Петр Ингвин

Зимопись

Книга четвертая. Как я был номеном

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Петр Ингвин, 2018

Фантастическая сага о любви и долге, в шести книгах, с провокациями на темы семьи, политики и религии.

«Пятая заповедь гласит: не убий, если это не враг, посягнувший на твою жизнь, семью и родину. Семью! — Его рука нетерпеливо поигрывала мечом около Томы. — Меня простят».

18+

ISBN 978-5-4493-0528-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Зимопись
2. Часть первая
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
3. Часть вторая
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
4. Часть третья
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
5. Часть четвертая
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
6. Часть пятая
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4

Часть первая

Уже не одни

Глава 1

Земля превратилась в грязь. Каждый шаг давался с усилием, рука опиралась на дубинку, как на трость. Времени прошло всего ничего, а мы уже валились без сил. Проснулся голод.

— Я могу сделать еще веревочки… — устало вымолвила Марианна.

— Это долго, и руки будут болеть.

Никто не знает, что ждет через минуту. Изготовление веникообразной фикции в роли одежды отнимет самое драгоценное — время. Конструкции, которыми украсила нас вчера Марианна, только мешали и разваливались на ходу. Повторять ошибку нет смысла.

На мою пращу царевна больше не покушалась. Хорошо иметь в напарницах воительницу, которая понимает, что последнее оставшееся у нас оружие однажды может оказаться последним шансом.

— Тогда ты просто иди впереди и не оглядывайся. — Спутницу в очередной раз шарахнуло в другую крайность.

— Смотреть во все стороны — моя обязанность. Совсем не оглядываться не смогу, так что предложенный вариант хорош, но не идеален.

— А кто из нас идеален? — Напарница по приключению тихо вздохнула. — Ладно, оглядывайся. Но только по делу.

О том, что всю дорогу сам буду маячить у нее перед носом, сия ума палата скромно умолчала.

Утро началось с объятий. Я не виноват, само получилось, глаза открылись — а оно вон как, оказывается, Еще год назад с ума бы сошел от привалившего счастья, а сейчас нервничал. Поумнел? Скорее, повзрослел. Когда чего-то долго добиваешься — ценишь, что дается само — можешь взять, если нужно. Сперва подумав, конечно. Но то, что навязывается…

Нет, Марианна не навязывалась, она таким образом завоевывала меня. По-другому не умела.

Для себя я вывел формулу своих с ней взаимоотношений: не идти на поводу, отвергать неприемлемое и не тратить нервы на прочее. Сразу стало легче.

По пробуждении сначала пришлось убеждать соседку, что она уже не спит. Затем — что не все так здорово, как кажется на первый взгляд. И, наконец, что ночь ничуть не изменила моих позиций. Уединенность и невероятная интимность момента подталкивали напарницу к налаживанию более тесных контактов, ей хотелось тепла и счастья. Мне тоже, и еще как. Только на месте случайной спутницы представлялся совсем другой человек.

Желания душ оказались не взаимными, это воспринялось как обида. Глупая, ребячливая… короче, обычная женская обида на то, что не все в мире по ее мечталке. Я показал силу воли, отказавшись от желанного ради высшего. Марианна в ответ тоже мне показала — исключительно в переносном смысле. Царевна помрачнела, надолго умолкла и чуть не убилась при спуске с дерева, где ночевали. Еще и отбрыкивалась от помощи, ведь я при этом буду: а) смотреть, б) трогать. То, что благодаря этому ее драгоценная шкурка спустится без увечий, в расчет не бралось. Итог: содранная кожа на запястьях, груди и животе, которыми тормозили о кору, и все равно приземление на мои руки — вопреки воплям отойти и не мешать. И никакого спасибо. И ладно. В следующий раз могу послушаться.

Не могу. Я мужчина, она моя подопечная, за которую несу ответственность. Пусть вопит, сколько влезет, поступать буду по-своему.

В путь мы отправились голодными, только водички хлебнули при умывании. Трава и листья опротивели, на добычу и приготовление чего-то более серьезного не было времени. С отсутствием одежды тоже как-то свыклись. Сначала царевна еще что-то придумывала, пыталась сплести подобие венка на пояс. На талии «венок» держался отлично, но при навешивании свисающих элементов, в которых заключался весь смысл, конструкция рушилась. Марианна переделала плетеный поясок и повязала ниже, прямо на бедра. После нескольких движений ногами все опять порвалось. Спутницу неудачи бесили, но упорства ей не занимать. Некоторое время она несла перед собой наломанную с кустов охапку, скрывавшую все сверху донизу, и все бы хорошо, но вскоре руки устали. Затем она загнала меня на дерево с требованием отломить раздваивавшуюся лиственную ветвь. Я решил не спорить и посмотреть, что получится. Повесив разлапистые половинки через плечо, Марианна превратилась в ходячий шалашик. Вроде бы снова все прекрасно, и меня тоже теперь можно бы одеть похожим образом… Я не торопился. И правильно. Через десять минут девичье плечо натерлось о жесткое раздвоение, и ни в чем не повинные ветки со злостью полетели в кусты. Смирившись, царевна предложила мне вышеуказанный вариант, где она будет идти сзади. Вот и ладушки, главное в этой фразе — идти. А вскоре придется плыть. В воде одежда снова станет лишней, чего же сейчас заморачиваться? Правда, Марианна, в отличие от некоторых, в стае не жила, потому к проблеме относилась не столь философски.

Я указал на середину ближайшего дерева:

— Это смола.

— Ее едят?

Вспыхнувшая надежда споткнулась об уныло опустившиеся углы моих губ.

— Зато она густая и липкая. Приклей большие листья на места, которых стыдишься, и проблема надолго закроется.

— Я себя не стыжусь! — Царевнин взгляд сжег меня с потрохами, царственная осанка еще больше выпрямилась, став императорской, не меньше. — Я… тебя стыжусь. А себя мне стесняться нечего, у меня все в порядке.

— Ну, приклей на места, которыми гордишься.

В меня полетела колючая ветка. Увернулся. Через минуту сзади раздалось:

— А смола быстро смывается?

— Вопрос некорректен. Я не знаю, смывается ли она вообще.

Ниже спины ударила еще одна ветка.

— Ты хотел, чтоб я стала липкая и грязная, да?!

— Расскажу притчу. Шли два… — Срочно: кем заменить монахов и девушку? Ладно, по ходу выкручусь. — Два святых человека. Увидели, как через лужу не может перейти симпатичный человек другого пола. Симпатичный, прямо до… бабочек в животе. И так пробовал, и этак, и юбку задирал по самое не балуй. Один святой принялся молиться об укреплении духа: «Отдаю мечты и поступки Алле-воспитательнице, да простит и примет. Убираю пороки из жизни и мыслей. Берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня…» А второй взял симпатягу на руки и перенес на другую сторону лужи. Вернувшись к молившемуся, он молча зашагал с ним рядом, все было вроде бы нормально, но через полчаса он услышал гневное: «Ты пошел на поводу у греха! Ты не должен был касаться этой… искушающей особы, ты допустил порочные мысли!» На что последовал ответ: «Во-первых, я исполнил закон „Помогать окружающим, ведь потом они помогут мне“. Во вторых я перенес и забыл, а ты все еще несешь».

