Оглавление

Стребков Александр Александрович. Родился в 1950 году на Кубани в селе Глебовка, Кущёвского района.

За свою жизнь сменил несколько профессий: был военным, железнодорожником, строителем, предпринимателем.

Ранее не печатался.

Роман — хроника: «Курай — трава степей», роман: «Жизнь — жестянка» — книга — 1 и роман — хроника: «Жить запрещено»

являются первыми изданными произведениями автора.

Посвящаю своей матери Надежде Викторовне.

Роман — хроника, о её нелёгкой судьбе, в детские и молодые годы во времена, когда страна переживала «Великий перелом»,

а затем лихолетье военного и послевоенного периода.

На фотодизайне обложки на первом плане с ребёнком на руках героиня романа Надя.

ОТ АВТОРА

В романе нет ни одного вымышленного события, как нет и вымышленных персонажей. Главные герои в произведении проходят под своими именами и фамилиями. У большинства второстепенных действующих лиц фамилии и имена вымыш- ленные, но это не значит, что в жизни их не существовало: все они реальны, жили и здравствовали в то, непростое время. В романе не восхвалён по своей сути ни один из участников событий, если конечно он этого не заслуживал, как и нет таких, которых пришлось бы пожалеть, все персонажи представлены такими, какими они были на самом деле в жизни. В некоторых местах произведения разговорная речь написана на том языке, на котором в то время в этой местности говорили все жители — это диалект украинских слов с русской речью в народе назы- ваемый — хохлацким. Это сделано для того, чтобы современ- ный читатель более ясно мог представить разговорную речь, общественный уклад, быт и нравы тех людей, о которых здесь рассказано. Чисто русская речь слышалась тогда на Кубани до-

вольно редко: разве что в школах, больницах да в администра- тивных учреждениях, где по статусу было положено говорить на чисто русском языке. Роман написан, по содержанию сжато потому как охватывает период более чем в тридцать лет с множеством событий и отдельных случаев. Некоторые из них на первый взгляд имеют второстепенное отношение к главным героям произведения, но это не совсем так потому как всё это происходило рядом с ними порой на глазах у них. События в большинстве своём отрицательные и негативные и в этом по- винно время, в котором они тогда жили. Описываемая в рома- не местность и окружающий природный ландшафт во многом противоречит тому, что мы можем созерцать сегодня вокруг себя. Всего лишь полвека, может быть чуть больше, эта мест- ность выглядела совсем иначе. Прежде всего, из определения:

«Степь» — местность получила новое наименование: «Лесо- степь». Первое, что исчезло на просторах Прикубанской низ- менности, (так она называется географически) — это целинные залежные земли. Вследствие безалаберного и необдуманного распахивания этих земель последовала череда из года в год пыльных бурь. Последняя самая большая пыльная буря была в 1969 году, после чего в начале семидесятых годов произвели насаждения лесополос строго через пятьсот метров. Тот, кто не видел этого тому трудно понять, что это такое, какая это беда когда неделями света Божьего не видать, а дворы хуторов и сёл по окраинам заносило пылью наравне с заборами, сами хаты под самые окна. Как в суровую снежную зиму снегом за- носит овраги, балки, все те неровности местности, и, в конеч- ном счёте, выравнивает ландшафт снегом, так пыльные бури

заровняли чернозёмом то о чём мы выше сказали. В степи не стало оврагов и глубоких балок, как не стало многих и речек. Для земледелия это конечно сыграло положительную роль: на ровной поверхности, конечно, работать удобней. Но как всегда человеку всегда мало: распахали Скифские курганы, затем прибрежную береговую полосу, после чего чернозём водой снесло в реки. Бугры на несколько метров стали ниже, а реки настолько же метров мельче. Взамен получили: исчезли с лица земли сотни безымянных речек и речушек. Те реки, которые протекают в тех местах, где происходят события, описанные в романе такие как: Ея, Куго-Ея, Кавалерка, Сосыка, Эльбузд, Ка- гальник и другие заросли камышом и превратились в болота. Кстати, в древних летописях имеются упоминания о реке Ея и её притоке под названием: «Малая Ея». Сегодня это речка на- зывается Куго-Ея. В них говорится о том, как Запорожские каза- ки многократно ходили в далёкую Персию за добычей и мар- шрут их пролегал именно по этим рекам: из Ейского лимана — поднимались вверх по реке Ея до слияния её с Малой Еей. Да- лее маршрут пролегал так: по реке Средний Егорлык плыли в озеро Маныч, а уже по Манычу спускались в самый Каспий. Глубина речек указана в саженях — от трёх до пяти сажень, мес- тами от семи до двенадцати. Берега крутые и обрывистые, а реки полноводные и рыбные. Вслед за реками пришёл черёд исчезать многочисленным хуторам и сёлам.

Там — на самом верху: «Умные» и довольно продвинутые в этих вопросах «Вожди» долго сидели и думали:

— Так! — сказали они, — живёт на хуторе колхозник, напро- тив его двора прямо через дорогу простирается колхозное по-

ле. Колхозное поле: «Наше!». Колхозник: «Чужой», по сути — затаившийся кулак. У этого колхозника есть курица, которая каждодневно перебегает дорогу и бегает на «Наше» поле за- тем чтобы клевать колхозное зерно. Давайте посчитаем, сколь- ко зерна склюёт эта курица за год: «А за десять лет?.. Мама родная! Мать твою так!.. Да это же больше чем я за год хле- бушка съедаю! Убрать немедленно и колхозника явного кула- ка-кровопийцу и курицу его!». Куда?.. — спросили: «Хоть к чёр- ту на кулички, вон их отель! Сгоните их в одну кучу, постройте им современные бараки на шесть-двенадцать квартир — Ста- линские уже всё равно разваливаются, но курицу долой!». — Как объяснить причину переселения? — спросили: «Придумай- те что-нибудь. Объявите все эти хутора и сёла неперспектив- ными, уберите от них всё: магазины, школы, медпункты и клу- бы всякие без кино долго не просидят в своём селе. Наконец уберите радио и свет — посидят в темноте, сами переедут туда, куда нам надо…». Вначале согнали в одну кучу под названием:

«Колхоз», теперь эту кучу надо уплотнить как можно больше, а ещё лучше как это делал предшественник: всё это дело колю- чей проволокой огородить. Подведём итог. Приобрели: об- ширные сельхозугодия, которые в меньшем по объёму площа- дей при грамотном отношении и использовании их могли бы перекрыть с лихвой то, что распахали. Цена этому: лишились рек, животного мира этих водоёмов и степей, хуторов и сёл, как и их жителей, в конечном счёте — нехватка продовольствия. Говорят: «Если бы не большевики и Сталин — трактора жи- телям села не видать как своих ушей». Ответ: «Если бы не семнадцатый год и всякие Ленины со Сталиными — трактор в

деревню пришёл бы на несколько десятков лет раньше. Сколько атомов в железе Сталинского трактора — столько и в нём капель невинной человеческой пролитой крови и в большинстве своём крестьянской. Так зачем мне нужен такой трактор?!».

Часть I ПЕРЕЛОМ

ГЛАВА 1

Ничто в человеческой жизни так часто не упоминается, если только не сама жизнь — как дороги. Вероятно, когда у древнего человека не было в руках ещё и каменного топора дороги для него уже существовали, по крайней мере, в его памяти потому как ходить — как и где придётся, он явно не мог, коль они суще- ствуют, даже у неразумных животных. Дороги бывают разные и их неисчислимое количество: от козьей тропы в горах — до Млечного звёздного пути. Дороги, дороги… самой жизни чело- веческой и его судьбы: счастья и страданий, удач и невезения. В жизни дороги зачастую человека заводят в тупик, но и выво- дят порой на широкий простор знаменитости и славы. Гладкая ровная дорога бывает у человека лишь раз в жизни, а точнее в конце её — это когда его несут уже на кладбище. Дорога есть в лесу: тихая зелёная уютная тропинка, словно в рай человек по- падает, но коварство всегда спрятано от глаз людских, ибо та тропинка зачастую приводит в топкое болото, из которого уже не выбраться. Перечислять их можно до бесконечности потому как — из этого состоит сам Мир. Наш рассказ будет тоже о доро- гах — дорогах судьбы отдельно взятых людей.

В тёплую осень, когда казалось, что лето вновь вернулось вспять словно назад, по пыльной просёлочной дороге шёл че- ловек… Коренастого телосложения, невысокого роста и с солид- ными бицепсами на руках возрастом не более тридцати лет. На

плече он нёс две лопаты с короткими черенками обмотанные верёвкой, которая судя по накрученным виткам, была длинная; на втором плече у него висели связанные ремешком рыбацкие сапоги. Шёл он босиком и напевал песню. Из травы на обочине дороги взлетали степные птахи, иногда впереди дорогу перебе- гала куропатка со своим выводком, они, словно комочки нани- занные подобие бусинок цепочкой шустро бежали за своей ма- мой. После нескольких дней упорной работы в соседнем селе, он, наконец, получив расчёт, возвращался к себе домой в село Глебовка. В селе, где он был на заработках, за эти дни отлучки он выкопал три колодца и все три удачно, потому как вода в них оказалась пресной и приятной на вкус, что крайне редко бывает в этих местах. Вдруг он оборвал на полуслове песню и далее пошёл задумчивый. Виктор Алексеевич вспомнил вновь о своей жене, которая вот должна родить, а, может быть — подумал он — уже и родила, пока его не было дома. Его тревожило то, что же- на для первых родов была не совсем молодая, почти под три- дцать, а это, как он знал, не совсем хорошо. Подумав об этом, на ходу перекрестился и, кинув взглядом вправо, ища взглядом тро- пинку, по которой ему уже не раз приходилось ходить, чтобы укоротить путь, решил, что можно и раньше свернуть с дороги, тем самым укоротив ещё путь к дому. Свернув с просёлочной до- роги, далее он пошёл степью, которая в этих местах ещё была первозданной. Жители ближайших населённых пунктов называ- ли это место: «Сладкой балкой». Здесь, на большом пространстве нетронутой плугом степи был оазис дикой природы и животного мира. Сотни тысяч степных сусликов организовали здесь свою империю. Множество зайцев и лисиц бродили среди высокой травы в поисках пропитания, а волчьи логова соседствовали с рассадником змей и пернатых. Сама степь чередовалась с буера- ками, глубокими балками и оврагами, вымытыми вешними во- дами и дождями. В таких местах прорастали кустарники: бузины, дикого терновника, дикой конопли и колючих будяков, которые стояли выше, чем сам кустарник, устремив свои длинные иголки

во все стороны. Срезая углы, выбирая путь покороче, Виктор Алексеевич не слишком то присматривался к удобству самого пу- ти, он спешил домой в душе продолжая переживать за жену.

От мыслей о жене ноги сами ускоряли шаг. Пройдя по степи с километр, путь преградил глубокий овраг поросший кустарни- ком. Он посмотрел в обе стороны, напрягая зрение чуть сощу- рив свои близорукие глаза, не увидев ближайшего обхода этого препятствия, решил идти прямо через овраг. Стал не спеша спускаться по косогору в сам овраг. Когда он спустился уже до подошвы его, дальше путь преградили сплошные и колючие кусты терновника, и ему пришлось идти по дну оврага, ища про- ход в зарослях. Неожиданно он услышал рычание и вместе с ним повизгивание. Про себя подумал: «Никак бродячая собака кутят здесь привела?..». Осматривая ближайшие кусты и проти- воположный косогор, взгляд наткнулся на волчицу с молодыми волчатами. Волчица, оскалив пасть, показывая свои острые зу- бы, стояла на возвышенности между кустами и негромко изда- вала рык. Рядом с ней по бокам стояло трое волчат ростом в по- ловину матери, эти лишь повизгивали. Видимо где-то рядом было их логово. На загривке волчицы шерсть стояла торчком, а со рта текла струйкой слюна. Виктор Алексеевич замер на месте, после чего медленно снял с плеча лопаты и поставил их между ступнями своих ног. Как такового страха он не чувствовал перед волчицей, зная, что летом волки никогда на людей не нападают потому как еды им хватает. Посмотрев пристально на волчицу, громко, но спокойно сказал:

— Ну-ну, не балуй!.. Зачем тебе это? У тебя вон дети. Иди своей дорогой, а я своей.

