Оглавление

ЖДАТЬ

Глава первая

— Новенький!?

От неожиданности я поднял голову и обернулся на голос.

— Новенький, спрашиваю? — У соседней могилы стоял мужичок небольшого роста и смотрел на меня. — Не видел тебя давеча здесь.

— Наверное, новенький, — пожимая плечами, тихо согласился я.

— Ну, то и видно, не свыкся ещё, — начав протирать своё фото на кресте и тут же поправляя цветы на могиле, ответил мужичок. Он был весь какой-то шебутной и не мог устоять на месте.

— Ладно, бывай. Позже пообщаемся, — договорил мужичок и куда-то в спешке убежал.

Я смотрел на свою фотографию, прибитую к кресту. Яркие цветы торчали из холмика под ним.

Лес шумел от ветра, и осенняя листва разлеталась по кладбищу.

Таких как я здесь было много. Практически у каждой могилки копошились «люди» от двадцати до девяноста лет.

Кто-то просто сидел на лавке, кто-то наводил порядок в своём новом «доме», кто-то принимал гостей.

А я был один.

Неподалёку раздались голоса. Я посмотрел в их сторону и увидел группу людей в темных одеждах и с цветами. Они что-то негромко обсуждали, к кому-то шли.

С неба закапал небольшой дождь и начал слегка пригибать цветы к земле.

Так я просидел весь день, не сходя с лавки. Все остальные мои соседи уже куда-то разошлись, или попрятались по своим могилам.

К вечеру дождь стих.

— Ну что, давай знакомиться, — ко мне подсел тот же мужичок, — держи вот конфету и стопку, у тебя-то, смотрю, ничего нет, не приходил сегодня никто?

Он посмотрел на меня.

— Или просто не оставили ничего, не любили тебя, что ли? — по-дурацки пошутил мужичок.

Я молчал.

Увидев, что шутка не удалась, он протянул мне грязную от земли и песка рюмку, с бесцветной жидкостью и конфету в обертке.

— Вчерашняя, — уже спокойно начал мужичок, — сын приходил помянуть, дак налил пару рюмашек. Ему уж тридцать. Здоровый лоб вымахал, батьку не забывает, — он махом опустошил свою рюмку и тут же закусил конфетой.

— Михаил, — мужичок протянул мне руку.

— Андрей, — тихо ответил я, и мы пожали друг другу руки.

— Ты давай пей, холодно, согреешься хоть чутка.

— Сколько тебе? Двадцать с чем-то? — смотря на мою фотографию, чуть позже спросил Михаил.

— Двадцать девять, — негромко ответил я и опустошил рюмку.

На вид Михаилу было лет пятьдесят, может пятьдесят пять. Я и при жизни ещё не умел определять возраст людей.

— Молодой ещё совсем, — он посмотрел на меня, — но не расстраивайся, таким и останешься. Молодым. Старения здесь нет. И твои тебя таким и запомнят, — и, улыбаясь, хлопнул меня по плечу.

— Пожил вот мало только, это и обидно, — чуть позже добавил он.

— А я вот здесь уже пятый год «живу» и до сих пор пятьдесят семь. Под той берёзкой, — Михаил указал пальцем на пожелтевшую берёзу неподалеку от своей могилы, — Лариской зову, как жену.

— Пятый год здесь? — с непониманием спросил я, — а почему не в раю или куда там ещё после смерти попадают?

Михаил засмеялся.

Он достал из кармана смятую, чуть промокшую сигарету. Немного покрутив ее пальцами, прикурил от спички.

— Не куришь? У меня ещё одна есть. У соседа взял.

— Нет, — ответил я.

Затянувшись и выпустив дым, Михаил продолжил.

— Нет там ничего, Андрюха. Ни ада, ни рая, ни облачка того, на котором все летают. Видишь, какие люди-то наивные. И мы такие же с тобой были. Здесь вот конечный пункт, в этой ямке с крестиком. Всё гораздо проще, как оказалось.

Он затянулся ещё раз.

— И никуда ты отсюда уже не денешься. Привязан теперь навсегда. За территорию кладбища тоже не выйдешь. Тут и «живёшь».

Михаил выдохнул.

