Серия «Легенды хоррора»

Michael Shea

AUTOPSY AND OTHER TALES, VOL.1

Печатается с разрешения авторов и литературных агентств Spectrum Literary Agency и Nova Littera SIA

Перевод с английского:

Наталья Маслова, Роман Демидов, Анастасия Колесова

Copyright © 2008 by Michael Shea. All rights reserved

© Наталья Маслова, перевод, 2025

© Роман Демидов, перевод, 2025

© Анастасия Колесова, перевод, 2025

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Вскрытие

Доктор Уинтерс вышел из крошечного здания автовокзала на пахнущую соснами полуночную улицу. Единственный свет горел в его окне, если не считать люминесцентного циферблата через несколько домов дальше по улице и маленькой неоновой рекламы пива через два квартала. Шумела река. Она бежала по дну глубокого ущелья к западу от городка, но тот был всего несколько улиц в ширину и около мили в длину, поэтому приглушенный рев течения слышался отчетливо – словно призрачный поток тек меж темных берегов-витрин. Пройдя несколько шагов, доктор Уинтерс поставил чемодан на землю, засунул руки в карманы и посмотрел на звезды – бесчисленные, словно камешки в черном заливе.

– Горное селение… шахтерский городок, – проговорил он. – Звезды. Луны нет. Мы в Бейли.

Он обращался к своей раковой опухоли. Она росла у него в желудке. С тех пор, как доктор узнал о ее существовании, он завел привычку иронично с ней беседовать. Так он демонстрировал свое радушие по отношению к этой незваной гостье – Смерти. Она не дождется от него грубого приема, ведь это сделает ее победу абсолютной. Впрочем, разумеется, ее победа и так будет абсолютной, хоть с иронией, хоть без.

Он снова поднял чемодан и пошел дальше. Звездный свет превращал черноту окон в смутные зеркала, отражавшие проходившего мимо человека: поджарого, как ящерица, седовласого (в пятьдесят семь лет) мужчину, прибывшего сюда по делам смерти, носившего собственную смерть в себе самом и даже хранившего одежды смерти в своем чемодане. Ибо тот был наполнен – помимо набора медицинских инструментов и кое-каких предметов первой необходимости – патолого-анатомическими мешками. Шериф рассказал ему по телефону, что тела временно укрыли тем, что было под рукой, и поэтому доктор прихватил мешки с собой, с горьким весельем упаковал их в чемодан, а последний приложил к груди перед зеркалом, как женщина прикинула бы платье, и сказал своему раку:

– О да, здесь хватит места для нас обоих!

Чемодан был тяжелым, и доктор часто останавливался отдохнуть и взглянуть на небо. Та еще ночная работенка – копаться в вонючей бездушной грязи, обратив взгляд долу, под таким звездным куполом! На то, чтобы достать десятерых шахтеров, ушло пять дней. Осеннее равноденствие уже миновало, но температура оставалась неизменно высокой. А на такой глубине под землей, без сомнения, было еще жарче.

Доктор вошел в здание суда через боковую дверь. Его каблуки застучали по укрытому линолеумом полу коридора. Находившаяся в конце этого коридора дверь, на которой было написано «НЕЙТ КРЕЙВЕН, ШЕРИФ ОКРУГА», распахнулась прежде, чем он успел к ней подойти, и друг доктора вышел ему навстречу.

– Черт побери, Карл, ты по-прежнему тощий, как хлыст. Давай сюда свой чемодан. Ты и так уже в хорошей форме. Тебе упражнения ни к чему.

Чемодан повис в его лапище, точно невесомый; бычьи плечи шерифа ничуть не перекосились. Несмотря на подразумевавшееся в его словах самоуничижение, для человека своих лет и размеров Крейвен был лишь слегка полноват. У него было грубо вылепленное лицо, а зеленоватые глаза из-за массивных лба, носа и челюсти казались маленькими, но только до тех пор, пока ты не заглядывал в них и не ощущал скрывавшийся за ними цепкий и проницательный ум. В кабинете шериф до середины наполнил две чашки кофе из кофейника, а потом долил их доверху бурбоном из лежавшей в столе бутылки. К моменту, когда чашки опустели, они закончили обмениваться новостями об общих знакомых. Шериф смешал еще по чашке кофе с бурбоном и молча глотнул из своей, очевидно, готовясь перейти к делу.

– Есть такое выражение – «жестокая справедливость», – сказал он. – Вот теперь я знаю, что это такое. Один из твоих будущих… пациентов? Он был убийцей. Господи, «убийца» – это не то слово. Это еще не самое плохое, что о нем можно сказать. То, что взрыв прикончил его, – вот это была справедливость. А жестокость заключается в том, что он прихватил с собой еще девятерых. И знал бы ты, как это меня злит, Карл! А если твой начальничек-лизоблюд добьется своего, их смертью жестокость не ограничится! Их родные даже компенсацию не получат! Вот скажи мне – он хребет себе еще не поломал? От того, что так сильно прогибается под «Фордемскую страховую»?

– Я так понимаю, ты имеешь в виду почтенного Уоддлтона, коронера округа Фордем. – Доктор Уинтерс глотнул кофе. Потом изящно раздул ноздри, продемонстрировав этим все отвращение, презрение и желчь, накопившиеся у него за четыре года работы патологоанатомом под началом Уоддлтона. Шериф рассмеялся. – По тому, что говорит коронер, редко можно что-нибудь понять четко, – продолжил доктор. – Он помянул твое имя всуе. Страстно и неоднократно. Эти выражения послужили началом его речи. Затем он развил тему строгой ответственности нашей службы перед буквой закона вообще и закона о выплатах материальной компенсации при смерти на рабочем месте в частности. Деньги выплачиваются только родственникам покойных, чья смерть произошла в результате их работы, а не просто в ее процессе. Жертвы маньяка, хоть и погибли на работе, ни в коем случае не подпадают под действие этого закона. После этого мы обсудили трагическую несправедливость того, что страховую компанию – любую страховую компанию – могут обязать выплатить материальную помощь гражданам, не имеющим на нее никакого права, исключительно из-за халатности и некомпетентности ведущих следствие полицейских. Вновь всплыло твое имя, и коронер Уоддлтон подверг его дальнейшему поруганию. «Фордемская страховая», неважно, является она политическим спонсором или нет, – все-таки крупная страховая компания и, следовательно, заслуживает того же справедливого отношения, что и все подобные ей компании.

Крейвен издал злобный лающий смешок и метко плюнул в корзину для мусора.

– Ах, этот беспристрастный слуга народа! Что такое семь вдов и шестнадцать детей-иждивенцев в сравнении с «Фордемской страховой»? – Он осушил свою чашку и вздохнул. – Вот что я тебе скажу, Карл. Мы пять дней откапывали этих людей, а последние два дня вдобавок еще и просеивали половину этой горы в поисках следов взрывчатки, пока страховые следователи стояли у нас над душой, но все, что они смогли сказать, – это что существуют «убедительные косвенные доказательства» взрыва бомбы. Так вот, я этим не удовольствуюсь, потому что не обязан этого делать. Уоддлтон может засунуть свои «исключительные обстоятельства» себе в зад. Если ты ничего не обнаружишь в их телах, значит, на этом со вскрытием будет покончено и их похоронят здесь, как этого желают их семьи.

Доктор улыбался другу. Он допил кофе и заговорил с прежней иронической отстраненностью, как будто шериф и не прерывал его рассказа.

