автордың кітабын онлайн тегін оқу Жизнь полна чудес
Соня Русликова

Үзіндіні оқу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр6 Тегін фрагмент

Соня Русликова

Жизнь полна чудес

Романтическая сказка для девочек любого возраста

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

18+

Вообще-то буфетов было два. Один из детства. Родители, когда им хотелось оттянуться, «подкидывали» меня к бабушке с дедушкой в старую коммунальную квартиру на Васильевском. Там были пироги и варенье, тяжелые плюшевые шторы, «дореволюционные», как моя бабушка говорила, кресла и столики. Там были игры с дедом, и, конечно, там был буфет. В его недрах таились такие богатства, как:

слоники один другого меньше, кузнецовские фарфоровые чашечки с мой указательный (тогда) палец, большие и маленькие шкатулки, набитые всякой всячиной и многое другое.

Буфет тянул меня к себе, как магнит. Засыпая, я часто смотрела в его толстые стекла, странно преломляющие реальность, и детские фантазии плавно переходили в сновидения.

С тех пор все мои представления о волшебстве прочно связаны с игрой света на радужных гранях старого бабушкиного буфета. А еще со смесью запахов ванили, корицы, нафталина и старого дерева, которыми было пропитано все, что там хранилось.

Наверное, если бы не было в моей жизни буфета номер один, то и встреча со вторым прошла бы обыденно и незаметно. Я не подошла бы к нему с замиранием сердца, не стала бы трогать его и ощупывать ящички и фигурки. Значит, я никогда не нашла бы тот тайник, который, похоже, навсегда изменил мою жизнь. Ну ладно, все по порядку, тем более что я собиралась рассказать эту историю с самого начала.

Думаю, стоит начать с того, что моя подруга Рита купила дом за городом. Это был довольно старый деревянный дом, сначала, видно, чья-то дача, а потом и жилой дом для нескольких поколений. Ритка купила его у своей дальней родственницы, которая боялась, в силу преклонного возраста, жить за городом. Поэтому дом достался моей подруге на особых условиях и довольно дешево. И даже с какой-то мебелью, если, конечно, эта наполовину развалившаяся, скрипучая и шаткая коллекция могла кого — то устроить (меня бы могла).

Для Риты нет ничего невозможного. Звучит избито, но не знаю, как еще можно описать эту ее особенность.

Мы познакомились в институте, на втором курсе. Рита приехала из маленького городка, затерянного на просторах Сибири, и сама, без всякой протекции и денег, поступила в такое учебное заведение, к которому и после питерской элитной школы просто так не подойдешь. На третьем курсе она увлеклась японской литературой (все мы тогда ей увлекались) и решила, что должна пожить в Японии. Это было не ново и не оригинально, так как в то время многие мои друзья мечтали примерно о том же самом. Ново было то, что, бросив после третьего курса престижный экономический ВУЗ, Рита из Петербурга уехала во Владивосток, поступать на японское отделение Университета (уровень преподавания в других местах ее не устроил). Спустя четыре года она уже писала мне из Японии.

На некоторое время наши пути разошлись. Потом Рита объявилась. Она вернулась на родину с тихой, наполовину японской дочкой, прекрасным знанием японского языка и литературы, и без гроша в кармане. Помню, как мы сидели с Ритой на кухне однокомнатной хрущевки, которую она снимала за копейки. Стены были покрашены в тот мертвенный оттенок зеленого, который сегодня редко увидишь даже в присутственных местах. Почти такого же цвета были и мы с ней, и ее маленькая дочка, так как на улице еще вяло тянулась сырая питерская зима, а отопление уже отключили. Разливая чай, Рита сказала тоном, не допускающим возражений: « Когда мы с Тусей переедем в загородный дом, у нас всегда будет очень тепло, потому что я буду топить камин даже летом». К тому моменту я уже слишком хорошо ее знала, поэтому приняла ее фразу всерьез.

В августе Рита устроилась синхронистом в известную японскую компанию и сняла квартиру получше. А как — то раз, еще через несколько месяцев, в разгар моего рабочего дня, Ритка радостно заверещала в телефонную трубку: «Ура-а-а!!! Поздравь меня! Мы скоро переезжаем!». Без лишних вопросов мне было понятно куда, хотя и непонятно, как ей это удалось.

Первый раз мы отправились смотреть новое жилище вместе. Пока мы выезжали из города, Рита, не умолкая ни на минуту, описывала мне преимущества жизни на лоне природы. С таким же энтузиазмом, много лет назад, она рассказывала мне о Японии. Я слушала и одновременно думала о том, что моей подруге поразительно хорошо удается материализовывать свои мечты. Похоже, секрет заключается в силе и в направленности ее желания. У меня никогда так не получалось. То ли я не концентрировалась ни на чем определенном, то ли желания по-настоящему сильного ни разу не возникало.

Доехали до поселка мы довольно быстро. Потом свернули на тихую улочку с высоченными липами. То ли туман, то ли мелкая дождевая взвесь поглощала все звуки и превращала пейзаж в монохромную акварель. Нашли Риткин дом, окруженный высоким забором из разросшейся малины. «Зачарованное место», — подумала я. Мы поднялись на деревянное крыльцо, с трудом открыли ржавый замок на веранде, потом дверь в дом. Вошли. Большой, пахнущий запустением холл вел в кухню и гостиную, спальни были наверху.

Дом мне понравился сразу. В кухне стоял деревянный, круглый стол, мебельный гарнитур пятидесятых годов, несколько ободранных венских стульев. Окна были мутные от пыли, исчерченные паутиной, но удивительно большие для наших северных широт. Мне захотелось здесь остаться, желательно надолго. Сварить чашку кофе, найти какую-нибудь книжку, сесть за круглый стол, еще хранящий память о воскресных обедах с парадной скатертью, и смотреть, как будет темнеть за окном. Но Рите, конечно, было не до меланхоличного созерцания, она потащила меня наверх, чтобы вместе обследовать спальни (три, все очень светлые и столь же обветшалые).

А потом мы спустились вниз, в гостиную. И тут я увидела буфет. Этот буфет номер два почти ничем не отличался от буфета номер один, вместилища чудес моего детства. Было довольно темно, темней, чем в остальных комнатах, окна скрывали тяжелые плюшевые шторы. В полутьме блестели радужными гранями толстые буфетные стекла.

Сквозь запах сырых полов и нежилого дома, Риткиной сигареты и свежего воздуха из решительно открытой форточки, я уловила еле заметный, но все же вполне реальный аромат ванили, корицы, нафталина и старого дерева. Сердце забилось сильнее, слегка закружилась голова. Потому что это был он, вернувшийся запах детства и близкого волшебства.

2

И все же в тот раз ничего особенного не произошло. Мы внимательно осмотрели весь дом, проверили старую, но вполне пригодную ванную, обшарили напоследок все углы — и вернулись в город. Денег на ремонт, который дому, безусловно, требовался, у Риты пока не было, поэтому она решила переехать сразу же, а уж потом заняться облагораживанием интерьера и освоением пространства (был еще и садик, и что-то вроде огорода). Мебель она тоже купила только самую необходимую, поэтому от ее руки не пострадали ни гарнитур пятидесятых годов, ни скрипучие стулья, ни буфет.

На некоторое время Ритка с головой ушла в обустройство дома, а я вернулась к своей довольно скучной и размеренной жизни. Работала я в большой американской компании руководителем отдела по работе с клиентами. Типичный менеджер среднего звена. Это занятие, которое 5 лет назад мне нравилось и даже приносило какое-то удовлетворение, в настоящий момент превратилось в тоскливую рутину. Я буксовала на месте, испытывая смутное беспокойство, смешанное с безразличием. Работа была не противной, да и оплачивалась неплохо — именно этим я, если бы захотела, могла бы объяснить пассивное отношение к поиску чего-то нового. Но в то время я не хотела себе ничего объяснять, просто плыла по течению.

Примерно также все было и в моей личной жизни. То есть никак. Год назад закончился один длинный, вялотекущий роман. Тогда казалось, что стоит только завершить безрадостные отношения, как начнется что-то новое и необыкновенное. Не началось.

Но ни в коем случае я не хочу сказать, что я страдала. В принципе, все было хорошо. Были друзья, прекрасные любящие родители и нормальная работа. Но за всем этим во мне росло недовольство собой и тем, как бездарно я распоряжаюсь своим временем. Не было драйва, было неинтересно просыпаться по утрам, и все чаще с наступлением сумерек хотелось забраться в уютную нору с тем, чтобы никуда не вылезать. Возможно, просто наступала зима, которую я не выношу, а с ней и желание впасть в анабиоз. Или начался пресловутый кризис среднего возраста.

3

В тот памятный день утро не задалось. Ничего удивительного, понедельник. Будильник не прозвонил, а, может, и прозвонил, но безрезультатно. Когда я вынырнула из очередного невнятного сна, часы показывали 8.45. Это означало, что я уже опоздала на работу, по крайней мере, на час. Через 15 минут наш американский директор встанет с часами в руках около входных дверей. Так он надеется победить русскую неорганизованность. Следовательно, не заметить мое опоздание он не сможет. Вылезая из-под теплого и мягкого одеяла и плетясь на кухню, я пыталась сообразить, можно ли срочно назначить деловую встречу, оправдывающую мой страшный грех. Так ничего и не придумав, я включила кофемолку, забыв закрыть крышку. Мелкая, ароматно пахнущая коричневая пыль равномерно покрыла стены кухни.

Почему-то я не умею торопиться. Нельзя сказать, что я сохраняю полное спокойствие, нет. Внутри у меня все мечется и паникует, но, вместо того, чтобы быстро собраться и выскочить из дома, я начинаю тормозить на некоторых этапах. В то утро я, как, впрочем, и всегда, зависла перед гардеробом. Обозревая вешалки и полки, я очередной раз пришла к выводу, что вещей много, а носить нечего. Потом надела серый костюм. Потом его сняла — мое отражение в зеркале показалось мне излишне эмансипированным. Хотелось чего — то женственного. Наконец я нашла в самом углу шкафа то, что меня устроило — бабушкино платье. Оно, конечно, не в прямом смысле бабушкино. Так его моя мама называет, потому что знакомая портниха сшила его по выкройке начала пятидесятых.

Села в машину, опаздывая уже на 1, 5 часа. Оказывается, вчера у меня почти кончился бензин. А я и забыла. Это означает еще 15 минут на заправку. И пробки уже везде. Значит, часа 2, не меньше. Надо что-то срочно придумать.

И тут зазвонил мобильник. В трубке захрюкало и заурчало — и я сразу поняла, что звонит Ритка. Она жила всего в 20 километрах от города, и связь в ее поселке была отличная. Но, почему-то, в самом доме сигнала почти никогда не было. А если и удавалось его поймать (для этого надо было подняться в Ритину спальню и забиться практически в шкаф), то все разговоры сопровождались какими-то потусторонними звуками.

— Хррр — заболела пррр — чай — тррр, — сказала Рита.

— Ты заболела? Не слышу ничего, повтори, — прокричала я. — Алло?

— Тррр — пррр — звяк, — повторила она, — хррруйста, приезжай, трррлят!

Ситуация прояснялась медленно, но, наконец, я кое-что поняла. Ритина дочка Туся простудилась и ее нельзя вести в детский сад, а у Риты сегодня приезд японской делегации, и, если она не сможет появиться на официальной встрече, то… Короче говоря, Рита умоляла меня отпроситься с работы, так как больше некому было посидеть с Тусей. С соседями она еще не успела познакомиться, а мама живет на другом конце города, и пока она на электричке доедет до Риты, с работой можно будет распроститься навсегда. А для меня взять отгул несложно, я же давно работаю и редко прошу о чем-нибудь начальство.

Пока я выуживала из телефона обрывки фраз, в моей голове сложился план, при котором я не только помогаю Рите, но и ухожу от возмездия директора. Перспектива поехать загород в рабочий день вдохновляла.

— Я выезжаю к тебе, собирайся! — прокричала я в трубку. Теперь надо было звонить в офис.

— Компания «П…н», добрый день, чем я могу вам помочь? — сладко пропела в трубку Лена, наш секретарь.

— Лена, привет! Меня кто-нибудь искал?

— Привет, тебя искал Билл, — ответила Лена, меняя медовую интонацию на хмурую, утреннюю. Билл — это наш финансовый директор.

— И что ты ему сказала? — спросила я, уже заранее зная ответ. Дело в том, что Лена очень хотела «дорасти» до сотрудницы моего отдела. Я ее не взяла, так как по моим представлениям, для работы с клиентами у Лены нет никаких данных, и теперь она мне потихоньку мстит.

— Сказала, что ты собиралась быть в офисе вовремя, и что у тебя на сегодня не назначены встречи в городе, — в голосе опять появилась сладость.

Принято считать, что наша компания особенно сильна своей корпоративной культурой. Мы открыты, дружелюбны, честны и позитивны. На самом деле, мы замкнуты, недружелюбны в лучшем случае, а в крайних вариантах и подлы. Подсидеть сослуживца, напакостить исподтишка — такое поведение сотрудников нашего сплоченного офиса не удивляет никого, даже новичков.

Помню, у нас работали два менеджера, которые ненавидели друг друга настолько, что, сидя в одном кабинете за соседними столами, все текущие вопросы решали между собой по электронной почте, причем на английском языке, с копиями непосредственному начальству. А на общих митингах улыбались и болтали, словно бывшие одноклассники.

Когда работаешь в террариуме столько лет, вырабатывается неплохой иммунитет.

— Спасибо, Лена, — сказала я бодро, — все правильно, а теперь соедини меня, пожалуйста, с Андреем.

Андрей — мой непосредственный начальник, и, кстати, вполне порядочный человек. Я стараюсь ему не врать (насколько это возможно, конечно). Поэтому, когда он взял трубку, я рассказала ему о Ритке и Тусе, за что и была вознаграждена отгулом.

За время телефонных переговоров я успела не только заправиться, но и почти выехать из города. Навстречу мне двигался плотный поток машин, моя же сторона дороги была почти пустой. За окном, как всегда внезапно, закончился город. Потянулась унылая нейтральная полоса — грязь, помойки, обшарпанные пятиэтажки. А потом наступил кайф. Город отпускал, с каждым километром внутри становилось все теплее, настроение улучшалось. К Ритиному поселку я подъезжала, благостно урча какую-то мелодию.

4

Ритка, в полной боевой готовности, уже нетерпеливо подпрыгивала на крыльце. Ее тоненькая подростковая фигурка в длинном черном пальто, на фоне деревянной стены с облупившейся серой краской, так и просилась в объектив. Рита торопливо клюнула меня в щеку, сообщила своим детским голоском, что еда в холодильнике (горячий морс для Туси в кухне на столе — температура невысокая, но лучше еще потом проверить — будь как дома — вернусь около шести — если что звони — и спасибо тебе огромное), запрыгнула в свою старенькую восьмерку и исчезла.

Я вошла в дом. Туся сидела на диване в гостиной и рассматривала картинки в «Сказках Братьев Гримм». Увидев меня, она радостно помахала рукой, улыбнулась и снова уставилась в книжку.

Туся очень странный ребенок. Не знаю, может быть, у нее еще культурный шок не прошел, все-таки она родилась и выросла в Японии. Туся очень сдержанна, но не замкнута. И у нее часто бывает такой вид, как будто она не здесь, с тобой, а где-то далеко-далеко. Рита уверена, что у Туси литературный талант. По-японски ребенок говорит хокку (это поэтические трехстишья). Не каждый раз, но часто.

По-русски Туся разговаривает прозой, как все, только раз в десять меньше, чем любая знакомая мне девочка пяти с половиной лет. Читать она умеет только по-японски. Тем не менее, с большим удовольствием берет в руки русскую книжку. Картинки, что ли, у нас лучше?

— Морс будешь? — спросила я. Туся посмотрела на меня и кивнула. Ее темные глаза (папино наследство) слишком блестели. Видимо, температура все-таки была. Мы выпили морс и съели по паре блинчиков. Потом я стала читать Тусе вслух «Сказки Братьев Гримм». Лично меня эти сказки всегда приводили в ужас. Даже в адаптированном для детей варианте, в них слишком много убийств и крови. Кого-то постоянно варили живьем, расчленяли топором или бросали в темном лесу на съеденье разбойникам. Но Туся не боялась. Она просила меня читать еще и еще. После полутора часов, заканчивая очередную душераздирающую сказку, я решила, что попрошу перерыв. Но тут ребенок, устав от переживаний, заснул. Я укрыла Тусю клетчатым пледом и потрогала лоб. Температуры не было. Ну вот, теперь можно и расслабиться.

В доме стояла непривычная тишина. В городе, даже в моей тихой, с окнами во двор, квартире, постоянно стоит низкий гул. Этот звук, почти на пределе слышимости, живет в городе всегда, и днем, и ночью. Здесь же основой была тишина. Звуки были, но они не сливались в одну ноту. Каждый звук жил своей, отдельной жизнью на фоне тишины. Где-то наверху поскрипывал старый деревянный пол, слегка булькало в батареях парового отопления, капал кран в ванной комнате. Засвистела птичка, проехало несколько легковых машин и один грузовик с бренчащей тарой в кузове.

Была середина ноября, за окном уже почти стемнело, хотя часы показывали четыре часа дня. Я зажгла настольную лампу с выцветшим абажуром. Теплый оранжевый круг света лег на стол. В окне появилась еще одна, отраженная лампа. Прозрачный стакан с морсом малиново засветился. И неправдоподобно ярко вспыхнули всеми цветами радуги толстые граненые стекла буфета.

Следующие пол часа пролетели для меня, как одно мгновение. Я снова была маленькой девочкой, а буфет был огромным, волшебным миром. Меня одурманивал запах ванили.

Я выдвигала ящики и ящички, изучала полки, открывала дверцы и маленькие секретные отделения. Снаружи буфет не был точной копией того, первого, но внутреннее строение его было очень похожим. Поэтому я была удивлена, не обнаружив полок за левой нижней боковой дверцей. Вместо них была стенка. Но память подсказывала, что между этой и задней стенкой буфета должно быть еще пространство, примерно 20 сантиметров в глубину. Зачем понадобилось закрывать дополнительное отделение глухой перегородкой, мне было непонятно. Я аккуратно постучала по стенке. Похоже, это не дерево, а просто фанера. И там точно было еще одно отделение. Постучала посильней, оглядываясь на Тусю. Она повернулась носом к стенке и сладко засопела.

Усевшись на пол напротив буфета, я задумалась. С одной стороны, мне очень хотелось взломать перегородку и посмотреть, что за ней. С другой стороны, никто не давал мне права портить чужую, пусть даже и приготовленную в перспективе к выбросу, мебель. Единственное, что могло очистить совесть, это звонок Ритке. Но я представила себе, как она, сидя на официальном приеме японской делегации, поднимет трубку, увидит мой номер, услышит хрюканье и решит, что с Тусей что-то не так — и отказалась от этой идеи. Подождать, пока она приедет, в голову не пришло. Перегородку надо взломать немедленно. Честно говоря, для такого уравновешенного и ответственного человека, каким я тогда себе представлялась, желание было странным и даже диким.

Тем не менее, я вскочила и бросилась на поиски инструмента. Пронеслась, как вихрь, по кухне, схватила большой нож, какую-то штуку с треугольным железным наконечником и молоток для отбивания мяса. Когда я вернулась в гостиную (в руке нож, остальной арсенал прижат к груди), мне пришло в голову, что если Туся сейчас проснется и увидит меня, она решит, что персонаж из сказки Братьев Гримм материализовался прямо у нее в доме. Но, к счастью, девочка спала крепко.

