Оглавление

1. Лучник. Любый мой
2. Глава первая
   1. ЧЛУН ИКОСАЭДР. ДВАДЦАТАЯ ГРАНЬ
3. Глава вторая
   1. ЧЛУН-ИКОСАЭДР. УЩЕРБНАЯ ГРАНЬ
4. Глава третья
   1. На дальних подступах
5. Глава четвертая
   1. Члун-Икосаэдр. Страсть и разочарования
6. Глава пятая
   1. Кромешная тьма
7. Глава шестая
   1. В БЕГАХ
8. Глава седьмая
   1. Блаженный
9. Глава восьмая
   1. ПЕРЕПОЛОХ
10. Глава девятая
    1. РАДУГА БОГОВ
    2. 1.Катания
    3. 2. Крамола
    4. 3. Малая дружина
    5. 4.Камень
11. Глава десятая
    1. При Времени
12. Глава одиннадцатая
    1. «ЕЖИК»
    2. 1.Аромей
    3. 2. Утверждая Веру
    4. 3. Китеж
13. Глава двенадцатая
    1. Кара
    2. 1.Незнакомка
    3. 2. Право на счастье
    4. 3. За камнем
    5. 4. Милей
    6. 5. Побег
14. Глава тринадцатая
    1. МИЛЕЙ
15. Глава четырнадцатая
16. Глава пятнадцатая
    1. Последняя застава
17. Глава шестнадцатая
    1. Мечники
18. Глава семнадцатая
    1. В Орду
19. Глава восемнадцатая
    1. Рутина
20. Глава девятнадцатая
    1. Вторжение
21. Глава двадцатая
    1. Когда сошлось Время
    2. 5. Земля сотрясается
    3. 6.Ветер
    4. 7.Договоры, договоры
22. Глава двадцать первая
    1. ЗАБЫТЬЕ
    2. 1.Перепутье
    3. 3.Хлопоты
    4. 4
    5. 5.Остров
    6. 6.Смута
    7. 7.Лабиринт
    8. 8.На остров
    9. 9.Королева
    10. 10
    11. 11. Время сходится
23. Глава двадцать вторая
    1. МЕСТЬ
    2. 1.Великий Воин
    3. 2.Милей
    4. 3.Пробуждение
    5. 4.Стон
    6. 5. Возвращение
    7. 6.Гора Гореус
    8. 7.Мечники
    9. 8
    10. 9. Из другого Времени стрела
    11. 10
24. Глава двадцать третья
    1. КОЛОКОЛА
    2. 1.Мечники
    3. 2.Ерема
    4. 3.Катания
    5. 4,Рамита
    6. 5
25. Глава двадцать четвертая
    1. И ВСЯ КОРОЛЕВСКАЯ РАТЬ
    2. 1.Воевода
    3. 2.Гиаросу
    4. 3.Мост
    5. 4.Сестры
26. Глава двадцать пятая
    1. НА УХАБАХ ВРЕМЕНИ
    2. 1.Верика
    3. 2.А остров так и не открылся
27. Глава двадцать пятая
    1. КАТАНИЯ. ЛЮБЫЙ МОЙ
    2. 1.Последняя застава
    3. 2.Колокола
    4. Эпилог
    5. 1
    6. 2

КАРАНИН Юрий Сергеевич

ЛУЧНИК

Глава первая

ЧЛУН ИКОСАЭДР. ДВАДЦАТАЯ ГРАНЬ

1

Его кристалл не помутнел, не потерял своей чистоты. Все девятнадцать граней были все так же девственно чисты. Двадцатая тоже совсем не изменилась. Страшное предсказание не исполнилось, хотя война, по сути, проиграна, как и предсказывалось.

Как и предсказывалось. Император Члун тяжело вздохнул и неуверенно водрузил символ своей власти — Икосаэдр на свое законное место.

С самого первого дня все в этой странной войне пошло не так. И хотя эту войну начал не он, но, отражая противника, он увлекся и вторгся на сопредельную территорию. Как будто своей было мало?

И уж совсем не оправдывает Императора, что этого не желали Боевые Маги. Как будто раньше они так ни разу не делали?

Так хотели наемники? Наемники — статья особая. Перекатываясь из одного угла планеты в другой, могли они сегодня послужить тебе, а завтра выступить против тебя. И все на законном основании. Члуна не интересовало, откуда они пришли. Их было не слишком много, этих наемников, но запросили за работу без стыда и совести. Если бы не благоверная, то …. Но они удачно отразили врага, а, когда отразили, их воевода слишком уж настойчиво предложил разорить богатые земли немирного соседа.

Полно! Сам и восхотел. Империя еще при отце изрядно обветшала и поменела в размерах, — не империя, а одно название: на добром коне из одного конца в другой, сказывают, можно за день обернуться, а на рейдере и того хлеще.

А теперь вот и рейдера нет, пусть и плохонького, но престижу немалого. В других-то землях и таких нет. Отец не признался, где, как и за какую цену его приобрел, но подданные не умолкали, что именно с того времени и начала чахнуть империя. А с чего ей из-за рейдера чахнуть? Разве с того, что работал он на жидкости, на кою потребность людей немалой была и в казну государственную большой доход приносила. Государственно-монопольная жидкость. Но не так много рейдер и потреблял ее, иногда вообще без нее обходился. Почему и как, неизвестно. Раньше-то, говорят, он к другим звездам летал. Врут, наверное?

Члун поискал глазами, куда бы «приземлиться»: отправляясь на войну, он приказал подладить всю мебель в Тронном зале. Мебель вынесли, но пока так и не вернули на место. Наказывать надо их будет. Совсем распустились без глазу Императорского. И это больно кольнуло самолюбие Члуна. Империя гибнет.

А на глаза — случайно ли? — попался родовой кристалл. Может, прав был придворный маг Сейратонус-старший, когда говорил: «Икосаэдр — высшая форма кристалла. Взяв его символом рода, вы обрекаете империю на застой, а, следовательно, на погибель»? Умерщвление мага лишь ускорило падение. От других придворных магов такого упрямства уже не было, но не было и сколько-нибудь заметного толка.

Члун прошел уже половину Зала, и вдруг что-то заставило его с удивлением оглянуться. Распахнутый парадный вход в Тронный зал тускло просматривался далеко в глубине Дворца. Еще один укол! — и Члун теперь уже тревожно остановился. Куда, а, главное, зачем он шел? И ведь не впервые с ним такое. Стареть как бы рано? Глупеть тоже! Глупеть?

Члун стал Императором после того, как его отец прилюдно «впал в детство». Но с самого первого дня злые языки без устали разносили, что и его потомков ждет та же участь. И всегда рядом находится другой язык, который возражает, что «неразумному дитяти невозможно «впасть в детство». И за глаза никто не называет его Члуном-Икосаэдром, — все Члуник да Члуник.

Да, что это такое? Неужели во всем Дворце нет подходящего сиденья? Он прошел весь Тронный Зал, вышел через боковую дверь, и только в конце коридора у окна обнаружилась колченогая скамья, но и она на миг показалась троном для внезапно ослабевшего тела.

— Это что за безобразие такое? Завоевал, или провоевал? — Только «благоверной» сейчас здесь и не хватало. — Когда воротился-то? Тихо больно приехал. Вроде бы чутко и спала, а не слышала….

— Под утро и воротился. — Вздохнул Члун. Он хотел, было, дополнить, что не было смысла, шум поднимать, но передумал. Не велика особа.

— Ладно ль повоевалось? — Между тем продолжала «допрос» «благоверная».

