Оглавление

ПОЗДНИЙ ГОНЕЦ

Поздним, не по-весеннему холодным, майским вечером тишину парижских улиц потревожили звуки подков лошади одинокого всадника. Подхваченные порывами безжалостного ветра, гулко отразившись от древних величественно жалких руин, они таяли в полуночном мраке. В унисон им, над рекой, серебрящейся в свете печальной луны, тревожно пропел колокол церкви предместья Сен-Шатре.

Одинокий всадник, не меняя хода своей лошади, устало перешедшей на шаг, направил её к арке ворот Лувра.

Королевский дворец, верным рыцарем на боевом посту, недвижно возвышался из темноты. Основание его гранитных камней, медленно, обнимали языки зарождавшегося тумана. Таинственной зловещей пеленой, они накрывали набережную Сены и город. Похоже, жизнь оставила это место. Оставила — навсегда!

Лишь робкий свет одиноких лампад в пустых окнах, да огонь факелов над караульными помещениями стражи, свидетельствовали о том, что жизнь ещё теплилась здесь. Но, это была другая жизнь. Жизнь скорбная, тихая, совсем несвойственная, некогда наполненному шумом и весельем, королевскому двору.

Проезд преграждала надёжная кованая решётка, замкнутая на массивную железную цепь. Рядом, как красноречивый признак военного времени, были установлены деревянные рогатки.

Из караульного помещения, неторопливо, вышел солдат швейцарской гвардии. Он направился к воротам, на ходу посылая проклятия небесам, а за одно и их посланникам, принесённым нелегкой судьбой в столь поздний час. При этом сын славной Гельвеции, витиевато, выругался.

Бравого вояку нимало не заботило то, что его могут услышать. Ночной всадник, с досадой, поморщился. Он знал этот язык, и всё сказанное швейцарцем, было им, хорошо расслышано.

Осветив всадника факелом, караульный, не скрывая своего раздражения, вопросил:

— Стой, кто идёт?!

— Я, лейтенант королевских мушкетёров, шевалье де Лурд! Открывай!

Солдат приоткрыв створки ворот, сделал несколько шагов навстречу ночному гостю.

— Пароль! — потребовал он, наклонив алебарду, загораживая всаднику проезд.

— Крест и лилия, — уверенно, произнёс лейтенант и попытался проследовать дальше.

— Это старый пароль, сударь, — гвардеец, с угрозой, направил оружие в грудь офицера.

— Болван! Этот пароль, постоянный, — крикнул тот, резко осаживая свою лошадь.

— Был, а теперь нет! Дано новое указание. Теперь, ночной вход во дворец, только, с разрешения дежурного офицера.

— Так не медли! Ступай и позови его! — видя, что солдат не спешит выполнить распоряжение, мушкетёр, с трудом сдержал, овладевший им гнев: — Поживее, милейший, поживее!

Невозмутимый швейцарец, не убирая нацеленной алебарды, издал громкий замысловатый звук, похожий на крик неведомой птицы. На этот сигнал, тотчас, явились двое солдат, также взявших оружие наизготовку. Приказав им, стеречь ночного визитёра, гвардеец, по-прежнему не торопливо, отправился за караульным начальником.

— Чёрт раздери, как говаривал Великий Генрих, — воскликнул мушкетёр. Его рука, привычно, легла на эфес шпаги.

Это движение не ускользнуло от бдительных стражей. Они, грозно, выдвинули своё оружие. Лейтенант усмехнувшись, пожал плечами. Скрестив руки на груди, он принялся с безразличным видом рассматривать замшелые камни арки.

«Боже, милосердный! Пресвятая Дева! Всего полгода… Полгода, а каким нескончаемым кажется век. Нет кардинала, нет короля… Завтра, возможно, не будет и Франции…

Две потери, две тяжёлые потери. Сначала министр-кардинал, затем король. Один был Солнцем, другой, увы — Луной. Они покинули наш грешный мир. Ушли друг за другом. А может рука об руку? Что ожидает нас впереди? Очередная междоусобица вельмож… Эти господа воспользуются случаем!

Личные интересы, неудержимое вожделение власти и богатства. И снова война. Война всех и против всех! Королева, герцог, граф — неважно. Все это лишь шелест осенней листвы. Каждый из них мнит себя главным героем.

Склонив голову под победным клинком врага, они покаются. Но, позабыв обо всех крестных клятвах снова, и снова будут воевать, сея вокруг себя смерть и хаос.

Страна вновь покроется язвами сгоревших деревень, заваленных трупами несчастных крестьян, а в церквях, вместе с молитвами, вновь зазвучат безумные женские крики и детский плач. Каким будет новое правление?

Король, умер! Да здравствует, король!“ — де Лурд мрачно усмехнулся. — „Король! Где он? Несмышлёный малыш, пяти лет от роду. Ему ещё надо подрасти.

Конечно, при нём есть королева-мать. Испанская по крови принцесса, чуждая всем и всему вокруг! Будет ли она верна Франции? Не пойдёт ли она на союз с Испанией и императором? Так ведь однажды поступила её итальянская свекровь — Мария Медичи. Кто знает? Кто знает? Нас ждёт испанское владычество? Какая печальная участь для отчизны», — тяжёлые мысли лейтенанта прервал голос.

— О, г-н де Лурд! Какая злая нужда заставила вас вылезти из тёплой постели? Да вы, я вижу, прямо с дороги, — в свете факела, подошедшего к воротам, дежурного офицера стали видны забрызганные грязью ботфорты и плащ лейтенанта. — Что-то случилось?

— Честно говоря, я и сам, теряюсь в догадках, любезный г-н Лондарме, — ответил мушкетёр, узнав швейцарского командира. — Я направлялся в заслуженный отпуск, когда меня догнал посыльный с приказом, незамедлительно, вернуться в полк. Я счёл своим долгом сейчас же предстать перед командиром. Мне сообщили, что он находится в Лувре.

— Ах, мой дорогой г-н де Лурд, сочувствую вашему положению. Поговаривают, что всех офицеров призывают к своим частям, — откликнулся швейцарец и вполголоса, добавил: — Есть сведения, что испанцы готовятся двинуться на Париж. Горожане, не таясь, твердят, что с колокольни аббатства Сен-Дени, видели огни вражеской армии.