Я опять села на пол, прямо напротив перегородки. Взяла в руки нож и попробовала аккуратно подцепить край фанеры. Бесполезно. Потом настала очередь неизвестного мне инструмента с острым концом. После долгой борьбы, мне удалось проделать в фанере несколько дырок. Попробовала заглянуть внутрь. Ничего не видно. Искать фонарь было слишком долго. Меня трясло от нетерпения.

В конце концов, у меня получилось. Помог молоток для отбивания мяса. Удивительно, что, несмотря на грохот, Туся не проснулась.

Отрывая обломки фанеры, я несколько раз оцарапала себе руки, но боли не почувствовала. И вот передо мной открылось спрятанное отделение. На какое — то мгновение мне показалось, что там ничего нет. От разочарования я чуть не расплакалась. Но, присмотревшись внимательно, увидела в глубине какой-то небольшой предмет, тщательно завернутый в пожелтевшую от времени газету.

Я вытащила его и подползла на коленках поближе к окну, из которого падал на пол тусклый ноябрьский свет. Руки у меня были исцарапаны и почему-то дрожали. Начала медленно разворачивать газету. Мне вспомнилось, что так мой дед разворачивал Новогодние елочные украшения. За неделю до праздника он доставал большую картонную коробку и бережно ставил ее на стол. Мы поднимали крышку, а там, в вате, перемешанной с остатками прошлогоднего золотого елочного дождя, лежали вот такие же, завернутые в старую газету, круглые и продолговатые предметы.

Странно. Взламывая буфет, пытаясь добраться до тайника, я, тем не менее, не строила совершенно никаких предположений о том, что спрятано за фанерой. Не думала, что найду драгоценности или деньги. Хотя ожидать этого было бы логично. Поэтому, когда, развернув последний желтоватый слой, я увидела у себя в руках чашку, я почти не удивилась.

Чашка была чайная, явно старинная, из бледно голубого, довольно толстого фарфора. Она была не круглая, а граненая. Восемь граней, по верхнему краю бледно синий узор из листьев и завитушек. Около основания — почти такой же узор, но с добавлением охры. По чашке шла небольшая трещина, начинаясь у самого верха, она заканчивалась примерно на уровне ручки, угловатой и тоже бледно — голубой. Я принюхалась. Из чашки доносился довольно сильный запах ванили и корицы. Нафталином не пахло.

Я сидела на полу и внимательно осматривала чашку, как вдруг почувствовала, что вокруг меня что-то изменилось. В комнате стало светло, все предметы вырисовывались четко и празднично ярко. За окном шел снег. Белые шарики мягко падали на ветки дерева. Земли мне видно не было, но, судя по сиянию в комнате, снег укрыл весь двор в считанные минуты. Не знаю, что именно было тому причиной — первый ли в этом году снег, добытая ли не очень праведным путем чашка в руках, — но на меня вдруг опустился нежданный покой. Несколько минут, сидя на полу перед порушенным буфетом, я испытывала чувство абсолютного единения с окружающим миром.

Через некоторое время я неторопливо встала, аккуратно поставила чашку на стол и принялась за уборку. К тому моменту, как Туся проснулась, все признаки разрушения были ликвидированы. Туся увидела снег за окном и очень обрадовалась. Что-то почти пропела по-японски, может быть хокку в честь первого снега? Я попросила перевести, но она сказала мне с важным видом, что это невозможно повторить по-русски.

5

Остаток дня в ожидании Риты мы с Тусей провели спокойно и с удовольствием. Еще раз поели, на этот раз грибной суп с тостами, потом поиграли в «горячо — холодно», потом я еще немного почитала Тусе «Сказки Братьев Гримм». Мобильный телефон молчал, так как сигнала не было, но меня это нисколько не волновало, даже, скорее, радовало. Время от времени я бросала взгляд на чашку, мирно стоящую на столе.

Рита, как и обещала, приехала к шести. Сначала она забросала нас вопросами о здоровье Туси, потом рассказала о встрече японцев и об официальном приеме. Ей необходимо было выговориться. Когда Ритка немного поутихла, и мы сели пить чай, я призналась ей в своих преступных действиях и показала находку, которую она не заметила.

— Слушай, никогда бы не поверила, что ты можешь взломать чужую мебель! Это на тебя не похоже, — Ритка выглядела почему-то очень довольной. — А история прикольная! Кому надо было замуровывать обыкновенную чайную чашку?

— А, может, она очень дорогая, и ее спрятали на черный день? — предположила я.

— Да нет, смотри — на ней клеймо Кузнецовского Фарфорового Завода. Вещь, конечно, дореволюционная, но особой ценности не имеет, — тоном эксперта сообщила Рита.

— Она краси-и-и –вая, — почти прошептала Туся, которая, кажется, только сейчас увидела предмет нашего разговора.

— Откуда ты знаешь? Может быть, это ограниченный тираж или что-то в этом роде? — спросила я у Риты.

— Можно, конечно, показать ее специалистам… Но, прежде всего, надо спросить у КВ, это же ее буфет, в конце концов! — решила Рита.

КВ (Клавдия Валентиновна) — это предыдущая владелица дома и дальняя Ритина родственница, двоюродная тетя, кажется. Собственно говоря, Рите этот дом достался от КВ на определенных условиях. Рита влезла в долги и купила для одинокой родственницы однокомнатную квартиру в городе. Они договорились, что КВ будет там жить с октября по май, а на лето вернется в свой дом к Рите и Тусе. Клавдии Валентиновне было под восемьдесят, и она боялась зимовать за городом, вдали от медицинской помощи.

Я видела КВ один раз, когда помогала Рите устраивать тетю в городской квартире. Впечатление она произвела на меня сильное. Очень высокая, с прямой спиной пожилая женщина (язык не поворачивался назвать ее старушкой). Красиво уложенные седые волосы, шляпка и очень независимый вид. Но, несмотря на независимость, КВ все-таки нуждалась в помощи, поэтому Рита приезжала к ней несколько раз в неделю, завозила продукты и немного помогала по хозяйству.

— Давай ей сейчас позвоним! — предложила я. — Спросим, не знает ли она про тайник в буфете.

— Я завтра все равно к ней поеду, потерпи. Ну что мы будем ее тревожить, к тому же и объяснить по телефону всю эту историю толком не получится, — решила Рита. — Я заскочу к ней утром, до работы, чашку возьму с собой.

— Как только с ней поговоришь, сразу позвони мне, ладно?

— Хорошо, около десяти утра жди звонка.

Сидеть на кухне за круглым деревянным столом было очень уютно. За окном все еще тихо падал снег, мурлыкал маленький радиоприемник. Мне не хотелось даже думать о том, что пора назад, в город. Потом приехала Ритина мама, чтобы остаться на несколько дней, посидеть с Тусей. Мы снова выпили чаю, теперь уже вчетвером. Потом я обнаружила, что уже десять вечера и засобиралась домой. Ритка пыталась оставить меня ночевать, но я с сожалением отказалась. Уж завтра-то мне точно нужно в 9.00 быть на работе.

Расставаться с чашкой было тяжело. Одевшись, я снова вернулась в гостиную. Чашка самодостаточно стояла на столе, под лампой. Ее окружало мягкое голубоватое сияние и слабый запах прянностей. «Как же непросто живется клептоманам», — подумала я. Опять меня затрясло — желание схватить чашку и унести с собой казалось непреодолимым. Но я все-таки смогла отвернуться, выйти в прихожую, перецеловать всю семью от Туси до мамы и уехать, наконец, домой.

6

Утром, собираясь на работу, я вспомнила вчерашний день. Свое поведение объяснить не смогла. Взломать буфет?! Возжелать чашку настолько, чтобы, даже на секунду, всерьез обдумывать кражу?! «Наверное», — сказала я себе, — «вчера была магнитная буря». Объяснение было невразумительное, но ничего другого я придумать не смогла.

Попав в офис, я сразу же закрутилась, как белка в колесе, в текущих делах. В моей электронной почте за прошедший день накопилось новых сообщений больше, чем нормальный человек может прочитать, не боясь ослепнуть. Примерно треть из них требовала неотложного внимания. За первый рабочий час я разгребла довольно много и решила, что заслужила чашку кофе с печеньем. Я была уже за дверью кабинета, когда у меня в сумке зазвонил мобильный телефон. Подходить не хотелось. Звонок мобильного в это время дня означал, скорее всего, очередную проблему с клиентами. Поколебавшись немного, я все-таки сняла трубку.

— КВ умерла.. Представляешь… Я пришла, а она на полу… Я не знаю, что мне делать, — это была Ритка. Она рыдала в трубку. У меня внутри все оборвалось. Почему — то первой моей реакцией на это сообщение был панический страх. И еще чувство вины. Я прижимала трубку к уху, но, какое — то время не слышала даже, что говорит мне Рита. Потом постаралась взять себя в руки.

— Рита, послушай меня, ты должна вызвать скорую, может, она еще жива, может у нее глубокий обморок, — я постаралась вложить в свой голос максимум уверенности и спокойствия. — Рита, ты меня слышишь? Вызови скорую прямо сейчас.

— Да, ты права, сейчас позвоню, — ответила Ритка, вроде бы немного успокоившись.

— Маме пока ничего не говори, все равно она приехать не сможет, пусть спокойно сидит с Тусей, — про Тусю я специально сказала. Это, кажется, помогло.

— Да — да, — Риткин голос зазвучал почти нормально, — все, пока, звоню в скорую, потом перезвоню.

Естественно, от умиротворенного состояния не осталось и следа. Повесив трубку, я машинально отправилась в офисную кухню, налила себе чашку кофе и уставилась в окно. Я была уверена, что никакого обморока нет, КВ умерла. Я даже знала, когда. Вчера днем, где-то в районе четырех, пока я взламывала буфет.

Ни о какой дальнейшей работе не было и речи. Но уехать из офиса я уже не могла, второй день подряд форс — мажорных ситуаций у сотрудников больших интернациональных компаний быть не может по определению. Оставалось только ждать Ритиного звонка. Поэтому я просто сидела, уставившись в компьютер, перед остывающей чашкой кофе и ждала.

Рита перезвонила через час. Да, КВ умерла, вчера днем, во сколько — Рита у врача не спросила. Она сказала, что сейчас уезжает оформлять все бумаги, освободится часа через три, потом домой.

— Ритка, давай встретимся, хоть на пол часа, кофе где-нибудь выпьем, мне с тобой поговорить надо, — попросила я. Она согласилась.

Но встретиться с Риткой в тот вечер мне не удалось. Дело в том, что, отъехав метров пятьсот от офиса, я попала в ДТП.

7

Погода была ужасная, дождь со снегом. Темно. Видно плохо. Но, тем не менее, не понимаю, как такое могло случиться. Я вожу машину больше семи лет, очень аккуратно, никогда не попадала ни в одно ДТП. Ехала я в тот вечер медленно и, несмотря на свое нервное состояние, по-прежнему аккуратно и внимательно. Помню, как повернула направо на набережную Фонтанки, увидела, что пробки в сторону Невского нет, а дорога прямо передо мной свободна. А спустя несколько мгновений, я уже въезжала в задний бампер Вольво. Легкий удар (скорость после поворота еще не успела набрать), потом звук бьющегося стекла. Еще пару минут я сидела, не двигаясь, в попытке осознать, что могло случиться. Потом увидела разъяренного мужчину, выскочившего из Вольво. Он осмотрел свою машину, потом мою, потом подошел к моему окну. Я опустила стекло. Мужчина взглянул на меня раздраженно, потом выражение его лица изменилось. Стало каким — то озабоченным.

— Девушка, с вами все в порядке? — спросил он. Голос был красивый — низкий и глубокий.

— Я не знаю… Я не понимаю, передо мной же никого не было, откуда Вы взялись? — в голове моей по-прежнему был бардак.

— Стоял я, даже не ехал. Габариты у меня горели. Вы что, плохо видите? — для такой идиотской ситуации он был на удивление корректен. Это немного привело меня в чувство. Я вышла из машины.

— Ваше счастье, девушка, что с моей машиной все в порядке, — сказал он. Вот оно что! Понятна причина его вежливости. Пострадала только моя машина. У меня была разбита левая фара и немного помято крыло. А Вольве хоть бы что, даже царапины, и той нет.

— В следующий раз будьте аккуратней, — сказал назидательно мужчина, собираясь уехать.

— Подождите, пожалуйста, не уезжайте, — взмолилась я. — У меня страховка, это корпоративная машина, я должна вызвать ГАИ, иначе мне нельзя. А если вы уедете, они не будут оформлять справку о ДТП.

— Да Вы что? Издеваетесь? Это часа на четыре история, а то и больше. За что мне-то страдать? — резонно ответил он.

— Как на четыре? Почему? — глупо спросила я. И вдруг расплакалась. Причина была, конечно, не в аварии, и не в мужчине, который отказывался ждать. Это были слезы, которые копились во мне с того момента, когда утром Ритка сообщила мне о смерти КВ. И сейчас, на глазах у незнакомого человека, они лились бесконечным потоком.

Мужчина явно растерялся, но уезжать раздумал. Он достал из своей машины одноразовые носовые платки и протянул мне упаковку.

— Да не рыдайте Вы так! Ничего страшного не случилось! Ну, не буду я сейчас уезжать. Давайте выпьем по чашке кофе и подумаем, как Вам помочь, — сказал он, дождавшись паузы в моих рыданиях.

Я понемногу приходила в себя. С одной стороны, стало легче, холодный комок внутри (поселившийся во мне с утра) разжался. С другой стороны, не в моих привычках рыдать, а тем более при незнакомых мужчинах в самом расцвете сил. Мне стало стыдно. Но выбора не было, отпустить этого человека сейчас я не могла, мне действительно нужна была справка о ДТП. Я согласилась, да и кофейня была в двух шагах.

Мы сидели за столиком, передо мной стояла чашка кофе. Я успокоилась окончательно. Внимательно посмотрела на мужчину, сидевшего напротив. На вид ему было лет 35, приятный, очень коротко стриженный, в хорошем костюме. Глаза умные и внимательные. И очень спокойные.

Я извинилась за свое истеричное поведение, объяснив его переутомлением и проблемами на работе. Мы немного поговорили о том, где работаю я. Он сказал, что отлично понимает, как иногда тяжело бывает в такой организации, потому что сам уже несколько лет возглавляет Питерское отделение иностранной компании. Времени у него ни на что не хватает, каждый час на счету. Сегодня вот освободился пораньше, договорился с друзьями в футбол поиграть, а тут я. Ждать продавцов полосатых палочек, потом ехать оформлять бумаги, все это ни мне, ни ему не надо.

— Давайте сделаем так — я возьму для вас справку о ДТП, у меня бывший одноклассник в ГАИ работает. Вы ее отнесете в страховую компанию, и никаких проблем ни у вас, ни у меня.

Ситуация была безвыходная. Если я откажусь, он все равно уедет. К тому же, я ему верила. Было в нем что-то такое, сразу располагающее к себе собеседника. Я согласилась. Мы обменялись именами и телефонами, он пообещал подвезти мне справку на следующий день. Звали его Марк. До него я знала только одного человека с таким именем. Не просто знала, я его очень любила — этот человек был моим дедом.

8

Конечно, с Риткой я встречаться уже не поехала — не было сил. Да и у нее голос по телефону звучал тускло и измученно. Мы договорились увидеться к вечеру следующего дня. Меня хватило только на то, чтобы дотащиться до дома, принять душ и заползти в постель. Но уснуть я не могла.

Я лежала и вспоминала деда. С детства он был для меня романтическим героем.

Дед появился на свет в 1900 году. Родился он под Житомиром, в бедной еврейской семье. Но детство у деда было счастливым. В нем было полно украинского простора и еврейского колорита. А когда моему деду Марку было 17, наступил 1917 год. В местечко пришли махновцы и расстреляли у него на глазах всю семью, и родителей, и сестер. Дед видел, как погибла его семья из окна подвала, в котором его спрятали соседи, украинцы. Он поседел в одну ночь. А на утро ушел в армию Буденого, мстить. Когда гражданская война закончилась, мой дед приехал в Петроград. И, после четырех классов хедера (это такая еврейская религиозная школа) и долгих лет войны, он закончил вечернюю школу, сам подготовился и поступил в Политехнический Институт. Он снял комнату в квартире на Васильевском Острове. Квартира была большая, с хорошей мебелью 19 века и плюшевыми шторами. Я представляю, как дед впервые появился в квартире моей бабушки — высокий, худой, похожий на молодого Блока и совершенно седой, но с черными бровями и пронзительными черными глазами. Устоять было невозможно. Молодая хозяйка квартиры и не устояла. Наверное, когда начался их роман, в квартире еще не пахло смесью ванили, корицы, нафталина и старого дерева. Этот запах, я думаю, появился позже. Может быть тогда, когда от всей бабушкиной квартиры осталось только две комнаты, а в остальные подселили чужих людей. Так что с буфетом номер один я играла в том же самом доме, но уже в коммунальной квартире.

Дед, конечно, любил мою бабушку. Они дожили вместе до глубокой старости, отпраздновав золотую свадьбу. Но до самозабвения дед мог любить, наверное, только одного человека в один промежуток времени. Когда родилась мама, она стала для деда всем. А потом, почти через тридцать лет, вся его любовь сконцентрировалась на мне. Так говорила бабушка, так считали мои родители, и так чувствовала я всегда, с тех пор, как себя помню.

Наверное, у каждого в детстве должен быть такой человек. Дед понимал меня «спинным мозгом». Родители мои, естественно, меня воспитывали. И, конечно, иногда и ругали, и наказывали. Дед принимал мою сторону во всех спорах и ссорах, неизменно становясь на защиту.

Помню, когда мне было лет семь или восемь, со мной произошла такая история. Мне ужасно хотелось иметь перочинный нож с перламутровой ручкой. Такой нож продавался в хозяйственном магазине, недалеко от нашего дома. Не знаю, почему родители мне его не купили, возможно, сочли игрушку достаточно опасной. Я же чувствовала, что ножик этот мне необходим. Своих денег, остававшихся от школьных завтраков, мне на покупку не хватало. Тогда я решила, что в карманах пальто моих родителей наверняка можно раздобыть недостающую сумму. Мысль была правильной. Я набрала полный кошелек мелочи, пересчитала — и побежала покупать ножик.

Не помню, как мое преступление раскрылось. Помню только, какой кошмар ждал меня вечером дома. Родители объявили меня воровкой, сказали, что по мне тюрьма плачет — и ушли в театр, бросив меня предаваться самоуничижению в одиночестве. Я рыдала так, как не рыдала потом никогда в жизни. Я действительно чувствовала себя преступницей. Но тут, как всегда вовремя, пришел дед, выяснил, почему я плачу, и за пару минут абсолютно меня успокоил, рассказав, как много разных вещей ему посчастливилось украсть в детстве. Наверное, это было совсем не педагогично, но он вернул мне веру в себя и в то, что, несмотря на мое преступление, меня все равно любят.

Я лежала в постели, вспоминала детство и доброту деда. Потом подумала, что маме, во время этой истории с ножиком, было 36. На четыре года больше, чем мне сейчас. А у нее уже был папа, и я. Тогда родители казались мне ужасно взрослыми.

Почему — то я опять стала плакать. Видимо день сегодня такой — слезный. Я встала и пошла умыться. В ванной надолго застряла перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение. Из зеркала на меня смотрел несчастный, заплаканный зверек с красным носом и опухшими глазами. Да, не зря друзья называют меня интересным зверьком.