— Ждёшь своих целыми днями. Месяцами, годами ждёшь. Придут, помянут, посидишь рядом с ними, послушаешь их, повспоминаешь себя, посмеешься.

Мужичок немного призадумался.

Минуты через две он втоптал окурок в землю.

— А они с тобой обо всем говорят, как на исповеди. Могут даже признаться тебе в чем-нибудь. «Тайну свою какую-нибудь маленькую поведать», — шепотом сказал он.

— Кому как не нам душу-то излить? Мы-то уж точно никому не расскажем, а им легче от этого делается.

Михаил опустил голову вниз, ненадолго замолчал и тяжело вздохнул.

— Сын вот вчера. Не люблю, говорит, жену больше. Вот те раз. Принес мне новость тоже, я аж в гробу перевернулся, — мужичок развёл руками, — а мне сейчас тут чего с этим делать? Говорит, кончилось всё к ней как-то. Дак ведь дочка у них есть, девять лет уж ей. Большая. Жили бы и жили дальше, елы-палы, чего ещё надо-то? — возмущался он.

— Десять лет вместе прожили. И чего стряслось? Не понимаю. Чего делать, говорит, как быть? Не знает.

Не знает он, дурында. Как дал бы в лоб, чтоб мозги на место встали! Вот мы с Лариской душа в душу столько лет прожили и всё хорошо у нас было. До сих пор люблю. А эти… — мужичок махнул рукой.

Михаил снова замолчал в думках. Его взгляд застыл на моей могиле и смотрел в одну точку.

— Так и не дождался от меня ответа. А я и помочь ему ничем не могу, ни советом, ни делом. Чего делать? Видимо, всё-таки проходит любовь у некоторых.

Чуть позже он перевёл взгляд на меня и положил руку мне на плечо.

— Вот такие дела, Андрюха, — выдохнул мужичок, — а ты сидишь с ними, как и раньше. Только они не видят тебя теперь. Смотрят на твою фотографию, а ты рядом стоишь. Цветочков воткнут, водки в стопку нальют, сигаретку там, если курящий, да конфетку положат. Всё чин чинарём.

Моя вон, дура, всё время сигарету прикурит и воткнет фильтром в могилу, хрен потом покуришь — истлеет вся, если не погаснет. Благо иногда забывает, дак и хорошо. А Витёк, друг мой, никогда не прикуривает, так кладет. Знает, как будто, что так правильней будет, — Михаил ткнул меня кулаком в плечо, — мужики всегда друг друга понимают. Так ведь? — улыбнулся он и посмотрел вдаль.

— Поревут и опять на месяц или вон, на несколько лет пропадут, — чуть позже продолжил мужичок, махнув рукой куда-то в сторону.

— Как у Маринки. Третий год уж никто к ней не ходит. А двое детей остались, муж. Заняты так что ли, что времени совсем нет прийти проведать? Не понимаю. Первый год часто бывали, не знаю, чего перестали ходить. Но она баба сильная, всё ждёт. Каждый день ждёт.

Михаил снова посмотрел на меня.

— Ну, а нам деваться некуда сейчас, только ждать и остаётся. В этом, наверное, и заключается смысл жизни. Чтобы сейчас увидеть и понять, кто нас по-настоящему любил, — улыбнувшись, закончил он.

На улице уже стемнело. Хмурое осеннее небо вновь брызнуло дождем.

Мы какое-то время сидели молча.

— Ладно, Андрюха, — докурив вторую сигарету, мужичок поднялся со скамейки, — пойду я. Давай, до завтра. Ложись тоже в свой «склеп», не мокни.

Он взглянул на небо.

— Осень сей год дождливая какая-то очень, зима наверно теплая будет.

И посмотрел на меня.

— Я тоже пойду, Ларку чмокну и спать. Вот уж не знаю, что буду делать, если вдруг замуж снова выйдет. Свалю берёзу к чертям! — засмеялся Михаил.

— Ладно, давай. Завтра зайду, покажу окрестности, побродим. Не унывай. Жизнь хоть и закончилась для нас людская, но взамен хотя бы такая осталась.

После мужичок тяжело вздохнул.

— Сын вот только у меня хернёй маяться начал, — грустно добавил он.

