Оглавление

Стребков Александр Александрович
На закате
роман

2020 г.

ББК 84 (2Рос) 6

Стребков А. А. С 84

С 84 На закате. Роман. / А. А. Стребков.

ББК 84 (2Рос) 6

Стребков Александр Александрович родился в 1950 году на Кубани, в селе Глебовка, Кущёвского района. За свою жизнь сменил немало про- фессий, о которых подробно рассказано в романе-миниатюр «Калей- доскоп».

Ранее были изданы в микротиражах и за счёт автора: роман-хро- ника «Курай — трава степей», который рассказывает о периоде кол- лективизации и последующих тяжелейших годах, как для всего народа страны, но и в особенности, для сельских жителей. «Жить за- прещено» — произведение, рассказывающее о временах лихолетья Ве- ликой Отечественной войны, где главный герой проходит ад в за- стенках немецких концлагерей смерти, а вернувшись на Родину, на

его долю выпадает участь изгоя. «Жизнь — жестянка» — в 2-х книгах, роман написан с иронией, в лирическо-юмористическом соцреализме, начала 70-х годов. «Не потеряй себя» — роман сентиментальный, с

фрагментами юмора и к тому же автобиографический, охватываю- щий всего четыре года юности автора. Роман — «В сумерках ни- щеты» написан в сатирическом жанре и переносит читателя во вре- мена Горбачёвской «перестройки», книга дополнена рассказами из цикла к роману «Жизнь — жестянка». А вот роман «На закате», с ко- торым вам предстоит сейчас познакомиться, является первой ча- стью и предтечей всех тех событий, о которых уже, в заключитель- ной части, рассказано в романе «В сумерках нищеты». В книге под названием «Калейдоскоп», издание почти нулевое, читатель знако- мится с мыслями, взглядами, воспоминаниями и миниатюрами из жизни самого автора и его близких, для которых он и предназнача- ется.

НА ЗАКАТЕ. Роман

…В стране волоокой, где крыша течёт, но время повёрнуто вспять,

где каждая сука открыла свой счёт и даже имеет печать,

где ныне у вас миллион на счету, а значит, не мне вас судить,

я вам предъявляю свою нищету:

извольте мне всё оплатить…

(Эвелина Ракитская)

Бог не выдаст — свинья не съест.

Заголовок, с которого хотелось бы нам начать свой рассказ-исповедь вам, читатель, на первый взгляд, ни о чём не говорит. Однако в употреб- лении часто людьми повторяемый, и между прочим, является довольно старым изречением, как и само человечество с его скандальным языком и которое очень даже любит поедать тех самых свиней, при этом говоря о них с явным пренебрежением и брезгливостью. К тому же — это выраже- ние олицетворяет одну из самых мрачных сторон пагубности человече- ского существования на земле, и главенствует во всех его бедах: порождая зло, навлекая несчастья на жизненном поприще, на его бедную голову:

«…Сопишь в две дырки, и дальше сопи!..». Само собой разумеется, что в том бульоне людского общества-общепита, для отдельно взятой лично- сти, в котором он варится, всякое возможно. И не стоит греха таить и

лукавить, потому что человек, прежде всего враг самому себе. И тот — Ад, который длится уже тысячелетиями на Земле — он сам себе и устроил! По- лучается, что Ад — в нём самом, — сам дьявол, внутри человека сидит!.. И когда мы, к примеру, начинаем смотреть на всю эту суету человеческую с высоты сегодняшнего дня, как исполнения законченного акта, притом не- предвзято — как бы сторонними глазами — на первом плане у нас вырисовы- вается и на наших глазах предстаёт, конечно же чаще всего образ — Гого- левского «Ревизора» во главе Городничего, а уже за его спиной, выгляды- вает морда суслика, Хлестакова, с остальной, подобной ему, братией. На деле и в повседневности — в глазах обывателя — чаще всё выглядит при- стойно. Люди то — от природы, к нашему прискорбию и к великому сожале- нию, в большинстве своём коварны и двуличны…

Это же надо так умудриться!.. За столь короткий срок, переплюнув по срокам и по разрухе даже Великую Отечественную войну 41-45-х годов: раз- валить, растащить, обмарать, оклеветать и разрушить всю экономику до основания, и такую великую державу, как СССР!.. Сердце кровью облива- ется, а черти, тем временем, на том свете — не поверив и схватившись за голову — всполошились, ибо об этом они мечтали последние лет триста с лишним, сидя в креслах лондонского Парламента и американского Сената. А тут, на тебе!.. без всяких напряг!.. кучка каких-то полоумных чиновни-

ков-«коммунистов», высокого ранга: два раза дунули, три раза плюнули, и нет страны!..

(Выше сказанное — это устоявшиеся взгляды, впечатления и выводы,

прежде всего, Луки Мудищева, который в дальнейшем, эпизодически, ста- нет появляться у нас на страницах, впрочем — это и мнение широких масс населения, с чем автор, возможно, не во всём и согласен будет. Скандаль- ные эти высказывания, жалобы, возмущения и крик души, взяты из интер- вью у обычных граждан на улицах города Ростова-на-Дону, а также на зем- лях российских — в рассаднике Иваново-вознесенских ткачих — в городе Сукон- ном, Московской области.)

* * *

Иван Ильич Побрякушкин, являясь уже пятый год подряд директором но- сочно-чулочно-трикотажной — в народе «дунькиной» — фабрики «Красный вымпел», того самого рассадника «ивановских» ткачих, — не будем клеветать

на человека и брать грех на душу, — от всяких пороков, в извращённой форме, был далёк, о чём мы выше сказали. Но и не застрахован вовсе был, вопреки тому, что всё-таки был хозяйственник…

В эту минуту, пока мы гусиным пером, макая его в пузырёк с чернилами и близоруко вглядываясь, при тусклом свете настольной керосиновой лампы, карябали вам вступление, за спиной автора стоял Лука Мудищев и тыкал

своим корявым пальцем в пергамент рукописи, при этом ещё и скептически насмехаясь, давал глупые советы. А, вчера, да будет вам известно, керосина мы так и не смогли достать и пришлось кропать при свечке. Так вот. Директор Побрякушкин, хмурый, как грозовая туча и злой, как последний побирушка

или голодный портовый грузчик, сидел за своим столом, запершись в своём личном кабинете и никого не принимал, а секретарше Софочке приказал о нём на время забыть. Блуждающий его взгляд перескакивал с одного пред- мета на другой, которых в его кабинете имелась прорва, напоминая нам ан- тикварную лавку: призы и всякие кубки по спортивным достижениям, гра- моты и вымпелы, значки и просто скульптурки, поделки, картинки и осталь- ная атрибутика, которой грош цена и не перечесть, а проще сказать, — и нахрен всё это никому не нужно. Иван Ильич подолгу смотрел в окно, за кото- рым хлестал дождь со снегом, а водянистые снежные комки плавно и будто бы сопли сплывали вниз по стёклам. И в эти занудные минуты у директора

стоит на душе смертная тоска, хоть иди, да вешайся, или под машину бро- сайся. Не умолкая и неугомонно, на всю улицу, надрывно, где-то гудела си- рена скорой помощи, напоминая смертным: чтобы не забывали о том, что

жизнь не такая уж и весёлая штука, и тем более не длинная. В эту минуту слу- шая её завывания, Побрякушкин, нечайно подумал, что было бы лучше всего, если бы она — эта скорая помощь — сейчас бы взяла и увезла бы его: да куда- нибудь подальше, в какую-нибудь глухую деревенскую больницу, чтобы и с