— Какое там. — Махнул рукой Император. — Наемники, коих ты нашла, дела своего не выполнили. Разбежались, кто куда.

— Да-к, это и хорошо, — за наем платить не надо. Сам-то цел?

— Цел. — Снова вздохнул Члун. — Но от Легиона только половина вернулась.

— А добыча какова? — Она пытливо посмотрела в глаза мужа, и тут же вспомнила свой первый вопрос. — Это-то зачем тут и откуда?

— Что? Где? — Не понял Члун.

— За окнами, как понимаю. — Едко усмехнулась «благоверная».

За окном клубился туман, сквозь волны коего было трудно, что рассмотреть.

— Туман. — Пожал плечами Члун.

— Издеваешься? — С места в карьер взвилась «Не совсем состоявшаяся Императрица». Оказалась она бесплодной, — и, если еще год — два не родит наследника, то суждено ей постыдно покинуть Дворец. Но гонору все еще было предостаточно, могла порой и руку на мужа поднять. Но в постели была «больше чем горячей», — оттого и терпел ее Члун.

— Не понял я тебя, Сиуат. О чем ты все время вопрошаешь?

Тут-то она и поняла, что он не хитрит. — О Дворце том, конечно. Вывоевал, спрашиваю? Или землю провоевал?

— Каком таком дворце? — Но ответ уже опоздает, ибо увидел он, наконец, за окном неясные очертания далекого строения, над городской стеной возвышающиеся.

Разумеется, сначала он просто онемел от удивления. Дворец, или Недворец, но примерно там, где всегда было озеро, выше городской стены возвышалось нечто, ранее невиданное там. На сердце похолодело, и в голову вступила оторопь: «Если вчера благоверная этого не видела?».

— Ч-что-о это такое? — Наконец, он удосужился вопроса.

— Это я тебя спрашиваю, что это такое? Пока ты не вернулся, этого не было. Где ты нашел эту ….

Члун тоже умеет возмущаться и шутить:

— И что? Ты решила, что за одну ночь я смог это построить? Я бы, конечно, рад был это сделать, но … — И он, отдувая губами, демонстративно развел руки.

— Но оно же появилось за одну ночь. — Повысила голос «императрица».

— Видения всегда появляются за одну ночь. — Члун, кажется, нашел ответ, и «благоверная» смутилась. Видения на озере появлялись весьма нередко, правда, не так четко.

— А и верно. — Почему-то обрадовалась супруга. — Конечно, это самое настоящее видение. Голоден, поди-ка? — Тут же сменила она тему разговора. — Вон, как щеки-то впали.

— Я ж на войне был, а не на прогулке какой. — Немного обиделся Члун, но Сиуат уже села на своего конька:

— И на войне питаться надо, а не только с девками шалопутными «хороводиться».

— Не брал я с собой никого. — Смутился Члун.

— Этого-то «добра» везде можно отыскать, были бы деньги. — Возразила супруга. Мягко возразила, ибо могла сказать и «Свинья грязи везде найдет».

2

Раньше-то видение над озером никогда не стояло так долго. Впрочем, и сам туман почему-то задержался. Ну, не весь туман, а только легкая дымка, но какая-то не такая. диковинная дымка, будто бы занавес прозрачный, — так и тянет за него заглянуть.

Потому и трапеза прошла без большого удовольствия. И, едва закончив ее, Члун не пошел в опочивальню, а отправился в башню к астромагам, дабы через подзорную трубу рассмотреть сие престранное явление.

А явление оказалось совсем даже не дворцом, а крупным градом — размером не менее, если не более, Стольного града. Одних сторожевых башен об одной стороне насчиталось семь глав да две надвратные.

И, все равно, это — видение. Испокон веков не было на озере острова, на коем взгромоздился чудной град.

Члун уже готов был покинуть башню, да послышался звук пушечного выстрела, а над одной из башен поднялось характерное белесое облако.

Вот тебе и видение!

Члун едва ли не кубарем скатился по лестнице и, не приведя себя в порядок, выбежал на улицу.

«Уж, не в детство ли впал?», — больно кольнула оторопьная мысль, но, он уже заметил, как на крепостной стене мятежно скучивалась стража, размахивая и возбужденно показывая руками в сторону озера.

Дожди — весьма редкое в столице явление. Но этот, такой же короткий, как и большинство других, — за трапезой могли бы и не заметить его, — тем не менее, оставил после себя настоящий потоп. Пока пробирался по многочисленным лужам до входа на стены да пробирался наверх по скользким ступеням, Члун успокоил сердце, и пред стражей предстал уже Император.

— Как служба, храбрецы?

— Стоим, Ваше Величество. — Бодро гаркнули десятка три глоток.

— Что нового?

— Невидаль, однако. — Почесал затылок Нарядный. — Град супротив нас стал.

— Это как это стал? Войной? — Деланно возмутился Члун.

— Нет пока.

— Почему, пока? — Снова словно не на шутку перепугался Император, — еще бы, от одной войны еще не оправились.

— Не ведаю. — Снова заходила по затылочной части рука нарядного. — Воев покамест не видать, а тревожно что-то. Пушка их только что стрельнула. Может, подземный ход уже роют?

— Так лазуту надобно послать. — Тревога нарядного тут же передалась и к Императору. Конечно, посыл лазуты не входит в обязанности нарядного, — его задача — нарядом командовать, а лазуту посылает Воевода. Но Воевода вернулся только ночью, стало быть, почивает сейчас и духом не ведает о новой напасти.

— Послана лазута уже. А как иначе? — Между тем докладывал Нарядный. — Скоро, полагаю, воротятся в обрат.

— Вертаются уже! — Словно в подтверждение его слов прокричал сторожевой с Набатной башни.

Члун поспешно перешел на другую сторону стены, но лазута еще долго не показывалась в виду. Вернее, совсем не показывалась. На то она и лазута. Понятно, что и шагов по лестнице не слышалось.

А об их появлении Члун узнал с вопроса нарядного:

— Что поведали?

— Дык, град настоящий, кажись. Чудной только. — Неуверенно ответствовал один из лазутчиков.

— Из чего решил? — Проявил усердие Нарядный. Сильно не поверил лазуте. Без войны лазута не обременена работой, оттого и расслаблялась излишне. Он, конечно, позабыл, что лазутчики вернулись с войны только за день до Легиона.

— А чего решать? Виденье — оно и есть виденье. Да и маг Сермидор с нами был. О твердь его шар ударился, о дерево, из коего городская стена сделана. Дерево-то возьми — и задымись. Да-к их стража тушить принялась. А потом пушка стрельнула.

— Ан не врешь? — Недоверчиво повысил голос Нарядный. — Или пьян, поди-ка?

— Сам ты пьян. — Лазута, как и Нарядный, цену себе тоже знал. — Если не веришь, почто разведать просил?

— Слишком сказочно ведаешь. — Уже примирительней ответил Нарядный.

— Оно и есть, что сказочно. Еще как сказочно. У нас на глазах обоз пришел. И все бы ничего: обоз — как обоз, да вышел-то он из воды.

— Как, из воды? Ну, точно, пьян ….

— То-то и оно, что из воды. — Не сдавался лазута. — А как ни на есть, сухой.

— А ну-ка, дыхни. — Осерчал Нарядный, и, кажется, только сейчас вспомнил об Императоре. Он беспомощно оглянулся на Члуна, мол, что прикажешь с ними делать.

— Ты в этом уверен, Сабор? Все хорошо рассмотрели? — Гораздо мягче нарядного спросил Члун.