Вообще — то меня зовут Соня. Так и в паспорте записано, не София, а просто Соня. Мне кажется, что имя мое мне подходит. Но в семье никто никогда не звал меня по имени, всегда были ласковые прозвища. А для моих близких друзей я — интересный зверек. У меня есть очень давний друг, мой бывший одноклассник Сережка. Он и придумал так меня называть. Еще он придумал целую теорию про интересных зверьков. Это не прозвище, это название целого вида. Интересный зверек отличается от других тем, что боится толпы, не любит поп культуру и все, что с ней связано, никогда не смотрит телевизор, любит интеллектуальные игры и читает, как ест. То есть все свободное время.

Среди моих знакомых довольно много интересных зверьков. Как говорит Сережка, в этом нет ничего удивительного, потому что интересным зверькам проще выживать вместе. Ритка, например, по Сережкиной классификации, очень интересный зверек. У нас на работе тоже есть один интересный зверек — но он пугливый и не хочет идти на контакт.

«А Марк может оказаться интересным зверьком?» — вдруг подумала я. Вряд ли. Ни один известный мне интересный зверек не ездит на новой Вольве. Не то, чтобы они не могут быть успешными. Могут. Но они не бывают очень успешными. Они, в лучшем случае, как я, ездят на Шкоде, например, или на Ситроене, но никогда на новом BMW или Мерседесе. Наверное, потому, что интересным зверькам не очень нравится зарабатывать деньги. Они слишком много времени проводят в выдуманном мире. Видимо, объективная реальность, данная им в ощущениях, не слишком их радует.

9

За это объективная реальность часто мстит интересным зверькам. Это известный факт, и к нему всегда надо быть готовым.

Я была готова. Вот и весь следующий рабочий день прошел в попытках решить несколько довольно серьезных конфликтов, которые возникли у моих сотрудников с клиентами. Пока я всем этим занималась, время летело незаметно. Когда я закончила, на часах было уже семь вечера.

И тут я осознала, что Марк мне так и не позвонил. Ну, естественно, не позвонил, глупо было довериться незнакомому человеку. Не зря наш административный менеджер сто раз повторял, что при ДТП в любой ситуации необходимо первым делом вызвать ГАИ и получить справку. И не слушать уговоров и предложений, которые могут поступать от других участников столкновения. Теперь мне придется ремонтировать машину за свой счет. Сколько это может стоить, я не знала, но уж точно, долларов четыреста, не меньше. Значит, прощай мой зимний отдых! Было жалко денег, и было обидно, что человек, который показался мне таким надежным…

Зазвенел мобильный телефон. Марк. Справку взял, готов со мной встретиться в удобном для меня месте. Упс! Все — таки первое впечатление меня не обмануло.

Я позвонила Ритке, договорилась выпить с ней кофе в центре и поехала встречаться с Марком. По дороге подумала о том, что Марк, пожалуй, меня заинтересовал. Да, определенно, я бы хотела продолжить наше знакомство. Тем не менее, когда мы встретились, я поступила как обычно. Просто взяла справку, поблагодарила его за любезность и стала прощаться. Марк предложил мне поужинать, но я сказала, что меня ждет подруга, спасибо. Он не настаивал, просто улыбнулся, пожелал мне безаварийной езды — и уехал.

Это еще одна особенность интересных зверьков. При кажущейся внешней общительности, они очень замкнуты и с трудом пускают в свой внутренний мир новых людей. Особенно, если эти новые люди грозят слишком сильно задеть их чувства. Я очень хотела бы согласиться и поужинать с Марком. Не было причин отказываться. Ритка бы поняла, я могла бы договориться с ним на другой день, в конце концов. Но я не сделала этого, сама толком не понимая почему. От встречи с ним осталась справка о ДТП и ощущение упущенной возможности.

Рита ждала меня в нашем кафе. У нас с ней есть несколько любимых мест для встреч, но это — самое из них приятное. Небольшая кофейня, вход непосвященным найти нелегко. На улице висит реклама с названием, но, на фоне других, более ярких вывесок, она почти незаметна. Чтобы попасть в кафе, надо пройти двор — колодец насквозь, зайти в следующий и повернуть налево. Как говорят мои московские приятели, «чисто питерское местечко».

Ритка выглядела уставшей. Она снова начала говорить мне о том, как нашла КВ, как ждала скорую, как оформляла бумаги. Потом я, чтобы немного ее отвлечь, рассказала про ДТП. Я так долго и так подробно описывала ей Марка, что под конец Риткины глаза хитро заблестели. Тогда я быстро закруглилась и перешла к тому, о чем, собственно, и хотела с ней поговорить.

— Слушай, — сказала я, — я хочу тебе сказать одну вещь, только не думай, что я с ума сошла. Я знаю, что никакого нормального объяснения этому нет, но…

— Но?.. — Рита оторвалась от созерцания пирожного и посмотрела на меня.

— Помнишь взлом буфета? — спросила я.

— Конечно, помню, расковыряла чужую вещь, — развеселилась Рита.

— Подожди, не смейся. Это страшно. Я говорила тебе, как странно я себя тогда чувствовала? Говорила, что меня как будто кто — то подталкивал это сделать? Меня просто трясло от нетерпения, пока я чашку не достала и в руки не взяла. Говорила?

— Ну да, говорила, — ответила Рита.

— Ты знаешь, у меня такое ужасное чувство, что я в тот момент КВ убила своими руками. Понимаешь, все же совпадает — время взлома и время ее смерти, — сказала я. — Как будто там душа ее хранилась или уж не знаю что, а я…

— Ага, яйцо в дупле, в яйце игла… Сонька, да ты что, сказок слишком много Тусе прочла?

— Рита, а ты подумай — умерла она внезапно, ведь не болела ничем серьезным. Что тебе врач сказал о причине смерти?

— Сказал, что сердечный приступ, что скоропостижная смерть, но ведь это естественно может произойти в ее возрасте. Да, я же забыла тебе сказать, я когда с документами возилась, выяснила, что ей уже 84 стукнуло. Она возраст свой уменьшила на пять лет.

— Слушай, а она и на 75 не выглядела! — поразилась я.

— Ну, она все время очень самостоятельная была, прямая, подтянутая. Я когда на прошлой неделе к ней приезжала, она меня такими пирожками кормила! С капустой, — грустно добавила Рита.

— Вот видишь, не было никакой причины, чувствовала она себя хорошо. Ничего не понимаю, — сказала я.

Мы молча пили кофе. Ритка что — то напряженно обдумывала, потом сказала:

— Уж если и предполагать какую-то мистику, то почему не наоборот?

— Как это — наоборот? — спросила я.

— Смотри, ей становится плохо, она умирает, но в этот момент ты чувствуешь что — то, вскрываешь ее тайник и получаешь чашку, как будто из ее рук. Как наследство, понимаешь?

— А почему я? Мы же с ней почти незнакомы даже, — проговорила я.

— Когда ты себя в роли убийцы представляла, такие вопросы тебе в голову не приходили, — улыбнулась Рита. — Почему ты — не знаю. Но я теперь уверена, что именно так и произошло. Ведь тебе эту чашку забрать с собой хотелось, я же видела, как ты ее глазами поедала. Получается, что это твоя вещь.

— Да, в этом что — то есть, — я вдруг почувствовала прилив сил. — Ты знаешь, когда я чашку в руки взяла, мне так хорошо стало и спокойно, умиротворение такое… Не знаю, может, ты и права.

Ритка полезла в сумку, вытащила оттуда сверток и протянула мне:

— Забирай! Я ведь ее с тех пор, как к КВ поехала, так с собой в сумке и таскаю. Мне не хотелось ее себе оставлять, а теперь я понимаю, почему. Это твоя вещь, она должна быть у тебя.

И я взяла ее у Риты. С радостью. Очень бережно завернула поверх бумаги в свой шарф — и убрала в сумку.

10

Дома я первым делом еще раз внимательно изучила чашку. Ничего нового не обнаружила, кроме довольно толстого слоя старой желтоватой грязи. Тогда я решила чашку аккуратно отмыть. Набрала в миску теплой воды, добавила немного геля для душа, пахнущего ванилью. И осторожно, мягкой щеткой стала оттирать пятна.

Ну вот, совсем другой вид. Чашка, освобожденная от груза лет, выглядела заново рожденной. Я поставила ее на стол в комнате, а сама уселась на диван. Мне не давала покоя мысль о том, почему потребовалось прятать в тайник такой заурядный предмет, как чайная чашка.

Будем рассуждать. Самым очевидным поводом могла быть стоимость чашки. Допустим, чашка очень дорогая, и КВ ее спрятала на черный день, ну или опасаясь грабителей. Мало ли что может придти в голову человеку, пережившему войну и разруху. Ценность чашки проверить легко, можно показать ее специалисту. Но я не верила в эту версию. В детстве мне довелось вволю поиграть со старым буфетом, в котором был не один предмет, изготовленный на заводе Кузнецова. У меня и сейчас есть посуда, доставшаяся мне от бабушки, с таким же точно клеймом. Конечно, сколько — то она стоит, но не так дорого, чтобы прятать ее от всех под слоем фанеры, прочно прибитой гвоздями. Тем не менее, на всякий случай, чашку завтра нужно будет отнести в антикварный магазин, чтобы оценить.

Есть еще один вариант. Возможно, ценность чашки выражается не в деньгах, а в воспоминаниях. Кто — то когда — то подарил эту чашку КВ при романтических обстоятельствах. КВ никогда не была замужем, но ведь это не значит, что у нее не было романов. Если она и в восемьдесят с лишним лет производила впечатление интересной женщины, то лет в двадцать или тридцать она должна была быть просто неотразима. Получается, что эта чашка могла быть напоминанием о ее первой любви, например. Нет, не сходится! Как люди поступают с вещами, которые связаны с дорогими воспоминаниями? Они ставят их на видное место, стараются, чтобы вещь была перед глазами. Ну, в крайнем случае, они кладут ее в ящик стола, или на полку шкафа, чтобы время от времени доставать оттуда и смотреть. Но не засовывают в дальний угол буфета и не забивают куском фанеры.

Загадка… Была бы жива КВ, можно было бы ее спросить. Хотя, с другой стороны, если она сама сделала этот тайник, значит, она не хотела, чтобы кто — то эту чашку нашел. А, может быть, и вправду были воспоминания, но не радостные, а страшные или тяжелые? Нет, опять не то. Избавиться от фарфорового предмета проще простого, достаточно с силой кинуть его на пол. Ну а если не хочется разбивать, можно отдать знакомым, или в магазин комиссионный отнести.

Не понимаю. Еще один вариант. Чашку замуровала не КВ. А кто? Ребенок? Теоретически, ребенок мог бы так играть. Но я видела, как ровно были забиты гвозди, и как искуссно перегородка имитировала стенку буфета. Ребенку это не под силу. Да и взрослый должен был обладать определенными специальными навыками. А кто тогда? Посудный маньяк? Абсурд какой — то.

Одно из двух — либо у меня нет здравого смысла, либо он здесь бессилен. А если здравый смысл бессилен, то, сколько голову не ломай, додуматься все равно не получится. Если и придет правильный ответ, то скорей всего неожиданно. Лучше всего в такой ситуации отвлечься. И выпить из загадочной чайной чашки кофе. Чай я не люблю, зато кофе обожаю. Утром пью его с молоком, днем черный без сахара и с печеньем, вечером — черный с сахаром и сигаретой. Кофе всегда поднимает мне настроение.

Я встала, захватила с собой чашку и отправилась в кухню. У меня очень хорошая кофе машина и мне нравится ей пользоваться. Я сварила себе крепкий черный кофе, перелила в чашку, добавила коричневый сахар (тростниковый сахар прекрасно подчеркивает вкус кофе). В бледно голубой чашке темно коричневый кофе смотрелся очень хорошо. Залюбовавшись сочетанием цветов, я вдруг обратила внимание на то, что выглядит чашка хоть и бледной, но удивительно живой. Оглянувшись вокруг, я поняла, что она смотрится не совсем так, как остальные предметы на кухне. Было такое впечатление, что чашку только что перенесли сюда из солнечного, летнего дня. И что она не успела еще потерять яркого, июльского свечения.

Выглядела чашка волшебно, и я размечталась. Представила себе, что ее прятали потому, что это фамильная драгоценность, передается по женской линии из поколения в поколение. Достаточно только попить из этой чашки — и сразу станешь красавицей. Или тебя тут же полюбит прекрасный принц. Или откроются невероятные таланты, например, к живописи, или к литературе. Я уже почти сама поверила, что это правда. Глубоко вздохнула, помедлила, и — выпила глоток ароматного напитка. Потом выпила еще. И еще. Вроде бы что — то такое почувствовала. Или нет? Закурила сигарету. Сидела, курила и ждала — чем черт не шутит, ведь было же что — то странное в моем желании эту чашку заполучить. Детское чувство «а вдруг» во мне взяло верх — и я побежала в ванную, к зеркалу.

Ничего не изменилось. Все то же лицо, черты довольно правильные, но ничего выдающегося. Глаза, правда, блестят, но это от возбуждения.

— А чего ты ждала? Что станешь золотоволосой блондинкой с зелеными глазами? Ну не думала я, что ты такая дурочка! — голос был женский и какой — то скрипучий.

— А?! — Я дернулась так, что баночка с кремом упала на пол. Знаете выражение «душа ушла в пятки»? Это когда у тебя внутри все обрывается. Примерно это я и почувствовала. Я знала, что в квартире никого нет. И я знала, что голос, который я услышала, не прозвучал со стороны. Он был у меня в голове!!! Это было даже страшнее, чем если бы я вдруг обнаружила незнакомку у себя в квартире. Тогда бы она была реальностью, а то, с чем столкнулась я, было …за гранью.

— Ну — ну, не паникуй, ухожу я, — сказал тот же голос, но очень тихо, шепотом.

Интересно, что даже в таком, мягко скажем, испуганном состоянии, в котором я находилась, я не стала разговаривать вслух, вопрошать «кто ты?» и «чего тебе от меня надо?». Слишком это глупо бы выглядело. Внутренний контроль у интересных зверьков всегда тут как тут. Внешне, кроме первого дерганья и восклицания, я никак не проявила свой страх и недоумение. Тихо вернулась в кухню и закурила новую сигарету. Руки дрожали. Сошла с ума? Но я не чувствовала в себе никаких примет умственного расстройства. Ну да, кроме голосов в голове?! Так это же известный симптом.

Глупости! Как сказано в любимой с детства книжке, «кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится». Ни с того ни с сего, выпив кофе, с ума не сходят. Чашка!!! Я с подозрением посмотрела на нее. Пока я не начала из нее пить, никакие голоса меня не тревожили. Значит, это либо разошедшаяся не в меру фантазия, либо с чашкой все — таки что — то не так.

Пожалуй, впервые я по-настоящему пожалела, что живу одна. Обычно одиночество в своей квартире меня устраивает. Но сейчас мне очень, очень хотелось бы, чтобы дома со мной кто — то был. Кто — то такой, с кем можно было бы поговорить по душам, все рассказать, пожаловаться на голоса в голове. С Риткой я связаться не могла, все равно, кроме хрюканья, в ее странном доме от нее ничего не услышишь. С родителями я могла поделиться практически всем, но рассказывать маме поздно вечером о голосах в голове все же не стоило. Из близких друзей оставался Сережка, но он уже год работает в другой стране. Было еще несколько друзей, а, точнее, близких приятелей. Звонить им я не стала, по телефону всего не скажешь.

Пришлось спасать себя самой. На крайний случай у меня дома всегда есть любимый коньяк «Мартель». Я налила себе половину коньячного бокала и выпила так, как пить коньяк нельзя — залпом. Стало лучше. Налила еще. Ну вот, теперь можно было ложиться спать. Больше со мной никто не разговаривал.

Чашка с недопитым кофе так и осталась стоять в кухне на столе. На сегодня с меня было достаточно. Спать.

11

Ура, пятница! Эта мысль грела меня, пока я привычно бегала по квартире, собираясь на работу. Кофе выпила из старой утренней чашки. Собралась, спустилась вниз, села в машину… Стоп! Пришлось вернуться, забыла чашку. Все — таки надо показать ее специалистам. Уходя из квартиры, посмотрелась в зеркало.

Я современный человек, у меня высшее образование, я знаю два, ну, скажем, полтора иностранных языка, вожу машину и работаю на компьютере. Я не суеверна, но если я что — то забыла дома и мне приходится возвращаться, я обязательно смотрюсь в зеркало. А если уезжаю надолго, то перед тем, как выйти за дверь, я произношу одну фразу (не скажу, какую), чтобы поездка была удачной. А еще я никогда не передаю вещи другому человеку через порог, а также никогда не начинаю новое дело в пятницу. Ну и еще кое — что есть в этом списке, чем мне делиться не хочется, потому что вдруг тогда все это перестанет работать?

Высиживая положенные минуты в пятничных пробках, я вспоминала прошедший вечер. Про голос в голове думать не хотелось. Ну и не буду! Подумаю лучше о том, как провести выходные. Лучше всего поехать к Ритке, погулять по заснеженному лесу, на лыжах покататься. Но, прежде всего — выспаться. Проснуться часов в двенадцать, а, может быть и позже. Поваляться в постели, медленно и со вкусом позавтракать, читая книжку. А потом приготовить себе душистую ванну и почитать там. Ну а после этого уже ни один посторонний голос в мою отдохнувшую голову и не полезет!

На работу я приехала вовремя, но продемонстрировать свою пунктуальность было некому. Директор на входе не стоял, видимо, в командировку уехал. Тоже неплохо, утро можно будет начать, спокойно выпив кофе с кем — нибудь из коллег. Идея! Сейчас я устрою проверку. Если с чашкой, которая тихо лежит в моей сумке, не все в порядке, значит человек, который выпьет из нее кофе, услышит голос, как и я. Для этого надо подыскать коллегу без комплексов. Потому что кто же на работе расскажет про голоса? Только такой человек, который что думает, то и говорит. То есть не думает, что говорит. Да только вот, похоже, таких у нас уже не осталось. Хотя… Точно! Недавно к нам пришел новый тренинг — менеджер. Надолго он, пожалуй, у нас не задержится, слишком много шумит и мало думает. Но для меня сейчас он подходит как нельзя лучше.

Через десять минут на моем рабочем столе, вместо груды бумаг появились две чашки (одна из них — та самая), тарелка с печеньем и крекерами, сахарница и салфетки. Ловушка готова, пора заманивать жертву. Я позвонила по местному телефону и промурлыкала в трубку приглашение составить мне компанию, выпив вместе чай или кофе.

Толик не заставил себя долго ждать. Он ворвался в мой кабинет, как всегда лохматый и радостный. Толик постоянно выглядит так, как будто в офис он едет не пол часа на корпоративной машине, а сутки в поезде. Костюм дорогой, но какой-то мятый, галстук съехал набок, на рубашке пятно от шариковой ручки. Зато настроение всегда громко — бодрое. И голос его может перекрыть шум водопада.

— Доброго утречка! — закричал он с порога.

— Привет, Толик, ради бога, не кричи, — тихо ответила я.

— Что такое, солнышко? Голова болит? — по-прежнему громко вопросил Толик. Все женское население офиса у него «солнышки». Даже наш офис менеджер, мегера из мегер.

— Нет, солнышко, — ответила я. — Просто рано еще кричать. Давай лучше спокойно чаю попьем. Или тебе кофе?

— Ух, ты! — увидел Толик чашку. — Откуда чудо сие?

— Из дома принесла. Правда, красивая? Я тебе в нее чай налью. Или все же кофе?

— Да с такой девушкой, да из такой чашки, да я и цикуту выпью, — орал Толик. Не отвечая на мой вопрос, между прочим.

— Прошу тебя, не кричи, печенья в кухне больше нет, а на твои возгласы пол офиса сбежится, нам ничего не достанется, — уговаривала я. Поесть Толик любил, поэтому немножко притих.

