Георгий Азановский

Русские на службе у Вермахта

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Георгий Азановский, 2018

Книга посвящена истории русского коллаборационизма в годы Второй мировой войны. На основе архивных документов и воспоминаний участников русских военных формирований в составе немецкой армии воссоздана реальная история сотрудничества советских граждан и русской эмиграции с вооруженными силами Третьего Рейха.

12+

ISBN 978-5-4493-6145-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Русские на службе у Вермахта
2. Предисловие
3. Глава I. Положение советских военнослужащих в 30-е годы ХХ века
4. Глава II. Русская белая военная эмиграция во Второй мировой войне
5. Глава III. Русская православная церковь в годы советской власти. Сотрудничество русских священнослужителей с немецким военно-политическим руководством в годы Второй мировой войны
6. Глава IV. «Aktion Wlassow». Трагедия генерала Власова и его армии
   1. Заключение
   2. Источники и литература
   3. Источники
   4. Иностранная литература
   5. Литература на русском языке
   6. Электронные ресурсы

Предисловие

Русский коллаборационизм во время войны Германии и СССР. На протяжении многих лет эта тема была крайне табуирована. В печати Советского Союза и в научной литературе во время существования этой страны никто не осмеливался серьезно затрагивать этот вопрос.

Вторая мировая война — событие, серьезно отразившееся на судьбах многих стран. Особенно много бед и страданий это событие принесло Советскому Союзу. На фронтах этой мировой битвы погибло бесчисленное множество граждан данной страны. Во многом благодаря беспримерным жертвам советских военнослужащих и гражданского населения, СССР сумел выстоять и сохранить свою государственность в ходе той страшной войны. Это понимали не только в самом Союзе, но и его зарубежные партнеры. «Сталинская империя победила за счет запасов народной крови»[1], так о победе СССР над Германией писал британский историк Ричард Овери.

Да, действительно, победу СССР во Второй мировой войне принесло массовое участие советских граждан в кровопролитной войне против немецких оккупантов. Однако, как это не прискорбно, советское руководство, правящая в стране единственная партия ВКП (б), очень быстро присвоила эту победу советских людей над страшны и упорным врагом одной лишь себе: «Победа советского народа явилась торжеством политики Коммунистической партии в отражении нового нашествия империалистов на первое в мире социалистическое государство, торжеством марксизма-ленинизма…»[2]

Советское правительство тщательно скрывало тот факт, что именно его неграмотное руководство Рабоче-крестьянской Красной Армией на первом этапе войны СССР против нацистов в 1941—1942 годах привело к чудовищным последствиям. Немцами были захвачены огромные территории, принадлежавшие Советскому Союзу, бесчисленное множество людей оказалось в зоне немецкой оккупации, сухопутная армия и флот СССР в первые месяцы войны понесли большие потери. Особенно плачевной была судьба плененных советских солдат.

Точную цифру, относительно советских солдат, попавших в немецкий плен, сегодня не скажет никто. Но приблизительными, общими, цифрами оперировать можно. Так, по данным Генштаба Вооруженных сил РФ, потери Советского Союза пленными во время Советско-Германской войны составили 4 млн. 59 тыс. человек.[3] Эти данные сходятся с результатами работы американской комиссии по исследованию этого вопроса. Из этой суммы, около двух миллионов советских военнопленных приходятся на 1941 год, летом 1942 года в руки немцев попал еще 1 млн. 339 тыс. советских солдат. Судьба этих людей, брошенных своим правительством на произвол судьбы, и попавших в плен к жестокому врагу, была незавидной.

Советскому руководству граждане СССР, побывавшие в немецком плену, были не нужны. Оно откровенно боялось таких людей, как возможных противников действующего режима. Поэтому руководство страны старалось как можно сильнее унизить бывших военнопленных, изолировать их или просто уничтожить. «Они именовались теперь как „бывшие военнослужащие Красной Армии“, следовательно ставились вне рядов Красной Армии со всеми вытекающими от сюда последствиями».[4] Не лучше было советским солдатам и в немецком плену.

Причиной ужасного отношения к советским солдатам в немецких лагерях для военнопленных являлось не только ненависть Гитлера к славянам, но и действия советского правительства. Изначально, с началом войны, сталинский режим пытался создать хотя бы видимость заботы о своих гражданах, оказавшихся в плену у врага. Немецкое командование аргументировало свою жестокость в отношении советских военнопленных тем, что Женевское соглашение о военнопленных не действует между Германией и СССР.[5] В определенной степени это утверждение было правдой. В 1931 году Советский Союз присоединился к конвенции «Об улучшении участи раненных и больных в действующих армиях». Однако при этом советская сторона отказалась подписать Гаагскую конвенцию и Женевскую конвенцию о военнопленных. Тем самым, перед самой Второй мировой войной, руководство Советского Союза сочло, что таких, достаточно формальных, мер будет достаточно для безопасности своих сограждан, которые могли бы оказаться в плену у врага. «Тем самым Сталин еще до начала советско-германской войны предал своих солдат…»[6]

Таким образом, миллионы граждан СССР, попавшие в плен во время Второй мировой войны, оказались никому не нужны. Их страна отказалась от них, администрация вражеских концентрационных лагерей воспринимала их как бесполезный материал, а связь с родными и близкими для этих несчастных была невозможной. Ни родины, ни страны, никакой надежды.

Нечего и говорить, что многие военнопленные из числа советских солдат возненавидели тот бесчеловечный режим, который царил у них в стране. Именно поэтому, когда им представилась возможность выступить против сталинского режима, царившего в России и других советских республиках, многие из этих людей согласились встать на сторону врага и сражаться на стороне Германии.

Военнопленные советские военнослужащие пополнили собой ряды русских коллаборационистов, которые, в силу различных жизненных обстоятельств, во время Второй мировой войны выступили против той страны, гражданами которой они являлись.

Однако военнопленные этнические русские были не единственными русскими, которые сражались против СССР во время Советско-германской войны. Ряды русских коллаборационистов также пополнялись представителями военной иммиграции, которые ожидали свержения большевизма в России, долгие годы вынужденно проживая за границей. Однако здесь они старались сохранить свой боевой опыт и военные традиции, считая, что рано или поздно их опыт пригодится в новой войне против большевистских сил. «Политике большевиков противопоставлялся эмигрантский „активизм“ и подготовка к „весеннему походу“, заключавшаяся в сохранении и переподготовки военных кадров».[7]

Серьезным боевым опытом для многих русских эмигрантов, желавших сражаться против коммунистов, стало участие в гражданской войне в Испании на стороне националистических сил генерала Франсиско Франко.[8] Участвовали они и в войне между Финляндией и СССР в 1939—1940 годах на стороне финских войск. Тем не менее, белоэмигранты желали скорейшего начала нового сражения за свою родину — Россию.

Изначально русская эмиграция в Европе надеялась, что войну против сталинского режима в СССР спровоцирует сам советский народ, замученный большевистской политикой коллективизации, раскулачиванием и массовыми репрессиями со стороны властей. Эмигранты также возлагали свои надежды на Рабоче-крестьянскую Красную Армию, считая, что офицеры советских вооруженных сил повернут свое оружие против ненавистного им Сталина. «На фоне таких настроений в середине 1930-х годов в Зарубежье приобрела популярность теория „комкора Сидорчука“. В соответствии с новой концепцией выступление против Сталина мог возглавить малоизвестный командир РККА, выходец из крестьян, возмущенный репрессиями и последствиями коллективизации».[9] Однако надежды русских эмигрантов на массовые социальные волнения в Советском Союзе и начала там антибольшевистского восстания не оправдались. К концу 30-х годов, вся власть в СССР по-прежнему прочно держалась в руках Сталина и его окружения.

Вместе с тем, в 1940 году для многих эмигрантов из России стало ясно, что единственным серьезным соперником, которой мог бы бросить вызов Советскому Союзу и сокрушить большевиков, стала нацистская Германия. «Для русских, для России военное выступление Германии будет началом новой, огромной эры… В настоящее время Германия обладает наиболее мощными вооруженными силами… Уничтожив Советы, Германия получит колоссальный российский рынок с его 170 миллионами обнищавших потребителей, нуждающихся решительно во всем».[10]

Начало наступления немецких войск на СССР летом 1941 года стало долгожданным и радостным событием для многих русских эмигрантов. Тысячи русских, проживавших на тот момент в Европе, решили внести свой вклад в разгром большевиков в России. Они пополняли собой вооруженные формирования, которые вместе с наступающей немецкой армией обрушивались в те дни на Советский Союз.[11]

В конкретных научных исследованиях мы можем найти информацию о том, что на стороне немецких вооруженных сил на Восточном фронте Второй мировой войны могло участвовать около 1,5 миллионов добровольцев из числа советских граждан. Там же упоминается и тот факт, что более 20% личного состава части Вермахта, воевавшего на Восточном фронте, состояло из бывших советских граждан.[12] К этим полутора миллионам советских коллаборационистов нужно прибавить тысячи русских мигрантов, которые также воевали на стороне немецких войск в СССР и Европе, чтобы понять, насколько велико было сотрудничество русских с немецкой армией.

Русский, и советский, коллаборационизм — явление масштабное. Ни одна из воевавших во Второй мировой войне сторон не могла «похвастаться» таким количеством предателей, как СССР. Хотя, конечно, вопрос о предательстве советскими гражданами, перешедшими на сторону немцев, своей страны для многих исследователей этих событий остается спорным. Некоторые историки, изучающие русский и советский коллаборационизм на Восточном фронте, склонны считать, что советские граждане, не говоря уже о русских эмигрантах в Европе, имели полное право воевать против советского государства и власти большевиков. Ведь большевизм в России являлся самой страшной тоталитарной системой за всю историю человечества. Большевистский режим лишил многих жителей самой России, а также граждан других советских республик, их естественных прав: на жизнь, на свободу, вероисповедание. Большевики отобрали у миллионов людей их имущество, родных и близких, а, зачастую, и саму жизнь. Поэтому ряд исследователей русского коллаборационизма во Второй мировой войне, например К. А. Александров, склонны считать данное явление среди граждан СССР не просто сотрудничеством граждан отдельного воюющего государства с врагом, а полноценным социальным протестным движением. «В отличие от европейского коллаборационизма, в наибольшей степени спровоцированного определенными общественно-политическими симпатиями непосредственно к социально-экономической или политической доктрине фашизма, разносторонняя поддержка, оказанная противнику гражданами Советского Союза, обуславливалась беспрецедентными внутренними пороками сталинского общества».[13]

Однако, несмотря на все эти заманчивые факты, нас в данном исследовании интересует отнюдь не моральный вопрос, связанный с участием советских граждан и русских эмигрантов в войне на стороне Третьего рейха. Нас интересует исключительно сам факт участия этих людей в войне и то, как русский коллаборационизм сказался на ходе боевых действий на Восточном фронте Второй мировой войны.

Оказало ли участие советских граждан и русских добровольцев в войне на стороне немецких сил какое-либо серьезное влияние на ход военных действий в рамках Восточного фронта? Или же все эти люди оказались лишь банальными пособниками врага? Являлись ли русские и советские коллаборационисты серьезной военной силой, или они лишь играли роль пропагандистского движения, целью которого было оказывать поддержку немецким военным планам?

Постараться ответить на эти вопросы и есть цель нашего исследования.

Чтобы придти к какому-то конкретному выводу, необходимо исследовать причины, которые привели в состав Вермахта тысячи коллаборационистов из числа русских эмигрантов, изучить военные операции, в которых принимали участие эти люди, а также постараться проследить судьбу русских коллаборационистов после войны.

Во время отечественной войны 1812 года и Первой мировой войны русские пленные генералы и офицеры не создавали воинские части из соотечественников для участия в борьбе против Российского государства, сохраняя верность присяге и морально-этическим ценностям своей корпорации.[14]

[1] Overy R. Russia’s War: A History of the Soviet War Effort, 1941—1945. N. Y.: Penguin, 1997. P. 287; Beevor A. The Fall of Berlin 1945. N. Y.: Viking, 2002.