– Затем почтенный коронер с примечательным многословием коснулся темы форм о согласии на вскрытие и злонамеренного воздействия облеченных властью представителей закона на частных лиц. Так получилось, что у него на рабочем столе как раз лежала стопка подобных форм, уже подписанных, и над каждой подписью была пропечатана дополнительная оговорка. Весьма обоснованная. Помимо прочего, она обладала способностью окрашивать лицо коронера в фиолетовый цвет, когда он зачитывал ее вслух. А зачитал он ее мне три раза. Судя по всему, родные погибших были согласны на вскрытие при двух условиях: во-первых, оно должно проводиться in loco mortis, то есть в Бейли, и, во-вторых, покойные могут подвергнуться повторному вскрытию или вывозу из Бейли только в случае, если патологоанатом коронера обнаружит конкретные доказательства насильственной смерти. Очень хорошо сформулированная оговорка. Помню, как мне было интересно, кто ее написал.

Шериф задумчиво кивнул. Он взял опустевшую чашку доктора Уинтерса, поставил рядом со своей, наполнил обе бурбоном на две трети и плеснул в чашку доктора немножко кофе. Друзья обменялись спокойными взглядами, как покеристы во время решающего противостояния. Шериф перевел взгляд на свою чашку, отпил из нее.

– In loco mortis. А… что это, собственно, значит?

– «На месте гибели».

– О. Долить тебе?

– Спасибо, я только начал.

Они рассмеялись, умолкли и рассмеялись вновь – иные могли бы заметить, что излишне громко.

– Он, по сути, сказал мне, что я обязан отыскать хоть какой-нибудь повод для повторного вскрытия, – наконец проговорил доктор. – Он душу бы продал – или заложил повторно – за передвижной рентгеновский аппарат. И он прав, конечно. Если в этих телах засели осколки бомбы, это был бы самый быстрый и надежный способ их обнаружить. Меня до сих пор поражает, что ваш доктор Парсонс так и не починил свой рентген.

– Он вправляет кости, зашивает раны, выписывает рецепты, а все сложные случаи передает ниже по склону горы. И даже с этим едва справляется. Пьяницы мало на что способны.

– Все так плохо?

– Он кое-как держится, но и только. Уоддлтон был прав, что не дал ему полномочий патологоанатома. Он и пушечного ядра в дохлой крысе не отыщет. На людях я такого говорить бы не стал, пока он справляется со своими обязанностями, но здесь все знают, что это правда. В половине случаев это его пациенты за ним присматривают. Но Уоддлтон прислал бы тебя независимо от того, кто здесь работает. Для политических союзников вроде «Фордемской страховой» – только самое лучшее обслуживание.

Доктор посмотрел на свои руки и пожал плечами.

– Итак. В числе погибших есть убийца. Так была ли на самом деле бомба?

Шериф медленно поставил локти на стол и прижал ладони к вискам, как будто вопрос поднял у него в голове бурю воспоминаний. Впервые доктор – весь разговор прислушивавшийся к никогда не умолкавшим предвестьям смерти у себя внутри – заметил, насколько его друг устал: руки подрагивают, под глазами синяки.

– Когда я расскажу тебе, что мы знаем, у тебя, должно быть, возникнут предположения насчет того, что я в связи с этим предпринимаю. Но мне кажется, что в этом случае дальше предположений никто из нас не зайдет. Это одно из тех самых кошмарных особых дел, Карл. Тех, до сути которых никто и никогда не докопается.

Ну ладно. Около двух месяцев назад у нас тут пропал человек – Рональд Хенли. Шахтер и надежный, как скала, семьянин. Однажды вечером не вернулся домой, и мы не нашли ни единого следа. Ну что ж, иногда такое случается. Где-то через неделю пропала хозяйка прачечной, Шерон Старкер, и тоже бесследно. Вот тут мы занервничали. Я объявил по местному радио, что в округе, возможно, орудует псих, и дал подробный инструктаж о мерах предосторожности. По ночам мы выгоняли на улицы обе наши патрульные машины, а днем стучались в каждую дверь, проверяя у всех алиби на время обоих исчезновений.

Без толку. Быть может, тебя обманула эта форма и ты считаешь, что я – слуга закона, защитник людей и все такое прочее? Естественная ошибка. Так многие обманулись. Меньше чем за семь недель пропали шестеро – как в воду канули. Мы с моими помощниками с тем же успехом могли круглые сутки пролеживать в постели – ничего бы не изменилось. – Шериф осушил свою чашку. – Но в конечном итоге нам повезло. Только не пойми меня неправильно. Мы не предотвратили преступление в припадке бурного энтузиазма. Однако мы нашли труп – вот только это был не труп кого-то из семерых пропавших. Мы начали регулярно прочесывать леса, окружающие город, с помощью временных помощников из числа шахтеров. Так вот, на прошлой неделе с нами пошел один из этих ребят. Было жарко – такая температура тут уже давненько держится – и очень тихо. Он услышал какое-то гудение, огляделся и увидел, что над развилкой дерева роятся пчелы. Но ему хватило ума сообразить, что в здешних местах они встречаются редко. Так что никакие это были не пчелы. Это были мясные мухи, целое облако чертовых мясных мух, и кружили они над чем-то, завернутым в брезент.

Шериф внимательно изучил свои костяшки. За свою насыщенную жизнь он порой встречал людей, достаточно образованных, чтобы знать, что означает его фамилия,[1] и достаточно опрометчивых, чтобы в открытую над этим потешаться, и костяшки шерифа – покрытые шрамами шишки – красноречиво говорили о том, как он на это реагировал. Он вновь посмотрел в глаза своего старого друга.

– Мы стащили этот сверток на землю и развернули его. Билли Ли Дэвис, один из моих помощников – он был во Вьетнаме, видел там очень, очень неприятные штуки, но держался… Так вот, Билли Ли выблевал на землю свой обед, когда мы его развернули. Внутри был человек. То, что осталось от человека. Мы знаем, что ростом он был шесть футов два дюйма, потому что все кости были на месте, а весил где-то двести пятнадцать или двести двадцать пять фунтов, но сложили его так, что размером он был не больше мешка с бельем. Нетронутыми у него остались только лицо, плечи и левая рука, все остальное ободрали начисто. Это не животное постаралось. Это сделали ножом, и края надрезов были ровные, словно работал мясник. Только в мясе, над которым поработал мясник, все равно остается кровь, сколько ее ни выпускай, а тут ни на брезенте, ни в самой плоти не было ни капли. Она была бледной, как рыбье мясо.

Где-то в глубине тела доктора пошевелился рак. Это была не жадная атака – он с любопытством запустил один-единственный клык боли в новую, еще непокоренную плоть, проверяя, придется ли она ему по вкусу. Уинтерс замаскировал дрожь покачиванием головы:

– Значит, это был запас.

Шериф кивнул.

– Так кладут в морозилку жаркое, чтобы съесть когда-нибудь потом. Я сфотографировал лицо убитого, а потом мы завернули его обратно и замели свои следы. Двое из шахтеров, которых я взял себе в помощники, были опытными охотниками и знали, как вести себя в лесу. Поэтому я поручил им первую вахту. Мы нашли для них хорошие позиции и укрытие и уехали обратно.

Я немедленно взялся устанавливать личность убитого, разослал его описание во все города в радиусе сотни миль. Сам я его в Бейли никогда не встречал, а после того, как мы весь день прочесывали город с фотографиями, стало казаться, что его тут не встречал вообще никто. А потом Билли Ли Дэвис вдруг хлопнул себя по лбу и заявил: «Шериф, а ведь этого парня в городе видел я, и совсем недавно!»