— Паникёры были во все времена, г-н Лондарме! Но, похоже, и вправду, мой отпуск, сказал мне, последнее прости. Что поделаешь, такова наша военная доля. Не правда ли, сударь?

— Да, совершенно, с вами согласен г-н лейтенант. Ваша рота сегодня в карауле и, насколько мне известно, г-н капитан находится во дворце. Пропускай!

Лейтенант королевских мушкетёров, проехал под арку, ловко, выпрыгнул из седла, бросив поводья, стоявшему рядом гвардейцу. Солдат отвёл лошадь к коновязи, проявив при этом, больше проворства, чем недавно, его товарищ по оружию.

— Возможно, мы с вами ещё успеем, опорожнить пару кувшинов под замечательный паштет мэтра Вуатрю, прежде чем пули засвистят над нашими головами. Как полагаете, сударь? — де Лурд обернулся к швейцарскому офицеру.

— С превеликим удовольствием, — охотно, согласился Лондарме, зябко поёжившись под плащом. — И, всё же, согласитесь, шевалье, ваш пикет, лишь жалкая копия нашего ландскнехта.

— Ха, тем паче. Кажется, в прошлый раз, удача была не на вашей стороне, сударь? Предлагаю ставку, кто проиграет, тот платит за ужин. По рукам?

— По рукам! При одном условии, не экономить на вине!

— Разумеется. Никакой экономии! И никакого пива! Только, вино! Лучшее вино!

— Согласен. Только, вино! Никакого пива, — подхватил Лондарме. — Напомню вам, я уроженец южного кантона, а не какой-то, там баварец. Лошадиное пойло, не для меня! Я не хочу заржать, как мой боевой конь.

Офицеры, весело рассмеявшись, простились.

***

Де Лурд, уверенно, поднялся по небольшой лестнице. Свернул в полутёмный коридор, вошёл в караульное помещение. В кресле, перед горящим камином, вытянув ноги к огню, безмятежно, дремал мушкетёр, оперев руки на эфес шпаги. Звук открываемой двери и шаги вошедшего, мгновенно, пробудили его от чуткого сна.

— Доброй ночи, г-н лейтенант, — вскочил он на ноги.

— Доброй ночи, де Вернье. Капитан у себя?

— Да, г-н де Тревиль в своём кабинете. Прикажете доложить?

— Не стоит. Я сам, — остановив движением руки мушкетёра, де Лурд открыл дверь в кабинет командира.

У стола, ярко освещённого, светом массивного литого подсвечника, стоял мужчина. Его волосы, усы и бородку, давно, окрасила серебристая седина. Взгляд, усталых глаз, на благородном открытом лице, засветился радостью.

— Де Лурд! Ну, наконец-то, вы приехали. Признаюсь, я начал испытывать беспокойство, — бросился он, навстречу офицеру, крепко по-дружески, обнял, нисколько при этом, не смутившись состоянием его дорожного костюма, густо покрытого пылью и пятнами грязи.

— Какие новости вы привезли? — спросил де Тревиль, взволнованно глядя в лицо своего лейтенанта. — Мы получили известие от маршала о намерении герцога дать сражение… Г-н де л, Опиталь выражал в нём большую озабоченность этим решением его высочества… Неужели случилось… несчастье?

Торжествующая улыбка озарила лицо де Лурда:

— Победа! Блестящая победа, сударь! Испанцы наголову разбиты!

— Пречистая Дева Мария! Господи Иисусе, слава! — перекрестился де Тревиль. — Я верил, что Господь не оставит Францию своим провидением! Хвала Всевышнему!

Он подошёл к буфету и наполнил бокалы вином. Высоко подняв свой, капитан провозгласил тост:

— Виктория! Да здравствует, герцог Энгиенский! Да здравствует, Франция!

— Да здравствует, герцог! Да здравствует, Франция! — громко, отозвался шевалье.

Командир мушкетёров опустился в кресло, жестом приглашая лейтенанта занять место напротив, показывая всем своим видом, что готов его выслушать.

— Я привёз письмо его высочества. В нём он даёт полный отчёт о сражении. А в этом ларце маршальский жезл де Мело.

— Жезл де Мело? — удивлённо, переспросил де Тревиль.

— Истинно так, сударь! Достойный дон Франческо, лично, вручил его герцогу, в знак признания превосходства французского оружия, — де Лурд вынул из сумки и поставил на стол ларец красного дерева.

— Скажите, шевалье, ваше присутствие в армии герцога могли заметить?

— Я покинул лагерь армии, как только, герцог закончил писать своё послание. Его высочество спешил первым известить их величества о произошедшем сражении. Герцог написал его, прямо на поле битвы, используя барабан в качестве стола. Дорога в Париж не составила особого труда. Немного сложнее было, обойти дозоры нашей армии, — продолжил лейтенант. — Полагаю, что заинтересованные лица не преминули, это сделать. Впрочем, у них было слишком мало времени для выяснения всех обстоятельств. Я прибыл к герцогу, накануне битвы и отбыл, сразу же, по её окончанию. Так что, для многих, я, всего лишь, не успел воспользоваться своим отпуском. И это, чистая, правда, мой капитан.

— Но, вы приняли участие в битве?

— Безусловно, мой капитан. Граф де Гассион, любезно, предоставил мне возможность сражаться рядом с собой.

— О, это было опасно, и крайне неосмотрительно, с вашей стороны, шевалье, — по лицу де Тревиля пронеслось облачко озабоченности. — Я знаю графа, как благороднейшего человека, и уверен, что он не будет вдаваться в причины вашего пребывания в армии…

— Особенно сейчас, когда умы и сердца всех подданных их величеств заполнит радость о столь великолепной победе, — подхватил де Лурд. — Сомнительно, чтобы кого-то озаботит судьба одного из дворян, участвовавших в сражении. Тем более что мы, в этот день, потеряли немало достойных офицеров.

— Будем, надеется, что время, у нас ещё есть, — отозвался де Тревиль. — Каково ваше впечатление о молодом герцоге?