[2] История второй мировой войны. Т 10. Воениздат. 1979. С. 504

[3] Судьба военнопленных и депортированных граждан СССР. Материалы комиссии по реабилитации жертв политических репрессий. Новая и новейшая история. №2. 1996. С. 92

[4] Там же. С. 94

[5] Заметки для доклада Адмирала Канариса относительно распоряжения об обращении с советскими военнопленными от 15 сентября 1941 г. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. Т. 4. С. 210

[6] Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры — Русское издание №1, 2006. С. 8

[7] Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. Александров К. М. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб. 2015. С. 186

[8] Там же. С. 189

[9] Там же. С. 190

[10] Будет ли воевать Германия? Часовой. Орган связи русского воинства и национального движения за рубежом. №190. 25 мая 1937. С. 6—7

[11] Soviet Nationalities in German Wartime Strategy. Alex Alexiev. 1982. С. 6

[12] Там же. С. 6

[13] Русские солдаты Вермахта. Герои или предатели. К. Александров. М., Эксмо. 2005. С. 9

[14] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. Александров К. М. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб. 2015. С. 4

Глава I. Положение советских военнослужащих в 30-е годы ХХ века

Российский историк Кирилл Михайлович Александров связывает явление массового коллаборационизма среди граждан СССР во время Второй мировой войны с гибелью лучших представителей русского общества в начале XX века. В кровопролитных боях Первой мировой войны в 1914 — 1916 годах практически погиб цвет нации русского государства. В эти годы было убито большинство офицеров русской пехоты. С этим обстоятельством историк связывает моральное разложение русского общества накануне Революции 1917 года.[1]

Та, старая, царская армия России имела офицерский корпус, сформированный из людей, являвшихся представителями привилегированных сословий. Для этих людей большую важность имела присяга «Царю и Отечеству», которую они произносили, положив свою руку на Евангелие. Нарушение этой клятвы для офицеров царской армии являлось бы равносильным самоубийству. Кроме того, в среде офицерского корпуса армии царской России существовал и определенный кодекс поведения, который также исключал предательство своего товарищества и сотрудничество с врагом.

С приходом к власти большевиков, остатки такого офицерства, равно как и дееспособная профессиональная армия в России, были уничтожены. А сменившее офицерство «старой» России офицерство РККА было совершенно другой структурой.

Срочная служба в Рабоче-крестьянской Красной армии длилась 1,5 года. Призывали в это вооруженное формирование мужчин, достигших двадцатилетнего возраста. Офицерский состав вооруженных сил СССР (РККА) был неоднороден. Командующими в этой армии становились совершенно разные лица: выходцы из крестьянского сословия, дети городского пролетариата, сыновья бывших военных и служащих царской России. Характерной особенностью личных биографий многих офицеров РККА было то, что они и их семьи, так или иначе, пострадали от действий советской власти. Родители некоторых представителей офицерского состава РККА были так называемыми «лишенцами», — людьми, лишенными гражданских прав из-за их профессии во времена монархической России.

Но созданию крепкого и идейного офицерства в Советском Союзе изначально противодействовало и само советское правительство. «В старой [царской. прим. авт.] армии солдата обучали разным ненужным вещам, всякой напрасной муштре, отдаванию „чести“ бесконечному количеству всяких чинов. Советская власть всю эту ненужную муштру отбросила».[2]

Доверие многих кадровых военных к советской власти было окончательно подорвано массовым террором в 1937 — 1938 годах, который произвел тяжелейшее впечатление на комначсостав РККА.[3] Массовые преследования офицеров РККА начались в 1937 году, после «разоблачения» так называемой «антисоветской троцкистской военной организации» маршала Тухачевского. В ходе этих репрессий число осужденных советских офицеров составило 9859 человек. Многие из этих людей были расстреляны. Остальные, перенеся унизительные пытки, допросы с пристрастием и многолетнее заточение в концлагерях, были восстановлены в армии в качестве техперсонала.

Политика советской власти по отношению к своим гражданам в 30-е годы прошлого века привела к полной нравственной деградации советских людей. Из-за бесчинств и злодеяний большевистской власти, люди окончательно и бесповоротно потеряли доверие к ней. Система государственно-административной монополии коммунистической партии в СССР держалась на страхе граждан перед террором, всеобщем подхалимстве, очковтирательстве и отсутствии какого-либо серьезного сопротивления со стороны граждан. Советские люди не любили эту власть и не желали каким-либо образом быть связанными с нею. «… при сознательном нарушении тех или иных норм и законов советский человек зачастую не чувствовал никакой нравственной вины — он считал себя вправе поступать столь же аморально по отношению к власти, как и власть поступала по отношению к нему».[4]

Моральный разлад, царивший в советском обществе, не мог миновать и армию Советского Союза. Офицерство РККА состояло из бывших крестьян, детей «лишенцев», представителей городского пролетариата. Акты насилия советской власти в первые годы ее существования над мирным населением России не могли остаться незамеченными для тех людей, которые были вынуждены, в силу определенных обстоятельств, встать на защиту этой самой власти. Были подвергнуты «раскулачиванию» или объявлены «врагами народа» родственники и члены семей многих военнослужащих РККА.

Все эти акты насилия со стороны советской власти не могли способствовать развитию чувства ответственности перед государством и страною, а также доверию к руководству страны и всей советской государственности у большинства офицеров РККА. Но было ли какое-то отчетливое и решительное сопротивление со стороны советского офицерства по отношению к тому государственному произволу, который царил в армии и обществе?

Здесь нужно вновь подчеркнуть, что офицерство РККА кардинально отличалось от офицеров императорской армии царской России. Среди офицеров той эпохи еще существовали представления о чести, репутации, присяге и других принципах, на которых воспитывалось офицерство в монархических державах прошедших лет. Среди офицеров РККА в 30-е — 40-е годы ХХ века не могло быть таких идейных и самоотверженных офицеров, как Михаил Николаевич Нарышкин, Николай Алексеевич Чижов, Михаил Андреевич Бодиско 2-й и т. д. Эти офицеры в декабре 1825 года подняли восстание против самодержавия и несправедливого социального строя в России. Руководствовались они при этом не своими желаниями и политическими предпочтениями, а стремлением к созданию справедливого гражданского общества в своей стране. Спустя более чем сто лет после восстания декабристов, тирания и произвол власти в России не только не исчезли, но и приобрели еще более масштабный и ужасающий характер.

К большому сожалению, офицерство РККА в указанные годы не могло похвастаться такими же самоотверженными чувствами к своей стране и к своему народу, как их «коллеги» из XIX века. В советской армии, как и в советском обществе, царила номенклатура. Только в военной среде это была офицерская номенклатура. На первом месте у советских военачальников стояла жажда скорейшего продвижения вверх по карьерной лестнице. Чтобы как можно быстрее достичь командных высот, многие офицеры РККА старались заручиться поддержкой своих высокопоставленных знакомых и земляков. Так в советской армии, по мнению историка Д. В. Суржика, сформировались так называемые «землячества» — крупные клановые группировки офицеров, созданные вокруг одного или нескольких видных советских маршалов и генералов.[5] Соперничество между этими офицерскими группировками, или «землячествами», за главенство в армии и сделало вооруженные силы Советского Союза в конце 30-х годов фактически недееспособными.[6]

Конечно, несмотря на тотальный конформизм в советской армии, в ее рядах все же находились отдельные личности, которые имели смелость бросить вызов страшному государственному террору и повсеместному бесправию гражданских и военных в СССР. Историк К. М. Александров подробно описывал примеры протестных акций отдельных советских военнослужащих в предвоенные годы: «Порой они совершали „контрреволюционные преступления“ вплоть до государственной измены и открытого вооруженного сопротивления. Известными невозвращенцами стали военно-морской атташе СССР в Швеции А. А. Соболев, бывший старший лейтенант Российского флота — в 1930 году, и поверенный СССР в Греции, ответственный сотрудник Разведуправления РККА комбриг А. Г. Бармин (Графф) — в 1937 году. Нетипичными для традиции русского воздухоплавания были угоны самолетов, пилоты которых получали убежище в определенных государствах».[7] Однако подобные акты сопротивления тоталитарной системе в СССР были крайне редкими и единичными. Они не перерастали в массовые протестные движения.

Бесправие военных и гражданских лиц в Советском Союзе в предвоенные годы сопровождалось звериным равнодушием большевистского правительства к своим гражданам. Советское правительство равнодушно относилось к личному составу РККА. Человеческие потери и массовое пленение солдат в военных конфликтах, в которых Советский Союз принимал участие, нисколько не заботили правителей армии и страны. Есть немало примеров такого отношения советских властей к своим военнослужащим. Во время гражданской войны в Испании в 1936 — 1939 гг. руководство СССР оказывало испанским республиканцам огромную военную помощь в виде оружия и профессиональных кадровых военных. Однако власти этой страны на деле отказывались признавать присутствие в Испании своих военнослужащих, отвечая на все международные запросы лишь общими отговорками. Таким образом, советские солдаты, принимавшие участие в гражданском конфликте в Испании, становились никому не нужными и бесправными людьми, гражданами «некой страны, которая пришла на помощь испанской демократии».[8] Подобное бесправие и обреченность советских солдат наблюдались и во время Советско-финской войны 1939 — 1940 годов. Во время этой военной кампании советское военное руководство зачастую бросало некоторые свои боевые подразделения на произвол судьбы, заставляло своих же солдат умирать от холода и голода в ледяных окопах: «Уже 25 января из отдельных гарнизонов стали поступать сведенья об истощении продовольственных запасов. Дальше — хуже. 29 января из штаба 18 стрелковой дивизии: „Продовольствия не сбросили, почему — непонятно. Голодные, положение тяжелое“. В тот же день из гарнизона у развилки дорог пришло другое сообщение: „Окружены 16 суток, раненных 500 человек. Боеприпасов, продовольствия нет. Доедаем последнюю лошадь“».[9]

Советское правительство пыталось прикрыть свое равнодушие к судьбам своих военнослужащих умелой и хорошо спланированной государственной пропагандой. Стоит отметить, что со времени своего появления советская власть прилагала большие усилия, чтобы подчинить своей воле всю общественную жизнь в СССР. Представители партийных органов управления, так называемый «социальный актив», вели непрерывную агитацию во многих населенных пунктах Советского Союза: «… вплоть до полярных зимовок и дрейфующих льдин».[10] Немало подобных правительственных активистов было и в советской армии. Армейские «соколы» советской пропаганды, так же как и их коллеги среди гражданского населения, вели пропаганду «правильности» политической и общественной жизни в СССР. Они уверяли граждан «страны советов» в том, что те живут в счастливом бесклассовом обществе, власть в котором принадлежит только пролетариату и крестьянам. На деле же, лишь немногие из активистов были по-настоящему «верующими» коммунистами, которые беспрекословно верили партии большевиков и ее руководству. Они являлись слепыми последователями коммунистической утопии, готовыми отдать свою жизнь ради ее осуществления, а также обречь на смерть и миллионы своих сограждан. Однако многие из таких активистов исполняли свои обязанности по оболваниванию населения исключительно по корыстным соображениям. Ни в «мировую революцию», ни во всеобщее «торжество коммунизма» они не верили. Остальные же сотрудники пропагандисткой машины СССР, ответственные за пропаганду среди граждан этой страны, заняли свой пост вследствие определенных жизненных обстоятельств. Они с большим трудом и неохотно исполняли свои служебные обязанности, не верили большевикам, и с отвращением осознавали, в какой ужасной действительности они живут. Партийные деятели отлично понимали, что вся реальная власть в СССР в действительности принадлежала высшей партийной номенклатуре и ее единственному вождю. Для них было совершенно очевидно то, что вся вертикаль власти в Советском Союзе основывалась на сплошной и наглой лжи, повсеместном подхалимстве, и глупом, нелепом, восторженном патриотизме. Такие настроения были и среди некоторых военных чинов, ответственных за пропаганду в войсках. Так, 2-й секретарь Ростокинского райкома ВКП (б) Г. Н. Жилинков описывал свою службу в советской армии следующим образом: «Психологический гнет заключается в постоянном страхе, не в невозможности самостоятельно жить даже в своем внутреннем мире, а совсем в другом. Если вы член партии, и не просто член партии, а какой-нибудь руководитель, вы должны быть все время в состоянии энтузиазма, в состоянии восторга, в состоянии непоколебимой веры и в вождя, и в каждое его указание. Если вы только согласны со всем этим — этого мало, этого недостаточно. Вы должны гореть. <…> Все умеют лгать. И знаете, лгать не только словами, не только глазами, а жестами, походкой, манерой разговаривать — все должно быть искуснейшей ложью. Если она будет слишком грубой и заметной, вы враг. Она бывает непереносимой, но уйти от нее нельзя».[11]

Жалкое состояние РККА, бесправие солдат и офицеров этого вооруженного формирования, в 30-е годы двадцатого столетия обусловило появление массового дезертирства из рядов советской армии в предвоенный период. «Так, в докладе о работе милиции Кировской области за 1-й квартал 1941 года отмечалось, что к началу указанного квартала находилось в розыске 246 дезертиров из РККА, в течение квартала было получено 49 агентурных дел на дезертиров из РККА».[12] Нечего и говорить, что с началом Советско-нацистской войны количество дезертиров из советских вооруженных сил возросло в десятикратном размере: «Только за период с 22 июня и до конца 1941 года органы НКВД СССР задержали свыше 710 тысяч дезертиров-военнослужащих, более 71 тысячи уклонистов от мобилизации».[13]

Таким образом, несмотря на все идеологические операции советских властей, боевой дух и профессионализм в рядах солдат и офицеров РККА, в 30-е годы прошлого столетия попросту отсутствовали. Эта армия не была даже подобием более организованной и сплоченной армии монархической России. Бесправие, голод, унижения и безвыходность среди военнослужащих РККА стали главной причиной появления большого количества коллаборационистов из их рядов во время войны между СССР и Германией.