Он после того, как проблевался, весь день ходил сам не свой, а тут вдруг воспрянул. Был твердо уверен, что видел этого парня. Только не мог вспомнить, где и когда. Мы и так с ним бились, и этак. До того дошло, что мне захотелось ухватить его за лодыжки, перевернуть и трясти, пока ответ из него не выпадет. Но толку не было. Когда стемнело, мы вернулись к тому дереву – мы сообразили, где спрятать машины и как к нему подобраться. Уже на подходе я попытался связаться c ребятами, которых мы оставили в засаде, чтобы сказать им, что они могут возвращаться. Они не ответили. А когда мы добрались до места, оказалось, что от нашей ловушки осталось только дерево. Ни трупа, ни брезента, ни специальных помощников шерифа. Ничего.

На этот раз кофе с бурбоном разлил доктор.

– Слишком много кофе, – проворчал шериф, но все равно его выпил. – Одна часть меня хотела грызть ногти и ломать шеи. А другая перепугалась до дрожи в коленках. Когда мы вернулись, я снова отправился на радио, записал экстренное оповещение и заставил ведущего повторять его каждый час. Велел горожанам заниматься любыми делами в группах по трое, ночевать как минимум втроем, выходить на улицу как можно реже, держать оружие под рукой и постоянно друг с другом созваниваться. Звучало это чертовски глупо, но разбивка на пары никого бы не защитила, если бы один из двоих оказался убийцей. Я разослал фотографии трупа по всему штату, я набрал еще больше помощников и отправил их на улицы в качестве подкрепления для ночных патрульных.

На следующее утро случился прорыв. Мне позвонил шериф Рейкхелла – это в соседнем округе. Он сказал, что наш труп очень похож на человека по имени Абель Доэрти, работника местной лесопилки «Кон Вуд». Я оставил Билли Ли за главного и немедленно выехал туда.

У этого Доэрти была старшая сестра-инвалид, с которой он всегда созванивался, когда надолго покидал город, – об этой привычке никто не знал, должно быть потому, что он ее стеснялся. Шериф Пек впервые услышал об этом, только когда сестра Доэрти позвонила ему и сказала, что ее брат уже четыре дня как уехал в отпуск, но до сих пор с ней не связался. И часа не прошло, когда он получил от меня фотографию и опознал жертву. А я не провел у него в участке и десяти минут, когда туда позвонил Билли Ли. Он вспомнил.

Он видел Доэрти вечером воскресенья, за три дня до того, как мы его нашли. Было это в «Баре дальнобойщиков» на северной окраине города. Он наделал шуму, потому что наклюкался и прицепился к сидевшему там шахтеру, Джо Аллену, который нанялся в шахту за пару месяцев до этого. Доэрти твердил, что никакой он не Джо Аллен, а его старый приятель Сайкс, с которым они вместе проработали сто лет на лесопилке, и вообще, что это за шутки такие, давай-ка тяпнем по пивку, старый приятель, и ты расскажешь мне, чего это ты вдруг от нас уехал и как твои делишки.

Аллена это повеселило. Доэрти хлопал его по плечу, а Аллен хлопал его в ответ и постоянно отпускал шуточки вроде «Налейте ему еще пива, я – заместитель его потерянного друга». Доэрти был таким большим, громким и упрямым, что Билли Ли – и не он один – беспокоился, как бы тот не затеял драку. Но этот Джо Аллен оказался большим молодцом и все разрулил идеально. Мы проверяли его за несколько недель до этого, и остальные шахтеры были от него без ума. Наконец Доэрти пообещал сводить его в другой бар, чтобы отметить начало его отпуска. Джо Аллен поднялся с улыбкой до ушей и сказал: черт побери, хоть он никакой и не Сайкс, он все равно готов пропустить стаканчик с человеком, который умеет пить и угощает. После чего ушел вместе с Доэрти, подмигнув всем на прощание к всеобщему удовольствию зрителей.

Крейвен помолчал. Доктор Уинтерс поймал его взгляд и понял, что перед глазами у шерифа стоят две картины: шутливое подмигивание, насмешившее весь бар, и брезентовый сверток, облепленный ярко-синими мухами.

– Сомнений у меня не было, – сказал Крейвен. – Я велел Билли Ли обыскать комнату Аллена в пансионе Скеттлса, а потом отправляться в шахту и задержать его. С остальным разберемся, когда он будет у нас в руках. А сам, поскольку все равно уже был в Рейкхелле, решил кое-что прояснить, прежде чем возвращаться сюда. Мы с шерифом Пеком съездили в «Кон Вуд» и нашли в картотеке фотографию Эдди Сайкса. Я видел Джо Аллена не раз, и это была его фотография.

Мы узнали, что Сайкс жил один, был непостоянным работником, не особенно распространялся о своей жизни и не видели его довольно давно.

Но один из местных пильщиков мог точно сказать, когда Сайкс покинул Рейкхелл, потому что ходил к его хижине на следующее утро после звездного дождя, который случился около девяти недель назад; поговаривали, что некоторые метеориты могли упасть на землю неподалеку от того склона горы, у которого жил Сайкс. Но тем утром его не было дома, и с тех пор пильщик его не видел.

Столько недель прошло – и вдруг все прояснилось. Час спустя я уже подъезжал к Бейли, вдавливал педаль до отказа, и до города оставалось всего мили три, когда эта хрень рванула. Я слышал, как она рванула – так близок я был к тому, чтобы его повязать. Поверь мне, Карл, я ощущал себя… пулей. Я готов был насквозь прошить этого Сайкса, этого проклятого монстра-каннибала…

Нам пришлось реконструировать события. Билли Ли потерял терпение и отправился за ним в одиночку, но, к счастью, перед этим связался по рации с Трэвисом – вторым моим помощником. Трэвис был на горе, ползал вокруг того дерева в поисках улик, но оказался неподалеку от машины, когда Билли Ли его вызывал. Тот сказал, что только что обыскал комнату Аллена и нашел какую-то странную штуковину. Это была сфера размером с полтора баскетбольных мяча, тяжелая, сделанная из материала, который не был ни металлом, ни стеклом, но чем-то походил и на то, и на другое. Она была полупрозрачной, и он разглядел внутри нее какие-то провода и детали. Больше ничего необычного Билли Ли там не нашел. Он собирался отправиться за Алленом и прихватить с собой эту штуку. Попросил Трэвиса подъехать к шахте для подстраховки. Сам Билли Ли должен был добраться туда первым и арестовать Аллена прежде, чем появится Трэвис.

Все остальное нам рассказал заместитель Тирни, начальника смены. Билли Ли припарковался за конторой, чтобы рабочие во дворе не заметили машину. Потом поднялся к Тирни, сообщить об аресте. Они собрали полдесятка людей. Но, едва выйдя из здания, увидели, как Аллен удирает от патрульной машины. Под мышкой у него была сфера.

Территория шахты огорожена, а Тирни уже успел позвонить и приказать, чтобы все ворота закрыли. Аллен немного попетлял, но вскоре понял, что оказался в ловушке. Сфера замедляла его, но у него все равно была неплохая фора. Он немного поколебался, а потом рванул прямиком к главному стволу шахты. Рабочие как раз спускались в нее в клети, и он рискнул всеми своими костьми, сиганув им вслед, но без проблем приземлился на крышу. К тому времени, как Билли Ли и Тирни добрались до выключателей, клеть опустилась до второго уровня, и Аллен сошел с нее вместе с рабочими. Тирни поднял клеть. Билли Ли приказал остальным взять оружие и следовать за ним, а сам спустился вместе с Тирни. И минуты через две половина чертовой шахты взлетела на воздух.

Шериф замолчал, как будто его прервали – с полуоткрытым ртом, со взглядом, в котором, должно быть в сотый раз, отразилось удивление тем, что больше ничего не будет, что несколько недель смертей и тайн заканчиваются здесь, этой занявшей долю секунды репризой: вновь смерть, вновь безответная тьма, и на этом все.