собаками найти не смогли. В душе всё больше росла та самая тоска и мелан- холия приправленная депрессией, помноженная на уязвлённое честолюбие, навевая гадкие предчувствия предстоящих событий. Сейчас его судьба была похожа, словно на его кипельную постель, на белые простыни, кто-то умыш- ленно плеснул целое ведро дёгтя…

Всего-то две недели назад… И как же всё прекрасно складывалось!.. Име- лись все предпосылки, что вскоре заберут его в главк, а на его место уже и кандидатура подыскана. В канун нового 1982 года успели отчитаться о пере- выполненном плане готовой продукции, которой под потолок забиты все

склады, — девать уже некуда! С улыбками на лицах и поздравлениями готови- лись получать премии за честно отработанный год, а в Новогоднюю ночь… О, бог ты мой!.. о ней только с ностальгией в душе вспоминалось. Даже, Анаста- сия Алексеевна, экономист из планового отдела, по пятам которой целый год Иван Ильич ходил, потеряв уже всякую надежду, сдалась наконец-то. Да

прямо в ту новогоднюю ночь! Да прямо под бой курантов! За полчаса до них, сама взяла его за локоток и увела по срочному производственному вопросу в отдельный кабинет — «на пятиминутку», которая вылилась в целых полчаса, но свидетели — хождения налево — говорили, что в два раза больше. И по этой самой причине, весь дальнейший график интимных общений полетел к чёр- товой матери, ибо у Ивана Ильича, был запланирован сеанс близкого кон- такта с новенькой Ксенией-модельером, а сил уже никаких не оставалось. А ведь уговорено всё было с ней заранее, а теперь: хоть сквозь землю прова- лись и даже в глаза ей стыдно смотреть. Беда, говорят, одна не ходит: дома у Ивана Ильича положение не в лучшую сторону. Просочились слухи, что его

жена, Фаина Соломоновна, узнав о его похождениях, а может лишь прикры- ваясь этим, в отместку затеяла свою тайную закулисную игру на любовном фронте. Но люди говорят, да и сам Иван Ильич вывел такое решение, что его жена Файка от рождения такой ненасытной на свет появилась. Женщина она была красивая, хотя уже и бальзаковского возраста: стройная, и даже, можно сказать, не кривя душой, обворожительная и к глупышкам явно не относи- лась, но и лукавством на фундаменте чисто женского коварства обделена не была. Вертелась в кругах интеллигентного бульона изобразительного искус-

ства, являясь художником-искусствоведом. Но если бы, да только это!.. На трикотажной, чулочно-носочной фабрике, катастрофа! В голове не укладыва- ется! Но, дебет с кредитом за весь прошлый год, за который уже отчитались высокими показателями и как выяснилось сразу после нового года — не схо- дится на все восемьдесят процентов — в сторону минуса! И по сути, получа- лось, что предприятие — вся фабрика — не только не рентабельна, а давно должна бы была объявить себя банкротом. После чего надев суму через

плечо, пойти по-миру, правда, если бы она находилась где-нибудь в капита- листической стране. В стране «развитого социализма» — такого слова, как

«банкрот», вообще в словарном лексиконе не существует: то слово предна-

значено для буржуинов. Но это ещё не значит, что погладят тебя по головке и не поставят раком головой в сторону входной двери. И виноваты во всём

этом, — будь они трижды прокляты!.. — женские колготки, на изготовление и производство которых весь прошедший год задействованы были те самые

восемьдесят процентов производственных мощностей. Всё это, подобно

страшной силе урагана, поселило в душе директора Побрякушкина отчаянье, и казалось, что скоро доконает бедолагу и доведёт его до упомрачения, а то и до кондрашки…

В горьких раздумьях, Иван Ильич по запарке не заметил, как и время проле- тело, когда неожиданно — по селектору — голос секретарши Софьи, будто кула- ком ему в морду, вывел его из раздумий.

— Иван Ильич, извините, что пришлось потревожить вас. Рабочее время за- кончилось, если вы позволите, могу я удалиться?..

— Да, да, Софья Давидовна, можете быть свободны, а я еще немного порабо- таю… — сказал хриплым, упавшим голосом Побрякушкин и выключил тумблер селектора, а настольную лампу включил.

Домой Иван Ильич прибыл поздно. Вполз в квартиру, как будто его избили минуту назад на улице злые и пьяные хулиганы: со стороны гостиной, из те- левизора, слышалась мелодия передачи спокойной ночи малыши — «… Спят усталые игрушки, книжки спят… Одеяла и подушки ждут ребят…», а на пороге в прихожей, вместо жены, его встречала интеллектуально-разбитная тёща, Инесса Остаповна, которая с подхалимской улыбочкой на лице, пряча змеи- ное жало в своей гадючей глотке, язвительно, спросила:

— Я извиняюсь, но поздновато вы как-то, Иван Ильич, уже половина деся- того… — случилось на работе что, или что-то сугубо личное?..

— А, Фаина, где?.. — спросил зять, предпочитая не отвечать на каверзный во- прос тёщи.

— Она разве не звонила вам, что уезжает в Москву, в Третьяковку, на вы-

ставку картин авангардистов, которых в своё время Хрущёв разогнал по под- валам, а некоторых и за сто первый километр?..

— Впервые слышу об этом, — сказал равнодушно Иван Ильич. Снял с себя

пальто и небрежно кинул его вместе с шапкой и шарфом на стул, тем самым принуждая тёщу поухаживать за ним и водрузить вещи на вешалку. Инесса Остаповна, словно наперёд оправдывая поступок дочери, стала пояснять:

— Она утром получила телеграмму — приглашение на выставку в Третьяков- скую галерею, как эксперта — вот второпях и отбыла. На сколько дней, она и сама не знает…

— Да что вы, Инесса Остаповна, передо мной отчитываетесь?!.. тут своих дел

— не продохнуть!.. Как-нибудь самому бы выкарабкаться из того дерьма, в ко- торое фабрика вляпалась…

— Что?.. если, извиняюсь, это не секрет, и насколько это для нас серьёзно?..

— спросила тёща.

— Хуже бывает, Инесса Остаповна — это, когда уже несут тебя на кладбище, а спустя время заколачивают крышку, после чего с гулом падают земляные комки на гроб, а ты в это время лежишь в нём и внимательно слушаешь, кто сколько бросил горстей земли, и что сказал при этом…

— Да будет вам меня пугать, Иван Ильич!.. Вы не темните, ибо мой покойный муж Соломон, в таких случаях говорил так, — что в первую очередь не стоит

подвергаться тем чарам и панике, которые наваливаются в день и час при- хода беды. Вздыхать и грызть ногти, взъерошивать и рвать на своей голове волоса, да ещё при этом и кусать до крови губы — это не выход, из сложивше- гося положения. Кругом льстецы, подлецы, жулики и подхалимы, а с ними на их языке и разговор надо вести…

Продолжая воспитательную речь и со стороны наблюдая за зятем, Инесса Остаповна принялась накрывать ужин на стол, а Иван Ильич, пройдя в гости- ный зал и усевшись в кресло, откинув голову на спинку, уставил взгляд в пото- лок. На приглашение к столу, ответил отказом, после чего, тёща, стоя на по- роге с бутылкой армянского пятизвёздочного коньяка в руках, и вероятно в душе опасаясь за дальнейшее благополучие всей семьи, постучала ногтем по бутылке и в приказном порядке, выкрикнула:

— А ну марш за стол, страдалец!.. нюни он распустил!.. — щас я немного тебя буду лечить и на путь истинный наставлять, а то я смотрю, с таким настрое- нием ты нас по-миру пустишь!.. А мне на старости лет придётся под-церквой милостыню выпрашивать или в старческой богадельне последние свои дни коротать…

После первой стопки выпитого коньяка у Ивана Ильича и аппетит появился, а где-то между третьей и четвёртой развязался и язык, и он неторопливо стал рассказывать, вводя в курс дела продвинутую в торгово-финансовых махина- циях тёщу, по поводу сложившейся на фабрике предгрозовой катастрофы.

