Владимир Маяковский
СТИХОТВОРЕНИЯ
1924

9-е ЯНВАРЯ

О боге болтая,
                          о смирении говоря,
помни день —
                          9-е января.
Не с красной звездой —
                                            в смирении тупом
с крестами шли
                            за Гапоном-попом.
Не в сабли
                    врубались
                                       конармией-птицей —
белели
             в руках
                          листы петиций.
Не в горло
                   вгрызались
                                        царевым лампасникам —
плелись
               в надежде на милость помазанника.
Скор
         ответ
                    величества
                                         был:
«Пули в спины!
                           в груди!
                                          и в лбы!»
Позор без названия,
                                     ужас без имени
покрыл и царя,
                          и площадь,
                                              и Зимний.
А поп
          на забрызганном кровью требнике
писал
           в приход
                           царевы серебреники.
Не все враги уничтожены.
                                               Есть!
Раздуйте
                 опять
                            потухшую месть.
Не сбиты
                 с Запада
                                 крепости вражьи.
Буржуи
              рабочих
                              сгибают в рожья.
Рабочие,
                 помните русский урок!
Затвор осмотрите,
                                 штык
                                           и курок.
В споре с врагом —
                                    одно решение:
Да здравствуют битвы!
                                          Долой прошения!

КИЕВ

Лапы елок,
                    лапки,
                               лапушки…
Все в снегу,
                      а теплые какие!
Будто в гости
                        к старой,
                                        старой бабушке
я
   вчера
              приехал в Киев.
Вот стою
                 на горке
                                 на Владимирской.
Ширь во-всю —
                             не вымчать и перу!
Так
       когда-то,
                       рассиявшись в выморозки,
Киевскую
                 Русь
                          оглядывал Перун.
А потом —
                    когда
                              и кто,
                                        не помню толком,
только знаю,
                       что сюда вот
                                               по́ льду,
да и по воде,
                       в порогах,
                                         волоком —
шли
        с дарами
                         к Диру и Аскольду.
Дальше
              било солнце
                                     куполам в литавры.
— На колени, Русь!
                                   Согнись и стой.—
До сегодня
                     нас
                           Владимир гонит в лавры.
Плеть креста
                        сжимает
                                        каменный святой.
Шли
        из мест
                      таких,
                                 которых нету глуше,—
прадеды,
                 прапрадеды
                                       и пра пра пра!..
Много
            всяческих
                               кровавых безделушек
здесь у бабушки
                              моей
                                        по берегам Днепра.
Был убит
                 и снова встал Столыпин,
памятником встал,
                                вложивши пальцы в китель.
Снова был убит,
                             и вновь
                                           дрожали липы
от пальбы
                   двенадцати правительств.
А теперь
                встают
                             с Подола
                                              дымы,
киевская грудь
                           гудит,
                                     котлами грета.
Не святой уже —
                               другой,
                                            земной Владимир
крестит нас
                     железом и огнем декретов.
Даже чуть
                   зарусофильствовал
                                                       от этой шири!
Русофильство,
                            да другого сорта.
Вот
       моя
               рабочая страна,
                                            одна
                                                     в огромном мире.
— Эй!
           Пуанкаре!
                             возьми нас?..
                                                      Черта!
Пусть еще
                   последний,
                                       старый батька
содрогает
                   плачем
                                 лавры звонницы.
Пусть
           еще
                   врезается с Крещатика
волчий вой:
                     «Даю-беру червонцы!»
Наша сила —
                        правда,
                                      ваша —
                                                     лаврьи звоны.
Ваша —
               дым кадильный,
                                            наша —
                                                           фабрик дым.
Ваша мощь —
                          червонец,
                                            наша —
                                                           стяг червонный.
— Мы возьмем,
                             займем
                                           и победим.
Здравствуй
                     и прощай, седая бабушка!
Уходи с пути!
                        скорее!
                                      ну-ка!
Умирай, старуха,
                              спекулянтка,
                                                    на́божка.
Мы идем —
                      ватага юных внуков!

БУДЬ ГОТОВ!