Словно поняв речь человека волчица, немного опустив го- лову уводя за собой волчат, скрылась за кустами. Виктор Алек- сеевич вскинул на плечо лопаты и пошёл не оглядываясь. Спи- ной он чувствовал, что зверь продолжает смотреть ему вслед. Когда Виктор Алексеевич нашёл проход в кустах и взобрался на склон оврага, он всё-таки обернулся и посмотрел на то место,

где видел волчицу, но её и след простыл. После этого на душе у него стало весело, и далее он пошёл, снова напевая песню.

В сентябре одна тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда уборочная страда подходила к своему завершению и ра- довала сельских жителей своим обильным урожаем в крестьян- ской семье Виктора Алексеевича и его жены Лукерьи Александ- ровны Стребковых родилась девочка. Роды принимала дере- венская повитуха ещё не старая бабка Мария, когда-то ещё в Первую мировую войну служившая в артиллерийском дивизио- не медицинской сестрой милосердия. Её, как уже довольно опытную повитуху немного беспокоило, что роженица была уже не молода годами, а роды первые и ребёнок оказался крупным для такого случая. Но, вскоре она поняла, что опасения её на- прасны: Луша — девица двадцати девяти лет справилась с этим стойко, не придав никому хлопот. Виктор Алексеевич во время родов сидел во дворе под плетнём: вчера он только что вернул- ся домой с очередной отлучки на заработки, сидел и курил от волнения одну за другой цигарки табака-самосада. Трясущими- ся руками скручивал цигарку, при этом просыпал на землю та- бак; подкуривая, ломал спички одну за другой, наконец, вдыхал на полную грудь едкий и крепкий дым, отчего начинал кашлять и плеваться. А когда из хаты послышался звонкий крик младен- ца, он резко вскочил, повернулся на восход солнца, трижды пе- рекрестился и скорым шагом стал ходить вокруг хаты. Этим сво- им магическим действием он словно пытался оградить своё се- мейство и новорождённого, который минуту назад появился на свет Божий от всех бед, невзгод и других напастей, которые преследуют человека на каждом его шагу на протяжении всей его жизни. «Мальчик или девочка? — спрашивал он сам себя, но тут же махнул рукой, отгоняя глупую мысль в сторону, а вслух сказал, — какая в том разница, главное, что новый человек поя- вился на свет…». Ещё подумал о том, что ребёнок-то голосистый, наверное, будет петь как отец его, а значит в меня. Терпеть не- известность он далее уже не мог, потому в душе набравшись

храбрости, направился к дверям хаты. Войдя в коридор, приот- крыл немного дверь в хату, затем просунув голову внутрь про- странства, спросил:

— Ну, как она чувствует себя?.. Кто же… мальчик или девочка?

— Закрой дверь, любопытный какой, — сказала бабка Мария, — девочка — хозяйка будет, — добавила повитуха.

Виктор Алексеевич два года тому назад прибыл в эти края на заработки. Ещё из дореволюционных времён на Кубань на время уборочной страды приходили на заработки косари из ближайших областей России. Приходили артелями, в одной та- кой рабочей компании и состоял Виктор Алексеевич. Договари- вались в оплате в основном, чтобы расплатились зерном, ибо в самой России с этим делом всегда было туго. Работать косой, а по случаю и лопатой: рыть всё — что где кому требовалось, Вик- тор Алексеевич мог сутками, здоровьем Бог его не обидел. Единственное, что приносило в его душу недовольство собой и разочарование — это плохое зрение, которое он приобрёл ещё в детстве, переболев какой-то неизвестной в то время детской болезнью. Чувствуя за собой этот изъян, скорее всего по этой причине, он и задержался до тридцати лет в холостяках. Сторо- нясь молодых девчат, не посещая молодёжных посиделок, он находил для себя удовлетворение лишь в самой работе. Невы- сокого роста, с мощной мускулатурой, толстой и короткой шеей, с сильными икрами ног, — он представлял собой, человека из далёкого прошлого Руси подобно тем древним славянам, о ко- торых написано в летописях. Нельзя сказать, что молодые дев- чата на него не заглядывались; об этом ему не раз намекали, иной раз говорили его друзья или просто хорошие знакомые. Но Виктор, будто назло всем, на всё это никогда не обращал вни- мания и своим молчанием уходил от ответов. Размяв ладонью шею, покрутив головою по кругу, будто бык племенной шёл своей дорогой, напевая какую-нибудь песню. В тот день, когда появилась новорождённая, в дом к ним пришла Любовь Филип- повна мать Лукерьи. Войдя в хату, задержавшись на пороге,

вначале долго крестилась. После этого прошла в дальний угол хаты, где висели иконы, и горела лампада, там замерла надол- го: шептала молитвы, крестилась, наконец, повернулась в сто- рону колыбели прикреплённой к потолочной балке, подошла к ней, пальцем легонько отодвинула краешек тюли, долго смот- рела на спящего младенца, не поворачиваясь к дочери, сказала:

— Назовите её Надеждой… — добрая дивчина будет!

— Почему именно Надей? — спросила дочь.

— Потому что — Надежда, это главное, что есть в жизни каждо- го человека, он только и жив на этой грешной земле благодаря той самой надежде, которую лелеет в своей душе всю жизнь; отними у него эту надежду, — он тут же всякий смысл жизни потеряет. Вот почему! Пусть будет так, как я сказала, — она вновь повернулась к люльке, стала крестить, приговаривая: «Расти моя милая внучень- ка здоровой и красивой, счастья тебе по жизни и Бог в помощь».

Сидя уже за столом Любовь Филипповна, рассказывая мел- кие новости села, перешла к главной новости, которую узнала накануне.

— Два дня назад я разговаривала со своим свояком Егором, — так он сказал, что нас ждут перемены. А я ему говорю, — куда нам перемен?.. от прошлых бед ещё не очухались. Всего-то шесть годков прошло, как нас раскулачивали, теперь вроде бы и раскулачивать не кого — одна голь перекатная вокруг. Чего ме- нять-то?.. А он и говорит, что на верхах есть решение: создавать коллективные хозяйства. Ну, это что-то подобно тому, как в Фе- дорянке, где наша Полина живёт похоже на их коммуну, кото- рую в начале двадцатых создавали. Тогда ведь тоже — свезли инвентарь и живность до кучи согнали, а когда сожрали всё, что собрали — вскорости и разбежалась их коммуна. Вот что-то по- вторить и произвести на свет Божий снова хотят. Егор говорит, что всех нас сгонят в кучу, землю отберут, а живность заставят отогнать тоже на одно общее подворье. Всё должно быть по- ровну и для лодыря и для тех, кто лямку тянет — работает свето- вой день, не разгибая спины. Кулаков опять будут выявлять, а

те, кто в середняках числятся, могут — говорит — и в кулаки запи- сать. Нам-то переживать вроде бы нечего у нас давно всё, что можно отобрали, народ жалко: тянул, рвал жилы, теперь отдай всё что нажил. Да и нам не просто будет, хотя бы тот клочок земли, который от Сашки моего оставили нам и того жаль, жить дальше то чем будем? До этого кормил нас тот клочок и с голо- ду не пухли. В этом году и урожай добрый. Будто как перед про- пастью напоследок земля порадовала. Заберут последнюю зем- лю, чем дальше жить будем… — ума не приложу?! У вас с Поли- ной мужья есть, а мне что делать? Саше лишь двенадцать лет малец совсем ещё, сколько лет ещё надо пока он вырастет?

Дочь резко встала, подошла к люльке, прервала разговор матери и недовольным голосом сказала:

— Ну, хватит мама! Что вы заладили как за упокой! Тогда же — в двадцать втором не пропали, тогда же ещё хуже было даст Бог, и сейчас не пропадём. Скольких слободских в Сибирь угна- ли, нас-то Бог помиловал. От тех, кого угнали — ни слуху, ни духу, может, и в живых то из них никого нет. Нам то, ещё жаловаться, могли бы и мы там быть; сама знаешь, где отец в то время был и голову за кого сложил, поди, не за красных. Забыла, как те, ко- торые вернулись из боёв под Мечётинской — что с ними стало? Вначале арестовали, а по пути в Кущёвскую завернули в яр за Ильинкой, да и постреляли всех. Хорошо хоть наш отец там по- гиб — под Мечёткой, а то бы и ему в том яру лежать. Говоришь, — урожай хороший в этом году — так и что с этого? Всё равно вы- гребут в счёт продналога государству, дай Бог, если ещё на се- мена оставят да что бы с голоду не передохли. Хрен редьки не слаще. Хорошо хоть у нас живности почти нет, одна бурёнка у вас, жаль, конечно, будет с ней расставаться, но куда денешься, отцовых лошадей тоже было жаль, а мою рябую Марту, сколько я за ней слёз пролила. Теперь, что у нас брать? Коса да лопата — пусть забирают, гляди, богаче новая их коммуна станет.

— Оно-то так, доченька, да что я делать буду с мальцом Са- шей, мал ведь совсем ещё. В своё хозяйство они меня не примут,

я у них там, на заметке — как не благонадёжная, об этом мне ещё года два назад говорил председатель совета, сказал, что ещё по- думают, а то, говорит: «Поедешь туда, где Макар телят не пас…». Да и вас с Виктором не возьмут полуслепые вы оба — зачем им такие у них и без вас дармоедов немало наберётся. Вон… — в га- лифе да в английских френчах по слободе ходят, кичась своими заслугами в Красной армии, а работать — не нагнёшь.

— Ничего мама, выживем как-нибудь, Виктор вон у меня — дай Бог каждой женщине такого мужа и трудягу. И вам с Сашей не дадим пропасть. Полина наша — зажиточно, говорят, живёт в своём хуторе Федорянке. Уж сколько времени и нос сюда не кажет — боится, что попросим что-нибудь, ну Бог ей судья она с детства жадной была.

— В отца она — всё от Квачёвых переняла, нет в ней ничего от рода Бережных. Что поделаешь, раз такая уродилась, на всё во- ля господня.

Немного помолчав, обратила взор на колыбель, сказала:

— Пока ещё тепло вы окрестите в церкви малютку. Назовите Наденькой как я и сказала. Она ведь, твоей Луша последней на- деждой была обрести семью.

В коридоре послышался скрип открываемой двери и в хату вошёл Виктор Алексеевич.

— У нас тут гости, — сказал он, — здравствуйте, Любовь Фи- липповна.

— Здравствуй, зятёк, вот пришла поздравить вас с новорож- дённой и самой взглянуть на малютку.

— Чего там смотреть, ещё сглазите.

— Не переживай, я не глазливая, и не прав ты потому как по- смотреть есть на что; человека сразу видно с самого рождения с первого дня его. Славная дивчина будет — сердцем чую, да и приметы есть кое-какие. Судьба, скорее всего, будет у неё не- лёгкой, с характером будет, но добрая.