— Сколько могли. — Лазута несколько заносчиво посмотрел на нарядного. — Град-то сей в озере, — близь и не подберешься. Один рискнул, было, сплавать туда, да чудом жив остался. Прям у берега рыбины на него набросились, — еле отбили.

— А я думал, рыбу ловите? — Почти одновременно весело крикнули с Набатной башни два голоса.

— Поймаешь ее. — Буркнул Сабор. — Они сами, кого хочешь, поймают. Видать, теперь в озере уже и не купываться?

— Не плачь, Сабор. Освободи Маконю на пяток дней, — всех выловит. — Хохотнул кто-то из стражи.

— Ага. — В отчаянии махнул рукой Сабор. — Его-то чуть и не съели.

— Маконю? — Многозначительно переглянулись многие. — Это что же за напасть такая появилась?

— То-то что и напасть. — Повторил отчаянный жест Сабор. — Да не о ней ведь речь-то. С градом-от этим, думаю, сложнее будет.

— Гли-ка, он думает. — Хлопнул шапкой по колену Нарядный. — Мы и сами это видим. Ты, мудрец, поведай нам, коли думаешь, чего нам ждать: мира, али новой сечи.

— Ишь ты, какой шустрый. — Ни на шаг не отступил лазута. — Ты, вот, первым увидел град, так? Ну и что сумел высмотреть? А ничего. Потому что это — новое для нас явление, непонятное. — Он хитровато склонил голову, да так, что посмотрел на нарядного как бы снизу вверх, но при этом выглядел сильнее и выше своего собеседника. — Чего ж попусту с утра голову понапрасну мучить как с похмелья. Может, солнце пригреет — и сгинет это видение. А не сгинет — пусть налог платят, али подать какую. А ратью пойдут — так и рати мы видывали.

— Ух ты, все рассудил! — Похоже, достанется сегодня шапке нарядного! — А если не захотят платить налог?

— Как это не захотят? — Впервые стушевался Сабор. — Заставим. Если что, сами ратью пойдем.

Члун не стал дожидаться, когда закончится веселая перепалка, — и незаметно удалился со стены. Бессонная ночь все-таки уже начала давать себя знать. Да, и прав Сабор: нечего, не разобравшись, за мечи хвататься, — а вдруг да град сей поможет вернуть былое величие?

Впрочем, улучшенного настроения хватило только до встречи с супругой.

— Где снова шастал? Снова на девичьей половине околачивался? Ой, гляди, сожгу этот гадюшник.

Это было уже выше всяческого терпения, — и Члун впервые в жизни замахнулся на «благоверную»:

— Замолчи, змеюка подколодная. Завтра же ты переезжаешь в новый дом. Завтра же! — Выкрикнул он последние два слова. — Наследника от тебя мне, все равно, не дождаться.

Сиуат побледнела и бросилась на мужа с кулаками, но он бесцеремонно оттолкнул ее и, уходя, проронил:

— Думу сегодня соберу. Их мнение ты уже знаешь.

Да, их мнение она знала, и знала, что прочат в «императорши» Новарову Зрасту. Зраста — кандидатура некрасивая, и потому перезревающая в девках, но их род весьма плодовит ….

«Жаль. Надо было раньше ее удавить», — в сердцах прошипела обиженная Сиуат, глядя вслед быстро удаляющемуся Императору.

3

К полудню планы круто поменялись. Да, и как не поменяться, если видение, вопреки ожиданиям, не рассосалось. Наоборот, очертания града стали четче. Более того, на стенах его обозначилась многочисленная стража. И пушки.

К тому же пришли в град еще два обоза о десять возов каждый, но, откуда пришли, никто не понял, а верить в то, что из озера, — это же птицам на смех.

Впрочем, и к полудню град не проявлял ни враждебности, ни миролюбия. При желании можно предположить даже, что этот мир, то бишь, столица для него и невидима вовсе.

— А если пульнуть по ним? — Предложил, слегка приоткрыв сонный глаз, пушкарь. — Авось отзовутся.

— Я-т тебе пульну. — Тут же вскинулся Нарядный. — А если у них пушек во многорядь больше и лупят сильнее?

— Да, я просто так предложил. — Начал оправдываться мигом проснувшийся пушкарь. — Оно и понятно, что наобум стрелять нельзя. Но стремно что-то в неведении пребывать.

— Это тебе-то стремно? Спишь всю смену, аки младенец. — Усмехнулся Нарядный.

— Это он-то младенец? — Весело рассмеялись с набатной. — Еще пару смен, — и от его храпа стена посыплется.

— А это он неприятеля отпугивает. — Ага, потому-то град тот и затаился, ибо страшно …. — Еще бы, кто захочет пойти против такого оружия. — Ага, надо было Сарлаку в поход брать, давно бы всех повоевали.

Члун начал, было, мало-помалу успокаиваться, веселясь от незлобивых шуток, но последняя просто убила зачатки благостного состояния. Последний поход не был удачным по всем параметрам. Крепость, конечно, взяли, но крепость с собой не увезешь, а защитники ее успели сбежать, и злато-серебро унести. А вслед за ними сбежали наемники, когда поняли, что поживиться будет нечем.

Вспомнив про поживу, Члун немного устыдился своего скоропалительного решения удалить «благоверную», ибо это с ее подачи не пришлось расплачиваться с наемниками. Еще бы, наемники всегда стоят весьма дорого, но она уговорила их на половину захваченного добра. И только.

Вестимо, наемников не устроило такое положение дел, — и они, тайно покинув расположение лагеря, устремились на перехват ускользающей добычи. Лазута позже доложила, спастись удалось единицам, хотя и дрались они, как и подобает потомственным воинам. Дрались так, что и у сопредельной стороны не осталось сил, чтобы противостоять Члуну. И все же, и Члун был вынужден согласиться на несоразмерно малую компенсацию за возвращаемую противнику крепость — почти столько же, сколько пришлось заплатить своим воям, чтобы не порождать смуту в империи. А казне достались только крохи.

И снова стража «не заметила», как император ушел со стены. Впрочем, он, хоть и обиделся на ту шутку, но ему сейчас меньше всего хотелось ненужных разговоров. «Да, — крепко застряла в голове тягостная мысль, — налог с града совсем не помешал бы».

Не помешал бы, но сначала надо поближе познакомиться с градом. А посему самое время прогуляться к озеру. И искупаться не мешало бы. Но последнее желание мигом укротила мысль о диковинных рыбах, да, и, всего скорее, Императорский пляж давно не чистился.

Честно говоря, купание Императора — менее заманчивое предприятие, нежели капание простого народа. Если простой народ, как правило, купается в одних нательных рубахах и, чаще, без портов, то Императору такое не позволено. Даже придворным есть послабление. А ему приходится поверх нательной рубахи надевать и купальное платье. И, когда все это тяжелым грузом виснет на требующем снисхождения теле, вместо радости приходит одно раздражение. Но приходится это терпеть, ибо не следует показывать Императору свою слабость.

«А день-то, как назло, будет жарким, — и так всегда: одна невеселая мысль порождает другую, — значит, придворные захотят-таки купаться. И снова пойдет плохая молва: мол, не справляется император, — пляж не готов, вредная рыба не отловлена».

Пляж-то почистят быстро. Кабинки, чай, не поломаны, а вот с рыбой — незадача, хотя есть надежда, что нечего ей делать на пляже. Все равно, многие увяжутся за ним, когда узнают про его решение.

Члун по привычке заглянул во внутренний двор Императорского Дворца. Так и есть. Женская половина свиты уже начала, весело подшучивая, готовить себе купальные платья. Этим платьям, сшитым на особый манер, дозволялась довольно озорная вольность, открывающая прелесть изящных форм и свежесть кожи их хозяек.