Уверяла дурой дура:
нам не дело-де до Рура.
Из-за немцев,
                         за германцев
лбам-де русским не ломаться.
Что, мол, Англия —
                                   за морем,
от нее нам мало горя!
Пусть, мол, прет
                              к Афганистану:
беспокоиться не стану.
Эти речи
                 тем, кто глуп.
Тот,
        кто умный,
                           смотрит в глубь.
Если где елозит Юз,
намотай себе на ус,
а повел Керзон рукой,
намотай на ус другой.
А на третий
                     (если есть)
намотай о Польше весть.
Мы
       винтовку
                       рады кинуть,
но глядим врагу за спину.
Не таится ль за спиной
Врангель
                  тот или иной.
У буржуя,
                  у француза,
пуд-кулак,
                 колодезь-пузо —
сыт не будешь немцем голым.
Тянет их
                и к нашим горлам.
Что ж
           лежать на печке дома?
Нет,
        рассейся наша дрема.
Что
       и где
                 и как течет —
все берите на учет!
В нашей
               войсковой газете
все страницы проглазейте.
Разгремим на сто ладов:
стой на страже —
                                будь готов!

УХ, И ВЕСЕЛО!

О скуке
              на этом свете
Гоголь
             говаривал много.
Много он понимает —
этот самый ваш
                             Гоголь!
В СССР
                от веселости
стонут
            целые губернии и волости.
Например,
                   со смеха
                                    слёзы потопом
на крохотном перегоне
                                         от Киева до Конотопа.
Свечи
            кажут
                       язычьи кончики.
11 ночи.
               Сидим в вагончике.
Разговор
                 перекидывается сам
от бандитов
                      к Брынским лесам.
Остановят поезд —
                                   минута паники.
И мчи
           в Москву,
                            укутавшись в подштанники.
Осоловели;
                     поезд
                                темный и душный,
и легли,
              попрятав червонцы
                                                 в отдушины.
4 утра.
            Скок со всех ног.
Стук
         со всех рук:
«Вставай!
                  Открывай двери!
Чай, не зимняя спячка.
                                       Не медведи-звери!»
Где-то
            с перепугу
                               загрохотал наган,
у кого-то
               в плевательнице
                                             застряла нога.
В двери
               новый стук
                                   раздраженный.
Заплакали
                  разбуженные
                                           дети и жены.
Будь что будет…
                              Жизнь —
                                                на ниточке!
Снимаю цепочку,
                               и вот…
Ласковый голос:
                              «Купите открыточки,
пожертвуйте
                       на воздушный флот!»
Сон
        еще
                не сошел с сонных,
ищут
         радостно
                          карманы в кальсонах.
Черта
           вытащишь
                              из голой ляжки.
Наконец,
                разыскали
                                   копеечные бумажки.
Утро,
          вдали
                     петухи пропели…
— Через сколько
                               лет
                                      соберет он на пропеллер?
Спрашиваю,
                      под плед
                                      засовывая руки:
— Товарищ сборщик,
                                      есть у вас внуки?
— Есть,—
                   говорит.
                                  — Так скажите
                                                             внучке,
чтоб с тех собирала,
                                     — на ком брючки.
А этаким способом
                                   — через тысячную ночку —
соберете
                  разве что
                                    на очки летчику.—
Наконец,
                задыхаясь от смеха,
поезд
           взял
                    и дальше поехал.
К чему спать?
                         Позевывает пассажир.
Сны эти
                только
                             нагоняют жир.
Человеческим
                          происхождением
                                                  гордятся простофили.
А я
      сожалею,
                       что я
                                 не филин.
Как филинам полагается,
                                            не предаваясь сну,
ждал бы
                сборщиков,
                                     взлезши на сосну.

ПРОТЕСТУЮ!

