиями и невинностью… Так, как насчёт вспомоществования? Верите ли: третий месяц — на мели… Едва ли не побираюсь…

— Ну-ну, — бестактно, но незлобиво ухмыльнулся чекист. — Не давите из меня слезу. Мне известны все рестораны, в которых Вы, так сказать, «побираетесь»… Но не извольте беспокоиться: будет Вам и дудка — будет и свисток… В смысле: будет Вам и водка, будет и икра. Но не за «Христа ради».

В глазах гостя впервые обозначился интерес — и чекист не задержался с удовлетворением.

— Суть моего предложения такова. Вы поедете в Ростов. Но не для того, чтобы пьянствовать в тамошних ресторанах. Вернее, не только для того: Вы поступите в Волонтёрскую армию. В этом Вам поможет один Ваш старый знакомый, к которому Вы и обратитесь за содействием.

— ??? — молча удивился гость.

— Иван Антоныч, нынешний заместитель командующего Лев Григорьича Горнилова. Вы ведь, если мне не изменяет память, служили при нём?

— При штабе, — осторожно уточнил гость. — А с папенькой моим покойным Иван Антоныч были даже приятели.

— Тем более. Нам, кстати, было бы весьма желательно, чтобы Вы при штабе и пристроились. Думаю, сделать Вам это будет нетрудно — при содействии Иван Антоныча. Да, и Ваши личные наклонности нам в помощь: Вас, паркетного шаркуна, палкой не загонишь в окопы!

— Сделаем!

Гость коротко боднул головой — и вдруг усмехнулся.

— Чему? — двинул бровью чекист.

— А Вы не рискуете со мной… гражданин…

— Председатель ВУЧека. А, если поладим, можно ещё короче: товарищ Председатель.

— … А Вы не рискуете со мной, товарищ Председатель? А вдруг я возьму ваши денежки — и, так сказать… а?

— Су-у-дарь!.. — с шутливой укоризной протянул чекист. — Вы, кажется, забыли, с кем имеете дело? Нет, любезный: кроме бумаги о готовности сотрудничать с ВУЧека, а также приходно-расходного ордера на получение «подъёмных», которые Вы подпишете, в случае необходимости мы представим туда список лиц, «сданных» Вами органам.

Офицер ещё не успел вскинуться в благородном возмущении — а хозяин кабинета уже призывал его задницу вернуться на стул.

— Конечно-конечно, Вы никого не «сдавали»: их «сдали» другие люди. Тоже, между прочим, офицеры. Но дело будет представлено так, что «там» поверят именно в Вашу измену. Сами понимаете, какую судьбу Вы себе уготовите в случае такого опрометчивого поступка…

— Виноват, — оперативно побледнел офицер. — Прошу считать мои слова неуместной шуткой… Разрешите вопрос?

— Прошу.

— Почему — я? Почему — не какой-нибудь идейный товарищ?

— Да потому, что наши «засланцы» из идейных товарищей никуда не годятся. Идей много… верности хватает — а вот с мозгами беда. В итоге, «красные» «горят» в тылу у «белых» «синим пламенем»!

Столь необычное использование цветовой гаммы российского флага немедленно подвигло гостя на вопрос.

— ???

— Изъяны воспитания, — удручённо констатировал чекист. — В девяносто девяти случаях из ста — не поддающиеся коррекции. Все наши «ряженые» — до ближайшего патруля… В результате до сих пор нам не удалось внедрить к «белым» ни одного стоящего агента! Сколько добра перевели на этих идиотов — и хоть бы на грош отдачи! Вот почему я считаю, что лучше заслать одного толкового «контрика», нежели сотню безмозглых «товарищей по классу»! Много лучше и гораздо дешевле!

Гость шутливо вскинул руки вверх.

— Принято! Ну, что ж: я готов. Что мне надлежит делать?

— Ничего особенного: просто вживайтесь в образ. Хотя — о чём это я: Вы же, Михаил Николаевич — кадровый офицер русской армии! А, значит: бабник, картёжник, кутила, завсегдатай ресторанов и публичных домов! Именно то, что нам и нужно!

Гость деланно смутился, не потрудившись даже хоть сколько-нибудь притушить насмешливый блеск синих глаз.

— Ну, это — на первых порах. А на вторых?

— Совершать подвиг! — ухмыльнулся чекист. — Каждодневный!

— Ну, если «каждодневный» — то это не смертельно! — «соответствовал» гость. — Значит, я — «не одноразового использования»!

Посмеялись. Недолго: Председатель решительно кашлянул.

— Теперь обговорим практические вопросы. «Подъёмные» получите непосредственно перед отправкой. Когда растратитесь до копейки — а при Ваших способностях, это, я думаю, произойдёт очень скоро — пойдёте на связь с нашим человеком. Но тут уже, Михаил Николаевич, вступает в силу закон рынка: товар — деньги! То есть, принесёте информацию — получите деньги.

— ???

— А Вы как думали! — хмыкнул чекист.

— Могу я узнать?

— О кассире? Извольте. Выдаёт себя за профессора истории. Врёт, конечно. Несмотря на внешний лоск, благородные манеры и некоторое образование — спекулянт. Удачливый. Из крупных. На этом мы его и «прихватили». Спекулировал антиквариатом — в первую очередь, древними и старинными монетами. Нумизмат, одним словом. Отсюда и агентурный псевдоним у него: «Нумизмат».

Неожиданно для гостя, чекист восхищённо покачал головой.

— Я не удивлюсь, если окажется, что агентурные деньги он давно уже пустил в оборот. Сейчас его лавки и магазинчики есть почти во всех городах, занятых «белыми». Нынешняя резиденция его — в Ростове, но он уже так «развернулся», что любой его переезд следом за армией ни у кого не вызовет подозрений. И потом: большая часть господ офицеров именно у него отоваривается шустовским коньячком и смирновской водкой! Да-да, милейший Михаил Николаевич — наш учёнейший нумизмат спекулирует теперь не только золотыми дублонами и серебряными талерами!

Видимо, осознав неуместность пребывания на лице сомнительного восторга, чекист развёл руками.

— Сами понимаете, Михаил Николаевич: толковых людей у нас мало — вот и приходится использовать всё, более-менее, пригодное. Кстати…

Он неожиданно замялся.

— … вместе с ним живёт дочь Наташа. Именно «живёт» с ним! Дочь она ему только по «легенде»… Увы: природа требует своё… Нет, я — не в претензии: всё-таки, свой человек рядом. Однако связь Вы будете поддерживать только с ним. Только он будет знать, кто Вы такой. Поэтому у меня к Вам просьба: в интересах дела к этой девице не приставать. Такого добра у Вас будет предостаточно. Договорились?

— Договорились!

— Обо всём?

— Да!

— Тогда получите у начфина наличные, ступайте в «Националь» — номер снят на Вашу фамилию на три дня — и готовьтесь, готовьтесь, готовьтесь!

— ???

— Гуляйте, пейте, водите проституток — «светитесь», одним словом! Или, как говорит наш пролетарский трубадур: «Ешь ананасы, рябчиков жуй!» В общем — за дело, господин штабс-капитан!

…Был канун лета восемнадцатого года.

Глава вторая

— Полковник, настал Ваш час!