«Так сказал придворный поэт», — почему-то смутился Члун, ровно так же, как смущался, когда разглядывал эти самые формы, обозначенные намокшими платьями. Это же не ночью, когда ….

Но такова уж доля Императора: в боевой поход не берут жен, но кто-то же должен отогревать утомившуюся в рати душу.

И Члун разом забыл про все страхи и сомнения, и, лишь проходя мимо опочивальни «благоверной», вспомнил о своем утрешнем решении.

Дверь в опочивальню была распахнута настежь, чего никогда не бывало. Уехала уже? Или?

Заподозрить можно было все, что угодно, — И Члун с тревогой шагнул вовнутрь.

Он ожидал всего, но это? При настежь распахнутой двери?

— Почему дверь не закрыта? — Нервно гася замешательство, слегка заикаясь, спросил он.

— Мух травили. — Как ни в чем не бывало, ответила она слегка кокетливо. Она имела право кокетничать, — годы совсем не испортили ее фигуры. Скорее, наоборот.

— Но ты …? — Он все еще не пришел в себя.

— Душно. — Теперь и она начинала нервничать. — А мне надо собираться.

— Но ты же?

— А это уже, все равно. Я уже никто в этом доме, поэтому мне незачем придерживаться внешних приличий. Я же — падшая женщина, не так ли?

И она, непокорно вздернув нос, дерзко пошла к Императору:

— Полагаю, что Император изволит на досуге, по старой памяти, заглянуть к развратной женщине?

Пошла — нагая, безумно красивая, желанная. Если бы …?

Это было их очередным безумием. Днем, когда ждут неотложные дела?

Но он не мог совладать с собой. А она?

А она вдруг поняла, что случилось чудо. Поняла по особой вспышке в сознании. И оттого, что вдруг перестал мучить вопрос о смене «императрицы», коий витал в головах уже много лет.

А она надеялась, надеялась, и подсыпала Члуну снадобья, когда он отбывал по своим «императорским» делам в сопровождении возможных соперниц, дабы не могли они дать ему наследника. Но на этот раз она этого сделать не успела, — и теперь, кажется ….

Она понимала, что такое не случается сразу, что на это нужно время, но это случилось …. Случилось! Случилось! Случилось!

Но она чуть, было, неприязненно не оттолкнула Члуна. Поздно!

— Мне уезжать завтра? — Спросила она глухо, с трудом сдерживая слезы.

— Почему? — Не сразу понял он. — Нет, я передумал.

— Сейчас? — В ее душе уже закипала обида.

— Почему, сейчас? — И, догадавшись, что его слова звучат фальшиво, признался. — Еще когда был на стене. Подумал, что плохо мне без тебя будет. Роди мне наследника. — Он беспомощно опустился перед ней на колени.

— Я постараюсь. — Прошептала она. — Мне кажется …. — Но она не решилась сообщить ему о своем открытии.

А надо было. Придворные дамы оставались верны себе, и, не без оснований надеясь и не особенно таясь, откровенно соблазняли Императора. Особенно Зраста, видимо, решившая, что она — почти «императорша». Ее легкое купальное платье едва ли не просвечивало, а она бесстыдно крутилась у Члуна пред глазами.

4

— Там старик какой-то. — Вынырнул из кустов старшой лазута Сабор. Вынырнул и… растерянно зажмурил глаза, поскольку от его появления уже поднялся оглушительный визг кокетливой свиты. Еще бы! Ну, никак не дозволялось низкому сословию лицезреть откровенности придворных дам.

Члун выждал, когда дамы скроются в кабинках и визг утихнет, и недовольно спросил:

— Какой — такой старик? Откуда?

— Из града, полагаю. — Сабор, наконец, открыл глаза.

— Полагает он. — Снова недовольно проворчал Члун, но молча одернул себя: не за тем ли и находятся они здесь? — Почто сам не поспрошал?

— Почему, не поспрошал? Поспрошал, да чудные вещи старик-от глаголет. Не все и понятно.

Что поделаешь? Пришлось оставить осмелевшую свиту на попечение матерей и нескольких увязавшихся за свитой недорослей, и самим удалиться на дальний берег.

Поначалу Члун расстроился из-за того, что согласился на предложение лазуты. Старик оказался и в самом деле странен. Начиная с одежды. Такой здесь нигде не носят. И не носили. Не носили, — потому что старик казался таким древним, что ….

Члун не смог бы назвать приметы, давшие основание на такое определение возраста старика. Но даже извечно торчащий из песка камень казался неприлично молодым по сравнению с ним.

А старик с небрежным вниманием посмотрел на Императора и, загадочно хмыкнув, почесал почти «босую» макушку. С камня он так и не слез.

— Эй, ты! — Угрожающе шагнул к нему сотник Глань, сынок Новаров. — Встань, — перед тобой Император стоит.

— Император? — Старик, кажется, усмехнулся. — Это надо же? Стало быть?

Он не успел досказать. Глань коротко размахнулся и наотмашь ударил непочтительного старика.

И, … перелетев по инерции через камень, пребольно шлепнулся на мелкий галечник.

— Ах, ты! — Он вскочил на ноги и занес руку для нового удара.

— Остынь, Глань! — Грозно осадил его Воевода, но сам подозрительно прищурил левый глаз. Он-то знал силу Глановой руки. Старик должен был отлететь в озеро, но он, как ни в чем не бывало, сидит на камне. А вот, как Глань перелетел через камень, понять было мудрено.

— Ты из града, отец? — Как можно миролюбивее спросил он старика.

— Можно сказать, и так. — Снова почесал макушку старик. — Из града, стало быть. Али нет. Память, что сито. Иногда назад оглянешься, — весь послед новостями засыпан.

— Ах, ты! — Злобно вскипел Глань, готовый снова поднять руку.

— Остынь, говорю. — Снова остановил его Воевода. — Стало быть, ты подтверждаешь, что ты из града?

— А чего не подтвердить? Подтверждаю.

— Ага! — Обрадовался Воевода. — Поведай тогда, что за народ в граде живет?

— Так, известно дело, разный народ, — всех и не упомнишь. Молодые, старые. Ходкие и хромые. Мастера и безрукие. Сам понимаешь, бог-от всякого добра от всей души насеял.

— Нет, он от меня получит. — Рванулся к старику Глань, но споткнулся о камешек и снова рухнул на галечник.

А старик и вдругорядь не пошевелился, хотя и не мог не видеть выпад сотника.

— Шустрый малый. Аки молодой козлик. — Покачал он головой, — Рожки только молочные. Рази у вас не так?

— А кто градом правит?

— Известно дело, обчество. Вече, называется.

— А император у вас есть?

— Император? — Как бы задумался старик. — Нет, этого безобразия, кажись, нет. Да и не велика наша империя-то. О конь можно за пару дней из конца в конец проскакать.

— За пару дней? — Не поверил Члун. — Где же она, ваша империя?

— Ясно дело, как есть, напротив вас стоит.

— Что против нас стоит? Войско? — Вскинулся теперь другой сотник, Заремом кличут.

— Зачем, войско? — Неподдельно удивился старик. — Рази нельзя мир держать?

— Ну, мир держать можно. — Поразился простой мысли Воевода. — Но вы же пришли на наши земли. Стало быть …. — Он невольно замялся, формируя свою мысль.

А старик его опередил:

— Если о подати речь, то мы понятливые. Сколь можем, дадим.

— И сколь вы можете? — Не успокаивался Глань.