[1] Там же. С. 88

[2] Рабоче-крестьянская Красная Армия. Серия пособий политрукам к политуставу. Выпуск 1. М.: Высший военный редакционный совет Москва. С. 37

[3] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. Александров К. М. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб. 2015. С. 130

[4] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. Александров К. М. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб. 2015. С. 155

[5] Суржик Д. В. К старому соперничеству военных лет добавлялось новое, связанное с современным противостоянием групп военачальников. Факторы боеготовности Красной армии: «чистки» и «болезни роста» в новых военно-исторических трудах. Военно-исторический журнал. №8. 2016. С. 69 — 77

[6] Суржик Д. В. К старому соперничеству военных лет добавлялось новое, связанное с современным противостоянием групп военачальников. Факторы боеготовности Красной армии: «чистки» и «болезни роста» в новых военно-исторических трудах. Военно-исторический журнал. №8. 2016. С. 69 — 77

[7] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. Александров К. М. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. СПб. 2015. С. 166

[8] Хью Т. Гражданская война в Испании. 1931 — 1939 гг. М., 2003. С. 310

[9] РГВА Ф. Оп. 9 Д. 1187 Лл. 4,6

[10] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. С. 145

[11] Александров К. М. Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг. С. 146

[12] Гусак А. В. Дезертирство из Красной армии как социальная основа преступности в период Великой Отечественной войны (1941 — 1945 гг.). Вестник ЮУрГУ, №8, 2008. С. 9

[13] Там же. С. 9

Глава II. Русская белая военная эмиграция во Второй мировой войне

После поражения антибольшевистских сил в Гражданской войне в России ее покинуло около одного миллиона человек.[1] Это была «первая волна» русской иммиграции за рубеж. Многие русские эмигранты с большой горечью воспринимали те события, которые происходили на их покинутой родине. Были уничтожены старые нормы морали, полностью нарушен традиционный уклад жизни русских людей, подвергались гонениям со стороны новой большевистской власти интеллигенция и свобода вероисповедания. Все эти ужасные социальные трагедии все русские эмигранты связывали напрямую с воцарением власти большевиков в России. Однако многие русские, вынужденно покидавшие свою родную страну, надеялись, что очень скоро они вновь вернутся на родину, чтобы свергнуть ненавистный им большевистский режим. «Поэтому примирение между эмиграцией и Республикой Советов исключалось»[2]

Русские эмигранты, поселившиеся в Германии, Франции, Польше и других европейских государствах, внимательно следили за той политикой, которую европейские державы придерживались в отношении СССР. Эмигранты искренне надеялись на скорую освободительную интервенцию европейских стран в Россию. Издатель эмигрантского военно-политического журнала «Часовой» Василий Васильевич Орехов так описывал чаянья русских за рубежом об освобождении их родной России от большевиков: «… нам же, русским людям за рубежом надо быть готовым принять посильное участие в близящихся событиях, без демагогии и скоморошества, но единственно с достойной и правдивой оценкой момента и событий».[3] Среди эмигрантов существовали различные мнения относительно участия русских на стороне иностранных армий в случае войны с СССР. Самую радикальную позицию касательно этого вопроса занял Антон Иванович Деникин, бывший генерал Белой армии на Юге России. С возрастанием военной мощи нацистской Германии в 30-х годах прошлого века, Деникин призывал русских не симпатизировать немецким нацистам, заявляя при этом, что и коммунизм и нацизм — одинаково гибельны для России и русских. «И пангерманизм, и коммунизм несут рабство народам, — рассуждал он в январе 1940 года. — Иго немецкое, большевицкое или немецко-болевицкое одинаковы гибельны. И поэтому, подняв оружие, нельзя останавливаться на полпути, а необходимо покончить навсегда с обоими врагами человечества».[4] Единственным приемлемым вариантом, по мнению А. И. Деникина, была бы война Франции и Англии против большевизма и советской власти, но «не против России, не против народа русского, а только против большевизма и советской власти».[5]

Однако именно с необычайно усилившимися немцами после прихода к власти в 1933 году Адольфа Гитлера многие русские эмигранты связывали свои мечты об освобождении России от большевиков. При этом их не смущало даже пренебрежительное и откровенно враждебное отношение нового немецкого канцлера к России и к русским вообще. «Все же, господа младороссы, даже Адольф Гитлер, которого вы считаете врагом России, не кормил бы голодных псов мясом русских людей, которых он, по своему мышлению, может быть и недостаточно уважает».[6] Именно поэтому становится понятным негодование многих русских эмигрантов, когда в 1939 году Германия и СССР заключили соглашение о партнерстве: «Адольф Гитлер, пришедший к власти под флагом борьбы с коммунизмом, боровшийся против большевиков в течение нескольких лет, разоблачавший сущность коминтерна в каждой своей речи, обличавший другие государства в поддержке советской власти, говоривший о том, что „честь культурных народов оскорбляется и унижается при виде позорных сношений с московскими правителями“, в минуту опасности для своей страны, пренебрег всеми этими принципами и заключил с большевиками договор, идущий, благодаря крупнейшему торговому соглашению, значительно дальше обыкновенного „пакта о ненападении“. Этим А. Гитлер убил созданное им движение „антикоминтерна“ и превратил себя из того, кем он многим казался — главы международного антибольшевистского движения, в эгоистичного главу национального государства».[7]

В 1938 году в Германии была создана новая военная организация русских белоэмигрантов — Объединение Русских Воинских Союзов (ОРВС). Во главе этой структуры встал генерал-майор Алексей Александрович фон Лампе. Он, как и многие другие русские военные эмигранты, возлагал большие надежды на нацистский режим в Германии в деле освобождения России от большевиков. 21 мая 1941 года фон Лампе направил официальное обращение к Главнокомандующему Вермахта генералу-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу. В своем обращении фон Лампе выражал свою надежду на неизбежный скорый военный конфликт между Германией и СССР, предоставлял офицерские кадры ОРВС в распоряжение Вермахта, а также просил Браухича допустить военнослужащих ОРВС к участию в кампании на Восточном фронте.[8] Не дождавшись ответа на свою просьбу от высшего военного руководства Германии, фон Лампе повторил свой запрос. Он также обратился с этими же предложениями лично к Адольфу Гитлеру. Однако сам фюрер также оставил без внимания письменные обращения бывшего офицера Российской империи. Отчаявшись получить хоть какую-то поддержку от немцев, руководство ОРВС предложило своим подчиненным, в случае войны между СССР и Германией, отправляться на советско-германский фронт в качестве частных добровольцев.[9]

В начале войны против СССР, руководство нацистской Германии твердо решило, что оно не нуждается в услугах русских эмигрантов на фронте. «В соответствии с политическими установками Гитлера в боевых действиях на Востоке исключалось участие чехов, а также русских эмигрантов… „Мы не имеем никакого интереса в подобном представительстве русских эмигрантов“».[10] Однако немцы все же позволили русским эмигрантам вступать в ряды своих боевых подразделений на Восточном фронте в качестве частных добровольцев. Уже в первые дни войны, на оккупированной немецкими войсками территории Франции в ряды добровольцев записалось 1500 русских эмигрантов.[11] Однако многих из этих людей ждало большое разочарование. Вместо возможности участвовать в боевых действиях против РККА, немецкое командование доверило белоэмигрантам присутствовать на фронте только в качестве переводчиков. При этом, непосредственно отправиться на фронт сумело только 200 человек.[12] Из Германии отправиться на Восточный фронт в первые дни войны сумело 52 русских добровольца.[13] В Испании помочь немецкой армии вызвалось 29 белоэмигрантов из России.[14] Еще 20 русских белоэмигрантов Вермахту предоставила Болгария.[15]

Как мы видим, в первые месяцы Советско-нацистской войны лишь относительно небольшое количество русских эмигрантов сумело принять хоть какое-то активное участие в этой войне на стороне немецких войск. Однако после поражения немецкой военной стратегии «Блицкрига» на Востоке, и затягивания военных действий в СССР, немецкое командование начало относится к помощи русских эмигрантов более лояльно. «В январе 1942 г. начальник Юго-восточного отдела ОРВС довел до сведения своих подчиненных, что немцы затребовали у него в срочном порядке список лиц, готовых участвовать в борьбе с коммунистами».[16] С этих пор, количество белоэмигрантов на Восточном фронте, участвовавших в боях на стороне германского Вермахта, резко увеличилось. Известны случаи, когда в ряды немецкой армии вступали целые семьи русских военных эмигрантов. Историк К. М. Александров подсчитал, что в ходе Второй мировой войны на стороне стран «Оси» участвовало не менее 20 тысяч русских военных эмигрантов.[17]

Многие из них так и остались безымянными солдатами, но некоторые из них стали широко известными.

Должно быть, одной из самых известных личностей из числа русских военных эмигрантов, состоявших на службе у Вермахта, стал Борис Алексеевич Хольмстон-Смысловский. Его деятельность в качестве военнослужащего Вермахта стала основой для создания художественного франко-швейцарского фильма «Ветер с востока», рассказывающем о трагической судьбе вооруженного формирования русских коллаборационистов, служивших на стороне немецких сил, и попросивших убежища от советского правительства в небольшом европейском государстве Лихтенштейн в мае 1945 года.

Несмотря на существование многочисленных зарубежных биографий этого генерала, русскоязычных исследований о нем совсем немного. А в зарубежной прессе русских эмигрантов мы можем найти исключительно доброжелательные и хвалебные отзывы об этом человеке: «И. Л. Солоневич писал о генерале Х.-С. следующее: «У него есть смелость и широта мысли, есть умение поставить совершенно по новому очень старые по существу вопросы. Большинство ответов, которые он дает, носят характер ответов профессионального военного…».[18]

Хольмстон-Смысловский появился на свет в финском поселке Териоки 3 декабря 1897 года. Он был сыном кадрового офицера Российской императорской армии. После окончания обучения в 1-ом Московском императрицы Екатерины II кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище, Смысловский поступает на службу в Лейб-гвардию 3-й артиллерийской бригады. В 1915 году будущий генерал Вермахта принимает участие в сражениях Первой мировой войны. За отважное поведение на фронте Смысловский был удостоен ряда престижных царских наград: «… начиная со Св. Анны 4-й степени и заканчивая Св. Владимиром 4-й степени с мечом и бантом».[19] В 1917 году Борис Алексеевич желает продолжить свое военное образование, и с этой целью поступает на ускоренный курс Академии Генерального штаба. Однако закончить обучение ему не позволяет начавшееся большевистское восстание. Молодой офицер Смысловский не пожелал мириться с новой преступной властью в России. Вскоре он вступает в ряды белогвардейской Добровольческой армии, участвует во Втором Кубанском походе и в десантной операции в Крыму.