– Нейт.

– Что.

– Закругляйся и отправляйся в кроватку. Мне не нужна твоя помощь. Ты спишь на ходу.

– Я не на ходу. И я пойду с тобой.

– Расскажи мне, как располагались тела жертв по отношению к взрыву. Я пойду работать, а ты пойдешь спать.

Шериф неопределенно покачал головой.

– Они добывают руду с магазинированием. Штреки – уровни – ответвляются в стороны от вертикального ствола. Шахтеры производят выемку снизу вверх, по направлению к предыдущим штрекам. Выдалбливают большие камеры и оставляют большую часть отбитого камня внутри, чтобы можно было вставать на груды и отбивать потолок дальше. Между камерами они оставляют секции несущих стен, и этих ребят завалило в нескольких камерах от ствола. Их убил обвал. Гора просто завалила их породой, которую они сами же и отработали. До них никакие осколки не долетели. В этом я уверен. Единственные обнаруженные осколки были от стандартных шахтерских зарядов, которые сдетонировали из-за основного взрыва, и они даже близко не долетели. Главный взрыв произошел в том месте, где штрек выходил в ствол шахты, ровно в тот момент, когда туда спустилась клеть с Тирни и Билли Ли. И там не осталось ничего, Карл. Ни сферы, ни клети, ни Тирни, ни Билли Ли Дэвиса. Только камень, перемолотый в тонкую муку.

Доктор Уинтерс кивнул и немного погодя встал.

– Пойдем, Нейт. Я должен приниматься за дело. Мне повезет, если я хотя бы с несколькими из них закончу к утру. Отвези меня туда, а потом поспи хотя бы до этого времени. Ты все равно успеешь увидеть большую часть работы.

Шериф поднялся, взял чемодан доктора и, не говоря ни слова, вывел его из офиса; молчание было знаком согласия.

Патрульная машина стояла позади участка. Теперь доктору виделась в звездах более жестокая красота, нежели часом раньше. Они сели в машину, и Крейвен вырулил на пустую улицу. Доктор открыл окно и прислушался, но шума реки было не различить за ревом мотора. Ряды старомодных парковочных счетчиков отращивали тени под лучами фар – тени, которые уменьшались и исчезали, когда машина проезжала мимо. Шериф проговорил:

– Столько ненужных смертей. Просто так! Даже не для… насыщения! Если это была бомба и Аллен сделал ее сам, он должен был понимать, насколько она мощна. Он не стал бы пытаться провернуть с ее помощью какой-то фокус с исчезновением. И откуда он вообще знал, что этот шар лежал в той машине? Мы выяснили, что Аллен как раз заканчивал смену, но он даже на поверхность еще подняться не успел, когда Билли Ли припарковался подальше от шахты.

– Успокойся, Нейт. Я хочу услышать больше, но только когда ты выспишься. Я тебя знаю. Там будут все фотографии, и полный отчет, и все улики, разложенные по коробкам и подробно описанные. Когда я все это просмотрю, то сам пойму, что делать дальше.

В Бейли не было ни больницы, ни морга, и тела лежали в помещении закрывшегося льдозавода на окраине города. Там установили притащенный из шахты генератор, подключили импровизированное освещение и заново запустили охладительную систему.

Кабинет доктора Парсонса и крошечная смотровая, служившая в участке шерифа заменой прозекторской, снабдили этот временный морг всем оборудованием, которое могло понадобиться доктору Уинтерсу помимо того, что он привез с собой. Отъехав от города на четверть мили, они прибыли на место. Окруженный деревьями, не соседствовавший с другими постройками, льдозавод представлял собой сдвоенное здание; в меньшей его половине – конторе – горел свет. Тела должны были лежать в большом, лишенном окон холодильном сегменте. Крейвен остановился рядом со второй патрульной машиной, припаркованной у двери конторы. Невысокий, тощий как палка, мужчина в огромном белом стетсоне вышел из машины и подошел к ним. Крейвен открыл окно.

– Трэв. Это доктор Уинтерс.

– Привет, Нейт. Здравствуйте, доктор Уинтерс. Внутри все в лучшем виде. Но снаружи мне было уютнее. Последний из писак убрался пару часов назад.

– Настырные они все-таки. Езжай домой, Трэв. Поспи и возвращайся на рассвете. Какая там температура?

Светлый стетсон, куда более видный в свете звезд, нежели скрытое под ним затененное лицо, неопределенно качнулся.

– Минус семнадцать. Ниже не опускается – какая-то утечка.

– Этого хватит, – сказал доктор.

Трэвис уехал, и шериф открыл навесной замок на двери конторы. Стоя у него за спиной, доктор Уинтерс снова услышал шум реки – охлаждающий бальзам, шепот свободы, – которого не могли скрыть стук и тихое рычание стоявшего позади здания генератора – гложущие, безжалостные звуки, словно подкармливающие ту неясную тревогу, которую убаюкивала река. Они вошли внутрь.

Подготовка была продуманной и полной.

– Вот на этой штуке ты будешь вывозить их из морозильника, а вот здесь – вскрывать, – сказал шериф, кивая на каталку и стол. – Все инструменты, что могут тебе понадобиться, лежат вон на том большом столе, а вот за этим ты сможешь писать заключения. Телефон не подключен – если нужно будет мне позвонить, на ближайшей заправке есть платный.

Доктор кивнул, разглядывая инструменты, разложенные на большом столе: скальпели, секционные ножи и распаторы, кишечные ножницы, реберные кусачки, щипцы, зонды, молоток и долота, ручную и электрическую хирургические пилы, весы, банки для образцов, иглы и нитки, стерилизатор, перчатки… Рядом с этим набором находились несколько коробок и конвертов с пояснительными подписями – в них были фотографии и найденные на месте происшествия предметы, которые, предположительно, имели какое-то отношение к телам.

– Превосходно, – тихо проговорил он.

– Лампы люминесцентные, полноспектральные или как это там называется. С которыми цвета лучше видно. В верхнем ящике письменного стола – пинта приличного бурбона. Ну что, готов на них взглянуть?

– Да.

Шериф отодвинул щеколду и открыл большую металлическую дверь, которая вела в холодильную камеру. Изнутри хлынул скверный ледяной воздух. Свет в камере был тусклее, чем в конторе, – желтый полумрак, в котором на подмостях лежали десять продолговатых груд.

Двое застыли в молчании; своей неподвижностью они словно бы выказывали почтение тайне вечности, стоя на ее пороге. Доктор понял, что ряд укрытых фигур вызывает у него странное благоговение, как будто морозильная камера на самом деле была храмом. Ужасная одновременность гибели этих людей, титаническая могила, принявшая их, придавали им суровую властность – они были Избранниками Смерти. Внутренности пронзило болью, и доктор осознал, что прижимает руку к животу. Он взглянул на Крейвена и с облегчением увидел, что его друг, устало созерцающий тела, не заметил этого жеста.

– Нейт. Помоги мне их открыть.

Начав с противоположных концов ряда, они стали срывать с тел куски брезента и сваливать их в угол. И доктор, и шериф теперь вели себя бесцеремонно, не глядя на обнажившиеся лица, синюшные и одутловатые – у большинства раздувшиеся от газов языки превратились в третью губу – и опухшие синюшные руки, прорастающие из грязных рукавов. Но у одного из тел Крейвен остановился. Доктор увидел, как он опустил взгляд и поджал губы. Потом шериф швырнул брезент в общую кучу и перешел к следующим подмостям.

