Пролог
Сам-то я не местный. Ершов — город предков. Или как я его называю, Ершалаим. На самой границе Европы и Азии. Мои предки оттуда. Неплохой город. Хотя, я слышал, как этим названием ругались. Вот так вот взяли, и нарицательное понятие. А это районный центр. На границе с Казахстаном.
Вот, история — наука, закономерности и все такое. Да бросьте вы! Какая, наука, объективность?! Сейчас, может быть! Сейчас, не спорю. А раньше?! Да хоть сто лет назад? Случилось чего, так это в хроники или как там, летописи записали. Ученые нашли, прочитали, и вот наука! А в летописи-то ведь со слов записывали, так? Со слов свидетелей! А мало ли чего свидетели наврут? Вот и получается, наука по слухам и сплетням! Так что давайте не надо, давайте соблюдать историческую беспристрастность.
Вообще-то, город называется Ершов. Хотя, я сколько раз там был, ни одного ерша не видел.
Может, в честь автора конька-горбунка его так назвали. В пруду только лягушки размером с кошку и водятся. А кошки там не мелкие. Говорят, давно, когда дядя Сережа был школьником, он поймал в пруду рыбу. Рыба, как рыба — ни материлась и не просила прикурить, зато лягушки надрывались. Ну, он их камнями успокоить пытался, чтоб они остальную рыбу не распугали. Бесполезно! А у пойманной рыбы и сил только хватило — разевать рот от возмущения. В эти пруды сливали свои воду все бани, и частные и общественные. Пруд назывался Немецким, так им и надо, захватчикам! И даже когда серая дворовая кошка скушала этого немецкого карася, изо рта у нее, почему-то повалила пена…
А мы с пацанами ели и ничего, все в порядке! К этому времени, правда, у многих уже появились квартиры с удобствами, бань поменьше стало. За полдня выловишь карасика, в палец величиной, и в накопитель его! Когда в бочке с десяток соберется, вылавливаешь, солишь и они на солнце за час мумифицируются. Тогда еще не было сушеных анчоусов, так это мы с братом их изобрели!
С тех пор как мой дед переехал в Ершов, много чего изменилось. Он на комсомольское собрание ехал, на верблюдице загнанной два дня добирался.
Дед построил дом из грязи. Так больше не строят. Шумеры так зиккураты строили. Берешь навоз и солому, в яме перемешиваешь. Лепишь кирпичи, на солнце сушишь.
В Ершове раньше все так дома строили. Только у богатеев дома из шпал. Ершов ведь — это узловая железнодорожная станция.
Дома из шпал строили традиционным русским способом, срубом. Только пахло внутри таких домов шпальной пропиткой, ядовитой жидкостью из-за которой шпалы не гниют и насекомые их не точат. Долговечные домики получаются.
А когда-то Ершов был деревня-деревней! У каждого во дворе было своё натуральное хозяйство. Я помню на дедовой улице Шуру-дуру. До девяноста лет дожила, а своё хозяйство своё не бросала. Всё ходила по улицам скрюченная и траву для коров косила. Пока ее свиньи не съели. Хорошо, что ее любовник к ней зашел пока они ее целиком не сожрали, а то не понятно было бы, куда она пропала. А коровы у нее ничего, смирные, только белье и пол забора съели.
Раньше ездили на лошадях и верблюдах. Да говорят, какие-то машины были, на дровах ездили. Как в сказках! Не прижились они в Ершове, здесь даже печи зимой топили кизяками — сухим навозом. Универсальный материал! Его курили и делали ледяные санки… Да и изначально само слово санки откуда пошло?
Ангел
А последнего верблюда еще при моих родителях, Ангел зарезал. Для чего Ангелу был нужен верблюд? Не знаю. Верблюд ходил за ним, как собака. Ангел его зарезал и продавал синее мясо на базаре. Дети дразнили Ангела, он палкой в них кидался, плевался и орал. Взрослые напротив, уважительно звали Ангела — Василь Иванычем, интересовались ценой на мясо, и уходили, тихонько хихикая.
Осенью, Ангел питался исключительно хлебом с арбузами и дынями, шкурки он отдавал верблюду. Кроме этого, на бахче, росла еще одна съедобная ягода — бздника или поздника. Так аборигены называли паслен. Вот из него и делали знаменитые вареники и варенье. На огородах горожан больше ничего не росло — грунтовые воды убивали садовые деревья. Вода поднялась после того, как залили пруды.
Дом Ангела стоял на берегу Немецкого пруда. Поэтому весь его двор зарос камышом, в дебрях которого гнили разбитые запорожцы. Во время войны Ангел был толи связистом, толи танкистом. Раз в пятилетку от государства ему причитался запорожец. Машина стояла нетронутой среди верблюжьего навоза, до очередной пенсии. Потом Ангел с трудом запихивал протез в дверь запорожца. Может, ему казалось, что он в танке, а может, он был просто пьян, но в тот же день Ангел разбивал машину.
Каким-то чудом ни разу никто не пострадал после этих жутких а