Инесса Осиповна тем временем не теряя попусту драгоценное время, не умолкая, принялась наставлять зятя на путь истинный:

— Ты, Иван, этот консерватизм и партийный демократизм со всяким галюно- ванинизмом, откуда выглядывают гадючьи головки, выбрось к свиньям соба- чьим на помойку!.. Это я тебе советую от всего чистого сердца, имея за пле- чами большой жизненный опыт за четверть века работы в должности глав-

ного бухгалтера на оптовой базе горторга. Всех своих замов и помов, которых у тебя там чёртова дюжина — всех до единого, до последнего занюханного

счетовода: да в бараний рог их! да рылом их прямо в грязь!.. а то получается,

что они тебя носом в сотрир!.. Святого из себя не строй!.. Мне дочь говорила, что ты через-чур честный, как я погляжу, а вот на таких, как раз и воду возят, и выезжает всякая шушера в рай!..

Иван Ильич, пока говорила тёща, тем временем успел пропустить ещё па- рочку стопок коньяка. Налил в рюмку очередную порцию, сбившись уже по

счёту какая она, вдруг поднял над столом руку, будто бы собираясь произно- сить торжественный тост, а в другой руке держа вилку с наколотой на ней

большой сарделькой, которую тёща на сковороде поджарила до румяности; осоловевшим — до-о-обрым таким взглядом глядя на Инессу Остаповну — громко, как обычно говорил на трибуне, принялся выплёскивать из себя нако- пившуюся жёлчь:

— Уважаемая, Инесса Остаповна, я тронут от всего сердца и всей не безгреш- ной своей души вашей заботой обо мне, вашими переживаниями, правиль- ными взглядами на сложившееся положение и вашими высказываниями. Ни- жайше признаюсь, что я сел в лужу, но богом клянусь!.. я у государства ни ко- пейки не украл!.. Да-а!.. получал всякие там премиальные, прогрессивные и прочие надбавки и доплаты, но я их себе не начислял! и указаний таких на

этот счёт не давал!.. Не спорю, что много там было и незаконного, но я-то не сидел сложа руки, а горбачил и тянул воз за троих!..

— Ты вот что!.. — прервала его речь тёща, — то, о чём ты сейчас пробубнявил, то лучше всего навеки забыть! Ты смотри в завтрашний день: что и с чего начинать надо выправлять положение, пока дело до прокуратуры не дошло. Прежде, чем тебя законопатят в одиночную камеру — успей десяток своих по ним рассажать, вот тогда, гляди, и появится у тебя шанс остаться на воле…

— Я вас понял, Инесса Остаповна!.. В понедельник, я из этих, мазуриков, сде- лаю из них святых праведников-угодников!.. Это же уму непостижимо!..

склады забиты продукцией, гоним по два плана за каждую смену, оптово- торговые базы отказываются брать, а они мне втюхивают, что всё у нас в луч- шем виде…

— Коварство всегда таится на самом донышке, не забывай об этом, зятёк!.. На что, зять, с пьяной физиономией раболепства на лице, прогнусавил:

— Если бы вы знали, дорогая моя тёщенька, как мне приятно вас видеть, а тем более слушать ваши умные речи…

А далее Иван Ильич, уже заплетающимся языком, стал грозить врагам своим фабричным:

— Я им засранцам покажу!.. Я обещаю вам, Инесса Остаповна, что сам выка-

рабкаюсь из этого дерьма… — а их — уродов этих — законопачу в бочку и сургуч- ную печать прилеплю…

— Ну, дай-то бог!.. Прости меня, господи, чтоб мне век ещё жить и с такими делами больше не встречаться. Иди уже, наверное, да ложись ты спать, а то всё равно в голове ничего не задержится. Впереди два выходных: ещё успеем детально всё обсудить…

В тот день, когда наклюнулись и стали разворачиваться эти события была пятница, а впереди два законных выходных дня, что по советскому трудо- вому законодательству предусмотрено и применяется неукоснительно на деле. Суббота и воскресенье прошли для Ивана Ильича в относительно спо- койном режиме. Порой, всего лишь искоркой в голове возникала мысль о

жене Фаине, которая в это время где-то пропадала в московской гостинице, и как подозревал Побрякушкин, одиночеством вряд ли там страдала. В мыслях рисовался образ бородатого, а то и заросшего волосами по самые глаза и уши, как Карл Маркс, Файкиного поклонника — художника-авангардиста. В эти минуты, как подумал обманутый муж, где-то в номере московской гости-

ницы, сдвинув до кучи две односпальные кровати, но, не исключено, что они пристроились посреди номера на коврике, ибо знал об этом не по наслышке, а из личного опыта, его жена погрязла в плотских утехах прелюбодеяния. И вот сейчас, в то время, когда он страдает от предстоящих больших неприятно- стей на его фабрике, они — эти два существа, в виде двухслойного сдобного

пирога, без начинки, проводят — даже стыдно об этом подумать — телодвиже- ния, которые на глазах у людей обычно производят животные, а чаще всего собаки, когда люди предпочитают отворачиваться, а вот собакам почему-то

не стыдно. Странно… — подумал в эту минуту Побрякушкин, — а почему людям стыдно?..

В воскресенье, Иван Ильич, встряхнув головой, выпил пару рюмок коньяку с вновь распечатанной бутылки и постарался выбросить из головы эти пош- лые и навязчивые мысли о жене, ибо завтра предстоял гораздо серьёзней эк- замен на выносливость нервной системы, а значит, и всего его здоровья в це- лом. Происшествие, которое нежданно негаданно свалилось на заштатный

подмосковный городишко Суконный, основанный ещё Саввой Морозовым,

было подобно невидимой человеческому глазу эпидемии гриппа и располза- лось по всем закоулкам города, забираясь в каждую семью и в кабинеты начальников. Да и вообще: подобных городишек вокруг Москвы было зава- лись, порой в них даже запутывались, но каждый, даже самый захудалый и

зачуханный, имел свой фирменный знак, гордился этим и занимался своим и

только ему присущим делом. К примеру, Гусь-Хрустальный изготовлял каких- то там гусаков из хрусталя, а может быть, ещё курями и утками разбавлял

свой суррогат, но хрусталь на ноги-то, тем более на задницу, — не натянешь!.. Потому, с нашей точки зрения, в городишке Суконном благодаря текстилю, сукну и всяким там тряпкам, которые: плелись, прялись, шились и вязались, всё это являлось гвоздём всей жизни в городе и надеждой в будущем всего потомства. Сунонно-носочно-чулочная фабрика в городе являлась для жите- лей городка — подобно дойной коровы для бедной многодетной семьи.

Сложно было найти в городе семью, в которой кто-нибудь из её членов не ра- ботал бы на этом предприятии, потому и случай поневоле задевал и давил на затылок всех поголовно. В те дни, как перешёптывались богомольные, в про- шлом исчахшие за ткатскими станками, старушки, сидя на лавочках у подъез- дов домов и в многочисленных сквериках в черте города: говорили, что во всех церквях в округе Москвы, на иконах святые угодники поникли взором. А у некоторых — отмечено было старушками — они пустили слезу. Слухи злове- щие и пугающие — из уст в уста передавались шёпотом — что со дня на день всё начальство фабрики пересажают по каталажкам, а саму фабрику, из-за её

убыточности, навсегда закроют, а горожанам прикажут расходиться, — куда глаза глядят, на все четыре стороны! Многие, конечно, в этом сомневались, — а напрасно!.. Те, кто это говорил, будто в воду глядели, предрекая впереди

судьбу города, но до тех мрачных времён ещё надо было прожить более де- сяти лет, и как покажет практика, многим это окажется не по силам. Сейчас стоял злободневный вопрос, как и во все прошлые века по всей России,

судьба завтрашнего дня: что делать?.. и, быть или не быть?!..