Когда они вышли из камеры, доктор Уинтерс достал из стола припасенные Крейвеном бутылку и стаканы, и они вместе выпили. Шериф хотел уже что-то сказать, но покачал головой и вздохнул.

– Я высплюсь, Карл. Мне из-за всего этого сумасшедшие мысли в голову лезут.

Доктору хотелось спросить, какие именно мысли. Но вместо этого он положил руку на плечо друга.

– Езжай домой, шериф Крейвен. Сними значок и ложись в кровать. Мертвые от тебя не сбегут. Мы все никуда не денемся до утра.

После того как шум патрульной машины стих в отдалении, доктор постоял, прислушиваясь к ставшим более явными рычанию генератора и молчанию мертвецов. И шум, и тишина словно издевались над ним. От до сих пор звучавшего в голове эха прощальных слов доктору стало не по себе. Он спросил у своего рака:

– Что скажете, дорогой коллега? Мы ведь и правда никуда не денемся до завтра? Все мы?

Доктор улыбнулся, но ощутил странный дискомфорт, как будто пошутил в компании друзей, встретивших его шутку враждебным молчанием. Он подошел к двери морозильной камеры, открыл ее и взглянул на лежащие шеренгой трупы, вызывавшие ощущение, что он находится на трибунале.

– Что, господа? – пробормотал доктор. – Хотите меня осудить? Кто из нас кого сегодня изучает, осмелюсь спросить?

Он вернулся в контору, где для начала просмотрел сделанные шерифом фотографии, чтобы понять, как располагались тела, когда их обнаружили. Земля пленила их с чудовищной внезапностью. Кто-то пригибался, кто-то приподнимался, остальные растянулись в безумных, как в свободном падении, позах. Каждая фотография открывала все новые подробности хаоса, потому что между снимками лопаты продолжали свою работу. Доктор изучал их внимательно, запоминая написанные ручкой имена, возникавшие на телах, когда они открывались полностью.

Один из шахтеров, Роджер Уиллет, умер в нескольких ярдах от остальных. Судя по всему, он едва успел войти в камеру из штрека, когда прогремел взрыв. А значит, взрывная волна должна была ударить его сильнее, чем других. Если в каком-то из трупов и могли обнаружиться осколки бомбы, то в трупе мистера Уиллета. Доктор Уинтерс надел хирургические перчатки.

Уиллет лежал в конце шеренги подмостей. На нем были теплая рубашка и комбинезон, поражавшие своей новизной под слоем могильной грязи. Их крепкая материя плохо сочеталась с материей плоти Уиллета – посиневшей, опухшей, легко рвавшейся или лопавшейся, как спелый плод. При жизни Уиллет укладывал волосы с помощью геля. Теперь они превратились в скульптуру из пыли, шипов и завитков, изваянную в те последние мгновения, когда голова его билась в хватке стиснувшей ее горы.

Окоченение пришло и ушло – Уиллет дрябло перевалился на каталку. Толкая его мимо прочих трупов, доктор почувствовал слабый укол совести. Ощущение, что собрание мертвецов осуждает его – в отличие от иных подобных странных фантазий, – необычайно упрямо отказывалось его покидать. Из-за этой неотступной тревоги доктор разозлился на себя и зашагал быстрее.

Он переложил Уиллета на стол для обследований, ножницами срезал с него одежду и убрал то, что от нее осталось, в коробку для улик. Комбинезон был испачкан предсмертными испражнениями. Доктор с невольной жалостью взглянул на голого обследуемого.

– В Фордем вы не поедете, – пообещал он трупу. – Разве что я обнаружу что-нибудь дьявольски очевидное.

Он натянул перчатки потуже и разложил инструменты.

Он рассказал шерифу не обо всем, что говорил ему Уоддлтон. Доктору велели найти – и обязательно записать, что он их нашел, – убедительные «свидетельства» того, что покойных совершенно необходимо перевезти в Фордем и подвергнуть там рентгенографическому обследованию и обстоятельному повторному вскрытию. От этого зависело, будет ли доктор продолжать свою работу в коронерской службе. Он встретил этот приказ молчанием, которое Уоддлтон не посчитал нужным нарушать. В тот момент доктор и принял решение, которому намеревался следовать сейчас. Воспринимать очевидное как очевидное. Если у всех прочих шахтеров обнаружатся такие же явные признаки смерти от удушья, как у Уиллета, он ограничится тщательным наружным осмотром. В случае с Уиллетом он проведет еще и вскрытие, только для того, чтобы исчерпывающе доказать на его примере то, что и так ясно при взгляде на любого из них. И лишь если при наружном осмотре обнаружится какая-то заметная аномалия – отчетливая и недвусмысленная – он заглянет глубже.

Доктор вымыл слипшиеся волосы Уиллета в тазике, перелил осадок в пузырек и подписал его. После чего, начав с головы, приступил к подробному внешнему обследованию тела, параллельно записывая свои наблюдения.

Характерные признаки смерти от удушья были заметны сразу, невзирая на осложняющее влияние автолиза и разложения. Выпученные глаза и вываленный язык к настоящему времени свидетельствовали не только о причине гибели, но и о давлении газа, однако язык был зажат между стиснутых зубов, не оставляя почти никаких сомнений в том, какой эта причина была. Дегенеративные изменения – желтовато-зеленый оттенок кожи, потемневшие и проступившие мелкие вены – были заметными, но не могли скрыть синеву цианоза на лице и шее и точки кровоподтеков, испещрявшие шею, грудь и плечи. Доктор взял изо рта и носа погибшего мазки вещества, которое наверняка было окрашенной кровью мокротой, как правило исторгаемой в безвоздушной агонии.

Он начал замечать в своей работе определенную комичность. В какое посмешище превращает человека смерть! Синее, пучеглазое, трехгубое нечто. А ведь была еще любопытная заботливая обходительность самого доктора с этой клоуноподобной падалью. Мистер Уиллет, позвольте, я осмотрю этот порез. Что вы чувствуете, когда я делаю вот так? Ничего? Совсем ничего? Ну ладно, а как насчет ваших ногтей? Вы поломали их, когда царапали землю, верно? Ага. А вот тут, под ногтем большого пальца, имеется симпатичный кровавый волдырь – должно быть, заработали в шахте за несколько дней до несчастного случая? А какие замечательные у вас мозоли, до сих пор твердые…

Краткое время доктор смотрел неаналитическим взглядом на руки мертвеца – распухшие темные лапы, неподвижные, отринувшие любые прикосновения и жесты. Ему казалось, что гибель человека сосредотачивается в руках. Мучительная тщетность мелкой моторики тела, остановленной смертью, – эту горечь он давно научился игнорировать во время работы. Но теперь позволил ей немного себя тронуть. Этот Роджер Уиллет, однажды придя на работу, был неожиданно раздавлен, обращен в нефункциональную груду биоразлагаемого материала. Это случилось просто потому, что его жизни не повезло соприкоснуться с течением жизни более могущественной, одной из тех необъяснимых и голодных жизней, за которыми тянется след из человеческих останков – обнаруженных или так и не ненайденных. Не повезло вам, мистер Уиллет. Разумеется, нам очень жаль, что это с вами случилось. Во всем виноват Джо Аллен, ваш коллега. Судя по всему, он был чем-то вроде… каннибала. Все довольно сложно. Мы в этом так до конца и не разобрались. Увы, нам придется вас немножечко выпотрошить. Боюсь, нет никакой надежды на то, что вы когда-нибудь еще сможете воспользоваться этими органами. Ну что, готовы?

Доктор приступил к вскрытию, со смутным энтузиазмом желая поскорее разрезать Уиллета на части, разобравшись таким образом со своей печалью в ее естественном облике. Он ухватил Уиллета за челюсть и взял секционный нож. Вонзил острие под подбородок и начал проводить длинный, слегка зазубренный надрез, который раскрыл Уиллета от горла до паха.