— Ах, сударь, если бы судьбе было угодно, чтобы монсеньор герцог родился на десять лет раньше или у его величества на службе состояли подобные полководцы, война, давно, закончилась у стен Мадрида, или Вены.

В герцоге, много дарований, привитых кровью его знаменитых предков. Та же храбрость, но, не безрассудство. Та же гибкость и быстрота мысли. Конечно, в нём, ещё пылает огонь горячей юности. Уверяю вас, это вскоре, пройдёт, и принц станет великим воителем.

Следуя примеру, своего деда, Великого Генриха, он отказался надеть шлем, приказав принести обычную шляпу. Украсив её белым плюмажем, он пожелал, чтобы солдаты видели его в самой гуще сражения. И право, он доказал, что храбр и не боится опасности.

А ещё, герцог, по-христиански, милосерден. Когда разгорячённые битвой, кирасиры маршала набросились на пленных валлонов, с намерением перебить их всех, его высочество, решительно, остановил эту жестокую расправу.

— Да, смел и мудр, одновременно. Рыцарство, слава Богу, ещё, не иссякло в крови нашего дворянства. Дай-то Бог, чтобы эти дарования молодого Конде пошли на благо Франции. Ведь, если…

Словно предугадывая мысль собеседника, шевалье произнёс:

— Монсеньор герцог готов принять сторону её величества, соблюдая все согласованные, ранее договорённости. Бумаги в этом футляре.

Он вынул из-за расстёгнутого камзола, кожаный опечатанный цилиндр, который де Тревиль, тут же, поспешил убрать в ящик стола, закрыв его на ключ.

— Принц дал вам поручение, лично, передать послание её величеству?

— Предстать перед королевой великая честь для каждого дворянина Франции, особенно, с таким важным известием. Но, я думаю, что её величество пожелала бы сохранить его в тайне, до определённого часа. Интересы большой политики, гораздо выше честолюбия простых смертных.

— Да, мой друг, не скрою от вас, особенно сейчас, когда ещё не улажены все вопросы о порядке Регентства. И я рад, что вы, шевалье, понимаете это и не таите обиды.

— О, дорогой граф, — с улыбкой человека, познавшего людскую зависть, сказал де Лурд, — некоторые милости при дворе приносят больше неприятностей, чем блага. Я обогнал официальных гонцов маршала всего на несколько часов. Зачем лишний раз, дразнить вельможных гусей? Пусть, наслаждаются своим блеском. Для меня, нет более весомой награды, чем осознание того, что я сослужил хорошую службу. И этого, мне вполне, достаточно.

Де Тревиль, горячо, пожал руку де Лурда. В его глазах светились и благодарность, и гордость.

— А что, испанцы, всё так же хороши? — спросил капитан, который будучи придворным, никогда, не переставал быть храбрым солдатом.

— Да, и весьма! Бьются, как черти из преисподней. Теперь многие, без хвостов. Герцог окоротил их.

— Чёрт возьми! Как я, вам завидую, друг мой! Но уже за полночь, а вы проделали долгий путь. Я, с большим желанием, расспросил бы, вас обо всех деталях битвы, немедленно. Это было бы с моей стороны, просто жестоко.

Поэтому, прошу. Нет, я приказываю, отдыхайте! Отдыхайте, друг мой. Вы заслужили это небольшое вознаграждение. Я же отправлюсь к её величеству с письмом герцога. Обещайте, все, самые мельчайшие, подробности битвы, вы мне поведаете, позже. Позже, когда хорошо отдохнёте.

Де Лурд покинул королевский дворец и направился домой. Верный слуга Антуан, разбуженный, но безмерно счастливый возвращением хозяина, принялся суетиться на кухне. Шевалье прошёл в свою комнату, скинув сапоги и камзол, упал на кровать. Через мгновение, он крепко спал. Ужин, к великому огорчению слуги, остался нетронутым.

А в Лувре, в это время, королева в близком кругу придворных, многих из которых королевские гонцы разбудили среди ночи, слушала письмо герцога о битве с испанской армией.

Письмо оканчивалось словами:

«…Благодаря Промыслу Божьему и последнему слову нашего, ныне покойного короля, о котором я скорблю, даже в радости, мы одержали великую победу, которая осветит собой новое царствование».

Герцог Энгиенский,

Писано 20 мая 1643 года от Р.Х. близ города Рокруа.

ОЛИВАРЕС

— Боже мой, как душно, — тучный мужчина, резко, рванул рукой широкий кружевной воротник, довершавший шитый золотом бархатный камзол. С силой, оттолкнулся в кресле от массивной столешницы, поднялся и подошёл к окну. Крупные бусины, отборного карибского жемчуга, из разорванного ожерелья, звонко, запрыгали по полу, но, обладатель огромных сокровищ, не обратил на это ни малейшего внимания.

Ночное небо над Мадридом блистало брильянтовой россыпью звёзд. Густо пахло жасмином и расцветающими апельсиновыми деревьями. Плотную завесу духоты не в силах был поколебать лёгкий ветер.

«Они надеются сломить меня. Кортесы! Созвать кортесы?! Как они осмелились? Там есть, верные мне люди, да и врагов, тоже в избытке. Это вызов! Открытый вызов мне, всей моей политики! Всему тому, на что, я потратил годы усилий!

Ах, почему король, так слаб? Он не защитит меня! Он, не в состоянии, защитить самого себя! Свою королевскую власть…», — горькая гримаса исказила лицо вельможи.

Мужчина просунул правую руку под рубашку, положив на сердце.

«О, эти гранды, эта придворная камарилья, напомаженных, завитых, пустоголовых бездельников. Ни я ли, кормил их со своей руки? Раздавал титулы и должности, одаривал щедрыми дарами. А теперь? Теперь, они готовы отгрызть её, словно, бешеные псы.

Нет, господа, нет! Моё время, ещё, не окончено! Ныне, когда устранены самые сильные противники, я доведу своё дело до конца, несмотря, на любые трудности. Вам меня не сломить! Я — граф Гаспар де Гусман, герцог Оливарес! Я — Испания!» — мысли пульсировали в висках первого министра короля Испании. В его глазах заблестел фанатичный огонь.

Министр выпил из золотого кубка. Подёрнул воротник. Стало легче дышать. Но, мысли не оставили его.

