3

Когда впервые встречаешь человека, никогда не думаешь, что существуют какие-то космические часы, отсчитывающие годы, месяцы, недели, дни, часы, минуты, секунды до тех пор, пока вы не перестанете быть знакомы. Большинству людей, когда они встречают человека, с которым хотят провести остаток жизни, не приходит в голову, что в какой-то момент один из них уйдет. Конечно, каждый знает это на подсознательном уровне – все умирают, никто не живет вечно, – но никто не слышит тиканья этих часов, смотря в глаза своему супругу или супруге в первую брачную ночь. Этот звук заглушают блеск и очарование того, что, как мы думаем, готовит нам будущее. Но не дайте себя одурачить, эти часы тикают. Они отсчитывают время каждого из нас.

Ты, Эллисон, моя жена, умерла не по сезону теплым и довольно мирным, учитывая все обстоятельства, декабрьским утром. В момент твоей смерти я, скорее всего, заворачивал твой рождественский подарок, не подозревая, что ты истекаешь кровью на потертом линолеуме. Я все еще лежал в постели, когда ты ушла из дома тем утром, уже проснувшись, но закрыв глаза от яркого дневного света, льющегося в окна спальни. Я пошевелился, проведя рукой по твоей стороне кровати. Простыни были холодными.

– Привет, – сказала ты, врываясь в спальню. – Я тебя разбудила?

– Нет, мне пора вставать. А ты куда?

На тебе был алый берет, из-под которого выбивались угольно-черные завитки волос, обрамляя твое лицо, и пальто в клеточку, которое выглядело слишком теплым для такого приятного и мягкого декабрьского утра.

– В «Харбор Плаза», – ответила ты, роясь в вещах на комоде. – Мне нужно кое-что забрать. Мы сегодня вечером идем к Маршаллам на вечеринку с печеньками.

– А, точно.

Но к Маршаллам тем вечером мы так и не пошли.

– Если я, конечно, найду проклятые ключи…

– Посмотри на пьедестале, – предположил я.

Ты заправила прядь волос за ухо, пересекла спальню и скрылась в нашей гардеробной. Несколько лет назад, повинуясь внезапному порыву, ты вернулась домой с гаражной распродажи с мраморным пьедесталом высотой в два фута. Я помог тебе вытащить его из машины и поднять на три лестничных пролета – одному богу известно, как тебе удалось втащить его в машину самостоятельно, – и через некоторое время он каким-то образом поселился в гардеробной. Его основной функцией стало необъяснимым образом притягивать случайные предметы, которые казались нам утерянными, словно он был не куском мрамора, а сильной и таинственной черной дырой.

Ты вернулась из гардеробной, сжимая ключи в руке.

– Ты их туда положил?

Я покачал головой.

– Что ж, – сказала ты. – У меня от всего этого мурашки. Я никак не могла оставить их на этой штуковине.

– Да здравствует мраморный пьедестал.

Ты улыбнулась мне, стоя в изножье кровати в своем алом берете и пальто. Я чувствовал, что тебя что-то беспокоит, и это что-то стремилось вырваться на свет божий. В последнее время тебя тревожила какая-то мысль. Она выросла между нами, как невидимый столб. В последний месяц или около того ты отдалилась от меня, начала замыкаться в себе. Мои попытки выяснить, что происходит, наталкивались на отрицание с твоей стороны – все в порядке, просто у тебя сильный стресс на работе, это тоже пройдет. Но я знал, что это не так. Я знал тебя.

– Пойдем со мной, – сказала ты.

Я повернулся на бок и посмотрел на часы на твоем прикроватном столике. Четверть девятого.

– Слишком рано для меня, – признался я и откинулся на гору подушек. За окном птица, похожая на ястреба, кружила на фоне неба цвета обглоданной кости. – Кроме того, мне нужно немного поработать.

– Уверен? Мы могли бы вместе позавтракать в «Петухе».

Обычно я бы убил за тарелку французских тостов из кафе «Жирный петух» – два ломтика хлеба ручной работы толщиной с Библию, посыпанные сахарной пудрой, с кленовым сиропом, густым и ароматным, как древесная смола. Однако перспектива вести светскую беседу в окружении толпы покупателей, в последнюю минуту вспомнивших о рождественских подарках, отбила у меня всякое желание отведать французских тостов.

– Подлая искусительница, – сказал я. – Но я вынужден отказаться, любовь моя.

– Твой выбор. – Ты подошла к кровати и поцеловала меня в макушку, как мать захворавшего ребенка. – Внизу тебя ждет свежесваренный кофе.

– Ты просто прелесть.

– А я думала, что подлая искусительница.

– Ты многогранная личность. В этом весь твой шарм.

– Что верно, то верно, – сказала ты и вышла из комнаты.

Это был последний раз, когда мы разговаривали, Эллисон. В следующий раз я увидел тебя в окружном морге, твое тело лежало на стальном столе, простая белая простыня натянута до ключиц, а на пулевое отверстие в твоем черепе аккуратно положена учетная карточка. И, конечно, я все еще слышу, как ты повторяешь это снова и снова, словно проклятие или, может быть, молитву: Пойдем со мной. Кто-то может сказать, что наши судьбы высечены на скрижалях с момента нашего рождения, но я в это не верю. Я думаю, мы сами создаем нашу жизнь и выбор всегда остается за нами. Свобода воли означает, что все мы должны жить с последствиями своих действий… вот почему мне мучительно закрывать глаза и слышать эти твои слова, хотя сейчас они всего лишь воспоминание, Пойдем со мной, как будто чем больше я думаю об этом, тем ближе к тому, чтобы разгадать код всего пространства и времени и найти способ ускользнуть за окна, балки и перекрытия, из которых состоит осязаемый мир, и скрыться с тобой в этом загадочном, неспокойном море. Просто уйти. Если бы я пошел с тобой тем утром, все могло бы сложиться иначе.

Что-то заставило меня вскочить с постели вскоре после того, как ты ушла. Словно призрачные руки приподняли меня с матраса, заставляя принять сидячее положение. Я выбрался из постели и стоял в оцепенении, пока остатки этого ощущения не покинули меня. Проведя руками по волосам, я подошел к гардеробной и выключил свет. Ты всегда оставляла свет включенным, Эллисон. Все время, черт возьми.