Стояло хмурое утро понедельника. Тучи, чернее печной сажи, косматые и подобно кошмарному сну, низко ползли в сторону Москвы — златоглавой, где вороньё кружилось не к добру. Зима где-то там, вероятно, задумавшись, за-

стряла у самого Полярного круга: тоже никак не могла настроиться на плодо- творную работу после новогодних праздников. Капель стекала по длинным

сосулькам на крышах домов и капала многим прохожим прямо за воротник, а некоторым, с похмелья, думалось, что укусила змея. Под ногами хлюпает мерзость слякотного снега, пропитанного водой, как губка в посудомоечной раковине; зябко, и настроение, как будто перед смертью. Иван Ильич Побря- кушкин, как было уже сказано, директор всё той, богом прокятой, трикотаж- ной фабрики «Красный вымпел», сидя рядом с водителем в служебной

«Волге» и проезжая через проходную предприятия, не соизволил, но воз- можно, из-за своей задумчивости, не ответил кивком головы, что всегда

неукоснительно делал, поприветствовать вахтёра. А он, бедолага, в ту минуту стоял навытяжку, словно у входа в мавзолей Ленина, и символически помахи- вал рукой. Как только «волга» проследовала через проходную, вахтёр стрем- глав бросился в свой домик-конуру и схватив телефонную трубку, торопливо вращая диск на аппарате, принялся обзванивать, — куда и кому надо. Далее

события стали разворачиваться уже не подвластные циркулярам чиновни- чьей бюрократии. Нарушая и игнорируя многолетние общепринятые пра- вила, машина не поехала в сторону административного здания фабрики, а

свернув направо, стремительно понеслась в сторону производственных цехов и складов. В эту минуту, сотни, а может быть, и тысячи невидимых глаз, из укромных мест следили за её перемещением. Остановилась она у входа в

цех, где изготовлялись женские колготки. Иван Ильич вышел из машины, хлопнув со всего размаха дверью, так что водитель перекрестился три раза подряд, а директор махнул себе за спину ладонью, давая понять, чтобы он уезжал; сам же направился в дверь цеха…

Спустя час с четвертью, Побрякушкин уже входил в приёмную своей рези- денции. Недобрым взглядом, из-под хмурых бровей, посмотрел на секре- таршу Софью, кивнул головой вместо приветствия, и грубо, словно перед ним провинившийся прогульщик и запойный слесаришка, сказал:

— Первое!.. обзвони все цеха и службы: в тринадцать ноль, ноль в актовом зале состоится расширенное собрание всего руководящего состава фабрики, включая всех!.. Весь начальствующий состав, плановиков-экономистов и всю бухгалтерию; модельеров-художников, мастеров и бригадиров. Второе!..

сразу же садись и печатай приказы, не внося в них должность и фамилию — это ты впечатаешь в процессе следственно-производственного совещания.

Приказы будут двух образцов и каждый образец, на всякий случай, отпечата- ешь в десяти экземплярах. Первый вариант приказов, там сама по его содер- жанию поймёшь, положишь в красную папку, второй, более карающий — в

чёрную. К обеду постарайся успеть. Пока ты будешь обзванивать, примерный текст приказов я набросаю… Приступай!.. Да!.. вот ещё что. Отпечатаешь от- дельный ещё приказ: об отмене всем, до последнего алкоголика сторожа, тринадцатой зарплаты за прошлый год, а на этот год отменить все надбавки и прогрессивно-премиальные выплаты. К этому добавишь: понизить на трид-

цать процентов все должностные оклады, как и расценки за норму выработки тоже снизить на те же тридцать процентов…

Актовый зал в административном здании фабрики ещё за полчаса до начала собрания набит был до отказа; пришли даже те, кому тут и не место

было. Из соседних кабинетов пришлось ещё натаскивать и стульев. В зале многолюдно, но стоит предгрозовая тишина; лишь на ушко перешёптываются и в основном женщины. Напряжение собравшихся в ожидании чего-то архи- неординарного, не вписывается в рамки ранее подобный сборищ, ибо всегда собирались только в торжественных случаях: вся эта бодяга душу гнетёт: му- жикам хочется выпить, а женщинам плакать, а лучше всего бы домой поско- рее уйти. Там уйма работы: жрать надо готовить, стирать и на детей накри-

чать, а с мужа, что с колокольни фонарь.

За длинным столом президиума, вновь нарушая все каноны ведения подоб- ных собраний, сидело всего три человека: сам директор Побрякушкин, его

первый заместитель Сикорский Илья Николаевич, и в качестве ведущей со-

брание, секретарь партийной организации фабрики Мария Ильинична Моро- зова. (Не путать с Марией Ильиничной Ульяновой и ещё просим не думать,

что она состояла с Саввой Морозовым в родственных отношениях, потому как сведений таких не поступало.) Чуть в стороне, за отдельным столиком, на ко- тором стояла печатная машинка, положа кисти рук на крышку стола: с печаль- ной, убитой гримасой на личике и отсутствующим осмысленным взглядом,

сидела секретарша Софья, — «святая мадонна» — с иконы. Сидела будто бы у гроба покойника.

— Слово предоставляется директору фабрики «Красный вымпел» Побрякуш- кину Ивану Ильичу, — поднявшись с места, объявила парторг Мария Ильи-

нична Морозова. В зале стали аплодировать. Директор поднялся и направля- ясь к трибуне, подняв руку кверху, прокричал, что есть мочи:

— Прекратить аплодисменты!.. на похоронах покойника не приветствуют!..

Хлопки тут же замерли; и лишь в самом дальнем ряду, какой-то идиот, всё продолжал хлопать, будто бы всем на зло, но на него уже никто не обращал внимание. Директор подошёл к трибуне, но остановился рядом с ней, поло- жив лишь правую руку на тумбу, словно желал тем самым быть ближе к слу- шателям, и донести до каждого всю ту горечь, которую он намерен был вы- плеснуть в последующие минуты в зал.

— Сегодня с утра, — начал свою речь директор, а в зале в эту минуту казалось, что все дышать прекратили, — я в течение часа обошёл проблематичную часть наших производственных площадей, которые поставили нас на грань пропа- сти и полного краха… Заглянув при этом, по пути, и на склад готовой продук- ции, после чего, у меня добавилось на голове седины и появилось в душе

чувство, что я уже покойник. Потому-то я вам и не позволил устраивать ова-

ций. За вонючие всякие загашники и закоулки-подсобки, можно при этом по- молчать, ибо, когда рубят голову, сами знаете, по волосам уже не плачут…

Неожиданно умолкнув, директор резко обернулся и направился к столу, где сидел его жидкий президиум, в двух только лицах. Подойдя, взял со стола

папки, после чего вновь вернулся к трибуне. Красную папку, держа в левой руке, а чёрную в правой, поднял на уровень головы и потрясая ими, эмоцио- нально, выкрикнул:

— Вот в этих двух папках, для многих из вас сидящих в этом зале, не только благополучие завтрашнего дня, но и всей дальнейшей вашей судьбы: про- должать работать на совесть и дальше на фабрике или будет выписана пу- тёвка к следователю прокуратуры, после чего придётся, так или иначе отпра- виться в исправительный лагерь и ишачить там уже за чашку баланды!..