Я
    ненавижу
                      человечье устройство,
ненавижу организацию,
                                          вид
                                                 и рост его.
На что похожи
                          руки наши?..
Разве так
                  машина
                                уважаемая
                                                    машет?..
Представьте,
                        если б
                                    шатунов шатия
чуть что —
                    лезла в рукопожатия.
Я вот
           хожу
                     весел и высок.
Прострелят,
                      и конец —
                                         не вставишь висок.
Не завидую
                     ни Пушкину,
                                          ни Шекспиру Биллю.
Завидую
               только
                           блиндированному автомобилю.
Мозг
         нагрузишь
                            до крохотной нагрузки,
и уже
          захотелось
                               поэзии…
                                               музыки…
Если б в понедельник
                                       паровозы
                                                    не вылезли, болея
с перепоя,
                   в честь
                                 поэтического юбилея…
Даже если
                    не брать уродов,
больных,
                 залегших
                                  под груду одеял,—
то даже
              прелестнейший
                                          тов. Родов
тоже
         еще для Коммуны не идеал.
Я против времени,
                                 убийцы вороватого.
Сколькие
                 в землю
                                часами вогнаны.
Почему
              болезнь
                             сковала Арватова?
Почему
              безудержно
                                    пишут Коганы?
Довольно! —
                        зевать нечего:
переиначьте
                       конструкцию
                                              рода человечьего!
Тот человек,
                       в котором
цистерной энергия —
                                       не стопкой,
который
                сердце
                              заменил мотором,
который
                заменит
                               легкие — топкой.
Пусть сердце,
                          даже душа,
но такая,
чтоб жила,
                   паровозом дыша,
никакой
              весне
                         никак не потакая.
Чтоб утром
                    весело
                                 стряхнуть сон.
Не о чем мечтать,
                                гордиться нечего.
Зубчиком
                 вхожу
                            в зубчатое колесо
и пошел
               заверчивать.
Оттрудясь,
                    развлекаться
                                            не чаплинской лентой,
не в горелках резвясь,
                                        натыкаясь на грабли,—
отдыхать,
                  в небеса вбегая ракетой.
Сам начертил
                         и вертись в пара́боле.

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Украсьте цветами!
                                 Во флаги здания!
Снимите кепку,
                           картуз
                                       и шляпу:
британский лев
                            в любовном признании
нам
       протянул
                       когтистую лапу.
И просто знать,
                            и рабочая знать
годы гадала —
                           «признать — не признать?»
На слом сомненья!
                                  Раздоры на слом!
О, гряди
послом,
О’Греди!
Но русский
                    в ус усмехнулся капризно:
«Чего, мол, особенного —
                                                признан так признан!»
Мы славим
                    рабочей партии братию,
но…
        не смиренных рабочих Георга.
Крепи РКП, рабочую партию, —
и так запризнают,
                               что любо-дорого!
Ясна
          для нас
                        дипломатия лисьина:
чье королевство
                              к признанью не склонится?!
Признанье это
                           давно подписано
копытом
               летящей
                              буденновской конницы.
Конечно,
                признание дело гуманное.
Но кто ж
                о признании не озаботится?
Народ
            не накормишь небесною манною.
А тут
          такая
                    на грех
                                 безработица.
Зачем…
               почему
                             и как…
                                         и кто вот…
признанье
                   — теперь! —
                                           осмеет в колебаньи,
когда
           такой у Советов довод,
как зрелые хлебом станицы Кубани!
А, как известно,
                            в хорошем питании
нуждаются
                     даже лорды Британии.
И руку пожмем,
                            и обнимемся с нею.
Но мы
            себе
                     намотаем на ус:
за фраком лордов
                                 впервые синеют
20 000 000 рабочих блуз.
Не полурабочему, полулорду
слава признанья.
                              Возносим славу —
красной деревне,
                               красному городу,
красноармейцев железному сплаву!

ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ

За дедкой репка…
                                 Даже несколько репок:
Австрия,
                Норвегия,
                                  Англия,
                                               Италия.
Значит —
                  Союз советский крепок.
Как говорится в раешниках —
                                                     и так далее.
Признавшим
                       и признающим —
                                                      рука с приветом.
А это —
               выжидающим.
                                         Упирающимся — это:

ФАНТАСТИКА

Уму поэта-провидца
в грядущем
                     такая сценка провидится:
в приемной Чичерина
                                       цацей цаца
торгпред
                каких-то «приморских швейцарцев» —
2 часа даром
цилиндрик мнет
                             перед скалой-швейцаром.
Личико ласковое.
                               Улыбкою соще́рено.
«Допустите
                    до Его Превосходительства Чичерина!»
У швейцара
                     ответ один
(вежливый,
                    постепенно становится матов):
— Говорят вам по-эс-эс-эс-эрски —
                                                       отойдите, господин.
Много вас тут шляется
                                        запоздавших дипломатов.
Роты —
прут, как шпроты.
Не выражаться же
                                  в присутствии машинисток-дам.
Сказано:
               прием признаваемых
                                                     по среда́м.—
Дипломат прослезился.
                                         Потерял две ночи
                                                                         ради
очереди.
Хвост —
во весь Кузнецкий мост!
Наконец,
                 достояв до ночной черни,
поймали
                и закрутили пуговицу на Чичерине.
«Ваше Превосходительство…
                                                      мы к вам, знаете…
Смилостивьтесь…
                                  только пару слов…
Просим вас слезно —
                                        пожалуйте, признайте…
Назначим —
                       хоть пять полномочных послов».
Вот
        вежливый чичеринский ответ:
— Нет!
с вами
            нельзя и разговаривать долго.
Договоров не исполняете,
                                               не платите долга.
Да и общество ваше
                                     нам не гоже.
Соглашатели у власти —
                                            правительство тоже.
До установления
                              общепризнанной
                                                            советской власти
ни с какою
                  запоздавшей любовью
                                                           не лазьте.
Конечно,
                были бы из первых ежели вы —
были б и мы
                      уступчивы,
                                         вежливы.—
Дверь — хлоп.
Швейцар
                 во много недоступней, чем Перекоп.
Постояв,
развязали кошли пилигримы.
Но швейцар не пустил,
                                      франк швейцарский не взяв,
И пошли они,
                        солнцем палимы…