Протирая заспанные глаза, я подошел к окну, из которого открывался вид на наш скромный уголок в этом мире – тупиковая улица Арлетт-стрит, вереница однообразных таунхаусов цвета опилок, коричневые холмы за ними, ощетинившиеся голыми, похожими на скелеты кронами деревьев. Я видел, как ты вышла из дома и помахала рукой Грегу Холмсу, вышедшему на утреннюю пробежку с повязкой на голове и в серой толстовке с темными пятнами в области подмышек. Ты сказала что-то, что рассмешило его, и потом он, пыхтя, направился к перекрестку в конце нашего квартала. Я наблюдал, как ты садишься в «Субару» (который ты всегда называла «Субэ»), заводишь двигатель и выезжаешь на улицу. Ястреб, мой новый знакомый, все еще описывал круги на фоне серебристых облаков, из-за которых с трудом пробивалось утреннее солнце. Я наблюдал, как моргнули задние фары «Субэ», когда ты переключила передачу. Наблюдал, как ты пристегнула ремень безопасности (ты всегда делала это, когда выезжала на улицу, и никогда на подъездной дорожке, как будто пристегнутый ремень безопасности мешал вести машину задним ходом). Я видел, как ты поправила свой берет, глядя в зеркало заднего вида, прежде чем уехать. Я наблюдал за всеми этими простыми движениями, которые я видел бесчисленное количество раз, даже не подозревая, что все это время великие и ужасные космические часы тикали, тик-так, тик-так, безжалостно приближаясь к тому, чтобы прекратить нашу совместную жизнь в этом мире.

4

Помнишь статью, которую о тебе опубликовал «Геральд»? Когда тебя назвали репортером года? В качестве рождественского подарка я заламинировал ее и вставил в деревянную рамку, чтобы ты могла повесить ее на стену в нашем общем домашнем офисе. Ты не любила выставлять свои достижения напоказ, но я гордился тобой. На первой странице раздела «Сообщество» поместили твою фотографию, увеличенную версию той, что обычно сопровождала статьи твоего авторства. На этой фотографии ты выглядишь хитрой и загадочной; это непритязательное розовое шарфообразное нечто на шее не в силах скрыть твою глубину. Тебя наградили за работу с девочками-подростками, интересующимися журналистикой, за то, что в рамках своей колонки ты предоставила им возможность высказывать свое мнение по важным вопросам. В основном это были де вочки из неблагополучных семей, которые совмещали учебу в школе с работой, чтобы помогать своим родителям – как правило, матерям-одиночкам – оплачивать счета. Конечно, они не проживали в районах для среднего класса и не являлись основной аудиторией «Геральда», но это не помешало тебе дать этим девушкам возможность высказаться. Ты была очень тронута, когда тебе вручили награду на банкете в Чесапикском клубе, но потом призналась мне по дороге домой (и после изрядного количества джина с тоником, если уж быть честным), что деньги, потраченные на банкет, можно было бы направить на помощь тем самым девушкам, за работу с которыми тебя назвали репортером года. А еще ты сказала, что репортеры должны делать репортажи, а не быть их героями.

– Но иногда они правда герои, – парировал я.

После того, как ты уехала из дома тем утром, я отыскал в шкафу в прихожей упаковочную бумагу с Санта-Клаусом и оленями и завернул в нее рамку. Потом украсил сверток красным бантом. Вуаля!

Ни для кого из нас не было секретом, где мы прятали подарки друг друга. Черт возьми, здорово же побороть искушение и продержаться до самого торжества, правда? У нас был скромных размеров таунхаус, но гардеробная в главной спальне была огромной. Вся моя одежда и личные вещи аккуратно сложены на моей стороне, все твои вещи свалены в кучу на твоей стороне. Господи, Эллисон, мы были поистине необычной парой. Даже наши вещи оказались в каком-то вечном противостоянии, словно ковбои, застывшие друг против друга на противоположных концах пыльной грунтовой дороги.

Я всегда прятал твои подарки в кофре из (искусственной) кожи аллигатора, который приобрел во время учебы в Мэрилендском университете. А ты складывала подарки для меня в сундук под вешалкой с тем, что ты называла своей «офисной одеждой», и этот сундук был очень похож на детский гробик.

Я опустился на колени перед своим кофром, поднял защелку и под скрип петель откинул крышку. Знакомый запах старых книг и спортивных носков ударил мне в лицо. От этого запаха было невозможно избавиться, независимо от того, сколько освежителей воздуха с ароматом сосны я туда клал. Среди моих старых школьных альбомов, научных текстов и нескольких рукописей романов, которые я писал от руки в желтых блокнотах, когда учился в колледже (все они были ужасными), там уже лежало несколько упакованных рождественских подарков для тебя. Я отодвинул их в сторону и освободил место для только что завернутой рамки.

Я захлопнул крышку кофра, кряхтя поднялся на ноги и уже собирался выйти из гардеробной, когда заметил кое-что необычное. Твой сундук был закрыт на маленький висячий замок. Не знаю, когда ты стала его запирать, но я заметил это только сейчас. И это не только удивило меня, но и вызвало неприятное ощущение в животе. Сундуки запирают на замок, чтобы их никто не открыл. Сундуки запирают на замок, когда не хотят, чтобы другие видели, что лежит внутри.

Я подергал замок. Он был крепким. По его виду нельзя было сказать, насколько он новый. Наверное, в этом году я получу отличный рождественский подарок, сказал я себе, хотя это не помогло избавиться от беспокойства, возникшего у меня при виде этого замка.

Не подозревая о том, что к этому моменту траектория моей жизни уже окончательно и бесповоротно изменилась, я спустился вниз, включил телевизор, а затем пошел на кухню и налил себе большую кружку кофе. Кофе уже остыл, поэтому я поставил кружку в микроволновку, а потом вышел на заднюю террасу покурить, пока он разогревался. Хотя день был необычайно теплым, казалось, что с затянутого тучами неба вот-вот пойдет снег. Пока я курил – я делал это всякий раз, когда тебя не было дома, тебе не нравилось, что я курю, – я оглядел небо в поисках ястреба, которого дважды замечал ранее, но его нигде не было видно. Где-то вдалеке, вероятно, у шоссе, я услышал полицейские сирены. Ближе к дому непрерывно лаяла собака.

Когда я вернулся в дом, то понял, что по крайней мере некоторые из сирен, которые я слышал, доносились из телевизора. Я достал свой кофе из микроволновки и уставился на экран. Какое-то мгновение я не мог понять, что я вижу. Словно слышал свой собственный голос, звучащий из колонок магнитофона – знакомый, но в то же время неузнаваемый. Но потом я понял, на что смотрю: на «Харбор Плаза», торговый центр у шоссе, с аккуратными рядами магазинов, которые теперь загораживали мигалки нескольких полицейских машин. Внизу экрана были слова «ВООРУЖЕННЫЙ СТРЕЛОК».

Я поставил кружку с кофе на столешницу, чтобы не уронить ее на пол. Потом схватил пульт от телевизора и прибавил громкость.