— Так, ить, год на год не приходится. Ныне урожай неплохой уродился, а в следующий вдруг да недород случится. — Не оглядываясь на него, ответил старик. — И это не мне решать. Я — что? говорун, да и только. Волхвовать по-стоящему и то разучился.

— Что делать? — Снова подался вперед Глань.

— Волхвовать, стало быть. Не ведомо что ль? — Удивился старик. — Ранче справнее волхвовал, а тепере что говорить? Говорю, дыра в памяти.

— Ишь, разговорился! — Начал оглядываться Глань, ища глазами поддержку себе. — Ты зубы-то не заговаривай.

— И тут твоя правда. — Согласился старик. — Ранче с зубами ко мне толпами шли. А теперя не ходют.

— Да что же это такое? — Не удержался Глань, — характер-то от отца достался. — Толком отвечай.

Привычки часто от отцов достаются. Члун — не исключение. Отец, пока в детство-то не впал, учивал, не показывать на людях свою растерянность и незнание. Именно поэтому Члун чаще молча обретается в стороне, пока другие ведут беседу. Чаще это делал Воевода — человек рассудительный и терпеливый, — не то, что Глань, либо отец его Новар. Отцу вообще поперек слова не скажи, — сразу к мечу лапищу тянет, либо лапищу — в кулак, — и конец всем разговорам.

— Ну, вот что. — Решил Император. — Воевода и я тут останемся, а остальные могут в тенечке отдохнуть.

— Нет, пусть он сначала скажет, что такое — волхвовать. — Заупрямился Глань.

— Неуж-то не ведаете этого? — Искренне подивился старик. — Скучно, получается, вы, тогда, живете, не разумно. Кто же вам болячки лечит, грусть-тоску выпроваживает, али погоду поправляет?

— Так ты — маг, что ли? — Догадался Воевода.

— Не, до мага мне далеко. Волхвовать только и могу. Да и то через пень-колоду. А иначе эта оказия не случилась бы. О-хо-хо, дела наши грешные. — Тяжко вздохнул старик. — Стало быть, подать вас интересовает?

— Ну, да! — Подтвердил Воевода. — Битый час об этом толкуем. Сколько дать обещаете?

— Вот ить неразумные. — Старик, наконец, слез с камня. — Говорю вам, не я это решаю, а обчество. Решило оно, положим, десятину граду поставлять, — так возы справно приходят. Или, скажем, решили, что обветшало у града оружие, так мастеровые денно-ночно будут то оружие справлять, пока понови дружина сильной не станет.

Воевода коротко усмехнулся: не случайно старик про оружие проговорился.

— И мы оружие может заказать?

— Опять — сто одно. — Старик, видимо, хотел, было, бросить шапку, что держал в руке, но передумал.

— Велика ли у вас дружина? — Как бы попусту спросил Члун, но старика не проведешь:

— Так это, как мерить? Какова сеча предвидится, такова и дружина.

— Хитер бродяга! — Громко восхитился Воевода, но и старик за словом не в карман полез:

— Так ить простаку только в гулянке ловко живется, а жисть — она с боку на бок крутит, переворачивает. Ты, вон, тоже не прост. Воевода, никак?

— Так и есть. А ты кто таков?

— Так ить бродяга и есть. Милеем меня кличут, коли совета просют, а так, вообще, без имени обхожусь. А вы, стало быть, знатные люди?

— Тебе ж сотник сказал, что Император пред тобой. — Напомнил Воевода.

— Не расслышал, видать. — Деланно засокрушался Милей. — Больно речь у сотника твоего резкая, — уши закладыват.

И он принялся внимательно разглядывать Члуна:

— Не императорская одежонка-то.

— Купальная. — Терпеливо пояснил Воевода.

— Купальная? Купаться нагишом надо. Вода тело ласкать любит, а тело — воду.

— Женщины тут. — Смутился Воевода.

— Женщины? — Закрутился ужом старик. — Где?

— На пляже.

— А! — Тут же успокоился Милей. — Тогда, оно, конечно. У нас-то оно иначе. У кустиках в заводях купамся. Девки-то за нами не подглядыват, поди, а уж мы за ними — за уши не оттащишь. Оно, конечно, если девки увидят такое, то в крапиве непременно вывалят, — семь ден чесаться будешь. А пройдут волдыри — изнови за свое берешься.

— По деревням-то у нас то же самое. — Добродушно пробубнил Воевода. — А здесь-то Императорская свита, сам понимаешь.

— Как не понять? — Усмехнулся старик. — Императора-то как кличут?

— Члун-Икосаэдр.

— Как? — На лице старика отразился такой неподдельный испуг, что и Воевода опешил. — Члуник?

— Не Члуник, а Члун-Икосаэдр. — Назидательно осадил его Воевода. — Понял?

— Это понять можно. Только из песни слова не выкинешь. Леталка-то ваша жива еще?

— Какая леталка? А, рейдер? Разбили рейдер в минувшую кампанию. — И Воевода подозрительно посмотрел на старика.

А старик вдруг прямо на глазах стал как бы невменяемым:

— Стало быть, сошлось время. «На некошеных берегах, там, где волны ленивы и беспечны, там, где Члун-Император потеряет свое сердце, сойдутся рати непримиримые на смертный бой. И будет длиться бой о семь ден, и вырубят вои друг дружку всех, до единого…». Спешить, однако, надо.

И старик, бросив наземь шапку, пошел к воде.

— Стой, старик! — Заступил ему путь Глань. — Что ты тут бормотал непотребное?

— Что бормотал, говоришь? — Словно прозрел старик. — Ты первой жертвой будешь, сотник. Нет, второй. Члуник станет первой и задней. — И старик начал обходить препятствие.

— Стой, говорю! — Схватил его за плечо взбешенный сотник. — Боюсь, ты станешь первой жертвой. — И он недобро осклабился.

— Не. — Не согласился упрямый старик. — Мне еще Лучника сыскать надоть.

— Какого еще Лучника? — Словно очнулся Воевода. — Члуника?

— Не-а! Как есть Лучника. Не найду, — не миновать беды. — И плечо старика легко выскользнуло их цепкой руки сотника.

Конечно, это было наваждением. Так не бывает. Сотник недоверчиво посмотрел на свою руку. Нет, его рука только что сжимала живую плоть.

Сжимала. А старик пошел по воде, аки посуху.

Глань рванулся, было, следом, но с головой ушел под воду. И, пока он выбирался на берег, старик ушел довольно далеко. И Глань еле-еле расслышал:

— Бойтесь чужака теперича. Не позволяйте ему заговорить себя. Не позволяйте. Даст бог — не выполнится предначертание.

Глава вторая

ЧЛУН-ИКОСАЭДР. УЩЕРБНАЯ ГРАНЬ

1

Старик так по воде и ушел, не только не ответив на насущные вопросы, но и поставив новые. Даже умудренный опытом Воевода задумчиво трепал свою густую, черную, как смоль, бороду.

В общем, было, о чем задуматься. И только Глань озлобленно ругался после неудачного «купания», да и он затих, едва разглядев в воде плавники чудных рыб.

— Что скажешь, Воевода? — Спросил Члун, первым нарушив долгое, тягостное молчание.

— Так сразу и не скажешь. — Не перестал трепать бедную бороду Воевода. — Чудно все это, но и не верить не можно. Эх, знать бы, о каком предначертании он сказал.

— Ха, предначертание. — Вмешался в разговор нетерпеливый Глань. — Не верю я ни в какие предначертания. Это он нарочно вас напугал, чтобы подать не требовали.