Начальник контрразведывательного отдела Волонтёрской армии — плотный, выше среднего роста, лет сорока-сорока двух, шатен с аккуратно постриженной курчавой бородой, в кителе мышиного цвета с полковничьими погонами, энергично двинулся навстречу гостю.

Гость не напоминал собой военного даже издали. Это был мужчина средних лет, рыхлого телосложения, с солидным животиком, крупной с большими залысинами головой и вислыми толстыми щеками. Тонкая полоска холёных усов могла бы навести на мысль о приказчике из мануфактурной лавки где-нибудь в Муроме или Конотопе, если бы не кривые ноги, «намекающие» на причастность к кавалерии.

На обращение начальника контрразведки полковник отреагировал полусонным кивком головы, сразу дав понять, что лозунгом его не возьмёшь. Но шеф контрразведки всё равно попытался вдохновиться сам — и попутно вдохновить гостя. Удалось только первое.

— Мы рассчитываем на Ваше проникновение в мозг Красной Армии — в её штаб! И даже больше того — в его серое вещество: оперативный отдел!

От возбуждения контрразведчик забегал по кабинету.

— Нет-нет, полковник, мы не ставим перед Вами задачу возглавить Полевой штаб РККА, ха-ха! Но Вы просто обязаны будете овладеть мозгами «красных» штабистов. Вы должны будете получить возможности влиять на подготовку и ход операций. Но только так, чтобы «красные» не шлёпнули Вас после первого же совета!

При этих словах задница полковника, уже опускавшаяся в кресло, замерла на полпути. Хозяин старательно «не заметил» этого.

— В выборе средств не стесняйтесь! Лезьте с советами, даже если у Вас их никто и не спрашивает! Напускайте на себя выражение значительности по поводу и без! Лебезите, заискивайте — но станьте для них этаким Бертье, без которого им — ни шагу!

Вводная была исчерпана — и контрразведчик «пошёл на коду». Заодно и «помахал козырным тузом».

— Его Высокопревосходительство поручил мне передать Вам, что в случае успешного завершения миссии Вас ожидают повышение в чине, должность в штабе Главнокомандующего и солидный гонорар в валюте. Наличными, разумеется.

На последних словах адресат дифирамбов проснулся.

— Сумма?! — решительно выдавая в себе практического человека, стукнул он кулаком по столу.

— А-а…

Начальник контрразведки неподражаемо отвесил челюсть. Вероятно, он рассчитывал на приступ бескорыстного патриотизма у визави. Расчёт был совершенно необоснованным — и на возвращение к реальности ушло некоторое время. «Возвратившись», начальник контрразведки взял лист бумаги — и решительно обмакнул перо в чернильницу. Полковник ознакомился с текстом, двинул бровью, и пером контрразведчика невозмутимо дорисовал один знак к предложенной сумме.

— А как же я?! — растерялся контрразведчик: знак, хоть и был нулём, удесятерял предложенный гонорар. — То есть, я хотел сказать: а как же идея служения Отечеству, честь и долг офицера?

Удар по сознательности визави был ударом в пустоту. По причине отсутствия таковой. Гость даже не удостоил вербовщика текста, ограничившись снисходительно-укоризненным взглядом. Потрясённый такой степенью непатриотичности, контрразведчик выскочил из-за стола и метнулся по кабинету, на ходу возмущённо размахивая руками.

— Но это же — форменный грабёж! Такую сумму! А что же — мне?.. То есть, я хотел сказать: а что же нам? Ну, на святое дело борьбы с большевизмом? Совести у Вас нет!

Апеллируя к совести, начальник контрразведки начал прибегать к совсем уже безнадёжным средствам. Но он быстро понял, что «теряет» не только «лицо», но и последние шансы «на получение доли».

— Ну, хоть треть оставьте! Ну, хоть четверть, чёрт бы Вас…! Ну, хоть что-нибудь!

— Чёрт с Вами: четверть — Ваша! — снизошёл кандидат в герои: он и так запросил «с походом».

— Фу-ты! — облегчённо выдохнул «бескорыстный служитель Отечеству». — Чуть было «Кондратий не хватил!»

Шеф контрразведки так искренне «переживал за судьбу России», что даже схватился рукой за сердце.

— Кажется, отпустило… Ну, это стоит «отметить»!

По-свойски подмигнув гостю, он извлёк из несгораемого сейфа початую бутылку французского коньяка. Когда казённые деньги, отпущенные на нужды контрразведки, были благополучно поделены, и совместное распитие коньяка скрепило эту сделку, начальник контрразведки предложил вернуться к обсуждению предмета.

— Итак, дорогой полковник, Ваше внедрение в штаб «красных» представляется мне решённым делом! «Красные» уже утомились «хлебать лаптем щи», и начали вовлекать кадровых офицеров в строительство своей армии. Военспецов — как на новый лад перекрестили офицеров — используют в основном на штабной работе, что нам и нужно. Пока военным ведомством заправляют люди Вротского, можно не трястись поджилками: примут с распростёртыми объятьями! Вы поедете в Харьков — там сейчас «столица» «красных» на Украине. Биографию сочинять не будем: пойдёте со своей, минус последние полгода. Спросят: где был? — Колебался! А теперь решил послужить трудовому народу!

— Годится.

— Связь будете поддерживать только со мной. Форма связи — тайники, куда Вы будете закладывать информацию. Задания будете получать таким же «макаром». В случае крайней необходимости зашлём «гонца». Механизм пользования тайниками и условия связи с «гонцом» оговорим непосредственно перед отправкой. Хотя…

Начальник контрразведки задумался на мгновение.

— … одного человечка я Вам, пожалуй, дам…

— Если не секрет? — двинул бровью полковник.

Контрразведчик покопался в ящике стола, вынул из него худосочную папку и развернул её фотографией к полковнику.

— Ну, и рожа! — ухмыльнулся полковник. — Такую увидишь во сне — не проснёшься!

Хозяин рассмеялся.

— Вам ещё повезло, дорогой полковник, что вы с ним будете по одну сторону баррикад!

— А… а…а…, — отвис челюстью будущий герой штабного фронта.

— Да-да: Малюта Скуратов со своими молодцами выглядел бы на его фоне начинающим любителем.

— Понял…

Некоторое время полковник брал себя в руки.

— Кто таков? Из чумазых?

— Потомственный дворянин, — ухмыльнулся начальник контрразведки. — Наглядная иллюстрация поговорки «в семье не без урода».

— А как насчёт мозгов?

— Увы: форма соответствует содержанию.

— Штафирка?

— Кадровый. Кличка: «Чекист».

— «Чекист»?! — покривил щекой полковник. — Это — такой юмор теперь?

Некоторое время хозяин кабинета молча сопел, словно добирая нужного градуса, а потом вскипел и выплеснулся.

— Ну, нет у меня «запасного» полковника Редля! Хотя, может, оно — и к лучшему. В лице «Чекиста» мозгам противника мы противопоставим… хм… прямо противоположную тактику! Бороться в таких неравных условиях он не привык. А посему со своей замшелой привязанностью к штампам: «разведка — это борьба мозгов» — не сможет разгадать ни одного нашего хода! Попробуй, тут, разобраться в мышлении неандертальца!

Он энергично ткнул пальцем в фотографию «героя досье».

— Так что, пусть работает со своим наличным багажом, каким бы скудным он ни был! Так будет достовернее! Рабоче-крестьянское скудоумие, умение «думать» только кулаками плюс шикарная биография революционера-подпольщика обеспечат ему быстрое продвижение по служебной лестнице ВУЧека!