ВЫВОД

Признавайте,
                        пока просто.
Вход: Москва, Лубянка,
                                         угол Кузнецкого моста.

КОМСОМОЛЬСКАЯ

Строит,
              рушит,
                          кроит
                                     и рвет,
тихнет,
             кипит
                       и пенится,
гудит,
          говорит,
                         молчит
                                      и ревет —
юная армия:
                       ленинцы.
Мы
       новая кровь
                             городских жил,
тело нив,
ткацкой идей
                        нить.
Ленин —
                жил,
Ленин —
                жив,
Ленин —
                будет жить.
Залили горем.
                          Свезли в мавзолей
частицу Ленина —
                                 тело.
Но тленью не взять —
                                        ни земле,
                                                        ни золе —
первейшее в Ленине —
                                           дело.
Смерть,
               косу положи!
Приговор лжив.
С таким
               небесам
                               не блажить.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
Ленин —
                жив
                        шаганьем Кремля —
вождя
            капиталовых пленников.
Будет жить,
                     и будет
                                   земля
гордиться именем:
                                  Ленинка.
Еще
        по миру
                      пройдут мятежи —
сквозь все межи
коммуне
                путь проложить.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
К сведению смерти,
                                    старой карги,
гонящей в могилу
                               и старящей:
«Ленин» и «Смерть» —
                                           слова-враги.
«Ленин» и «Жизнь» —
                                         товарищи.
Тверже
              печаль держи.
Грудью
              в горе прилив.
Нам —
             не ныть.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
Ленин рядом.
                        Вот
                                он.
Идет
          и умрет с нами.
И снова
               в каждом рожденном рожден —
как сила,
                как знанье,
                                    как знамя.
Земля,
            под ногами дрожи.
За все рубежи
слова —
                взвивайтесь кружить.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
Ленин ведь
                     тоже
                              начал с азов,—
жизнь —
                 мастерская геньина.
С низа лет,
                    с класса низов —
рвись
           разгромадиться в Ленина.
Дрожите, дворцов этажи!
Биржа нажив,
будешь
              битая
                        выть.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
Ленин
           больше
                         самых больших,
но даже
               и это
                         диво
создали всех времен
                                      малыши —
мы,
       малыши коллектива.
Мускул
             узлом вяжи.
Зубы-ножи —
в знанье —
                     вонзай крошить.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.
Строит,
              рушит,
                          кроит
                                     и рвет,
тихнет,
            кипит
                      и пенится,
гудит,
          молчит,
                        говорит
                                       и ревет —
юная армия:
                      ленинцы.
Мы
       новая кровь
                             городских жил,
тело нив,
ткацкой идей
                        нить.
Ленин —
                жил.
Ленин —
                жив.
Ленин —
                будет жить.

31 марта 1924 г.