— Охолонь, сотник. — Нервно скрипнул зубами Воевода. Сотника он не любил, но был вынужден терпеть этого еще неоперившегося выскочку. Вынужден, но указать на место не преминул. — Зелен еще — в государевы дела вмешиваться. Есть ли, нет ли предсказания, все одно, настороже надо быть. Знает этот старик что-то такое, что нам неведомо.

— Знает, как мозги запудрить. И только. А вы уши развесили.

— Ага. — Недобро усмехнулся Воевода. — И глаза закрыли. Видел я, как он дважды тебя носом в берег ткнул, аки нашкодившего щенка. — Воевода нарочито подбирал обидные слова.

— Это я… споткнулся …. — При этих словах Глань смертельно побледнел.

— Ну, да, споткнулся… о чужой палец. — Воевода, видимо, решил окончательно добить сотника. — А в воду-то зачем полез? Рыбу решил половить?

Воевода слыхивал о злопамятстве Новарова отпрыска, но отказать себе в удовольствии не мог.

— То-то и оно. Старик-от по воде ушел, аки посуху, а ты едва на корм рыбам не пошел. Впрочем, мог бы и не вылезать, — ты же второй жертвой назначен.

— У-У-У! — Заскрежетал зубами Глань. — Все равно, не верю я ни в какие предсказания. — И быстрым шагом, не оглядываясь, пошел в сторону пляжа.

— А ты поберегся бы его, Воевода. — Вполголоса проговорил Император, провожая глазами сотника. — В отца пошел сотник. Та еще семейка.

— Знаю. — Угрюмо ответил Воевода. — Знаю и то, что кое-кто породниться с ними хочет.

— Не я хочу. Дума.

— Дума под Новаром ходит. А ты противников его к себе не приближаешь, — не ослабляешь Новара. Скоро каждый шаг твой будут предписывать. — Воевода, похоже, решился полностью выговориться.

— Согласен я. А ты подскажи, как это сделать.

— Это можно. Не только подскажу, но и подсоблю, сколько могу. А не то, смурно что-то становится.

— Совсем ты меня запугал, Аромей. — Члун редко называл Воеводу по имени: «Воевода» звучало более уважительно и вес обоим придавало. Но сейчас другое дело, когда не вес нужен, а доверие.

— Себя не меньше. Никак не идет у меня из головы этот старик.

— А, может, прав был сотник, когда говорил, что запугивает? — Спросил Члун, но уже сам и опровергал свои слова. — Чего ж он так быстро убежал? Лучника какого-то звать хочет.

— Это и меня помутило. Ты уж извини, коли не так скажу. Тебя он упорно Члуником именовал. Так? — И, не дожидаясь подтверждения, продолжил. — А, ежели буквы переставить, получается Лучник. Но, с какой стороны к этой загадке подъехать, ума не приложу.

— Он же не меня искать пошел. — Добавил сомнения Члун.

— Это так. И не так. Все одно, вы чем-то связаны. — И, снова потрепав бороду, добавил. — Если не ошибается он. Что же он такое знает, чего не знаем мы? И про рейдер как-то витиевато он спросил, словно, потеряв этот злосчастный рейдер, мы впустили в наш мир кого-то.

— Их и впустили. — Сказал и сам удивился своему открытию Члун.

— Оно, конечно. Но и еще кого-то, кого испугался старик.

— Ан и верно. — Согласился Члун. — Бойтесь чужака, говорил. Только как узнаешь, чужак он, или нет, коли на лице не писано.

— Старика надо снова найти. — Решительно сказал Воевода, на что Члун возразил:

— Так, он же ушел Лучника искать.

— Но не тотчас же ушел. Думаю, в граде он еще.

— Пусть и в граде, но как попасть в него? — Члун пристально поглядел на остров.

А воевода только развел руками.

2

Разумеется, не царское это дело — старца разыскивать, тем более, не императорское. Да, еще с Воеводой вместе.

Но не выслушал Император доводов веских, — град-от загадочный прям пред глазами, — рукой подать. Столько времени в других землях отсутствовали, — и то ничего.

Но почему так всполошилась свита? Не вдвоем же плывут, а с дружинниками. Да и драккар справен вполне.

Может быть, потому, что свиту не взяли? А что? Любят они по озеру кататься. Не впервой. Но сейчас не до развлечений.

Им еще долго махала платочками с берега надувшие губки «свита». А «благоверная» не вышла ни проводить, ни сопроводить. Да, и что тут провожать-то. Авось, вечером снова потешимся, — Подумал Члун — и больше на берег не оглядывался.

Первыми почувствовали неладное гребцы. Они-то все время видели, как быстро удаляется берег. Народ бывалый. С таким-то ходом драккар давно был должен не только ткнуться носом в остров, но уже и обратно вернуться. Кое-кто не выдержали, — и начали оглядываться вперед. А это только добавило тревоги. Плавни давным-давно закончились, и пошла открытая вода, а острова не было видно. Сбиться с курса они не могли, — не впервой, и шли по надежным ориентирам.

Но, поскольку Император и Воевода были заняты серьезной беседой, не решились отвлекать их опаской своей.

А острова все не было и не было. Зато, озеро вдруг начало быстро заволакивать туманом. Это же, считай, в середдень?

И родной берег сильно потускнел, — так, скоро и ориентиры скроются.

Наконец, рулевой не сдержался:

— Прости, ваше высочество. Неладное, чую.

Воевода опередил Императора. Он стремительно вскочил со своего места и потемнел в лице.

— Куда ты нас завез, весельщик?

— А я знат? По риентирам идем, все чин по чину. Видны еще риентиры-то. Сам погляди.

Да, ориентиры еще виднелись. В центре створа навигатора тыльная башня левым боком выглядывала из-за набатной. Значит, остров никоим образом не могли миновать.

Воевода с надеждой посмотрел на небо. И разом пропала надежда, — на небе заместо солнца высыпали яркие звезды. Но над столицей же стояло полуденное ….

Воевода всей спиной ощутил тревожный холодок, какового не испытывал и пред самым грозным врагом.

Солнце пропало теперь вместе со столицей, а оттуда, где должен быть берег, накатывались густые волны не то дыма, не то тумана.

— В обрат плывем? — С робкой надеждой всхлипнул рулевой.

А куда, в обрат, если ориентиров нет.

— По звездам можно плыть. — Робко подсказал первый весельщик.

— По звездам? — Выплыла новая надежда и тут же пропала, уступая место еще не страху, но уже испугу, — небо было чужим. Совсем чужим.

Ровно так же, как и все вокруг. Даже воздух. Даже ….

— Где мы? — Не мог определиться Воевода, а Члун вспомнил, как настойчиво отговаривала свита от этого путешествия, — и ему стало совсем тоскливо.

Одно к другому. Гребцы уже давно «сушили весла», и ветра не было, но драккар почему-то куда-то неудержимо несло.

Конечно, в озере и раньше наблюдались подводные течения, но настолько слабые, что на них никогда не обращали особого внимания.

Гребцы поначалу тревожно смотрели на темную воду, потом один за другим опустили в воду весла, и все активнее и активнее начали грести против течения. Но драккар неумолимо несло назад.

— Хватит. — Поняв тщетность их действий, сказал Воевода. — Не тратьте силу понапрасну. Не может же это продолжаться вечно. — Но в голосе его не слышалось надежды.

И что удивительно: как только весельщики прекратили грести, уменьшилось, хотя и не прекратилось совсем, и само течение.

Кто знает, насколько был прав Воевода, но прошло не так и много времени, когда то тут, то там начали призраками выплывать из тумана деревца с острыми листьями, растущие прямо из воды.