– …где полиция перекрыла шоссе до тех пор, пока ситуация не будет взята под контроль. Как нам сообщили, менее двадцати минут назад мужчина открыл стрельбу в одном из бутиков в «Харбор Плаза»…

Изображение на экране поменялось. Я увидел полицейские машины, блокирующие въезд на парковку. На заднем плане была машина скорой помощи. Полицейские, размахивающие сигнальными жезлами, перенаправляли поток машин. Трансляция переключилась на третий ракурс, и я увидел, как полиция выводит людей из кафе «Жирный петух». Среди них не было никого знакомого.

Найти свой мобильный телефон всегда было непросто, но наконец я наткнулся на него рядом с кофеваркой. Я набрал твой номер, Эллисон. Шесть гудков, потом включилась голосовая почта. За это время мое тело взмокло от пота, а кожа на голове покрылась мурашками. Я чувствовал себя так, словно в атмосферу попал радиоактивный уран. Я завершил звонок и сразу же перезвонил тебе. Снова: шесть гудков, затем голосовая почта.

Наверное, в этой ситуации ты просто не можешь ответить на звонок, убеждал я себя. Может быть, во всей этой суматохе ты потеряла телефон. Я повторял эту мантру про себя снова и снова, когда мчался в своем «Сивике» по Арлетт-стрит в сторону шоссе. Там я встрял в пробку, возникшую из-за того, что полиция перекрыла дороги, окружающие «Харбор Плаза». Казалось, моя машина целое десятилетие неподвижно стояла за «Шевроле-Эквинокс» с мигалкой и наклейкой на бампере, гласившей: «СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ. ЭТО ЗЕМЛЯ, А НЕ УРАН». Я больше не был раскаленным урановым стержнем, а скорее превратился в некое земноводное существо, липкое от пота, и мои пальцы, сжимавшие руль, были соединены прозрачной перепонкой.

– К черту.

Я крутанул руль и рванул через полосу встречного движения к обочине, бум-бум-бум-бум-бум, мелочь в подстаканнике гремела, полупустая бутылка с негазированной водой подпрыгивала в ногах пассажирского сиденья. Встречные автомобили начали мне сигналить. Я нажал на повторный набор номера на своем мобильном телефоне, и блютус автоматически включил стереосистему в машине. В колонках раздался треск. Шесть гудков, затем сразу голосовая почта. Впервые за пять лет совместной жизни и тысячи раз, когда я звонил тебе на мобильный, я заметил, что ты не называешь своего имени, а просто отдаешь приказ оставить сообщение.

Никто из людей, выходивших из «Жирного петуха» с руками над головой, не разговаривал по телефону. Возможно, полицейские запретили это делать.

Я миновал съезд с шоссе и поехал по извилистой грунтовой дороге. Я почти доехал до перекрестка у «Харбор Плаза», когда еще один поток машин заставил меня остановиться.

– Ну же, Эллисон, – взмолился я, набирая твой номер снова и снова. Гудки и голосовая почта. Гудки и голосовая почта. – Ответь, черт возьми.

Не могу сказать, что ты всегда брала трубку, когда я тебе звонил. Я часто попадал на голосовую почту. В этом не было ничего необычного.

Впереди я видел мигалки полицейских машин, отражавшиеся в витринах магазинов на противоположной стороне улицы. Двое полицейских в форме регулировали движение, машины съезжали с поросших травой обочин и разворачивались. Мимо меня проезжали машины, только что двигавшиеся в противоположном направлении. Они ехали осторожно, словно заблудившись. Слева от меня была заправочная станция, небольшая группа людей стояла у бензоколонок и наблюдала за происходящим. Я крутанул руль, автомобиль наскочил на бордюр, царапая днище, и въехал на парковку заправочной станции. Я выскочил из машины и побежал к толпе людей, крича:

– Что происходит? Что происходит?

– Какой-то парень открыл стрельбу в торговом центре, – ответила женщина. Она выглядела потрясенной, словно кто-то разбудил ее во время ночного кошмара.

– Он мертв, он мертв, – сказал высокий мужчина в синем тюрбане. У него были длинные седые усы с завитками на концах. У одного уха он держал телефон, во втором ковырялся пальцем.

– Кто? – спросили из толпы.

– Думаю, стрелок, – ответил мужчина в тюрбане. – Погодите, погодите…

Он вынул палец из уха и поднял его над головой, после чего начал говорить по телефону на непонятном мне языке.

Все еще сжимая в руке сотовый телефон, я побежал к двум полицейским, регулировавшим движение на перекрестке. Один из них увидел меня и что-то крикнул, но я не понял, что именно. У меня в голове словно роились пчелы. Я остановился, только когда полицейский быстрым шагом направился ко мне, подняв руку в жесте, означающем «стой, идиот».

– Отойдите назад! – крикнул он.

Я пробормотал что-то о своей жене.

– Вы попадете под машину! – прокричал он и махнул в сторону хаотично движущихся автомобилей, которые полицейские пытались перенаправить в моем направлении.

Я отпрыгнул назад, на тротуар. Отсюда я мог видеть парковку «Харбор Плаза». Люди столпились у здания банка. Я двинулся в том направлении, смутно осознавая, что кто-то – вероятно, тот полицейский посреди улицы – снова кричит на меня. Когда я перебегал через дорогу к торговому центру, раздался визг тормозов, сверкающий хромом бампер грузовика оказался всего в нескольких дюймах от меня. Водитель нажал на клаксон и что-то прокричал, но меня отвлек внезапный шум вертолетных винтов прямо над головой. Стальная махина появилась из ниоткуда и, снижаясь, описывала круг над площадью, над улицей, ближайшими деревьями, бейсбольным полем и пожарной станцией на противоположной стороне дороги.

Люди сидели на металлических скамейках перед банком и стояли, словно стадо коров, в самом дальнем конце парковки. Большинство из них разговаривали по мобильным телефонам, в том числе девочка-подросток, которая безудержно рыдала, прижимая свой айфон к уху. Я проходил сквозь них, как призрак, хватая темноволосых женщин за плечи и разворачивая их, чтобы посмотреть, не ты ли это, Эллисон. Ни одна из них не была тобой. Я проталкивался сквозь толпу, пока не увидел россыпь битого стекла на тротуаре перед бутиком. Повсюду были полицейские и парамедики. Я увидел несколько фургонов новостных каналов и телеоператоров с включенными камерами. Над головой снова пролетел вертолет. Я попытался пройти по тротуару к бутику, но другой полицейский – женщина с поразительными зелеными глазами и невозмутимым выражением лица – остановил меня, положив руку мне на грудь.