Они ещё долго обсуждали надвигавшиеся перемены, нако- нец, тёща собралась уходить.

— Ладно, зятёк, пойду я, а то Саша один там дома: просился со мной, но я не взяла, после посмотрит свою племянницу, пусть она чуть подрастёт.

Всё это время, пока тёща разговаривала с зятем, Лукерья не вступала в разговоры; она взяла дочь на руки, села за печкой на табуретку и кормила ребёнка грудью. Любовь Филипповна ушла, за ней на улицу вышел и Виктор, тихонько притворив за собой дверь. Сентябрь был по-летнему тёплый, и казалось, что осень с её холодными ветрами и слякотью ещё придёт не скоро, потому как сама погода не давала верить в то, что скоро наступит ненастье. Человеку всегда присуще верить во что-то хорошее, светлое, доб- рое. Любовь Филипповна придя домой, управилась по хозяйству. Войдя в дом, покормила сына, после чего вышла во двор, взгляну- ла на вечернее небо, которое уже усыпалось звёздами, как ска- терть самобранка и уселась под летней печью, которая стояла во дворе решила немного отдохнуть. Глубоко вздохнув, ещё раз под- няла голову к верху, устремив взгляд на небо вслух, сказала:

— Боже, какой чудный вечер! В такой день и умирать греш- но, ибо господа обидишь, — далее размышляя о себе, подумала:

«Вот я и стала бабушкой во второй раз. Кажется, вчера ещё была молодой, а уже сорок восемь исполнилось. Когда жила… и жила ли вообще? Наверное, когда Сашка жив был тогда и жила. Эти последние восемь лет как в тумане; без него и свет не мил, если бы не сыночек так и жить-то не к чему. Молодость… — словно во сне всё это было».

Вернувшись мысленно к внучке, сделала для себя новое от- крытие: «В нашем роду — в этом-то годе получается третья де- вочка и все в один год. У брата Ивана — Катенька, у сестры Тать- яны — Валя, у дочери моей — Наденька. Вот оно как! А я старая дура и не туда только сейчас дошло, — далее перебирая в памяти ближнюю родню Бережных, сделала ещё одно открытие, — до этого ведь были хлопцы и тоже трое: мой Саша в шестнадцатом родился, у брата Ивана в семнадцатом — Ванечка и у сестры Татьяны в двадцать пятом тоже Ваня. Получается вначале трое

ребятишек потом три девочки притом ещё все в один год. А му- жики — так одни Иваны да Александры, будто сговорились…».

В ту минуту, когда Любовь Филипповна думала об этом, она не могла ещё знать, что эта закономерность в её роду сохранит- ся и далее — на годы: в сорок седьмом году вновь появятся на свет три девочки. У её племянника Ивана — Людмила; у племян- ниц Таисии и Екатерины — Наталья и Светлана. А год пятьдесят четвёртый в очередной раз порадует новой тройней: у внучки Надежды — сын Коля, у племянника Ивана — дочь Оля, у Таисии — сын Саша.

Поистине, говорят, что Бог троицу любит. Сохранилась ли и далее сия традиция с уверенностью мы сказать не можем, по- тому, как исследований таких никто не предпринимал.

А в то время, невзирая на то, кто где родился и сколько их, по стране набирала темпы компания всеобщей коллективиза- ции, которая для народа была новой удавкой на шее. Постепен- но она докатывалась до всех уголков захолустья и глухомани, встречая как внутренний протест населения, так и открытый — вооружённый. Ситуация везде была разной: порой кардинально противоположной друг другу и иногда в рядом расположенных населённых пунктах. Это, прежде всего, зависело от местной власти — «сельских советов» и партийно-комсомольского актива. Одни местные активисты лезли из кожи вон, лишь бы показать свою преданность самой власти зачастую придумав то, чего нет на самом деле, быстренько отчитываясь наверх о проделанной успешно работе, тем самым столбили себе дорогу на будущее ходить в начальничках. Другие вожаки коммунистической идеи наоборот пассивно относились и не торопились: «Пусть всё как- нибудь само устаканится, а мы потом посмотрим, что из этого выйдет, идея идеей, а нам жить с народом…».

Как и в начале двадцатых годов на улицах и в советах поя- вились вооружённые люди; сами активисты тоже нацепили на- ганы и маузеры. Из загашников извлекли те, у кого оружие было припрятано, а вместе с ним достали и подопревшие с залыси-

нами кожанки, а тем, кто не сохранил — столь ценный атрибут власти пришлось срочно смотаться в ближайший город и при- обрести на барахолке. Всем этим — кожанкой и наганом показы- вая народу: «Кто перед тобой, может, само — ЧЕКА» — словно подчёркивали и напоминали простому люду, что церемониться с ними не будут. Умным людям порой казалось, что время по- шло вспять: на улице вовсе не конец тридцатых, а по-прежнему тот двадцать первый. О событиях на верхнем и среднем Дону, где шли уже полномасштабные бои, спустя время слухи дошли и до Глебовки: «Что ни говорила бы власть, а Дон — то прародина наша! — говорили жители села. — А Родина не может быть не права!..» — шептались тихо по углам, обсуждали лёжа в кровати с женой перед сном, а съездив к куму или к родственникам в ближайшую деревню, пытались там разузнать что-нибудь. Ни- кто толком конкретно ничего сказать не мог, ответ искали все — что делать? Ясно было одно — народу это не нужно и он крайне недоволен. С Дона вести приходили скупые и порой противоре- чивые, иному то, что рассказывали, очень хотелось всем серд- цем верить, другие слухи сразу в корне отвергались. Власть на всех углах трезвонила одну и ту же песню: «Кулачьё, недобитые белогвардейцы, контрреволюционеры и появился новый тер- мин — враги народа». Оказывается, всю жизнь жил народ, а того и не знал, что сам себе он враг да ещё и подлый, который так и норовит по-тихому сам себя жизни лишить или голодом замо- рить. В одночасье казаки Дона превратились в белобандитов, а тот, кто их голодом морил и в Сибирь ссылал, забирая имущест- во, а по сути — грабил и в итоге в затылок стрелял где-нибудь на краю оврага — вдруг праведниками стали и героями. За всеми этими переживаниями не заметили, как и зима пришла.

В ту ночь снег валил так, что в пяти шагах ничего не разгля- деть. Любовь Филипповна пройдя по двору, подперев двери в сараях, чтобы снега не намело, направилась было к двери дома, когда услышала похрапывание лошади. Что-что, но лошадь она услышит за версту, выросла с ними. Когда, у её забора появи-

лось сразу четыре тёмных силуэта всадников, у хозяйки дома даже сердце ёкнуло. Сразу почувствовала, что не к добру это, да ещё и в ночь. За пеленой сплошного снега было не разглядеть подъехавших всадников ко двору. А когда незнакомцы стали слезать с коней и послышалось бряцанье оружия, которое ни с чем не спутаешь, Любовь Филипповна от присутствия нахлы- нувшего волнения взялась за ручку двери чтобы не упасть.

Беспокоило, прежде всего, то, что чужаки не подавали голо- са; всё происходило при гробовом молчании даже тогда, когда один из них отделившись от остальных, открыл калитку и напра- вился прямо к двери дома, где в этот момент замерла хозяйка, с его стороны не прозвучало ни одного слова — шёл он молча. Это молчание прибывших вооружённых людей пугало Любовь Фи- липповну. Незнакомец подошёл и в трёх шагах от неё остано- вился; какое-то время пристально вглядывался в стоявшую у двери женщину, потом тихо спросил:

— Люба, это Ты?

— Кто вы? я не могу признать вас!

— Я Тимофей, друг Сашкин.

— Тима! Бог ты мой, как ты здесь очутился?!

— Потом расскажу. К тебе можно хотя бы на часок?.. мы про- ездом у нас с товарищем беда помощь нужна.

— Конечно, о чём разговор зови своих товарищей и коней во двор заводите, можно сразу в конюшню и ячмень для них най- дётся.

Тимофей вернулся к своим товарищам, и они по очереди стали заводить лошадей во двор. Любовь Филипповна побежала впереди распахнула двери старой конюшни, зашла в неё вместе со всеми и стала в темноте показывать, куда привязывать коней. После того, как лошади были привязаны, она сказала:

— Идёмте в хату, вначале я вас покормлю, потом и лошадям вашим задам корму.

— Спасибо, Люба, но долго задерживаться нам у вас нельзя затемно надо покинуть село.

— Ой, господи, Тима, да сейчас только вечер до утра ещё Бог знает сколько ещё времени, успеете вы уехать.

— Ладно, пошли в хату, там всё расскажу… с товарищем на- шим дело плохо, ранен он…

Уже на улице, Любовь Филипповна обратила внимание, что одного мужчину поддерживают под руку идёт он, согнувшись, и держится рукой за бок. Как только вошли в дом тут же приня- лись за молодого раненного казака по имени Василий: раздели и уложили в постель, после чего хозяйка дома стала осматри- вать его рану в левом предплечье, которая к счастью была сквозная. Пуля видимо прошла совсем рядом с сердцем, на что Любовь Филипповна после осмотра сказала: «Родился ты Вася в рубашке, ещё чуть ниже вошла бы пуля и наша помощь уже тебе не потребовалась». На что Василий, преодолевая боль, улыб- нулся через силу и сказал, назвав её тётей:

— У меня, тётя Люба, всю жизнь так — можно сказать с детст- ва. Всё время смерть со мной в прятки играет. Ещё в детстве зи- мой как-то меня из полыньи в Дону вытаскивали, потом еле от- ходили. Однажды — вместе с лошадью так гробанулся, что ло- шадь приказала долго жить, а я месяц после этого в постели очухивался. Да всего и не припомнишь. Месяц тому назад — под Миллерово недалеко от Кошар, вон хлопцы не дадут сбрехать… — говорю, — плохое здесь место уходить надо. Чем оно тебе не нра- вится? — спрашивают. Сейчас по кустам долбить станут, нутром чую, — говорю им. Еле уговорил ребят чтобы переместиться в дру- гое место, только позицию сменили, отползли чуток, как шарах- нет, оглядываемся, а в то место где минуту назад были, снаряд угодил и от кустов под какими прятались — одни ошмётки.

— Ладно, лежи и молчи, потом расскажешь; сейчас тебе нель- зя много говорить, вон с двух дырок кровь сочится, успокойся и меньше ворочайся, тебе всё равно придётся остаться у нас на ло- шадь тебе никак нельзя, — сказала Любовь Филипповна.

Хозяйка усадила нежданных гостей за стол, раненному Ва- силию еду поставила на табуретку возле кровати сама села в

сторонке и задумчиво наблюдала, как мужчины едят с жадно- стью, видимо подумала она, забыли, когда последний раз и за столом сидели. Казаки выглядели сурово: с отросшими чёрны- ми бородами, с хмуростью на лицах и хронической усталостью, как она определила по их движениям. Мысли плавно перетекли в то далёкое прошлое, когда вот так же, чаще глубокой ночью приезжал наскоком её муж Сашка с товарищами: обвешанные оружием иные забинтованные и пропахшие дымом и конским потом, вначале замертво падали на пол и беспробудно спали, поев и взяв припасов, намётом уходили в неизвестность. Не- сколько раз в гостях у них бывал и Тимофей, который сейчас си- дел за столом, медленно ел и периодами поглядывал на жену своего друга — побратима. В двадцатом году зимой такая корот- кая побывка оказалась последней. Любовь Филипповна, как сейчас помнила ту ночь, когда последний раз видела своего мужа, и, расставаясь, не могла тогда предположить, что видит его в последний раз в этой жизни. Она вспоминала ту зимнюю ночь в прошлом, сравнивала сегодняшний вечер и разницу на- ходила, что мужа не было среди сидящих казаков за столом. Само событие сегодняшнего вечера и обстановка были сильно похожи на ту далёкую в прошлом ночь. Но в то же время, порой ей казалось, что сейчас откроется дверь войдёт её Сашка, ска- жет, что лошадям корм задал, пройдёт к столу и усядется рядом со своим другом. Когда Тимофей обратился к ней, она даже вздрогнула, возвращаясь в реальность сегодняшнего вечера.