— Забавно.

В глазах полковника впервые после решения финансового вопроса обозначился интерес.

— А Вы не пробовали оснастить его мозгами? Хотя бы — по минимуму?

— Свят, свят, свят!

В почти непритворном испуге контрразведчик замахал на него руками и размашисто перекрестился.

— Господь с Вами, полковник! Ведь этого хватило бы только для того, чтобы он стащил какую-нибудь негодящую бумажку со стола начальника! Стащил — и немедленно «погорел»! Нет, уж!

Контрразведчик словно прибил ладонью неосторожное предложение визави.

— Пусть уж нарабатывает результат привычным способом: руками. Поверьте, это выйдет у него, куда лучше!

Забыв о дворянских манерах, полковник озадаченно почесал ладонью плешь.

— Значит, дурак безнадёжный…

— Нет: просто — дурак! Но — себе на уме.

— Оригинально! — хмыкнул полковник.

— Можете мне верить! — не поддержал иронии хозяин. — Этот дядя своего не упустит, да ещё и чужое прихватит!.. Знаете, полковник, иногда я завидую ему. Воистину: «блаженны нищие духом…»… Потому что их царствие — не только небесное… Боюсь, что в один, совсем не прекрасный день, мне придётся явиться к нему с докладом…

— ???

К изумлению полковника слова не подавались, но в этом и не было необходимости: взгляд квалифицированно отработал за двоих.

— Рад, что мы поняли друг друга, — усмехнулся контрразведчик. — В силу этого я вынужден просить Вас поберечь нашего неандертальца.

Ну, то есть, не обременять его необязательными посещениями: только — в случае крайней необходимости. Лишь тогда, когда Вам потребуется грубая физическая сила в умелых руках. Хоть «легенда» его — пальчики оближешь, но бережёного, как говорится, Бог бережёт.

Совсем не в унисон прежней иронии, начальник контрразведки огорчённо вздохнул.

— К сожалению, Чека плошает буквально на глазах: научились работать, однако… Так, что…

— Ладно, побережём Вашего костолома!

Немногословный полковник с трудом вырвал рыхлое тело из тёплых объятий кожаного кресла. Хозяин бережно поддержал его под локоток.

— Рад, что мы так хорошо поняли друг друга, э-э-э… Никодим Никодимыч.

— ???

— Пора уже привыкать к «легенде»!

Полковник лаконично кивнул головой: пора — так пора.

— Честь имею!

…Начальник контрразведки не преувеличивал и не преуменьшал ни достоинств, ни недостатков агента по кличке «Чекист», заброшенного в тыл «красных» за месяц до «Никодим Никодимыча». Агент соответствовал данной ему характеристике «на все сто». Это действительно был «дурак себе на уме». Недостаток умственных способностей он с лихвой компенсировал осмотрительностью — в одних случаях, и нахрапистостью — в других. Удивительно — но ему почти всегда удавалось точно определить момент использования каждого из этих качеств. Даже тогда, когда он «промахивался», всё ему сходило, как с гуся — вода. Ну, а брань, которая, как известно, на вороту не виснет, не изменяла этому правилу в отношении «Чекиста» даже чаще, чем в отношении других. Начальству всегда нравятся простодушные громилы: они прекрасно оттеняют достоинства руководящего состава. А по части простодушия, напускного или подлинного, «Чекист» не знал конкуренции.

Вот уже второй месяц в поте лица — своего, а больше «клиентов» — он трудился на ниве борьбы с саботажем и контрреволюцией. Трудился, не покладая рук. Руками, то есть. Внедрение его в ряды Всеукраинской ЧК прошло благополучно, чему в немалой степени способствовала героическая биография правообладателя этой фамилии. Старые шрамы — наследие ресторанных мордобоев, легко сходящее за следы перенесённых мучений в царских застенках, в сочетании с удивительно неблагородной физиономией, ещё сильнее закрепляли доверие «товарищей» к новому сотруднику. Окончательно покорив коллег, последний охотно брался за выполнение таких щекотливых поручений, от которых старались уклониться даже самые «толстокожие» ветераны заплечных дел.

Как и предполагало «белое» начальство, у него больше получалась работа с живым носителем информации, нежели с бумагами. Да, «Чекист» не обладал склонностью к анализу и размышлению. Зато он обладал кувалдоподобными кулаками, отменным здоровьем и настойчивостью — качествами, которые находили не менее широкое применение в работе любых карательных служб. В этом отношении ЧК не была исключением.

Самых упрямых подследственных выбившиеся из сил коллеги передавали новичку. В его руках эти «самые упрямые» очень быстро начинали понимать, что упрямство здоровья никак не прибавит. Таким образом, «Чекист» становился обладателем информации, не всегда понимаемой им, но представляющей несомненный интерес для обеих сторон — и ЧК, и родной контрразведки. Ему оставалось только затвердить наизусть сведения, добытые столь тяжким трудом.

Да, «Чекист» был недалёк, но неглуп. А тут ещё — его удивительная везучесть. Не зря же в народе говорится, что везёт новичкам и дурачкам. «Чекист» как раз и был представителем обеих этих категорий. Такое сочетание позволяло ему обходить расставленные капканы, иногда даже не замечая их. И потом, он как-то сразу понял, что в глазах чекистских начальников безукоризненная исполнительность — первейшее достоинство сотрудника органов. Другие либо не поняли это, либо поняли слишком поздно — когда «Чекист» уже обошёл их на повороте. По пути к доверию начальства.

«Чекист» не рвался в герои — ни у «белых», ни у «красных». Но, будучи определён в них, он вынужден был, если не «соответствовать», то хотя бы принимать меры к самосохранению. В результате его непосредственный шеф в контрразведке, в свою очередь, вынужден был иногда отдавать должное качеству добытой им информации. Хотя постоянное указание в донесениях на то, что информация добыта в результате работы с её носителем, не позволяло рассчитывать на работу «Чекиста» непосредственно с документами.

Другим поводом для сожалений начальника контрразведки было то, что «Чекист» «работал» исключительно с провалившейся агентурой «белых». Вследствие этого полученная им информация была однобокой. Она давала пищу только для размышлений о причинах провалов. Но даже в этом плохом было что-то хорошее. Например, «Чекист» иногда был не в состоянии не только понять, но и грамотно пересказать информацию, выбитую из «клиентов»! Поэтому даже в случае обнаружения тайника с закладкой это должно было ставить чекистов в тупик. Как минимум: вести их по ложному следу.

Имелся и ещё один положительный момент: «Чекист» всегда работал с «клиентом» в одиночку, без свидетелей, которые могли оказаться умнее его. Уточнить его галиматью непосредственно у объекта работы «красные» при всём желании не могли. По одной лишь причине: бедолага долгое время был не в состоянии не только мозгами, но даже языком пошевелить!

После долгих раздумий начальник контрразведки сделал мудрый шаг: ничего не сделал. Да, «Чекист» не блистал умом — но иногда много ума хуже, чем, если бы его вовсе не было. В данном случае полковник был всецело на стороне гоголевского Городничего. Поэтому он решил: никаких изменений в амплуа. Потому, что от добра добра не ищут.