Все, кто находились в драккаре, постоянно озирались, но, что они могли сделать в случае нападения. Конечно, на драккаре в потаенных местах имелись в нужном количестве и мечи, и самострелы, — стража, как-никак, а вот пушек не было ни одной, что сильно сужало шансы обороны.

Густота деревьев по мере продвижения возрастала, что обещало как бы берег, но берег не просматривался, — и у команды возникли опасения, что недалек тот час, когда судно вдруг да застрянет среди деревьев, обрекая команду на мученическую смерть, поскольку никакого намека на твердую землю никто не видел. Да и как его увидишь, если туман становился все гуще и гуще, и только небо почему-то становилось все четче. Чужое небо, и оно не предвещало ничего хорошего.

3

Нет, наверное, богам не важно, какое небо над головой, да и туман не может помешать услышать шепот молитв. Весельщики — народ издревле суеверный, они, знал Воевода, еще и богов каких-то придумали, в которых больше никто не верил. Впрочем, мало, кто приобщился и к общей вере, усердно насаждаемой в последнее время. И, так или иначе, но боги их все-таки не покинули. Деревья в воде, поди ж ты, сначала разредились, а потом перед драккаром открылась чистая водная гладь. Течение, конечно, не прекратилось, но при желании гребцы могли бы управиться против него. Да и туман все чаще разрывало порывом какого-нибудь ветерка, — и это уже внушало надежду.

В заросли, с обеих сторон окаймляющие протоку, вглядывались все, но Воевода первым увидел твердь земную. Конечно, драккар долго не мог приблизиться к берегу. Точнее, просто не мог, потому-то другого выхода, кроме как рискнуть выбраться на берег вплавь …. Среди весельщиков имелись два неплохих пловца, но, если в озере плавают кровожадные чудовища, то здесь-то им самое место.

Делать нечего. Пришлось Воеводе самому отправляться в лазуту. Гребцы опускали глаза долу, и начали отговаривать его, но все повертывалось так, что — надо …. Драккар как раз несло мимо широкой прогалины в частоколе дерев. И, хотя у драккара и глубокая осадка, но весельщики сумели довести его настолько, что и проплыть-то оставалось — так, ростов человеческих двадцать, от силы.

Рассчитал-то Аромей правильно, но не учел одного: когда выбрался он на берег, своего драккара не увидел, — непонятно откуда наплыл такой густой туман, что и сапоги еле-еле видно. Налетел, и улетать не метил. Конечно, поначалу поперекликались — поаукались, но голоса товарищей по несчастью почему-то начали медленно удаляться, а потом и вовсе угасли.

Снести течением их не могло, — слабо течение-то, да и, пока перекликались, драккар как бы оставался на месте. Что же такое могло с ними случиться, что перестал их слышать.

Аромей и в младости-то был не из робкого десятка, а, когда стал Воеводой, то о робости и речи быть не могло. Рассудительным стал — это — да, — так ить не может быть Воевода безрассудным. В ратном-то деле без головы никак нельзя, — не только за свою, а за многие головы — в ответе. А здесь озноб по спине шустро прошелся, — загулял от загривка до седалища, как хотел. Загулял и примешал к этому досаду, что, получается, бросил товарищей на распыл судьбы, ни дать ни взять — бросил.

А и в обрат не поплывешь, — где искать драккар, неведомо. Но еще неведомей, куда податься?

Воевода очень долго вслушивался в мертвую тишину, не послышится ли плеск воды под веслами, либо крик.

Не послышались! Зато, Чу! — уловило сторожкое ухо как бы колокольный звон, тут же заблудившийся в шаловливых кронах. Почудилось, никак. Да, и как не почудиться в такой-то передряге, тут все, что угодно, почудится.

Однако нет, не почудилось. Далекий колокольный звон повторился, потом вдругорядь, и еще раз, но уже в набатном призыве.

Не свои колокола, — свои-то сердце вупередь как бы слышит. Чужой набат. Ну, не чужой, возможно, но не свой.

Заныло, затосковало сердце Воеводы, беду услышало. Разум молчал, а ноги сами понесли на звон набатный.

На звон ли? Стих набат, оборвался на полуслове, горестно оборвался. Оборвался как раз перед тем, как распахнулись пред Аромеем просторы широкие. Давненько не видывал Аромей подобного великолепия. Да и как видеть, если уступил подобные земли еще прежний Император, и ограничилась империя равнинными землями. Захолонуло сердце Воеводы, поскольку оказался он на вершине горы, либо на окраине ямины огромной, поросшей, насколько глаз объемлет, лесами первозданными: из тех дерев, знать, под какое и вывели спешные ноги. Горы не высокой, но распахнулось сердце от восторга забытого. Кругом, насколько хватало глазу, лес белоствольный чередовался коричневым. И не было ему конца-краю.

Совсем расстроился Воевода. Бежал-то он, надеясь увидеть какое-нибудь селение, и увидел бы, окажись оно тут. Но ни домов, ни дорог, ни дымов, ни шума. Первозданен это мир, не тронут рукой человека. А то, что колокольный звон услышал — что хотел, то и услышал.

Воевода тяжело опустился на землю. Не тяжесть прожитых лет клонила его голову к земле, — хоть и не коротка его жизнь, и всякого хватало: и плохого, и хорошего. Детей вот хороших народил и вырастил, жена — красавица, а то, что дома не частый гость — знамо дело, его вина, но жена ведь никогда не жалилась. Да и человек он — служивый.

Так что закончить здесь свой век он не пугался, хоть и плакало и ныло сердце либо от незримой тоски, либо от чего-то неведомого. Что-то было не так, совсем не так? Это понятно, что мир другой, и понятно, что потерял он товарищей, но сойдет туман, — и товарищи, даст бог, найдутся. Вот, оно как? О боге вспомнил! А прежде-то не слишком и привечал новую веру. «Приютил» ее еще Члун-Доде, дабы утишить опасные шатания в империи, уже перерастающие в бунты. Утишить-то — утишил, но вскоре церковь и ему указывать начала.

И только сейчас Воеводе стало понятно, почему Члун-Доде на магов войной пошел. Мешали они вере, сильно мешали. И вера мореходов мешала. Но тут сам Доде весельщиков защитил, и на то и сыну своему наказ дал.

Сейчас на драккаре молят молчаливо, знать, водных богов о защите. Одно им остается. Аромей снова оглянулся назад, и только теперь дошло до него, что мир снова изменился. Там, на воде, была ночь, а здесь — день в самом разгаре. А и пробежал-то он, от силы, тысячу скорых шагов, не более. Не великое на это нужно время. Дошло до сознания и то, что он больше никогда не вернется в свой мир. А товарищи по несчастью? Как там вещал старик? Глань второй жертвой будет, а Император — первой и последней? Последней — это неплохо, — все когда-нибудь там будем, но не сказал старик, где и как? И когда первой будет, тоже не сказал.

День был в самом разгаре. Светило, совсем не осеннее еще, прожигало даже сквозь густую крону, — и Аромей невольно задремал. А сон тревожен был. Так тревожен, что крутился и стонал Воевода, а, когда схлынуло марево дремотное, понял, что еще и уполз далеко. Но след остался, — и не пришлось долго искать оставленный меч.

Аромей попытался вспомнить отрывки сна, ибо были так не только понятные заботы, но и нечто, что уже не вернет ни равновесие духа, ни уверенность в завтрашнем дне.

С тем, куда идти, Аромей определился легко. Куда сносило драккар, — туда и путь надо держать. Как ни загадочен этот мир, но ведь не может же он существовать вопреки логике бытия. И, хоть и подсказывал разум, что логика здесь рушилась на каждом шагу, но сердце-то билось сообразно привычному порядку.