— Люба, у вас то, тут как? Колхозы создают?

— Пока больше разговоров, но решения уже есть, на село у нас два колхоза будет. Ты лучше расскажи, что там у вас на Дону происходит, а то у нас тут говорят всякое, а правды никто не знает. Говорят, что воюете как в гражданскую.

— Ну, до гражданской войны может быть и далековато бу- дет, но пока что, получается так, что воюем. Правда, против шрапнели и пулемётов много не навоюешь, но в лаве мы их ло- маем как лозу.

— Куда же сейчас держите путь, если не секрет?

— На Терек, Люба, отправили нас, Терских казаков поднять, ваши Кубанские все под красных легли, а если есть такие, кото- рые бы пошли, то пока их соберёшь — тебя быстрее по частям разберут. Когда согнут в дугу всех, ещё многие поймут да уже поздно будет, ещё вспомнишь мои слова.

— Тима, а есть ли смысл против власти идти? Не сдюжите ведь! Считай против всей России. Погубите себя!

— Есть… — нет ли? За горло взяли! Дыхнуть уже нельзя! Да чтобы я своего коня им отдал! А они на нём навоз возить бу- дут?! Да я вначале коня пристрелю, а после себя кончу! Ну лад- но согласен, — землю забирайте, инвентарь там какой, скотину согласен отдать! Оставьте хотя бы коня! Я же с ним как с родной женой не могу расстаться! Какой же я буду казак без коня?!

— Василия вашего ранили то где?

— Да здесь, недалече под Кагальницкой на разъезд наскочи- ли, кругом рыщут, всё ловят. Этих то и было всего двое: один из них успел из маузера пальнуть. Чтоб ему на том свете черти пальнули!

— Это в тех краях, где и Сашка мой голову сложил под Мечё- тенской, как я понимаю? Тима, ты же тогда тоже там был, видел как он погиб?

— Нет, Люба, врать не буду, чего не видел того не видел. Там тогда такое творилось, что по сторонам смотреть некогда было, зазеваешься, враз срубят. Считай, трое суток подряд лава на лаву ходила. Как вспомню до сих пор не верится, что живым из того ада выбрался. Сколько народу с обеих сторон полегло, одному Богу известно. И муж твой там же среди тех тысяч, которые по степи разбросаны, не похороненными остались лежать, жалко их бедолаг, как красных, так и белых в особенности казаков. Страви- ли, сволочи, народ на смертоубийство! Без последнего для чело- века пристанища остались… — даже могилу не заслужили!

Любовь Филипповна видя, что совсем расстроила Тимофея, решила резко сменить неприятную тему разговора:

— Вот что. У меня Василия оставлять нельзя и с вами он не выживет, есть одно место, где мы его спрячем, пока он чуть на ноги не встанет, — сказала Любовь Филипповна, — потому давай- те собираться, покуда валит снег, берегом реки пройдём на ху- тор, что бы, не дай Бог кто не увидел да не донёс.

Уже за полночь вывели коней во двор, одной рукой придер- живая ноздри им, чтобы не храпели, спустились огородом к реке и берегом пошли в сторону хутора Цун-Цун. Расстояние до хутора было всего-то два километра, потому ведя коней на поводу, дошли быстро и без приключений. Странное, в то же время, ка- кое-то китайское название хутора, которое уже много десятиле- тий удивляло жителей окружных деревень и хуторов, создавало вокруг этого названия массу легенд, а порой и сказок. На этот счёт мнений было много: одни говорили, что когда-то хутор основали китайцы непонятно откуда взявшиеся, а потом в один прекрас- ный день также неожиданно куда-то исчезнувшие. Другие гово- рили о более поздних временах, когда ещё в этих степях и в по- мине не было ни донских казаков, ни переселенцев из Украины,

— о временах ещё Шёлкового пути. Здесь, на месте хутора была толи перевалочная база, толи место, где караваны делали оста- новки для отдыха. Существовало ещё несколько версий, касаю- щихся непосредственно каких-то в прошлом личностей. Одно- значно, можно сказать, что сама истина, скорее всего, покрыта мраком времени. В том, что Шёлковый путь пролегал в районе Маныча известно доподлинно из древних летописей, но кроме странного названия хутора на мысль наводит не менее странное название и реки — «Эльбузд», что говорит о явном не славянском происхождении этого названия. Сам хутор был, в каких-то опре- делённых случаях не совсем обычный, с ним было связано нема- ло всяких происшествий и событий, которые были не совсем по- нятными для человека. В своём повествовании нам ещё не раз придётся встретиться с этим необычным местом.

Снегопад постепенно стихал, снежинки теперь сыпались мел- кие, когда уже подходили к хутору, на небе коротко проблеснула

луна и тут же скрылась за тучей, впереди из белой пелены возник- ла тёмная полоса самого хутора с его строениями, зарослями де- ревьев и взметнувшихся ввысь пирамидальных тополей. В дали за хутором у изгиба реки темнело невдалеке пятно заброшенной панской усадьбы, которая за своё существование обрела немало слухов и поверий, как и сам хутор. Подворье Щебанских представ- ляло действительно плачевный вид. Даже ночью было видно всё то, запустение, заброшенность, ветхость общую серость когда-то процветающего хозяйства. Многочисленные строения: сеновала, сараев, амбаров, которые заросли деревьями и молодыми их по- бегами. В крышах строений зияли дыры, которые на фоне осталь- ной кровли покрытой снегом выглядели пугающе, будто глазницы чудовищ. Правда, у самого жилого дома наблюдался порядок и ухоженность, виделась хозяйская рука. Остановившись у изгороди, Любовь Филипповна сказала:

— Ждите здесь, а то ненароком перепугаем хозяйку, потом горя не оберёшься.

Открыла калитку и пошла к крыльцу дома. Во дворе за- лаяли собаки, которых Любовь Филипповна, притопнув на них ногой и накричав немного, успокоила. Пробыв в доме всего несколько минут тут же вернулась и, подойдя к мужчинам, сказала:

— Снимайте Василия с лошади и ведите в дом. Может, и са- ми до утра перебудите?

— Нет, Люба, — сказал Тимофей, — доведёшь парня до хаты сама, а нам ехать надо… — ночью даже лучше. Спасибо тебе за всё. Возможно, уже никогда и не увидимся более, так что про- щай сестрица, не поминай лихом донского казака Тимоху! Дай я на прощанье тебя поцелую, Сашка на том свете, думаю, не при- ревнует. А Ваську когда выходите так пусть домой возвращает- ся, если к тому времени будет куда возвращаться.

Он подошёл к Любови Филипповне, обнял её и троекратно, как это принято в православии поцеловав, тут же подошёл к своей лошади вскочил в седло и трое всадников растаяли в бе-

лой мари ночи. Она хотела ещё что-то сказать на прощанье, но так и не успела казаков уже и след простыл. Какое-то время стояла, печально смотрела в пустой след, чувствуя в душе, что вот опять из жизни ушло то мизерно дорогое, связанное с про- шлым и скорее всего навсегда, в душе чувствовалась невозмес- тимая горькая утрата. Подошла к Василию, взяла из его рук по- водок уздечки и повела коня за собой, а его под руку. С крыльца уже спустилась кума Галина забрала раненного и повела в дом. На пороге тот обернулся и сказал:

— Тётя Люба, оружие в дом внесите, пожалуйста.

— Не переживай и коня твоего хорошо спрячем и с оружием твоим ничего не случится, иди уже в хату.

Любовь Филипповна сняла с седла висевшее там оружие и занесла в коридор, потом повела коня в дальний угол большого двора в заброшенный длинный сарай, там расседлала, привяза- ла его и, уходя, сказала коню: «Потерпи немного, скоро приду напою и накормлю». Входя в дом, по пути прихватила оружие, внесла в комнату и сложила на стол:

— Надо же, сколько вы тяжестей тягаете за собой, — сказала она и стала, как на витрине магазина на столе раскладывать оружие. В один ряд на столе она выложила: шашку, карабин, револьвер, маузер, две гранаты, сумку с патронами и немецкий штык-нож.

— А два нагана тебе зачем, Василий? — спросила она.

— Второй тот большой — маузер не мой, — ответил он, — по наследству достался, из него меня и подстрелили.

— Оружие при себе оставишь или как? — спросила Любовь Филипповна.

— Как скажете, как лучше, так и делайте, — ответил Василий.

— Я думаю, что безопасней будет, если мы его всё-таки при- прячем подальше. Тебя мы как-нибудь придумаем, как объяснить в случай чего и коня объяснить можно, а вот с этим, — указала пальцем на стол, — с этим не объяснишь, так что я его пока заби- раю отсель, заодно и коня надо напоить и корму задать. Галя, по-

шли, покажешь, где у тебя что, а ты Василий потихоньку пока раз- девайся, придём и тебя определим от глаз любопытных подальше. Да… сразу давайте уговоримся на всякий случай ты, Галя говори, что хворый он прибился к тебе, почти без памяти во дворе своём подобрала не бросать же человека на погибель. Уразумела?

— Чего тут разуметь и так всё понятно, я же ещё не совсем дурочка, — сказала Галина немного с обидой в голосе.

На дворе уже начинался рассвет, когда забрав со стола ору- жие, женщины вышли из дома и направились в дальний конец усадьбы.

— Нести то куда эту амуницию? — спросила Галина.

— Вон в тот дальний сарай туда я и лошадь отвела, там пока где-нибудь и спрячем. Слушай, Галка, чего ты вроде как недоволь- ная? Если боишься за себя, я могу, и другое место для парня по- дыскать. Не пропадать же ему. Только скажи прямо не криви ду- шой, не бойся, я не обижусь, как говорят, — кто на что горазд.

— Не мели кума чепухи, я своё отбоялась годов десять ещё на- зад, когда своих всех лишилась, а теперь-то — чего мне бояться? Просто знаешь, — тоска на душе какая-то, а от чего не могу понять. Может этот паренёк… — Вася напомнил что-то, чего я и сама не мо- гу ни понять, ни припомнить — тоска на сердце хоть убей!

— У меня кума у самой на душе кошки скребут, как приехали казаки так места себе не нахожу, кажется, что и Сашка мой сей- час явится; поверь словно рядом возле меня стоит иной раз аж оборачиваюсь.

— Это Люба, у нас от одиночества, а ну, сколько лет и всё са- ми; теперь уже до смерти самим бабский век коротать. Начинаю вспоминать так вроде, как и не жила я эти годы, сижу в этих трущобах, иной раз хочется взять верёвку да на сук.

К тому времени на улице уже совсем рассвело; женщины зашли в сарай аккуратно на пол сложили оружие возле лошади и вздохнули тяжко, словно выполнили непосильную работу.