С содержанием мыслей начальства «Чекист», естественно,

не был знаком. Но действовал он в точном соответствии с ними: «выколачивал», не понимал, запоминал и передавал. Большего от него и не ждали. И не только на данном этапе: начальник контрразведки умел довольствоваться «клоком шерсти с паршивой овцы»…

Глава третья

— Ксеня, как я рад тебя видеть!

— А уж как я рада тебя видеть, дорогой Сёма!

У адъютанта отвисла челюсть: назвать пана головного атамана, самих Семён Васильича, «Сёмой»!

Последовали нежные объятия. Состоялся обмен поцелуями, местами переходящими в засос.

— Да ты проходи, проходи, что же это мы на пороге застряли! — засуетился «пан головной атаман», пропуская гостью вперёд. Заходя следом, он, не оборачиваясь, бросил адъютанту:

— Кофе, коньяк, и никого не пускать!

Ведомая «под локоток», дама, вошла в кабинет. Чрезмерная роскошь его сходу наводила на мысль о том, что «обставляли» апартаменты музеи разных эпох. Готика здесь соседствовала с ренессансом, барокко — с ампиром, украинские рушники — с персидскими коврами, ну, а амбре начищенных сапог — с тонким ароматом французских духов.

На свой лад истолковав реакцию гостьи, атаман обвёл рукой всё это великолепие, и как бы смутился:

— Вот здесь я и …как говорится… Ну, да ты располагайся!

Располагайся! Дай-ка я на тебя налюбуюсь!

Он отступил на шаг — … и налюбовался.

— Хороша! Чудо, как хороша!

Стоявшая перед ним женщина была и в самом деле очень хороша собой: лет двадцати шести-двадцати восьми, стройная, высокая, с высокой же грудью, тонкая в талии. Чувственный рот с полными губами цвета спелой вишни, смеющиеся карие глаза, тонкие дуги подчернённых бровей и густые тёмно-каштановые волосы, уложенные в красивую причёску, довершали великолепный портрет.

— Да и ты, Сёма — прямо, парубок! — не осталась в долгу гостья. — Да який гарный!

Гостья явно льстила пану головному атаману: на «парубка», тем более «гарного», пан явно не тянул. Худощавое, гладко выбритое лицо, глаза цвета олова и такой же степени «выразительности», упрямый тонкогубый рот, редкие тёмные волосы, набриолиненные и расчёсанные на правый пробор — обладатель такого портрета едва ли мог рассчитывать на успех такой женщины, как та, что сидела перед ним. Единственным его украшением был тёмно-синий френч военного образца, да брошенная на стол «керенка» с золотым трезубцем в роли кокарды. Но именно это украшение было тем самым магнитом, который притягивал к себе женщин везде, где хозяйничали «незалежники». Да и как могло быть иначе: власть действует неотразимее самых неотразимых мужских достоинств!

Слегка опьянённый дифирамбами и близостью красивой женщины, пан атаман не уловил иронии в словах гостьи. Отчасти его могло извинить то обстоятельство, что ирония была тонкой, почти неуловимой.

— Ах, Ксеня, дорогая, если бы не проклятые москали — были бы мы сейчас с тобой в Париже! Ты представляешь: Монмартр! Елисейские поля! Пляс Пигаль! «Мулен Руж»!

Глаза пана атамана мечтательно закатились, но уже через несколько мгновений вернулись на исходную.

— Хотя, какой тут, к чертям собачьим, Париж!..

— Что так?

— А, и не спрашивай! — обречённо махнул рукой хозяин. — Что делать — ума не приложу!

Не приложив ума, он тут же приложился к горилке — единственному, в таких случаях, спасительному средству. Потом, не стесняясь присутствием гостьи, «приложился» к стакану ещё раз. И ещё раз. И ещё. Удовлетворённо крякнул. На лице его отобразилось, если не блаженство, то, как минимум, удовольствие. «Интеллигентно» выдохнув в сторону, он наклонился к женщине.

— Есть, правда, одно интересное предложение! Но — т-с-с-!

Атаман приложил палец к губам, и, перебирая с конспирацией, зачем-то покосился на дверь. Язык его уже несколько утратил эластичность: количество выпитого начинало переходить в качество. Женщина всем своим видом изобразила заинтересованность, и даже приблизила ухо к губам атамана.

— Агенты Иван Антоныча — шоб ему…

Ксеня заткнула уши: перечень «здравиц» «москалю» предназначался явно не для женских ушей.

— … предложили мне объединить усилия нашего и ихнего подполья в Киеве. Сулят большие деньги!

Атаман многозначительно поработал бровями — и назвал сумму. Шёпотом — на ушко. Взглянув на Ксеню, он вдруг понял, что, если слова его и произвели эффект, то совсем не тот, на который он рассчитывал.

— Это теперь называется «большие деньги»?

Губы «старинной подруги» искривила ядовитая усмешка.

— Сёма, ты меня удивляешь!

— «Сёма, ты меня удивляешь!» — взорвался атаман. — А что прикажешь делать, если в кассе — ни гроша?!

Он помедлил мгновение — и художественно вывернул карманы.

— И в кишенях — тоже…

— Вот!

Многозначительно, словно восклицательный знак в конце предложения, Ксеня подняла указательный палец.

— Вот теперь мы подошли к тому главному, ради которого я сюда и приехала!

Она выразительно скосила глаза на ополовиненный графин.

— И это — всё твоё богатство?! Все твои радости жизни?! Не надоело в бирюльки играться? Не наскучило ещё изображать из себя «борца за счастье трудового народа»?

— Нэ розумию… — медленно протянул атаман, трезвея с каждым словом гостьи.

— Это точно! — покривила щекой Ксения. — Потому-то у тебя всех богатств — вот эти галифе и грязный носовой платок в кармане! А тем временем твои подельники — пардон, соратники — давно уже поняли, что к чему! Вот кто научился «бороться за народ»: столько нахапали, что и правнукам хватит! А ты всё с идеями носишься, как дурак с писаной торбой!

— Я веду борьбу! — набычился атаман.

— Ну, и веди себе на здоровье! Веди! Кто тебе мешает? Только и себя не забывай — как оно ещё всё обернётся!

Без отрыва от текста Ксения обрабатывала атамана соответствующими взглядами. Процесс отрезвления стремительно набирал обороты. «Головной» недолго боролся в себе за идею, доказательством чего стало его ухо, отданное губам подруги.

— Ну?

— Сёма, ты какой-то старомодный… революционер! Ну, погляди ты на других… революционеров — на тех же членов Директории и куренных атаманов! Пламенные речи, сабли на боку — а какой трезвый взгляд на жизнь! Сам же говоришь: не сегодня-завтра турнут вас из Киева! Так не со всей же Украины! Memento mori!

— Чего?!

— Ну, это по латыни. В вольном переводе означает: «Лови момент!»

— Хорошая мысль! — одобрил «латынян» Семён Васильич. — И что же ты предлагаешь?

— Самообеспечение! — без сантиментов «рубанула» Ксения. — Но — по уму!

— ???

— Проще говоря — отъём денег у населения. Конечно, это плохо сочетается с образом «борца за счастье трудового селянства». Не так ли?

— Ну-у…

Судя по мычанию, атаман пока ещё «не включился».

— А чего ж делать?!

Ксеня прильнула к Сёме, и решительно приступила к обольщению.