Спутница задумалась.

— Я жаловалась, что ты хотел сделать меня липкой и грязной, а в ответ услышала притчу. Значит, с намеком. Хочешь сказать, что я уже… липкая и грязная, только в переносном смысле?

Ну ни фига себе, гигант мысли. Я, конечно, имел в виду что-то такое, но не столь откровенно. Пришлось успокаивать.

— Я тоже руководствовался законом «Помогать окружающим, ведь потом они помогут мне». Тебе требовался заменитель одежды, я предложил решение. О том, что одно повлечет другое, как-то не думалось. Виноват, исправлюсь. В качестве моральной компенсации вот тебе вкусный корешок.

Некоторое время шли молча. По той стороне реки виднелось далекое непонятное движение. Возможно, это искали нас. Мы можем подать сигнал: мол, живы, не переживайте! Дымом днем, костром в ночи, выложенными огромными буквами, мало ли. Варианты есть, смысла нет. Сигнал займет уйму времени, лучше употребим его на самостоятельное возвращение. Ведь пусть даже сигнал дойдет, и что? Нам чем-то помогут? Только переживать начнут. И уже будет, от чего: на этой стороне тоже найдется, кому за чужими сигналами смотреть. Лишнее к себе внимание — лишние проблемы.

Проблем и здесь хватало. Выброс лишней жидкости обретал статус военной кампании. О ней долго умалчивали, затем, краснея, сквозь зубы извещали союзника. Начиналась рекогносцировка местности, составление планов, обеспечивались разведка и безопасность. Со стороны царевны еще звучало глупое требование неслышимости, то есть я должен находиться от места ее засады на достаточном расстоянии. Как в таком случае отвечать за ее жизнь? Благословенны времена стаи: что естественно — то не безобразно. Тома в этом ушла даже дальше меня. С Марианной не проходило. После вчерашнего переохлаждения отбегать по надобности приходилось часто. Не знаю, как это связано, но жутко неудобно во враждебных условиях.

— Дальше! — требовательно принеслось из кустов, где сейчас пряталась напарница.

— Я достаточно далеко.

Пристально изучаемая глазами местность неурядицами пока не грозила. Нам везло, до сих пор ни на кого не напоролись. Как долго продлится везение?

— Я специально сказала негромко. Услышал — значит, близко.

— Это небезопасно. Я потеряю тебя из виду.

Возмущенный вопль:

— Из виду?!

С такой, как говорится, каши не сваришь. Нужно что-то делать, и вообще с любой проблемой нужно справляться раньше, чем она справится с нами.

Через минуту красная от негодования царевна оказалась рядом.

— Ты не имеешь права смотре…

— Пригнись! — Я резко упал на землю.

Царевна повторила за мной с удивлением, но без возражений. Только спустя минуту она увидела ватагу ребятишек, которых у меня получилось услышать раньше.

С шумом и перекликиванием больше десятка юных сорвиголов неслись к реке. Моя рука сама собой потянулась перекреститься, хотя никогда в жизни этого не делал. От облегчения: пацанята были нормальные. Не Фристовы разрисованные молчуны, не затурканные крепостные, что от каждого столба ожидают неприятностей или волков. Эти ничего не боялись. С визгом и оглушающим гиканьем мчались босыми ногами к воде, по дороге скидывая через голову длинные, доходившие до колен рубахи. Собственно, рубахи-балахоны составляли всю их одежду.

И тут меня заметили. Угораздило же приподнять макушку.

— Эй! Давай с нами! — раздалось в мою сторону.

А вот и дам. Где наша не пропадала и потом не находилась!

— Лежи тихо! — потек мой шепот к распластанной ничком царевне. — Голову не высовывай.

Я помчался к взбурлившим прибрежную воду ребятам. Старшему было на пару лет меньше, чем мне. Младшему не больше семи.

— Ты откуда? Как зовут? Тихаревский или Еконоградский? Не представляешь, как уже домой хочется! Не слыхал, когда? Тоже с орехов или по глядельной части? Как думаешь, долго нам еще тут? Сможешь меня подкинуть? Плаваешь хорошо? — завалили меня вопросами.

— Артем, — с достоинством лидера представился один из старших мальчиков; видимо, местный заводила. — А тебя как кличут?

— Вася. Плаваю хорошо. Насчет дома ничего такого не слыхал. Я оттуда. — Моя голова небрежно качнулась в сторону изгиба реки с отмелью, откуда мы шли с царевной. Короче, не соврал ни разу, с чем себя и поздравил. — Давай, подкину.

Подставив ладони, я помог мелкому пацаненку взобраться ногой и мощно запустил его в воздух.

— А-а! — радостно проорал тот, завершив дугу могучим всплеском.

Теперь вместо вопросов на меня посыпались предложения о сотрудничестве и взаимопомощи.

Вода в реке как была, так и осталась ледяной, но мальчишек это не смущало. Видимо, привычные или нечасто к воде отпускаемые. Приходилось терпеть и мне, хотя ног уже не чувствовал.

Удивило, что плавать умели все. И все — плохо. Периодически кого-то сносило течением, он вопил, я спешил на выручку, подхватывал и вытаскивал на отмель. И во все уши слушал:

— Повезло, что дождь прошел, пока высохнет — свободны. А оно когда еще высохнет!

— Не волнуйся, скоро.

— А по мне, так пусть там все сгниет. Вот если б каждому по телеге…

— Говорят, на эти деньги новый оклад купят, золотой.

— А оно мне надо?

— А тебя спросят?

«Деньги», «купят», «золотой», вот это информация! Новый мир преподносил сюрпризы.

Пока один малец с визгом сигал с моих рук, для чего я немного присел, второй успел взобраться на плечи. Теперь он балансировал, держась за голову. Только бы мне все волосы не повыдергивали такими темпами.

— Аааахх! — Вот и второй унесся следом во взбрызнувшую пучину, окатив остальных мощнее, чем смог бы самый могучий ливень.

Разговорчики не прерывались:

— Скоро суета в Еконограде. Много иноземцев будет. Говорят, даже немцы приедут.

— Жаль, не увидим.

— Еще говорят, конязь раньше обычного девок собирать будет.

— Не-е, это не раньше лета.

— Говорят, теперь бой-бабу хочет.

— Это как?

— Чтоб и на коне, и мечом, и при том — баба.

— Как за речкой, что ль?

— Ну. Насмотрелся с берега, как там над здравым смыслом издеваются.

— А наши-то губы раскатали, дуры набитые.

С моих подставленных рук еще один сорванец с улюлюканьем и переворотом в воздухе улетел в свое детское счастье. А следующий, обернувшись, разразился вопросом:

— Вась, ты — гляделец?

— Кхм. А что, похож?

— На орехах тебя не видели.

Быстро: кем может являться гляделец? Метеорологом? Надсмотрщиком? Часовым? Пограничником?

— Не-е, я там, дальше. — Моя рука неопределенно махнула куда-то назад. Глаза отметили, что старших поблизости нет, и я тихо спросил: — Глядельцы за реку отвечают, чтоб чужие не высадились?