При этих словах, словно под сковородку подбросили жару, на которой си- дели члены собрания, ибо, по наблюдению со стороны, многие стали прив- скакивать на сидениях, а уже через минуту, пока выступающий выдерживал

длительную паузу, в зале стали кричать, ругаться и грозить неизвестно кому, а на отдельных островках зрительного зала возникли стихийные зуботычины.

Но, начинали-то, казалось ведь, с совсем безвредного жеста — кукиш под нос!.. — а следующий кукиш почему-то не получался, превращаясь в обычный кулак…

Иван Ильич, продолжал терпеливо ждать пока успокоятся, но видя, что

этому не будет ни конца и ни края, снова поднял руку, как гаишник регулируя движение транспорта на перекрёстке, крикнул, словно на стадо коров, кото- рые вышли из подчинения:

— Угомонитесь!.. пока я вас совсем не разогнал!..

В зале, словно тумблер выключили, голоса мгновенно утихли, только по- скрипывание сидений кое-где слышалось. Директор повернулся в сторону правого участка сцены, где в рядок стояло четыре пустых стула и указывая пальцем на них, сказал:

— Вот то место — будет у нас скамьёй для подсудимых и первым кого прошу занять эти почётные места, для ведения судебно-следственного разбиратель- ства, самых главных виновников случившегося преступления, ибо других

слов, назвать то, что у нас произошло, я не нахожу… Так!.. почему сидим?!.. Нужны фамилии?.. — или совести не хватает самому подняться и занять ме- сто?!.. Ну, ладно, пока вы будете набираться храбрости или совести… Софья Петровна, зачитайте нам приказ по фабрике.

Секретарша поднялась за своим столиком и держа лист перед собой, стала читать приказ:

— В связи со сложившимся катастрофическим положением на фабрике в от- деле сбыта готовой продукции, что выявилось лишь в наступившем новом году, последствия которых поставили предприятие на грань разорения и пре- одолевать это, если нам и позволят, то придётся долго исправлять положение и займёт это не один год. Приказываю. Ранее уже начисленную тринадцатую зарплату за прошедший год: отменить всем без исключения. В последующие месяцы: подлежат отмене любые надбавки, выплаты сверх урочных, премии и прогрессивные начисления. Должностные оклады для руководящего со-

става фабрики и расценки за норму выработки для рабочих по всем цехам снизить на тридцать процентов…

Дочитать приказ Софье так и не дали. Зал загудел, как улей потревоженный медведем, послышались провокационные выкрики, а одна дамочка заголо- сила, как будто кто-то помер. Тринадцатая зарплата — это не просто зарплата: на неё многие в течении года возлагали большие надежды, ибо то, что полу- чали ежемесячно: от аванса до получки — уходило влёт, и приходилось ещё и перехватить до зарплаты…

Девяносто процентов рабочего люда на фабрике были женщины, многие из которых, всего навсего, собирались, наконец-то, на зиму купить, а предпо- чтительней было бы заказать в ателье мод женское модное пальто, или са-

пожки на натуральном меху с каблучком, о которых многие мечтают уже по- следние десять лет, а не ходить по городу, как анчутка с вокзала. И как тут, даже язык не поворачивается, взять прямо и сказать им в глаза, что, — изви- ните, барышни текстильщицы, хоть и пахали вы целый год, как ломовые ло- шади, зачастую по две смены подряд, прихватывая попутно свой выходной и

гоня по два плана за смену, но пролетели вы в этом году, как швед под Полта- вой!.. Придётся вам в ближайшие несколько лет и дальше продолжать носить на себе те, анчутковые, обноски. Озвученные директором во весь голос дра- коновские расценки по зарплатам и должностным окладам, без всяких на то

статистических подсчётов, во весь голос заявляли, что работать-ишачить вам, чулочницы-носочницы, как проклятым, подтянув животы, а в обеденный пе- рерыв, на скорую руку, не отходя далеко от станков, сжевать хлебный батон, запив его бутылкой обезжиренного кефира… Ну, а там, дальше, как масть ля- жет, или господь бог пошлёт…

— Значит ли это, что невиноватых нет?!.. Как я вижу ни одного места на стулке не занято!..

Крикнул в зал директор, преодолевая своим голосом шум и выжидательно, помолчав, продолжил:

— Вы, наверное, ждёте, что я сейчас крикну: подать сюда Тяпкина Ляп-

кина?!.. Ну, пусть будет по-вашему!.. Прошу на сцену… самых злостных — бра- тьев Карамазовых, из достоевщины!.. как помнится мне, их там два по два,

словно близняшек. Где вы там притаились?!.. Начальник цеха женских колгот- ков, Задрищный?!.. Олег Семёнович, не стесняйтесь, здесь все свои собра-

лись, проходите смело и садитесь на свой стул крайний справа. Следующим — главный технолог этого же цеха, Затычный Павел Николаевич, прошу любить и жаловать, один из-тех, кто украл вашу тринадцатую зарплату. Вы, Пал Нико- лаевич, садитесь где-нибудь посредине. Где там подевался Залущный, начальник цеха готовой продукции?!.. Ага, вот и он нашёлся… Вы, Николай Олегович, садитесь тоже на самый крайний стул, ибо, судя, по предваритель- ным соображениям, вас в первую очередь придётся отправлять в камеру

предварительного заключения. Ну и для полноты всей этой шайки-лейки, пригласим сюда Казбека Абрамовича Загашного, главного нашего товаро- веда. Кажись, для начала все в сборе…

Когда все четверо расселись на стульях, Иван Ильич, подойдя к ним, стал поочерёдно всматриваться в лицо каждого, медленно переступая ногами. Наконец, вздохнул глубоко и сказал:

— Сейчас все сидящие в зале подумали, что я их впервые вижу, потому так и присматриваюсь к каждому, и возможно будут правы, ибо до сегодняшнего дня все эти четверо в моих глазах представлялись в ином обличьи. Начнём

согласно занимаемой должности. Олег Семёнович, вам первому слово, вый- дите к трибуне и объясните народу, как вы докатились до этого, прихватив за собой и нас всех скопом. Прошу, мы внимательно слушаем вас!..

Задрищный, начальник цеха женских колготков, продолжая сидеть на

стулке, вначале как-то съёжился, будто от холода воробей нахохлился, но в

следующую минуту медленно поднимаясь, вероятно, колеблясь в душе, при- нялся бормотать, как у попа на исповеди:

— Простите, товарищ директор, пусть я последней сволочью буду, сам не

знаю, как всё это вышло!.. не сойти мне с этого места, дайте срок!.. исправим всё, как надо…

— Софья Петровна, выньте из чёрной папки приказ и впечатайте в него фа- милию товарища Задрищного. Завтра же передать персональное дело на коммуниста Задрищного на бюро партийной организации фабрики, а после вынесения решения, личное дело отправить к следователю прокуратуры.

— Я же вам докладывал, Иван Ильич, что сбыт готовой продукции тормо-

зится, и по сути, на грани остановки!.. — крикнул на весь зал начальник цеха.

— Да он у тебя и не тормозился!.. он у тебя полностью отсутствовал!.. не лу- кавь и не ври хоть напоследок!.. Ты посчитай сколько вагонов товара тебе возвратили оптово-торговые базы!.. А сколько ты угробил материала и чело- веческого труда?!.. Этого вообще невозможно подсчитать!..