— Пошли, принесём в вёдрах воды и корму, оружие я потом сама спрячу, — сказала Любовь Филипповна. Управившись с ло-

шадью, Галину отослав определять парня, Любовь Филипповна оставшись одна, принялась искать место, куда спрятать то — как подумала она — от чего лучше всего было бы избавиться совсем. Долго думала стоя посреди сарая, оглядывала углы и стены, на- конец, остановила свой взгляд на старой полусгнившей кор- мушке вдоль стены сарая, где сейчас привязали лошадь. Подо- шла, нагнулась и стала под кормушкой разгребать старый сухой навоз. Проверив, в чём хотела убедиться, встала и пошла из са- рая. Через время вернулась с лопатой в руках, вырыла под кор- мушкой углубление, сложила туда всё оружие, засыпала сухим навозом и разровняла место. Отошла в одну сторону, затем в другую, с разных углов посмотрела на то место, и, решив, что лучше не придумаешь, удалилась из сарая. Войдя в дом, куме сделала напутствие, как лечить раненного, какие травы завари- вать, после чего направилась домой. Последующие дни она приходила на хутор, приносила еду, у дочери брала сухие ле- чебные травы, подолгу разговаривала с Василием, больше рас- спрашивая о Донских последних событиях.

Любовь Филипповна была старшей дочерью в семье Фи- липпа Бережного. После неё в семье рождались ещё дети, но они умирали в младенчестве. И только, когда ей исполнилось четырнадцать лет, выжил мальчик, которого назвали Ваней. Его она, считай и вырастила: нянчила, кормила и воспитывала, ибо родители постоянно были в работе. А через два года родилась ещё девочка, Таней назвали, которая также стала подопечной для старшей сестры. С раннего детства привыкнув к заботам и уходу за детьми, Люба выросла по жизни расторопной на лю- бую работу: боевой и рассудительной и главное доброй по на- туре человеком. В то время до всяких революций ещё было да- леко. Крестьянская жизнь текла мерно и спокойно, в труде и по- те, но это лишь улучшало благосостояние каждой семьи, и на тяготы работы никто никогда не жаловался. Лодыри и пьяницы всегда были и будут в любом обществе, но в Глебовке, если та- кие и имелись, то крайне редко — в минимальном количестве и

к ним народ относился больше снисходительно, чем враждеб- но. В своей общей массе жители деревни как умели хорошо трудиться, так и умели весело погулять в праздничные дни. Ещё во второй половине девятнадцатого века из верховьев рек Хо- пёр и Медведицы в эти края прибыло три семьи Бережных, ко- торые состояли между собой близкими родственниками. В те далёкие времена земли по рекам Хопёр и Медведица входили в земли Великого Войска Донского. С годами родственные ветви разойдутся, фамилия возрастёт по численности в арифметиче- ской прогрессии, многие станут считать друг друга за однофа- мильцев, но немаловажная деталь наследников тех в прошлом переселенцев будет присутствовать в каждом из них. Это — сила воли и доблести у основной массы, которые относились к этому роду. Отсутствие подлости и злости, трудолюбие и семейные традиции. Многие Бережные станут доблестными защитниками отечества, талантливыми руководящими работниками, просто хорошими уважаемыми людьми. Среди них почти не было горьких пьяниц, лодырей и преступников. И как обычно, соблю- дая давнюю традицию в любые времена, семьи жили с достат- ком, иные зажиточно честным трудом всё это зарабатывая. Вот с этого рода и была Любовь Филипповна главная героиня первой части нашего романа.

ГЛАВА 2

Всеобщая коллективизация в стране продолжала набирать свои обороты. Если в самом начале компании допускалось лишь добровольное вступление в колхоз и не препятствовало иметь свой земельный надел, а также вести единоличное хозяйство, то спустя время, убедившись, что «Маловато — то будет!» — власть тут же меняла правила игры. Обо всём этом красиво, складно и доходчиво расписано в сотнях тысяч книг времён советов. Там если почитать, так можно подумать, что с приходом этой самой

коллективизации крестьяне вмиг очутились в райской жизни. И если бы они не вступили в колхозы, то их ожидала бы голод- ная смерть, но к великому сожалению получилось как раз об- ратное — вступив в колхозы — крестьяне в тридцать втором и тридцать третьем году стали вымирать от голода. Вначале — стоило бы посчитать, сколько миллионов эти «гении» народа угробили. Если бы их методом, к примеру, строились и создава- лись в своё время Соединённые Штаты Америки то, скорее все- го, там до сих пор ездили бы на быках и лошадях, а поля обра- батывали бы мотыгой. На самом деле в жизни происходило со- всем не так, как описано в книгах времён коммунистического правления. Уже на третьем году коллективизации — «Гении», — которые и в глаза не видели, что такое работать на земле, ус- мотрев и поняв в своём зачинании, что из этого может вовсе ни- чего не выйти, вначале отправили по всей стране агитпоезда. Когда и это новшество не сработало: власть на местах приступи- ла к жёстким мерам. Кое-что вспомнили из прошлых начала двадцатых годов, придумали новые термины и слова, которые звучали обличающее и жёстко: «Кулаки и кровопийцы народа, враги советской власти…» — а далее пошли этапы, расстрелы, Сибирь, голод, массовое вымирание крестьян. Один такой агит- поезд под названием «Октябрьская революция» прибыл и на Кубань. Посещение станицы Кущёвской входило в планы агит- поезда. На этом маршруте делегацию возглавлял один из вож- дей Михаил Калинин, один из активных участников массовых репрессий. В коммунистической пропаганде его назовут: «Все- союзный староста» — он такой же староста, как Малюта Скуратов детский доктор «Айболит» — у Ивана Грозного. Политика этого человека была проста: «Десять человек оправдаем, пожалеем, простим и донесём это до каждого о нашей щедрости и добро- те; сотни тысяч сгноим в Сибири или расстреляем, и об этом знать никто не будет!». Народ оповестили заранее, когда при- будет агитпоезд — сказали: «Чем больше соберётся народу, тем лучше». Округа в тридцатом упразднили, центр подчинённости

переместился из Ростова-на-Дону в город Краснодар: теперь ноздри надо было задрать повыше и нюхать — откуда, чем пах- нет и саму голову держать требовалось повёрнутой не на север, а на юг. Возможно, сам народ и не пошёл — бы встречать эту

«знаменитость» прибывшую из самой столицы, но каждому хо- телось хотя бы издали посмотреть на живого «вождя». В то вре- мя, кроме газет ещё не было ни телевидения и даже о самом кино многие не имели даже представления. А тут сразу живой вождь пролетариата! На углу, — дней современных улицы Ком- сомольской и переулка Куцева, — стоял когда-то одноэтажный шалеванный домик: с резным крылечком, с лоджией огорожен- ной резными балясинами по всему фасаду этого маленького здания. Опрятный такой. На этом домике впоследствии вывесят мемориальную доску по случаю столь знаменательного собы- тия, которая будет висеть там несколько десятилетий подряд. Чей он был в прошлом этот домик нам неизвестно, скорее всего, принадлежал какому-то заклятому врагу трудового народа, от которого вовремя избавились. Вот на этом самом резном кры- лечке и решила местная власть, что лучшего места не найти, здесь и будет держать речь Калинин. Напротив этого домика простиралась площадь, а проще говоря — пустырь, так что наро- ду было, где разместиться. Загодя, импровизированную сцену обтянули красным кумачом, а чтобы кто не додумался материю стянуть себе на рубаху, выставили круглосуточный караул; лич- ность то явится неизвестно когда?.. графика поезда «Октябрь- ская революция» никто не знал, это видимо, являлось большой тайной, а вдруг недобитые белобандиты под откос состав пус- тят! На вокзале дежурили круглосуточно, главное — не прозевать и вовремя народ собрать. Не прозевали. В тот день народу дей- ствительно собралось порядком, съехались со всего района и с ближайшей округи, веселья на лицах что-то не наблюдалось; люди стояли хмурые, тихо между собой переговаривались, а всё это мероприятие очень напоминало похороны усопшего. Деле- гацию в пути сопровождал духовой оркестр и когда он заиграл:

«Вихри враждебные веют над нами…» и звуки гимна разнеслись над камышовыми крышами казачьих куреней, чего станица не помнила за всю свою жизнь, народ даже оживился. Первым вы- ступал сам Михаил Калинин. Призывал к быстрейшему сплоче- нию народа, к всеобщей и полной коллективизации, обещал, что свершив такое большое дело, народ будет жить в изобилии, равноправии и забудет о бедности. Казаки затаив дыхание, слушали, но в душе ничему не веря; мало понимая из услышан- ного из всего того, что «вождь» молол, а больше разглядывали этого плюгавенького с бородкой клинышком как у козла, и ду- мали: «Надо же, такой шибздык и целой страной ворочает в компании себе подобных! Нечета эти «вожди» нашим в про- шлом атаманам, один Богдан Хмельницкий чего стоил!.. да и кошевого атамана Головатого — хоть на пьедестал ставь! Всех-то и не перечислить…». После речи Калинина на трибуне стали вы- ступать вначале те, кто прибыл с агитпоездом, затем представи- тели местной власти. В отличие от Калинина, который выступал, не снимая своей папахи, вновь выступающие сдёргивали голов- ной убор с головы и, зажав его в протянутой руке, как это когда- то делал великий и вечно живой Ильич, бросали в толпу пла- менные речи: призывая, обещая, клялись своей жизнью, что выполнят постановления партии. Ожидали, что будут хотя бы жиденькие аплодисменты, но кроме тех, что стояли у трибуны и усердно хлопали, остальной народ безмолвствовал. Наконец прозвучал призыв задавать вопросы. Конкретно по существу те- мы вопросов никто не задавал, а лишь были — как сказал один из стоящих на трибуне — провокационные выкрики. «Женщины общие будут? Дети тоже общие будут? Как потом определять, где, чей?» — При этом толпа смеялась, гудела как улей, наконец, поняв, что нового уже ничего не скажут стали расходиться. Как- то быстро все разбрелись куда-то и теперь уже вытоптанный людскими ногами пустырь, оказался на самом деле пустырём, лишь возле трибуны стояла кучка руководящего состава с акти- вистами, чуть в стороне музыканты духового оркестра и воени-

зированная охрана. Калинин, с лицом недовольным и понимая, что митинг не удался, спустился с крыльца дома. Когда он про- ходил мимо актива, направляясь к личной машине, которую в поезде возили за собой, вполоборота повернувшись к стоявшим партработникам, сказал:

— Работайте! Могли бы и лучше подготовиться! О результа- тах доложите, срок вам месяц, от силы — два. По головке не по- гладим! Поехали! — обращаясь к водителю, сказал он, впрыгивая в свой открытый без верха лимузин. Машина взревела, обдав стоящих бензиновым угаром, поехала по колдобинам, перева- ливаясь с бока на бок; за ней плотным полукольцом с трёх сто- рон устремились вооружённые конники личной охраны. Остав- шееся на месте руководство стояло, будто в рот воды набрало: каждый в эту минуту в уме прикидывал, чем это всё может гро- зить лично ему, не лучше ли пока не поздно свалить куда- нибудь подальше в тень, пока эта катавасия с колхозами закон- чится. Всё-таки не шутки — это не до тёщи на блины сходить!.. из самой Москвы уехало начальство, которое сильно обиделось на нас! Как тут не запереживаешь?! Рядом стоявший из местных простой мужик Пашка — Дрын, который вечно крутился возле начальства — есть такая категория личностей — стараясь хоть как- то примазаться к власти и порисоваться возле начальства на ви- ду у всех, ни к селу — ни к городу не подумав, ляпнул:

— Оно-то и понятно — что чужое — дармовое, что общее — один хрен!