— Сбором… э…э…э… пожертвований займётся специально созданный отряд под водительством очередного «батьки»: такими уже вся «батькивщина» набита под завязку! На словах он будет бороться и против «красных», и против «белых», и против тебя.

«Головной» не успел возмутиться: гостья перехватила его возражения ещё на подходе к мозгам.

— На словах! — внушительным голосом подчеркнула она. —

А возглавит эту… хм… повстанческую армию надёжный человек из числа авантюристов, не страдающих от избытка мозгов! И я уже нашла такого человека: бывший штабс-капитан Островой!

«Сёма» изумлённо выпучил глаза.

— Тю, сдурела, баба! «Батька штабс-капитан Островой»! Ну, ты даёшь!

И он потянулся за графином. Ксения задержала его руку.

— Годи, атаман!.. И не батька штабс-капитан Островой, а батька какой-нибудь… ну, например, Бес, или, наоборот, Ангел! Нет: батька Дьявол! Звучит?!

Семён Васильич усердно наморщил лоб и смешно оттопырил нижнюю губу: задумался, то есть.

— Звучит-то звучит… Да только я хотел определить его в эти… как их… в резиденты…

— В резиденты?! Острового?!

Голос Ксени рассыпался на тысячи смешинок.

— Да ты вспомни Острового: хам, мужлан, бабник, пьяница, матерщинник! За столом грязные руки крахмальной скатертью вытирал! Да он в первый же день какого-нибудь офицера москалём обзовёт!

— Да, Островой — идейный борец!

— Да какой, там, идейный! — поморщилась Ксеня, не давая атаману не только укорениться в оппортунизме, но даже опомниться. — Все его идеи умещаются в кошельке, да и те держатся до ближайшего ресторана! Шашкой махать — это да! Сдаётся мне, он для того и родился, чтобы «глушить» самогон, носить мужицкую бороду и грабить прохожих! Идеальный кандидат в «батьки»!

Если верно, что хохлы упрямы, то Семён Васильич был упрямый хохол. То есть, дважды упрямый. И поэтому он красиво поиграл бровями.

— Да, какой из него атаман, Ксеня? Я уже не говорю об основаниях: у него даже виду — никакого! «Атаман», называется: на бороду и усы — три волоска в сумме! У последнего татарина — и то гуще растут! И лысина у него — как у меня задница!

— Не беда: накладные поносит!

Судя по выражению лица атамана, мысли гостьи никак не могли пробиться к его мозгам. После долгой паузы «головной» нерешительно вынырнул глазами исподлобья.

— А, может, лучше попробовать с этим… с Иван Антонычем?..

— Знаешь, Сёма, вот ты — дурак! — не стала выбирать слов Ксеня. — Ты что же, думаешь, я из идейных соображений тратила деньги на твои попойки с такими же, как и ты, «революционерами»? Или мне их девать некуда было? Нет, милый: я это делала потому, что сразу разглядела в тебе потенциал…

— Грабителя, что ли? Щиро дякую!

Отвешивая шутовской поклон, атаман криво усмехнулся. Но Аксинью такая постановка вопроса не смутила.

— Вождя! — выразительно поработала она бровями, дополнительно «ударяя» слово. — Вождя, который всё может, и на всё имеет право!

Этот довод прозвучал веско и убедительно. Семён Васильич на мгновение задумался — и согласился с такой интерпретацией своей роли в «революционном процессе». Он даже попытался слегка приосаниться, фиксируя гордую — но нетвёрдую по причине алкогольного опьянения — позу.

Обнаружив в контрагенте позитивные сдвиги, Ксеня без жалости принялась добивать последние остатки его «революционности».

— Сёма, пойми! От казны твоей худосочной проку немного:

у Директории едоков и без тебя хватает! Значит, рассчитывать ты можешь только на себя… и на меня. Я долго ждала этого момента, Сёма. И вот он наступил, поверь мне! Революция революцией — но и себя забывать не надо!

Ксеня рубила фразами, как шашкой.

— Ты, вот, заговорил о Париже. Да, есть такой городок. Хороший городок… Но кому ты будешь там нужен с голым задом — excusez moi?!

А ведь этот день не за горами — поверь опытной женщине! Скоро такие «борцы» побегут туда табунами, по большей части держа под мышками узелки с одними подштанниками! Ты хочешь быть одним из них?

После упоминания о Париже — да ещё в таком контексте — в лице атамана обозначились признаки отречения от идеи.

— Пойми ты! — не давала ему опомниться Ксеня. — Сейчас золото валяется буквально под ногами! Надо только не лениться его поднять!

Для этого нам и нужен Островой! Он будет поднимать! Бандит — первостатейный! От тебя же требуется всего-ничего!

— ???

— Горстка оружия, пяток верных людей — как ядро будущей «повстанческой армии батьки Дьявола», да не мешать ему объехать несколько уездов, где уже «потрудились» твои «сичевики»». Там в желающих вступить в банду — пардон, в «армию» — недостатка не будет!

Увидев, что аргументы достигли цели, Ксения решительно «передёрнула затвор».

— Всё самое ценное — ну, там золото, камни, валюту — сортировать будет сам Островой с верными людьми. Как всё это изъять у него, доставить в надёжное место и в случае необходимости реализовать — моя забота!

«Пли!» Атаман одёрнул френч, и потной пятернёй убрал со лба рассыпавшиеся волосёнки.

— Шо ж, добре, Ксеня! Острового я отряжу «на дело» сегодня же. Сделаю всё, как ты сказала. Ты права, как всегда!.. Только…

Он запнулся — и показательно, так, заморгал глазами. Моргал он достаточно времени для того, чтобы Ксеня не выдержала.

— Ну?

— Да я — насчёт подполья…

— ???

— Ну, насчёт предложения «волонтёров»… Всё же, какие-никакие — а деньги… А, Ксеня? Твой-то план — когда ещё сработает, а тут — сразу! Наличными!

Последняя искра «революционности» вспыхнула в голосе Семён Васильича. Он уже глядел на гостью подобострастно и даже заискивающе.

— У меня тут и пароль, и адрес — для связи с их человеком в Киеве! А?

Неприлично суетясь, он протянул гостье скомканный листок бумаги. Аксинья помедлила — и взяла бумагу.

— Но Острового чтобы сегодня же отрядил!

Семён Васильич радостно засуетился:

— Ксенюшка, да я его!.. Да он у меня!… Да мы с тобой!..

…Заканчивался январь девятнадцатого года.

Глава четвёртая

В штабе командующего Волонтёрской армией Михаила Николаевича встретили с распростёртыми объятьями. И не только лично Иван Антоныч: офицеры были непритворно рады такому пополнению в рядах поклонников зелёного змия и женских чар. О многочисленных победах Михаила Николаевича на обоих этих фронтах были наслышаны, если не все, то многие.

Вино, карты, женщины — вихрь этих нескончаемых дел так закружил блистательного офицера, что ему было совсем не до службы: ни у «белых», ни у «красных». И если в штаб, куда его определил порученцем лично командующий, Михаил Николаевич ещё иногда захаживал, то о своих шпионских обязанностях он вспомнил лишь тогда, когда у него вышли решительно все деньги.

Тяжко вздохнув, он покопался в подкладках нижнего белья, где была зашита тряпица с паролем и адресом для связи.

— Делать нечего!