— Ладно, разберутся, я думаю, — Михаил махнул рукой, — их жизнь, — и с этими словами направился к своему «дому».

На кладбище стало тихо. Лишь только дождь молотил по осенней листве. Я сидел и мок под его каплями один на лавке.

Теперь и мне остаётся только ждать. Как и всем находящимся здесь.

Ждать каждый день, бесконечно, «своих» в гости — в этом новом, но увы мертвом мире.

С трепетом ждать.

И бояться.

Бояться того, что вдруг однажды и ко мне никто не придет…

Глава вторая

В гробу было слегка сыро. Дождевая вода просачивалась сквозь щели досок.

Я проворочался в нем всю ночь, так и не сумев заснуть.

Наутро я опять сидел на лавке.

Моросил дождь, небо было затянуто непроглядными серыми тучами.

Ветер, как и вчера, трепал деревья, сбрасывая с них последние листья на остывающую землю.

Из живых на кладбище не было никого. Как и вчера на нем суетились только души умерших.

Они наводили порядок в своих «домиках» перед приходом гостей. В надежде, что именно сегодня к ним придут.

Только я опять не делал ничего, как и весь вчерашний день.

— Проснулся уже? — Михаил с утра копошился у своей могилки.

— Я не спал всю ночь. Сыро, — негромко ответил я.

— Дааа, осень она такая, — протянул он, — у тебя-то хоть ещё гроб новый, у меня-то там вообще беда.

Михаил поправлял крест. Чуть выправив его, он подошел ко мне.

— Тут попривыкнуть надо, — закурив сигарету, мужичок присел рядом, — со временем освоишься.

— Ждешь сегодня кого? — чуть позже спросил он, отдышавшись.

Я пожал плечами.

— Жду.

Я снова смотрел на свою могилу, на фотографию, на крест. Я до сих пор никак не мог привыкнуть к тому, что меня уже нет среди живых.

— Да не загоняйся ты уже, — заметив это, сказал Михаил, потом поднялся, втоптал окурок в землю и положил руку мне на плечо.

— Пойдем, прогуляемся лучше.

Мы бродили с ним по безлюдному кладбищу.

Всюду были лишь души умерших, таких же, как и мы. Они не обращали на нас никакого внимания, занимаясь своими «житейскими» делами. Михаил изредка здоровался с кем-то, приветственно подымая руку в их сторону.

Я узнал, что похоронен недалеко от лесной дороги, которая делила кладбище пополам.

Должно быть, мама с папой специально выбрали это место, чтобы не потерять меня среди стремительно разрастающихся могил.

Почему стремительно?

Потому что, побродив где-то с час по кладбищу, мы наткнулись на две свежих могилы, на его окраине.

Это были две сестры погодки — десяти и одиннадцати лет. Даша и Маша.

Цветы и венки на их могилках пестрели яркими красками. Черные ленты гласили о скорби, памяти и о любви к умершим. Их игрушки: плюшевые мишки, Микки-Маусы, куклы — грустно мокли под дождем, облепленные осенней листвой. Лес, словно одеялом, укутал их от холода.

— Сюда чуть ли не каждые пару часов кого-нибудь да привозят, — негромко сказал Михаил, — дня не бывает, чтобы не привезли. А их, наверное, вчера вечером…

Он вздохнул.

— Жалко, малышки совсем. Болели, что ли, чем, или чего страшнее произошло? — спрашивал он себя, смотря на их улыбающиеся детские счастливые лица.

— Самое печальное, когда детей, особенно таких вот малышек, приходится хоронить.

Михаил поднял чуть потрёпанного жёлтого мишку за лапу.

— Игрушки — это хорошо, будет им чем играть. Родители у них молодцы. Жалко их очень.

— А почему их нет? — спросил я.

— Ну, они должно быть еще дома. Не могут распрощаться, — Михаил отряхнул мишку от листвы, положил его аккуратно обратно, и мы пошли дальше.

— Три дня же у нас есть после смерти дома побыть. Ты вот не знаю, почему на второй день здесь появился. Не знал, наверное.