– Я ищу свою жену, – сказал я и показал свой сотовый, словно он являлся пропуском на место преступления. – Ее зовут Эллисон Деккер.

– Сэр, вы должны встать там, с остальными.

– На ней был красный берет, – сказал я.

Суровое выражение лица офицера не изменилось, она схватила меня за предплечье и повела обратно к толпе. Мое тело казалось невесомым; эта женщина могла бы поднять меня над головой одной рукой, если бы захотела.

– Послушайте, – сказала она, когда мы дошли до парковки. – Видите пожарную станцию?

Я, конечно, видел ее миллион раз, но проследил за ее взглядом, устремленным через улицу туда, где среди елей стояло двухэтажное кирпичное зда-ние добровольной пожарной охраны. Я, как болванчик, кивнул головой.

– Идите туда, – сказала полицейская.

– Но моя жена…

– Идите туда. Это точка сбора. Вы поняли?

Я ничего не понимал, словно она несла какую-то бессмыслицу, но почувствовал, как киваю.

– Как вас зовут, сэр?

– Аарон, – выдавил я. – Аарон Деккер. Мою жену зовут Эллисон. На ней был красный берет.

Черт возьми, сколько еще женщин в красных беретах могло оказаться в окрестностях пригородной парковки в штате Мэриленд?

– Идите через дорогу и ждите там, мистер Деккер.

Продолжая кивать, как идиот, я попятился от нее, пока не уперся плечом в припаркованный у обочины фургон. Я обернулся и увидел в окне фургона лицо маленькой девочки, лет восьми-девяти, которая смотрела прямо на меня. Страх в ее глазах был очевиден. Я снова оглядел толпу людей, на их лицах в равной степени отражались ужас, горе, шок и растерянность. Одна женщина прижимала к бедру маленького мальчика, по ее лицу текли слезы. Мужчина в зеленом пуховике то и дело дотрагивался до небольшого пореза на лбу, а затем непонимающе смотрел на свои окровавленные пальцы – словно робот, запрограммированный на выполнение повторяющегося движения.

Когда в потоке машин образовался перерыв, я перебежал через улицу к пожарной станции. Обе двери были открыты. На складных стульях внутри сидели люди, которым, по-видимому, полицейские сказали то же, что и мне, – прийти сюда и… что делать? Ждать?

Мне пришло в голову, что ты могла быть там, Эллисон. Возможно, полицейский тоже посоветовал тебе прийти туда и подождать, пока все не успокоится. Вполне вероятно, правда? Я снова набрал твой номер, пробираясь сквозь толпу внутри пожарной станции в поисках тебя. Я увидел, что другие люди делали то же самое – почти все прижимали телефоны к уху. Но все эти люди разговаривали с кем-то на другом конце провода. А я? Шесть гудков, затем голосовая почта.

Женщина с блокнотом подошла ко мне и спросила, как меня зовут. Я назвал ей свое имя, а затем сказал, что ищу свою жену, и назвал твое имя. Она сверилась с блокнотом, затем подняла на меня серьезный взгляд. Моей жены не было в ее списке.

– Что это значит? – спросил я.

– Это значит, что ее здесь нет.

– А это что значит?

– Мы только собираем информацию, мистер Деккер. Чтобы помочь людям найти друг друга как можно быстрее.

– Но моя жена… Я ищу свою жену. Она не берет трубку.

– Здесь сейчас много чего происходит, – сказала она, словно в качестве объяснения.

– А что конкретно произошло?

– Я точно не знаю, – ответила женщина. Она была средних лет, с избыточным весом, копна крашеных рыжих волос, словно шлем, обрамляла ее голову. Но в ее глазах читалось сочувствие. – Мужчина открыл стрельбу в одном из магазинов.

– Кто-то сказал, что он мертв.

– Я тоже так думаю.

– А кто-нибудь еще погиб? Кто-нибудь пострадал?

Она коснулась моей руки. Меня всего трясло, и наверняка она это почувствовала.

– Мы сами пытаемся во всем разобраться, мистер Деккер. Пока присядьте. Вам лучше сесть. Я принесу вам воды или кофе.

– Мне ничего не нужно.

– Вам нужно присесть.

Я нашел пустой складной стул рядом с большим металлическим мусорным ведром, сел и уставился на пустые одноразовые стаканчики в мусорном ведре. Экран моего мобильного телефона, лежавшего у меня на коленях, погас. В тот момент я решил не набирать твой номер в очередной раз, а оживить мобильник силой мысли, чтобы он завибрировал и зазвенел твоей мелодией звонка (щебет птиц), чтобы твое имя появилось на экране, чтобы ты позвонила мне и сказала, что в безопасности, и что пошла в торговый центр «Аннаполис», а не в «Плаза», и только сейчас узнала о том, что произошло, и что ты просишь прощения за пропущенные звонки, так как забыла сотовый в машине.

По дороге с воем сирен промчалась машина скорой помощи. Люди смотрели ей вслед. Я вскочил со стула и вышел на улицу. Пожарная станция вызывала у меня клаустрофобию, мне нужен был свежий воздух. Небо заволокло облаками, и теплый декабрьский день стал прохладным, но мне было все равно. Я поежился, обхватив себя руками, затем посмотрел на небо. И снова увидел ястреба, лениво описывающего круги на фоне нависших облаков. Только теперь, с такого близкого расстояния, я разглядел, что это был вовсе не ястреб, а какая-то крупная птица-падальщик, кружившая в поисках чего-нибудь мертвого или умирающего.

5

К половине третьего большинство людей, собравшихся в здании пожарной станции, разошлись. Те, кто остался, выглядели как зомби или как дети во время игры в вышибалы; в них было что-то отвратительное, и я старался держаться на расстоянии и избегать зрительного контакта. Толпа на другой стороне улицы тоже рассеялась, за исключением полицейских и репортеров. Дорога все еще была перекрыта.

А я сидел на своем стуле в помещении пожарной станции, держа в руках бумажный стаканчик с чуть теплым кофе. Периодически заходили полицейские и вполголоса разговаривали с женщиной с блокнотом. Я узнал зеленоглазую женщину со строгим лицом, которая велела мне прийти сюда и ждать. Она назвала пожарную станцию местом сбора. Но здесь никто не собирался. Двумя минутами ранее увели громко рыдающую женщину в джинсах и куртке с меховым воротником. Еще раньше парень в водолазке упал в обморок.

Я сбился со счета, сколько раз звонил тебе на сотовый. Часть меня хотела просто встать, пойти на заправку за своей машиной и поехать домой. Велика была вероятность, что ты будешь ждать меня там. Я готов был поставить на это деньги. И все же что-то приковало меня к этому неудобному металлическому складному стулу.