— Ты говори да не заговаривайся! Думай, что болтать, а то язык твой укоротим! — сказал рядом стоящий работник райкома партии. Даже здесь среди стоявших у трибуны руководителей района большинство в душе сознавало, ибо они были не на- столько глупые, живя на земле крестьянской, что их тянут в какое- то болото утопии. Многие понимали, что последствия ещё неиз- вестно чем закончатся в будущем. Высказать прямо, то о чём ты думаешь, это равносильно подписать себе и всей своей семье смертный приговор. Значит, лучше промолчать. Секретарь рай-

кома поднял голову, окинул недобрым взглядом стоявших своих подчинённых и недовольным голосом громко объявил:

— Сейчас все по домам завтра в девять всем быть на активе без опозданий и оговорок. Будем решать, что делать далее. Тут же обернулся и пошёл прочь, словно этим подчёркивая, что он подчинённых далее видеть не желает. Если — ты читатель — где- либо встретишь другое описание этого — «эпохального» собы- тия, которое будет противоречить прочитанному выше. — Не верь! — Врут! Поставь себя на место тех казаков. У тебя забрали всё, что наживали все предыдущие годы твои деды, родители и ты сам. Ко всему этому всех согнали в какую-то непонятную ар- тель называемую — «колхозом», а ты радуешься и аплодируешь этому. Представил?.. Нельзя сказать, что к тридцатому году в районе не было колхозов, они были уже в каждом населённом пункте, но в основном больше на бумаге. Порой доходило до смешных случаев. За живностью: коровами, лошадьми, которых согнали на общее подворье, ухаживал каждый хозяин за своими животными. Иногда, периодами уводили ту же свою корову до- мой — как бы на побывку. Дома корову встречали с почестями уже за забором: выскочившая в калитку детвора обнимала и расцеловывала свою бурёнку наконец-то заявившуюся домой; для семьи прибытие во двор бурёнки являлось праздником, правда через пару — тройку дней её вновь уводили на колхоз- ный двор, теперь детвора уже плакала. В душе народ не верил в эту затею, считая её глупой, абсурдной и недолговечной. Боль- шинство селян надеялись на то, что власть перебесится, со вре- менем все успокоятся: они разберут своих бурёнок и лошадок по домам и жизнь далее пойдёт прежняя. Были и такие новояв- ленные колхозники, которые разругавшись между собой — на прощанье, сказав коллективу — что плевали они на ваши эти колхозы, забирали свою скотину и угоняли домой. Кроме этих неурядиц, события на Дону породили новую напасть, — на должность председателя колхоза желающих поубавилось, в особенности, когда в одном из колхозов убили председателя,

какого-то Кулешова, но вначале сказали — Кущёва, но как вскоре выяснилось — такого в природе нет — весть эта быстро облетела все станицы и хутора. Руководство района понимало, что далее пускать на самотёк дело нельзя, потому уже через день после убытия делегации в особо проблематичные населённые пункты были отправлены бригады уполномоченных представителей власти, чтобы в корне изменить сложившееся положение. Од- ной из заноз для района, которая стояла на одном из первых мест — была Глебовка. По правому высокому берегу реки Куго- Ея по накатанной грунтовой дороге в восточном направлении неслась линейка запряженная тройкой породистых жеребцов. Изогнув коромыслом свои шеи, издавая храп, жуя железные удила, так, что пена клочьями отлетала по сторонам, и, несмот- ря на то, что на линейке сидело шестеро мужчин, они тащили линейку, словно она для них была игрушечной. Впереди на об- лучке сидел ездовой, управляя лошадьми, рядом с ним началь- ник уголовного розыска Комов Михаил. Сразу за ними на удоб- ных сидениях покрытых ковром, развалившись, будто на диване сидели двое — начальник милиции Денисов и второй замести- тель секретаря райкома Панченко Василий Степанович. На са- мой задней части линейки сидело два милиционера: один спра- ва, другой слева, на коленях которых лежали карабины, а пра- вая рука на цевье возле курка. Эти двое зорко всматривались в проплывающую мимо местность: один смотрел в степь, другой в прибрежные камыши. Когда преодолевали очередную балку поросшую кустами терновника и дикой конопли, милиционеры брали карабины наизготовку к стрельбе. Начальник милиции Денисов был мрачен: чернее дождевой тучи. Накануне он полу- чил нагоняй от секретаря райкома, который пообещал ему в ближайшее время вынести на повестку заседания райкома его персональное дело за плохо налаженную работу его отдела; ибо — как он сказал — в других районах председателей колхозов почему-то не убивают. Предчувствие подсказывало ему, что ра- но или поздно начнут искать крайнего и добром это для него не

закончится. «А в чём, собственно, он виноват?.. — Задавал он се- бе вопрос. — Не приставит же он каждому председателю колхоза охрану, где взять столько людей?». Предчувствие не обмануло Денисова. Спустя два месяца, когда он не представит ни одного контрика в отдел ОГПУ, его увезут на прибывшей из Ростова машине и дальнейшая его судьба останется для жителей района неизвестной. На его место пришлют Ануфрия Тебейкина: чело- века для большинства окружения непонятного и попросту опас- ного, который рьяно примется за дело, карая налево — направо, не вдаваясь сильно в подробности. За столь прилежную службу уже через пяток лет уйдёт на повышение, а начальником мили- ции станет сидящий сейчас рядом с ездовым Миша Комов. Но это случится позже, а сейчас: линейка, выскочив из балки, не- слась с колёсным шумом ободов и спиц по направлению к хуто- ру Байдачный. Сидели, молча, с суровыми лицами ожидая ка- кой-нибудь напасти из зарослей любого куста потому как время было неспокойное, а тут еще пришлось ехать в такую даль, да еще и по соседству с мятежным Доном. Затянувшееся молчание нарушил Панченко, обращаясь к Денисову, спросил:

— Кто там у тебя уполномоченный участковый?..

— Гнилокишко Семён: в прошлом боец — Первой конной — самим Будённым благодарностью был отмечен.

— Ну и на что нам его благодарность, если он у себя дома не может контру к ногтю прижать?! Судя по тому, о чём меня ин- формировали так там, почитай и Советской власти-то нет, о ка- ких колхозах можно говорить?! Вначале надо вычистить — вся- кую сволочь, которая попряталась по хуторам, потом и дело ве- селей пойдёт.

— Так чего участковый там сам сможет сделать?..

— Почему сам?.. он — что не мог за эти два года подобрать себе актив?.. Оружие мы бы дали и паёк выдели бы.

— Не подумали, Василий Степанович, район то большой, а Глебовка она и правда — что Сахалин недаром там часть села так называют.

— До всего то — у тебя Денисов руки не доходят!.. смотри, как бы тебе их совсем не укоротили, а заодно и нам вместе с тобой; в одной Денисов упряжке ходим — не забывай это! И фамилия у твоего участкового какая-то отталкивающая, хоть он и будёно- вец. В такие места — скажу тебе — да ещё в отдалённые надо подбирать более решительных людей с пролетарской заква- ской, а не каких-то там — с гнилыми кишками.

— Василий Степанович, да где же я возьму таких бойцов?! С Питера с Путиловского завода выпишу?.. так по вашему мнению?

— Не уж-то у тебя в отделе не нашлось человека более под- ходящего, на которого можно положиться эту отдалённую глу- хомань?

— Да кто же туда поедет… — кто семью бросит? Начнёшь за- ставлять — совсем уйдёт из милиции.

— Ну не говори, не говори… — это как к человеку подойти. В том вся и суть. У тебя же они все если не члены партии то ком- сомольцы вот и пусть попробует уйти, а там посмотрим что с ним делать.

Дальнейший разговор Денисов посчитал, что лучше не про- должать — для себя дороже выйдет и ушёл в молчание. Он от- вернулся и стал смотреть вдаль: туда за горизонт, где с высоты бугра открывался вид на многие километры, завораживая своей необъятностью раскинувшейся степи. Впереди была очередная балка, в которую предстояло спуститься и в этот момент все си- дящие лицом походу движения впереди километрах в двух на возвышенности следующей балки увидели двух всадников. Всадники чётко смотрелись на фоне горизонта и ясного неба и главное то, что они просто стояли, никуда не двигаясь. Все си- дящие — кроме ездового — приготовили оружие. Панченко и Де- нисов вытащили револьверы, Комов достал из деревянной ко- буры маузер проверил на всякий случай его и стал им ударять по ладони своей левой руки. Милиционеры взяли карабины на- изготовку. Когда взъехали на возвышеность бугра, то всадники, словно в воду канули, казалось что их и не было вовсе. Сколько

не крутили головами, осматривая окрестности даже намёка на их присутствие не было.

— Спрятались! — сказал Панченко, — значит, совесть не чиста!

Странно, но здесь вроде бы и прятаться негде.

— Чего там негде, — сказал ездовой, — по балке ушли, что тут непонятно. Мы в Гражданскую войну только балками и пользо- вались. От белых уходили, иной раз в тыл к ним заходили.

— А ты что в этих краях воевал? — спросил Панченко.

— Где же ещё. Только не прямо здесь… — хотя и тут довелось. Вначале под Екатеринодаром потом со Жлобой до самого Ца- рицына через Калмыцкие степи пёхом шли. Ну, а после — уже в двадцать первом — со Жлобой в наших краях за бандами гоня- лись, пока не вычистили их полностью.

— Чего же в ездовых коли боевой такой?.. мог бы и далее послужить народу на более достойном месте, — спросил Пан- ченко.

— Не-е-е навоевался! Считай с четырнадцатого года. По гор- ло хватит того, что сотворил: стольких людишек на тот свет спровадил, что и на том свете грехи не отмолить, а на этом тем более.

— Боговерующий?

— А кто из нас не боговерующий?.. Вы вот говорите, — что Бо- га нет, а в душе сомневаетесь в этом, да и верите вы в Бога!.. только даже себе в том не признаётесь. Все мы грешные одним миром мазаны. А что насчёт того, — чтобы народу ещё послу- жить — так стар я уже для этого. Раны беспокоят, по ночам даже не сплю.

— Много раз раненный был?

— Хватает. И в империалистическую бойню и под Царицы- ном, да и в двадцать первом мимо не прошло. Так что не обес- судьте, товарищ секретарь.

— Ну-ну, — сказал Панченко и умолк.

Миновав хутор Байдачный, на горизонте увидели крылья двух ветряных мельниц стоявших далеко друг от друга: одна на западе

вторая на востоке, а посредине ветряков торчал купол церкви; са- мой деревни не было видно — она распростёрлась вдоль реки, в низине прилепившись как можно плотнее к воде. Вскоре выехали на окраину села: свернув на восток и доехав до кладбища, спусти- лись по улице мимо деревянных амбаров, которые строились ещё до революции, как и кирпичные купеческие магазины с чайной- закусочной, которые стояли в одном ряду за амбарами. Главная улица в самом центре села в этом месте делала изгиб подобие подковы. На одном конце этой подковы стояло двухэтажное зда- ние, в котором ранее было правление села, а теперь размещался сельский совет и больница. На другом конце бывший поповский дом: теперь там располагался сельский клуб. В самом изгибе под- ковы стояло три здания в прошлом церковноприходской школы и начальной гимназии: сейчас два из них пустовали, а в третьем бы- ла школа и изба-читальня. А напротив этих зданий в сторону бере- га реки располагалась большая площадь, в центре которой стояла церковь с позолоченными куполами. Сейчас эта церковь пустова- ла: окна и двери заколочены досками вокруг запустение и много- летние заросли бурьяна и побегов деревьев. От центра села улица уходила рукавами. Один рукав на восток, другой на запад. К тому же с обеих сторон деревни их окраины были прорезаны балками: на восточной окраине в особенности глубокой и в половодье пе- ребраться на противоположную сторону иной раз было просто не- возможно. Линейка с представителями власти въехала в просто- рный двор сельсовета. Кряхтя, все сошли на землю, стали проха- живаться по двору разминая затёкшие суставы. Ездовой взял за уздечки коней, не распрягая их, повёл к яслям, где в это время стояли кони, которые навострив уши, издавая ржание, толи при- ветствовали незнакомцев, толи наоборот проявляли недовольство ими. Жеребцы хоть и матёрые были, но видимо за дорогу подус- тали, потому не проявляли никакого внимания к своим собратьям, шли за ездовым покорно, опустив головы.