И он, решительно откинув мешающие сомнения, шагнул вперед. Шлось легко, — и по ходу движения приутихла боль в сердце.

Тропы как таковой не было, но лес был чистым, как по линеечке оканчивающимся на краю обрыва. И вся возвышенность заросла деревьями иного вида, нежели то, под которым он начал свой отдых. Желто-коричневые стройные стволы тянулись очень высоко в бездонное небо. Слабо всколыхнулось желание влезть на самое высокое, — и с его высоты ….

Вот оно! Аромей вспомнил, что снова слышал сквозь дремоту набатный звон, и не во сне, а именно сквозь дремоту. Он и полз-то как раз туда, откуда и шел этот звон. А куда он полз?

Аромей нерешительно остановился. Получается, что и идет он в этом же направлении.

Он снова посмотрел наверх. Нет, влезть на дерево не получится, но зато …. Зато, он увидел двух высоко кружащихся птиц. Стало быть, не мертвый сей мир, и это дает слабую надежду, что и колокола — не продукт больного воображения.

А еще… где-то звенел робкий колокольчик. Аромей, разумеется, не поверил и зажал уши.

Ну, разумеется — не всегда бывает истиной. А истинным было то, что колокольчик не пропал. Как только слух восстановился, от серебряного звона сердце едва не взорвалось.

Наверное, это было началом помешательства, но Воевода побежал. И… чуть, было, не свалился в глубокую расщелину, откуда выбивался… звонкий родник.

А по обе стороны от расщелины обильно краснели ягоды. Горьковатые, но приятные на вкус.

Разом накатившийся голод он, конечно, не утолил, но все-таки эта кратковременная остановка вернула былое спокойствие и рассудительность, чем всегда и славился Воевода.

Многие, особенно, женщины, порой считали Аромея скучным. И он никогда не обижался на это. Возможно, он и скучен, но он всегда твердо стоял на ногах, а, если и выпадало что-то необъяснимое, но имеющее осязаемые формы, то легко принимал это на веру. Принимал — и все тут.

Его не расстроило, что вместо колокольчика обнаружился родник. Жаль, что нет посудины, чтобы запастись водой, но, если в этом мире столько зелени, то и родники еще повстречаются на пути. И ягод — даст судьба — встретится немало. Конечно, ягоды не утолят голод надолго, но надо надеяться, что и идти не придется далеко. Главное, не пройти мимо тех колоколен. А еще… надо искать дороги, тропки, — все, что, так, или иначе, укажет на присутствие человека.

Следы деятельности людей он обнаружил через день. Правда, не так, как ожидал.

Таинственное свечение в глубине леса он поначалу принял за очередное помешательство, или, по меньшей мере, видение. Нет, сегодня он не побежал, наоборот — пошел туда настороженно, настойчиво гася проблески надежды. И меч наготове держал.

И, как бы ни был готов ко всему, но глаза, что выплыли из-за причудливо перевитого куста, заставили неприятно вздрогнуть и схватиться за меч.

Нет, он тотчас же и осознал, что это — мертвые глаза… на деревянном лице деревянной фигуры. А за этой фигурой пряталась еще одна. И еще …, еще …, еще …. Всего на небольшом участке он насчитал более двух десятков фигур. Некоторые уже истлели от времени, некоторые покосились, но многим время не повредило.

Воевода как зачарованный ходил между них, пытаясь понять их назначение. Это было сложно, поскольку мир Аромея не делал ничего подобного. Аромей понимал, что это не просто куклы, да и трудно найти детей, которые согласились бы играть этими свирепого вида созданиями. А еще… повсюду валялись кости животных и… людей.

Сначала он почувствовал невольное отвращение при виде кучи человеческих черепов, — естественное, впрочем, чувство, — а потом ….

Его неумолимо погнало прочь, но не отвращение, нет, его погнало… само место. Аромею на миг показалось даже, как недобро сверкнули глаза многих фигур. Еще один озноб прошелся по спине, — и Воевода подчинился этому изгнанию.

Уже выбираясь из «чаши» с фигурами, Аромей обратил внимание, что многие фигуры как бы опалены огнем. И на деревьях вокруг чаши можно обнаружить следы давнего пожарища.

Аромей отошел довольно далеко от того чудного места. И вдруг снова заныло сердце, но уже от непреодолимого желания вернуться туда.

И вернулся ведь. Но уже без меча и, поборов естественное отвращение. Нового для себя он ничего не открыл, хотя и долго ходил среди кукол. Поначалу смущало обилие человеческих костей, но вспомнилось, что знавал народец, у коего люди, заканчивавшие свой жизненный путь, уходили в пещеры, дабы не отягощать своей немощностью селян, остающихся жить. Более того, все это показалось ему таким же естественным, как и его первая реакция.

И он вернулся… вперед уже другим человеком.

Аромей с трудом нашел место последней стоянки. А еще больших усилий стоило найти меч, — он уже едва просматривался из-под хвои, нанесенной хозяйственными мурашами.

Наконец, ему повезло. Он старательно вытирал меч травой, когда боковым зрением заметил слева быстрое движение. Время потеряло меру, — и ему оставалось только одно. Рука и меч слились воедино, в одном рывке навстречу движению.

Что ж, кажется, закончилось голодное существование. Довольно крупный зверек еще бился в предсмертных судорогах, — и Аромей коротким тычком меча прекратил его мучения.

Правда, после сытной трапезы пришлось всю ночь мучиться от жажды, но утром и эти мучения были вознаграждены.

Если день не задался с утра, то не жди от него ничего хорошего. Нет, этот-то день как бы задался, но ….

И прошел-то Воевода совсем немного. И вдруг он едва сумел успокоить свое сердце.

Это был не просто родник: вода стекала в… чашу, сооруженную из коротких аккуратных обрубков дерева. А рядом стоял ковш, сплетенный из коры белоствольного дерева. Люди! Надо полагать, такие сооружения не делают, где попало ….

Ковш облюбовали все те же мураши, — и Аромею пришлось пить прямо из чаши. Вода сводила зубы, но была так вкусна, что Аромей прикладывался к чаше бессчетное количество раз и не мог напиться.

Наконец, он решил: «Все. Последний раз».

Ему снова невероятно повезло. Он мог бы в цветастом отражении листвы этого и не заметить: рука в узорном рукаве заносила над его головой кривую саблю. А, и заметив, …. Нет, тело привычно опередило сознание. И это спасло жизнь.

Позднее он попытался осмыслить, как все получилось, — и не мог. Ни в падении уйти из-под удара, ни успеть ухватить меч, ни, тем более, нанести ответный скользящий удар — этого сделать он тоже, при всем желании, не мог бы. И все же ….

Вскочить на ноги он тоже не успел бы. И снова все же…

Рядом никого не было, но на дне чаши лежала кривая сабля, и медленно растворялись в воде капли крови.

Дрожь в теле Аромей еще долго успокаивал, прислонившись спиной к толстому дереву. Мог ли он в сидячем положении отразить возможный удар? Вряд ли? Но он сидел, несколько судорожно сжимая рукоять меча, и пытаясь найти объяснение случившемуся. Объяснение находилось только одно: ничего этого не было.

Он несколько запоздало осмотрел свой меч: капли крови уже скручивались в красно-черные шарики и… исчезали.

Вот тебе и объяснение!

Ноги сразу же стали ватными. Еще бы. Знавал он и весельщиков, и магов, но ничего подобного ни от кого не слыхивал, а, если кто что и рассказывал, то это, скорее всего, чтобы попугать впе