В медленном отделении слоев тела доктор Уинтерс обрел успокоение и удовольствие. Однако все это время он чувствовал незначительный, но неотступный напор потока сторонних образов. Это были картины здания, в котором он находился, и окутывавшей его ночи. Словно стоя снаружи, он видел завод – выгоревшие доски, железную крышу – и деревья вокруг; все это было залито светом звезд – портрет города-призрака. А еще он видел скрывавшуюся за стеной морозильную камеру, словно стоя внутри нее, ощущал недвижность убитых людей в холодном желтом свете. И наконец у него возник вопрос, точно так же, как эти образы, то вторгавшийся в кружево его сосредоточенности, то покидавший его: почему он до сих пор ощущает, словно движение воздуха, безмолвное наблюдение за каждым его действием, украдкой касающееся его нервов своим вниманием, пока он работает? Доктор пожал плечами, окончательно разозлившись. Кто еще может здесь присутствовать, кроме Смерти? Но разве сам он не работник Смерти и разве это место ей не принадлежит? Пускай хозяйка смотрит.

Раскрыв обложку испещренной кровоподтеками кожи Уиллета, доктор Уинтерс читал труп с нарастающей бесстрастностью, как посмертный текст. Он сосредоточился на осмотре легких и средостения и нашел там неоспоримые доказательства смерти от удушья. На плевре, как и ожидалось, обнаружились экхимозы – кровоизлияния в стеклянистой мембране, окружающей легкие. Многогранные дольки на поверхности самих легких покрылись пузырьками и пупырышками – ожидаемая интерстициальная эмфизема. При вскрытии легких оказалось, что те значительно гиперемированы. Левая половина сердца была сжавшейся и пустой, а правая – раздувшейся от темной крови, как и широкие вены верхнего средостения. Это была классическая картина смерти от асфиксии, и в конце концов доктор, при помощи иглы и нитки, вновь закрыл книгу.

Он переложил тело обратно на каталку и укрыл его одним из своих мешков для трупов на манер савана. Утром, когда у него будут помощники, он взвесит тела на стоящих в конторе платформенных весах и лишь после этого упакует в мешки как следует. Доктор подошел к двери морозильной камеры и остановился. Он смотрел на дверь, не двигаясь и не понимая почему.

«Беги. Убирайся отсюда. Сейчас же».

Мысль была его собственной, но возникла так внезапно, что доктор обернулся, словно позади него кто-то заговорил. Худой человек в халате и перчатках, с утонувшими в тени глазами, смотрел на доктора из черного окна напротив. За спиной у него была накрытая мешком каталка, а за ней – широкая металлическая дверь.

– От чего бежать? – тихо, недоуменно спросил доктор. Безглазый человек в отражении не двигался, пригнувшийся, испуганный.

А в следующее мгновение он выпрямился, запрокинул голову и расхохотался. Доктор подошел к письменному столу и уселся с отражением плечом к плечу. Он достал бутылку, и они выпили вместе, разглядывая друг друга с одинаковыми озадаченными улыбками. Потом доктор сказал:

– Давай-ка я налью тебе еще. Ты в этом нуждаешься, старый приятель. Бренди помогает прийти в себя.

Тем не менее снова войти в камеру оказалось невероятно, мучительно тяжело, ему приходилось заново собираться с силами для каждого нового шага. В ледяном полумраке любое движение казалось вызовом. Тело доктора не поспевало за его желанием сделать все быстро, покончить с этим издевательством над собранием мертвецов.

Он вернул Уиллета на подмости и забрал с собой его соседа. Судя по ярлыку, висевшему на ботинке, звали того Эд Мозес. Доктор Уинтерс перевез его в контору и закрыл за собой большую дверь.

С Мозесом работа пошла быстрее. Доктор не собирался производить больше вскрытий. Он вспомнил Уоддлтона, наслаждаясь своим мнимым подчинением его ультиматуму. Эффект будет убийственным. Он представил себе шокированного коронера с пачкой патолого-анатомических заключений в руке и улыбнулся.

Возможно, Уоддлтон сумеет правдоподобно обосновать, что осмотр был неполным. Тем не менее нигде не было четко прописано, насколько дотошным должен быть патологоанатом. Многие профессионалы признали бы подход доктора Уинтерса достаточным, с учетом условий работы. Неизбежные судебные разбирательства с коалицией истцов будут изматывающими и затянутыми. Неважно, победит Уоддлтон или проиграет, его покупная верность интересам страховой компании станет более чем очевидна. Вдобавок сразу после своего увольнения доктор Уинтерс раскроет его тайную причину прессе.

На него подадут в суд за клевету, но у него точно так же не будет причин бояться этого, как нет причин бояться увольнения. Его жизнь закончится намного раньше, чем сбережения или судебное разбирательство.

Внешне Эд Мозес продемонстрировал такие же типичные признаки асфиксии, как Уиллет, без малейших следов осколочных ранений. Доктор написал заключение и вернул Мозеса в морг, двигаясь стремительно и аккуратно. Его тревога почти унялась. Это тошнотворное колебание воздуха – не померещилось ли оно ему? Быть может, это было какое-то новое эхо трудящейся внутри него смерти, психическое содрогание или реакция на рак, неслышно отыскивавший источник его жизни? Доктор вывез из морга мертвеца, лежавшего рядом с Мозесом.

Уолтер Лу Джексон был высоким – шесть футов и два дюйма от пяток до макушки – и наверняка весил больше двух сотен фунтов. Он пытался вырваться из своего гроба весом в миллион тонн с агональной силой, изодравшей его лицо и руки. Смерть исполосовала его, точно лев. Доктор принялся за работу.

Его руки вновь стали прежними – быстрыми, аккуратными, умело нащупывавшими характер трупа, как иные пальцы скользили бы по клавишам в поисках скрытых в них мелодий. И доктор наблюдал за ними с привычным удовольствием, одним из немногих, никогда не изменявших ему, но мысли его бродили в стороне от их ловкой деятельности. Так много ужасных смертей! Мир полнился ими, и конца этому не было. Сопротивляющиеся жизни насильственно изгонялись из своих уютных мясных обиталищ. Уолтер Лу Джексон умирал очень тяжело. Это Джо Аллен навлек на вас такую участь, мистер Джексон. Мы считаем, что это результат его попытки избежать правосудия.

Но какая неудачная попытка! Ее иррациональность – более чем озадачивающая – была жуткой в своей чудовищной бессмысленности. Вне всяких сомнений, Аллен был хитер.

Людоед с тонкими социальными инстинктами психопата. Свойский парень, способный заставить всех клиентов бара восторженно смеяться, пока он уводит от них жертву, аплодировать его уходу с добычей, которая радостно шагает во тьму рядом со своим убийцей, похлопывая его по плечу. Он определенно был умен, а к тому же – на это указывала сфера – обладал удивительными техническими познаниями. Но тогда что насчет безумия, на которое еще более явно намекал тот же самый предмет? Эта сфера была средоточием смертоносной тайны долгого кошмара Бейли.

Зачем Аллену понадобился взрыв? Судя по месту, в котором он произошел, это была ловушка для преследователей, сознательная детонация. Быть может, он намеревался создать небольшой завал, после чего планировал совершить какой-то немыслимый побег? Это уже было достаточной глупостью – вдвое большей, если, что казалось бесспорным, Аллен собрал бомбу сам, ведь тогда он должен был знать, что ее мощность во много раз превосходит ту, в которой он нуждался.