После окончания Гражданской войны в России Борис Алексеевич перебирается в Польшу. Здесь он принимает польское гражданство и остается жить в Варшаве. Здесь же, в польской столице, он женился на польской подданной Ирине Николаевне Кочанович. В 1928 году Смысловский переселяется в Германию, где он поступает на высшие военные курсы при Военном ведомстве, которые оканчивает в 1932 году. Нужно сказать, что деятельность Смысловского, как немецкого военнослужащего, началась именно в эти годы. Ведь эти самые военные курсы на самом деле являлись замаскированной Академией Генерального штаба Рейхсвера, которую Германия, согласно условиям Версальского соглашения, иметь не могла.[20] Тот факт, что Хольмстон-Смысловский проходил обучение в столь законспирированном немецком учебном заведении, говорит о том, что этому человеку доверяло даже высокопоставленное немецкое руководство. После окончания курсов военной разведки, Смысловский был принят на службу в отдел иностранных армий Войскового управления, где он обзавелся весьма тесными связями с представителями Абвера.[21] Историк С. И. Дробязко упоминал, что еще с середины 1920-х годов, Смысловский мог быть связан с немецкой разведкой, и работать на нее против Польши, в которой он на тот момент проживал.[22]

С началом войны Германии против СССР, Борис Алексеевич не пожелал оставаться в стороне, и, как офицер Вермахта, отправился на Восточный фронт. Нужно сказать, что, несмотря на то, что Борис Алексеевич смог наладить свою жизнь в эмиграции, содержал жену и дочь, его очень сильно тяготило положение простого гражданского обывателя. Ведь он все же оставался профессиональным военным, а также потомственным дворянином «… принадлежащим к аристократической военной касте».[23] Кроме того, Смысловским двигало желание продолжать борьбу против большевистского режима в России. С большевиками у Смысловского были и личные счеты.[24] Бывший офицер Русской Императорской армии, хорошо образованный и эрудированный, Смысловский прекрасно ориентировался в политической обстановке, царившей в Европе на рубеже 20-х — 30-х годов прошлого века. Он понимал, что новая масштабная европейская война не за горами. Его предчувствия полностью оправдались с началом сенсационных политических событий в Германии в 1930-х годах. Позже, после окончания Второй Мировой войны, Борис Алексеевич так описывал свои предвоенные мысли: «Было ясно, что готовится грандиозная мировая война. Что Америка не останется нейтральной. Что цель мировой политики — полная ликвидация не только гитлеризма, но и существования самой Германии. Но здесь было большое НО: великая англо-саксонская империя имела далеко и глубоко идущие оперативно-политические планы. Перед тем как покончить с Германией, решено было „натравить“ Германию на СССР. И, так сказать, германскими руками ликвидировать мировой коммунизм».[25]

С началом войны Германии против СССР Смысловский оказался на советско-германском фронте в качестве сотрудника разведывательного отдела штаба группы армий «Север», имея при этом чин зондерфюрера «К»[26] (особого офицера в немецкой армии того времени). Служа Вермахту, Смысловский был в курсе истинных намерений нацистов относительно целей войны на Востоке. Он прекрасно понимал, что Германия в войне против СССР решает не только проблему коммунизма, но и преследует свои цели в деле завоевания «жизненного пространства». Однако Борис Алексеевич выработал свою собственную формулу, которая помогала ему участвовать в войне на стороне Германии: «Германская армия на своих штыках не несет России национального правительства, но зато несет уничтожение советской власти, которая уже 24 года убивает тело и дух русского народа».[27]

Уже в июле 1941 года Смысловский сумел добиться от немецкого командования разрешения на создание одного русского учебного разведывательного батальона для сбора дополнительной информации о силах РККА. Историк С. И. Дробязко оценивал это как наиболее важное из достижений Бориса Алексеевича: «Таким образом, майор Регенау [псевдоним А. Б. Смысловского в среде немецких спецслужб. Прим. авт.] стал основателем и командиром первого русского антисоветского формирования в составе германской армии».[28] Стоит отметить, что так называемый батальон Смысловского, который изначально должен был служить школой для подготовки разведчиков и диверсантов, по замыслу самого его командира в будущем должен был стать базой для создания независимой русской национальной армии. Об этом уже после войны обмолвился один из приближенных Бориса Смысловского.[29] Формирование данного подразделения закончилось 24 сентября 1941 года. В тот же день, на территории разведшколы в эстонском городе Валга состоялось торжественное построение русских добровольцев Вермахта. В ходе этого мероприятия Борис Смысловский произнес весьма красноречивую речь перед новыми боевыми разведчиками: «Каждый, кто сюда пришел, должен работать для России. Я работаю в штабе фронта, вы будете работать на передовой, и, работая, вы должны понимать, что служите России, и ваша победа принесет возрождение Великой Национальной России».[30] Изначально батальон формировался исключительно из представителей русской военной эмиграции. Однако очень скоро, из-за нескольких громких провалов русских разведчиков, работавших на Абвер, в советском тылу, стало очевидно, что русские эмигранты не смогут полноценно справиться с возложенной на них работой. «Так, посланные в качестве агентов в сентябре 1941 г. трое русских эмигрантов были обнаружены и ликвидированы в окрестностях г. Луга советской контрразведкой так как, пойдя в баню, они забыли снять свои нательные золотые кресты. По аналогичным причинам из 11 агентов, направленных в начале сентября 1941 г. в район Нарвы, в течение месяца погибло восемь человек».[31] Учитывая эти факты, Борис Смысловский решил более активно привлекать в свое формирование бывших советских граждан, плененных солдат и офицеров РККА. «После войны он вспоминал, что через его руки прошли четыре генерала, несколько сот офицеров и более 60 тысяч рядовых красноармейцев».[32]

Все завербованные Борисом Смысловским и его агентами бывшие красноармейцы проходили тщательную проверку сотрудниками немецкой контрразведки. Особое внимание уделялось тем военнопленным, которые с ненавистью относились к большевицкой власти, а также имели хорошее военно-техническое образование.

До конца 1941 года было сформировано 12 таких разведшкол.[33] Все они располагались на разных участках Восточного фронта. Сам Борис Смысловский был назначен немецким командованием главой так называемого Зондерштаба «Р» (особый штаб «Россия»). Это формирование было призвано вести законспирированное наблюдение за партизанским движением и бороться с ним, а также осуществлять антисоветскую пропаганду среди населения оккупированных территорий СССР. Штаб располагался в Варшаве, скрываясь под вывеской «Восточная строительная фирма Гильгена». Его резидентуры действовали в крупнейших городах Советского Союза: Киеве, Минске, Симферополе и Пскове. Количество сотрудников штаба достигало 1000 человек.[34] Все они осуществляли свою шпионскую деятельность под видом сотрудников строительных, дорожных, хозяйственных и прочих учреждений оккупационной власти. Несмотря на свою основную направленность, Зондерштаб «Р» никогда не ограничивался лишь контрразведывательной деятельностью. «Птенцы» Смысловского работали также и в глубоком тылу противника. Агентура Зондерштаба «Р» выполняла задачи по выявлению новых формирований РККА, распространению дезинформации в среде противника, переманиванию советских военнослужащих на сторону немцев.[35] С этими задачами штаб Смысловского справлялся очень даже хорошо. Это признавали даже советские органы госбезопасности: «…в лице «Зондерштаба «Р» они имели очень опасного противника, борьба с которым стоила чекистам немалых жертв».[36] Успех разведчиков Бориса Смысловского признавали не только советские высокопоставленные лица, но и его немецкие коллеги. Так, начальник полиции безопасности и СД генерального комиссариата «Белоруссия» оберштурмбанфюрер СС Эдуард Штраух писал в своем донесении в Берлин летом 1943 года: «…В обнаружении и ликвидации партизанской группировки, действовавшей западнее автострады Минск — Слуцк, принимали непосредственное участие работники резидентур «Зондерштаба «Р». Результаты проведения операции: убито 415 человек, взято заложников — 617, сожжено деревень — 57, выселено 215 семей. Обезврежено коммунистов, партизан и сочувствующих им — 1050 человек, из них 175 расстреляно на месте, остальные находятся под стражей…».[37]

В разведшколе Смысловского в городе Валга курсанты изучали следующие дисциплины:

1. Агентурная разведка.

2. Контрразведка и ее деятельность.

3. Организация и структура Красной армии.

4. Топография.

5. Политинформация.

Во время обучения на курсах разведшколы ее курсанты носили латышскую военную форму. На левых рукавах кителей и шинелей они обязаны были носить нашивки с российским триколором. На головном уборе курсанта помещалась кокарда бывшей царской армии России. Во время обучения в данном учебном заведении будущие разведчики-коллаборационисты самостоятельно придумывали себе легенды по даваемым им заданиям. Их подготовка в деле контрразведки существенно облегчалась тем, что занятия по этому курсу в школах Зондерштаба «Р» вели бывшие командиры Рабоче-крестьянской Красной армии.

Перед отправкой на задание бойцы Смысловского могли насладиться небольшим и беззаботным отдыхом. Они получили усиленное питание, спиртные напитки, а также получали право на увольнительные в город. «Перед самой заброской на советскую сторону устраивались банкеты, на которых произносились хвалебные речи в честь Гитлера и Третьего рейха. На такие банкеты приглашались женщины из близлежащих населенных пунктов, однако их круг был очень ограничен».[38] За успешное выполнение задания немецкого командования, разведчики Смысловского получали награды, и даже могли поступить вольноопределяющимися в одну из немецких воинских частей.

К 1943 году 12 дивизий Зондерштаба «Р» стали составлять номинальную Особую дивизию «Р». По подсчетам самого Хольмстон-Смысловского, общая численность личного состава этой дивизии достигала 10 тысяч человек.[39] Кроме этого руководство зондерштаба поддерживало партнерство с антисоветскими группами на территории подконтрольной советским войскам, а также с польской Армией Крайовой и украинскими националистами. Изначально, немецкое командование, хорошо знавшее о личных намерениях Смысловского в отношении подконтрольной ему армии коллаборационистов, равнодушно относилось к национальной инициативе Бориса Алексеевича, «…считая данный вопрос не столь существенным в тот момент, когда перед абвером стояли другие, куда более важные задачи, которые требовали своего решения».[40]

Однако в конце 1943 года, когда положение немецких войск на Восточном фронте существенно ухудшилось, вышестоящее руководство Зондерштаба «Р» больше не желало терпеть самоуправство главы этого формирования. И, действительно, как писал исследователь С. И. Дробязко, за Смысловским к этому периоду накопилось немало «грехов».[41] Командование Абвера раздражало то, что Смысловский установил слишком тесные связи с украинскими и польскими партизанами-националистами, отказался поддержать акцию генерала Власова, привлекал в Зондерштаб «Р» русских националистов из Народно-трудового союза, но также немецкие начальники Б. А. Смысловского выяснили, что руководитель зондерштаба предоставлял им неполные разведданные, получаемые им от своих разведчиков. На этом терпение немецкого руководства иссякло. 1 декабря 1943 года Смысловский вместе с несколькими высокопоставленными офицерами Зондерштаба «Р» был взят под арест немецким командованием. Однако это вовсе не означало, что карьере Смысловского как офицера Абвера и немецкого разведчика пришел конец.

Причин ареста Смысловского и расформирования его штаба было несколько. Это могло быть результатом интриг недоброжелателей Бориса Алексеевича из среды представителей высшего немецкого командования, а также следствием подрывной деятельности русских националистов из Народно-трудового союза, которые искренне недолюбливали Смысловского. Сам Борис Алексеевич в своих воспоминаниях утверждал, что поводом к его аресту стало его сотрудничество с украинским националистом Тарасом Бульбой Боровцом, у которого, в свою очередь, были серьезные разногласия с немецкими оккупационными войсками в Украине.[42]

Как бы то ни было, но немецкое военное командование вскоре вновь было вынуждено прибегнуть к услугам Хольмстона-Смысловского. Весной 1944 года с него были сняты все обвинения. Сразу же после этого Бориса Алексеевича вызвали в ставку Адольфа Гитлера и наградили орденом Германского орла II степени с мечами.[43] В мае этого же года, его вызывают в ставку Верховного командования Вермахта (ОКВ), где офицеру было предложено возглавить новый разведывательный орган при немецкой армии. Однако на этот раз, в отличие от назначения Зондерштаба «Р», эта организация должна была сосредоточить свои силы на агентурной разведке в тылу советских войск.[44] Смысловский принял предложение немцев. Однако теперь он выдвинул им на встречу свои собственные условия:

«1) Новые русские формирования.