И он был прав: «контракт» с ЧК, расписка в получении «подъёмных», регистрационная книга с записью о проживании в номере «Националя», снимаемом чекистами для своих агентов, даже фотография «брудершафта» с Председателем ВУЧека — «на память!» — всего этого с избытком хватило бы на дюжину военно-полевых судов!

…Удивительно, но Михаил Николаевич и Платон Иваныч — он же «Нумизмат» — сразу понравились друг другу. Первый — тем, что старательно отводил глаза в сторону, и не пожирал взглядом соблазнительные прелести очаровательной Наташи. Второй — относительно честным и регулярным субсидированием расходов коллеги «на подпольную работу». Михаил Николаевич тем более оценил этот «жест доброй воли», что Платон Иваныч давно уже пустил в оборот все чекистские деньги, выделенные на агентурную деятельность. Свободных капиталов не было — и ему приходилось из кожи лезть, чтобы изыскать суммы, достаточные для продолжения Михаилом Николаевичем «агентурной работы».

Получив первое вспомоществование, Михаил Николаевич на радостях — спустя месяц после прибытия в Ростов! — передал через Платон Иваныча для Центра шифровку такого содержания: «Добрался благополучно. Внедряюсь».

Следующие шифровки, избыточной частотой которых Михаил Николаевич старался не утомлять занятый Центр, содержанием немногим отличались от первой: «Продолжаю работу по внедрению». «Внедрение проходит успешно». «Почти внедрился».

И лишь когда, в очередной раз выплачивая содержание, Платон Иваныч тактично намекнул «коллеге», что пора уже передать информацию поинтереснее сведений о прохождении внедрения, Михаил Николаевич капитулировал: «Внедрился. Приступаю к выполнению задания».

После этого ему не оставалось ничего другого, как начать подслушивать, подсматривать, копаться в штабных бумагах — то есть, заниматься нормальной шпионской работой. Благо, возможностей для этого было предостаточно. И со временем — правда, эпизодически — стали попадаться крупинки ценных сведений, которые, по мнению Михаила Николаевича, могли уже начать оправдывать в глазах чекистского руководства далеко не эпизодические и далеко не крупитчатые выплаты ему денежного содержания.

Так как ни о какой «идейной подкладке» в шпионаже Михаила Николаевича не могло быть и речи, то разведывательную работу он не переставал успешно совмещать с многотрудной деятельностью на нескончаемых попойках, интимных свиданиях, волочением за дамамииз различных градаций «света», посещениях публичных домов и кафешантанов. Это отнимало у него уйму времени и сил, которых нередко не хватало для того, чтобы хотя бы своевременно приходить на службу. Подобное времяпровождение всё больше напоминало правило без исключений. И лишь осознав на трезвую голову, что день «выдачи гонорара» близок, а информации — «кот наплакал», Михаил Николаевич «приходил

на помощь коту». Прямо в штабе, в служебное время, он начинал припоминать слухи, сплетни, светский и полусветский трёп, которыми были переполнены его дни и ночи.

Обрабатывая и анализируя это «сырьё», он с удивлением обнаруживал, что полученная информация по значимости и достоверности даже превосходит ту, которую он с таким трудом выуживал из штабных документов. Его аналитические экзерсисы не остались незамеченными и в Центре. По прошествии двух месяцев грошовой информации за гонорары прямо противоположной величины, он впервые удостоился скупой благодарности чекистского руководства:

«Информация подтвердилась. Меры приняты. Желаем успехов».

С одной стороны, такая оценка труда вызывала у Михаила Николаевича чувство законной гордости. Но с другой стороны, он понимал, что она же и определила его дальнейшую судьбу. «Рубикон» был перейдён — и легкомысленному отношению к тому, что с ним приключилось, наступал конец.

Утешало одно: война была где-то там, далеко. Где-то там бежали в атаку или лежали в грязи. А здесь ходили в оперу и ресторан, на званый вечер и в публичный дом, в синематограф и к очередной любовнице. Здесь не было слышно шума приближающегося или удаляющегося фронта — зато всегда была слышна музыка из дверей кафешантана, звучные хлопки бутылочных пробок, нескончаемые «Силь ву пле!», «Миль пардон!» и «Извозчик!» И даже перемещения штаба следом за наступающей или же отступающей армией ничего не меняли в устоявшемся «modus vivendi» тылового офицера.

И всё в жизни Михаила Николаевича, штабс-капитана и офицера для поручений при штабе командующего Волонтёрской армией, так бы и шло, если бы не Его Величество Случай. Нагрянул он в один из ноябрьских дней восемнадцатого года. Дежурство уже шло к концу — и Михаил Николаевич со скучающим видом ворошил кипу бумаг, лежащих на столе с самого утра. Он так и не удосужился прочитать их: после «вчерашнего» голова раскалывалась, как перезревший арбуз.

С невыразимой тоской он подумал о том, что до очередной попойки у князя Пещерского ещё целых два часа — а занять их нечем. Он уже почти собрался упасть духом, как вдруг дверь с шумом распахнулась — и порог решительно перемахнул краснорожий, седоусый мужик лет пятидесяти в генеральской шинели, в заляпанных грязью сапогах и с мятой папахой в руке.

Это был Вадим Зиновьич Кобылевский, известный во всей армии бабник и выпивоха, в офицерской среде за глаза именуемый «Кобелёвский» за свои, отнюдь не ратные, подвиги. Генерал прибыл в штаб для того, чтобы представляться командующему по случаю назначения его командиром пехотной дивизии. Он и сегодня был изрядно «подшофе», но на ногах держался крепко: его способность выпивать чуть ли не по ведру и не пьянеть при этом снискала ему заслуженную популярность в офицерской среде. Стремительным шагом генерал миновал адъютанта и порученца, как вдруг остановился, словно что-то разглядев периферическим зрением. Круто развернувшись, он раскинул объятия и двинулся в сторону штабс-капитана, оглушительно ревя на ходу:

— Ба, ба, ба! Мишка! Дружище! Какими судьбами?!

В «германскую» жизнь и вправду не единожды сводила обоих вместе. Но чаще это случалось за карточным столом или столиком в ресторане, чем в передовой цепи идущих в штыковую атаку. И за картами, и за рюмкой Михаил Николаевич и Вадим Зиновьич, несмотря на различие в чинах, были достойны друг друга.

На глазах у изумлённого адъютанта генерал крепко, по-медвежьи, обхватил штабс-капитана и трижды, в засос, поцеловал его. Ароматом свежевыпитой мадеры разило от него за версту.

— Мишка, мать твою так, — гремел Кобылевский, сотрясая воздух и стены, — как я рад видеть тебя целым и невредимым! А помнишь, как мы с тобой…

Кобылевский усиленно пытался вспомнить хоть какой-нибудь подвиг, совершённый ими на пару. Но вспомнить он мог одни лишь имена девиц из заведения мадам Мими, которое они действительно нередко посещали на пару с Михаилом Николаевичем. И он счёл за благо «свернуть» воспоминания.

— А, чёрт с ним, с прошлым! Скажи мне лучше, какого хрена ты тут просиживаешь галифе?! Айда ко мне в дивизию — вот, где настоящее дело!

И он выразительно щёлкнул себя указательным пальцем по горлу, наглядно демонстрируя характер «настоящего», в его понимании, «дела».

— Ничего не потеряешь, Мишель: будешь при моём штабе этим… как его…

Он неопределённо покрутил рукой в воздухе.