Но если сфера была не бомбой, если она предназначалась для другого, а взрывной потенциал был случайностью, тогда Аллен мог недооценить силу взрыва. Судя по всему, он каким-то образом мог издалека следить за перемещениями сферы, ведь он направился за ней, как только вышел из шахты, – не обратил никакого внимания на автобус, ожидавший его смену, чтобы отвезти ее обратно в город, и ринулся прямиком к патрульной машине, укрытой от взгляда за зданием конторы. А значит, сфера была чем-то более сложным, нежели обычная бомба, и, возможно, настоящей целью Аллена было именно ее уничтожение, а не взрыв, который стал его результатом.

В пользу этой трактовки говорило уже то, что он вообще рискнул пойти за ней. Должно быть, ощутив ее приближение к шахте, Аллен догадался, что ее обнаружили и изъяли из его комнаты в процессе расследования убийств. Но почему тогда он, зная, что ему уже светит высшая мера наказания, пошел на такой риск, чтобы украсть доказательство менее значимого преступления – хранения взрывного устройства?

Возможно, сфера являлась чем-то большим, чем-то напрямую связанным с убийствами, и была способна гарантировать обвинительный приговор, которого в другом случае Аллен мог избежать. Но даже в таком случае в его авантюре не было никакой логики. Если сфера, а вместе с ней и полицейские, которые, как, вероятно, заключил Аллен, ее захватили, уже находились в конторе, значит, он должен был ожидать, что они вот-вот начнут обыскивать территорию шахты. Тем временем ворота стояли открытыми, и побег в горы был вполне возможен для человека, способного обнаружить и убить двоих опытных и хорошо вооруженных охотников, устроивших на него засаду. Почему он практически обрек себя на поимку, лишь бы осложнить расследование, которое после его бегства и так стало бы безнадежным? Доктор Уинтерс наблюдал за тем, как его пальцы, точно стая охотничьих собак, окружающая нору, сходятся на маленьком отверстии под мечевидным отростком грудины Уолтера Лу Джексона, между восьмой парой ребер.

Его левая рука коснулась границ отверстия; любопытство пальцев было стремительным и нежным. Правая взяла зонд, и вместе они ввели его в ранку. В случае с трупами на такой стадии разложения зонды редко приносили пользу; раневой канал проще было бы исследовать с помощью вскрытия. Но доктором овладело необъяснимое чувство безотлагательности. Он медленно, изо всех сил стараясь не оставить в размягчившихся тканях собственных артефактных следов, вводил зонд. Тот без каких-либо препятствий уходил все глубже в тело и, изогнувшись, устремлялся сквозь диафрагму к сердцу. Собственное сердце доктора билось все быстрее. Он видел, как его руки вознамерились зафиксировать наблюдение, видел, как они остановились, видел, как они вернулись к обследованию тела, так и не коснувшись ручки с бумагой.

Внешний осмотр не обнаружил больше никаких аномалий. Доктор прилежно записал все прочие свои наблюдения, поражаясь собственному смятению. Закончив, он понял, чем оно вызвано. Причиной была не обнаруженная им рана, которая могла бы подкрепить позицию Уоддлтона. Ведь через несколько секунд после того, как доктор ее заметил, он понял, что проигнорирует все, что покажется ему возможным следом осколка. Принесенный Джо Алленом вред закончится здесь, на этой последней бойне, и не станет причиной бедности семей погибших. Доктор Уинтерс принял решение: в случае с Джексоном и остальными семью трупами в официальном заключении будет написано, что внешнее обследование не выявило никакой необходимости во вскрытии.

Нет, у тревоги, владевшей доктором, когда он заканчивал внешний осмотр Джексона – когда писал заключение и ставил под ним подпись, – была иная причина. Проблема крылась в том, что он не верил, будто рана на груди Джексона – это след осколка. Он не верил в это и не понимал почему. А еще не понимал, почему снова боится. Доктор запечатал заключение. С осмотром Джексона было официально покончено. После чего Уинтерс взял секционный нож и вернулся к телу.

Сперва сделать длинный зазубренный разрез, расстегивающий смертную оболочку. Затем – отогнуть два больших квадратных лоскута кожи, оттянуть их к подмышкам, оголяя грудную клетку: одна рука сжимает край лоскута, другая ныряет под него с ножом, рассекая стеклянистые ткани, соединяющие его с грудной клеткой, отделяя мышцы от скрывающихся под ними костей и хрящей. Потом – взломать обнажившийся сейф. Реберные кусачки – инструмент честный и прямолинейный, словно орудие садовника. Стальной клюв перекусывал хрящевые крепления, присоединяющие ребра к грудине. Перейдя к верхней ее части, доктор, орудуя ножом, как рычагом, подцепил ключицы и выдернул их из суставов. Когда же сейф лишился всех своих запоров и петель, он подсунул под его крышку нож и поднял ее.

Через несколько минут доктор выпрямился и отошел от тела. Он двигался почти как пьяный, на лице отчетливее проступили следы возраста. Охваченный омерзением, он сорвал с рук перчатки. Подошел к письменному столу, сел и налил себе еще бренди. На лице его проглядывал страх, но одновременно с этим губы и желваки сурово напряглись. Он заговорил, обращаясь к стакану:

– Что ж, так тому и быть, ваше превосходительство. Вы подкинули своему скромному служителю что-то новенькое. Проверяете мою силу духа?

Сердечная сумка Джексона, тонкая оболочка, окружавшая его сердце, должна была быть почти целиком скрыта между большими, насыщенными кровью буханками легких. Но оказалась полностью открытой взгляду доктора; легкие по бокам от нее превратились в морщинистые комки размером в треть от естественного. Не только они, но и левая половина сердца, и верхние медиастинальные вены – все то, чему полагалось переполниться кровью, – были полностью осушены.

Доктор проглотил бренди и снова достал фотографии. Он обнаружил, что Джексон умер, лежа на животе поверх тела другого шахтера, а между ними была зажата верхняя часть тела третьего. Ни на двух соседних трупах, ни на окружавшей их земле не было ни одного пятна крови, которой из Джексона вытекло, должно быть, около двух литров.

Возможно, их не было видно на фотографиях из-за какой-то причуды освещения. Доктор обратился к полицейскому отчету, в котором Крейвен обязательно упомянул бы о большом количестве пропитанной кровью земли, обнаруженной при раскопках. Шериф ни о чем подобном не писал. Доктор Уинтерс вернулся к фотографиям.

Рональд Поллок, с которым Джексон наиболее интимно соседствовал в могиле, умер, лежа на спине, под Джексоном и чуть наискосок от него; их торсы соприкасались почти полностью, за исключением того места, где этому мешали голова и плечи третьего шахтера. Казалось невозможным, что на одежде Поллока нет ни следа крови, в таком количестве вытекшей из приникшего к нему в смерти товарища.

Доктор резко встал, натянул свежие перчатки и вернулся к Джексону. Теперь его руки двигались с более жестокой скоростью, временно закрывая огромный разрез несколькими широко разнесенными стежками. Он вернул Джексона в морг и выкатил оттуда Поллока, широко шагая, прилагая все силы к перемещению мертвых тел, постоянно на шаг опережая – так ему казалось – неотступные мысли, которые ему не хотелось пускать к себе в голову; уродцев, которые шептались за его спиной, обдавая его слабыми холодными порывами гнилостного дыхания. Он покачал головой – отрицая, отсрочивая – и столкнул новый труп на рабочий стол. Жадные укусы ножниц обнажили Поллока.

Но в конце концов, внимательно осмотрев все лоскуты ткани и не обнаружив на них ни пятнышка крови, доктор снова успокоился, смакуя этот простейший, желанный вывод, к которому так стремился прийти. Он стоял у стола с инструментами, не видя его, отдаваясь на волю полуоформившихся тварей, блуждавших на периферии его сознания.