«Проклятый Ришелье, опаснейший из врагов, ты переиграл меня, даже, в своей смерти. Ты сумел оставить, после себя, единое государство: с одним законом, с одним монархом, с одной религией. Сделать подобное для Испании, мне не удалось.

Каждый раз, когда до заветной цели оставался один шаг, кто-то из бесчисленных недругов, притаившейся ядовитой змеёй, наносил мне свой коварный укус, предательский удар.

Я строил, а Кастильская монархия рассыпалась, как песочный замок. Восстала вечно мятежная Каталония. В Португалии объявили королём герцога Брагансского — этого висельника! Изменники в Руссильоне и Неаполе затеяли негласные переговоры о переходе во французское подданство. И ужас, мой страшный сон, вражеские войска вступили на землю Испании».

Оливарес поднял кубок, и с яростью бросил в стену. Но мысли продолжали бурлить:

«Трусливый император стремится любой ценой получить желанный для себя мир. Он готов уступить притязаниям шведского короля и заискивает перед своими курфюрстами, самыми жалкими и нищими. Бавария хочет земель, Польша — денег. А за всё платит, одна Испания! Её золото, её солдаты защищают дело истинной католической веры. О, Боже, дай мне сил!»

Дверь кабинета, тихо, приоткрылась.

— Ваша светлость, — слуга склонился в низком поклоне. — Прибыл сеньор де Мантиньи.

— Пусть войдёт!

В комнату вошёл, запылённый от долгой дороги, дворянин. Это был полный сил мужчина, высокий, статный, со смуглым цветом кожи южанина и чёрными, как смоль волосами.

— Да, пребудет с вами, Пресвятая Дева, ваша милость, — склонив колени, он припал губами к руке всемогущего министра. — Вы звали меня, отец?

— Встань, сын мой. Ты, не только, мой сын, ты сын нашей матери католической церкви. Сын нашей великой империи.

Когда-то, его величество спас тебя от верной гибели. Он дал тебе всё: имя, положение и богатство. Сегодня, ты должен, … ты должен, как истинный рыцарь Кастилии, её верный паладин, возможно, последний, …спасти Испанию!

Я призвал вас, дон Антонио, чтобы, именем его католического величества, дать вам особое поручение. Важность и значимость его такова, что, если Господу нашему будет угодно, оказать вам покровительство и благословить ваши деяния, то, слава и величие Испании станут, настолько, ослепительны, а враги её, настолько же, повержены в прах, то и ваше имя останется в памяти и сердцах потомков. А наш благороднейший монарх почтит вас своей благодатной рукой.

Оливарес, тяжело, опустился в кресло. Де Мантиньи остался стоять, внимательно, глядя на графа-герцога.

— Дон Антонио, вам, часто, приходилось выполнять мои поручения. Большая часть их была связанна с опасностью. Вам, не один раз, угрожала смерть. Но, вы, всегда, выходили победителем из этих схваток.

Де Мантиньи, учтиво, поклонился.

— Вы знакомы с тонкостями секретной службы. Исполненное вами, неоднократно, приносило пользу интересам его величества. Нынешняя ваша миссия будет иметь, иной характер. Присаживайтесь. Беседа наша будет долгой, и весьма, обстоятельной.

Де Мантиньи расположился на табурете, напротив стола.

— Скажите, сеньор, у вас остались связи во Франции? Вы ведь не бывали там, с тех пор, как помогли герцогине де Шеврез бежать из-под ареста.

— У меня имеются верные люди в разных провинциях этой страны, ваша светлость. Они продолжают сообщать нам важные и полезные сведения.

— Кто они?

— Добрые католики: горожане, торговцы и ремесленники. Один из них участвовал в деле главного конюшего. Нам удалось спасти его от виселицы. Утверждают, что кардинал Ришелье был в бешенстве. Увы, всё это, простолюдины, готовые служить всякому, кто обладает толстым кошельком и сильной рукой…

— А среди знати, — перебил его Оливарес, — среди знати, у вас сохранились связи?

— Кардинал Ришелье, за последние годы, изрядно, уменьшил число друзей его католического величества, при французском дворе. Осмелюсь утверждать, что теперь, многие из них уже вернулись или ещё надеются вернуться ко двору.

Я уверен, что при определённых условиях, можно будет, рассчитывать на энергичное содействие, некоторых из них. При раздаче монарших милостей, кто-то, непременно, останется обделённым. А личная обида…

— Да, личная обида — весомая причина, — заметил Оливарес, хмурясь. Ему была, прекрасно, известна способность представителей знатных родов, из-за мелочи разрушить любое великое дело. Это многие годы, сильно, осложняло планы и портило кровь графу-герцогу.

— Превосходно, — продолжил первый министр. — Я знаю, что, вы обладаете острым и гибким умом, и полагаетесь, не только, на счастливый случай. В этой миссии, вам, понадобиться помощь надёжных людей. Я позаботился об этом. Используйте их при необходимости.

Предостерегу вас, не доверяйте, никому из них, того, что храните в своей голове. Это люди Общества Иисуса, а они часто, стремятся, извлекать из всего, собственную выгоду. Будьте с ними, настороже.

Мимолётная вспышка, в глубине тёмных глаз, на непроницаемом лице де Мантиньи, указала, что, он был, полностью, согласен в этом вопросе, со своим патроном.

— Теперь, о вашей миссии. Достоверный источник сообщил, что королева Анна соизволила, лично, принять бремя Регентства, и парламент пошёл ей навстречу, изменив завещание короля.

Позиции герцога Орлеанского были, сильно, потеснены. Впрочем, с тех пор, как он перестал быть наследником престола, это несущественно. Большое влияние при дворе, вероятно, получат Конде. Они, давно, присматриваются к французской короне. И всё это, значимо, однако это — неглавное. Доподлинно известно, королева, в выборе первого министра, остановится на кандидатуре кардинала Мазарини.

— Но, кардинал, человек Ришелье? — впервые за время беседы, де Мантиньи позволил себе, открыто, выразить эмоции.