Я поняла, что он даже не заметит, чай я ему налью, или кофе. Налила чай. И себе тоже чай, за компанию. Толик сгреб с тарелки горсть печенья. И запил его большим глотком чая из моей чашки.

— А ты что, подстриглась, что ли? — спросил он с набитым ртом.

— Да, месяц назад. Ты что, только сейчас заметил?

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша! — загремел Толик.

— Барышня — крестьянка, эпиграф, — сказала я тихо. Чем больше Толик кричит, чем тише я обычно говорю. Не специально, так само получается.

— Барышня — то ты барышня, но уж никак не крестьянка! Ты дворянка!

— Да не о себе я, это повесть у Пушкина такая есть, «Барышня — крестьянка» называется.

— Гоголя не читал — и не люблю! — радостно хохотнул Толик.

Судя по дурацкому диалогу, ничего необычного с Толиком не происходило. Может он просто не слышит, что в голове у него творится, потому что сам много шумит?

— Толик, — спросила я, — а ты ничего необычного не чувствуешь?

— А должен? — бодро ответил Толик вопросом на вопрос. Типично тренерская привычка.

— Ну же, прислушайся к себе внимательно, я чай новый заварила, очень редкого сорта. Говорят, он какой — то необычный, ты попробуй еще, — я посмотрела на Толика с надеждой.

Толик единым глотком осушил чашку. Замолчал. Уставился в потолок.

— Гав! Р-р-р-р-р — гав — гав! — залаял он вдруг. На какой-то дурной момент я подумала, что это чашка виновата. Потом до меня дошло — Толик шутил. Моя растерянность отразилась, видимо, на лице, потому что Толик, взглянув на меня, расхохотался просто истерически.

— Круто! Поверила! Чай собачий! Гав! Ой, не могу, — еле выговаривал он между приступами смеха. Я засмеялась вместе с ним. Это же надо быть такой идиоткой! Что за глупости я насочиняла! Не бывает на свете никаких волшебных чашек. А голос в голове — плод моей неуемной фантазии.

Вот все и выяснилось. Мы с Толиком еще немного повеселились, потом он ушел, а я села за работу. Проблуждав несколько часов в запутанных Excel — ных таблицах, которые без устали плодит наша логистика, я вынырнула для того, чтобы выпить чашку кофе. Вымыла голубую, теперь такую безобидную чашку, налила в нее любимый напиток и повернулась на стуле лицом к окну. Эта выгодная позиция позволяла мне какое-то время не видеть коллег, снующих по офису (двери у нас везде стеклянные), и спокойно любоваться панорамой родного города.

Я пила горячий крепкий кофе и смотрела на город. Вид у нас из окна потрясающий. Я думаю, процентов на сорок моя пассивность в поиске новой работы определяется тем, что мне не хочется расставаться с видом из окна. Внизу, подо мной, были крыши. Знаете, какими красивыми могут быть крыши старого города? Ни одной одинаковой, печные трубы торчат вразнобой, наполовину засыпанные снегом. А через белую дымку, вдали, виднеется бледно — голубой, в любую погоду прекрасный (точно знаю, уже больше пяти лет смотрю почти каждый день) и очень мною любимый Смольный собор.

— Глупости! Не понимаю, почему себе — то надо врать? Причем здесь красота собора? Лень тебе все, живешь, как спишь! — прозвучал женский, скрипучий голос у меня в голове.

— Да кто ты такая? С какой стати ты меня отчитываешь?! — я так разозлилась, что даже испугаться не успела.

— Какая разница! Не обо мне мы сейчас говорим, а о тебе, — назидательно произнес некто. — Помочь тебе хочу, а ты еще и ерепенишься.

— Помочь? А я что, так нуждаюсь в помощи? — втянулась я в диалог непонятно с кем.

— Да, нуждаешься. Посмотри, что ты делаешь со своей жизнью. Живешь, как спишь.

— Ты это уже говорила, не убедительно звучит, — ехидно ответила я.

— Боишься всего, — не обращая на мою реплику внимания, продолжал голос. — Буквально всего на свете. Боишься змей, пауков, лягушек, бабочек ночных…

— Все женщины их боятся, — возразила я.

— Туннелей, самолетов, толпы, незнакомых людей, да и знакомых тоже боишься…

— Ты из меня еще параноика сделай! Не боюсь я знакомых людей, что за бред! — сказала я.

— Боишься открыто с ними общаться, вот что я имела в виду. Боишься всего нового, боишься менять свою жизнь, как старуха древняя. Боишься… — с каждой фразой голос становился все тише. — Глотни еще из чашки, пожалуйста.

— Ага! Так все — таки с этой чашкой нечисто! — обрадовалась я.

— Глотни еще, поговорим, — еле слышно попросил голос.

— Ну, уж нет, от таких разговоров и с ума сойти недолго, — категорично ответила я, поставила чашку на стол и повернулась спиной к окну и лицом к офисной жизни.

В дверях стоял мой начальник, Андрей. Вид у него был растерянный.

— Соня, ты что, не слышала, что я тебе только что говорил?

— Андрей, прости, задумалась. А ты давно здесь стоишь? — спросила я.

— Пару минут, причем не просто стою, а говорю с тобой. Вернее, пытался говорить, но ты не реагировала. Я решил, что ты в наушниках музыку слушаешь, или текст какой-то. Ты головой мотала, — улыбнулся он.

— Нет — нет, я без наушников. Просто задумалась, видимо, глубоко. Знаешь, как бывает иногда. Повтори, пожалуйста, сначала, я уже здесь, — ответила я.

Андрей стоял рядом со мной несколько минут и ничего не слышал. Значит, действительно весь диалог звучал только в моей голове.

12

Ровно в шесть я ушла с работы. Забрала чашку и ушла. Хотелось остаться одной. Подумать. Соратники пытались затащить меня в бар (это тоже часть корпоративной культуры — выпить с коллегой пива или вина в пятницу), но я сослалась на головную боль. Уговаривать меня не стали, сказали, что я и вправду слишком бледная и, как Андрей выразился, «нездешняя». Не удивительно! После диалога с голосом из чашки, весь оставшийся день я лишь внешне принимала участие в рабочем процессе.

«Итак, это существует», — громко сказала я себе, сев в машину. «Итак, это существует» — эту фразу я повторяла вслух весь обратный путь домой, в нору. «Это существует, невероятно, но это существует». Что такое «это», я даже не пыталась для себя определить. Мыслительный процесс не шел дальше одной фразы. Мои материалистичные представления об устройстве мироздания пошатнулись. Осмыслить произошедшее мне было не под силу. В конце концов, словосочетание «итак, это существует» потеряло для меня всякий смысл, так много раз я его произнесла.

Дома я немного успокоилась. Выпила коньяку, съела салат, встала под горячий душ — привычная обстановка и домашние средства помогли настолько, что я начала рассуждать. Надо провести полноценный диалог с чашкой. Надо выяснить, что это за явление и какой природы. Надо придумать, как проверить то, что этот голос — объективная реальность, данная мне в аудио ощущениях. Проверка необходима, так как мысль о шизофрении висела на краю сознания, не давая мне покоя.

Еще коньяка (так и спиться недолго), потом сварить кофе, потом — момент истины.

Все. Готова. Медленно делаю глоток из голубой чашки и замираю в ожидании. Тишина. Ничего не происходит. Делаю второй глоток. Ничего. У меня такое чувство, что меня обманули. Почему ничего не происходит?!

— Эй, — робко говорю я. — Ты где? Поговори со мной, пожалуйста. Эй, ты кто?

Сначала тишина, а потом громкий обиженный голос:

— Поговори с тобой… Как можно общаться с человеком, который так грубо обрывает разговор?

— Но я же работала, ко мне начальник пришел! — возразила я, обрадовавшись, что голос здесь.

— Ах, эта твоя работа! Оправдание твоей пассивности и лени! — сварливость, похоже, повысилась.

— Хорошенькое оправдание лени — вкалывать с девяти утра и до семи вечера, а иногда и позже, причем пять дней в неделю! — меня такое предположение развеселило.

— Вот — вот, я и говорю — удобную ты заняла позицию, не подступись. А почему ты там работаешь? — спросил голос.

— Деньги зарабатываю, неужели это тебе непонятно? — вот и я, как Толик, ответила вопросом на вопрос.

— Деньги… А зачем тебе деньги?

— Ты что, психоаналитиком решила подработать? Зачем мне деньги — это риторический вопрос. Всем нужны деньги, просто, чтобы выжить, — ответила я.

— Чтобы выжить, — произнес голос, — столько денег не нужно, не смеши. Я видела, как без проблем выживают на сумму, в десять раз меньше той, которую ты получаешь каждый месяц.

— Ха, значит ты из налоговой полиции? Точно знаешь, сколько я зарабатываю? — съязвила я.

— Я многое о многом знаю, — отрезал голос, — так зачем тебе деньги?

— Хорошо, я попытаюсь объяснить.

— Сначала выпей еще кофе, — попросил голос. Я покорно выпила.

— Зачем мне деньги… Ну, во — первых, мне надо прилично одеваться, — начала я.

— Чтобы на работу ходить? — ехидно спросил голос.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты сейчас мне скажешь, что я трачу деньги, чтобы зарабатывать больше и больше тратить. И так по кругу. И что все это бессмысленно.

— Правильно, так и скажу, — ответил голос.

— И будешь не права. Потому что есть еще и другое. Например, сознание того, что родителям я смогу помогать, если надо будет.

— У тебя что, такие старые родители? На пенсии, совсем беспомощные?

— Да нет, они работают, и неплохо зарабатывают. Ты же все знаешь, зачем тогда спрашивать?

— Затем что ты не можешь сложить два и два. Родители у тебя в порядке, твоя помощь сейчас им не нужна, а загадывать на 10 лет вперед — для твоего возраста это еще и глупо, по меньшей мере, — голос опять стал назидательным.

— Знаешь, что я тебе скажу, — разозлилась я, — только в русском менталитете богатым быть плохо, у нас и религия, и фольклор, все об одном говорит. Бедные — хорошие, убогие — еще лучше. А вот у католиков и протестантов, например, наоборот, богатым быть — это угодно богу.

— Быть реализованным угодно богу, а бедность и богатство тут ни при чем, — бесстрастно сообщил голос.

— А ты и с богом напрямую говоришь, что ли? — поинтересовалась я.

— Не говори ерунды, смешно слушать, — отрезал голос.

— Ну отчего же ерунды, я же понятия не имею, кто ты такая. Влезла в мою голову без приглашения, не представилась, ничего не объяснила, — сказала я.

— Ты эту чашку откуда взяла? И чья она была до тебя? — спросил голос.

— Ты на что намекаешь? — И тут у меня мелькнула догадка. — Так ты что…

Вы… Вы что, дух Клавдии Валентиновны?

— Ну и каша у тебя в голове! Какой такой дух Клавдии Валентиновны? С чего бы?

— А кто? — растеряно спросила я.

— Ну, если тебе очень хочется меня как — то называть, называй Духом Чашки, — гордо произнес голос. А потом добавил просительно: — Кофе выпей еще, а?

— Хорошо, о Дух Чашки! — высокопарно ответила я и почему-то хихикнула. Нервно как-то. Выпила еще глоток кофе, потом, подумав немного, спросила:

— А ты можешь мне доказать, что ты реально существуешь? А то мне кажется, что я с ума схожу, сама с собой разговариваю, голоса слышу…

— В буфете, где я пол жизни провела, на тыльной стороне центрального ящика чернильной ручкой написана дата, «13.05.67». Можешь проверить. Для этого надо вынуть ящик и перевернуть его дном вверх. Ты ведь этого не делала, а?

— Этого не знала. Проверю завтра, спасибо, — обшаривая буфет, ящики я не вытаскивала, так что мое подсознание этого подсказать никак не могло. — Но если ты Дух Чашки, или кто — то там в этом роде, почему тебя Толик не услышал сегодня?

— Чашка ведь теперь твоя, поэтому и говорить я могу только с тобой, — ответил голос.

— Так ты что — то вроде джина?! Вот это да! Можешь желания исполнять? — обрадовалась я.

— Детский сад какой-то! А выглядишь взрослой. Помочь тебе я могу, но не так.

— Как ты мне можешь помочь? Душеспасительными разговорами о деньгах и смысле жизни?! Ха!

— Нет, этим никто никому помочь не может, — сказал голос.

— А чем же?

— Потом поймешь. Хватит, устала я от тебя. Ухожу, — тихо сказал голос.

— Э, нет, подожди, так не честно, сама сказала, что нельзя разговоры обрывать!

— Ухожу, — непреклонно прошептал голос. — А ты пока запомни — жизнь полна чудес.

13

И ушла. А я осталась сидеть, уставшая, как выжатый лимон. Но настроение было отличным. Я посмотрела на часы. Оказывается, весь наш разговор не занял и пяти минут. И сейчас все еще восемь вечера пятницы. И с какой стати мне сидеть одной дома в этот самый классный вечер недели! И тут я сама себя удивила, да еще как. Взяла мобильный телефон, нашла там Марка и набрала его номер. Причем сделала это, совершенно не думая о том, что буду ему говорить.

Послышался один короткий гудок, и голос Марка произнес прямо мне в ухо:

— Привет! Слушай, жизнь полна чудес! Я только что взял в руки телефон, чтобы тебе позвонить, а тут ты сама…

— Привет! — сказала я. — А ты зачем хотел мне позвонить?

— Думал совершить попытку номер два, пригласить тебя на ужин, — ответил он. Кажется, он улыбался.

— Это здорово! — сказала я, — С удовольствием пойду с тобой поужинать.

Мы договорились, что Марк заедет за мной через пол часа. Давно я не испытывала таких эмоций при мысли о свидании. Радость так переполняла меня, что я даже на одном месте стоять не могла, и, пока выбирала одежду, все время подпрыгивала. Марк уже позвонил, сказал, что ждет в машине внизу, когда я вспомнила. Подошла к чашке, выпила глоток кофе и сказала:

— Эй, спасибо тебе!

Мне никто не ответил, но я была уверена, что меня услышали.

Но настоящего свидания не получилось. Все — таки я здорово вымоталась за эту неделю. Пока мы ехали, выбирали, где бы поесть и заказывали ужин, все еще было ничего. Но когда я выпила бокал вина, мои глаза стали сами собой закрываться. Сидя в маленьком уютном ресторанчике и глядя на Марка, я не испытывала вообще никаких эмоций. Умом я понимала, что вот он, мой шанс, что человек этот мне определенно нравится, и что я должна быть обаятельной и милой, чтобы у нашего знакомства было продолжение. А я была апатичной и вялой, несмотря на все его попытки меня развеселить. Кое — как я продержалась до заказа десерта. И тут вдруг Марк сказал: «Так, все, никакого десерта тебе не будет, поехали, я отвезу тебя домой». Расценивать это можно было двояко: либо ему надоело сидеть с такой скучной девицей, либо он понял, что я сплю на ходу — и сжалился.

За те десять минут, пока мы ехали, я, кажется, умудрилась уснуть. Такого со мной вообще никогда не бывало. Как многие автомобилисты со стажем, я не могу спать в машине, особенно на правом сиденье.

— Приехали, — услышала я тихий голос Марка, — просыпайся.

— Прости, я не знаю, что со мной вдруг случилось. Я, видимо, переутомилась, — пробормотала я.

— Ну и ладно, отдыхай, спокойной ночи, — ответил он, дружески похлопал меня по руке, высадил из машины и добавил, — до квартиры проводить?

— Спасибо, дойду сама, — слабо улыбнулась я, изобразила какой-то неопределенно-прощальный жест и пошла к себе домой спать.

Но, несмотря на усталость, заснула я не сразу. Лежала и думала о том, что наши отношения с Марком явно не сложатся, и что это не удивительно. На первой встрече я показала себя как истеричка, рыдающая на плече первого встречного, на второй (когда забирала у него справку для страховой компании) — как прагматичная стерва, на третьей — как скучная серая мышь. В сущности, ни одно из этих состояний не являлось для меня естественным. Обычно, если я и плачу, то наедине с собой, прагматичной никогда не была (про стерву не знаю), а мои друзья и знакомые считают меня остроумной и интересной. «Если он захочет встретиться со мной еще раз — что почти невероятно — я уж постараюсь быть нормальной», — думала я, — «хотя именно это слово, судя по моим разговорам с Духом Чашки, мне теперь совершенно не подходит».

Проснулась я после полудня, да и то не сама. Разбудила меня Ритка. Слышно ее было хорошо, потому что Рита была не дома, а вот уже час, как гуляла с Тусей по зимнему лесу. Они звали меня приехать, и я с радостью согласилась. Вырваться из города уже само по себе было здорово. К тому же, у меня в Ритином доме есть одно дело (ха — ха), мне необходимо вытащить центральный ящик буфета номер два и посмотреть, написано ли что-нибудь на его обратной стороне.

Когда я выходила из ванной, мой мобильный телефон свистнул — это был сигнал полученного sms сообщения. «Если ты уже проснулась, позвони,» — писал Марк. «Удивительно настойчивый мужчина», — пробормотала я. Тут я лукавила сама с собой, ворчливый тон был неправдой. Я была рада по уши. Прежде чем набрать телефон Марка, я перезвонила Ритке с вопросом, можно ли мне приехать не одной. Конечно, она будет просто счастлива, особенно если это мужчина, который умеет держать в руках молоток — ей надо, наконец, повесить картинки в Тусиной спальне.

— Марк, привет. Ты умеешь держать в руках молоток? — спросила я.

Через час мы уже ехали по заснеженной трассе, и я рассказывала Марку о Ритке, о том, как мы с ней познакомились и подружились, о ее жизни в Японии. Марк слушал хорошо, правильно. И это было очень приятно. В последнее время мне в основном попадались люди, которые совершенно не умеют слушать. Конечно, если человек хорошо воспитан, он делает паузы в разговоре, но, в основном для того, чтобы собеседник мог вставить туда свою фразу. В результате получается скорее двойной монолог с паузами, а не диалог в нормальном смысле этого слова. В моем представлении, беседа — процесс неспешный, требующий осмысления, творчества и остроты восприятия в равной степени от каждого из участников. Один мой знакомый как-то сказал, что наше время — это время «человека бегущего». Если это так, то искусство беседы уходит в прошлое навсегда, а мои сожаления связаны с неумением приспособиться к современному темпу — темпу бега. Похоже на правду. Но, в таком случае, и Марк похож на меня. Говорить с ним оказалось удовольствием, и я даже не заметила, как мы доехали до Риткиного поселка.

Несколько минут неловкости, которая часто возникает между людьми при знакомстве, — и мы уже сидим в уютной Ритиной кухне с окнами в замороженный сад и болтаем так, как будто сто лет друг друга знаем. Вернее, Ритка с Марком болтают, как будто знакомы лет сто. Тема для разговора у них нашлась немедленно. Оказывается, Марк в прошлом году был в командировке в Японии. Они обсуждали жизнь в Токио, а я, как со мной часто бывает, отключила мысленно звук разговора и играла сама с собой в игру — смотрела на Марка глазами Ритки и наоборот. Это отличная игра, потому что, когда начинаешь смотреть на человека чужими глазами, видно многое из того, что не видно при обычном общении, или что «замыливает» глаз, когда знаешь человека очень давно.

Сейчас я смотрела на Ритку глазами Марка. Я видела ту Ритку, которую я знаю уже 14 лет, и в то же время незнакомую молодую женщину, очень худенькую, с фигурой подростка. Руки и ноги длинные, а движения неожиданно плавные. Тихий — тихий, почти детский голос, черные, по-японски прямые волосы и бледное лицо сердечком. Глаза большие, совсем темные, без блеска. Да, очень необычную и очень привлекательную Ритку я увидела глазами Марка.