— Выражаю протест!.. Я не виноват, что колготки никто не хочет брать! У меня план, и я его старался выполнить. А вы тогда сказали, что страна боль- шая, каждой женщине по одной штуке и половины не оденем…

— Прекратите истерику!.. это вы будете в другом месте объяснять со всеми подробностями!.. Залущный Николай Олегович, вам слово. Ответьте только

честно, почему вы, как начальник цеха готовой продукции, не пришли ко мне и детально, по каждой мелочи, не доложили вовремя?..

— Стремились год отработать так, чтобы все газеты о нас заговорили. План гнали. Не до реализации было. Всем хочется премиальных и почёта, а то и ор- ден на грудь повесить… Вообще-то собирались доложить обо всём в конце

этого месяца, но как видно, не судьба, само выскалилось…

— Слышу более правдоподобный ответ, но приказ на вас всё-таки придётся позаимствовать из чёрной папки, слишком уж у вас должность в этом деле ответственна. Теперь постараемся выяснить причину: почему нашу продук- цию отказывается брать торговая сеть. Судя по первым опрошенным, терять время на остальных не стоит, всё равно от них пользы не добиться. Софья Петровна, давайте сюда все четыре приказа…

Секретарша Софья подошла и положила на стол приказы. Иван Ильич, рос- черком пера авторучки, заправленной чёрной тушью, при гробовой тишине в зале, сикись-накись, по углу приказа, принялся карябать своё резюме, да так старательно, да при такой гробовой тишине, что треск пера по бумаге слышен был и сидящим в зале. «…Уволить, согласно статьи… Не соответствие занима- емой должности… Повлёкшее преступные действия… С передачей персональ- ного дела на бюро райкома партии и последующим ходатайством перед про- куратурой о возбуждении уголовного дела…».

Пока секретарша читала, директор сидя за столом, в это время как-то поник, на лице проступила нездоровая бледность, и когда Софья умолкла, он, при- щурив глаза, будто от близорукости, периодами немного сбиваясь в речи и

проглатывая окончания слов, не поднимаясь с места, повышенным, но с гру- стью в голосе, сказал:

— Меня удивляет одно!.. Мы целый год, не покладая рук, превысив во сто

крат все нормы сверхурочных рабочих часов: ткали… плели… шили и масте- рили; красили и паковали, и только затем, чтобы отправить всё это на склад, на съедение мышам и плесени. Отбросив всякие сомнения и оценить весь ущерб, наконец, расставить все точки над — и — это не по силам простому че- ловеку. Скажите, в этом зале присутствует хотя бы один человек, который мог бы внятно всем нам объяснить, что произошло и в чём главная причина?!..

— Разрешите?.. — поднявшись с места, вытянув руку по-ленински — только без кепки в руке — крикнула полная женщина.

— Пожалуйста, представьтесь и говорите всё что думаете.

— Екатерина Сорокина, я мастер второго участка, того самого цеха, будь он неладен. Извините, если я как-то не совсем культурно выражусь, но назвать женскими колготками то, что мы производим, у меня язык не поворачива- ется… Я согласна, что до лосин, которые производят на Западе и которые об- тягивают женскую фигуру на ней, как и каждую складочку на её теле, нам — ой, как ещё далеко и легче, и быстрее на карачках от Магадана доползти или обратно, чем что-то подобное на свет божий произвести. Вот шерстяные гетры на ноги, до колен, и чулки, постоянно сползающие на колени, никакие резинки их не держат, хоть гвоздями их прибивай — эт, пожалуйста, но кроме старух, они и даром никому не нужны. Отбросив всякие сентиментальности и спрятавшись за штору в каком-нибудь будуаре или чулане, только там можно натянуть на себя наши колготки, притом через голову, и только в этом случае, у кого, конечно, груди большие, они могут скрыть свой изъян…

— Что вы имеете ввиду?.. я что-то, так ничего и не понял!.. — прервал высту- пающую директор вопросом.

— Да они же висят на тебе и на ногах, будто одела гофрированную шлангу, по которой из нашего туалета ассенизаторская машина каждый день дерьмо выкачивает!.. — изобразив на лице улыбку, глупее которой не встретишь, от- ветила Екатерина Сорокина.

— Говорите яснее, к чему всякие пошлые сравнения и примеры приводить!..

— Да яснее уже и не скажешь!.. Одной мотни на пуговицах там не хватает!.. Вот как раз та мотня и свисает у иных почти до колен, а сзади, то что должно обтягивать — как и положено — курдюк повис, как у откормленной овцы, или ты наложил туда ведро, сами знаете, чего, а на коленках всё вытягивается, и сколько не подтягивай, от этого со стороны ещё страшнее всё выглядит. Кто же будет носить такие колготки?!.. — курам на смех!.. прямо смехолюдие ка-

кое-то получается. И виноваты во всём этом — технологический и технический отдел, и в первую очередь главный инженер и главный технолог…

— Что вы её слушаете!.. — прокричал из зала худосочный мужик в очках, — эта, индюшка, всё шиворот навыворот вам преподносит! Где вы видели, чтобы штаны, а колготки — это те же брюки, да надевали через голову?!.. Я пока что по дурдомам не шлялся, а кому туда давно пора — скатертью дорога!..

— Я вот что предлагаю, Иван Ильич, — не обращая внимания на выкрик из

зала главного инженера Борщевского, продолжала свою речь Екатерина Со- рокина, — колготки — те, что скопились на складе, вернуть постепенно в цеха и разделить их на две части. От носков и чуть выше колена — пойдёт на чулки, а верхняя часть на панталоны женщинам преклонного возраста, а там, гляди, и для молодых кое-что подойдёт…

— Вас, если послушать, — вновь прервал выступающую директор, — так получа- ется, что мы не способны даже поставить на поток и женских рейтуз. Так вы- ходит?.. Так, где же нам искать таких мастеров?..

— Уважаемый Иван Ильич, да не переживайте вы и не сомневайтесь!.. там есть и к тому же немало вариантов, как нам исправить то, что считается бра- ком. К примеру, ту мотню, что обычно до колен свисает, аккуратно по кругу вырезать, красиво окантовать, а носки, в том месте где ступня начинается, взять и оттяпать, тогда из колготков выйдет неплохая водолазка и пара нос- ков. После чего облагородить и отправить в красильный цех. Применить раз- нообразные яркие краски, гляди, оптовики, с руками оторвут…

Незаметно промелькнул обеденный час, а собранию не видно ни конца и ни края. Всем присутствующим казалось, что придётся им здесь сидеть, если не до самого утра, то до середины ночи уж точно. Кое-где и кое-кто, из числа мужиков, оттопырив наружу живот и удобно устроившись на сиденье, скло- нив на плечо свою бренную голову, и с негромким похрапыванием, досмат- ривал сон прошлой ночи. Руководящий коллектив фабрики, многим из кото- рых казалось, что этот подлый случай — с бабскими колготками — подвёл их всех под монастырь и облил грязью, как профессиональных специалистов в области ткацко-прядильно-носочно-чулочной деятельности, горько при этом подумали: «Провались вы в тартарары — эти рейтузы с чулками!.. Свяжись с

бабскими делами на погибель головы своей… добром всё это для нас явно не закончится, а кому-то придётся, возможно, отправляться и на нары…».

Тем временем к трибуне для выступлений, в развалку, по ступенькам вска- рабкалась на сцену следующая оратор: в образе полной женщины, которая подойдя к трибуне и астматически задыхаясь, повернув голову не в сторону зала, а на стол президиума, прокричала в лицо директора Побрякушкина, глядя именно на него:

— Сорокина Катя всё правильно сказала: за какое место ни схватись — кругом всё висит и телипается, хоть бери да ваты кругом подкладывай, но для жен- щин на фабрике не это главное. То, о чём вы озвучили, товарищ директор, то прямо, как жизни нас лишает!.. Будьте вы, товарищ директор, завтра дохлый, прежде, чем мои деточки не станут держать в руках кусок хлеба!.. Я со- гласна!.. Пусть буду, и я лежать рядом с вами и совсем не живая, но всему на свете есть края!.. И помяните мои слова: не зная, как прокормить своих де- тей, не надо их на свет делать!.. Шош мы за людыны, шо бы диток на голод обрекать?!..