— В этом и кроется опасность, дон Антонио, великая опасность для Испании! Его величество очень беспокоит и расстраивает этот выбор. Если бы королева Анна избрала главой Совета, другого человека, нам было, легче, склонить Францию к миру. Сестра и брат, вполне, смогли бы объединить Европу, дав ей, долгожданный всеми, мир.

Напротив, коварный итальянец поведёт свою игру. Как любой временщик, он захочет стать для французов своим, ради этого, он примется упорствовать в продолжение войны. Французы будут, щедро лить свою и чужую кровь на его мельницу, наивно полагая, что он печётся об их благе.

Вы, дон Антонио, отправитесь в Париж и выясните, все сильные и слабые стороны синьора Мазарини. Постарайтесь, создать ему противодействие при дворе, если он попытается продолжить политику кардинала Ришелье. Об этом, не может быть и речи! Его величеству, важно добиться мирного договора с Францией. Мир должен быть заключён, к выгоде и славе Испании. Запомните, к славе Испании!

Оливарес провёл ладонью по усталому лицу, покрытому лёгкой испариной. Последнее время, министру нездоровилось, и он держался, благодаря лишь огромной внутренней силе. Его цепкий взгляд поймал глаза де Мантиньи. Дворянин, достойно, выдержал это тяжёлое испытание.

— Есть, ещё одна сторона в вашей миссии, — интонации в голосе первого министра, сделались особыми. Де Мантиньи, остро, почувствовал это, внутренне подобравшись. Как опытный агент, он понял, что сейчас, узнает то главное, ради чего его вызвал граф-герцог.

— Мы имеем сведения, и сведения эти заслуживают особенного внимания. Предполагается, что кардинал и королева находятся в отношениях, более близких, чем это достойно, чести испанской принцессы. И если, вам удастся, эти сведения подтвердить, то… — Оливарес прервался.

Какое-то, невидимое непреодолимое препятствие остановило его, возможно, тонкая щекотливость вопроса о королевской семье, возможно, священный трепет пред монаршей особой.

Какое бы мнение не имел министр о короле, его характере и склонностях, равно как, и о членах его семьи, персона последнего, всегда, оставалась для него священной, наделённой божьей благодатью, а, следовательно, непогрешимой перед земным судом.

Видя нерешительность министра, де Мантиньи попытался, осторожно, уточнить его мысль:

— То?

Граф-герцог не впал в ярость и не обрушил праведного гнева на дерзкого слугу. Он пронзил его взглядом и бесцветным, плоским голосом произнёс:

— Его католическое величество не будет противиться тому, что найдутся достойные сеньоры, способные защитить честь королевского дома Габсбургов. Вы поняли меня, дон Антонио?!

— Будьте покойны, ваша светлость, — де Мантиньи встал и, почтительно, поклонился. Слова Оливареса отпечатались в его мозгу, отчётливо, как печать в воске. Приказ был, предельно ясен, что не требовал лишних уточнений.

— Храни вас, Пресвятая Дева Мария! — граф-герцог протянул руку де Мантиньи. Тот поцеловал её и направился к выходу.

— Дон Антонио! — остановил его в дверях министр. — Я понимаю, что желание отомстить за свою семью, это ваш священный долг. Ваш карающий меч ищет, и найдёт врагов вашей семьи. Для вас, сейчас, важнее судьба Испании! Долг перед Всевышним и перед королём, более значим!

Де Мантиньи вздрогнул всем телом, неприятная дрожь холодком пробежала вдоль позвоночника. Всего на мгновение, он, вновь, словно наяву, увидел то, что так, долго, терзало его по ночам.

Чёрное небо, озарённое, как днём. О, нет, это не рассвет, это не явление Господне. Это зарево пожаров. Горят дома. Повсюду, в ужасе бегут женщины и дети, ползут и карабкаются старики. А в город входит, сверкая латами, армия. Армия завоевателей.

Маленький мальчик стоит, прижавшись головой к животу матери, не кричит и не плачет, он пытается понять, что происходит.

— Инесс, уводи детей. Мы примем бой. Уводи детей! Альфио ждёт вас с лошадьми, за оградой сада.

— Отец, я с тобой, — мальчик бежит к одетому в броню человеку. — Папа! Я с тобой!

— Сынок, ты должен защитить маму. Ты же, идальго! Твой долг защищать женщин и слабых, — мужчина поднимает мальчика на руки, целует и, тут же, передаёт подбежавшему слуге. — Уходите. Они близко.

— Отец, — кричит ребёнок. Голос его тонет, в шуме схватки.

Дальше в памяти была пустота. Разум стёр все события. Но солоноватый привкус воды, которой он утолил свою жажду, лишь позже осознав, что это была, смешанная с дождём кровь матери, прикрывшей его своим телом и знамя завоевателей — три золотые лилии на белом поле не стереть из памяти, никогда.

— Сын мой, интересы Испании. Вот, что должно руководить вами. Личное дело, постарайтесь оставить на время, ибо, излишние эмоции могут вам навредить, — голос Оливареса вернул дона Антонио к действительности.

— Не беспокойтесь, ваша светлость, — де Мантиньи, бледный, как мертвец, поклонился министру и, стремительно, вышел из кабинета.

Оливарес, тяжело, вздохнул. В этой игре, он поставил на карту всё. Всё, что у него было, и либо, он возьмёт верх, либо проиграет. Проигрыш станет его падением. Падением окончательным, без малейшей надежды подняться. И, что горше всего было осознавать, это будет крах дела всей его жизни. Обхватив руками голову, всесильный министр короля Испании впал в задумчивость.

— Ваша светлость, срочная депеша от генерала Иоганна Бека, — секретарь поставил серебряный поднос с пакетом на стол.

Граф-герцог сделал неловкое движение рукой, опрокинув письменные принадлежности. В великом волнении, он сорвал печать: «Почему письмо от Бека? Что случилось с де Мело?» Через минуту, всё стало понятным. Генерал Бек сообщал, что блестящая армия маршала де Мело потерпела ужасное поражение.

Министр, бессильно, откинулся на спинку кресла. Его растерянный взгляд заскользил по столу. На карте тёмными струйками, похожими при неясном свете на кровь, растекались чернила. Один из ручейков, пробежав дальше всех, остановился. Оливарес, шевеля, непослушными, сухими губами, прочитал название:

— Рокруа.