— Куда ты опять «уехала»? — повернулась ко мне Рита. — Соня иногда спит с открытыми глазами, — улыбаясь, сказала Рита Марку.

— Эй, привет! Вернись к нам, — присоединился Марк. — Может, пойдем погулять?

14

Мы отлично провели этот день. Гуляли по лесу, потом делали шашлыки во дворе у Ритки, потом пили вино и болтали.

— Марк, ты мало пьешь, — сказала разморенная вином Ритка.

— Мне же за руль через пару часов садиться, — ответил Марк.

— Бросьте, зачем вам в город, оставайтесь ночевать, — предложила Рита.

Тут настал странный момент. Мы с Марком посмотрели друг на друга — и я смутилась. Я подумала о том, что если мы останемся у Риты ночевать, то, видимо, в одной постели. Для меня это было слишком рано. А, с другой стороны, может быть это тоже мои стереотипы и комплексы? Вопрос ведь только в том, хочу ли я этого или нет.

— У меня две пустые комнаты, — сказала сообразительная Рита, — Соня может лечь в свободной спальне, а ты, Марк, в гостиной на диване. Ну, пожалуйста, оставайтесь, завтра же воскресенье!

— Спасибо, я с удовольствием, — сказал нейтральным тоном Марк и посмотрел на меня.

— OK, остаемся, — поддержала я, успокоившись, что не надо принимать никаких скоропалительных решений. — И, кстати, Рита, ты не забыла, что Марк тот самый мужчина, который умеет держать в руках молоток? — спросила я. Мне надо было остаться одной в гостиной.

— Ох, Марк, если тебе не очень лень, может, поможешь мне повесить картинки в Тусиной спальне? — попросила Рита. Конечно, вежливому Марку было не лень, и они пошли наверх, в Тусину спальню.

В ту же секунду я метнулась к буфету и попробовала вытащить центральный ящик. Черт! Он был забит кучей барахла, придется сначала все оттуда выгрести. Я начала лихорадочно вытаскивать блокноты, столовые приборы, солонки и перечницы в ужасном количестве. Похоже, у Ритки еще руки не дошли разобрать буфет. Периодически я замирала и прислушивалась к ударам молотка наверху — не заканчивают ли там Рита с Марком, потому что членораздельно объяснить, зачем я вынимаю все эти вещи из буфета, я не смогу. А Марк и так уже слишком много раз видел меня в дурацких ситуациях. Я настолько боялась, что Марк меня застанет за этим занятием, что совершенно не подумала о Тусе, которая играла где-то в доме.

— Соня, а ты это для чего? — послышался Тусин голосок у меня за спиной, я вздрогнула и уронила очередную кипу бумаг.

— Хочу посмотреть одну вещь… А давай вместе посмотрим, только пусть это будет наш секрет, — ответила я, вынимая, наконец, пустой ящик из буфета. — Туся, ты цифры знаешь?

— Я знаю все цифры до ста, — важно ответила Туся.

— Тогда назови мне те цифры, которые тут написаны, — попросила я, стараясь, для чистоты эксперимента не смотреть на ящик.

— Один, три, кружок, пять, шесть, семь, — стала медленно перечислять Туся. Все правильно! 13.05.67 — так и сказала Чашка. Я, наконец, сама опустила глаза на деревянную, изрядно потрепанную временем поверхность ящика и увидела кривоватые, наполовину стершиеся, но все еще вполне различимые цифры. Все сходится! «А может ли это быть доказательством?» — подумала я. Но тут я услышала шаги Риты и Марка, они спускались вниз, весело болтая.

— Помогай! — прошептала я Тусе. Я задвинула ящик обратно, и мы с Тусей со сверхзвуковой скоростью начали закидывать в ящик ту груду предметов, которую я перед этим из него извлекла. Уф! Успели! Мы задвинули ящик как раз в тот момент, когда Рита с Марком входили в гостиную.

— Играете? — спросила Рита Тусю.

— Ага, — заулыбалась неразговорчивая, на мое счастье, девочка.

— Что теперь делать будем? — спросила я, прежде всего для того, чтобы переключить всеобщее внимание.

— Тусе спать пора, — сказала Рита, — сейчас мы с ней пойдем укладываться, ну а когда я вернусь, можно будет что-нибудь придумать.

Туся вежливо сказала всем спокойной ночи на двух языках, протянула Рите ручку и они вышли из комнаты.

— Удивительный ребенок, — сказал Марк. Я согласилась, отметив, что фраза эта у него прозвучала вполне компетентно. Возможно, не так далеко отсюда, какая-то незнакомая женщина укладывает спать ребенка Марка. Почему бы и нет? Я же о нем ничего не знаю.

И тут мне в голову пришла идея. Я придумала, что мы будем делать. Лет восемь назад, один мой американский приятель научил меня игре, которая называется «Правда или Ложь». Вот в нее — то мы сейчас и сыграем! Когда Рита вернулась, я рассказала правила.

— Садимся в круг, пьем вино, — начала я.

— А пить вино — это обязательно? — спросила Рита.

— Обязательно, иначе играть неинтересно. Кто-то из участников игры, например, я, спрашиваю у любого человека в кругу «Правда или Ложь»? Вот, например, Ритка, если я тебя спрашиваю, «Правда или Ложь», ты должна выбрать. Если ты выбираешь Правду, то я имею право задать тебе любой вопрос, на который ты отвечаешь абсолютно честно. Это важно, потому что иначе игра теряет смысл.

— Ой, ну мало ли что ты спросишь, а вдруг я не готов ответить правду? — подал голос Марк.

— Тогда ты выбираешь Ложь. Это означает, что я тебе придумываю любое задание, а ты должен его выполнить. Ну, как игра в фанты. Понятно?

— Понятно, но, мне кажется, опасно, — задумчиво сказала Рита.

— Да нет, интересно, я несколько раз в нее играла. Надо только правильную обстановку создать. Давайте все лампы погасим, свечи зажжем и сядем на ковер, прямо на пол.

— А на пол зачем? — улыбнулся Марк.

— Правильно, на полу вообще сидеть удобней, — Ритка, видимо, вспомнила свою жизнь в Японии.

Несколько минут — и правильная атмосфера была создана. Мы сидели на старом, но до сих пор пушистом ковре, перед нами на полу горело штук пятнадцать чайных свечей. Они освещали наши лица снизу теплым, колеблющимся светом. Стаканы с красным вином стояли тут же, на полу. В каждом стакане, в глубине, мерцал рубиновый свет. Мы сидели, смотрели друг на друга и улыбались. Но я чувствовала то нарастающее напряжение, которое поневоле возникает во время таких игр.

— Рита, ответь мне, Правда или Ложь? — спросила я.

— Правда, — улыбнулась Рита.

— Твой любимый напиток? — спросила я. Для начала мне нужны были нейтральные и безопасные вопросы.

— Наверное, зеленый чай, — почти сразу ответила мне Рита. Марк, судя по позе, после моего вопроса заметно расслабился. — А теперь кто, я спрашиваю? — уточнила Рита.

— Ты, спрашивай, кого хочешь и о чем хочешь, — ответила я.

— Марк, Правда или Ложь?

— Правда, — ответил Марк, все еще настороженно.

— У тебя бывают страшные сны? — спросила Рита.

— Да.

— А какие?

— А это уже второй вопрос, так нечестно, — сообразил Марк, посмотрев на меня в поисках поддержки.

— Да, Ритка, так нельзя, — сказала я, — Марк, твоя очередь.

— Рита, Правда или Ложь?

— Правда, — ответила Ритка.

— Рита, какое у тебя самое светлое детское воспоминание? — Марк удивил меня этим вопросом.

— Ой, так сразу и не вспомнишь. Сейчас, дай подумать, — Ритка уставилась в заиндевевшее темное окно. — Наверное, вот какое. Мой настоящий папа, не отчим, погиб, когда мне было пять лет. Авария на шахте произошла, а он в это время был внизу, хоть и редко спускался, потому что работал инженером. Но я не хотела о грустном говорить, хотела о светлом. Но ведь это так часто связано, правда? — Рита взглянула на меня и снова повернулась к окну. — Так вот, самое светлое воспоминание, это когда мы с ним, за пол года, примерно, до этого, идем гулять в парк. Лето, солнце в Сибири летом жаркое-жаркое, я сижу у папы на плечах, на мне новый сарафанчик, голубой. И мне так хорошо, так надежно… Вот, наверное, это воспоминание самое светлое и есть, хоть и грустное тоже.

Мы помолчали. Игра явно перешла на новый уровень. Потом Марк мягко сказал:

— Спасибо. Теперь ты, Рита, спрашивай, твоя очередь.

— Соня, Правда или Ложь?

— Правда, — ответила я, подливая всем вина. Марк взял у меня из рук бутылку — воспитание, видимо, не позволяло ему спокойно смотреть на то, как женщина в его присутствии сама за собой ухаживает.

— Сказала бы Ложь, для разнообразия, — улыбнулся Марк. Мне показалось, что он предпринял попытку разрядить обстановку, но Рита его не поддержала. По-прежнему серьезно глядя на меня, она спросила:

— Ты когда-нибудь испытывала такое сильное чувство ненависти к кому-нибудь, что тебе хотелось убить этого человека? Не в переносном, а в прямом смысле?

Вот это да! Действительно интересная игра. Никогда бы не предположила, что Ритка с ее плавными движениями и детским голоском может вложить столько страсти в свой вопрос. Я знала, что ее бывший японский муж очень многое сделал для того, чтобы его можно было возненавидеть. Но мне казалось, что все это для Риты уже в прошлом. Получается, что не совсем.

— Нет, я никогда никого не хотела убить, даже мысли у меня такой ни разу не возникало, — ответила я.

— Мирный ты зверек, — пробормотала Рита.

— Марк, Правда или Ложь? — спросила я.

— Правда, — он ответил, глядя мне прямо в глаза. Я поняла, что он внутренне мне разрешил, что сейчас я могу задать ему тот вопрос, который меня интересует. И одновременно я поняла, что не смогу этого сделать. Не смогу спросить нейтральным тоном, и не смогу выслушать его ответ так, чтобы не показать своих эмоций. Поэтому я спросила совсем другое, то есть поступила как типичный интересный зверек.

— Марк, что ты обо мне подумал, когда увидел впервые? — ответ на этот вопрос меня тоже интересовал, но в меньшей степени.

— Это когда ты в меня врезалась? — засмеялся он.

— Ну, скажем, не в этот момент, так как ненормированную лексику я слушать не хочу, а в первые пол часа? — я тоже развеселилась. Но Марк уже перестал смеяться. Он ответил мне серьезно:

— Сначала я, конечно, взбесился. Но когда ты расплакалась, можно сказать, у меня на плече, все изменилось. Я подумал, что ты очень трогательная. И еще я подумал, что ты особенная, не такая, как все.

— Интересный зверек, — тихо сказала, улыбаясь, Ритка.

Мне понадобилось срочно выпить вина. Не хотелось выставлять на всеобщее обозрение свою довольную физиономию. Марк с Ритой ко мне присоединились, и мы прикончили очередную бутылку. Рита ушла за следующей. И когда она вышла, Марк наклонился ко мне и легко поцеловал в губы. От него вкусно пахло красным испанским вином. Губы были мягкими и очень теплыми. И я, совершенно неожиданно для себя, сама его

поцеловала. Мой поцелуй получился очень долгим. Не люблю эротических описаний и всяких там сладких штампов «он страстно прижал ее к себе» или «она растаяла в его объятиях». Не знаю, разговаривают ли на темы секса девушки между собой, но я никогда, ни одной своей даже самой близкой подруге не описывала ни своих эротических впечатлений, ни своих любовников.

Но в тот момент, когда мы целовались, между мной и Марком что-то произошло. Это «что-то» было не просто влечением двух привлекательных людей друг к другу. И солнечный удар, и электрический ток, и внезапная страсть — все бы это, наверное, подошло под описание ситуации. Я была ошарашена, так как до этого поцелуя не предполагала в себе такой невероятной тяги к нему. Мы были двумя магнитами с разными полюсами, или двумя частями одной чашки, склеенными намертво. Оторваться друг от друга нам оказалось совершенно невозможно. Однако, услышав приближающиеся Риткины шаги, мы все-таки разъединились и сели прямо, как викторианские девушки на пикнике (мы же сидели на полу). Хотя лично для меня сделать это простое движение было невероятно сложно.

Рита уже была в комнате. По-прежнему горели свечи, Марк открывал вино, на темном стекле окна все те же морозные узоры поблескивали серебром. Для меня же и эта комната, и мир вокруг в одну секунду изменились. Дурацкое сравнение, но я чувствовала себя как перенасыщенный раствор, которому нужен любой, самый незначительный толчок, чтобы в его глубине начал расти кристалл. На Марка я больше не смотрела, так как боялась, что, один раз посмотрев, я уже не смогу оторвать от него глаз. И я знала, что он чувствует себя также. Это был волшебный момент. И его двойное волшебство состояло в том, что я точно знала — такое чувство уже не повторится. Уже завтра все изменится, перейдет в какое-то другое качество. Вот преимущество жизненного опыта — когда ты знаешь, насколько такое мгновение преходяще. И именно поэтому ты можешь наслаждаться им по-настоящему.

Ритка всегда отличалась повышенной чувствительностью. Она и сейчас что-то поняла, наверное, потому что сказала:

— Может, не будем больше играть, а просто поболтаем и музыку послушаем?

Кажется, мы с ней согласились, хотя я совершенно не помню, что мы ей ответили, так же, как не помню, о чем мы разговаривали потом. Возможно, выпитое вино тоже было причастно к моему состоянию, но опьянения я не ощущала.

Помню, как Рита, посмотрев через какое-то время на часы, предложила ложиться спать и сказала, что пойдет стелить мне наверху, в свободной спальне. Марку она выдала постельное белье и сказала устраиваться на раскладном диване. Я, так ни разу не взглянув на Марка, пошла наверх за Ритой. Но, поднявшись в комнату, помогать ей не стала. Меня охватило какое-то оцепенение. Я стояла и слушала звуки старого дома, смотрела, как плавно двигаются Ритины руки, расправляющие белье. Но толком, кажется, ничего не видела и не слышала.

— Ау, Соня, ты что, опять спишь наяву? — спросила со смехом Рита.

Ответить ей оказалось очень трудно, в голове звенело, язык не слушался, меня била дрожь. И еще было ощущение какой-то сосущей пустоты.

— Ложись-ка скорей, — сказала Рита, — ты и вправду спишь.

Она ушла, я присела на кровать, не раздеваясь и не двигаясь. Слушала, как Рита спустилась вниз, что-то сказала Марку, он ответил, Ритка засмеялась. Потом зашумела вода в ванной, потом Ритка поднялась наверх, вошла к себе в комнату, пошуршала там немного и затихла. В доме воцарилась уже знакомая мне тишина. Я посидела еще какое-то время. Потом встала и вышла из комнаты в непривычную темноту. Ритка погасила свет на лестнице, Марк погасил свет в гостиной, поэтому мне не было видно почти ничего. Я нащупала перила лестницы и осторожно, стараясь не скрипеть рассохшимися деревянными ступеньками, стала спускаться вниз. Я слышала только громкий стук сердца в ушах. На середине лестницы, вместо отполированных временем перил, моя дрожащая рука нашла теплую руку Марка. Ощущение пустоты исчезло, дрожь прошла. На тридцать третьем году жизни я, наконец, узнала, что такое страсть.

15

Если мы с Марком и спали той ночью, то не больше десяти минут. Несколько раз, уже под утро, я порывалась уйти к себе. Я не хотела, чтобы нас видела Туся, которая (я это знала) просыпалась рано. Но уйти я смогла только с третьей попытки, когда в комнату стал заползать поздний зимний рассвет. Уже поднимаясь наверх, я снова почувствовала ту же странную сосущую пустоту, которую теперь мог заполнить собой только Марк. Это было и мучительно, и прекрасно одновременно. Все-таки временное помешательство мной владело, и я расхохоталась беззвучно, представив себе эту внезапно налетевшую любовь как следующую (после говорящей Чашки) стадию моего умопомрачения. «Но если с ума сходят так — я готова быть сумасшедшей весь остаток своей жизни», — подумала я, проваливаясь в сон.

Проснулась я часа через три, причем такой бодрой и отдохнувшей, как будто полноценно проспала всю ночь. Разбудили меня звуки кофемолки и голоса. В кухне болтали и смеялись Ритка, Туся и Марк. Я неторопливо встала, завернулась в одеяло и пошла в душ, не заходя в кухню. Ритка услышала, что я иду в ванную комнату, и крикнула мне, что завтрак уже готов, поторопись! Но я не торопилась. Я, кажется, специально делала все, чтобы протянуть как можно дольше до того момента, как я войду в кухню и увижу Марка. Мне было страшно. А вдруг чувство, которое оглушило меня прошлой ночью, исчезло?

Я долго сушила волосы, одевалась — и все это время не отрывала взгляда от себя в зеркале.

Глаза мои сохраняли какую-то долю безумия, но, в целом, я выглядела вполне адекватной. Было и еще кое-что. Я вдруг стала красивой. Метаморфоза эта так меня захватила, что, уже полностью одетая и причесанная, я провела у зеркала еще минут десять. Наконец, услышав повторный крик Ритки о том, что все остывает, я сделала глубокий вздох — и вошла в кухню. Встретилась глазами с Марком. И сразу поняла — ничего никуда не делось. Все было так же замечательно и так же безумно, как несколько часов назад.

Связно пересказывать эти сутки, а затем и последующие дни и недели умопомрачения, очень нелегко, да и не нужно. Полнота жизни и эйфория (когда мы были вдвоем) сменялась лихорадочным ожиданием и ощущением пустоты (когда нам приходилось расставаться для того, чтобы пойти на работу). Жизнь начиналась в девять вечера и заканчивалась в семь утра. Спали мы часа по два в сутки, кажется, иногда что-то ели. Пили вино. Когда, спустя неделю, я заехала к родителям, мама сказала, что я похудела и похожа на весеннюю драную кошку. Папа сказал, что я выгляжу замечательно. Мужчины вообще начали реагировать на меня по-другому. Повсюду, даже в нашем заплесневевшем офисе, они поворачивались в мою сторону, как подсолнухи за солнцем. Причем я этого не замечала, мне говорили окружающие. Я тогда вообще ничего не замечала. То есть ничего из той части жизни, которая проходила с семи утра до девяти вечера.

В девять приходил Марк, мы встречались так, словно не виделись месяц. Прямо в прихожей я снимала с него сначала длинное шерстяное пальто, потом его деловой костюм, галстук, рубашку, потом остальное. Меня к тому времени уже раздевать было не надо. Потом, часа через два, мы перебирались из комнаты в кухню, ужинали, пили вино, и говорили, говорили, говорили. Сейчас, вспоминая наши разговоры, я понимаю, что они были бессвязны, нелогичны и полны такой эмоциональной общности, какая бывает только у детей или сумасшедших. Но мы и были сумасшедшими. Мы были взрослыми, самостоятельными людьми, которых накрыло что-то редкое, известное большинству только по романам. Наше помешательство друг на друге сопровождалось кучей странных совпадений.