— Ну, в общем — для разных поручений!

Складывающаяся ситуация изрядно озадачила Михаила Николаевича. С одной стороны, такая перемена места службы требовала санкции Центра. Но с другой, имелся сметающий всё на своём пути, как разъярённый бизон, Кобылевский, противостоять которому не было никакой возможности.

— Чего тут думать, штабс-капитан?!

Кобылевский уже не агитировал, а констатировал.

— Сейчас мы с Иваном всё это дело перетолкуем и утрясём! Через пять минут я возвращаюсь и вижу тебя с чемоданом на пороге и счастливой улыбкой на лице!

Минут через пятнадцать — не уложился, точнее, не залился в пять — Кобылевский дохнул на Михаила Николаевича ароматами коньяка, только что распитого с командующим.

— Как?! — уставившись на адъютанта, изумился он на манер гоголевского Ноздрёва. — А где чемодан?! Где улыбка?! Или ты меня не уважаешь?!

Окончательно теперь осознав, что фортуна сделала очередной поворот — и, увы, без его участия — Михаил Николаевич взмолился:

— Ваше превосходительство, помилуйте! Как можно — так вот сразу?! Надо же проститься с товарищами… с дамами… И потом, я сегодня приглашён князем Пещерским! Там будет одна… такая… Словом, я обещал! Не пойти — значит поступиться своей честью, Ваше превосходительство!

И он гордо взметнул подбородок.

Вадим Зиновьич, старый поклонник обоих полов и завсегдатай коллективных попоек, с пониманием отнёсся к просьбе молодого офицера.

— Ваша просьба уважительна, штабс-капитан! На сборы даю время до утра, а ровно в десять ноль-ноль у входа в гостиницу Вас будет ждать мой персональный автомобиль! Но если ты опять придёшь не с чемоданом, а с извинениями, я назначу тебе такой штраф, что ты у меня целый месяц только опохмеляться будешь! Честь имею!

С шумом захлопнулись входные двери. Зато распахнулись двери кабинета командующего, и на пороге появился Иван Антоныч, весь в смущении — и даже смятении.

— Михаил Николаевич, голубчик, не сочтите за труд заглянуть ко мне на минутку, — не приказал, а попросил Его Превосходительство.

Когда штабс-капитан вошёл в кабинет, и закрыл за собой двери, командующий предложил ему сесть, а сам остался стоять, с хрустом дёргая суставы пальцев. Всем своим видом он демонстрировал неуверенность, словно не зная, с чего начать. Наконец, по-прежнему не поднимая глаз на порученца, он решился.

— Видите ли, Михаил Николаевич, какое, значит, дело… Тут у меня, как Вы, наверно, видели, побывал генерал Кобылевский…. Я бы с огромным удовольствием оставил Вас при себе… Я Вас люблю и ценю — и не только в память Вашего отца, а моего друга… Но Кобылевский чуть ли не с руками рвёт Вас от меня… Ну, Вы же знаете генерала… И вот я — прямо в смятении… Я…

Желая прекратить уже ничего не значащий разговор, а заодно выручая командующего из «затруднительного положения», Михаил Николаевич запросто «капитулировал от лица обоих»:

— Иван Антоныч, Ваше Превосходительство: я согласен.

…На следующее утро, с чемоданами и головой, раскалывающейся от вчерашне-сегодняшнего прощания, Михаил Николаевич вышел из дверей гостиницы. На часах было ровно десять. Чёрный «паккард» Кобылевского стоял у тротуара.

На душе штабс-капитана было смутно и тягостно. И не по причине лаконичного опохмела. Вроде, и не с чего ему было горевать: «Нумизмат» предупреждён, Центр — тоже, деньги получены. И, тем не менее, энтузиазма не прибавлялось. Что-то было не так. Наконец, сквозь завесу похмельного тумана к штабс-капитану прорвалась мысль: дивизия Кобылевского собирается в наступление. Вот это было совсем ни к чему…

Но вот багаж уложен. Штабс-капитан занял место на заднем сидении. Шофёр посигналил какому-то извозчику, чтобы тот убрал свою колымагу с дороги, и машина тронулась. Несмотря на известный адрес, впереди была неизвестность…

Глава пятая

У Председателя ВУЧека было хорошее настроение: человек, засланный им к «белым», начал передавать стоящую информацию. А тут ещё сегодня «на тайнике», в момент выборки донесения, то есть, с поличным, взяли связника белогвардейского агента, обосновавшегося, похоже, в самой Чека. С одной стороны, факт проникновения в Чека «белого» шпиона удручал. Но с другой стороны, факт его обнаружения, и, вероятно, скорого разоблачения, обнадёживал.

Связника удалось перевербовать — то есть, перекупить — быстро и недорого. С этой стороны проблем не возникло. Зато они возникли с другой, когда Председатель развернул бумажку с агентурным донесением. Прочесть написанное не удалось. Исходное предположение о шифровке было очень скоро отвергнуто: шифры не применялись — ни самый простой, ни самый сложный.

И тогда Председатель догадался, что донесение написано открытым текстом. Однако догадкой всё и ограничилось: понять написанное не удалось. Оно было неподвластно человеческому пониманию. Тогда он попытался хотя бы прочитать — и не смог сделать даже этого. Распознать удалось только слово «Чекист» под текстом, и одну-единственную фразу, которая гласила: «…Со слов шефа я понял…» Дальше следовало то, что именно неизвестный информатор «понял». Председателю оставалось лишь надеяться на то, что автор понял ничуть не больше того, что сейчас понимал главный чекист Украины, а несколько ранее — шифровальщики Чека. «Куриная лапа» автора позволяла рассчитывать на то, что и мозги у него окажутся «куриными».

Одно не вызывало сомнения: в Чека «окопался» человек «белых», и этот человек вхож к самому Председателю.

Осмысливая печальный факт, главный чекист Украины наморщил лоб, припоминая, с кем из подчинённых он имел дело в последние дни. Людей с университетским и даже гимназическим образованием он отбросил сразу. Других «грамотеев» набиралось четыре человека: Сазанов, Квасильников, Нечипорук и Козлов. Председатель даже не предположил — он понял, что записка написана без каких бы то ни было ухищрений, и написана человеком, который явно не в ладах с грамматикой и чистописанием: рабоче-крестьянские уши торчали из каждой строки.

— Ну, что ж, — вслух заключил он, — будем искать гада! А вот велосипеда изобретать не будем!

Он тут же велел помощнику вызвать Козлова — первого в списке подозреваемых.

— В Чека окопалась «белая» сволочь! — без обиняков выложил Председатель Козлову.

— ??? — комбинированно не поверил-упал духом Козлов.

— Увы! — правдоподобно опечалился Председатель, и тут же капнул бальзамом: — Но Вам я, конечно, доверяю! И поэтому то, о чём я сейчас скажу, я могу поручить только Вам!

Председатель сделал выразительную паузу, в продолжение которой подчинённый непрерывно исполнялся значительности — и даже готовности к самопожертвованию.

— Для организации серии терактов и диверсий в тылу Волонтёрской армии я засылаю туда лично мной подготовленного товарища с документами на имя капитана Иванова. Как только он прибудет на место, то сразу же начнёт действовать. Вы должны быть готовы в любой момент обеспечить его прикрытие! Инструкции получите позднее! Готовьтесь! А о нашем разговоре — никому!