— Да она белены объелась! — закричал, сидевший в переднем ряду началь- ник транспортного цеха Пщешинский, — говорить такие слова товарищу ди- ректору — это просто помутнение разума!.. Сама, лахудра, отъелась, в цеху всё время шашни заводит, детей наплодила неизвестно от кого…

— Заткнись!.. выбл… ок, ты гадючий!.. — заорала на весь зал стоящая за трибу- ной женщина, — если ты не припадочный, то после собрания я буду иметь с тобой пикантную беседу в тёмном углу, а после и дальше будешь скалить

зубы, если они ещё останутся в твоей вонючей пасти!..

— Прекратите склочничать!.. — это вам не барахолка на базаре!..

Приподнявшись со своего места и со всей силы хлопнув ладонью по столу, прокричал директор Побрякушкин, но по всему залу, словно огонь по сухой траве, уже разгорался скандал. Слышалась матершина, многие женщины

принялись плакать, а особо голосистые, размахивая руками, бросали лозунги под-стать революционным:

— Устаревшее оборудование!.. на нём ещё наши прабабки ишачили!.. на нём ещё Савка Морозов свои миллионы строгал!..

— Нитка не та!.. из дратвы лавсана не получится!..

— Что б она вам поперёк глотки стала наша тринадцатая зарплата!..

— В гробу я видел всё это в белых тапочках!..

— Вот, суки, опять на деньги надули!..

— Сами раздолбаи, и такой же продукцией склады завалили!..

— Клоака, а не фабрика, хуже дурдома!.. какого хрена вам от меня надо, если я вообще к вашим бабским трусам пришей собаке хвост!..

— Мироеды кругом!.. Прямо хоть вилы в руки бери!..

Пщешинский, всех перекрикивая, возбуждённый, морда вся красными пят- нами, будто на солнце обжёгся, хрипя и кашляя, пытался доказать то, о чём и сам не осознавал:

— Требуется поставить вопрос ребром, а не горлом брать и устраивать всякие

голосования!.. У вас у всех гнилые мысли, как и те нитки, которыми колготки вы пытаетесь на свет божий произвести…

— Вот, гады!.. последний кусок хлеба изо-рта вырывают!.. — крикнула де- вушка, — и этот, хрыч, ещё на нервы капает!..

Пщешинскому не дали досказать, кто-то схватив за спину начальника транс- портного цеха, вначале попытался надавить ему на плечи и усадить в кресло, но тот стал вырываться, тогда один треснул его кулаком между лопаток, а двое мужчин разом схватив с боков, резко дёрнули и Пщешинский шмяк- нулся задницей на сиденье. Тем временем к трибуне уже бежала по проходу довольно ещё молодая и с виду аппетитная барышня: фигура вся обтянутая кофточкой и юбкой так, что казалось сию минуту всё расползётся по швам.

Выкатив свои лисьи глазки наружу, растянутые чуть ли не до ушей, и выпячив вперёд солидные груди, бежала и на ходу, кричала:

— Нашли о чём, твою мать, я прошу прощения, воду в ступе толочь, когда всё нахрен, как на помойку выплеснулось!..

Дама бальзаковского возраста, вскарабкавшись на сцену, подходить к три- буне не стала, а стоя посредине сцены, обвела взглядом впереди сидящих, и вероятно, по их взгляду заметив, что все словно сговорившись, смотрят на её красивые ноги, простёрла вперёд руки ладонями кверху и продолжила свою речь:

— Ну?.. и чего вы уставились на мои ноги и коленки?!.. Я же не в церковь

пришла на них стоять и натирать себе мозоли!.. И те, наши колготки… — я ещё из ума не выжила, чтобы на себя их натягивать!.. Какие к чёрту могут быть тут разглядывания, когда моя тринадцатая зарплата накрылась медным тазом!.. Да будет вам известно, япона, вашу мать!.. — что я под неё уже взяла югослав- ские сапожки и надевала их уже целых три раза, а теперь, получается, что даже вернуть их нельзя!..

— Говори по делу, — крикнули из зала, — про свои ноги и сапоги расскажешь в другом месте!..

— Вы рот-то мне не затыкайте!.. я ещё не научилась, чтобы непостижимым образом снимать с себя рейтузы через голову, как об этом тут заявляют в

зале!.. А коль кому-то неймётся, то могу и снять, хоть здесь, на сцене, для того чтобы бросить их в вам морду…

Шум в зале всё нарастал. Кто-то из середины зала крикнул: «Давай, сни- май, посмотрим, какие они у тебя цветом!..». Возбуждённые голоса словно вихрем закружило, замотало и понесло над головами, под потолком, ударя-

ясь в стены будто осколки шрапнели, эти слова с лёту били по загривку сидя- щего с понуро опущенной головой директора Побрякушкина. Иван Ильич со- всем было уже духом упал и уже не рад был, что затеял это собрание. Всё- таки не стоило было торопиться, а тщательно вначале обдумать, подгото- виться и обсудить детально этот вопрос с тёщей. И в эту минуту он уже почти не слышал, о чём кричали в зале; предаваясь своим размышлениям, в голове сверлила одна и та же мысль, — надо заканчивать эту богадельню, ибо уже и так понятно, что этот пожар полыхающий в этих стенах, в последующие пару часов будет перенесён вначале на кухни, а вечером и в спальни, а уже завтра, прямо с утра, непременно заполыхает по всему городку Суконному, переска- кивая из уст в уста с горько-кислой приправой вранья и домыслов. Грозная, опасная молва, просачиваясь во все щели дверные, поползёт от одного плю- гавого с виду склочника, со слюнявым отвратительным ртом, в уши такого же, недоумка, который в ту минуту вынет из ушных раковин затычки и скажет ехидно: «…А я ва-ам, соседушка, ещё прошлым летом говорил, что на фаб-

рике, у нас в городе, не всё в-порядке и туда давным-давно, край, как требо- валось бы послать ОБХСС, и собака бы, кстати, тоже не помешала… Эти чинов- ники и начальники над начальниками — псы, откормленные партией, толкутся подобно свиньям у корыта, рылом своим отпихивают друг дружку, испод- тишка грызя конкурента на должность повыше…».

Директор повернул голову в сторону ведущего собрание и сквозь зубы со злобой, сказал:

— Объявляйте о прекращении прений!.. — а решение собрания вынесем в уз- ком кругу руководства фабрики и, прошу!.. заканчиваете, как можно быстрее, эту комедию…

На удивление, участники собрания покидали актовый зал в полном молча- нии, словно уходили с поминок по усопшему.