Например, был один день, когда я вдруг, посреди совещания, встала и вышла из офиса, почувствовав, что мне необходимо вырваться на волю. Вместо того, чтобы привычно сесть в машину, я почему-то пошла пешком. Свернула на набережную, и, как сомнамбула, направилась под мокрым снегом к Эрмитажу. Там, около Атлантов, я увидела Марка. Был разгар рабочего дня, время нетуристическое. Он стоял там один. Марк сказал, что с ним произошло то же, что и со мной. Он сидел у себя в кабинете, занимаясь обычной рутинной работой. Но, неожиданно для себя, вышел из офиса, сел в машину и поехал к Эрмитажу. Там он пришел прямо к Атлантам. Через пару минут появилась я. На работу мы в тот день уже не вернулись.

Я брала мобильный телефон в руки за несколько секунд до того, как получала sms-ку от Марка. Мы одновременно посылали друг другу похожие или одинаковые сообщения. Однажды, сидя в офисе и слушая монотонную презентацию начальника отдела логистики, я почему-то нарисовала шариковой ручкой самолет. Через пол часа я получила сообщение от Марка о том, что завтра ему нужно срочно на один день слетать в Москву.

В свободное время мы ни с кем не общались. Ритка пробовала вытащить нас на субботу к себе, и мы даже сначала согласились, но, в результате, все выходные провели у меня, на пол часа высунув нос на улицу ради того, чтобы купить еды. Мы постоянно говорили друг с другом. Мы удивлялись тому, как много раз судьба пыталась нас столкнуть на одних и тех же спектаклях, выставках и концертах. В одно и то же время (два года назад) мы бродили по Парижу, мы бывали в одних и тех же клубах на одних и тех же вечеринках. Мы без конца вспоминали нашу первую встречу, обсуждали, кто из нас что чувствовал, и чего не чувствовал. Мы оба, не называя никак то, что с нами происходило, пришли к выводу, что ни с ним, ни со мной такого еще ни разу не было.

Почему-то мы совсем не говорили о той реальной жизни, которая была до встречи со мной у Марка и у меня. Я знала, что Марк был женат, что он развелся с женой три года назад, и что у него была дочь. Марк знал о нескольких моих серьезных романах. Но мне в то время совершенно не хотелось все это обсуждать, и, кажется, ему тоже. Я даже не рассказала ему о Чашке. Но не потому, что боялась быть неправильно понятой (я с ним вообще ничего не боялась), а потому, что все события, происходившие со мной в прошлом, особенно в недавнем прошлом, казались мне тогда незначительными и неинтересными. В принципе, о глубине моего помешательства можно было судить как раз по тому, что история с Чашкой, которая была самым необыкновенным событием в моей жизни до встречи с Марком, отодвинулась для меня на задворки сознания.

Не знаю, сколько все это могло бы длиться. Наверное, рано или поздно, мы пришли бы в себя, хотя бы отчасти. Почти не спать, почти не есть и каждую ночь до потери сознания заниматься любовью нельзя бесконечно долго. Мы бы просто истощились физически. У каждого из нас были свои обязательства, своя работа и своя жизнь.

16

Примерно недели через три после того, как все это с нами приключилась, Марк неожиданно позвонил мне днем в офис. Услышав его голос, я напряглась, потому что между нами существовал негласный договор не звонить друг другу на работу, чтобы окончательно не сбиться с пути. Марк звонил с предложением поужинать в городе. Это было странно, это было нарушением традиции, и я напряглась еще больше.

Мы встретились в том самом ресторанчике, где я когда-то, совсем в другой жизни, клевала носом над бокалом вина. Я всего несколько раз видела Марка в публичном месте. Он выглядел непривычно. Отстраненным. Замкнутым. Потом заметил меня, улыбнулся и встал мне навстречу.

После дневного звонка в офис я ждала новостей. Но к таким была не готова. Марк уезжает. Оказывается, их компания запускает новый проект, он, в числе еще нескольких кандидатов, рассматривался на позицию управляющего проектом. И вот его выбрали.

— Куда?! В Австралию? Надолго? — спросила я.

— На полгода, ну в самом крайнем случае — на год, — ответил Марк.

— Но подожди… Почему ты мне ничего не говорил? Как это — на полгода? — до меня начал доходить смысл сказанного.

— Да я, честно говоря, не думал, что у меня есть шанс. А потом, все это произошло задолго до того, как мы познакомились. И вяло так двигалось, в последний месяц я об этом вообще забыл. Так что для меня это почти такая же неожиданность, как и для тебя, — улыбнулся он.

— Ты доволен? — я вытащила из сумки сигарету. И закурила, первый раз за три недели. Голова начала слегка кружиться, вкус был омерзительный, но держать себя в руках стало легче. Если Марк доволен, если он хочет поехать, то единственно достойное поведение для меня — порадоваться его успеху. Я сидела, опустив голову, стараясь не встретиться с ним взглядом. Глаза защипало.

— Я всегда мечтал поехать в Австралию, да еще и в командировку, — сказал он осторожно, взяв меня за руку (предварительно отцепив ее от чашки с кофе).

— Ну и отлично! — сказала я бодрым голосом. Который, кажется, никого не обманул. — Это ведь не навсегда, пол года — не так и много. Когда уезжаешь?

— Через две недели, сразу после Нового Года, — я погасила сигарету, и он взял меня и за вторую руку. — Соня, посмотри на меня, ну, пожалуйста. Я посмотрела.

— Соня, мой отъезд ничего не меняет, — сказал он. — Я люблю тебя.

Первый раз за это время он сказал «я люблю тебя». Ему не нужно было этого говорить. Мои остатки сдержанности куда-то подевались, и я сделала то, что ни в коем случае делать не собиралась — я расплакалась. Это было ужасно, эгоистично, но я ничего не могла с собой поделать.

— Ну, перестань, все же хорошо, — успокаивал меня Марк. — Новый Год впереди. Где ты хочешь его отпраздновать? Еще две недели до моего отъезда, а может быть и больше. Неизвестно, как с визой будет, может быть, и все три недели. А это ровно столько, сколько мы с тобой знакомы. Ну, перестань, ну, пожалуйста…

— Прости, мне стыдно, что я веду себя как маленькая, — сказала я, улыбаясь сквозь слезы. Утешила меня нехорошая мысль о том, что визу ведь вообще могут не дать.

Но визу дали. Причем быстрее, чем рассчитывал Марк. Новый Год действительно был уже совсем близко. У меня на работе наступили рождественские каникулы, у Марка оставалось всего несколько рабочих дней. У нас впереди было десять дней свободы, потом Марк на пару дней должен был поехать в Москву, чтобы повидать дочку (его бывшая жена снова вышла замуж и жила в Москве). А потом уже уехать в Австралию. Я все время думала о том, как это далеко. Вот если бы он уезжал в Европу, я могла бы несколько раз к нему прилететь. Но Австралия была на другом конце света. И Марк ни разу мне не сказал, что я могу приехать к нему туда. Я честно старалась думать обо всем этом как можно меньше, чтобы не портить ни себе, ни ему оставшиеся десять дней.

Новый Год мы сначала хотели встретить вдвоем, но потом передумали. Во-первых, в нашем настроении уже что-то изменилось, и мы больше не проводили все свободное время как раньше, в изоляции от мира. Марк говорил, что, если я не увижу никого из своих друзей еще какое-то время, то потом, когда он уедет, мне будет очень одиноко. Как будто… Ну да ладно! И так все понятно. Во-вторых, были Ритка с Тусей, которые очень звали нас к себе. Да и оставлять их одних в Новый Год (пусть даже и с Риткиной мамой) было бы неправильно.

Вообще как-то вдруг оказалось, что вокруг нас с Марком огромное количество людей требуют внимания. Были мои родители, его мама, его друзья, его коллеги по работе, мои друзья… Своих коллег по работе я решила исключить. И все равно, у нас почти не оставалось времени на то, чтобы побыть вдвоем. Эти десять дней промелькнули в суматохе, и вот уже Марку пора ехать в Москву. Он несколько ночей потратил на то, чтобы уговорить меня поехать туда вместе. Но я не захотела. Причины было две. Мне было трудно его с кем-то делить, и я хотела потренироваться — не видеть его хотя бы два дня.

В Москву он уехал сразу после Рождества. Улетел рано утром с тем, чтобы вернуться на следующий день вечером. У меня еще были каникулы, поэтому я, отвезя Марка в аэропорт (боролась за это всю неделю), не заезжая домой поехала к Ритке. Ее дом был единственным местом, где, как мне казалось, меня не будет ежесекундно мучить отсутствие Марка. И действительно, день мы провели очень хорошо, развлекая Тусю катанием на санках с горки и строительством снежной крепости. В городе была оттепель и слякоть, а у Ритки во дворе снега было навалом, и лепился он замечательно. Но с наступлением сумерек меня охватила какая-то тревога. На месте не сиделось. Теплая, уютная, и такая мной любимая Риткина кухня не приносила обычного умиротворения. Около девяти я собралась, и уехала в город. Сначала решила заехать к родителям. Но потом рассудила, что как бы я не оттягивала приход домой, мне рано или поздно все равно придется это сделать. И я поехала прямо в свою пустую квартиру. Выйдя из машины около своего подъезда, я, по ошибке, вместо ключей от квартиры достала мобильный телефон. Через пару секунд он зазвонил.

— Соня, ты где? — спросил меня Марк.

— Почти дома, — ответила я.

— А почему ты не осталась у Ритки, как собиралась? — поинтересовался он. Голос был очень веселый.

— Не знаю, захотелось вернуться. А ты как?

— И мне захотелось вернуться, — сказал Марк. — Я в метро сажусь, подберешь где-нибудь?

Моя репетиция не удалась, зато несколько дней перед отъездом прошли так, как нам и хотелось. Мы почти все время были вдвоем, и нас, к удивлению моему, совсем никто не беспокоил.

17

Вечером того дня, когда Марк уехал по-настоящему, я сидела дома, на кухне, перед чашкой кофе и с почти забытой за последнее время сигаретой. Пыталась не жалеть себя, строить планы, позитивно (мерзкое слово из офисного лексикона) смотреть в будущее. Получалось плохо. Слезы текли сами собой, планы натыкались на мысли об одиночестве, позитивный взгляд не мог пробиться в то далекое будущее, когда Марк должен вернуться. Да и вернется ли он? Сколько уже моих знакомых и приятелей также уезжали поработать по контракту на несколько месяцев, превращавшихся в годы. Марк умный, обаятельный, он обязательно добьется успеха, и ему предложат еще один проект. Что, в конце концов, его заставит ко мне вернуться? Или меня позвать? Мы и знакомы-то всего месяц. То, что нас так сильно, как мне казалось, связывает друг с другом, на расстоянии и со временем потускнеет. Он привлекательный и не слепой. Найдется австралийская девушка… На этой мысли новый поток слез заставил меня подняться со стула и пойти в ванную умыться. Холодная вода немного помогла. Я вернулась в кухню, посмотрела на дымящуюся сигарету и не выпитый кофе. И тут, наконец, вспомнила про Чашку.

Она все это время простояла в кухне на верхней полке. Я ни разу не брала ее в руки с тех пор, как в моей квартире появился Марк. Да и вспоминала о ней крайне редко. Теперь же мне ужасно захотелось с кем-то поговорить, и я быстро сняла Чашку с полки, перелила в нее кофе, сделала большой глоток — и затихла. Ничего.

— Пожалуйста, поговори со мной, эй? — сказала я тихонько.

Тишина.

— Послушай, не сердись, что заставила тебя столько времени молчать. Ну же, пойми, мне просто было не до этого. Я и работу забросила, и к родителям за это время только один раз заехала. Понимаешь, со мной случилась совершенно невероятная вещь. Еще более невероятная, чем… ну, контакт с тобой. Понимаешь, — я сделала еще глоток кофе, — я встретила одного человека. Его зовут Марк, ты помнишь, я поехала с ним на свидание после нашего с тобой последнего разговора. Ты знаешь, он… Он такой живой, такой настоящий. Когда он о чем-нибудь задумывается, у него видны морщинки вокруг глаз. И когда улыбается, они тоже видны, только по-другому. И руки. У него очень красивые руки, длинные пальцы, теплые и очень чувствительные. Когда он говорит по телефону, он берет ручку и начинает рисовать на куске бумаги, на салфетке, на чем попало. А если ручки нет, просто пальцем вычерчивает какие-то узоры на столе. Когда он засыпает, он таким же движением гладит меня по плечу. Я знаю его манеру целоваться, заниматься любовью, чихать. А еще он раскидывает свои вещи, ненавидит рано вставать, любит собак, читает все подряд, как я. Мы вообще во многом похожи, но это внешнее. На самом деле, мы очень разные, но когда мы вместе, мне кажется, что мы более… гармоничны, что ли, чем каждый из нас по отдельности.

— Ну-ну-ну, достаточно с меня. Хоть лимон в чашку выжми, все равно уж слишком сладко получится. Знаю, жили долго и счастливо, и умерли в один день… Не бывает! — отрезал знакомый уже сварливый Голос.

— Ну, слава богу, сжалилась! — ответила я.

— Да куда бы я делась? Поговорить-то не только тебе одной хочется. К тому же сама я кашу эту заварила, сама и расхлебывать должна.

— Какую кашу? — не поняла я.

— Мужчину этого, Марка, — сказал напряженный Голос.

— В смысле?!!

— Переплачивают тебе на работе! Определенно переплачивают! Два и два сложить не можешь. Ты что, искренне считала, что безумная любовь — это твоих рук дело? Что на улицах шагу ступить нельзя без того, чтобы не зарыдать на плече красивого и благородного героя? Да знаешь ли ты…

Продолжить ей не удалось. Я схватила подлую Чашку — и из всех сил швырнула ее в угол кухни. Кофе выплеснулся на пол, что-то звякнуло, и в моей голове зазвучал крик. Следующие несколько минут мы орали. Я кричала от злости, беспомощности и отчаяния. Она — не знаю почему. То ли от боли, то ли от страха. Видимо, она замолчала первой, потому что когда я, наконец, выкрикнула все, что накопилось, в кухне стояла тишина.

Я немного постояла молча, глядя на кофейную лужу на полу. Удивительно, но Чашка не разбилась, только отломанная ручка валялась рядом. Я спокойно убрала следы побоища, подняла и тщательно вымыла Чашку и ручку. Поставила Чашку на стол, сварила очередную порцию кофе. Перед тем, как сделать глоток, глубоко вздохнула — и поймала себя на том, что улыбаюсь. «Надо же», — подумала я, — «как иногда полезно покричать». Мне явно стало легче. Я с удовольствием сделала ароматный глоток.

Голос раздался сразу. Чашка торопилась высказаться.

— Ты не так меня поняла. Что у тебя за характер такой дурацкий? Ты же, вроде, неглупая девушка, зачем же сразу на «мокрое дело» идти? — смешок. — Дослушай сначала. Я не сказала тебе, что все, связанное с Марком — это моих рук дело.

— А как мне следовало тебя понимать? Объясни уж мне, дурочке, которой на работе переплачивают.

— Злопамятной дурочке. Объясняю. С Марком ты встретилась сама, или судьба тебя свела, или кто-то там наверху — выбирай, что тебе больше нравится. И потянуло вас друг к другу без моего участия. Но, с другой стороны, если бы не я, то у тебя с ним могло ничего и не быть. Кофе глотни, пожалуйста.

— Выпила. Так что же такого ты со мной сотворила? — спросила я, уже догадываясь об ответе.

— Я подготовила тебя, несколько блоков сняла, кое-что подправила, — Голос зазвучал удовлетворенно и самодовольно.

— То есть психоаналитиком ты все же поработала? — спросила я, улыбаясь.

— Оставь ты это, всему бирку клеить и классифицировать все — это ошибочный путь. Я просто… ну, открыла тебя, знаешь, как бутылку с вином открывают…

— Ну ладно, оставим терминологию, смысл я поняла. Ты сделала со мной что-то, от чего я смогла.. ну как это? Стать собой? Если так, то спасибо. Я очень тебе благодарна.

— Ну, про полноценност ь, положим, рано говорить. Над этим еще работать и работать. Но, если хочешь, первый шаг сделан. Кофе глотни.

— Ага. А дальше — то что? Второй шаг каким будет? — спросила я, почему-то испугавшись.

— Больше ничего не скажу, пока ты мне ручку на место не приклеишь, — непреклонно сказала она. — Людям в таком виде стыдно показаться.

И я покорно села клеить ручку. Работа эта, кстати, оказалась сложнее, чем я думала. В результате получилось кривовато, но прочно.

— Продолжай, я все сделала, — попросила я, заглотив очередную порцию остывшего кофе.

— Сделала плохо, мне неудобно, — сварливо заговорил Голос.

— Слушай, я не специалист. Я старалась, как могла. Не нравится — могу тебя профессионалу отнести, — предложила я.

— Знаем мы этих профессионалов! Убогий дом быта, прокуренный, подслеповатый мужичок с грубыми руками, под ногтями грязь… холодно, некрасиво… Бррр. Ну, уж нет, обойдусь и так! — раскапризничался Голос.

— А откуда ты знаешь? Тебя что, уже чинили? — спросила я.

— Чинили.. ту же самую ручку и клеили, — неохотно проговорил Голос. — Кофе выпей.

— Ага! Значит кто-то, когда-то тебя уже пытался разбить! Ну точно — вот же трещина! А за что? — оживилась я.

— Ничто не ново под луной, а много будешь знать — скоро состаришься, — заговорил вдруг Голос штампами.

— Ну и ладно, не хочешь говорить, не надо, — сказала я, подумав, что рано или поздно я все равно узнаю. — Так ты расскажешь мне про второй шаг?

— Нет, не хочется что-то. Я, с твоего позволения, откланяюсь. Все-таки травма… Отдохнуть надо…

И пропала. Я уже знала — не вернется сегодня, зови, не зови.

18

— Марк — то звонит? — спросила Ритка, сидя на полу, среди кучи книг, в городской квартире, которая досталась ей в наследство от КВ.

— Да, звонит, — ответила я. — Последний раз проболтали полтара часа.

— Ну, вы даете! — восхитилась Рита. — А ему там как вообще, нравится?

— Да, — ответила я, погрустнев. — Ему там нравится.

Это было не очень-то честно по отношению к Марку, но тот факт, что ему там хорошо, меня и радовал, и не радовал одновременно. Когда он рассказывал о Сиднее, о светлой квартире с окнами на океан, которую ему сняли его австралийские коллеги, о новом проекте, который его уже захватил, я бросала все свои силы на то, чтобы мой голос звучал соответственно. То есть так же возбужденно и радостно, как и его. На самом же деле, я страшно ревновала. Несмотря на мою уверенность в том, что за три дня в его жизни не появилась длинноногая, загорелая австралийка. Я ревновала к его новой жизни там, к приятным встречам, к яркому нездешнему солнцу, к свежим впечатлениям без меня. От того, что Австралия была совершенно неизвестной мне страной, она становилась в моем воображении невероятно притягательной и прекрасной. И все люди, которые ее населяли, все эти антиподы, также казались мне сказочно красивыми и безумно интересными.

Ревность была для меня совершенно новым чувством. До этого момента я никогда, никого не ревновала.

— Ритка, скажи мне, ну почему мы не можем быть друзьями для тех, в кого влюблены? Ведь это ужасно. Любишь человека, хочешь, чтобы он был счастлив. Но только с тобой и при тебе. А если ему где-то и без тебя хорошо, то… Ну, сама понимаешь.

— Знаешь, — подумав, сказала Рита, — мне кажется, что ты говоришь именно о влюбленности, а не о любви. Влюбленность эгоистична, настоящая любовь — нет. Вот я люблю Тусю, или тебя, или маму — и я рада, если у вас все хорошо, пусть даже и без меня.

— Ну, это понятно, — отмахнулась я, — я тоже так люблю родителей, или тебя. Но я-то имею в виду другую любовь.