Зеленоглазая полицейская с суровым лицом заговорила с женщиной с блокнотом. Женщина с блокнотом проверила список имен, проводя по нему толстым бледным пальцем. Затем они обе подняли глаза и оглядели оставшихся в пожарной станции людей. Я смотрел прямо на них в тот момент, когда они обе уставились на меня.

– Аарон Деккер, – обратилась ко мне полицейская, подойдя ближе. Ее лицо все еще было суровым, но теперь в нем читалось что-то еще. Что-то, отдаленно напоминающее сострадание.

– Да, – сказал я и встал со стула.

– Мне очень жаль, – начала она.

И конечно, Эллисон, тебе известно, что она мне сказала.

Глава вторая

1

Когда кто-то умирает от естественных причин, траур может быть частным делом. Когда кто-то умирает так, как ты, Эллисон, мы вынуждены делиться своим горем публично, по крайней мере какое-то время. В течение нескольких дней после стрельбы я не мог включить новости, не услышав твоего имени, не увидев твоего лица, не услышав рассказов о том, что произошло в том маленьком бутике. «Геральд» предоставил твою фотографию другим средствам массовой информации, и именно она преследовала меня повсюду – ты в этом нелепом розовом шарфе.

Примерно в то время, когда ты сказала Пойдем со мной тем утром, двадцатитрехлетний социопат по имени Роберт Джеймс Волс проснулся в подвале дома своих родителей. Согласно отчету коронера, он съел одну или две порции хлопьев в сахарной глазури, поиграл в «Фортнайт», а затем выстрелил своим спящим родителям в головы в упор из девятимиллиметрового пистолета «Смит-Вессон». Пистолет, принадлежавший отцу Роберта Волса, был приобретен законным путем и хранился в сейфе в шкафу их спальни. Ключ от сейфа лежал в верхнем ящике прикроватной тумбочки. Думаю, найти его было несложно. После убийств Волс уехал из дома на родительском «Мерседесе». Пистолет он засунул за пояс джинсов и надел флисовый пуловер с капюшоном, чтобы скрыть оружие от посторонних глаз. По данным полиции, он поехал прямо в «Харбор Плаза» и припарковал «Мерседес» перед бутиком, где работала его бывшая девушка. Он вошел в бутик, накинув капюшон на голову и засунув руки в карманы. Потом спросил у другой продавщицы, работает ли его бывшая девушка в то утро, хотя он и так знал ответ на этот вопрос, потому что припарковался рядом с ее машиной, черной «Тойотой-Камри». Эта продавщица – одна из выживших – сказала, что бывшая девушка Волса была в подсобном помещении. Волс поблагодарил продавщицу и начал бродить по магазину, притворяясь, что его интересуют разнообразные товары, которые мог предложить этот маленький эклектичный бутик. Он разглядывал свое отражение в декоративных зеркалах, встряхивал снежные шары, тыкал пальцем в бамбуковые колокольчики, оставил отпечатки пальцев на ножке бокала для шампанского. Через несколько минут, когда появилась его бывшая девушка, Волс подошел к ней и выстрелил ей в лицо. Затем он повернулся и начал беспорядочно стрелять по всему магазину. Еще три человека были убиты, включая тебя, Эллисон. Выжившая продавщица – молодая девушка, которая, боюсь, навсегда останется травмирована этим событием, – позже рассказала мне, что ты единственная бросилась к стрелку. Она рассказала, что видела, как ты кричала на него, размахивала руками и пошла прямо на него. Она сказала, что это выглядело так, будто ты пыталась сбить его с толку и дезориентировать, чтобы выиграть время для всех остальных. Возможно, это сработало; нескольким покупателям удалось сбежать из магазина. Однако это также привело к твоей смерти, Эллисон; стрелок замешкался, возможно, на секунду или две, но тебе этого времени не хватило, чтобы ударить его, обезоружить или просто убраться с дороги. Он выстрелил в тебя один раз, в голову, и ты упала. Затем сунул пистолет себе в рот и нажал на спусковой крючок, прекратив это безумие.

В центре Аннаполиса провели акцию с зажженными свечами, чтобы почтить память жертв и поддержать их родственников. Я на это мероприятие не пошел, но видел кадры в новостях. Скорбящий людской поток стекался к Церковной площади, море черных нарукавных повязок и белых тонких свечей, похожих на волшебные палочки с мерцающим огоньком на кончике. В Мэрилендском зале искусств устроили вечер в твою честь, где на мольберте в главном зале был установлен твой портрет, обрамленный венком из цветов в форме сердца. На этом мероприятии я тоже не присутствовал.

Моя сестра Трейси приехала и побыла у меня чуть больше недели. На похоронах она сохраняла самообладание и хлопотала по дому с той же скрупулезностью, что и мама, когда мы были детьми. Трейси была на три года старше меня, но ее решимости и силы духа хватило бы, чтобы пережить меня лет на двадцать. Однако за время, прошедшее с нашей последней встречи, а это было, наверное, год или около того назад (слишком давно), она постарела, и теперь в ее песочного цвета волосах появились седые пряди, а морщинки вокруг рта стали глубже. Пока она сметала крошки с кухонного стола, управлялась с телевизионным пультом, держала свой бокал каберне за ножку, я не мог оторвать глаз от ее рук. В какой-то момент руки Трейси превратились в руки нашей матери – тонкие, аккуратные, осторожные пальцы и мягкая морщинистая кожа на тыльной стороне ладоней, из-за чего они казались одновременно хрупкими и крепкими. Наша мать давно умерла, а отец, плейбой, жил в Европе, и Трейси была моим единственным близким родственником. Она один раз дала волю слезам, оплакивая скорее меня, но и тебя тоже, Эллисон, – ты ей всегда нравилась, – а потом вытерла глаза, прочистила горло и принялась за дела. Она открывала дверь друзьям и знакомым, которые приходили, чтобы оставить еду или выразить свои соболезнования. Я был не в настроении ни с кем общаться и, несмотря на стремительно падающую температуру, по большей части находился на задней веранде нашего таунхауса. Пока я был там, дважды шел снег, и появлялась Трейси, стряхивала снежинки с моих волос и ресниц, а затем набрасывала пальто мне на плечи. Иногда она приносила мне горячее какао.

К дому пришли репортеры. Трейси держала их на расстоянии, отгоняя их с нашего участка, словно стаю бродячих собак. Я не сомневался, что, будь у нее ракетница, она бы пустила ее в ход. Мой сотовый телефон стал порталом, через который ведущие новостей, помощники политиков, представители Национальной ассоциации защиты прав человека и все виды стервятников вылезали наружу, хлопали пыльными черными крыльями и изливали мне в ухо свои беспорядочные, безжалостные банальности. В тех редких случаях, когда я случайно отвечал на один из таких звонков, голод и нетерпение, звучавшие в почти человеческих голосах этих созданий, вызывали у меня чувство омерзения. Я вообще перестал отвечать на звонки. Когда батарея в конце концов села, я не стал заряжать телефон. Черт бы с ним.