Вид съежившихся легких Джексона не просто шокировал его.

Доктор Уинтерс ощутил еще и укол паники – того же самого поразительно яркого ужаса перед этим местом, который недавно побуждал его сбежать. Теперь он понимал, что зародышем того быстро подавленного ужаса было предчувствие этой неудачной попытки отыскать следы исчезнувшей крови. Откуда же взялось это предчувствие?

Оно было связано с проблемой, над которой он упрямо отказывался размышлять: механикой такого полного осушения ветвистой сосудистой структуры легких. Могло ли грубое давление земли само по себе проделать эту скрупулезную работу, учитывая, что в его распоряжении имелось всего одно выходное отверстие, узкое и странно изогнутое?

А еще была фотография, которую он разглядывал. Теперь, когда он вспоминал то, что было на ней изображено, она пугала его – в ней крылся какой-то потаенный смысл, желающий, чтобы его узрели. Доктор Уинтерс взял со стола зонд и снова повернулся к трупу. Наклонился и, так же уверенно и точно, как если бы уже удостоверился в существовании ранки, коснулся ее: аккуратной маленькой дырочки под самым мечевидным отростком. Ввел в нее зонд. Он вошел глубоко и двинулся в уже знакомом направлении.

Доктор вернулся к письменному столу и вновь вгляделся в фотографию.

Отверстия на телах Поллока и Джексона не соприкасались. Именно в этом месте между ними находилась голова третьего шахтера. Доктор нашел еще одну фотографию, на которой этот шахтер был в центре композиции, и отыскал его имя, подписанное снизу ручкой: Джо Аллен.

Словно во сне, доктор Уинтерс приблизился к широкой металлической двери, отодвинул ее, вошел в морг. Вместо того чтобы искать, направился прямиком к подмостям, возле которых несколько часов назад остановился шериф Уинтерс. На бирке значилось то же самое имя.

Скрытое за вызванной разложением иллюзией ожирения тело было сухим и мускулистым. Лицо – квадратным, с выступающим лбом и хитрым, чуть искривленным из-за давнего перелома носом. Распухший язык скрывался за зубами, и разложение не могло стереть того впечатления, которое Аллен, должно быть, производил при первом знакомстве – симпатичный и открытый, с лукавыми и дружелюбными черными глазами, теперь обесцветившимися. Эй, приятель, минутка найдется? Ты ведь у нас на шахте во вторую смену работаешь, верно? Ага, Джо Аллен. Слушай, я знаю, что уже поздно и ты хочешь поскорее вернуться домой, сказать жене, что не пил после работы, верно? Ну да, понимаю. Только тут такая штука, я из-за этих исчезновений весь на нервах, но, Богом клянусь, только что видел, как кто-то бродит вон за тем деревянным домом дальше по улице. Видишь, там, в конце двора, деревья расступаются и луна сквозь них светит? Да-да. Короче, у меня с собой есть вот эта маленькая хлопушечка. Ага, настоящая красотка, так что мы с тобой вдвоем вполне управимся. Я знал, что найду мужика, который не боится неприятностей, – а то полицейские все куда-то запропастились. Ага, вот сюда, к этим соснам. Только осторожнее, темень такая, что хоть глаз выколи. Вот так…

Лицо доктора блестело от пота. Он развернулся на каблуках и вышел из морга, закрыв за собой дверь. В тепле конторы он почувствовал, как промокла от пота рубашка под халатом. В животе размеренно пульсировала боль, но доктор почти не обращал на нее внимания.

Он подошел к Поллоку и схватил секционный нож.

Работа продвигалась с сюрреалистической скоростью, слои плоти и костей расступались перед его отчаянными, но верными руками, пока не обнажилась грудная полость, а в ней – высосанные вампиром легкие, два бугристых комка серых тканей.

Он не стал заглядывать глубже, зная, какими будут сердце и вены.

Доктор вернулся к письменному столу, сел за него и обмяк, все еще сжимая в левой руке забытый нож. Он взглянул на отражение в окне, и ему показалось, что его мысли исходят от этого прозрачного, более зыбкого доктора Уинтерса, висящего снаружи, будто призрак.

В каком же мире он живет? Похоже, за всю свою жизнь он даже не начал догадываться. Питаться таким образом! Одно это уже было кошмарным.

Но питаться таким образом в собственной могиле? Как Аллену это удалось – не говоря уже о том, как он сумел бороться с удушьем достаточно долго, чтобы вообще хоть что-то успеть? Как можно ее постичь – эту алчность, пылавшую так жадно, что она объедалась даже на пороге собственной гибели? Следы этого последнего пиршества наверняка так и остались в его желудке.

Доктор Уинтерс перевел взгляд на фотографию, на голову Аллена, припавшую к телам других шахтеров, как голодный поросенок к свиноматке. Потом посмотрел на зажатый в кулаке нож. Рука, казалось, лишилась всех своих навыков. Ее единственным желанием было разрезать, расчленить, уничтожить останки этой прожорливой твари, этого Джо Аллена. Он должен либо сделать это, либо сбежать отсюда. Иных вариантов нет. Доктор сидел неподвижно.

– Я проведу вскрытие, – сказал призрак в окне и не двинулся с места. Из холодильной камеры донесся негромкий шум.

Нет. Это был какой-то сбой в бормотании генератора. Там нечему было двигаться. Шум послышался снова – короткое трение о внутреннюю стену камеры. Двое стариков покачали головами, глядя друг на друга. Щелкнула задвижка, и металлическая дверь открылась. За вытаращившим глаза отражением собственного удивления доктор увидел грязную фигуру, что стояла в дверном проеме, просительно протягивая руки. Доктор повернулся на стуле. Фигура испустила свистящий стон – разложившийся остов человеческого голоса.

Джо Аллен умоляюще задергал челюстью и раскинул пурпурные руки. Его синее опухшее лицо мучительно кривилось, огромный язык беспомощно болтался меж липких губ, как будто речь была опарышем, силящимся выползти у него изо рта.

Доктор потянулся к телефону, поднял трубку. То, что она была глуха к нему, ничего не значило – он все равно не смог бы заговорить. Тварь, стоявшая перед ним, каждым, самым малейшим своим движением уничтожала рамки здравого смысла, в которых слова имели значение, превращала окружающий доктора мир в пустыню тьмы и молчания, в озаренные светом звезд руины, где повсюду пробуждалось нечто чужое и невообразимое, отныне правившее этим миром. Мертвец протянул к нему руку, словно просил подождать, – а потом повернулся и подошел к столу с инструментами. Его ноги были словно налиты свинцом, он дергал плечами, как пловец, с трудом продвигаясь сквозь плотную среду гравитации. Он достиг стола и утомленно схватился за него.

Доктор понял, что стоит, слегка пригнувшись и не чувствуя собственного веса. Единственной частью себя, которую он ощущал, оставался зажатый в руке нож, и он был подобен языку огня, кремационного пламени. Труп Джо Аллена шарил рукой среди инструментов. Толстые пальцы со странной обезьяньей неловкостью ухватили скальпель. Руки стиснули узкую рукоятку и засунули лезвие между губ, как измученный жаждой ребенок засунул бы фруктовый лед, а потом выдернули обратно, распоров язык. На пол брызнула мутная жидкость. Челюсть с натугой задвигалась, слова вырвались изо рта влажным и рваным шипением:

– Пожалуйста. Помоги мне. Застрял вот здесь. – Мертвая рука ударила в мертвую грудь. – Умираю от голода.

– Что ты такое?

– Странник. Не с Земли.