— Если ты о Марке и о себе говоришь, а о другом сейчас тебе неинтересно, — улыбнулась Ритка, — то у вас еще стадия влюбленности не прошла. А перейдет она в любовь или нет, только время покажет. Тьфу ты, — вдруг замотала она головой, как будто отгоняя от себя что-то, — я с тобой на такой менторский тон сбилась, как будто в два раза тебя старше. Или как будто это КВ вместо меня сказала.

Рита упомянула КВ, и мы сразу притихли. Казалось, ее дух еще витает где-то поблизости. Странное ощущение, особенно, если учесть тот факт, что квартира, в которой мы сидели, была обыкновенной типовой «хрущевкой» в спальном районе. Маленькая кухня, в которой с трудом умещаются газовая плита, стол, два стула, раковина и шкафчик над ней. Половину коридора занимает постоянно урчащий холодильник, половину комнаты — книги. КВ сама выбрала себе такую маленькую квартирку. Ей понравилось то, что дом стоит почти в парке, в окна смотрят деревья, а с утра кричат птицы и не слышно городского шума.

Как она умудрилась, не взяв с собой практически никакой своей мебели, воссоздать в этой абсолютно безликой квартире ауру прошлого века, непонятно. Может быть, из-за самые книг, среди которых не было ни одной в мягкой, кричаще яркой обложке? Или, благодаря тяжелым коричневым плюшевым портьерам, которые висели не только на окнах, но и перед дверью в комнату? Возможно, на атмосферу поработала и немногочисленная, но любимая посуда, которую КВ захватила с собой. Никаких упрощений и современного минимализма, только хороший фарфор, остатки побитых за долгую жизнь сервизов. Ну и, конечно, запах. Все те же ваниль, нафталин и корица. Мы с Риткой учуяли их смесь еще с порога.

Разбирать вещи КВ было грустно. Рита знала ее хорошо, и ей, безусловно, было тяжелее, чем мне. Но и я, возможно, из-за истории с Чашкой, не чувствовала себя посторонним человеком. Вещи, которые принадлежали КВ, обрели печальный, беспризорный вид. И очень сложно оказалось что-то выкинуть. Мы уже в третий раз перебирали огромную кучу на полу, которую Рита собиралась забрать себе, пытаясь хоть от чего-то отказаться — и не могли.

— Ритка, — сказала я, понимая, что сегодня мы ни за что не закончим, — а кто нас заставляет сделать все сейчас? Мы же можем приехать сюда в следующие выходные, и спокойно продолжить.

— Точно! — обрадовалась она. — Так мы и сделаем! У меня сегодня совсем уже сил не осталось… Пойдем?

— Подожди. Скажи мне, пожалуйста, слышала ли ты когда-нибудь от КВ о ее дневниках?

— О дневниках? Да нет, вроде, не слышала ничего такого, — медленно и неуверенно ответила Рита. — Хотя, ты знаешь, странно как-то. Вот ты сейчас спросила, и я так живо представила ее пишущей что-то в дневник… Да-да, я думаю, она должна была вести дневник, это очень на нее похоже. Я прямо вижу, как она неторопливо идет к столу, медленно садится, спина прямая… Выдвигает верхний ящик, берет аккуратно обернутую тетрадку, ручку и неспешно, обдумывая каждую фразу, пишет.

— Верхний ящик, говоришь? — сказала я, подходя к письменному столу. — Нет тут ничего, кроме кучи квитанций. Вот еще документы какие-то медицинские, ой, брошка — эмаль в серебре, кажется, — смотри!

— А в остальных ящиках?

— Мы же все здесь уже проверяли утром, ты забыла?

— Я помню. В нижнем ящике стола мы с тобой обнаружили альбомы с фотографиями, и решили позже их пересмотреть.

— Ну да, и больше там ничего не было, — говорила я, вынимая тяжелые альбомы из самого объемного ящика. За альбомами, в самой глубине, стопкой лежали блокноты. Это были абсолютно обыкновенные, небольшие самые дешевые блокноты с картонной обложкой. Их было пять, и они полностью были исписаны мелким, четким, разборчивым подчерком.

19

«Вот и начался год под номером 36, если принять за точку отсчета мое появление на свет. А что мне еще принимать за точку отсчета? „Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…“ Целый день в голове крутится, не могу избавиться. Что во мне такого, что делает меня неспособной радоваться общению? То, что они называют одиночеством — для меня норма жизни. Одинокой я чувствую себя только среди людей. Без них нет. И всегда так было, сколько себя помню», — читала вслух Рита своим детским голосом.

Был вечер воскресенья. Мы с Риткой сидели у меня, пили вино и пытались читать дневники КВ. Мы с увлечением набросились на записи, перелистывали страницы, и, выхватывая из текста случайные фразы, зачитывали их друг другу. Но подчерк у КВ был мелкий и неразборчивый, а некоторые страницы были почти полностью зачеркнуты. Уже через пол часа стало понятно, что с наскока дневники не взять.

— Тут надо не одну неделю потратить, чтобы хоть как-то понять, что к чему, — сказала Рита, откладывая очередной блокнот.

— Хочешь, оставь их мне, — предложила я не без задней мысли. У меня к дневникам КВ был свой интерес. Я рассчитывала, что смогу раскопать секрет Чашки. К тому же, вечера у меня теперь свободны, вот и будет, чем заняться.

Но свободными у меня оказались не только вечера…

В понедельник я, сонная, тащилась на работу. Утро было пасмурным, небо, как это часто бывает в Питере, начиналось прямо над крышей машины. Переезжая Неву, я застряла в какой-то небывалой для понедельничного утра пробке. Сидела, скучала, смотрела в окно на плоский город. Вяло подумала о том, что неплохо бы предупредить об опоздании, но было лень даже руку протянуть за мобильником. На меня напало оцепенение, мысли были ленивые и невеселые. Марк с утра не позвонил. Почему? Скорее всего, не смог, ведь у него в это время вечер начинается. Деловые ужины? Неделовые ужины? У него там тепло и светит солнце, а в деревне Гадюкино…

Понемногу пробка рассасывалась, у меня появилась надежда опоздать не больше, чем на полчаса. Я уже почти проехала мост, когда зазвонил телефон. «Марк!» — обрадовалась я и полезла в сумку за трубкой. Но это был не Марк. На дисплее мобильника высветилась надпись «Умывальников начальник». Значит, Андрей. Сейчас ругаться начнет, и я даже вспомнила, по какому поводу — у нас же сегодня совещание было назначено на 9.00! Черт! Забыла!

— Андрей, привет! Прости, здесь авария на мосту, я в пробке стою уже 40 минут. Но скоро буду, уже поехали! — бодрым голосом попыталась я упредить удар.

— Соня, — голос у Андрея был скорее грустный, чем злой, — тебе сейчас удобно разговаривать?

— Да, вполне, — ответила я.

— У меня тут кое-какие новости, хочу, чтобы ты от меня узнала, — проговорил он и замолчал.

— Андрей?

— Да-да, я здесь. Ну, в общем, сейчас тебя генеральный вызывает к себе, я и сам не все знаю, но, похоже, есть проблемы, — голос Андрея становился все грустнее и грустнее, и я испугалась.

— Проблемы? Какие проблемы? Рабочие? — спросила я, чуя недоброе.

— Похоже, что так. Меня же не было две недели, а тут я приехал сегодня, а у нас… ну, в общем, у нас новости. Ты как приедешь, сразу к директору иди, — заключил он.

— Андрей, ну скажи по-человечески, что случилось? Увольняет он меня, что ли?

— Точно не могу сказать, я еще не успел с ним поговорить.

— За что? Ты — то должен знать, ты же мой начальник, — я действительно ничего не понимала. Ну, конечно, работу я в последние полтора месяца забросила, но не до такой степени, чтобы меня за это увольнять. А другой причины просто не могло быть. Во всяком случае, я ее не знала.

— Соня, ты не волнуйся, тут не в тебе дело. У нас какая-то реорганизация. Или перестройка, — нервно хохотнул он. И только в этот момент я поняла, насколько Андрей сам растерян и сбит с толку.

— Андрей, тебя это что, тоже касается? — догадалась я наконец.

— Думаю, что да, — ответил он.

В офисе царило нездоровое оживление. Коллеги были похожи на стаю электрических скатов. Того и гляди, бахнут в первого встречного зарядом в 220. Я осторожно пробралась в свой кабинет, стараясь никого не задеть, и открыла компьютер, чтобы получить из электронной почты хоть какую-то информацию. Тщетная надежда. Обычные сообщения о текущей работе, ничего больше. Тогда я попыталась найти Андрея. Не получилось — он как сквозь землю провалился. Ну что же, откладывать некуда, надо идти Я глубоко вздохнула и сама себе пожелала «ни пуха».

Генеральный сидел за своим длиннющим столом и улыбался мне во весь рот. Зубы были белоснежные, улыбка неискренняя, взгляд серо-голубых глаз — холодный. Жестом он пригласил меня сесть. Я пристроилась на минималистичном офисном стульчике и устремила на него фирменный корпоративный (честный, прямой и открытый) взор.

Первые пять минут пропали зря в разговорах о погоде, пробках, его отдыхе на теплых островах и моем отдыхе в холодном Питере. К концу этого предварительного разговора «ни о чем» меня уже била мелкая нервная дрожь. И тут он, решив, что я достаточно расслабилась, перешел, наконец, к делу. Головной офис требует повышения производительности, бла-бла-бла, более эффективного расходования ресурсов, бла-бла-бла, компания не менялась вот уже 10 лет, бла-бла-бла, настала пора провести эти изменения. Потом еще несколько минут он говорил о том, как важно, чтобы все сотрудники правильно оценили, бла-бла-бла, с пониманием отнеслись, бла-бла-бла и еще раз бла-бла-бла. Потом, наконец, он перешел к делу. Наш отдел расформировывается, это производственная необходимость, никто из нас не виноват, мы неплохо работали, показывали результат, компания это ценит. Бла-бла-бла. Он понимает, что мы попали в трудную ситуацию. Он не хочет меня увольнять. Он предлагает мне перейти в другой отдел.

— Но ведь там уже есть руководитель, — я, наконец, смогла вставить слово.

Руководитель, конечно, есть. И он на хорошем счету. Но ведь и для меня это направление совсем новое, поэтому мне надо сначала многому научиться, а вот потом, когда научусь, тогда, конечно, бла-бла-бла, смогу вырасти дальше, бла-бла-бла, приносить больше пользы, бла-бла-бла…

— Правильно ли я Вас поняла, — спросила я, убедившись, что его словесный понос иссяк, — что Вы мне прелагаете перейти в другой отдел рядовым исполнителем?

— С формальной точки зрения, это именно так, — подтвердил он, довольный, что беседа подошла к концу. — Но заработную плату мы Вам понизить не можем, тут Вы ничего не теряете.

— А если я не соглашаюсь, тогда что?

— Ну, если Вы не соглашаетесь, тогда у Вас только один выход — покинуть компанию, — он смотрел на меня с улыбкой воспитателя в детском саду.

— Хорошо. Тогда я выбираю второй вариант и покидаю компанию, — сказала я. Или не я?

— Ну что же, такой исход я тоже предполагал. На этот случай мы подготовили документы о Соглашении Сторон, Вы можете ознакомиться с ними у руководителя отдела кадров, — он встал, давая понять, что аудиенция закончена. Ну конечно, его ждет еще как минимум десять таких разговоров.

Я спокойно вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, спокойно прошла по коридору в свой кабинет, спокойно уселась за свой рабочий стол. И тут, вдруг, меня как будто по голове ударило. Что я наделала?! Кто меня за язык тянул? Почему я вдруг решила уволиться? Ведь могла же, как все нормальные люди, согласиться на предложенное место и спокойно искать себе новую работу! Как я буду жить? На что?! Машина! Я же остаюсь без машины! Ну да, без машины. И без зарплаты, и без… Нет! Пойти назад, все переиграть. «Еще не поздно», — пыталась убедить себя я, прекрасно зная, что никуда я не пойду и унижаться не буду. И, вместо директорского кабинета, направилась в отдел кадров, дабы прочитать, сколько готова заплатить мне компания за 5 лет убитой на нее жизни.

Через некоторое время я вышла из офиса, села в машину, которую мне придется отдать меньше, чем через две недели (ооо, моя девочка), закурила и попыталась проанализировать свои чувства. Растерянность, беспомощность, незащищенность, обида, облегчение, робкие ростки радости… Ну, не так и плохо для менеджера среднего звена, в один день потерявшего стабильную, хорошо оплачиваемую работу. Есть все-таки преимущество в уплате налогов и в «белой» зарплате! Компания готова выплатить мне 5 окладов за счастье расстаться со мной навсегда. И еще деньги за неиспользованный отпуск. Я нащупала в сумке ручку, взяла едва начатый и уже теперь не нужный мне корпоративный ежедневник и стала считать, сколько времени я смогу прожить на эти деньги без работы. Получалось не так и плохо. Если отказать себе в покупке новой одежды (а зачем она мне нужна, если я не буду ходить в офис?), то, не слишком урезая себя в остальном, я могу спокойно просуществовать месяцев восемь…

«Я видела, как люди живут на сумму в десять раз меньше той, которую ты получаешь каждый месяц», — вспомнила я вдруг назидательный голос Чашки. И в душу ко мне заползло нехорошее подозрение. Я так резко сорвалась с места, что стая голубей, мирно прогуливающихся около колес моей машины, в панике брызнула в разные стороны. Я, позабыв все, устремилась домой, чтобы призвать кое-кого к ответу.

20

Ворвалась в квартиру. Терпения на варку кофе у меня сегодня не было. Схватила Чашку, плеснула остатки холодного утреннего варева, сделала глоток и выпалила:

— Признавайся, твоя ведь работа!

— Ты о чем? — сразу же раздался вкрадчивый Голос.

Меня трясло, но я постаралась взять себя в руки и пояснила:

— Видишь ли, в чем дело, сегодня меня совершенно неожиданно уволили с работы. Вернее, меня не уволили, я сама себя уволила, но просто обстоятельства сложились таким образом, что…

— Полнейшая абракадабра, ничего не понимаю. Почему ты меня обвиняешь в том, что сделала сама? Кто кого уволил? И вообще, прекрати трястись, подумаешь, конец света! Попробуй прояснить ситуацию, а не запутывать ее еще больше, как ты умеешь. Кто ясно думает, тот ясно говорит, — добавила ехидно эта зараза.

Я глубоко вздохнула, сделала еще один глоток, и подробно рассказала о том, что произошло сегодня утром.

— Ну вот, — удовлетворенно промурлыкал Голос, — теперь мне все понятно. Кроме, конечно, одного — я то тут при чем?

Чувства мои были обострены, только поэтому я услышала легкую фальшь в ее голосе. Ну и еще моя внутренняя уверенность в том, что здесь не все чисто, заставила меня докопаться до сути.

— Я считаю, — сказала я официальным голосом, — что именно ты, и никто другой, каким — то образом вынудила меня сказать необдуманную фразу про мой уход из компании. До встречи с тобой я никогда бы этого не сделала, я бы согласилась на предложенные условия, спокойно бы работала и подыскивала себе что-нибудь новенькое.

— Ага, очередную никчемную работу менеджера среднего звена?!

— Вот ты и прокололась, показав свое отношение к этой работе! — поспешила закрепить свои позиции я. — Я не знаю, как ты это сделала, но я знаю точно — это ты! Сначала ты что-то там открыла во мне и я влюбилась в Марка (а он не звонит, кольнуло меня), потом ты его у меня отняла, теперь ты что-то там сделала и я потеряла работу… Что будет дальше? Лишишь меня друзей?! Здоровья?! Родителей?! Но за что?!!! — я уже рыдала вовсю. — Да будь ты проклята со своими фокусами!!!

На последней фразе я размахнулась, чтобы с силой кинуть эту злую посудину на кафельный пол.

— Нет — нет — нет — нет, подожди кидать, все равно не разобьешь, только ручку отломаешь, — заверещала она. — А потом приделаешь, как попало…

— Я знаю! — прошипела я, — знаю теперь, почему тебя замуровали в буфете. Бедная КВ, с чем ей пришлось столкнуться! Жизнь ты людям портишь, вот что! Отдать тебя или продать? Да такого и врагу не пожелаешь! Разбить? Да ты не бьешься! Один только выход и есть — замуровать! Вот только не в буфете тебя надо было прятать, а в землю зарыть на необитаемом острове! Чтобы ни одна живая душа на тебя не наткнулась…

Тут я расплакалась. Ревела долго, как в детстве. Потом понемногу затихла и прислушалась. Молчала и Чашка. Мы посидели в тишине какое-то время. За окном пошел снег.

— Ну хорошо, ты успокоилась, теперь выслушай меня. Выслушай только один раз, а потом, если захочешь, зарывай, замуровывай, прячь — я согласна. Потому что ведь если я никому не нужна, то и мне никто не нужен, — спокойно сказал Голос. — Только рассказ мой коротким не будет, так что ты себе кофе свежий свари, его много понадобится.

«Ладно» — подумала я, — «обвиняемому предоставляется последнее слово. Пусть говорит».

Сварила свежий кофе, притащила сигареты, забралась с ногами на кухонный диванчик и сделала глоток.

— История моя началась давно, в начале прошлого века, а точнее, в 1907 году. Сделали меня на фарфоровом заводе Кузнецова. Саму чашку, то есть. Но, в отличие от других чашек, которые предназначались для продажи, меня сделали в подарок. С завода уходила женщина, которую сейчас бы ты назвала дизайнером. Она отвечала за изготовление эскизов, по которым потом посуду расписывали. Была эта женщина довольно пожилая, на заводе ее любили, вот и решили подарить, в числе прочего, чашку, сделанную по индивидуальному эскизу специально для нее. И вот тут то заканчивается нормальная часть истории, и начинаются странные вещи. Я думаю над этим вот уже почти сто лет, и все равно могу только догадываться, что же в действительности произошло. Должно было совпасть очень многое — правильная фаза луны, расположение звезд, магнитных полей, ветра и неизвестно еще чего. Но главным, мне кажется, было вот что. В процессе изготовления, мной занимались три женщины. Они были очень разными и по возрасту, и внешне, и по жизненному опыту. Но было у них и кое-что общее. Кофе выпей, — добавила она, не меняя интонации.

Я сделала глоток, поймав себя на том, что слушала все это время Чашку в каком-то гипнотическом трансе, полностью забыв обо всех своих неприятностях.

— Так вот, было у них и кое-что общее. Все три женщины были очень одиноки и очень несчастны в те дни, когда занимались мной. Можно даже сказать, что все они находились в крайней степени отчаяния. Самая молодая из них в тот день узнала сразу о двух вещах — о том, что ее жених сбежал с другой, и о том, что она от него беременна. Семья у нее была простая, очень набожная и строгая. Особенно отец. Узнав об ее обстоятельствах, он бы просто выгнал ее на улицу и на порог никогда бы больше не пустил. Так что положение у работницы было ужасное. Да и жених этот сбежавший был ее первой любовью, и сердце у девушки было разбито. Вторая, приятная женщина средних лет, на днях потеряла мужа. Он работал на железной дороге, и авария унесла его жизнь и жизнь нескольких его товарищей. Женщина была бездетна, мужа очень любила, жили они замкнуто, друзей и родственников у них в Петербурге не было. И она осталась совершенно одна. На работу вышла прямо с похорон, в состоянии мало вменяемом. Была и еще одна, уже совсем старенькая художница, которая пережила всех своих близких, и мужа, и детей, а теперь вот и родную сестру. Была она сама уже очень больна, но на работу все еще ходила, не могла целый день сидеть дома одна, не таким человеком была. Кофе выпей.