2) Эти формирования должны быть утверждены не только германским военным командованием, но и Главой германского государства, чтобы сохранить их от посягательств немецкой партийно-политической головки.

3) Ему должны быть предоставлены все права и средства для организации повстанческого движения на территории России.

4) Вся борьба, возглавляемая им, происходит только на Восточном фронте против Советского Союза».[45]

Немцы не без колебаний приняли эти условия, но с учетом некоторых поправок. Таким образом, Смысловский получил больше возможностей для формирования своего личного войска, которое, по его замыслу, действовало бы в интересах русских.

Вскоре Смысловский прибыл в варшавскую разведшколу. На базе этого учреждения он начал формирование новой разведывательной структуры — Штаб части особого назначения (Stab Einheit z.b. V.). Рядовой состав для новой разведшколы набирался из курсантов учебных лагерей и в спецчастях немецкой армии. Использовались также и советские военнопленные. Новое начинание Бориса Алексеевича также имело успех: «С августа по декабрь 1944 года Смысловскому удалось наладить механизм по подготовке и переброске шпионов в тыл наступавшей Красной Армии. За это время через его разведшколу прошло несколько тысяч советских военнопленных, окончивших специальные курсы».[46] Осенью-зимой 1944 года Борису Смысловскому удалось наладить механизм по подготовке шпионов и переброске их в тыл советских войск. Однако работать этим разведчикам в тылу у «красных» было нелегко. Советской контрразведке зачастую удавалось мгновенно пресекать попытки противника добыть ценную информацию о частях и соединениях Красной Армии. Но, несмотря на большие промахи и неудачи, Смысловский продолжал свою работу.

На фоне тяжелой борьбы с общим врагом, Смысловский осенью 1944 года все-таки сумел добиться от немцев исполнения своей главной просьбы — создания 1-й Русской национальной дивизии. В нее была переименована Русская объединенная разведшкола.[47] Основу этого боевого соединения, входящего в состав Вермахта, составляли офицеры эвакуированной из Варшавы «Русской объединенной разведшколы», а также кадры из учебно-разведывательных батальонов с Восточного фронта. Всего подразделение насчитывало в своих рядах до 6000 человек.[48]

Как опытный военный и разведчик, Борис Смысловский в этот период понимал, что война может очень скоро закончиться поражением Германии. Однако он все равно прилагал максимальные усилия для продолжения подрывной деятельности в отношении Советского Союза. На активную работу в этом плане его подталкивала надежда на то, что после окончания Советско-нацистской войны, обученные им шпионы и диверсанты, могут быть использованы западными спецслужбами против СССР. На помощь западных спецслужб уже после войны Борис Алексеевич искренне уповал. Для него это было бы продолжением борьбы против ненавистного советского государства, которое принесло ему и его семье так много горя: «… заняв искренне дружественную позицию в отношении русского народа, вы сможете приобрести самую разрушительную и самую страшную для Советов моральную атомную бомбу»,[49] — писал в своих послевоенных мемуарах Хольмстон-Смысловский, обращаясь к правительствам государств, которые соперничали с СССР в «холодной войне».

Апогеем участия Смысловского в Советско-нацистской войне стала дата — 22 февраля 1945 года. Именно в этот день была создана 1-я Русская национальная армия. Самому Смысловскому было присвоено звание генерал-майора Вермахта.[50] Конечно, само название «Русская национальная армия» было пропагандистским.[51] Но Борис Смысловский подчеркивал, что вверенная ему армия обладала рядом преимуществ и была самостоятельной боевой единицей. «1-я РНА была „союзной армией“ Вермахта, обладала правом нейтралитета по отношению к „англо-саксонцам“ и правом пользоваться на территории Германии русским национальным флагом».[52]

Продолжая выполнять свои прямые обязанности по военной службе, Борис Смысловский, уже прекрасно осознавая неминуемый крах Германии во Второй мировой войне, начал приводит в исполнение свой план по эвакуации своих подчиненных и себя лично в безопасную и нейтральную страну в Западной Европе. Он не мог позволить себе попасть в руки советских спецслужб. Это неминуемо привело бы к гибели самого Бориса Алексеевича, его подчиненных, а также всех дальнейших замыслов по борьбе с большевицким режимом в России. План отхода на запад Смысловский начал создавать еще в 1943 году, когда немецкая армия потерпела тяжелое и печальное поражение от советских войск в Сталинграде.[53] Однако свое возможное отступление Смысловский разрабатывал не без помощи своих немецких покровителей.[54]

В качестве страны-убежища Смысловский выбрал маленькое княжество на западе Европы — Лихтенштейн. У Смысловского были веские основания выбрать именно это небольшое государство для спасения от приближающейся советской карательной машины. В этой «… крошечной стране, связанной со Швейцарией таможенным союзом, но совершенно независимой»[55], у Бориса Алексеевича и его людей было больше шансов не попасть в руки к своим заклятым врагам, нежели в сочувствовавших большевикам Франции и Чехии.

Армия Смысловского перешла границу Швейцарии и Лихтенштейна в ночь со 2 на 3 мая 1945 года. На тот момент личный состав 1-й РНА насчитывал 494 человека: «462 мужчины (2 полка — из них 73 — офицера), 30 женщин и 2 детей».[56] Нужно отметить, что уход армии Смысловского в нейтральную страну не был актом примитивного бегства от страшной Красной Армии. Отступление 1-й РНА под командованием Бориса Алексеевича в Лихтенштейн, в первую очередь, являлось отчаянным актом спасти лучшие военные кадры военной школы разведчиков, которую на протяжении нескольких лет Смысловский создавал огромными усилиями.

«Александр Бутенко (он же Масловский Василий Иванович), капитан Вермахта, бывший преподаватель в Летценской контрразведывательной школе.

Александр фон Шуберт (клички «Шуберт» и «Александров», прозвище «Доктор») — бывший преподаватель в разведывательных школах Валга и Стренчи.

Алексей Хоментовский — бывший главный резидент Зондерштаба «Р» в резидентской области «С 1».

Анатолий Юркин (он же Леонид Васильевич Соболевский, он же Кравцов) — бывший резидент Зондерштаба «Р» в городе Дубно.

Антонина Челищева — бывшая сотрудница 2-го отдела Зондерштаба «Р».

Борис Золотун — бывший преподаватель стрелковой подготовки в разведшколах Валга, Стренчи, Мыза-Кумна, бывший начальник хозяйственной части в Вайгельсдорфе.

Борис Коверда (клички «Сергеев», «Василенко», «Сафонов»), знаменитый мститель, ликвидировавший убийцу Николая II — советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова. Бывший сотрудник осведомительного сектора 2-го отдела Зондерштаба «Р».

Василий Кукрицкий — бывший курьер украинского отдела Зондерштаба «Р».

Георгий Моисеев — бывший курьер резидентуры Зондерштаба «Р» в Киевском районе Киевской области.

Иван Смирнов — бывший начальник учебной части в разведывательных школах Валга и Сренчи.

Константин Подгорный — бывший штатный агент резидентуры Зондерштаба «Р» в городе Пинске.

Луциан Майборода — настоящее имя и фамилия Алексей Литвин, бывший изготовитель фиктивных документов Полтавской диверсионной школы.

Муса Юсупов (псевдоним «Низами»), лейтенант Вермахта, бывший следователь и вербовщик в абвергруппе-101.

Петр Холявка — бывший курьер Зондерштаба «Р» в резидентской области «С».

Рихард Бенц — бывший сотрудник 104-й команды абвера, отвечавший за переброску агентуры в 1941 — 1943 гг., один из руководителей «мельдекопфа» в Зихельберге, переправлявшего агентов Вайгельсдорфской разведшколы.

Даже этот небольшой перечень показывает, какие люди собрались под началом Смысловского. Чтобы вывести разведчиков и агентов такого уровня на Запад, требовалось прикрытие».[57]

К концу апреля 1945 года, ситуация в Европе для всех русских коллаборационистов была угрожающей. Армия Смысловского попала в окружение 6-го армейского корпуса США и частей 1-й французской армии на границе Германии и Австрии. Попасть в плен к американцам или французам для Смысловского и его людей означало бы неминуемую выдачу советским войскам. Чтобы избежать столкновения с этими войсками, Смысловский повторил подвиг знаменитого русского маршала Александра Суворова, перейдя опасный и узкий горный перевал в Альпах — «Чертов мост». Впоследствии, это подвиг Бориса Алексеевича и его подчиненных воспевала русская эмигрантская пресса за рубежом. «Момент неожиданности был решающим и поэтому для перехода был использован труднопроходимый горный путь. Части армии фактически вступили на те тропы, которые были путями славы Батюшки-Суворова в 1799 г.».[58]

30 апреля 1-я РНА вступила в австрийский город Фельдкирх, расположенный у самой границы Лихтенштейна. Здесь к Смысловскому и его армии присоединился глава дома Романовых великий князь Владимир Кириллович вместе со своей свитой.

В Фельдкирхе Смысловский приступил к разработке операции по переходу Швейцарской границы и вступлению в Лихтенштейн. Эту страну для эвакуации своих людей он выбрал не случайно. Во время Второй мировой войны это небольшое княжество в Западной Европе заняло нейтральную позицию относительно всех участников конфликта. Однако правительство данного государства имело, пускай и достаточно скромные, но все-таки дружественные контакты с нацистской Германией. Королевская семья княжества Лихтенштейн приобретала некое имущество, отобранное немецкими нацистами у зажиточных евреев в Австрии и Чехословакии. В период между 1933 — 1945 годами, Княжество передало в руки нацистского режима примерно 165 беженцев из Германии и Австрии.[59] Возможно, Борис Смысловский знал о некоторых дружественных отношениях между Германией и Лихтенштейном, поэтому он и выбрал эту страну для спасения. К тому же, переход границы этого княжества был заранее обговорен и подготовлен им совместно с немецкими военными.[60] Армия Смысловского сумела успешно перейти государственную границу Лихтенштейна. Вот как этот переход описывала русско-эмигрантская пресса: «В ночь со 2 на 3 мая 1945 г., при огромной снежной буре, колона штаба и части кадров едва начавшей формироваться русской армии в полном боевом порядке, сговорившись с германской пограничной стражей, в 23.00, перешла у Хинтершелленберга швейцарскую границу княжества Лихтенштейн. Вооруженные пехотинцы шли по обеим сторонам дороги, а посередине двигалась колонна, частью состоящая из машин и из конных повозок с традиционной русской упряжью».[61]

Совсем маленькое княжество Лихтенштейн в 1945 году имело собственное население 12 тысяч человек. Кроме того, незадолго до того, как Борис Алексеевич вместе со своей небольшой армией перешел нежданно границу этого государства, Лихтенштейн уже столкнулся с большим наплывом беженцев из соседних европейских стран. «Например, 2 мая пограничная охрана зафиксировала переход 2950 человек: 33 швейцарцев, 21 лихтенштейнца, 1667 французов, 279 поляков, 57 голландцев, 114 бельгийцев, 633 русских, 27 греков, 6 хорватов, 32 сербов, 1 румына, 60 итальянцев, 1 чехословака, 2 люксембуржцев, 9 канадцев, одного болгарина и одного черногорца».[62] Все эти люди в последние дни Второй мировой войны в Европе по разным причинам искали убежища в нейтральной стране. Большинство из этих людей были гражданскими, или заявлявшими себя таковыми. Но армия Бориса Смысловского была особым случаем. Для властей Лихтенштейна сам генерал и его люди являлись военнослужащими иностранных вооруженных сил, и, по всем правилам военного времени, подлежали интернированию: «…речь уже шла не просто о беженцах, а о воинском формировании, в отношении которого следовало проводить совсем другие политические меры — интернирование (чего и добивался Смысловский). Уже однажды прошедший через эту процедуру».[63]

Генерал-майор Вермахта Хольмстон-Смысловский

После долгих перипетий, Борис Алексеевич Смысловский вместе с 1-й Русской национальной армией, командующим которой он все еще являлся, оказался за границей нейтрального государства. Теперь судьба бывшего генерала немецких вооруженных сил и его подчиненных находилась полностью в руках властей княжества Лихтенштейн.