НЕ ВСЕ ПИСЬМА ПРИНОСИТ АМУР

Шевалье пробудил сильный шум, происходивший откуда-то снизу. Слуга Антуан, отчаянно, с кем-то спорил. По нескольким фразам де Лурду удалось понять суть происходящего. Неизвестный, по всей видимости, чей-то посыльный, настойчиво, требовал увидеть хозяина дома, поскольку он имел приказ вручить ему срочное послание, и непременно, лично в руки.

На это, верный слуга, противясь всеми силами слова и крепких рук, которыми он придерживал дверь, отвечал, что хозяин отдыхает, и беспокоить его, он никому не позволит, хоть посланцу императора Китая, хоть императору самому, собственной китайской персоной.

Он предложил посыльному, отдать письмо ему и отправляться восвояси. Однако тот настаивал на своём, и не желал уступить. Победу в споре одержал Антуан, во многом, благодаря железной кочерге, которая всегда была у него под рукой. Она оказалась более весомым аргументом, чем все, его разумные доводы.

Сон у шевалье прошёл. Он позвал слугу. Не остывший от спора, и сильно, огорчённый тем, что его господина, всё-таки, потревожили, Антуан с возмущением поведал:

— Сударь, приходил посыльный г-на де Тревиля, с письмом, и требовал вас разбудить. Упрямый бретонский осёл! Неслыханное нахальство! Будить человека, не спавшего столько ночей, не отведавшего ужина, и к тому же, участвовавшего в сражении!

Этот, напыщенный, чурбан возомнил себя посланником самого Великого Могола. Отдай, говорю ему, письмо и топай, отсюда, — продолжал кипятиться слуга. — Вы, сударь, у нас, хоть и крепкого здоровья, однако не Геркулес, чтоб совершать подвиги без роздыха. Да и он, насколько уж, был силен, хоть и герой, так ведь тоже не питался одной божьей благодатью, а вкушал пищу людскую.

Де Лурд сидел на кровати, слушал слугу, восхищаясь его самоотверженностью.

— Антуан, старина, ты забываешь, что твой хозяин гвардейский офицер. С тех пор, как я перестал брать тебя в походы, ты превратился в самого настоящего буржуа. Я совсем не удивлюсь, узнав, что ты присмотрел себе румяную и пышную вдовушку. И это, для тебя станет мудрым решением.

Моя же служба обязывает меня выполнять приказы командира в любое время и в любом месте, — мягко, пожурил он слугу. — Не забывай, этого! А, кроме того, кто тебе сказал, что я участвовал в битве?

— Эх, сударь, — огорчился Антуан, — я поставлен к вам в услужение вашей матушкой, когда вы были, почти мальчиком. Я прошёл с вами не одну кампанию. Неужели, вы думаете, что, я мог усомниться в том, что мой господин принял участие в великой битве? О ней, с самого утра, твердит весь Париж!

— И, всё же?

— И, всё же?! Сударь, вы видели, во что превратилось ваше платье? А ваша шляпа? А седло? Или, старый болван, Антуан, перестал отличать отверстия от пуль и шпаг от дыр о колючий терновник?

Шевалье нахмурился: «Будем, надеется, что плащ и ночная темнота скрыли всё это от любезного г-на Лондарме.»

— Что у нас на обед? — спросил он, чувствуя, что мысль о еде вызывает глухое урчание, давно некормленого нутра.

— Каплун, запечённый с трюфелями, ветчина, сыр. Паштет…

— Паштет? — удивился шевалье. — Откуда?

— Сударь, я имел смелость, пока, вы изволили почивать, наведаться к мэтру Вуатрю, — потупив взгляд, произнёс Антуан.

— Ах ты, чревоугодник.

При всех достоинствах честного слуги, за ним водился грешок, он был большой лакомка. А поскольку, в доме де Лурда повелось делить трапезу, то известная доля яств доставалась и Антуану.

— Ну и конечно, ваше любимое вино, сударь.

— Отлично, Антуан. Я готов, сейчас, проглотить целого кабана, как малютка Гаргантюа. Подавай.

Отправив слугу на кухню, лейтенант принялся за чтение письма де Тревиля, размышляя какие события могли произойти с момента их встречи.

В письме капитан мушкетёров приносил свои извинения за нарушенный покой и прерванный отпуск, просил прибыть его в Лувр к четырём часам пополудни. Срочность письма не оставляла сомнений в важности произошедшего. В тоже время, оно не содержало ни малейшего намёка на причины, её породившие. Гадать об этом, не имело никакого смысла, если не брать во внимание, что, не последнюю роль в этом сыграл его же, лейтенанта, ночной приезд в Париж.

Мысли шевалье прервало бурное восклицание Антуана. Он спустился на первый этаж и застал слугу, с озадаченным видом, смотревшего в раскрытую дверь на улицу.

— Что, у нас ещё приключилось?

— Да вот, сударь, — слуга протянул хозяину маленький бумажный прямоугольник. — Просунули под дверь, я не успел разглядеть кто.

«Хм, сегодня, определённо, почтовый день. Любопытно», — подумал де Лурд.

На бумаге не было ни имени, ни адреса. На обороте на печати зеленоватого воска, красовался маленький амур с поднесённым к губам пальчиком, призывая получателя, хранить некую тайну.

С минуту, шевалье рассматривал оттиск печати на послании, словно, борясь с сомнением, вскрыл.

От Антуана, наблюдающего за хозяином, не ускользнуло маленькое облачко, тенью промелькнувшее на его лице. Он ощутил опасность, исходящую от этого письма и в душе, искренне, пожалел, что не успел спалить письмо в печи. Прослужив многие годы, верный слуга научился угадывать настроение и поступки де Лурда, а главное предсказывать события и их последствия.

Таинственное послание состояло из одной строки:

«В следующую пятницу к десяти часам вечера по известному Вам адресу.

М.»

Шевалье положил письмо в карман халата и направился к накрытому столу. Волшебный аромат пищи, витавший в воздухе, отбивал у него всякое желание читать, не только, загадочные, но, и любые другие послания.

***

Де Лурд принадлежал к старинному и знатному дворянскому семейству. Его славные предки служили королям Наварры и Франции своей верной шпагой и щедрым кошельком. Благодарные монархи жаловали род де Лурда всевозможными званиями и привилегиями.