— Да нет же, когда гости прибывают, они присматривают, чтоб не убегли, не заплатив.

— А если враги?

— Ушкурники, что ль? — По ступеньке рук взбираясь мне на плечи, мальчонка по-взрослому высокомерно скривил рот. — Если нарушат договор, с ними конязь разберется.

— Лучше бы со спасизадами разобрался, — хмыкнул другой сбоку. — Отец говорит, скоро на улицу страшно выйти будет.

Возясь с мелкими, я не заметил, что старшие куда-то делись, и обернулся, только услышав крики.

Шесть мальчишек во всю мочь мчались прямо на залегшую царевну. Значит, не выдержала, высунулась. На приближавшийся топот она среагировала правильно — ринулась прочь.

— А-аа!!!

— А ну стоять! — взвопил я, выметываясь из воды утопленным теннисным шариком

— Вась, они сами справятся! — пыталась повиснуть на мне малышня, осчастливленная дружбой со старшим и теперь возмущенная уходом.

Глава 2

Как я, оказывается, далеко ушел от оставленной Марианны. Расстояние между ней и преследователями измерялось десятками метров, а между ними и со всех ног бегущим мной — сотнями.

Не знаю, как юной царевне следовалось за моим не являвшим образец красоты загорелым тылом, а за ее улепетывавшей кормой пацанва летела, как ухватившие цель самонаводящиеся ракеты на сопло самолета. В беге никогда девчонке не сравниться с мальчишками, будь она хоть сто раз царевна и тысячу раз принцесса, так природа позаботилась о выживании вида: мужчина обязан догнать женщину. Подставив подножку, девчонку гурьбой повалили, один помчался к ближайшему дереву.

Когда я подбегал, три мальчишки уже стегали хворостинами визжавшую Марианну, пока другие трое ее удерживали.

— Так ее! Чтоб до свадьбы сесть не смогла!

— И по сусалам, вон какие щеки отъела. Гляди, вся гладенькая, беленькая, нежненькая, словно за всю жизнь ни разу не работала.

— Тем более заслужила! Врежь хорошенько!

— Ух, какие мы недотроги!

— Артем, влепи сюда, пока держу!

— Сейчас всем влеплю! — заорал я. — А ну отпустили! Слыхали, что сказал?!

Хворостины нехотя опустились, но крепко державшие руки не разжимались.

— Она подглядывала!

Покачиваясь на подламываемых ногах, исполосованная царевна с жуткой мольбой глядела на меня. Теперь боялась рот раскрыть. Правильно. Старших слушаться надо.

— Это моя… сестра! — объявил я. — Убрали руки!

Теперь приказ сработал. Мальчишки отшатнулись от девушки, как от прокаженной, она упала на траву и быстро прикрылась.

Не слишком чувствуя себя виноватым, Артем развел руками:

— Кто ж знал…

— А чего она приперлась? Девки там дальше купаются, а мы ей не родичи, чтоб тут за нее отвечать, — подхватили другие. — Ведь правда подглядывала, мы видели. Значит, заслужила.

— Пойдем, Марьяна. — Приобняв царевну за талию, я помог ей подняться. Имя употребил в обиходном варианте, чтоб меньше недоразумений.

Оставив мальчишек в задумчивой растерянности, мы двинулись дальше вглубь леса.

— Почему не вдоль реки? — прихрамывая, осведомилась Марианна, начавшая, наконец, соображать.

— Без одежды на виду у всех? Пацаны еще не разобрались, но мозги у них тоже имеются. Нужно уйти как можно дальше. Жаль, дубина там осталась, хорошее было оружие, легкое и неприметное. Теперь пока найдешь что-то похожее…

— Кстати… спасибо.

Я отмахнулся:

— Проехали. В следующий раз умнее будешь.

— Урок хороший, — признала царевна, пытаясь оглянуться на свой исчерченный полосами зад. — Незабываемый. Очень страшно?

Она спрашивала мое мнение о внешнем виде этого своего участка тела. Ну что за народ девчонки. Предплечья, плечи и голени все в синяках от жесткой хватки многих рук и последующей борьбы, спина кровоточит, щека саднит, бедра в ярких рубцах… а она — о мягком месте.

— Вполне симпатично. Я и раньше ничего не имел против, а теперь… Ведь за одного битого двух небитых дают, слыхала?

— А за дважды битого?

Я хмыкнул:

— Первый раз не считается. Сделанное во благо побоями не является.

— Чем же является?

— Воспитанием.

Совершив большой круг через лес, мы больше никого не встретили. После некоторого перехода я дождался очередного «Чапа, погуляй в сторонке, пожалуйста» и заявил:

— Больше никаких сторонок. Вот хорошее место, скрыто отовсюду.

Низинка, кустик, развесистое дерево. Что еще нужно для счастья?

Марианну заклинило и даже чуточку перекосило от напряжения.

— Если думаешь…

— Не думаю. Знаю. Садись здесь.

Решимость подтвердили действия. Я развернулся спиной к остолбеневшей царевне и, показывая пример, пустил струйку в основание деревца.

Черти бы взяли дрянную девчонку. Как всегда бросавшаяся из крайность в крайность, она внимательно отследила процесс вплоть до завершающего встряхивания. Я уперся в нее бычьим взором, хотелось наорать, съязвить, уколоть или ругнуться. Успокоить себя удалось с огромным трудом.

— Ничего позорного нет, правда? — Мой голос был сама безмятежность. Как морская гладь над подводным землетрясением.

— Правда. Позорного нет.

Ее взгляд потупился, розовые ушки, выглядывавшие сквозь волосы, еще больше порозовели. Я даже залюбовался, несмотря на дикость ситуации: бурлящее эмоциями лицо, крепкие тонкие плечи, узкая талия с волнительной дырочкой пупочка, скрывающая грудь путаная русая завеса… Это пока царевна не откинула челку. Но не откидывала. Она пряталась в ней от себя и от меня.

Повезло мне с попутчицей… в смысле внешности. Если б только не заморочки с выяснением отношений.

— Теперь не стесняешься?

После произошедшего ответ подразумевался единственный, даже если это не так. Наше положение обязывало ее ответить положительно, другого теперь просто быть не могло, но я недостаточно знал Марианну.

— Стесняюсь.

Вот теперь я готов был взорваться. В глубине внутренних вод проснулся вулкан, и море закипело.

— Дай руку, — тихо слетело с девичьих губ.

— Зачем?

— Просто дай. — Она совсем покраснела. — Жалко, что ли?

Не жалко. Ухватив и крепко сжав, Марианна присела. Челка могучим махом унеслась в сторону, на меня устремилось напыжившееся лицо — глаза в глаза. Страх, стыд, гнев, ужас, все перемешалось и менялось по сто раз в секунду. За мою ладонь царевна держалась, как утопающий за спасательный круг. Мышцы напряглись, скулы резко очертились.

Поскольку она смотрела, я тоже не отводил взгляд.

«Пук!» — раздалось внизу. Потемневшие глаза орали: «Только засмейся!»