Судьба 1-РНА и ее командования решалась на переговорах правительства Лихтенштейна со Смысловским в пограничной таверне «У льва» («Wirhschaft zum Lüwen»). В этих переговорах участвовали со стороны Лихтенштейна глава правительства доктор Йозеф Хоооп, председатель правительства доктор Алоиз Вогт, а также начальник корпуса безопасности в стране Йозеф Брунхарт. По их итогам, власти этой страны согласились предоставить военнослужащим 1-й РНА убежище от советских властей в виде интернирования.

Прежде чем все интернированные военнослужащие были размещены в местах временного проживания, школах и гостиницах, они были вынуждены сдать все свое снаряжение и оружие. И такового, согласно историческим свидетельствам, у офицеров и рядовых армии Бориса Смысловского было немало: «… „слысловцы“ сдали 10 машин, в том числе несколько грузовых и бронетранспортер, 1 мотоцикл, 17 велосипедов, 6 лошадей с повозками, 235 винтовок разной модификации, 14 карабинов, 9 автоматов (немецкого и советского производства), 42 пулемета MG-42, 72 пистолетов и револьверов, 1 саблю, 8 противогазов, 6 касок, 23 ручные гранаты, знамя и боеприпасы различного калибра».[64] Заботу о новых «военнопленных» взял на себя лихтенштейский Красный крест. Спустя некоторое время, Хольмстон-Смысловский направил письмо Князю Францу Иосифу Второму с просьбой предоставить политическое убежище всем его людям.

Но власти этого государства тянули с ответом. Пребывание русских в немецкой форме, принимавших участие в еще не окончившейся войне на стороне нацистской Германии, создавало немалые проблемы для Лихтенштейна. Вскоре эти проблемы дали о себе знать в полной мере. «В конце июня 1945 г. князь Франц-Иосиф II поручил правительству скорее вывести русских из страны, так как в противном случае имелись опасения, что против граждан Лихтенштейна, находящихся в советской зоне оккупации, могут последовать репрессии. Подобный шаг был оправдан, поскольку государство уже стало подвергаться политическому давлению со стороны союзников».[65] Вскоре в Лихтенштейне появилась советская комиссия по репатриации. Позиция советских представителей была проста: «По словам Н. В. Новикова (участник группы по репатриации советских граждан. Прим. автора.), Советский Союз рассматривал военнопленных, которые были привлечены Германией к военной службе, как невиновных и обещал им предоставить „полную амнистию“. Те же, кто вызывал недоверие и не желал возвращаться, должны были быть репатриированы, в том числе и с помощью силы, если возникнет в том необходимость».[66]

Первая встреча «смысловцев» с советской репатриационной комиссией состоялась 16 августа 1945 года в городской ратуше столицы Лихтенштейна — Вадуца. На этой встрече генерал Смысловский сознательно отказался говорить с советскими представителями на русском языке. Обязанности переводчика при нем исполнял русский эмигрант барон Эдуард фон Фальц-Фейн. Советские представители начали вести среди репатриированных русских жесткую пропаганду. «Они убеждали их, что в СССР им будет предоставлена полная амнистия, никаких уголовных дел на них заводить не станут, в том числе и на тех, кто воевал против Советского Союза в Вермахте, исключая, однако, лиц, участвовавших в военных преступлениях».[67]

Пропаганда и лживые обещания советских посланников растрогала многих «смысловцев». Некоторые из людей, пересекших границу Лихтенштейна вместе с генералом Смысловским, пожелали скорее вернуться назад, на «родину». Всего о своем желании вернуться в СССР заявило 200 человек из числа репатриированных.[68] Как выяснилось позже, эти люди, поверив большевикам, совершили страшную ошибку. Всех репатриированных из Лихтенштейна солдат и офицеров Смысловского советские спецслужбы расстреляли на территории Венгрии в 1946 году.[69] Сам генерал, стараясь объяснить поведение своих бывших подчиненных, поверивших советским «благодетелям», вспоминал позже: «… причины этого разнообразны и непросты: многие подпали под едва ли не гипнотическое воздействие от появления тех, от кого еще недавно зависела их судьба, кто-то подумал, что „чему быть, того не миновать“ и решился ускорить ход событий, третьи поверили в амнистию, а четвертых погубила тоска и ностальгия по дому…»[70]

Что же касается самого Смысловского, то вскоре бывший генерал Вермахта покинул Лихтенштейн. Случилось это 1 октября 1947 года. На руках у Смысловского было несколько виз: В Аргентину, в Швейцарию, в Португалию и Испанию. Генерал мог выбрать одну из трех европейских стран, но выбор его пал на Аргентину. «… ситуация на континенте была неспокойная, и не желая еще раз испытывать судьбу, генерал решил отплыть на корабле в Латинскую Америку».[71]

В Аргентине Смысловский был радушно принят местным президентом Хуаном Перроном. Глава латиноамериканского государства желал использовать богатый разведывательный опыт Бориса Алексеевича в борьбе против оппозиции и политических экстремистов.[72] Здесь Смысловский занимал пост советника президента по антипартизанским операциям и борьбе с терроризмом, а также возглавил несколько удачных коммерческих предприятий. Занимался Борис Алексеевич и политической деятельностью. В сентябре 1948 года был организован «Союз русских бывших участников войны имени фельдмаршала А. В. Суворова, получивший вскоре название «Суворовский союз». Главной задачей данного союза, сами его участники называли объединение большинства эмигрантских военных союзов в единую организацию с целью последующего создания «Российской Национальной Освободительной Армии».[73]

Однако все столь громкие начинания участников Суворовского союза так и не вышли за рамки красивых манифестов и газетных статей. В послевоенные годы Смысловский занимался и литературной деятельностью. Известными его книгами стали: «Fir macishen Wtcen» (На заколдованных путях), «La cierra nazi-sovietica» (Нацистско-советская власть заканчивается), «Избранные статьи и речи». Что же касается шпионской деятельности Бориса Алексеевича Смысловского, к которой бывшие союзники СССР во Второй мировой войне проявляли интерес сразу же после окончания сего конфликта (Известно, что во время его пребывания в Лихтенштейне, Смысловского посещал будущий глава ЦРУ Аллен Даллес), то вскоре стало понятно, что устаревшие разведывательные навыки Бориса Алексеевича не нужны западным разведкам в начавшейся «холодной войне» против Советского Союза. «Ставка на прямой вооруженный конфликт с последующей оккупацией СССР была нивелирована. Необходимость в фигурах вроде Смысловского фактически отпала».[74]

Но в своих мемуарах Борис Смысловский все-таки надеялся на обратное. «В грядущей Третьей мировой войне нейтральных или „тепленьких“ не будет. Всем придется ясно сказать свое горячее или холодное историческое слово. Где, кто и за кого?»[75]

«Международный процесс объединения может быть результатом тотальной победы атомной технологии англосаксонцев над миром коммунистической идеологии или наоборот: последователи „евангелия“ Карла Маркса покорят к его подножию англосаксонские демократии с их сателлитами».[76]

«В политике, как и в стратегии, инициатива берется в свои руки. Советы сейчас взяли в „холодной“ войне инициативу в свои руки и до сих пор ее не выпускают. Они совершенно ясно и правильно рассматривают ее как вступление, вернее, как подготовку к будущим военным действиям. Советы навязали свою волю дипломатии западных демократий, которые все время работаю в психологической атмосфере полного мира, не желая понять, что мира уже давно нет, и что противником ведется наступательно-подготовительная политическая, экономическая, временами огневая война вместе с планомерной подрывной работой всех „пятых“ и „шестых“ колонн по всем правилам военного искусства. Политика Советов… ясно отдает себе отчет в том, что можно выиграть огненную войну и проиграть дипломатический мир, а потому, выиграв Вторую мировую на полях Германии, а последующий мир в Тегеране, Ялте и Потсдаме, они хотят сочетанием всех выше указанных способов и действий приготовить для себя военно-политические базы для выигрыша Третьей мировой войны».[77]

Борис Смысловский не дожил до краха СССР и большевистской системы всего несколько лет. Он умер 5 сентября 1988 года в столице Лихтенштейна — Вадуце. На момент смерти бывшему генералу Вермахта было 90 лет.

Его участие во Второй мировой войне на стороне немецких вооруженных сил многие современные российские и зарубежные ученые оцениваю достаточно высоко. О том, что Хольмстон-Смысловский сыграл важную роль в антипартизанской борьбе немецких спецслужб во время войны Германии против СССР, писали авторы биографии этого генерала, российские ученые-историки И. В. Грибков, Д. А. Жуков, И. И. Ковтун. С. И. Дробязко писал, что Смысловский создал хороший разведывательный аппарат, который потом успешно использовался спецслужбами Западной Германии.[78] Французский исследователь А. Герэн в свое время давал крайне негативную, выгодную исключительно советской пропаганде, оценку всего русского коллаборационистского движения во время войны, включая, конечно, и вооруженное формирование Бориса Смысловского: «Пираты, бандиты? А фактически подручные фашистов. Они слепо повиновались гитлеровцам…».[79]

Высоко оценивал боеспособность военного формирования генерала Смысловского немецкий историк Йоахим Хоффманн.[80] Иностранным формирования Третьего Рейха на территории России посвящали свои исследования и англоязычные авторы.[81]

Советская контрразведка достойно оценивала работу противника — агентов из школы разведчиков Б. А. Хольмстон-Смысловского. Схема приведена из книги И. Грибкова и Д. Жукова «Особый штаб «Россия»

Военная карьера Бориса Смысловского во время Второй мировой войны была неразрывно связана с Вермахтом. Именно здесь он приложил максимум усилий в борьбе против СССР и большевистского режима. В отличие от некоторых других русских коллаборационистов, о которых речь пойдет ниже, Смысловский до конца исполнял свой долг перед страной, на службе которой он находился. Его делом было содействие немецкой армии в ее борьбе против СССР. Как генерал Вермахта, как руководитель качественной и продуктивной разведывательной системы, Смысловский занимает достойное место среди военнослужащих Германии во время Второй мировой войны. Стоит отметить, что памятник Борису Алексеевичу Смысловскому и его 1-й Русской национальной армии до сих пор находится в селении Хинтершелленберг, расположенном на границе Австрии и Лихтенштейна. На том самом месте, где в мае 1945 года русская армия под руководством Смысловского перешла границу княжества Лихтенштейн, спасаясь от смертельного советского плена.

Но одной лишь фигурой Б. А. Смысловского участие бывших военных аристократов царской России на стороне Германии во Второй мировой войне далеко не ограничивается. Более трагическая судьба, нежели у генерала Вермахта Бориса Алексеевича Смысловского, была у бывшего офицера Русской императорской армии Петра Николаевича Краснова (1869—1947), который также выступил на стороне немецких вооруженных сил против большевистского правительства в России во Время второй мировой войны. Биография Краснова не менее большая и интересная, чем у его коллеги Смысловского. Петр Николаевич был не только военным, казачьим атаманом, политиком, но и весьма талантливым писателем. «Его жизненный путь настолько насыщен событиями, настолько богат в части творческого наследства, что хватило бы на три такие книги. Его литературный талант писателя, научно-исторические труды и путешествия по странам Востока — одна книга. Участие в русско-японской и в первой мировой войне, слава полководца и создателя казачьего Донского государства, летопись антибольшевистского сопротивления на юге России в годы гражданской войны под его началом — тема второй. И, наконец, Краснов, — активный и последовательный участник белоэмигрантского движения, сотрудничавший с фашисткой Германией ради борьбы с ненавистной ему советской властью — герой третьей книги».[82] Как мы сможем убедиться, у Краснова как у русского офицера были свои, веские причины вступить в борьбу против СССР на стороне Германии в ходе Второй мировой войны. Но обо всем по порядку.

