Оглавление

Здравствуйте, я любовница вашего мужа…

— Здравствуйте, — она лучезарно улыбнулась, — я любовница вашего мужа.

Тут я мысленно отдала должное моей мамочке, научившей меня «держать лицо». На нем, к счастью, после этой сакраментальной фразы, ничего не отразилось.

— Ау, женщина, — улыбка сползла с ее волоокого лика — вы меня слышите? — Она пощелкала пальцами в воздухе как заправский психотерапевт и членораздельно повторила:

— Я. Любовница. Вашего. Мужа.

И так как никакой реакции с моей стороны опять не последовало, выражение воина, вернувшегося с поля боя «со щитом», сменилось недоумением.

— Вы что, больны? — она была явно не подготовлена к такому приему.

Пауза затягивалась.

— А, наверное, у вас шок! — понимающе резюмировала она.

— Не волнуйтесь, дорогая, — ровным, успокаивающим голосом Джулии Ламберт, виртуозно держащей паузу, заговорила я, — Со мной все в порядке, просто неясно: что вы от меня-то хотите и зачем соизволили сюда явиться?

— Я не соизволила, я просто решила, что вы должны знать…

Она явно не была подготовлена к такому приему.

— Зачем? — спросила я

— Как зачем? — она растерялась, потом вспомнила заготовленную фразу и выпалила:

— Он вас не любит! Он любит меня! А я — его! — волоокая горделиво выпрямилась.

— Ну и любите на здоровье! — я захлопнула дверь перед ее носом и, не слушая возмущенные вопли, прошла на кухню, где упоенно лопал яичницу предмет вожделения непрошеной гостьи.

— Кто там «с ранья»? — с набитым ртом поинтересовался он.

— Да любовница твоя, — я присела за стол и отхлебнула остывший чай.

Муж поперхнулся и зашелся в кашле. Я поднялась и от души, с чувством глубокого удовлетворения долбанула его кулаком по спине.

— Ну как, прошло? — лицемерным тоном заботливой жены поинтересовалась я. Предмет вожделения судорожно закивал головой и прошипел:

— Ну и шутки у тебя, Марго!

— Это не шутки, и я просила не называть меня Марго! А конкубина твоя об дверь нашу сейчас бьется, слышишь?

— Что за выражения? Какая конкубина?

— Ну, метресса, мамоха, марьяжница, хорошица…

Как хороший журналист, я могла подобрать еще дюжину синонимов к ненавистному слову «любовница», но вероломный мой муж прервал сей синонимический ряд воплем:

— Хватит! Другая бы в истерике билась, а ты — в словоблудии изощряешься.

— Я-то — в СЛОВОблудии, а ты?

— Опять? — взревел, как раненый олень, блудный муж.

— Иди, спасай свою беззаконницу, — съехидничала я, — а то все бока себе отобьет об нашу дверь!

— По степени ядовитости ты превосходишь австралийского тайпана! Нужно быть понтийским царем Митридатом, чтобы жить с тобой! — муж поспешил к двери.

— Дорогой, не переживай, австралийский тайпан лишь на четвертом месте по степени ядовитости, а до Митридата столько веков! Легче найти Единорога: его рог — универсальное противоядие. Кстати, может быть, он спасет тебя и от твоей новой подружницы! — не преминула съехидничать я, но, видимо, мои остроты не были услышаны, так как хлопнула входная дверь, и все стихло.

Я сникла. Долго держать лицо все-таки трудновато. Интересно, что там, за дверью? Скандал? Утешает? Или вот сейчас зайдет и станет собирать вещи? Что тогда делать? Гордо отпустить или закрыть собой амбразуру двери и менее гордо не сдаваться?

Я тупо сидела, уставившись в телевизор, скорбящий сладким голосом всемирного зайки. Тело, казалось, окаменело, в то время как нечто, называемое нами душой, металось по комнате, больно ударяясь обо все, что встречалось на пути. Так вольная птица, впервые попавшая в клетку, бьется об нее в надежде, что это какая-то ошибка. Что вот-вот железные прутья станут мягкими и позволят ей вновь быть свободной от боли, что вольется она в простор и необъятность неба, в теплоту солнца, и все забудется. Останутся покой и воля. Иногда жить по кодексу самураев — здесь и сейчас — просто невыносимо. Цепляешься за прошлое, торопишь будущее, лишь бы сбежать от настоящего. Куда? Неважно. В другое измерение, в чужую жизнь, в рай, в ад — все едино… Но все было хорошо! Чего ему не хватало?

Оцепенение. А душу не становишь. Она все мечется по комнате в поисках решения. Два вечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». Так кто виноват? Естественно, опять она. Своими руками. Своим недалеким умишком. Старею. Все меньше сил остается, все слабее нервы, все больше язвительности и сарказма, все меньше восхищения и одобрения. А они любят, когда восторгаемся, им нужна похвала. А у косметолога когда была? А в зеркало когда смотрела? Господи, поверни время! Хотя бы ненадолго. Воздать и опять постареть. Хотя… Кому воздать? Мстить, чтобы вторая могила поманила тебя смрадным дыханием? И зачем же опять стареть? Можно остаться в том же состоянии, не лишнее. Однако, не совсем же я рухлядь, да и мозги на месте. Хотя кому нужны твои мозги, курица? Валидольчику, что ли глотнуть? И ведь не скажешь никому, не поделишься: позор какой на старости лет! Хотя позор такой может быть и «на молодости» — неизвестно, когда лучше. Вспомнилась чья-то умная фраза: «В жизни играйте свою роль. Остальные все равно уже заняты». Ну что же, раз так, нужно продолжить. Взяла паузу — так держи ее, надела маску — держи лицо и дальше, даже если потом, за захлопнувшей дверью, придется его потерять. Но это только после того, как дверь захлопнется! Главное — как ты выйдешь из ситуации, а как ты туда попал — никому не интересно. Что ж, спинку — прямо, голову — высоко поднятой, выражение лица — чуть надменное, королевское, поскольку муж мой — поистине королевский подарок для такой глупой прошмандовки. Однако, надо признать, следует разобраться, кто глупее: уводит-то умный, а вот глупый — отдает без боя.

Иду к двери. За ней слышится шум, возня, затем — грохот. Делаю длинный глубокий вдох, резкий выдох и открываю, вся такая холодная и надменная. Дальше — «картина маслом»: соседка Люська, вцепившись в густую гриву «полюбовницы», истошно вопит: «Ах, ты, паскудница, мужика моего захотела? А вот мы сейчас посмотрим, кто тут кого любит!». Муж мой тщетно пытается растащить соперниц, взывая к миролюбивому началу женской души и к соседу Генке, сам же Генка, первопричина женской распри, прячась за дверью, жалобно взывает: «Девочки, ну, перестаньте, прошу вас, перестаньте. Я вас обеих люблю!»

Оценив обстановку, я бегу в ванную, хватаю таз с водой и разливаю дерущихся. Волоокая красавица, отфыркавшись, презрительно бросает Генке: «Трус! Не смей больше приближаться ко мне!» и, бросив в поверженного любовника боевой трофей — шиньон Люськи, покидает поле боя. Люська, перехватив трофей, скрывается за дверью, не прекращая лупцевать им своего благоверного, муж же, еще не веря в то, что битва амазонок завершена, смотрит на меня беспомощным мужским взглядом (ну кто же из представителей сильной половины человечества способен достойно выдержать роль судии в женском поединке?). Ну а я? Я с ужасом понимаю, что уже давно не держу лицо. Ни гордости, ни надменности, ни непроницаемости на нем нет и в помине, но есть… Есть идиотское выражение неимоверного облегчения и счастья!