Я глядел спокойно. Все нормально. У организма собственное мнение, и он его высказывает. В стае мы с Томой высказывались и не так. И по пути в цивилизацию тоже особо не парились.

Тоненько зажурчало. Пальцы, впившиеся в мою руку, ослабили хватку и отпустили, только когда Марианна поднялась.

— Идем? — Теперь я перехватил царевнину ладонь.

— Идем!

Она будто заново родилась. Откуда-то взялись силы, иногда царевна даже обгоняла меня на марше. Что ни говори, а совместное решение проблем, которые в одиночку кажутся нерешаемыми, сближает крепче печати в паспорте. Чаще всего к последнему и приводит — если один из решальщиков ранее не сблизился с кем-то другим. Как раз мой случай. Марианну положение дел угнетало как раба господский ошейник, это выражалось вздохами, походкой, взглядами, перепадами настроения. К счастью, гордость тоже имелась и постепенно задавила капризное возмущение мировой несправедливостью.

Немалое время прошло, пока снова вышли к воде. И опять — шум, плеск, визги…

— Это уже по твоей части, — определил я голоса как женские. — Пойдешь знакомиться с местным населением?

— Надо?

— Лучше не надо. Живее будем.

— И ты розг избежишь, — с лукавым коварством хмыкнула царевна. — А то соберешься подглядывать… ради моей безопасности, конечно же.

Мы обошли женскую купальню по широкой дуге. Чаща внезапно поредела, линия деревьев впереди вообще закончилась. Дальше за широким серо-желтым пустырем уходили вдаль ровные ряды садов. Между деревьев кучковались кособокие ящики, из которых кто-то высыпал собранный урожай прямо на землю — догадываюсь даже, кто именно. Нежданный дождь порушил планы садоводов, поэтому мелкую рабочую силу отпустили до полной просушки плодов перед новой укладкой и последующей отправкой. Где-то неподалеку ржали кони. Наверняка, это телеги, посланные за товаром. Теперь и лошадки отдыхают.

— Что за фрукты? — вспыхнул плотоядный интерес царевны.

— Не знаю, отсюда не видно.

Голод не тетка. У меня тоже дернулся кадык. Я присел на одно колено и судорожно всматривался. Марианна грохнулась на оба колена и склонилась вперед, пользуясь передышкой одновременно для отдыха, для осторожного потирания плодов своего любопытства и для разглядывания плодов своего желания.

— Слышала, что говорили про какие-то орехи, но орехи — маленькие. Какие же это орехи?

— Допустим, чернобыльские, — сдуру пошутилось мне.

Любопытные реснички вскинулись:

— Как-как?

Я укусил себя за язык.

— Раз апокалипсис был, могли произойти и такие события, после которых…

— Акопалипс, — поправила Марианна. — Говори правильно, ты не крепостной.

— Ладно, пусть акопалипс. Кто знает, что там творилось по-настоящему?

— Сестры знают.

Интересненько.

— А как бы мне узнать у них поподробнее?

— Тебе не расскажут. Допуска нет.

— Что сделать, чтоб был?

— Для начала, — она хмыкнула, — родиться девочкой.

— Допустим, родюсь. Что дальше?

— А ты не сдаешься. — Меня наградили поощрительным кивком. — Дальше — уйти в сестричество. Посвятить жизнь служению. Достичь высокого положения. И тогда тебе откроются все двери сестыря.

— Значит, ответы — в сестыре?

Плечики царевны взлетели и опустились:

— Наверное. Где же еще?

Ее руки снова принялись чесаться и хвататься за больное.

— Потерпи, скоро промоем и полегчает. А пока… — Я сорвал с земли несколько овальных зеленых листиков. — Приложи, где кровоточит.

Оказывается, царевна знала о подорожнике, просто забыла. Она с радостью ухватила и принялась изворачиваться… перекособочиваться… извиваться… и, наконец, взмолилась:

— Не поможешь?

— Конечно, помогу. Просто ждал, когда попросишь.

— А сам предложить?!

— Нет уж. Предполагаемое действо связано с касаниями, если не сказать троганием, весьма деликатных мест. И их прямым рассматриванием… если не сказать разглядыванием. Это не в реке спасать.

— А там, значит, ты трогал и разглядывал?!

— Прекрати. — Взяв первый лист подорожника, я задумался, куда его присобачить в первую очередь. — Это не смешно. В следующий раз могу и не спасти.

— Прости. Если тебе станет неуютно, представь что ты — врачеватель.

— И представлять не надо, я сейчас он и есть. Иначе ни за что не взялся бы за этот геморрой.

Последнее слово не вызвало вопросов даже в конкретном контексте. Просто не до того. Или?..

— Спасибо. Как лучше встать, чтоб тебе было удобно?

— Молча.

Марианна ядовито покосилась на меня:

— А серьезно?

— Серьезнее не бывает.

Подумав, она опустилась на колени и ладони, выдав мне максимум поверхности для лечения. Я покачал головой:

— Ходить тоже так собираешься?

Вскинутый взор испепелил меня, требуя объяснений.

— Все сразу отлетит при вставании. Поднимись. — Я подвинулся и даже временно отвернулся для обеспечения застенчивой спутнице свободы маневра.

— И долго мне тут торчать столбом? — через секунду мило и чисто по-дружески позвала она. Предпочитаю считать так, иначе удушил бы на месте.

Я обошел вертикально вытянувшуюся царевну по кругу. Ее щеки пылали, взгляд старательно не встречался с моим. Опущенные по швам руки судорожно шевелили пальцами. Странное существо. Ни одной логически продолженной мысли или поступка, все время только крайности. Вот я: выбрал линию поведения и придерживаюсь в меру возможности. Часто даже невозможности — по прихоти нашей мисс Непредсказуемость. И если б не ее взбрыки, все было бы легко и спокойно. Как в могиле.

Гм. Тогда, может, не так уж плохо, что иногда она вредничает и колобродит?

Итог осмотра оказался однозначно неудовлетворительным: грязь, пыль, песок смешанные с кровью. Прежде, чем лечить, раны промывают. Я осведомился:

— Знаешь о полезных свойствах слюны?

— Конечно. Если обжечься и поплевать на ожог…

— Это тоже, но главное, что слюна хорошо… — как по местному «дезинфицирует»? — заживляет раны. Так волки делают, спасаясь от заразы. И человолки. И почти не болеют. Так что стой и не дергайся.

Мои губы и язык принялись за работу с максимальной быстротой, все же надеясь, что вскоре найдем воду и сделаем все по-человечески. Марианна млела. Она напряглась, лишь когда я, присев, приблизился к самому ценному. Впрочем, не она одна напряглась, пришлось спешно менять диспозицию, во избежание. Теперь я врачевал то в одном месте, то в прямо противоположном, лизал и сплевывал, вторым бесконечно портя первое.

— Щекотно! — хохотнула уворачивавшаяся царевна.

— А ты не дергайся.

Пришлось придерживать то за плечи, то за талию, то за бедра, в зависимости от.

Наконец, основные раны были обработаны и заклеены подорожником. Бледно розовый леопард в зеленых пятнах сделал шаг вперед, голодная мордочка указала на сваленные плоды в садах:

— Как туда незаметно пробраться?