НА УЧЕТ КАЖДАЯ МЕЛОЧИШКА
_{(ПАРА ИЗДЕВАТЕЛЬСТВ)}

ПЕРВОЕ

Поэта
           интересуют
                                и мелкие фактцы.
С чего начать?
Начну с того,
                       как рабфаковцы
меня
          хотели качать.
Засучили рукав,
                            оголили руку
и хвать
             кто за шиворот,
                                         а кто за брюку.
Я
    отбился
                   ударами ног,
но другому,—
                         маленькому —
                                                    свернули-таки
                                                                       позвонок.
Будучи опущенным,
                                   подкинутый сто крат,
напомню,
                 что сказал
                                    ученикам Сократ.
Однажды,
                  после
                             Сокрачьего выступления,
лошадям
                 не доверяя
                                      драгоценного груза,
сами —
              в коляску
                              впряглись в исступлении
студенты
                 какого-то
                                  помпейского вуза.
Студенты скакали
                                и делали стойку:
Сократ
             разглядывал
                                    кентаврью стайку.
Доехал
             спокойно
                              на зависть стоику,
сказал,
             поднесши
                           к кепке лайку:
— А все-таки
                        с лошадью конкурировать
                                                            не можете!..
Правильно
                    правоверным
                                             изрек Аллах:
мною
          для того же
                               изобретены лошади,
чтоб мы
               ездили
                            на них,
                                        а не на ослах.—
Пример неподходящий,
                                          спорить нечего;
но все же
                  его
                         запомните крепче…
Чтоб в вас
                   ничем
                              никогда не просвечивал
прошлый
                 белоподкладочный
                                                   мышиный жеребчик.
Каждую мелочь
                             мерь,
держи
            восторгов елей!
Быт
        не прет в дверь —
быт
        ползет
                     из щеле́й.
Затянет
               тинкой зыбей,
слабых
              собьет с копыт.
Отбивайся,
                    крепись,
                                    бей
быт!

ВТОРОЕ

Рабфаковка
                      у меня
                                  попросила портрет.
В этом
             особенно плохого
                                              нет.
Даже весело.
Пришла
              и повесила.
Утром поглядела —
                                   стена громада.
А Маяковский
                         маленький,
                                             — других бы надо! —
Купила Шелли,
повесила.
                 Красивый —
                                        оторвешься еле.
Купила Бетховена,
                                 взяла Шаляпина,—
скоро
           вся стена заляпана.
Вроде
            Третьяковской галереи.
Благочинные живописи,
                                          поэзии иереи.
На стенках
                   картинки
                                   лестничками и веерами.
Появились
                   какие-то
                                  бородастые
                                                        в раме.
Вскоре
новое горе:
открытки
                между гравюрами,
                                               как маленькие точки.
Пришлось
                   открытки
                                   обфестонить в фестончики.
Наутро
             осмотрела вместе:
                                               серо́-с.
Пришлось
                   накупить
                                   бумажных роз!
Уже
        о работе
                        никаких дум.
Смотри,
               чтоб в уголочках
                                           не откнопились кнопки!
Одни
          стихи
                    и лезут на ум.
Бубнит
             не хуже
                            дрессированного попки.
Особенно
                  если лунища
                                        припустит сиять —
сидит
          и млеет,
                         не сводя глаз:
ни дать ни взять
иконостас.
Ставлю вопрос
                           справедливый,
                                                      но колкий:
— Деточка,
                    чем вы лучше
                                             кухарки-богомолки?
Хуже ангела,
                       скулящего
                                          в божьем клире?—
Душу
          разъедает
                              бездельник-лирик!

Каждую мелочь
                             мерь!
Держи
             восторгов елей!
Быт
        не прет в дверь.
Быт
        ползет
                     из щеле́й!
Затянет
               тинкой зыбей,
слабых
              собьет с копыт.
Отбивайся,
                    крепись,
                                    бей
быт!

ДВА БЕРЛИНА

Авто
         Курфюрстендам-ом катая,
удивляясь,
                   раззеваю глаза —
Германия
                 совсем не такая,
как была
                год назад.
На первый взгляд
общий вид:
в Германии не скулят.
Немец —
                  сыт.
Раньше
               доллар —
                                  лучище яркий,
теперь
             «принимаем только марки».
По городу
                   немец
                               шествует гордо,
а раньше
                 в испуге
                                тек, как вода,
от этой самой
                         от марки твердой
даже
          улыбка
                       как мрамор тверда.
В сомненьи
                      гляжу
                                 на сытые лица я.
Зачем же
                  тогда —
                                 что ни шаг —
                                                         полиция!
Слоняюсь
                   и трусь
                                по рабочему Норду.
Нужда
            худобой
                           врывается в глаз.
Толки:
            «Вольфы…
                                 покончили с голоду…
Семьей…
                  в каморке…
                                       открыли газ…»
Поймут,
              поймут и глупые дети,
если
         здесь
                    хоть версту пробрели,
что должен
                     отсюда
                                  родиться третий —
третий родиться —
                                   Красный Берлин.
Пробьется,
                     какие рогатки ни выставь,
прорвется
                   сквозь штык,
                                      сквозь тюремный засов.
Первая весть:
                          за коммунистов
подано
             три миллиона голосов.