Лес на кладбище шумел от ветра. Деревья местами синхронно качались под его силой. Вороны наперебой, перекрикивая друг дружку, доедали крошки с могил, перелетая с одной на другую.

— Ох уж эти каркуши, вот никогда не любил их. А сейчас без них здесь тоска была бы, — улыбаясь, сказал Михаил, — они как дети, дерутся, ругаются чего-то. — Он улыбнулся.

— Тоже сладкое очень любят. Я помню, конфеты как-то у меня все стащили, даже закусить было не чем, сволочи. Так что успевай прятать.

Мы шли дальше.

— Вот только могила после них вся растрёпанная становится.

Тем временем мы подходили обратно к своим могилам.

Было где-то уже около полудня.

Позади себя я услышал звук подъезжающего автомобиля. Это был черный джип.

Он остановился у края дороги и из-за руля вышел солидный мужчина, одетый в черное пальто.

— Отец? — обернувшись, чуть слышно, с радостью в голосе, произнес я.

Мужчина открыл пассажирскую дверь, и из нее вышла незнакомая мне женщина. В руках у нее были цветы. Она тоже, как и папа, была в черном пальто.

— Что? — спросил, отвлекшись от рассмотрения табличек на могилах, Михаил.

— Отец приехал, — сказал я, — с кем-то.

Я не мог понять, что за женщина была с ним. Почему не мама?

Радость с моего лица тут же исчезла.

— Ну, давай, иди, принимай гостей, — хлопнув меня по спине, сказал Михаил, — а я пойду до Николаича дойду, проведаю. Он ещё при Сталине умер, много интересного рассказывает о тех временах. Я тебя потом с ним познакомлю, настоящую историю хоть узнаешь, а не выдуманную, из учебников.

Ну, давай, давай иди, — подбодрил меня снова Михаил, — вечером заскочу, расскажешь, что да как.

И после этих слов он ушёл.

Я, дойдя до своей могилы, снова присел на лавку.

— Положи цветы ему на могилу, — сказал папа женщине, — вот так, да.

— Красивый у тебя мальчик, — рассматривая мою фотографию, сказала женщина.

Ее голос был хриплым, я бы даже сказал, каким-то прокуренным.

Ну, это и понятно. Пока они были у меня, она выкурила сигарет семь точно. И сигареты она курила какие-то со вкусом. Ароматные, с длинным мундштуком. Неприятные.

Отец присел на лавку рядом со мной. Я не чувствовал никакого тепла от него.

Я попытался взять его за руку, но она прошла сквозь меня.

Отец держал в руках маленькую бутылку водки и стопку. Налив в нее немного водки, молча выпил.

Остатки из стопки он вылил мне на могилу.

— Привет Андрюха, — закурив сигарету, сказал папа, — как ты тут?

Я смотрел на него, но он меня не видел.

— Я к тебе сегодня не с мамой, — отец опустил голову вниз и тяжело вздохнул.

— Не хотели тебе говорить… Вернее собирались, но не успели. Мы с мамой расходимся.

Папа пожал плечами.

— Давно уже как-то не клеилось у нас. Ну, ты парень взрослый уже — поймёшь, — отводя, как будто от стыда, в сторону глаза, закончил он.

— Как же надоел этот дождь, — кутаясь в пальто, проворчала женщина.

Она была моложе отца, и это было видно.

— Может сигарету ему прикурить?

— Он не курил, — буркнул в ответ папа.

Достав вторую стопку, он налил и в нее, и в свою, водку.

Поставив ее под крест, сказал: — Давай, Андрюха, выпьем, — и махом выпил.

— Милый, ты за рулём, не пей много, — забеспокоилась женщина.

Я смотрел на отца, на его новую спутницу и мне было чертовски обидно и больно это слышать. Обидно было за маму.

— Может, пойдем? — чуть позже, обратившись к отцу, спросила женщина, — холодно.

Она все куталась в свое тонкое пальто.

Отец, поднявшись, поставил бутылку мне под крест. Она была почти полна.

Папа был явно чем–то взволнован.

— Андрюх, на следующей неделе памятник тебе поставлю и оградку, — он положил руку мне на крест. — Ну, давай, пойдем мы. Люблю тебя. Земля тебе пухом и царства небесного.