Ощущение, что ты сбежала от меня, но в то же время просачиваешься в мои поры, вторглось в мой мозг, затуманило зрение. Теперь в доме чувствовалось чье-то присутствие. Я улавливал запах твоих духов Tommy Girl в коридоре наверху. Краем глаза замечал какое-то движение, но, когда оглядывался, рядом никого не было. Лежа в постели, я погружался в сон и чувствовал, как твои губы касаются моего лба, точно так же как в то утро, когда ты умерла. Возможно, так ведет себя полный надежд и галлюцинаций скорбящий разум, хотя я начал задаваться вопросом, не осталось ли в доме твоего отголоска – темного пятна, метки оборванной жизни. Однажды вечером, выйдя из душа, я взглянул на запотевшее зеркало в ванной и увидел на стекле смазанный след, как будто ты проскользнула сюда и прижалась лицом к запотевшему стеклу. Я мог разглядеть тебя во всех подробностях. Это потрясло меня, ослабило какую-то пружину внутри, и мне пришлось прижаться к стене, чтобы не упасть. Ты пришла сюда и оставила свой след, пока я принимал душ? Здесь побывала какая-то частичка тебя? Я вошел в нашу спальню, вышел на лестничную площадку, мой разум был в смятении, полон иррациональных мыслей, и мне казалось, что он вот-вот развалится на части. Неужели я правда верил, что увижу тебя? Вернувшись в спальню, я увидел на ковре у кровати полукруг влажных следов. Я издал стон измученного, убитого горем человека, а затем понял, что это были мои собственные следы. Потом я вернулся в ванную, но отпечаток твоего лица на зеркале уже исчез. Я чувствовал, что упустил что-то важное и что это упущение привело к какой-то непоправимой трагедии. Как будто одной трагедии мне было недостаточно. Именно тогда я заплакал, упершись руками в бортики раковины и уставившись в немигающий глаз сливного отверстия. На дне водостока я увидел вспышку белого света, необъяснимое мерцание, которое тут же исчезло. И в этот момент я услышал – или мне показалось, что я услышал, – бесплотный голос, далекий, но ясный, как день, доносящийся прямо из водостока: «Кто там? Там кто-то есть?»

Я отпрянул от раковины, по моей коже побежали мурашки, как будто какой-то дух проник сквозь пустоту бесконечного пространства и ткнул меня ледяным пальцем в основание позвоночника. Взяв себя в руки, я снова заглянул в водосток и увидел, что там нет ничего, кроме ничем не примечательной черной дыры.

Я сходил с ума без тебя, Эллисон. Потому что именно это и делает с человеком горе. Оно отнимает у нас часть нас самих, оставляя на этом месте воронку безумия и иррациональности.

Что, если бы я пошел с тобой в тот день? Что бы это изменило? В моем сознании была бесконечная череда альтернативных возможностей, планов сущего, где я был с тобой и ты не погибла, и те, другие версии нас, счастливо жили в блаженном неведении о моем горе. Идиотская умная колонка «Алекса» дважды сама по себе включала твой плейлист восьмидесятых, Патти Смит пела «The Warrior»[1]. Я слушал эту песню и плакал.

Впервые я был рад, что у тебя нет живых родственников, Эллисон. Твой отец погиб в автомобильной катастрофе, когда ты была еще ребенком, твоя старшая сестра утонула, когда вы обе были подростками, а твоя мать спилась много лет назад, вероятно, из-за злого рока, преследовавшего твою семью. Возможно, из-за того, что ты осталась круглой сиротой, внутри тебя поселилась тьма – бездонная, лишенная света пещера, которая была твоей душой. Ты редко говорила о своих родных, хотя у меня возникло ощущение, что ты скучала по ним или, по крайней мере, тебе не хватало тепла семейного очага, который не ограничивался бы нами двумя. Это звучит ужасно, но в первые дни после твоей смерти я был благодарен, что их уже нет – я бы не смог позвонить им. Я бы не смог принять этих людей в нашем доме, где я был бы вынужден общаться с ними, разделять их горе и вести себя как настоящий мужчина. Я просто был не в состоянии этого сделать.

В своих снах я постоянно преследовал тебя по заброшенным домам, искал среди брошенных машин и лабиринтов проволочных оград. Собаки с человеческими лицами лаяли на меня. Я видел, как ты стояла под дождем на автобусной остановке, а потом садилась в лодку с мужчинами в балаклавах. Я видел тебя в окне кафе «Жирный петух», ты ела французские тосты, но, когда я заходил внутрь, никого не было, только твой недоеденный завтрак все еще стоял на столе перед пустым стулом. Иногда ты стояла в конце Арлетт-стрит, в центре перекрестка, словно регулировщик движения, и я бежал к тебе, медленно, как патока, мои босые ноги отрывали от земли горячие липкие нити асфальта, как будто я бежал по дну смоляной ямы. Я никогда не добегал до тебя – ты всегда исчезала раньше. Иногда ты бежала так быстро, что оставляла за собой полосы света. Стремительная и мимолетная, как комета. И какими бы ужасными ни были эти кошмары, еще хуже было проснуться и осознать, что в реальной жизни тебя больше нет.

Картонная коробка с первым ключом к разгадке твоей тайной жизни прибыла в дом через несколько дней после твоих похорон. Почтальон поставил ее на крыльцо, анонимную, словно удар плечом в переполненной комнате. Трейси взяла посылку и положила ее на кухонный стол, та лежала среди пластиковых контейнеров с печеньем от наших соседей и растущей горы писем. Я лишь раз взглянул на коробку и увидел, что она была отправлена из твоей редакции. Наверное, кто-то из твоих коллег расчистил твой стол, упаковав результат всей твоей карьеры в газете в коробку размером чуть больше баскетбольного мяча. Я подумывал о том, чтобы не открывать ее, а просто отнести прямо к кострищу во дворе и сжечь. Конечно, если бы я это сделал, все сложилось бы совсем по-другому. Но я поступил иначе. Дни превращались в недели, а я просто не обращал на нее внимания, оставив ее на столе. Забытой.

2

– Может, поедешь со мной? – предложила Трейси вечером накануне ее отъезда домой. – Оуэн в отъезде, но дети будут тебе рады.

– Не думаю, Трей. Не сейчас.