«Велосипед» был даже не двухколёсным: трёхколёсным.

Но необходимость его модернизации, не говоря уже о повторном изобретении, Председатель отверг правильно: он знал своих людей. Последователей дедуктивного метода среди них явно не наблюдалось. Поэтому утруждать себя изысками и тщательной проработкой «дезы» Председатель не счёл нужным. И «секретная» информация аналогичного содержания была доведена им и до всех остальных лиц из списка подозреваемых — с той лишь разницей, что капитан Иванов последовательно «превращался» в капитанов Петрова, Сидорова и Васильева, а Волонтёрская армия — в Донскую, Кавказскую и штаб Главнокомандующего соответственно. Теперь оставалось лишь организовать засаду у «почтового ящика» и взять агента на закладке донесения…

Вечером следующего дня — в полночь по времени ЧК — старший группы засады положил на стол Председателя огрызок старой обувной стельки, между слоями которой был заложен измызганный листок бумаги.

— Это, что: взамен агента? — недобро усмехнулся Председатель.

Старший группы посопел носом.

— Мы устроились подальше от тайника, чтобы он нас не заметил…

— А в результате сами не заметили его! «Устроились» они! — возмутился Председатель.

— Никак нет, товарищ Председатель: заметили! Но решили не обнаруживать себя!

Председатель беспомощно развёл руками: с кем приходится работать!

— Ладно, можете быть свободны.

Он с досадой махнул рукой на дверь.

Оставшись один, Председатель развернул бумажку. Прочитав написанное, он выкатил глаза и слегка отвесил челюсть. Видимо, одного дубля ему показалось мало — и он перечитал ещё раз. Потом ещё раз.

И только после этого в изнеможении откинулся на спинку кресла.

Для такой реакции — тем более, в отсутствие подчинённых — он имел все основания. Ведь текст записки гласил:

«В … (зачёркнуто) армию шлют капитана-бомбиста. Армию уточняю. Фамилию вспоминаю. «Чекист».

— Или этот «Чекист» — круглый идиот, или он меня «расколол»…

Главный чекист Украины был сейчас так же далёк от разгадки, как и прежде…

…Прибыв в дивизию, Михаил Николаевич облегчённо вздохнул: тут ещё только готовились к наступлению. И подготовка находилась в самом начале. Поэтому он сразу же окунулся в водоворот неотложных дел. Ну, то есть, определил места дислокации злачных заведений, возобновил или же свёл знакомство с офицерами штаба и прочими достойными воинами, зарекомендовавшими себя в боях с «зелёным змием» и в штурмах женских крепостей. Это не составило особого труда: слава о подвигах доблестного штабс-капитана опередила его и здесь.

Кроме того, многих офицеров он знал не только по «германской», но ещё по училищу, а некоторых — даже по кадетскому корпусу. Поэтому на «внедрение в среду» Михаил Николаевич потратил самое большее два дня. Точнее — двое суток: «операция по внедрению» с неизменным ассортиментом шампанского, коньяка и девочек затягивалась далеко за полночь. На третьи сутки Михаил Николаевич был «в доску своим» не только на штабных, но и на всех полковых гульбищах и попойках.

С подобными темпами знакомства наличных денег ему хватило лишь на неделю. На его счастье, «Нумизмат» не замедлил с переездом, и кредитование возобновилось. Сам же «Нумизмат» с головой окунулся в столь любезный его сердцу мир наживы, спекуляции и ростовщичества, каковой он предпочитал корректно именовать частным предпринимательством.

Получив вспомоществование, Михаил Николаевич на радостях просил казначея передать в Центр, что к работе на новом месте приступил.

Работа по-прежнему не обременяла штабс-капитана. Генерал Кобылевский сдержал слово, определив собутыльника при штабе — офицером для особых поручений. «Особые поручения» чаще всего сводились к просьбам обеспечить выпивку и организовать «девочек» для бесчисленных визитёров из штаба Главкома.

Самая большая трудность в работе Михаила Николаевича заключалась в необходимости постоянной «боевой готовности». По первому же зову командира дивизии он должен был составлять ему компанию в ежедневных попойках, для конспирации именуемых «совещаниями».

Уж на что штабс-капитан был мастер по этой части, но состязаться с Кобылевским и ему было непросто. Порой Михаил Николаевич держался одним только усилием воли. Но держался — когда другие собутыльники генерала уже спали на столах, или валялись под стульями в лужах собственной блевотины и мочи. И за эту стойкость генерал особенно ценил своего порученца, ставя его в пример остальным офицерам дивизии, как самого достойного из них!

Специфика работы, несмотря на все её трудности, имела и свои положительные стороны. И немалые: штабс-капитан получил доступ к кабинету генерала, глаза его — к генеральским бумагам, а уши — к языку Его превосходительства. Лучшего источника информации и желать нельзя было! Несмотря на то, что к финалу попойки язык генерала утрачивал эластичность, отдельные его слова иногда стоили дороже целых предложений!

И в Центре оценили, наконец, информацию Михаила Николаевича. Там поняли, что немалые деньги, затрачиваемые на оплату бесчисленных кутежей агента, не пропадали втуне. Точнее: не все пропадали втуне — а заодно в кабаках и борделях. В результате принятых по его донесениям мер «красным» теперь всё чаще удавалось обходить готовые уже захлопнуться капканы, значительно сокращая свои потери.

Вскоре, однако, дивизия всё же перешла в наступление, и добилась, как говорят канцеляристы, определённых успехов. Её даже переименовали в группу войск, и поручили выполнение ещё более ответственных заданий — к явному неудовольствию Михаила Николаевича, уже обжившегося на новом месте, и совсем не стремившегося покидать уютные рестораны и тёплые постели многочисленных подруг. Но неудовольствие недолго хозяйничало в душе Михаила Николаевича: «ответственные задания» чаще всего выполнялись в тылу, без вхождения в непосредственный контакт с противником.

Дни, недели и месяцы потянулись в своём монотонном — с точки зрения Михаила Николаевича — однообразии. Война, со всем её грубым натурализмом, со всеми её неприглядными подробностями, о которых он предпочитал не вспоминать не только на сон грядущий, была где-то там, далеко, в какой-то другой жизни.

Ну, а там, где находился Михаил Николаевич, всё было по-прежнему: днём — имитация кипучей деятельности в штабе, вечером — уже настоящая кипучая деятельность в кафешантанах и будуарах. Деньги не переводились. Энергичным штабс-капитаном были довольны и «белые», и «красные»! Казалось бы, чего ещё желать человеку — особенно в такое время?!

Но война нередко преподносит сюрпризы — на то она и война: неизвестно, за какие заслуги Кобылевский был назначен командующим Волонтёрской армией. Прежний командующий — Иван Антоныч — пошёл на повышение и стал Главкомом Волонтёрских Сил Юга России (ВСЮР).

На некоторое время положение Михаила Николаевича стало неопределённым. Но, к счастью, в этой неопределённости пребывать ему суждено было недолго: генерал взял его с собой в числе нескольких других офицеров. Вместе и отбыли к месту нового назначения. Вскоре уже Волонтёрская армия — или, как сами же волонтёры двусмысленно сократили — Волармия, под руководством нового командующего начала энергичную подготовку к захвату Харькова.

Судьба Михаила Николаевича сделала очередной зигзаг…