— И вот три эти несчастные, одинокие женщины всю силу своих переживаний, всю горечь потерь и все свое одиночество вложили в работу. Делая меня, они думали о своих потерянных близких. Они думали о них с отчаянием, горечью и любовью. И еще они говорили со мной. Рассказывали мне (а кому же еще они могли рассказать) о том, что у них на душе. Было и еще кое-что. Женщины смогли вложить в свою работу доброту к той, для которой они меня, чашку то есть, делали. И веру в жизнь, не смотря ни на что, и в работу свою… И вот, что-то случилось. Возник такой вот… феномен, как я. Но они об этом не узнали, как не знала и я о своем предназначении до определенного момента. Кофе выпей.

— Да, не знала я о своем предназначении до определенного момента. Меня сделали, и на проводах сотрудницы, подарили ей. У женщины была большая, дружная семья. Жили они на Васильевском Острове, в огромной квартире, занимавшей весь второй этаж четырехэтажного дома. Муж моей хозяйки был инженером на крупном заводе, доход у семьи был хороший, и детей было много. Самому старшему было уже под тридцать, а самой младшей только недавно исполнилось четырнадцать. В доме всегда стоял шум, играли на пианино сестры, звучал смех. Хозяйка моя была энергична и счастлива, и, в суете постоянных дел, о редких минутах одиночества могла только мечтать. Я все это время вспоминаю смутно, как сквозь туман. Мной практически не пользовались, только изредка младшим девочкам приходило в голову выпить чаю из необычной чашки, или какой-нибудь гость получал меня, потому что все остальные (сервизные) были уже разобраны. Так, будто в тумане, прошло много лет. Моя хозяйка в свое время умерла, в ее квартире поселилась старшая дочь с семьей. Ни войн, ни революций не помню и не знаю ничего о том времени. Мой час пришел, когда племянница старшей дочери, КВ, как вы с Ритой ее называете, получила меня в подарок на свой день 35 день рождения. Кофе.

— Как только КВ взяла меня в руки, мир для меня изменился. Туман рассеялся, и я, вдруг, к своему огромному шоку и изумлению, почувствовала КВ и через нее все, что нас с ней окружает. Это было непередаваемое ощущение! Восторг! Я была живой, и я ощутила свое предназначение. КВ была очень одинока. Одиночество как состояние души. Одиночество как способ существования. Это было как раз то, чего я ждала столько лет в тумане. Помочь. Избавить от скорлупы. Избавить от страха, вдохнуть веру. Я трепетала от счастья и готовилась принести пользу. Господи, как же жестоко я поплатилась за свою самоуверенность! До сих пор помню звук каждого гвоздя, вбитого в стенку моей деревянной темницы!

Чашка замолчала, и я, околдованная ее рассказом, боялась даже дышать, ожидая продолжения. Глотнула холодного кофе.

— Первый контакт прошел не так гладко, как мне бы хотелось, — сказала она, немного помолчав. — Но, если даже ты испугалась за свой рассудок, как же должна была испугаться она, выросшая в условиях социалистического реализма и прочей такой же белиберды про окружающий мир. Около трех месяцев ушло у меня на процесс, занявший у нас с тобой считанные дни. Я осторожно, шаг за шагом пробивалась к КВ, заставляя ее поверить в то, что мир вовсе не так однозначен, как ей виделось. Она несколько раз посещала знакомых психиатров, слава богу, что ей не пришло в голову обратиться за помощью по месту жительства. За голоса в голове она бы сразу отправилась в дурдом. Но, наконец, настал такой день, когда мы с ней смогли пообщаться свободно на темы, не имеющие отношения к ее страху сойти с ума. И тут передо мной открылось действительное широкое поле деятельности. Не знаю, вправе ли я рассказывать тебе подробности нашего с ней пути. Все-таки это вещь интимная, как дневники, например, которые никому не переданы для прочтения. Да не дергайся ты, я знаю, почему ты в них полезла, кофе лучше выпей.

— Думаю, что подробности я тебе рассказывать все же не имею права. Достаточно только сказать, что мы довольно далеко ушли с ней по пути, так сказать, открытия себя. Именно благодаря мне она… Ну да ладно, неважно. Чем дальше мы с ней продвигались, тем сильнее я становилась. Я уже могла влиять не только на нее, но и на некоторые обстоятельства ее жизни. Не знаю, возможно, я с КВ поспешила, но мне так хотелось помочь! Нельзя безболезненно сломать свою скорлупу. Для того, чтобы что-то обрести, надо что-то потерять. Поверь мне, не я это выдумала, это общий закон. Короче говоря, я пережала палку, поторопилась. И она сломалась. Замуровала меня в буфете, не пошла до конца, и так навсегда и застряла на середине, ни туда — ни сюда. Конечно, много радости ей это не принесло, хотя в чем-то я все же успела ей помочь. И, мне кажется, она под конец это поняла. Иначе как объяснить, что я досталась тебе? Это ее воля тебя направила, подсказала, где искать, что делать и куда идти. А сейчас, когда ты знаешь правду, тебе решать. Хочешь застрять на половине пути — твое дело. Зарой меня, запрячь. Только потом не жалей, поздно будет жалеть. Я закончила. Все.

— Подожди, — сказала я, — допустим, я тебе верю. Но я же не знаю, что я еще потеряю, как я могу решать?

— Не знаешь, что потеряешь, не знаешь, что найдешь, — слабо прозвучал Голос и затих.

21

— Марк! Наконец-то! Куда ты пропал? Я волновалась.

— Все в порядке, я уезжал на объект, не успел тебя предупредить, а приехал туда и выяснил, что мой мобильный не ловит. Как ты? Почему голос такой убитый?

Было уже почти два часа ночи, когда Марк, наконец, позвонил. Измотанная перипетиями бесконечного дня, я успела уснуть около часа назад. Все это время я блуждала по средневековому городу с кучей запутанных улочек, все они заканчивались тупиками. Я терпеливо возвращалась, пытаясь найти выход, но тщетно. Звонок Марка принес облегчение, и не только от тягостного сна — весь день я и волновалась, и злилась, и снова волновалась, придумывая объяснения его молчанию. Теперь, постепенно просыпаясь, я с благодарностью слушала оживленный голос Марка. Определенно, это были лучшие минуты за последние сутки. Мне очень хотелось, чтобы он долго-долго рассказывал мне про Австралию, залитые солнцем просторы, загорелых людей на джипах, кенгуру, утконосов, обо всяких прочих длинноносых и ленивых зверюшках…

— Соня, ты соня! Заснула, что ли, под мой рассказ?

— Ой, да, кажется… Мне так нравится слушать твой голос, я первый раз за день по-настоящему расслабилась…

Потом, когда мы уже в третий раз прощались, я вдруг вспомнила, что не сказала ему о своем увольнении. Но мне было так хорошо, так тепло и уютно, что я решила пока ничего не говорить. Успеется позже. А сейчас спать. Каждому интересному зверьку по норке, каждому длинноносому ленивому зверьку…

Утром я встала со сложившимся за ночь в голове планом. Он был прост. Первое — спокойно дорабатываю положенные полторы недели, не портя нервы ни себе, ни окружающим. Второе — получаю причитающиеся мне деньги и экономно расходую их в течение восьми, а то и девяти месяцев. Третье — использую паузу в работе для того, чтобы понять, чем я бы по-настоящему хотела заниматься всю оставшуюся жизнь.

Первая часть плана удалась без труда. Просто удивительно, с какой легкостью я распрощалась с местом, в котором провела… сейчас посчитаем… минимум восемь часов в день, 40 часов в неделю, 2000 часов в год, 10 000 часов за пять лет. То есть примерно 400 суток! Что можно сделать за 400 дней и ночей? Совершить гениальное открытие, написать роман, родить ребенка? Да мало ли еще нужных и полезных деяний… А что сделала я? Заработала (и полностью потратила) примерно… о, черт, неужели 120 000 долларов? Да ну, лучше не думать об этом, какие-то чашкины мысли…

Надо рассуждать по-другому. Я получила ценный опыт в бизнесе, я многому научилась. Любые знания всегда полезны. Да, так лучше.

Ну и хватит об этом. Все ценное возьмем с собой, все лишнее отбросим. Последний день в офисе, прощание с коллегами, поцелуи и обещания не терять друг друга из виду. Теперь самое трудное — сдать машину, оставить одиноко стоять на офисной стоянке свою синюю девочку, с которой было так хорошо вместе. Выйти на улицу, в народ, в реальный мир. В метро? Нет, это будет чересчур. Поднять руку и поймать машину? Нет, надо экономить. Пойду пешком, я же в центре живу. Вот и буду везде пешком ходить, так для здоровья полезней. К тому же, во время ходьбы хорошо думается, а подумать мне есть о чем…

Пункт второй — получить выходное пособие и экономно его распределить. Ну, конечно, один раз можно и заглянуть в любимый магазин одежды, ведь заслужила же я меховую курточку, как раз цвета интересных зверьков. Ну а уже после этого, отняв цену курточки от полученной суммы, можно и разумно распределить траты. Завтра этим и займусь. Но сначала высплюсь, как белый человек, часов до 12…а потом возьмусь за выполнение пунктов два и три.

В целом, оставшись без работы, я, как ни странно, чувствовала себя гораздо счастливей. С меня как будто сняли груз, состояние было приятным и немного непривычным.

Но продолжалось это недолго. Как сказала Чашка — пройденный этап был шагом номер два. Для того, чтобы что-то найти, я еще недостаточно потеряла…

23

На улице было сыро, пасмурно и дул промозглый ветер. Господи, какое же все у нас унылое зимой. Серый, грязный снег, серое низкое небо, серые дома и даже воздух, кажется, и тот серый. Как давно я не вылезала из дома? Позавчера, вроде бы, ходила в магазин. Или это было раньше? Я достала мобильный телефон. Смешно, сегодня и вправду среда. И (ничего себе!) 3 марта. Куда-то делась целая неделя. У Марка завтра день рождения! Я попыталась посчитать, сколько же у него там сейчас времени. Кажется, ночь глубокая. Только вот непонятно, с третьего на четвертое, или со второго на третье? Ну ладно, вечером позвоню, узнаю.

Здорово все-таки жить в центре. Из одного интересного магазинчика можно почти сразу нырнуть во второй, а потом в следующий — даже нос замерзнуть не успевает. Но вот что подарить любимому мужчине, которого знаешь всего только месяц, и с которым почти нигде, кроме собственной квартиры, я не была? Я стала вспоминать, какая одежда ему нравится. Однажды я видела его в джинсах и в свитере, это когда мы ездили к Ритке в самый первый раз. Все остальное время — минуту в длинном пальто, минуту в деловом костюме, и долгие часы — без одежды. Нет, об этом лучше не думать, надо сосредоточиться на подарке. Итак, одежда, видимо отпадает. Украшения он не носит. Парфюм? Банально. Мне хотелось найти что-нибудь совершенно особенное. Такое же редкое, как и сам Марк. И, кстати, деньги надо с карты снять, а то у меня налички уже почти не осталось. Я нашла ближайший банкомат, на секунду задумалась, сколько денег мне надо, чтобы купить подарок. Когда я набирала свой ПИН — код, зазвонил мобильный.

Ритка возвращалась с работы домой, и хотела забрать меня к себе.

— С удовольствием, мы же с тобой уже несколько дней не виделись, — ответила я.

— Несколько дней?! Соня, да уже две недели прошло! Ты там, похоже, совсем счет времени потеряла! У тебя все в порядке?

— Все отлично, вот Марку подарок выползла поискать…

— Ну, у тебя еще примерно час, потом иди домой, я заеду, — сказала Ритка и повесила трубку.

В таком случае, надо купить вино на вечер и что-нибудь для Риткиной дочки. Я еще немного побродила по магазинам. Купила Ритке красивый шарф (вместо вина) и много разноцветных заколок для Туси. По пути к дому у меня оставался только один достойный внимания магазин. Вернее, художественная галерея. Сначала, зайдя туда, я ничего интересного не увидела. Работы были, в большинстве своем, профессиональные, но абсолютно никакие. И вдруг, уже почти у самого выхода, на глаза мне попалась акварель. Нежная, выполненная в серо-голубой гамме, она как-будто светилась изнутри.

На рисунке была изображена девушка, но не в фас, а почти со спины. Легкое платье падало свободными складками, только слегка обозначая контуры тела. Девушка смотрела в окно. За окном был простор, туман, и то ли море, то ли поля. В руках девушка держала фарфоровую чашку, бледно голубого цвета. А на левом плече у нее сидел какой-то маленький, пушистый зверек с острой длинной мордочкой и очень живым блестящим глазом (второй глаз был не виден, мордочка зверька была повернута в профиль).

— Нравится? — услышала я голос продавца за спиной. — Акварель прекрасная, редкая акварель, мы этого автора еще не выставляли. Он вчера к нам в первый раз пришел, есть еще несколько его работ, хотите посмотреть?

— Сколько? — спросила я шепотом.

— Сколько эта стоит? Или сколько у нас его работ? — переспросил меня продавец. Голос был очень низкий, с хрипотцой. Я оторвалась от картины и посмотрела на мужчину, стоящего рядом. Маленького роста, похож на пожилого гнома. Волосы и брови невероятно густые, черные с проседью. А глаза огромные, серые, немного навыкате. Человека с такой внешностью я бы запомнила, время от времени я забредала в эту галерею, но обычно там работали две девушки немного помладше меня.

— Сколько стоит. Вот эта. Акварель. — голос понемногу возвращался, и последнее слово я уже сказала почти нормально.

— Для акварели вообще довольно дорого, они обычно дешевле масла. Но для работы такого качества, я считаю, вполне адекватно, — ответил гном и назвал цену.

Странно. Стоила она ровно столько, сколько денег осталось у меня в кошельке. Последние десять рублей набирала мелочью. И через пять минут я уже бежала домой, бережно прижимая к себе завернутую в плотную бумагу акварель.

К Ритиному приезду я успела развернуть рисунок и пристроить его на спинке дивана в комнате. Ритка явилась очень деловая, сразу видно — после активного рабочего дня.

— Ну что, собралась? — спросила она с порога.

— Нет, не успела, ты пока в комнате посиди, я быстро. Кофе сварить?

— Ух ты! А это у тебя откуда? — Рита увидела акварель.

— Купила только что, Марку в подарок.

— Слушай, а мне нра-а-вится, — протянула Ритка, впившись взглядом в рисунок. — Соня, — сказала она задумчиво, — а ты в курсе, что эта девушка очень на тебя похожа?

Я села на пол, прямо напротив картинки.

— Мне кажется, — проговорила я, — что со спины все худые девушки похожи друг на друга, тем более, если они в свободном платье.

— Нет-нет, посмотри внимательно. Овал лица, подбородок, руки… На руки посмотри!

— Пожалуй, что-то есть, — я закатала рукав свитера и вытянула перед собой руку.

— А чашка? Тебе не кажется, что она сильно смахивает на ту, которую ты из моего буфета освободила?

— Цвет похож, а форма другая, — уверенно ответила я. Уж что-что, а чашку эту я изучила намного лучшее, чем собственные предплечья.

— Это платье так легло или она беременна? — спросила Рита.

— А я и внимания не обратила. Похоже, беременна. Ну что же, классический сюжет — молодая беременная женщина у окна.

— И зверек, ты посмотри! — Ритка, которая обычно говорит еле слышным голосом, сейчас, в возбуждении, почти кричала. — Это же он, интресный зверек! С ума сойти! Как такое может быть? И девушка, как ты, да еще и с чашкой, и с интересным зверьком на плече! Невероятно! А кто рисовал?

— Не знаю, не спросила.

— Как не спросила? Купила картину, а имя художника не спросила?

— Рита, я когда ее увидела, я даже дар речи потеряла. В прямом смысле. Растерялась, вот и не спросила. Здесь подпись должна быть, — я подошла к рисунку вплотную. Действительно, в правом нижнем углу стояли две буквы, большая прямая «С» и маленькая, развернутая к ней под углом «у».

— По двум буквам не поймешь ничего, — над ухом у меня сказала Ритка, — собирайся! Попробуем успеть в галерею, иначе я спать не смогу. Единственное объяснение — рисовал кто — то, кто тебя хорошо знает.

— Не припомню я что-то среди своих знакомых талантливого художника, — говорила я, поспешно кидая в сумку вещи. — Хотя, конечно, предположение логичное. Только вот логики в моей жизни в последнее время все меньше.

— Логики меньше, а чего больше? — спросила Ритка.

— Чудес? — с неуверенной улыбкой спросила я.

24

В галерею мы, конечно, опоздали. Когда приехали, окна уже были наглухо закрыты металлическими жалюзи. Ритка сдалась не сразу. Она нашла около запертой двери звонок и стала настойчиво давить на кнопку. Конечно же, никто к ней не вышел.

Я смотрела на Риту сквозь заиндевевшее окно ее старенькой машинки и совершенно не разделяла ее стремление, во что бы ты ни стало узнать имя художника, написавшего акварель. Я действительно уже давно перестала искать логичные объяснения всему, что со мной приключалось, просто старалась принимать это как данность, и все.

В конце концов Ритка сдалась и, замерзшая, с покрасневшим на ветру носом, вернулась в машину. По дороге домой она еще долго не могла успокоиться, выдвигая разные предположения о том, кто и почему нарисовал девушку, так напоминающую меня.

— Рита, расслабься, — сказала я, наконец. — Я просто человек с абсолютно заурядной внешностью, таких тысячи. А чашка — совершенно обыкновенный бытовой предмет. Не розу же ей в руки было давать. Это пошло.

— Ладно, чашку я тебе уступлю. А вот остальное не смогу. Внешность у тебя не заурядная, не прибедняйся. И потом — зверек этот. Не понимаю…

«Знала бы она про Чашку», — подумала я, — «ничему бы удивляться не стала». Пожалуй, эта история с Голосом — единственное, чего обо мне не знает никто, даже самые близкие мне люди. Ни родители, ни Марк, ни Ритка. Никому я об этом не рассказала и, наверное, никогда не расскажу. Почему? Не знаю, но не могу — и все тут.

До Ритки мы добрались, когда уже совсем стемнело. Въехали во двор — и увидели расплющенный Тусин носик, прижатый к ярко освещенному окну кухни. Мы вошли в дом, и Туся сразу бросилась к нам. Такая трогательная у Туси привычка — молча прижиматься, обнимая двумя руками.

— Девочки, поторопитесь, — крикнула Риткина мама из кухни, — ужин готов, все стынет.

— А я и забыла, как у вас тепло, уютно и хорошо, — сказала я, входя в кухню и вынимая из сумки подарки (а маме-то ничего не купила!).

— С ума сошла! — сказала Ритка, когда увидела шарф. — Ты же без работы сидишь, зачем все это?

— Ой-ой-ой, какие! — прошептала восторженно Туся, пытаясь нацепить на волосы все заколки разом.

— Спасибо скажи, — напомнила Ритина мама, которая всегда была на чеку.

— Рита, не ругайся, — сказала я, — это мелочи, а мне приятно. К тому же денег у меня много, месяцев восемь проживу спокойно. Сто раз работу успею найти. А, кстати, о деньгах — у меня ведь ни копейки в кошельке, все потратила на акварель! В этой деревне есть банкомат?

— Издеваешься? — улыбнулась Ритка. — А зачем тебе деньги здесь нужны? Вернешься в город — снимешь.

Я проверила остаток на мобильном. Мало.

— За телефон надо заплатить, это сейчас моя основная статья расходов, — ответила я, и полезла в сумку за картой, чтобы не забыть отдать ее Рите. — Если хочешь, чтобы я у вас на несколько дней осталась, придется тебе мои деньги снять, сможешь?

...