— Уверена, что те фрукты нам по зубам?

— Зачем же их выращивают, если не для еды?

Я скривил рот:

— Скажем, выкладывать дороги. Или скармливать лошадям, чтоб лоснились и повышали мясо-молочные показатели. Или настойку из них продавать как средство от облысения и повышения потенции. Или…

— Повышения чего?

— А почему не спрашиваешь, что такое «продавать»? Неужели, знаешь?

— Не знаю. Что такое «продавать»?

— Менять на деньги, на которые потом можно поменять все, что угодно.

— Глупость. Если мне что-то нужно, я поменяю на то, что у меня есть, без всяких денег. — Взор паревны указал на соответствующее мне, по ее мнению, место в умственной цепочке эволюции — куда-то вниз, а то и вглубь.

Я гнул свое:

— Коня на миску каши?

— Нет, конечно. Но…

— Пирожок на меч?

— Прекрати. Никто никогда не поменяет пирожок на меч. Это невозможно.

— А с деньгами возможно. Если печешь пирожки, продай много — купи меч. Если хочешь пирожок — продай меч, купи пирожок и меч попроще. Возможности вырастают непредставимо.

Царевна глобально задумалась:

— В этом что-то есть.

Я был рад, что первый вопрос успешно похоронил обсуждением второго.

— И все-таки…

— Тсс! — Взлетев, моя рука схватила царевнин затылок и пригнула до земли. — Там!

Глава 3

Тщательно следя, куда ступаем, мы медленно переместились обратно в тень самых густых деревьев. Из указанного направления в нашу сторону шли две местных девушки, примерные ровесницы Марианны — светленькие, простоволосые, в похожих на мальчишеские рубахах до колен, но с присущими прекрасному полу особенностями: некрашеную холстину украшали нашитые кружева и вышивка. Босые ножки старательно избегали острых коряг. Лилась мирная беседа:

— Завтра в Тихаревку свезут неустойщиков. Дали бы и нам посмотреть на казнь. Дело-то государственное, как раз для таких как мы, а то весь воспитательный эффект насмарку.

— Их не для твоего воспитания, а за неуплату святой десятины.

— Все равно я бы с удовольствием посмотрела.

— И я бы посмотрела, но кто даст?

Жалости к будущим трупам у девочек было ноль. На этой стороне реки к смерти относились ничуть не трепетнее, чем на другом.

Обе на мой взгляд толстоваты. Отвык я уже от природной пухлости, сказывалось долгое пребывание в условиях, где она не выживает. Пухленькие щечки и пышненькие бедра выглядели приветом из другого мира. На одну подружку физика расширяющихся тел действовала одинаково во все стороны, грозя со временем превратить в мягкую сферу со скрипуче-жестким голосом. Вторая счастливо отделалась свойственными полу вспучиваниями местного значения. Разговор легко перелетал с одной темы на другую:

— Конязь теперь ищет не просто наложницу, а боевую подругу. Если незамужняя от пятнадцати и старше чиста телом, быстра умом, без разной обузы и еще девица, любая может показать себя.

Говорившая с намеком подмигнула более полной подруге. Та отмахнулась:

— Мы ни статью, ни рожей, ни летами не вышли. Не про нас сказки.

— Конязь мудрый, он не на рожу смотрит, а вглубь.

— До вглубь не дойдет, если рожа хромает. Он же мужик, хоть и конязь.

— Он мудрый мужик.

— А ты откуда знаешь? Сам тебе во сне рассказал?

В ответ — пожимание плеч:

— Так говорят. А народ не обманешь.

О, счастливые времена, не знающие политтехнологий и проплаченных средств массовой информации… которые другими, собственно, не бывают. Наивные люди, наивные нравы. Не выдвинуть ли свою кандидатуру в местные правители? Создать партию, наобещать всего-всего, черным пиаром опорочить конкурентов, напридумать себе или присвоить чужих заслуг… Глядишь, через годик уже я буду девок собирать в наложницы. В горле застрял смешок, по лицу разлилась патока улыбки. Недоуменно оглянувшаяся Марианна толкнула в бок и приложила палец к губам.

Выбрав место погуще и потенистее, мы сползли в ямку, сверху прикрыла придерживаемая нагнутая ветка. Прекрасно видимые сквозь листья и верхушки высокой травы девчата, не видящие нас, спокойно продолжали:

— Если б женились не с пятнадцати, а как в старину с физического взросления, я бы рискнула.

— Соври, что тебе уже. Бывало, что проходило.

— А то не думала. Но кто отпустит, кто отведет?

— Сбеги. — У толстенькой на этот счет все было просто. — Нужно только желание. Настоящее желание.

— А ты, значит, не желаешь?

— А то от наших желаний что-то зависит. Я слышала, сказали привозить всех, не только желающих.

Полупышка рассудительно заявила:

— Стерпится — слюбится.

— С конязем-то, поди, у каждой слюбится. За такое любое стерпится.

— Не скажи.

— Я бы стерпела.

— А я не такая.

— Сама дура.

Мы с царевной, прикинувшись кустиками, притаились в тени укрытия. Марианне, облепленной подорожником, это удавалось легче, а я старался спрятаться за или под нее. Впрочем, девчонок не интересовало ничего, кроме собственного разговора. Даже надувшись друг на дружку, они не смогли долго молчать.

— Правильно мы с Огняной на реку не пошли, холодрыга непередаваемая. А они наслаждаются. Не понимаю.

— Ой!

Я вздрогнул, царевна прижалась ко мне и пошла мурашками, но это «ой» относилось не к нам. Одна девица схватилась за плечо второй, ее серая ступня поднялась к лицу и, поддерживаемая ладонью, предстала сосредоточившимся глазам.

Вторая досадливо топталась на месте, служа могучей опорой для ковырявшей пальцами менее округлой подружки. Просто посмотри одна из них в нашу ямку, и — амба, но пока чудеса продолжались.

— Как думаешь, скоро нас по домам? — скучая, осведомилась ничем не занятая.

— Пока не закончим. — Балансировавшая на одной ноге симпатяшка мотнула локонами, указав на уходившие в бесконечность сады.

Пышной подруге это еще больше понизило градус настроения.

Заноза была найдена, злобно уничтожена и торжественно развеяна. С облегчением наступив на обе ступни, девчонка радостно попрыгала. Обе зашагали прочь, вызвав у нас синхронный вздох облегчения.

Как всегда, рано обрадовались.

— Подожди, я сейчас.

А ведь они почти ушли. Бывшая занозовладелица развернулась, ее стопы с подобия тропы перенаправились прямо в наши дебри. Спираль разговора начала новый круг:

— Надоело по ночам от мальчишек защищаться. Этот Артем такая сволочь…

— Не надо, никакая не сволочь. — Оставшаяся в одиночестве пышка принялась лениво водить ступней по траве.

— А вот и сволочь! Еще какая! — В трех метрах от наших распластанных тел девица вновь повернулась лицом к подруге, присела на корточки, задранный балахон взлетел на талию.