Потом отец повернулся к женщине, обнял ее сзади за плечи, и они ушли.

Я сидел молча и смотрел им в след.

«Да уж пухом, — подумал я, — опять сегодня в сырости этой спать. За царство спасибо, только вот нет его, к сожалению».

Потом они сели в машину и уехали.

А я всё думал.

От этой новости мне было совсем не хорошо.

М-да уж, моя первая весть, полученная здесь, и сразу вот такая.

Я сидел молча и смотрел в одну точку.

Как и сказал вчера Михаил: — Они здесь как на исповеди, а нам приходится это слушать и принимать, другого нам теперь ничего не остаётся.

Чуть позже я услышал детские голоса.

Подняв голову, я увидел двух девочек, чьи могилки мы сегодня видели.

О чем они говорили, я не разобрал.

Девочки прошли мимо, держась за руки, не обратив на меня никого внимания.

День подходил к концу. Дождь, слава богу, к вечеру совсем перестал лить и в тучах появились просветы.

Михаила до сих пор не было. Наверное, задержался у Николаича. А может быть и ещё к кому зашел, не знаю.

Водку, которую оставил отец, я так и не трогал.

Посидев ещё немного, так и не разобравшись в своих мыслях, я полез обратно в могилу.

Буду снова ждать…

Больше мне ничего не остаётся. Как и всем, находящимся здесь, по эту сторону жизни.

Только ждать…

В этом теперь и заключается наша суть умерших. Ждать и иногда сниться им — живым.

Глава третья

Всё хорошо, я был дома.

Из кухни доносился приятный запах еды. Это было воскресенье и мама, как обычно, стряпала в этот день пироги.

Из телевизора на кухне доносилась музыка.

Мама любила слушать по Муз-тв передачу «Золотая лихорадка».

Там звучали песни групп: «Мираж», «Ласковый май» и других — песни времен ее молодости.

В окно моей комнаты светило яркое летнее солнце, штора едва колыхалась от лёгкого дуновения ветра в приоткрытую форточку.

Мне пятнадцать лет. Каникулы.

Я неспешно потянулся.

В комнату с полотенцем на плече вошла мама.

— Проснулся уже?

— Да, а сколько времени, мам? — потягиваясь, спросил я.

— Одиннадцать утра.

Мама раздвинула шторы шире, и солнце ещё ярче осветило комнату.

Я прищурил глаза.

— Ну, раз проснулся, то вставай. Одевайся, умывайся, чисти зубы и завтракать. Скоро на дачу поедем, — и с этими словами она вышла из комнаты.

Я не очень любил дачу и моё настроение резко упало, когда мама сказала про неё.

Опять эти комары, весь день без связи и интернета. Такое прекрасное утро было испорчено на корню.

— Мааам, ну зачееем? — гнусаво протянул я.

— Вставай! — уже немного сердито крикнула из кухни мама.

Но мне было лень, и я продолжал лежать в кровати.

Вскоре я снова уснул, разморенный солнцем.

— Андрюха, хватит дрыхнуть, — через какое-то время раздался уже папин голос. Он тряс меня за плечо.

— Андрюха, вставай, — папа тряс меня всё сильнее и сильнее.

Мне еле удавалось открыть глаза.

— Да встаю я, встаю. Надоела мне уже ваша дача! — не отойдя ещё от сна, ворчал я.

Отец смотрел на меня и улыбался.

— Какая дача? Вставай, говорю, — и продолжал меня трясти за плечо.

— Да встаюююю яяяяя! — все так же раздражённо продолжал гнусить я.

Я смотрел на отца, а он, улыбаясь, на меня. Потом его лицо стало менять облик, но он не переставал меня трясти.

Очертания комнаты стали размываться, музыка отдаляться и приятный запах от пирогов тоже стал ощущаться плохо.

Было уже не так комфортно, как пару минут назад. Я не понимал, что происходит.

Я кое-как все-таки открыл глаза.

— Какая дача, Андрюх? — улыбаясь, спросил меня мужичок, — по картошке соскучился?

Это был Михаил. Он спустился в мою могилу, чтобы меня разбудить.

— Давай выбирайся наверх. Я тебя там буду ждать.