– Мне не хочется оставлять тебя одного.

– Ты не можешь вечно со мной нянчиться.

– Еще слишком рано. Жаль, я не могу побыть с тобой подольше.

– Ты достаточно со мной побыла. Я это ценю. Но у тебя есть своя семья.

– Ты моя семья, Аарон. Мой младший брат.

Я устало улыбнулся.

– Спасибо, Трейси.

– Боже, Аарон. Какой бред, да?

На долю секунды черты ее лица смягчились. Но потом она снова взяла себя в руки, обняла меня и сказала тоном, который обычно используют при общении с умственно отсталыми:

– Послушай меня, Аарон. Если передумаешь, в моем доме всегда найдется свободная спальня. Тебе это известно. Можешь жить у меня столько, сколько нужно.

– Знаю, – ответил я.

– Еще я составила для тебя список ежедневных дел.

– Шутишь?

– В нем то, что ты должен не забывать делать, например есть, принимать душ, дышать. Не торопиться. Такого рода дела. Я прикрепила его на холодильник.

– Ты ведешь себя как мама, тебе это известно?

Мы сидели на диване и пили пиво. Я взглянул на ее руки и испытал приступ ностальгии по детству.

– Я просто хочу, чтобы ты не забывал делать базовые вещи. И не сиди постоянно дома. Ходи гулять, хотя бы по району. Грейся на солнышке. Будь активен. Горе ненавидит тех, кто в движении.

– Не переживай, Трей. Обещаю есть и дышать. И делать все остальное. У меня же есть работа. Буду снова работать.

Именно это я и делал, Эллисон. По крайней мере, какое-то время. На момент твоей смерти я перевел половину книги Огавы Шинсюкэ с японского на английский[2]. Ты знаешь, я всегда был увлечен своей работой, но сейчас я вцепился в этот роман, как утопающий хватается за спасательный круг. На нашем первом свидании, когда я сказал тебе, что зарабатываю на жизнь художественными пе-реводами с японского, ты подумала, что я тебя разыгрываю. Возможно, я был похож на ученого, но ты не ожидала, что белый парень из пригорода Мэриленда специализировался на японской литературе, практиковался в написании японских иероглифов с тщательностью и самоотверженностью хирурга, получал удовольствие от умственной гимнастики поиска общего в двух языках, у которых нет этимологического сходства.

– Именно чужеродность языка делает его таким прекрасным, – объяснял я тебе. Как ни странно, ты меня поняла.

Кроме того, работа стала временной передышкой от моего горя. Когда я перевожу и использую японский язык, в моем мозгу словно щелкает переключатель, и сознание изменяется. В течение нескольких недель после твоей смерти я выяснил, что этот другой Аарон каким-то образом остался таким, каким был, в то время как реальный Аарон – твой муж, то есть я – превратился в призрак, который спит урывками по два часа в сутки и тенью бродит по мрачным коридорам нашего дома. Не хватало только цепей, чтобы греметь ими и пугать детей. В это время я полностью погрузился в другого Аарона. Я позволил ему взять верх. Не только во время работы, но и в повседневной жизни. Другой Аарон принимал душ за меня, ел за меня, ходил в продуктовый магазин, оплачивал счета. Он надевал ветровку и тапочки и шел по нашей подъездной дорожке, чтобы забрать почту. Он думал и действовал по-японски, незнакомец, которого не затронуло горе, искалечившее меня. Все аспекты страданий и человеческих слабостей были ему абсолютно чужды.

Учитывая ситуацию, я мог бы попросить своего редактора отсрочить сдачу перевода, но мне это было не нужно: другой Аарон был полностью сосредоточен на поставленной цели, действуя как некий машинный механизм, специально созданный для этого. Иногда я выглядывал из его – бывших моих глаз – и поражался его трудолюбию, целеустремленности и бесстрастному рвению. Только посмотрите на это странное и прекрасное существо, жившее во мне все эти годы. Я и понятия не имел, что он способен на такое величие.

В перерывах между работой над рукописью и жизнью в тени другого Аарона я начал время от времени выходить на дневной свет. Проверять электронную почту, включать мобильный телефон, смотреть телевизор в гостиной. Я делал все это постепенно, сдерживаемый ожиданием, что ты вот-вот появишься в дверях и все произошедшее окажется каким-то ужасным ночным кошмаром. Как будто возвращение к некоему подобию нормальности могло вернуть тебя к жизни. Но я был полностью разбит; в эти моменты во мне было что-то от олененка, который боялся всего и вся, дрожал и был подвержен резкой смене настроения. В течение нескольких недель после твоей смерти я избегал общения с внешним миром, испытывая душевную боль при мысли о том, что могу услышать твое имя или увидеть твое лицо где-нибудь на экране. Но это Америка, где трагедии стремительно катятся по конвейерной ленте. Одна из них упаковывается в картонную коробку и готовится к отправке как раз в тот момент, когда в демонстрационном зале появляется другая, новая и блестящая. Вскоре сюжеты о стрельбе в «Харбор Плаза» сменились новостями о поисках пропавшей девочки-подростка где-то на юге. Sore ga jinsei da – такова жизнь.

3

Коробку, присланную из твоей редакции, открыл именно другой Аарон. Мне бы не хватило смелости. Внутри лежали: блокноты, исписанные твоими нечитаемыми каракулями; кружка с надписью «Остановите печатные станки: у нас закончился кофе»; именная табличка с твоего стола; канцелярские принадлежности; несколько папок с контактной информацией различных людей; мячик-антистресс, похожий на коровье вымя; и еще несколько мелочей, связанных с твоей работой.

Я чуть не пропустил сложенный вдвое лист бумаги, Эллисон. Другой Аарон взял его в руки, развернул и отложил бы его в сторону, если бы в тот самый момент я не выглянул из его – моих – глаз. Это была квитанция за две ночи в мотеле «Валентайн» в местечке под названием Честер, Северная Каролина, в конце октября. Согласно квитанции, ты расплатилась наличными, а не кредитной картой.

Я долго смотрел на этот листок. Сначала я подумал, что он принадлежал кому-то другому из твоей редакции и что его случайно положили в эту коробку, когда кто-то разбирал твой стол. Но на квитанции было твое имя, Эллисон.

Но все же, это какая-то ошибка. Конечно, я бы заметил, если бы ты уехала на две ночи. Я продолжал смотреть на квитанцию, пытаясь придумать какое-то объяснение, пытаясь перевести эти бессмысленные иероглифы в понятное моему мозгу сообщение. Две ночи в октябре были бы…

Погоди. Когда я уехал в Нью-Йорк на встречу с редактором? В районе Хэллоуина, ведь так? Меня не было в городе три дня. И в тот раз я сказал: Поехали со мной – почти как твоя фраза, которая теперь преследует меня, Эллисон, но ты была слишком занята на работе и не могла вырваться. Или ты так сказала.