Петр Николаевич Краснов родился в Санкт-Петербурге в семье талантливого поэта и литератора, а также военного — Николая Ивановича Краснова: «… военный писатель, один из основоположников русской статистики, генерал-лейтенант генерального штаба, участник обороны Севастополя 1854—1855 годов, польской кампании 1863 года. Уже после рождения Петра, под знаменами генерала Скобелева он освобождал Болгарию».[83] Братья Петра Краснова пошли по разным жизненным и профессиональным путям. Старший сын Николая Ивановича — Платон окончил первую петербургскую классическую гимназию и физико-математический факультет университета в Санкт-Петербурге. Другой брат Петра Краснова — Андрей стал основателем школы русского туризма и Батумского ботанического сада. Брат Иван — инженер-путеец, преподаватель высшей математики.[84] Кроме того, уже взрослый Петр Николаевич Краснов упоминал о существовании своей родной сестры, следы которой историкам-исследователям биографии великого русского военного найти не удалось. Как мы видим, из всех своих братьев, только Петр Николаевич выбрал для себя военную карьеру. В возрасте 18-ти лет, закончив Александровский кадетский корпус в Санкт-Петербурге, он поступает в Павловское военное училище. Выбор именно этого военного училища молодым Петром Красновы был обусловлен его сильным желанием попасть в самые престижные войска Российской империи: «Павловцы по престижности в иерархии военных училищ Петербурга стояли на первом месте… „Павлонам“ легче всего было получить вакансию в столичные гвардейские полки. А фельдфебелю выпускного юнкерского курса Петру Краснову нужна была только гвардия!».[85]

В 1889 году, закончив свое обучение, Петр Краснов, было ему тогда двадцать лет, в чине хорунжего принят на службу в элитный полк Всевеликого Войска Донского. Данный полк был включен в состав 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии. «В нее, помимо трех казачьих полков, входили полки, составляющие „цвет“ русской императорской кавалерии: кавалергардский, кирасирский и лейб-гвардии Конный полк».[86] Петр Краснов полностью отдался службе, он также активно занимался верховой ездой, и даже участвовал в конных состязаниях. В это время, молодой офицер Краснов также стал уделять время литературной деятельности. В газете «Русский инвалид» (Никакого отношения это издание к людям с ограниченными способностями не имело. Оно являлось печатным органом Военного министерства Российской империи) в номере от 17 января 1891 года, появилось небольшое сочинение Петра Краснова.

В следующем, 1982 году, Краснов был отчислен из Николаевской Академии Генерального штаба из-за провала одного из экзаменов. Однако для него это не стало большой трагедией, так как он смог после этого полностью отдаться своему любимому хобби — писательству. «В 1896 году в Санкт-Петербурге увидел свет первый исторический труд Краснова — «Атаман Платов». В том же году была издана в 219 страниц карманного формата книжка — «Донцы. Рассказы из казачьей жизни». Сборник рассказов чисто чеховского вида, названия рассказов бытовые, почти не военные: «Денщик», «Не люба…«».[87]

Литературную деятельность Краснова в конце XIX века прервала краткая командировка в Абиссинию (Так когда-то называли нынешнюю африканскую страну — Эфиопию.) Здесь русские эксперты инструктировали и обучали гвардейцев местного императора Менелика II. Об этом своем первом военном опыте Петр Краснов оставил потомкам очень красноречивую книгу: «Казаки в Абиссинии». Вот какие подробности о службе русских солдат и офицеров в этой далекой от России стране сообщал Петр Краснов на страницах своего сочинения: «А между тем абиссинцы не так уж страшны… Их нужно давить волей и духом, они бегут цепями, их надо атаковать сомкнутыми ротами, эскадронами, рвать эти цепи, хватать резервы, идти туда, где отчаянно визжать солдатские жены… Они идут 70—80 верст в день, идите 100, 120 и они удивятся и сдадут.

Кого уважают они теперь из европейцев. Одних русских, потому что одни русские оказались сильнее их волей и духом. Русские врачи ковыряли своими белыми руками в вонючих гнойных ранах абиссинских солдат, до которых абиссинец, считая это «кефу» (скверным), не прикоснулся бы ни за что. Гнойные раны заживали и солдат возвращался в строй. Русский кавалерист поручик Б-ч метался по Абиссинии, производя разведки с быстротой и энергией, превосходящей абиссинские, и вот его прозвали «огонь человек», «телеграф человек» и начали уважать.

«Уважать белого воина» — это очень, очень много для абиссинца».[88]

К этой своей книге Петр Краснов приложил своеобразное руководство по общению с африканскими аборигенами. В нем были и такие строки: «Помни, что ты белый, человек высшей расы, и не теряй своего достоинства рукоприкладством и суетой. Олимпийское спокойствие внушит к тебе уважение».[89]

После возращения из столь увлекательного приключения на другой континент, Петр Краснов уже не мог мирно проживать в своей уютной петербургской квартире. Его манили новые приключения и испытания. В самом начале двадцатого века Краснов посетил турецко-персидскую границу, Китай, Индию, Японию и Маньчжурию. После завершения всех этих длительных поездок по далеким странам, Краснов вернулся на родину, где был удостоен должности полкового адъютанта гвардейского Атаманского полка. В таком звании он и встретил начало Русско-Японской войны 1904—1905 гг.

Петр Николаевич Краснов, как и многие другие русские военные аристократы его времени, с пренебрежением относился к своему азиатскому противнику — японцам. В их представлении, война Российской империи против этой небольшой островной империи будет недолгой, и, обязательно, окончится победой русских. В газете «Русский инвалид» после начала конфликта между Японией и Российской империей стали появляться статьи Петра Николаевича Краснова под общим названием — «На войне». В этих письмах Краснов нередко выражал свое собственное отношение к японцам: «Весьма вероятно, что японцы грубо и жестоко обращаются с ранеными и с пленными, но это происходит оттого, что они не умеют обращаться хорошо… Никогда не надо забывать, что это дикари, лишенные главного достоинства дикаря — мягкости души».[90]

Однако совсем вскоре обнаружилось, что японцы не только превосходно владеют оружием, но и прекрасно умеют воевать. Это обстоятельство несколько шокировало российскую военную элиту. Ярким примером тому стало Мукденское сражение в феврале — марте 1905-го года. «В Мукденском сражении русские потеряли убитыми 10 генералов, 2100 офицеров, более 58 тысяч нижних чинов. Без вести пропали два генерала, 310 офицеров. Еще 27 тысяч русских воинов попали в плен. Таких потерь русская армия не несла со времен скобелевских походов».[91] Очень поздно, но к русским военным все-таки пришло отрезвление, и они поняли, что имеют дело не с азиатскими дикарями, а с вполне цивилизованной и хорошо организованной армией противника.

Сам Петр Краснов участвовал в этой войне лишь в качестве фронтового журналиста. На фронте он исполнял обязанности собственного корреспондента военной газеты «Русский инвалид». Однако статус журналиста не помешал Краснову испытать на себе все «прелести» настоящей войны. «… военкор так же лазит по окопам в грязи, в холоде, в сырости. Так же не досыпает и грызет те же сухари. Его также не пощадит осколок или пуля, как любого из воинов. Вот только строевой офицер получает ордена, чины, должности, льготы при поступлении в академию. Ранят его, глядишь, — вместе с рукой на перевязи, на груди уже белеет крестик Святого Георгия… А убьют военного корреспондента — никто и не заметит. Его кровь, его жизнь стоят не больше газетной статьи, которая живет, как известно, лишь один день».[92] Однако за свою журналистскую деятельность Краснов все же был удостоен рядом престижных российских военных наград. Он получил орден Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и с бантом, а также мечи к уже имевшемуся у него ордену Святого Станислава.

После поражения России в войне против Японии, Петр Краснов несколько изменил свое предвзятое отношение к японцам. Вскоре после окончания Цусимского сражения 28 мая 1905 года, в ходе которой российская 2-я эскадра Тихоокеанского флота России была полностью потоплена, Краснов писал в газете «Русский инвалид»: «Войны ведутся не армиями и полководцами, а народом!»[93]. Тем самым молодой офицер признал высокую боеспособность и цивилизованность людей, которых он еще совсем недавно называл «дикарями».

После войны, Петр Краснов вернулся в Санкт-Петербург в звании подъесаула. В это время Краснов становится свидетелем начавшейся Русской революции 1905—1907 гг. Как потомственный военный аристократ, Петр Краснов воспринял все масштабные и кровавые события тех лет, как банальный бунт толпы. Для него эти революционные события, происходившие в Санкт-Петербурге и Москве, стали лишь обычными уличными беспорядками, которые, по мнению Петра Николаевича, нужно было как можно скорее подавить. «Клинки донских казаков нанесли мало вреда японцам. Зато вволю поплясали казачьи ногайки по спинам соотечественников — бастующих рабочих и бунтующих крестьян. Для Краснова события, получившие название „первая русская революция“, стали всего лишь отменным театральным представлением в Москве».[94]

Ордена Петра Краснова за участие в Русско-японской войне.

После событий Русско-японской войны, Петр Краснов решает временно сократить свои литературные труды, и заняться своей физической подготовкой и военной службой. В 1907 году он поступает в Офицерскую кавалерийскую школу. После ее окончания остается работать в ней же инструктором. Своим прилежным трудом и разнообразными служебными навыками, Петр Краснов заслужил хвалебные отзывы от своего руководства: «Много раз бывал за границей. Знает иностранные языки… Работоспособность и энергия его, разумная инициатива строевой деятельности исключительные, поэтому всякое поручение исполняется этим штаб-офицером превосходно и с ярким оттенком высокого воинского духа. Прекрасный семьянин, чужд кутежей, азарта и искания популярности. Рассудительный, тактичный, настойчивый с сильной волей и характером, он пользуется авторитетом у сослуживцев и подчиненных. Бережливый к казенному интересу, одарен организаторскими способностями. Выдающийся штаб-офицер этот достоин возможно скорейшего выдвижения по службе и назначения командиром казачьего полка без очереди»[95].

Вскоре начальник Петра Краснова, заместитель начальника школы, князь Багратион, вверяет ему в командование целый казачий полк. За новым назначением Краснов должен был отправиться в туркестанский город Джаркент (Ныне расположен в Казахстане). Именно здесь дислоцировался 1-й Сибирский казачий полк, которым Краснову довелось командовать с 1911 по 1913 годы.[96] Во время командования этим полком Краснов совершил военную экспедицию в Китай с целью охраны там зданий русского банка и русского посольства. Однако за это время, ни в каких значимых военных действиях ему поучаствовать не удалось.[97] В 1913 году несколько месяцев Краснов также успел поруководить 10-м Донским казачьим полком. В это время, ввиду большого количества свободного времени, он успел написать несколько значимых литературных трудов: биография А. В. Суворова, пособие по истории «Картины былого Тихого Дона», романы «В житейском море», «Погром», «Волшебная песня».

Командиром 10-го Донского казачьего полка Петр Краснов и встретил начало Первой мировой войны. Эту войну, начавшуюся в августе 1914 года, русское общество встретило с большим воодушевлением. Большие надежды на скорую победу в ней питало и правительство Российской империи. Русская пресса тех дней писала:

«Выступив защитницею Сербии и связав свою судьбу с судьбою славянства, Россия пошла навстречу германским планам и смело приняла брошенный ей вызов на смертный бой. Манифест Русского Царя, Его призыв русского народа на защиту родины, его обещание не слагать оружие до тех пор, пока хоть один неприятельский солдат останется на Русской Земле, — вызвали во всей стране высокий подъем патриотического энтузиазма. Ясная и родная каждому русскому гражданину идея войны — защита России и славянства — сразу сделала ее необычайно популярной во всех общественных кругах. Горячо отозвавшиеся на Монарший призыв к национальной самозащите, запасные идут в армию с бодрыми песнями и радостными криками „Ура!“».[98]

Для Петра Николаевича Краснова начавшееся мировая война была отличной возможностью наконец-то принять участие в настоящих боях и продемонстрировать свою храбрость. Уже в первые дни войны он отличился в боях как превосходный солдат и офицер. 4 августа 1914 года казаки под командованием Краснова отличились в бою с венгерскими гусарами у железнодорожной станции Любеч на территории Украины. «Подпустив гусар на 900 шагов, казаки ударили густыми винтовочными залпами, рассекли пулеметными очередями… Через несколько минут колонны противника растаяли, скошенные фронтальным и фланговым огнем. Лишь на правом фланге два эскадрона гусар сомкнулись со встречной казачьей лавой. И тут бой был короток: венгры потеряли только убитыми более 500 кавалеристов, в том числе обоих командиров эскадронов — Кеменя и Микеша. Общие потери казаков — 60 станичников».[99] За победу в этом бою Краснов был удостоен Георгиевского золотого оружия. Далее Краснов делает успешную военную карьеру на фронте. Уже осенью 1914 года он получает чин генерал-майора.