В тот же день: по дворам жителей отправили срочно весто- вых оповещать всех о срочном собрании на площади у сельского

клуба. Возле крыльца бывшего поповского дома поставили стол укрытый красной материей, принесли лавки и красное знамя, взятое в сельсовете. Собравшийся народ на площади теперь сто- ял лицом к столу, где восседало начальство, а спиной к церкви, иные заметив такое кощунство, тихо возмущались, говоря, что сделали они это умышленно, но скорее всего начальству было не до таких мелочей и получилось это просто случайно. В самом сельсовете долго не совещались, можно сказать, что не присев даже за стол, прямо на ногах вынесли решение: «Антимонии не разводить! Брать быка за рога и всех поставить перед фактом! Голосистых и неблагонадёжных арестовать, посадить на отдель- ный транспорт и под охраной препроводить в райотдел милиции, чтобы другим неповадно было!..». Стоявшая толпа людей про- должала гудеть, когда, наконец, встал с лавки председатель сове- та, постучал по графину с водой чем-то железным и объявил:

— Прошу тишины!.. Сейчас перед вами выступит представи- тель районного комитета нашей Коммунистической партии ве- ликого вождя товарища Ленина!..

Он ещё долго зачитывал все эти надоевшие всем лозунги и имена вождей, назвав таки в конце фамилию выступающего представителя власти.

— Граждане сельчане, — выкрикнул тот на всю площадь, — выполняя решения съезда нашей великой Коммунистической партии и волю всего народа, а так же стремясь к тому, чтобы жизнь вашу сделать как можно лучше и цивилизованней район- ный комитет компартии вынес постановление. От — ныне на территории вашего поселения будут созданы, как ранее и пла- нировалось и неоднократно доводилось до вашего сведения два самостоятельных кооперативных хозяйства. Хотите вы этого или не хотите решение так или иначе будет претворено в жизнь. Ваше село с сегодняшнего дня делится на две части — вот по центру села, где мы сейчас и находимся вот через эту самую площадь. Западная часть будет входить в состав колхоза под на- звание «Красная Армия» — к этому хозяйству будут относиться

хутор Байдачный и хутор Нижняя Глебовка. Восточная часть села войдёт в колхоз «Пролетарий» — к нему присоединятся хутора Поповка и Цун-Цун. В созданных коллективных хозяйствах вам предстоит избрать на основе свободного голосования подняти- ем руки, но с рекомендации актива сельского совета своего председателя колхоза, учётчика и завхоза. В ближайший день — можно сказать, что с завтрашнего дня будут определены места для животноводческих хозяйств, а также места для сельскохо- зяйственного инвентаря. В эти места вы будете обязаны свести свою живность, исключая птицу и снести инвентарь у кого какой имеется. С этого дня работать станете сообща как на земле, так и возле скота. На всё прочее, как говорится, на раскрутку и упо- рядочивания этих дел вам даётся ровно неделя, считая с этого часа. Предупреждаю всех во всеуслышание, что всякий саботаж, уклонение от поставленной задачи партией и советской властью будет рассматриваться как злостная контрреволюция, с после- дующими последствиями. Такими элементами, которые будут вставлять нам палки в колёса, партия и народ нянчиться не бу- дут, для этого имеются органы ОГПУ.

Особо хочу довести до вашего сведения, что в других ста- ницах и сёлах вот уже целых два года как их граждане с успе- хом трудятся во вновь созданных коллективных хозяйствах на благо нашей великой Родины. Ваше село не подвинулось в этом направлении ни на шаг, хотя к вам приезжали уже не раз. Потому и спрос с вас будет особый, потому как надежды, что у вас проснётся самосознание, у руководства района больше нет. Прямо ещё раз повторяю, хотите вы этого или не хотите вам придётся подчиниться власти — иначе, зачем мы тогда вообще есть! У меня всё! У кого есть прения, прошу на трибуну.

Толпа таила гробовое молчание. Немного подождав, под- нявшись из-за стола, председатель сельского совета спросил в толпу:

— Может у кого-нибудь вопросы, какие будут? Задавайте.

Народ ответил тем же молчанием. Тогда поднялся вновь секретарь и сказал:

— Ну, если вопросов нет, значит всё и всем понятно. Будем выполнять! Собрание считаю закрытым можно расходиться. Над толпой в мёртвой тишине нависло облако человеческих незри- мых единых мыслей как холодная безнадёжность, которая ви- тала над головами, была ощутима сознанием, но не в состоянии была проявиться, это почувствовали даже сидящие за столом представители власти. Народ какое-то время ещё стоял, молча уставившись сотнями глаз, в которых отражалась печаль и нена- висть в сидящих за столом начальников. Потом не спеша, так же храня молчание, стали расходиться. Последующие дни в дерев- не были необычные, то, что стало происходить, село не знало со дня его основания. Самым дефицитным и дорогим товаром вдруг стала соль. За ней ехали во все концы, платили не торгу- ясь, лишь бы купить и побольше. Народ резал скотину и солил её. Вначале резали втихую, чтобы кто меньше знал. Но уже че- рез два дня резали скотину никого, не опасаясь и не таясь. С лошадьми не знали, что и делать. Лошадь не зарежешь и не засолишь, как на грех и цыгане куда-то запропали, то хоть за треть стоимости продать можно бы было, а то хоть плачь! Были и такие, которые выводили в степь подальше, говоря ей на прощанье: «Иди дорогая, куда глаза глядят, может, лучшую до- лю найдёшь себе, чем в том колхозе…». Но к вечеру: глядит хо- зяин, а лошадь его уже дома по огороду шастает, тут поневоле слезу пустишь. Зарезать кормилицу семьи это не курице голову отрубить для семьи это трагедия, в особенности для женщин и детей, ибо повсеместно бурёнка в семье являлась полноправным членом той семьи. Её любили, жалели, ребятишки иной раз свой кусок хлеба ей отдавали и вдруг — зарезать!.. да хотя бы и отдать в тот же колхоз, что для них было одно, и тоже. Повсюду слыша- лись мольбы, стоны, слёзы и причитания, в особенности рёв де- тей, они никак не могли понять, зачем это их любимую коровку вдруг зарезали. Мужики, словно с ума сошли: утирая со лба ка-

тившийся пот вместе со слезами, убивали то, что ещё вчера с за- ботой и лаской лелеяли — своих кормилиц и питомцев. Председа- тель совета и его подручный актив с ног сбились, бегая по дворам и упрашивая жителей не делать этого. Хозяин, выйдя на середину двора, утирая слёзы, жалобно молвит: «Да я то что?.. мне, думае- те не жалко?.. Прихожу домой, а она чуть тёплая лежит возле яс- лей — болезнь какая-то, наверное — уж не обессудьте, сами по- страдали. Теперь и в колхоз то не с чем идти, хоть бы остальное не передохло!..». У всех ответ был один и тот же.

Наконец поняв, что все уговоры бесполезны председатель, взяв с собой четверть самогона и солёных огурцов, заперся у се- бя в кабинете и запил горькую. Мужики же справившись с этим чёрным делом — так они сами назвали его — запили с горя вме- сте с председателем. И теперь день, и ночь, под заборами они таскали друг друга за грудки, не понимая истинной причины свалившегося на них горя. Некоторые мужики пели песни, кото- рые переходили в горькие рыдания, ходили вдоль улицы по де- ревне, обнявшись, или гоняли жён, считая их виновницами во всём. Были и такие, которые просто напившись до чёртиков, спали в канаве или под забором. За эти дни случилось более де- сятка пожаров в деревне. Горели гумна и сараи. Пьяные хозяева сами их поджигали, с отборным матом говоря при этом: «Про- падать! так пусть уже всё пропадает, что горбом своим создавал всю жизнь!..». Двоих успели из петли вовремя извлечь. Вот, в такой красочной атмосфере рождалось два колхоза — «Красная Армия» и «Пролетарий» — правда, за самих крестьян почему-то никто не додумался вспомнить, когда придумывали эти назва- ния. Наступит день… и он уже недалёк, когда власть затаившая злобу припомнит им это, ибо таких вещей она никому не про- щает, потому что человеческого сострадания найти у власти вряд ли кому представится возможным. И тогда когда селян по- ставят поголовно на грань жизни и смерти — многие из них — где- то в глубине души своей пожалеют о том, что решились тогда на такой поступок вырезать скотину.

В тот день, когда собирали народ на собрание, Любовь Филипповна после окончания схода жителей села направилась домой. Дом её находился рядом, напротив площади, где стоя- ла церковь на отрезке одностороннего участка улицы, которая примыкала к речке. Шла и обдумывала то, что слышала минуту назад на площади. Для неё было вполне ясно как божий день, что в ближайшее время жителей деревни ожидает то, что она пережила ещё в начале двадцатых годов. Тогда это было пре- людией и коснулось лишь тех семей, у которых мужья и сыно- вья воевали против новой власти. В памяти всплыли те дни от- равленные скорбью и печалью: потерей мужа, равнодушием, а порой и враждебностью отдельных жителей села к таким как она. Вспомнила, как забирали с подворья скотину оставшихся лошадей и даже мелкую живность. После ещё не раз приходи- ли, увозя инвентарь и даже то, что было сломано и к делу не годилось. Последний раз ушли ни с чем: обшарив все углы и чердаки, на прощанье, сказав, что видимо, припрятала; отбор- но выматерившись и смачно плюнув на порог дома, удалились восвояси. На время оставили в покое, но когда стали выселять семьи явились вновь, теперь уже в новом составе: с бумагами и с представителем ОГПУ, который, одет был и выглядел как комиссар времён Гражданской войны он тут же пошёл осмат- ривать все закоулки. Любовь Филипповна вышла из дома вме- сте с детьми во двор. Шестилетнего Сашу, поставив спереди, плотно прижала к себе; дочери — четырнадцатилетняя Полина и старшая Луша стали по бокам её. Вся заявившаяся компания долго их рассматривала, не произнося ни слова, может быть, обдумывая, что с ними делать. Закончив осмотр двора и всех сараев, к ним подошёл тот, что в кожанке и при оружии. При- стально оглядев стоящих мать и детей, остановил свой взгляд на старшей дочери и спросил:

— Что у неё с глазами… она хоть видит ими? — на что, стояв- ший рядом председатель совета сказал:

— Да она с детства почти слепая.

В кожанке крякнул, сдвину на бок фуражку, почесал под ней и сказал:

— Немощных и убогих этих контриков… тащить в такую даль?.. Лишняя морока! По пути ведь всё равно подохнут, а если и выживут, то проку тоже от них никакого. Они и здесь недолго протянут. Пусть остаются. Так и запишите в протокол. Пошли дальше. Кто там у нас на очереди?