Дед шевалье был преданным капитаном личной гвардии королевы Жанны. Отец находился при свите короля Генриха IV и, храбро, сражался с ним бок о бок во многих сражениях. Он мог сделать блистательную карьеру при французском дворе, если бы меткая мушкетная пуля не оборвала его жизнь в одной из битв очередной гражданской войны.

Далёкий от суетных нравов придворной жизни, юный Рауль де Лурд решил попытать счастья на военном поприще. Войны большие и малые вспыхивали каждый год, а случаев показать свою удаль в бою было предостаточно. Многие молодые дворяне искали себе славы и богатства с оружием в руках, надеясь однажды, поднять на поле битвы свой маршальский жезл.

К своим тридцати годам, шевалье не довелось получить громких званий и высоких наград, но отвага, проявленная им на королевской службе, была оценена. За несколько лет до описываемых событий, он получил патент на чин лейтенанта роты королевских мушкетёров.

Должность была не слишком доходная, однако позволяла снимать отдельную квартиру, состоявшую из гостиной и спальни — на втором этаже, а также кухни — на первом. Небольшая каморка, она же чулан, служила жилищем слуге.

Обстановка в доме де Лурда была по-военному простой, впрочем, не лишённой некоторой роскоши. Массивная кровать с балдахином, платяной шкаф, полдюжины добротных стульев и обеденный стол. На стене, украшенной гобеленом, и над камином были развешаны несколько шпаг, рапир и кинжалов, работы лучших оружейных мастеров. Пара боевых немецких курковых пистолетов покоилась на тумбе, а в углу пристроились мушкет и аркебуз, в компании стального воронёного нагрудника, отделанного золотой насечкой.

Общую картину военного быта нарушали: комод, покрытый искусной резьбой, турецкий ковёр перед кроватью, венецианское зеркало в серебряной оправе, полтора десятка книжных томиков, письменный прибор из серебра, часы на каминной полке, небольшой ларец и гитара.

В библиотеке де Лурда, склонного к изящной литературе, имелись сочинения Рабле, Корнеля, Лопе де Вега и Уильяма Шекспира. Здесь же, на полке лежали листы парижской «Газетт», с лёгкой руки кардинала Ришелье, прочно, вошедшей в обычную жизнь горожан. Через неё, к грамоте и чтению пристрастился Антуан, отныне блистая в своей речи упоминанием имён древнегреческих героев или персон фигурирующих в сводках о мировых событиях.

Ростом шевалье был немногим выше среднего, гармонично сложен. Темно-русые волосы локонами опускались на плечи, прямой нос, слегка выдающиеся скулы, усы и бородка а-ля роялька. Выразительные глаза, приобретавшие зеленоватый оттенок в лукавстве и становившиеся серо-стальными в гневе, порой выдавали какую-то затаённую тоску, спрятанную где-то в глубине его сердца.

В одежде, шевалье, предпочитал практичный стиль, удобный для военной службы. Меж тем, в его платяном шкафу хранились элегантные модные костюмы. Там же, расположились шёлковые и тонкого полотна сорочки, в соседстве с белоснежными кружевными воротниками. Имелись здесь и туфли, удобные для танцев.

Де Лурд не жаловал светских развлечений, но и жизни затворника не вёл. Он был знаком со многими офицерами гвардии и придворными вельможами, не чурался и товарищеских отношений с подчинёнными, изредка, принимая участие в совместных пирушках, что нисколько, не умаляло его авторитета, как командира.

Время от времени шевалье посещал театральные представления, даваемые труппой Марэ и «Бургундским отелем». Он бывал на званых приёмах, и, встречались люди, утверждавшие, что виделись с ним в литературном салоне м-м де Рамбуйе.

Как боевой офицер, де Лурд, превосходно, обращался со всеми видами холодного и огнестрельного оружия, был отличным наездником. Владел парой хороших лошадей, содержавшихся в личной конюшне графа де Тревиля, с кем его связывали долгие годы дружбы.

Шевалье не слыл участником дуэлей, хотя в полку ходили слухи, что на счету лейтенанта имеется немало поединков. Сам де Лурд, на эту тему, никогда, не распространялся, более того, как образцовый командир призывал своих солдат к строгому соблюдению запрета на дуэли. Тем не менее, шпага на его бедре не была простым украшением. Сослуживцы могли засвидетельствовать, что немало противников, встретившихся шевалье на поле битвы, остались навеки покоиться в земле.

Среди мушкетёров, отчаянных рубак, необузданных забияк, а иной раз и отъявленных богохульников, де Лурд сохранял уважительное отношение к церкви и религии. Не соблюдая постов и не давая обетов, он посещал некоего священника, служившего в аббатстве Сен-Дени.

И если, речь заходила о религиозных разногласиях, что было обычным явлением среди дворян, одна часть из которых исповедовала католичество, а другая — кальвинизм, всегда вспоминал слова великого кардинала Ришелье: «Для меня не существует различий между католиками и гугенотами — все должны быть добрыми французами».

Он искренне, полагал, что Богу всё равно, на каком языке обращаются к нему, главное, чтобы Бог жил в сердце человека.

***

Де Лурд нашёл капитана мушкетёров на крытой галерее, соединяющей Лувр и Тюильри. Граф вёл оживлённую беседу в окружении придворных. Издали завидев шевалье, он сделал ему знак, просящий подождать.

Лейтенант спустился на аллею, украшенную розановыми кустами, и неспешно, двинулся по песчаной дорожке к фонтану. Весело журчащая вода освежала воздух приятной прохладой. Разлетающиеся по сторонам капельки, причудливо, переливались в лучах солнца. В центре мраморной чаши, помещалась фигура античной богини.

— Фемида?

— Скорее, Фортуна, — де Лурд обернулся на голос, идущего по дорожке, де Тревиля, — видите рог изобилия в руке. К тому же, у неё кажется, нет повязки на глазах.

— Действительно, нет. И всё же, она женщина. Неведомо, какие блага и кому предназначенные посыплются из её рога, …даже ей самой, — вздохнув, граф взял под руку шевалье и предложил прогуляться по парку, таким образом, сохраняя их беседу в секрете от случайных и неслучайных ушей.