Как, подойдя практически вплотную, можно нас не заметить?! А вот ведь. Чтоб видеть, нужно смотреть, а девчоночий организм занимало другое. Она увидела бы только нечто внезапное, как собака, реагирующая исключительно на движение.

Вторая после некоторого размышления и совета с собственным организмом тоже направилась к нам. Не именно к нам, а к лиственной завесе, скрывавшей от вида со стороны. Для нас это не имело значения, до оглушающих воплей, визга и привлечения внимания всего побережья осталось шесть шагов…

Пять…

Четыре…

Шагающее олицетворение неизбежности достигло точки бифуркации, после которой события развиваются лавинообразно, и остановилось прямо на границе тишины и паники. Олицетворение развернулось на месте и примостилось в каком-то полуметре от замершей в естественном процессе первой госпожи Невнимательность. Руки второй так же приподняли подол, обшитая рюшечками рубаха собралась складками на талии, которая тоже собралась складками — мощными, мясистыми, молочно-матовыми. Если судьба умеет хохотать, то сейчас она делала это, дважды обернувшись к нам задом. Большим и… очень большим. Как говорится, в тапера не стрелять, играет как может. То есть, говорю как вижу. Раньше в голову не могло прийти, что в подобном ракурсе человечий реверс может стать вдвое шире по сравнению с состоянием стояния. Пухлые выпуклости, прежде казавшиеся округло-овальными и напоминающими взбитые подушки, обрели твердость и сошлись указывающими вниз углами прилежащих треугольников. Точнее, треугольник получился один — тупым углом вниз, поделенный пополам и чуть скругленный. Треугольник! Всю жизнь думал, что низ у присевшего человека — два полукруга, эллипса или овала, но никак не треугольник. Фиговый из меня вышел бы художник.

Я наблюдал с волнением естествоиспытателя, дорвавшегося до величайших тайн природы. Центральные ложбинки, в которых совсем недавно можно было спрятать пару ладоней, и никто бы не заметил, превратились в плоские вертикальные линии. Белое полотно на диптихе менее широкого холста в двух разнесенных в стороны местах имело странные темные разводы. Синяки? Девчонку били? Тогда — ремнем с эллипсовидной бляхой. А эмблемой на бляхе явно был круг. Интересно, что это за знак, и что означает. Чей-то герб или знак Солнца. Или Луны. Мало ли. Вот если б двуглавый орел, якорь или звезда, я бы задумался.

Ладошка Марианны выползла из травы и недвусмысленно накрыла мне глаза. Я укусил за мизинец, движение шеи скинуло препятствие, зубы гневно поскрежетали. Между нами пронесся скоротечный бой взглядов, вылившийся в немой спор:

«В лицо опасности нужно смотреть открытыми глазами!» — утверждал я, объясняя, что не пялюсь, как ей почему-то кажется, а тщательно отслеживаю ситуацию.

«Так то в лицо!» — укоряло меня осторожное покачивание головы напарницы.

«Уверяю, в большинстве случаев опасность выглядит именно так», — настаивал я.

«Прямо вот так?» — прилетела указующая усмешка.

«Либо кончается этим», — не сдавался я.

— Артем не сволочь, а простой шкодник, — поддержала угасший разговор обладательница большей достопримечательности.

— Шкодник?! А тебе синюшным соком глаза на попе рисовали?! — возмутилась пыхтевшая вторая.

Я стремительно зажал рукой рот. Вот тебе и гербы.

— И как только пробираются в наши шалаши.

— Ну что ты взъелась. Просто повеселиться хотят.

— Когда утром морда в саже — по-твоему, это смешно?! — Меньший треугольник, похожий на место выгрузки у вагона для сыпучих грузов, начал обретать былые формы воздушного шара. Девица поднялась и оправилась, из-под балахончика снова торчали лишь плотные загорелые икры.

— Смотря как разрисуют. Иногда с такой фантазией, так забавно получается, даже здорово, — поддела ее пышка, тоже поднявшаяся и из горизонтального овала восстановившая объем в вертикальном.

— Просто тебя, Кистена, меньше трогают. А мне всегда достается.

Пончик по имени Кистена вздохнул и завистливо покосился на весело зашагавшую вдаль подружку.

— По-моему, они ко всем одинаково, — попробовала она бодаться с судьбой. — Помнишь, кто-то одежду у нас утащил и по верхушкам деревьев развесил? Не у одной же тебя.

— Нас бы селить подальше от мальчишек или охрану выделить. Вот бы до конязя дошло, как мы на отработке ночами мучаемся.

Удалявшийся разговор снова перекинулся на правителя:

— По-моему, блажь о боевой подруге — это все от потусторонних идет.

— Проклятое Каиново племя. Надо запретить даже смотреть в их сторону! Мамка говорила, мужики специально на берег ходят, на тех баб глядеть. Стыдоба и срамота.

Глядя только друг на друга и иногда под ноги, подружки скрылись из глаз и для ушей.

На меня хлынул ливень царевниного укора, граничившего с презрением:

— Так нельзя! Они же женщины! Тебе не стыдно?

— Подслушивать?

— Нагло рассматривать!

Что за невезуха. И когда мужики рулят, и когда женщины, никогда нельзя. Почему именно мы, мужской пол, всегда в пролете?

— А почему тебе можно? — искренне возмутился я.

Решение сыграть обиду или устроить сцену проиграло главному женскому качеству: любопытству.

— Ладно, забудем. — На меня вспорхнул вопрошающий взор. — Я не поняла, про что они говорили?

— Мальчишки ночами в женскую общагу лазят, безобразничают.

— Нет, о том, что девиц приглашают.

Вот что ее зацепило. Ну, дык, тоже девица, однако. Самая настоящая боевая подруга, аутентичная потусторонняя.

— Местный царек проводит кастинг. Кстати, не хочешь попробоваться? Идеальный претендент. Красива, умна, физически развита, в боевых искусствах подкована. Ни дать, ни взять — боевая подруга, причем обаятельная и привлекательная.

Спутница конфузливо сияла. Расплывшиеся в улыбке губки не удержали внутри неудобный вопрос:

— А наложница — это кто?

— Ну… — Я почесал затылок. — Как бы жена. Только не навсегда. Пока есть чувства.

— Странные отношения. Любопытные. Есть своя логика. А страннее всего, что мужчина выбирает женщину, тебе не кажется?

— Так и должно быть, если уж мы оказались в мужском мире.

Кожа на девичьем лбу взлетела, потянув за собой брови, веки, ресницы… На меня уставились круглые непонимающие глаза:

— Это невозможно, потому что просто не может быть!

— Привыкай. Заметила: ты много слышала про конязя, но ни разу про конязьку или какую-нибудь коняжну.

Конязь — однозначно мужик и по титулу самый главный, ни о ком главнее пока не слышали. И выбирает — он. Так что пусть с каким-то прибабахом, но этот мир явно не столь матриархален, как заречный.

— А смотреть местные ходят… на нас?

— Ага, — подтвердил я с ухмылкой. — Вы для них типа развлечения. Бесплатное зрелище из цикла «Бывает же» и «Ну, совсем распустились! Надо проверить, насколько».