Спустя пару часов директор фабрики «Красный вымпел» с гадостным чув- ством в душе, будто бы там побывали лесорубы с топорами, искромсав ему там все вены и жилы внутри, не позабыв при этом пошинковать селезёнку с печёнкой, а сердце при этом попинать ногами, чтобы звонче и громче сту- чало, покидая территорию предприятия и заведомо предвидя и всей своей кожей предчувствуя катастрофический финал своей карьеры, спешил, как

можно быстрее, скрыться из глаз своих сослуживцев. Выскочив из салона слу- жебной «волги», доставившей его к подъезду дома, стремительно влетел в двери; и перебирая ногами ступеньки, стал подниматься на свой третий этаж, а подбежав к двери, трясущимися руками: одной рукой стал стучать в дверь,

а второй, пальцем, давил всё на кнопку звонка. В эти минуты горькие раз- мышления, словно в спину толкали, быстрее укрыться в стенах своей квар- тиры, под опеку и умные советы своей тёщи, Инессы Остаповны. Ко всему

этому в душе нарастал гневный шторм, а скорбь самолюбия червем точила и разъедала казалось все внутренности, посеяв сознание краха: всё это подстё- гивало, толкало куда-то бежать сломя голову и что-то делать, а не сидеть

сложа руки и ждать, когда на них защёлкнут стальные браслеты наручников.

На пороге, неожиданно распахнувшейся двери, преграждая дорогу, будто бы решая, — впускать или вытолкать в шею — возникла тёща. Оглядев подозри- тельно зятя с ног до головы, встретила словами:

— Иван Ильич, то что на вас нету лица, о том можно и промолчать, пропу-

стить мимо ушей в голове, но можно и подумать, что вы только что, я извиня- юсь, ограбили ювелирный магазин Соломона Менделя… Так я вам хочу ска-

зать, что большевики его расстреляли ещё в двадцатом и прямо на Дериба-

совской, напротив его же дома, а вы, не подумав об этом, словно утащили от- туда мешок бриллиантов и по вашим пятам щас гонится ГПУ и милиция…

Монолог Инессы Остаповны затянулся, а Иван Ильич тупо глядя на неё,

стоял, как идиот, на пороге при открытой двери и, кажется, почти не слышал тёщу, которая, будто читала талмуд, продолжала:

— Я извиняюсь, но судя по вашему настроению, боюсь, что моя единствен- ная дочь — божье создание и дева Мария воплоти — уже разоряется и впадает в нищету. И скажите, на милость, как она сможет прожить, на ту мизерную

зарплату, что даже последний бродяга побрезгует её в руки брать, а ей её

платят. И казалось, всего лишь за то, чтобы она рассматривала какую-то там мазню на белом холсте… Я сама, уже бог с ним, доживу как-нибудь послед- ние свои годы и в стар-доме: на чёрством хлебе и воде, но дочь моя явно

этого не заслуживает!.. Кстати, чего вы стоите, как истукан на пороге?.. у вас что, ноги отнялись?!..

— Так вы же, Инесса Остаповна, мне проход весь загородили…

— Да?.. странно, а я как-то и не заметила это, мне почему то показалось, что я никому не мешаю…

После такого заявления со стороны Инессы Остаповны, что произвело весьма отрицательное впечатление на Ивана Ильича, у него вдруг пропало всякое желание обсуждать с тёщей итоги прошедшего собрания на фабрике — мысленно сказав себе — что не стоит уподобляться той категории личностей, которые напрочь потеряли своё самолюбие и превратились в подобие поло-

вой тряпки. «В случае суда, — подумал Побрякушкин, — срок само собой намо- тают, но ещё и конфискуют имущество. Хоть и говорят, что бедность не порок, но жить в нищете после отсидки?!.. Нет!.. надобно всё наперёд тщательней обдумать…». Продолжая медленно снимать с себя верхнюю одежду, он ис- коса кидал недовольные взгляды в сторону тёщи, которая так и продолжала

стоять у порога входной двери, и наконец, когда он было направился в гости- ную, она вслед сказала:

— Я пойду в столовую накрывать на стол, а вы, Иван Ильич, переодевайтесь и приходите сразу туда; там, не откладывая в долгий ящик, вы мне всё и рас-

скажите…

— Не надо никакой стол накрывать!.. — сказал зять, явно измученным голо- сом, — мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, пойду к себе в кабинет, там на диване прилягу. Так что извольте, Инесса Остаповна, не беспокоиться. Воз- можно, завтра, я и постараюсь вас ввести в курс дела…

Лишь только стрелки часов перевалили за полночь и стали показывать на циферблате час ночи, как в восточной части городишка Суконный, где на

огромной территории располагалась та самая «дунькина» фабрика «Красный вымпел», полыхнуло вначале взрывом дыма с огнём, а затем следом заполы- хали, заплясали уже языки пламени, озарив небосвод. В первые минуты вспыхнувшего пожара, город продолжал сладко спать; и лишь когда в небе дополнились огромные клубы дыма, сияющие внутри огнём, и ввысь устре- мились ещё несколько фейерверков пламени, послышались пулемётные раз- рывы стреляющего шифера, а вслед за этим вначале взвыла одна сирена по- жарной машины, а через время к ней стали подключаться и другие тревож- ные завывания спецтранспорта: пожарных, милиции и скорой помощи, и

лишь только тогда жители городка повскакивали со своих постелей. Улицы оставались пока что пустынны, но жители в одном нижнем белье, уже соско- чив с диванов и кроватей, прилипли к окнам, пытаясь разглядеть и опреде- лить, что и где так полыхает в ночи, заревом под небеса.

Инесса Остаповна, вбежав в кабинет зятя, открыла было рот, собираясь про- кричать, — караул, горим синим пламенем! Но увидев, что зять стоит у окна, в ту же секунду подавила в себе эти признаки нарождающегося, глубоко внут- реннего и личностного пожара, замерла на пороге кабинета с открытым ртом. А, Иван Ильич, тем временем стоя у окна и держа руки вразброс, уце-

пившись ими за раздвинутые оконные шторы и задрав по-волчьи голову кверху, протяжно и заунывно выл. И этот утробный звук напоминал стон ра-

ненного зверя. Представшая тёще картина, вначале ввела её в полный пара- лич, но в последующую минуту она перекрестилась целых три раза, что до

этого дня делала в редчайших случаях, а возможно и ни разу, и пытаясь тем самым защитить себя от всех предстоящих бед, она тихо промолвила:

— Иван Ильич, горит-то, я извиняюсь, что б мне вторую молодость ещё раз пережить, наша с вами фабрика, а вовсе не городская конюшня, которая сго- рела ещё в начале двадцатых годов. Это что ж получается?!.. кто-то хочет

спрятать концы в воду?!..

В эту минуту в квартире, разрываясь, зазвенели сразу три телефона: один в прихожке, второй в дальней супружеской спальне и третий прямо под носом, на столе в кабинете. Иван Ильич сделал пару шагов в сторону стола, но тёща, отрицательно махая рукой, первой подбежала к столу и схватив трубку, крик- нула:

— Да, я слушаю… Нет его!.. он в ту же минуту, как загорелось, выскочил, как угорелый из квартиры и понёсся в сторону фабрики… А я-то откуда могу

знать?!.. Там и ищите, где ярче и сильнее горит!..

Сказав последние слова и бросив трубку на аппарат, уже обращаясь к зятю, продолжила:

— Пока сиди и не рыпайся!.. там ты уже ничем и никому не помощник, но от- вечать будешь в качестве первого стрелочника. Что-то с тобой надо будет де- лать…

Неожиданно в прихожей надрывно и без пауз стал трезвонить звонок. Инесса Остаповна, покинув кабинет и прикрыв плотно за собой дверь, устре- милась к входной двери, а открыв её, увидела стоящего водителя служебной машины. Не дожидаясь от него вопросов, выпалила:

— Василь Павлович, извиняюсь, но он уже где-то там, на том проклятом по- жаре, понёсся, то ли попутной, то ли таксомотор его подобрал… Боюсь за него и что-то на душе неспокойно, как бы чего там с ним не случилось, и сон прямо в руку: ровно в полночь приснился, что мы его, можете себе предста- вить?.. я извиняюсь, прямо голого, в чём мать