Какое-то время они шли молча. Де Лурд, отчётливо ощущая, напряжённость момента, не решался нарушить тишину.

— Провидению было угодно, чтобы Регентство оказалось в руках её величества. Королеве полагается назначить людей, которым будет вверено будущее государства. Сегодня её величество соблаговолила объявить своё решение о составе членов Совета и… назвать кандидатуру первого министра, — начал разговор де Тревиль, остановившись на последней фразе, пытаясь определить реакцию своего спутника. Тот промолчал, считая нужным, выслушать собеседника до конца.

— Её величество оказалась перед сложным выбором. В Совете много достойных, обогащённых опытом и мудростью государственных мужей.

Вот, к примеру, г-н де Шавиньи, человек отменных качеств. Его величество, неизменно, благоволил к нему и часто, придерживался его советов. А г-н де Нуайе, кто как, не он, всегда твёрдо, отстаивал интересы её величества, не боясь разгневать короля. Или г-н де Шатонеф? Или другие?

— Маркиз находится в ссылке, — возразил шевалье.

— Мы живём с вами во времена перемен, друг мой. И сейчас, всё возможно. Всё возможно. Но, вы правы, речь пошла не о нём.

Видите ли, женщины, в отличие от мужчин при своём выборе, не всегда, руководствуются расчётом. Они больше склоны доверять голосу сердца…, — де Тревиль, вновь, смолк.

— Значит, её величество сделала выбор не в пользу кандидатуры г-на де Шавиньи и не в пользу г-на де Шатонефа? — поинтересовался де Лурд, начинавший понимать, к чему клонит граф.

Де Тревиль, утвердительно, кивнул.

— О, эта милость её величества, может иметь фатальные последствия для её избранника, — заметил шевалье. — Судьба г-на д, Анкра, ещё, не забылась.

— Вот поэтому, королева обратилась за советом и помощью ко мне. А я, в свою очередь, хочу поручить выполнение этой миссии, вам, друг мой, как человеку известному мне отменной храбростью и благородством.

— Я готов услышать поручение её величества, — поклонился в ответ де Лурд.

— Её величество желает, чтобы для г-на кардинала, — впервые, за время беседы, де Тревиль упомянул персону, удостоенную королевской милости, — был создан специальный эскорт, состоявший из мушкетёров нашей роты и гвардейцев роты г-на де Бара.

— Однако, сударь?! — не смог сдержать своего удивления лейтенант.

— Да-да, — подтвердил де Тревиль, — именно двух рот. Этим королева желает показать, что её выбор одобрен самим королём, и он, этим действием, даёт понять всем своим подданным о согласии с кандидатурой первого министра. Тем более что, кардинал приходиться его величеству крестным отцом. А король был и остаётся командиром нашего полка. Итак, ваше слово? — де Тревиль, по-прежнему державший шевалье под руку, заметно, сжал его локоть.

— Прежде, чем дать ответ, могу ли я узнать ваше мнение граф? — спросил де Лурд, стремясь разрешить свои сомнения. — И заклинаю вас, нашей дружбой, будьте откровенны со мной.

Лицо де Тревиля приняло печальный вид. Похоже, что он не одобрял выбор королевы.

— Я понимаю вашу озабоченность, мой друг. Для государства, сейчас очень важно, чтобы правительство возглавил умный и опытный политик. Достойнее, точнее полезнее, кардинала Мазарини, к сожалению, никого нет.

Он долгие годы занимался вопросами нашей внешней политики. Пожалуй, он один может держать под контролем наши отношения и с противниками, и союзниками. Вы ведь, прекрасно, понимаете, как сейчас нужен мир. Я хочу верить, что его высокопреосвященство полностью выполнит свой долг перед короной и страной. Ну, а если…

— Если…

— Если он пренебрежёт своими обязанностями, французское дворянство сможет указать ему его место. Вам предлагается сослужить службу не кардиналу, а королю. Слышите, королю и королеве. Наиглавнейшая задача, наша с вами задача, — произнёс де Тревиль, с лёгким пафосом, — защита престола, равно как интересов и блага Франции.

— Что ж, если, это желание королевы и это на благо Франции. Мне остаётся только одно, с честью принять данный приказ и обеспечить его выполнение, — ответил де Лурд, услышав от командира, слова, крутившиеся в собственной голове: «Служба, королю, а не служба — временщику, тем более иностранцу»!

— Отлично! Вы знаете, я был уверен в вашем согласии, — воскликнул де Тревиль, на его душе, заметно отлегло, по завершению этого деликатного разговора.

— Вы вольны, самостоятельно, определить формат эскорта, количество необходимых для этого людей и их кандидатуры. Во всём остальном, вам предстоит согласовывать свои действия с г-ном де Баром. Он, сегодня же, получит все необходимые распоряжения. Как много времени, вам понадобиться?

— Через два, максимум три дня, я предоставлю вам свой доклад, мой капитан.

— Превосходно, шевалье. А теперь, я вас оставлю и поспешу к её величеству.

Находясь под впечатлением от разговора, обдумывая все нюансы и ключевые фразы, де Лурд направился к выходу из Лувра, когда его догнал ливрейный слуга. Он вручил шевалье два запечатанных пакета.

В одном оказался королевский указ, назначавшим лейтенанта мушкетёров начальником личного эскорта первого министра короля Франции. Во втором было распоряжение, адресованное королевскому казначею. Оно предписывало выдать предъявителю необходимую сумму, по личному повелению королевы. И если, чернила на финансовом документе, едва просохли, то, указ о назначении, безусловно, был написан заранее.

«Ах, дорогой граф, вы, всё предусмотрели, заранее», — подумал шевалье.

СВЕТ УЧЕНИЯ

Загорелый селянин в шерстяной шляпе, украшенной петушиным пером, нервно, теребил в грубых мозолистых руках льняной узелок, переминаясь с ноги на ногу. Он с потаённым ужасом следил за молодым человеком, старательно, выводившим на бумаге аккуратные буквы. И чем больше, появлялось их на свет, тем явственнее сосало под ложечкой у крестьянина.

Три дня