— А мы видим только корыта на воде и иногда огоньки костров. Погранцарберы стараются никого не допускать до Большой воды, но их патрули нечасты, и иногда удается…

— Вот тогда вами и любуются, — завершил я. — Пойдем, боевая подруга.

Обращение спутнице понравилось. Она вспыхнула, озарилась животворящим внутренним светом, полившимся из всех отверстий и даже через радостно разгладившуюся заблестевшую кожу. И походка стала упругой, легкой, танцующей. Волосы как будто высохли в один миг и уложились в прическу. Где-то что-то чувственно выпятилось, где-то, наоборот, стыдливо подобралось.

Я привычно все испортил:

— Как мальчишки еще сказали, бой-баба?

Это называется — с небес на землю.

— Нет-нет. — Я постарался все исправить, увидев начавшееся обратное преображение. — Это не про тебя. Ты — бой-бабочка.

Глава 4

Сказанного не вернешь. Рядом со мной снова шла прежняя Марианна — усталая, отстраненно-равнодушная, сомневающаяся. Достигнув упавшего дерева, она повалилась на него вдоль всем телом, руки свесились с разных сторон, левая щека раздавилась о жесткую морщинистую кору:

— Давай отдохнем.

Подорожник с передней части, распластавшейся по бревну, моментально осыпался.

— Все мое врачевание насмарку.

— Прости, не подумала.

— Больше драгоценную слюну так бесполезно расходовать не буду. И не проси.

— Я же повинилась!

С ее точки зрения, этого достаточно. Так рассуждают дети и женщины. Поскольку я понимаю это, значит, вышел из первой категории и, спасибо судьбе и родителям, не принадлежу ко второй. Мое седалище опустилось на траву рядом со струящимся вдоль бревна телом царевны, ноги вытянулись, голова откинулась на мягкое вздрогнувшее бедро. Затылок оказался как на подушке, а волосы почувствовали нежную руку, которая их пригладила.

— Чапа, у меня постоянное ощущение, будто знаю тебя с рождения. Ощущение давнее и стойкое. Почему так?

В груди похолодело. Близок провал резидента?

— Не знаю.

А что еще сказать?

— Несмотря на эту знакомость, ты поражаешь все сильнее. — Ладошка соскользнула на плечи, томные мурашки побежали от пальчиков, которые принялись играть с кожей. — Открываешься с новых, каждый раз лучших сторон. Это немыслимо. А ты не перестаешь удивлять. И что самое непредставимое — не притворяешься. Я видела тебя с самого начала твоего боя за нас, глупых девчонок, не сумевших самостоятельно сделать того же, а первое впечатление от человека самое правильное: он же еще не знает, что именно от тебя скрывать.

— А я тебя помню только с темноты на дне ямы, — честно признался я. — К тому времени ты уже знала, что скрыть о себе?

— К тому времени я восхищалась тобой, впервые увиденным мужчиной-командиром. Если местный… как его?.. конязь хочет боевую подругу, то я с тех пор мечтаю о боевом друге. О настоящем, не второстепенном, как все царевичи, безмолвные хвосты своих царисс. Нетрудно начать мечтать, когда образец перед глазами. Мечтать и… надеяться. Верить. Страдать, терять надежду, ломать себя, уговаривать… и однажды узнать, что все достижимо. Что ты мог бы любить меня так же, как сейчас любишь другую. Которая, возможно, уже не существует на свете… но продолжает жить в твоем сердце. Этим я тоже восхищаюсь, потому что это невероятно. Ничего не могу с собой поделать. За один настоящий поцелуй — не такой, как на дереве, замещая воображаемую дублершу, а по-настоящему настоящий — я бы отдала…

Меня подняло как вихрем, через царевну перебросилась моя нога, и я упал сверху. Забравшиеся снизу ладони сжали нежное тельце. Ко мне вывернулось одуревшее в испуге-восторге лицо, оно в режиме прямого эфира наливалось переборотым стыдом и противоречивой отвагой. Плечи напряглись. Волосы разметались, грудь вспенилась. Бездонные искренние глаза, полосуя мне щеку ресницами, трезво-мечтательно испрашивали: что это, почему и что дальше? Что-то собрался сказать приоткрывшийся ротик, но не успел. Я заткнул его поцелуем.

Губы слились. Мир перевернулся. Царевна растеклась сладким желе по шершавому бревну. Не понимая, что случилось, не зная границ дозволенности, все в ней стремилось достичь поставленного лимита, увидеть полосатые столбы запрета и припасть к ним всем сердцем, всей душой, всем своим взлетевше-упавшим существом. А я не мог ничего объяснить. Просто не мог. По телам уже бежал огонек, как по бикфордову шнуру, который не остановить. Мозг накрыли раскаленные ощущения прелюдии перед взрывом.

— Ой, гляди, Кистена: любушки! — раздалось прямо над головами.

Ну, почти над головами. Сразу у ближайшего дерева.

— Ма-а-ать моя отцова жена! Совсем стыд потеряли. Прямо рядом с полем…

— Простите… — Я потупился, отлипая и соскальзывая за бревно.

Царевна осталась там же, где была — в шоке.

— Да понимаем, чего уж. — Гостьи пожирали нас глазами.

Те же болтливые подружки направлялись обратно. Решив срезать через лес, они вышли прямо на нас и теперь глазели в четыре выкатившихся шара, наслаждаясь своей как бы властью над нашим как бы позором. Глаза не упускали ни детали происходящего, но все соответствовало легенде: я, красный как рак, пугливо прикрывал восставший организм, соучастница потрясенно деревенела и старалась слиться с бревном в единое целое. Не унимавшиеся дыхания, прячущиеся взоры и взошедшие предательскими солнцами красные пятна на коже не оставляли сомнений в искренности увиденного.

— Елка, чего вылупилась? Пойдем, не для того они в лес ушли, чтоб всякие такие как мы…

— Да-да, мы уходим. — Оказавшаяся Елкой, уводимая под руку, уже удалялась, но невероятно вывернутое лицо все еще глядело на нас. — В следующий раз прячьтесь получше. Хорошо, что увидели мы, а могли не мы. Хоть бы к заводи ушли, там никто не ходит.

— Пойдем же, — тащила ее толстенькая подруга.

— Мы никому не скажем! — выкрикнула на прощание Елка.

Шаги стихли. Вообще все звуки удалились из мира и сознания. Осталась набатная тишина. Только шум ветра в мозгах. И красные круги перед глазами.

Прикусив язык чуть не до крови и раздирающе болезненно ущипнув себя где только можно, я трижды прогнал глаза по орбитам в одну и в другую стороны, затем шумно выдохнул. Получилось. Отхлынуло.

Несколько мгновений приходя в себя и успокаиваясь, мы оба приводили в порядок взведенные нервы и переволновавшиеся организмы.

— Как иначе оправдать отсутствие одежды? А так — никаких вопросов. Идеальное алиби в нашей ситуации. — Я поднялся с приютившей травы и подал царевне руку.

— Ты все сделал правильно, — отрешенно глядя в себя, вымолвила Марианна.