Последующие годы их двор селяне стали обходить сторо- ной, словно они чумные. Родня мужа — Квачёвы поголовно за родню считать перестала. Один лишь Федя Квачёв племянник мужа Любовь Филипповны носа не воротил, ибо хоть и жил он бедно, но и новую власть не жаловал. С годами, Фёдор обзаве- дётся многочисленной детворой в десять человек — и все девча- та, и до последнего будет держаться статуса единоличника, за- нимаясь столярным делом. Двадцать второй год Любовь Фи- липповне даже вспоминать страшно, как только выжили? этого она не может объяснить даже самой себе, каждый раз вспоми- ная, говорила при этом: «Значит, так Богу угодно было. И если бы не отец с братом Бережные, то, скорее всего в тот год и Бог не помог бы — не выжили бы…».

В это время Любовь Филипповна дошла до калитки своего двора, прервав воспоминания, обернулась лицом на церковь, ста- ла креститься, просить Бога сохранить и помиловать их рабов божьих простить грехи их земные, уберечь и спасти хотя бы детей от той беды, которая уже стояла на пороге села. После пошла ми- нуя крыльцо на задний двор, где у кормушки стояла привязанная корова, подошла к ней и, обняв за шею, стала приговаривать:

— Вот и расстаемся мы с тобой кормилица ты наша. Завтра я сведу тебя к чужим людям. Ты уж прости меня грешную, не по своей воле отдаю тебя. Ты выкормила моих детей, спасибо тебе, милая.

Уткнувшись лицом в шею бурёнки, она долго и горько плака- ла. Корова, перестав жевать, повернула голову в сторону хозяйки и стала смотреть на неё, может быть, чувствуя, что хозяйке сейчас

плохо. Утром, когда по всему селу резали скотину, она, взяв за на- лыгач свою бурёнку, двинулась через площадь в сторону сельского совета. Войдя во двор, привязала корову к кормушке, где стояли лошади, и направилась в здание. В кабинет председателя вошла без стука, а войдя без всякого приветствия, лишь сказала:

— Корову вам привела. Забирайте! Есть ещё телёнок и три ярки приведу и их. — Чего ты её сюда притащила?! Куда я дену твою ко- рову?! Не видишь, что творится в деревне?! Всё ты лезешь — попе- рёд батька в пекло! Не до тебя сейчас и твоей коровы! Потом при- ведёшь, когда будет куда. Надо ещё построить базы и коровник. Вот завтра и выходи на общественные работы. Будем разбирать старые амбары и коровник строить. Церковь тоже придётся разо- брать… — всё равно пустует. Строить-то надо с чего-то.

— Как, церковь?! Кто же решится на такое?!

— А кто вас спрашивать то будет?!

— Это же большой грех! Нельзя такое делать! Бог не простит! Её строили ещё наши прадеды, они за такое кощунство не раз в гробу перевернутся!

— Так! Знаешь, что? Иди ты со своим Богом куда-нибудь по- дальше! Не до тебя сейчас и корову свою забирай!

Любовь Филипповна более ничего не сказала, молча, поки- нула кабинет председателя, вышла во двор и, подойдя к яслям приговаривая, стала отвязывать корову:

— Пойдём, моя дорогая домой, видишь не до тебя им, пожи- вёшь ещё немного дома в таких делах и день дорог. Ведя корову, обратно домой, на площади перед церковью остановилась, за- драла голову к верху, стала смотреть на крест на куполе и мо- литься.

Общественные работы, о которых говорил председатель, не начались ни на следующий день, ни в последующие дни. Но ка- ждое утро Любовь Филипповна в обязательном порядке прихо- дила к зданию сельского совета. Видимо, когда председателю она совсем надоела, он с опухшей мордой от беспробудного пьянства нагрубил ей:

— Чего ты всё ходишь?! Тебе что, больше всех надо?! При- крыть нутро своё кулацкое хочешь?! Думаешь, я не вижу, что ты контра, как и муж твой, покойный! Как вы уже мне все надоели, вас бы подчистую ещё тогда спровадить подальше в Сибирь на- до было, тогда бы и тут поспокойней было. Всё это из-за вас, та- ких как ты!.. ну недолго вам осталось смеяться, возьмёмся за вас в ежовых рукавицах, в баранку согнём!

Плюнув ей под ноги, он удалился. С этого дня она перестала ходить к сельсовету и лишь когда уже начались работы по строительству подворья для животных, спустя время она всё- таки отправилась на общественные работы.

Одно колхозное подворье решили расположить на юго- восточной окраине села, второе на юго-западной оконечности. Церковь: материал для строительства решили поделить попо- лам на каждый колхоз поровну, правда как это сделать, чтобы друг друга не обидеть, сколько голову не ломали, так ни к чему вразумительному и не пришли. Предлагали и такой вариант — считать каждый кирпич и каждую доску, на что председатель сказал, что таким Макаром мы не построим не то, что до зимы, но и до второго пришествия Христа. Один шутник дополнил сло- ва председателя: «Вот как раз то, что надо, он же Бог и церковь его, поможет хоть разобрать».

— Богохульник! Чтоб ты в тартары провалился за такие сло- ва! — послышались возмущённые голоса присутствующих. Лю- бовь Филипповна в первый же день заявила, что церковь ло- мать не пойдёт, даже если её сейчас же на месте расстреляют. На что председатель ухмыльнувшись, ответил, что с этим делом никогда не поздно, шлёпнуть всегда успеем, а разобрать ваш храм, как вы его называете, и без тебя разберут, было бы что разбирать.

Глебовке, как будто на роду было написано изначально на две половины разделённой быть. Главная улица, пронизываю- щая село с востока на запад в центре села прерывалась изогнутой подковой. Каждая окраина подпиралась балками, за которыми

стояли ветряные мельницы, на каждой окраине был свой фрук- товый сад, где произрастали деревья, порой ещё посаженные первыми поселенцами. Теперь по окраинам строилось по одно- му колхозному подворью. Теперь казалось — всё было поровну, оставалось лишь сам колхоз создать. Однако спустя десятилетия, когда давным-давно колхозы объединят в одно хозяйство и на- зовут его по новому «Восходом» — память сельских жителей о том давнем времени никуда не исчезнет. По старинке будут про- должать называть каждую часть села: «Красной Армией» и «Про- летарием». Есть парадоксальный факт в истории этого села, о ко- тором мало кто задумывался, и не сказать о нём было бы нашим упущением. Пройдут годы, минут десятилетия, на смену придут

«Лихие девяностые». Первыми разорятся и лягут — рассыпятся в прах самые богатые и знаменитые совхозы и колхозы — «Мил- лионеры» — так называемые, те, которые когда-то так легко и бы- стро вписались в новые веяния. Лишь колхоз «Восход» будет сто- ять до последнего, как когда-то стояли их далёкие предки, проти- вясь созданию этих колхозов. Колхоз «Восход» будет отбивать атаки до тех пор, пока его совсем до нитки не разорят и выбора уже не будет, только тогда он прекратит своё существование. По- томки тех, кто помимо своей воли столь трагически создавал это хозяйство, будут до последнего отстаивать его, не подозревая, что отстаивают тысячи раз проклятое их прадедушками и праба- бушками хозяйство. Это очень напоминает отдельные случаи по- следней большой войны. В том тяжёлом для страны сорок пер- вом были случаи, когда в одних местах командующие генералы сдавали армии, в то время как в других местах, всего взвод дер- жал оборону против целой немецкой дивизии до последнего бойца и по несколько суток подряд. Они — эти поистине безвест- ные герои даже не подозревали о том, что далеко в тылу давно уже вражеские войска, а их попросту предали. Первые паломни- чества в Глебовку новоявленных «демократов» оканчивались ни- чем, как только народ не уговаривали — всё впустую. Как и тогда в

начале тридцатых годов соберут народ на сход и будут петь ту же песню со счастливым концом, только как бы навыворот. Оказы- вается!.. тогда поступили не правильно, создав так называемые колхозы, потому теперь их следует уничтожить, потому как жизнь

— оказывается — получилась не совсем счастливая как планирова- лось. И если это сейчас сделать!.. то тогда уж точно заживёте лучше, чем в Раю. А скотину и на этот раз под нож пустят: только уже не жители села, а само руководство района посодействует этому: вначале обанкротив хозяйство, а потом за «долги» — соз- данные ими же вырежут скот, чтобы — «погасить их» — только не- известно в чей карман. Последний из могикан как последний за- щитник Брестской крепости — последний председатель колхоза

«Восход» — Анатолий Сердечный. Именно он будет отстаивать до конца то, что когда-то было чуждо селянам, а так же его дедам и прадедам, но всё-таки создано было таким неимоверно тяжким трудом и со многими жертвами, что, в конечном счёте, способст- вовало тому, что селяне выжили в те тяжёлые страшные времена. Даже когда встанет угроза жизни Анатолию Сердечному он и то- гда не отступит, потому как, все жители с ним станут едины. Кста- ти, что-то подобное, когда народ вставал единым в помыслах со своим начальником — в истории случалось не раз, но и не часто, таких случаев единицы. Теперь та же власть, но уже переверты- шей вчерашних «коммунистов» явилась вновь разрушить соз- данное и жизнеспособное хозяйство.

Но!.. — это будет ещё не скоро и к нашей героине рассказа, которая ещё под потолком хаты в люльке качается, вовсе не имеет никакого отношения. Тогда в тридцатом, как власти не хотелось свершить сплошную коллективизацию в деревне всё- таки остались и единоличники, как говорится — на свой страх и риск. Скотину свою они не резали тогда в те злополучные дни, и сдавать никуда не собирались. Обрабатывали свои мизерные наделы и продолжали жить прежней жизнью. Будь, что будет! Власть пока их терпела, при этом обложив непосильным сель-

хозналогом. Народ в иных случаях становится упорный, потому, скрепя душой и сердцем лез из кожи вон, но не сдавался, про- должая вести единоличное хозяйство. Может быть, в будущем всё и обошлось бы как-то более благополучно, если бы не засу- ха и неурожаи тридцатого и последующих годов. Они то — эти годы: траурной лентой подвели чёрную и жирную черту в жизни крестьян, в том числе и всех жителей села Глебовка. Лето стояло засушливое: жара спасу нет, с востока дует изо дня в день ги- бельный суховей, уничтожая на корню то, что могло спасти лю- дей. Осенью, когда колхозы и единоличные хозяйства должны были рассчитаться с государством, вдруг выяснилось, хотя это заранее все знали, что хлебозаготовки выполнены лишь на треть. Государство требовало зерна, чтобы прокормить города и за валюту продать зерно за границу, потому как без валюты ин- дустриализацию в стране не осуществишь. И продать кроме зерна нечего было. Началась новая компания по изъятию зерна у населения. Из райцентров выдвинулись сформированные бри- гады усиленные работниками милиции и представителями от ОГПУ. Поставленная задача гласила: «Зерно найти! Изъять! Еди- ноличников раскулачить и сопроводить в Сибирь! самых злост- ных расстреливать на месте!..» Среди единоличников было много таких, которые всю жизнь мечтали иметь свою землю и работать на ней: выходцы из самых в прошлом бедных семей. Имея происхождение из беднейшей прослойки общества, кото- рые по праву новой власти имели все преимущества, они в од- ночасье превратились: «в злостных врагов советской власти» — по истине — это нонсенс. Получалось, что народ и власть на деле по разные стороны баррикад и ровным счётом ничего не изме- нилось. Скорее всего — это аксиома — незыблемый закон жизни человеческой: так было всегда и никогда не будет иначе, всё остальное — это тщетность!

ГЛАВА 3

Тысячу лет власть обещает народ накормить и обеспечить им достойную жизнь, а воз и поныне там. Вступив в колхоз, сельские жители лишились земельных наделов, и только при- усадебные участки — огор