Я поднялся в домашний офис и пролистал мой настольный календарь. Заметка моим каллиграфическим почерком: «Я был в Нью-Йорке с 28 по 30 октября». В те же дни ты была в месте под названием Честер, Северная Каролина, Эллисон. В те же ночи ты ночевала в мотеле «Валентайн».

Какого черта ты делала в мотеле в Северной Каролине, в то время как я был в Нью-Йорке?

4

Я позвонил Томми Уэйру, живущему по соседству, чтобы узнать, сможет ли он взломать пароль на твоем ноутбуке.

– Если не получится его открыть, то придется использовать его в качестве бирдекеля, – сказал я ему. Я решил не говорить, что пытаюсь кое-что выяснить. Просто сказал, что мне нужен доступ к твоему ноутбуку. Пока Томми возился с компьютером, я спустился вниз и выкурил сигарету на террасе. Потом достал пару бутылок пива из холодильника и вернулся в кабинет. Томми уже смог войти в твой ноутбук.

– Теперь можешь установить свой пароль, – сказал он.

Я напечатал что-то простое, что смог запомнить, потом мы спустились вниз и допили пиво на террасе. Томми был на твоих похоронах и уже выразил свои соболезнования; сейчас мы о тебе не говорили, Эллисон, и хоть мне не нравится это признавать, но это было приятно. Эти несколько минут, что я пил пиво с Томми Уэйром на террасе, я почувствовал себя почти человеком. Он даже рассказал какой-то анекдот, и я рассмеялся. По-настоящему рассмеялся.

После того как Томми ушел, я открыл твой ноутбук и обнаружил, что история поиска была удалена. Кроме того, на жестком диске не оказалось ни одного файла. Я позвонил Томми и спросил, не удалил ли он случайно все данные, когда взламывал пароль к компьютеру.

– Нет, чувак, это не я. Но я тоже это заметил, – ответил он. – Наверное, следовало сказать тебе. Похоже, Эллисон использовала специальную программу, чтобы очистить жесткий диск.

– Очистить, – повторил я. – То есть она все стерла.

– Да, все, что было в компьютере.

– Ясно. – Я замолчал.

– Аарон, ты в порядке?

– Да, – солгал я. – Спасибо, Томми.

– Дай знать, если тебе еще что-то понадобится.

– Обязательно, – ответил я и положил трубку.

5

Входя в здание редакции «Геральда» я чувствовал себя смертельно больным. Головы повернулись в моем направлении. Что это за зверь идет на задних лапах между офисными перегородками и притворяется, будто он человек? Все глаза устремлены на меня, но большинство не знает, кто я такой. Но кое-кто узнал меня. Некоторые твои бывшие коллеги приветствовали меня крепкими объятиями и сочувственными хлопками по спине. Я почувствовал себя вратарем-неудачником, пропустившим решающий гол. Одна женщина – я встречал ее раньше на барбекю, но не мог вспом-нить ее имени – начала плакать, прикрывшись своими пухлыми розовыми руками, наблюдая за мной из-за перегородки. Жалость ко мне в этом месте казалась почти осязаемой, и от этого мне стало не по себе. Несколько человек спросили меня, как я держусь. Чтобы ответить на этот вопрос, я на время призвал другого Аарона – надежный автомат, который выдал дежурные, социально приемлемые реплики.

Это сочувствие не было показным. Ты проработала в газете семь лет, и твои коллеги любили тебя. Им по умолчанию было меня жаль, и несколько человек последовали за мной по коридору к кабинету Билла Дювани. Я прошел мимо твоего стола, вычищенного до блеска, без единого предмета на нем. Кто-то положил заламинированную карточку с молитвой с твоей панихиды на твой офисный стул. При этом зрелище к моему горлу подступил комок.

Билл Дювани оторвал взгляд от экрана ноутбука, как только я появился в дверях его кабинета.

– Боже, Аарон, – сказал он, поднимая свое внушительное тело с кресла и направляясь ко мне.

Он крепко обнял меня, запах его одеколона забил мне ноздри, зажим галстука врезался в грудь.

– Какой сюрприз. Я рад, что ты здесь. Как ты держишься? – спросил он, когда наконец разжал объятия.

– Думаю, нормально. Не знаю.

– Такое несчастье, – он покачал головой.

Билл был на похоронах и наверняка говорил со мной в тот день – много людей выразили мне свои соболезнования, – но я этого совершенно не помнил. Ему было чуть больше пятидесяти. И без того удрученное выражение на его лице, похожем на мордочку ежа, сделалось еще жалостливей, когда он с сочувствием на меня посмотрел. На его переносице остался след от очков, которые теперь покоились на промокашке на столе. Газета досталась ему в наследство от семьи его жены, и я так и не смог понять, счастлив ли он выполнять обязанности главного редактора, или чувствует себя загнанным в ловушку обстоятельствами.

– Надеюсь, я не отрываю тебя от чего-то важного.

– Вовсе нет, Аарон. Садись, прошу тебя, – он махнул мясистой рукой на одно из пустых кресел у его стола. – Хочешь содовой или кофе? В комнате отдыха были пончики.

– Не надо, спасибо.

Он закрыл дверь и вернулся за стол. Когда он опустил свое здоровенное туловище в кресло, подушка под ним зашипела, как пробитое колесо. Я сел напротив и попытался принять выражение лица, подходящее случаю.

– Как я могу тебе помочь, Аарон? Только скажи. Сделаю все, что в моих силах.

– Ты отправлял Эллисон на задание в Северную Каролину в октябре? В городок в горах под названием Честер?

Судя по тому, как нахмурился Дювани, он ожидал совсем не такой вопрос.

– В Северную Каролину? – переспросил он. – Зачем мне отправлять ее в Северную Каролину?

– Это я и хочу выяснить.

– Что ж, нет, не отправлял, – ответил он, вытянув руки вперед как бы в доказательство своей невиновности. – Это небольшая районная газета. Зачем мне отправлять журналистку в другой штат?

– Я так и думал. – Мне казалось, что что-то маленькое и твердое вот-вот взорвется в моем желудке. – Может, она работала над чем-нибудь и поехала туда без твоего ведома? Над каким-нибудь специальным проектом?

– В октябре? Она писала о местной ярмарке выпечки и о выставке в честь Хэллоуина в Сэнди-Пойнт. Еще она помогала одному из стажеров оцифровывать документы.

Я чувствовал, как киваю.

– А почему ты интересуешься, Аарон? Что происходит?