Ноги переставлялись сами, без участия голов, это было видно по расшатанной разнонаправленности шагов и расфокусировке зрения. И полном разброде сознания.

Ядерно яростное солнце сквозь листву било лучами по лицам, вспыхивало в глазах, ослепляло и заставляло прятать лица — то есть хоть что-то делать разумно. Мы не прошли трех сотен метров, как открылась речка, где-то слева втекавшая в Большую реку. Метров пяти шириной, она крутилась по холмистой местности, как червяк на крючке, а прямо под нами имела в низине огромный мелкий закуток. Вся прибрежная зона и большая часть водной глади поросла травой, в которой могло спрятаться несколько компаний рыбаков или рота пограничников.

— Думаю, это та самая заводь, куда никто не ходит, как напутствовала Елка.

Промолчав, Марианна прошла со мной до воды, точнее, до зарослей, сквозь которые следовало пробиваться к чистой воде.

— Там дальше течение. — Я остановил ее у края. — Снесет в Большую воду. Давай пройдем выше, найдем место поспокойнее, где можно пересечь с запасом расстояния на снос. В Большую воду мне пока не хочется.

На меня глянули большие серьезные глаза:

— Научи меня ходить по воде.

Мысли застопорились, руки замахали:

— Я, возможно, свят, но не настолько.

Шутку не поняли.

— Ты же ходил.

— Когда?!

— По реке. Лежа.

Вон оно чего.

— У нас в долине… — А ведь в долине я не видел ни одного пловца. Иначе запираемый на замок мост превратился бы в фикцию. — Однажды я упал в большое озеро… и выплыл. Может, и тебя бросить куда-нибудь?

— Не бросай меня! — полушутливо взмолилась царевна. — Никуда. И никогда.

Концовка явно из другой оперы.

— Это самый действенный способ, — настаивал я. — Если угрожает смертельная опасность, организм мобилизует резервы…

— В Большой воде мне угрожала опасность, но организм ничего не мобилизовал. Кроме паники. А я хочу научиться выживать сама. Ты же не всегда будешь рядом?

Весьма тонкий вопрос-утверждение. Их числа женских штучек, когда имеется в виду совсем не то, что говорится. Например, «Пошел на фиг, и чтоб я тебя больше не видела» на самом деле означает «Ну подойди, обними и поцелуй!», «Ты согласен?» — это «Ты обязан согласиться!», «Где шатался, тварь?!» на самом деле «Я так соскучилась…», «Меня это полнит?» требует ответа на «Очень видно, что оно меня полнит?», «Я толстая?» это «Ты меня любишь?», а «Решай сам» вообще: «Все равно сделаю виноватым тебя»…

Что ж, мой ответ известен, я всегда говорил, что люблю другую. Могу ли при этом всегда быть рядом с Марианной? Вопрос риторический, ответа не требует. На что она и намекала. Поэтому я просто двинулся на глубину. Марианна пристроилась хвостиком, тоже не произнеся ни слова.

Остановились, когда стало чуть выше пояса. Со всех сторон миленькую полынью укрывали заросли, и если не шуметь, чужие не заметят.

— Ложись на руки.

— Как тогда, в озере? — Ее живот с удовольствием плюхнулся на подставленные ладони.

— Голову вверх и начинай подгребать руками. — Я старался не отвлекаться на ощущения. — Отталкивай от себя воду! Закон инерции: когда ты ее в одну сторону, она — в другую. Шевели ногами. Не так! Вверх-вниз ступнями. Или по-лягу… по-квакски.

Ил поднимался под топчущимися ногами. Руки несли царевну по кругу словно бомбу — опасливо, но надежно и с надеждой на лучшее. Марианна старалась. Создаваемые ей волны вливались в открытый рот, она плевалась, глотала, но не сдавалась. Впереди и сзади ее конечности взбивали пену двумя активно действующими гейзерами, но весь эффект от этих действий уходил в воздух и на дно.

Я остановил движения и поставил бурно дышащее создание на ноги.

— Подожди. Перевернись. Сначала научись лежать на воде.

— Смеешься? На воде лежать нельзя!

— А ты попробуй. Набери больше воздуха.

Недоверчивые глаза продолжали смотреть на меня, но грудная клетка вспухла, щеки надулись, и тело откинулось назад.

— Грлфр… тону-у!

Мои руки спешно вернули начинающую русалку в вертикальное положение:

— Не все так просто.

— Было бы просто, сама бы до всего дошла. — Упрямая царевна злилась, только непонятно на кого: на неумеху-себя или непутевого учителя? — Покажи, как правильно.

Доигрался. И не отвертеться, царевна в своем праве. Она же ложится, как говорю, и не важно, где что при этом выпирает.

— Смотри у меня! — Предупредительно пожурив пальцем, я откинулся навзничь — плавно и медленно, чтоб не взбаламутить воду.

Марианна не удержалась хмыкнуть:

— Думаю, ты вложил в это указание исключительно переносный воспитательный смысл.

— И только попробуй понять неправильно.

Мои руки раскинулись, ноги выпрямились, тело уравновесилось. Из полупогруженного лица сверху остались только глаза, нос и рот. Полежав так с полминуты в ненавистном качестве пособия, я вернулся в исходное положение учителя:

— Научись доверять воде. Попробуй еще раз, но без напряжения. Отдайся воде. Пусть она несет тебя, как хочет, не думай ни о ней, ни о себе.

— Не могу не думать. Меня уже несло. Ты помнишь, чем кончилось.

Помню. Значит, для начала ей нужно держаться за что-то. Из чего-то здесь только кто-то.

Я почесал стриженный затылок:

— Прости за позу, которую придется принять, но…

— Слушай, это я должна стесняться. Как лечь?

— Гм. Обними меня руками и ногами.

Ее глаза напряглись одновременно подозрительно, одобрительно и уважительно:

— Уверен? Я-то как бы не возражаю…

Не договорив, она запрыгнула на меня, пока не передумал; шея оказалась в капкане рук, ноги обвили поясницу. Громко стучащие колокола распластались по груди, сбивая дыхание обоим.

Мои ладони сошлись на ее талии:

— Теперь отпусти руки. Отпускай-отпускай. Опрокидывайся назад. Медленно. Ложись на воду. Раскинь руки. Дыши ровно. Не бойся, пусть лицо погрузится еще глубже, я держу. Запрокинь лицо.

— Я ничего не буду слышать! — Ее живот напрягся, и напружиненное тело вылетело из воды, повиснув на крепко стиснувших поясницу ногах и моих поддерживающих ладонях.

— Нужно не слышать, а выполнять! Расслабься и лежи. Это все, что требуется. И не вставать без приказа!

— Но как я услышу приказ?!

— Почувствуешь! — С силой нажав, я плюхнул ее обратно.

Подействовало. Царевна мужественно отплевывалась, захлебывалась, тонула, взбивала руками пенные буруны, но задранного в небо подбородка больше не поднимала. На искрящемся упавшем небосводе передо мной белел необозримо живой Млечный путь, который оплел меня кольцами планет и связал общими орбитами. Он имел свою непреклонную волю — но подчинился моей. Зовуще-да