Русская общественность с восторгом встречала начало Первой мировой войны, ожидая больших успехов, всемирной славы для России и легких побед над врагом. Фото из российского журнала «Нива». 1 августа 1914 года. Толпа столпилась на Дворцовой площади Санкт-Петербурга, восторженно приветствуя императора Николая II.

Февральскую революцию в России Петр Краснов встретил командующим 2-й казачьей сводной дивизией. Краснов, оставаясь представителем консервативной русской военной аристократии, без энтузиазма встретил это событие. В своих воспоминаниях он позже писал по поводу Временного правительства в России после буржуазно-демократической революции в начале 1917 года: «…Я не был поклонником Керенского… и я иду к нему… Не к Керенскому иду, иду к Родине, к Великой России, от которой отречься не могу… Родина его избрала, она пошла за ним; она не сумела найти вождя способнее, пойду помогать ему, если он за Россию…».[100]

Отношения с новой революционной армией и властью у Петра Николаевича не складывались. «4 мая 1917 года на железнодорожной станции Видибор генерал Краснов попытался восстановить дисциплину среди расположившегося рядом армейского пехотного полка. Его, на глазах казаков 16-го и 17-го донских полков, арестовала толпа пехотинцев и повела в полковой комитет. Там боевого военачальника обвинили в контрреволюции, причем обвинителем выступал казак 17-го полка Воронков, и постановили: под солдатским конвоем отправить в Минск для предания суду революционного трибунала… в Минске его конвоиры растерялись, что дало ему возможность связаться с военным комендантом вокзала, а тот уже позвонил в штаб командующего Западным фронтом генерала Гурко. По личному распоряжению последнего Краснова освободили. Но после этого случая, когда донские казаки равнодушно смотрели на арест своего командира, Краснов стал своих станичников опасаться больше, чем немцев».[101]

Краснов с ужасом наблюдал за разложением русской армии. Казачьи части изначально, после победы Февральской революции и издания Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов 14 марта «Приказа №1», фактически лишавшего русских офицеров власти над подчиненными им солдатами, не сильно прониклись духом анархии и вседозволенности. Однако вскоре и казаки, уставшие от продолжительной войны и тягот фронтового быта, начали пренебрегать своей военной службой. «Сначала начались митинги с вынесением самых диких резолюций, с немедленным претворением их в жизнь, потом казаки нарядились в красные банты и ленты и перестали выполнять приказы офицеров, заниматься боевой подготовкой. В итоге станичники предали самое святое дело для каждого кубанца. Они перестали чистить и регулярно кормить своих боевых коней, выращенных в родных станицах, на которых покинули отчий дом, на которых воевали три года».[102]

В такой ситуации Петру Краснову пришлось признать, наверное, один из самых страшных фактов в своей жизни: «Смерть казалась желанной… ведь рухнуло все, чему я молился, во что верил, что любил в течение пятидесяти лет — погибла армия!».[103]

В ходе Корниловского путча в августе-сентябре 1917 года генерал Краснов был арестован в Пскове. Туда он прибыл для того, чтобы возглавить по приказу генерала Лавра Георгиевича Корнилова 3-й конный корпус. Этот корпус Краснов, по договоренности с Корниловым, должен был использовать для занятия Петрограда.[104] Однако выполнить возложенную на него миссию Краснов так и не смог. На два дня он был заточен в городской тюрьме. К тому времени Корниловский путч был подавлен.

После столь короткого тюремного заключения, Краснов возненавидел Временное правительство в революционной России еще больше. «Освобождение принесло новое открытие — в России теперь республика! Керенский, который теперь стал и Верховным Главнокомандующим (не служив в армии и дня), взял и объявил, что с 1 сентября в России вводится республиканский строй. То, что никто всерьез и громко не возмутился таким самоуправством, не указал, что подобное решение может принять только Учредительное Собрание, выборы которого никто не отменял — доказывало только то, что всем уже было наплевать на Керенского, и на Учредительное Собрание, и на форму государственного устройства. Объяви Керенский себя хоть султаном, а страну „Великим Каганатом“ — никто бы не чихнул».[105]

После освобождения из тюрьмы, Краснов все же получил в командование 3-й конный корпус. До сентября 1917 года кавалерийский корпус Краснова продолжал оставаться в Пскове. Однако политическая обстановка в революционной России в то время начала снова стремительно меняться. Председатель Временного Правительства России и верховный главнокомандующий Александр Керенский начал опасаться военного мятежа в столице со стороны левых сил, а, именно, большевиков. Чтобы обезопасить себя, а также и без того хрупкий республиканский строй, установившийся в то время в России, Керенский приказал генералу Краснову и его казачьему корпусу занять оборонительные позиции возле Петрограда (Санкт-Петербурга революционных лет). Однако Керенский не просто позвал Краснова на помощь, но сделал это под предлогом защиты столицы России от наступающей немецкой армии. «3 сентября 1917 года Военный министр Временного Правительства генерал Верховский срочно вызвал его в Петроград и огорошил сообщением. Немцы готовят наступление на столицу „республики“, а посему требуется срочно сосредоточить части конного корпуса в районе Павловск — Редкое-Кузьмино — Пулково — Гатчина — Ораниенбаум — Старый Петергоф».[106] Таким образом, глава республиканского правительства России вверял безопасность столицы государства в руки тому самому генералу, который совсем недавно принимал участие в заговоре против этого самого правительства. Генерал Краснов позже сам упоминал об этом интересном факте в своих воспоминаниях: «почуял [Александр Керенский, При. автора] более сильную опасность с лева — со стороны большевиков… Как странно это было, но за первою помощью Керенский обратился к тому самому… корпусу, который шел арестовать его».[107]

Петр Николаевич выполнил распоряжение главы Временного Правительства, расположив свой конный корпус возле Петрограда. Предлогом для столь сложного приказа со стороны правительства было то, что Керенский и его министры опасались не только мятежа со стороны левых сил, но также и со стороны консервативных военных. Возможно, у Краснова и были мысли о насильственном свержении демократического правительства в Петрограде с помощью своих казаков и столичных юнкеров, однако этот генерал оставался преданным своему военному долгу перед воюющей страной, нежели сиюминутным политическим выгодам. «Поднять корпус по тревоге и двинуть на Петроград! К вечеру, с помощью юнкеров военных училищ, он будет хозяином положения в столице…

Ну, а потом что? Получается, что он, постоянно убеждая казаков исполнять распоряжения Военного министерства Временного правительства, сам поднял их на мятеж? Это во-первых. А во-вторых, Краснов, окончив «политическую начальную школу» в камере псковской тюрьмы, понял, что армия — это лишь инструмент политики, но не цель… Нет, роль Лжедмитрия не для него. Воинский долг и присяга превыше всего!».[108] Правительство в Петрограде довольно быстро осознало всю ту опасность, которую представляло воинство Петра Краснова, стоявшее у ворот столицы России. Поэтому тамошние политики приняли разумное, по их мнению, решение: рассредоточить корпус Краснова между городами Ревель (Таллин) и Псковом. Данное решение вывело Петра Николаевича из себя. Его мысли в тот момент неплохо воспроизвел биограф великого генерала: «Штабные теоретики! Привыкли двигать корпуса и дивизии на картах, как фишки в детской настольной игре! Что вам люди?! Легко представить, что, как только части корпуса рассыплются порознь, рассеются на территории северо-запада, они мгновенно потеряют свою боевую силу. Он с такой беспощадностью гнал всех революционных агитаторов из расположения корпуса, с таким трудом восстановил и поддерживал дисциплину! Пока корпус «сжат» в один ударный «кулак» — он непреступен для революционной пропаганды, как свернувшийся еж для атакующей гадюки. А «разожмешь» его — полки и эскадроны станут легкой добычей демагогов Совета «рачьих и собачьих» (пардон!) рабочих и солдатских депутатов».[109] Приказ рассредоточить корпус, расположенный близ Петрограда Краснов получил 3 октября, а 15-го октября непосредственно при нем оставалось всего несколько полков: «… Приморский и Драгунский кавалерийские полки, 1-й Амурский, 9-й и 10-й Донские казачьи полки и три конные казачьи четырехорудийные батареи».[110] С этими соединениями Краснов отбыл в город Остров под Псковом, ожидать дальнейшего развития событий в столице и в стране. Там же его и настигла новость о свершившемся в Петрограде вооруженном восстании под руководством большевиков. Для генерала это событие не стало таким уж неожиданным фактом. Он ожидал чего-то подобного от бандитов-большевиков уже давно. Ранее, «Стремясь противодействовать подготовке большевиков к вооруженному выступлению, П. Н. Краснов через командующего войсками Петроградского военного округа подал председателю Временного правительства А. Ф. Керенскому рапорт с предложением создать сильную конную группировку из надежных, не затронутых революционной пропагандой казачьих и кавалерийских частей, с бронеавтомобилями и сильной артиллерией».[111] Однако демократическое правительство Керенского в свое время шутливо проигнорировало предостережение Петра Николаевича: «Указанный рапорт П. Н. Краснова был передан А. Ф. Керенскому, а от него… к лидерам большевиков и в газеты!».[112] Вероятно, русские демократы начала XX века совершенно забыли про тот факт, что демократический политический строй, как и любой другой, нуждается в сильной военной и полицейской защите от посягательств на него со стороны всевозможных радикалов.

Петр Николаевич Краснов стал первым русским офицером, который в те страшные ноябрьские дни 1917 года выступил против большевистской хунты в Петрограде. 9 ноября 1917 года он, по приказу действующего главы правительства России А. Ф. Керенского, направил на столицу свои кавалерийские казачьи части, чтобы восстановить в стране законный государственный строй. 9 ноября казаки Краснова захватывают Гатчину, а 10 ноября, на следующий день, берут Царское Село. При этом в подчинении генерала при штурме ближайших подступов к столице было менее 700 человек.[113] Однако успешное наступление корпуса генерала Краснова на Петроград было остановлено «красными» возле Пулковских высот. Причиной тому было отсутствие подкреплений и недостаточное количество вооружения у казаков. Да и сами, пока еще остававшиеся верными присяге, казаки воевали с большой неохотой. «Наступательный дух упал окончательно. Глядя на казаков, угрюмо бинтовавших раны и молчаливо оправляющих своих коней, Краснов понял: ни о каком наступлении больше не может быть и речи».[114] После поражения при Пулковских высотах, Краснов и его казаки были вынуждены оставить Царское Село и отступить к Гатчине. Здесь, в гатчинском дворце, генерал был вынужден запросить перемирия у своих врагов. Ожидая своей дальнейшей участи, он взял под свою охрану Александра Керенского, выдачи которого активно добивались большевики. Вскоре в Гатчине появились и агитаторы от большевиков, которые стали брататься с казаками и уговаривать их выдать Керенского и своих генералов. Для генерала Краснова этот период стал одним из самых неприятных воспоминаний в его жизни. «Что-то гнусное творилось кругом. Пахло гадким предательством. Большевистская зараза только тронула казаков, как уже были утеряны ими все понятия права и чести».[115]

Александру Федоровичу Керенскому, последнему правителю демократической революционной России, генерал Краснов помог покинуть гатчинский дворец и уйти из города. Оставаться здесь для бывшего главы Временного Правительства было небезопасно. Его в любой момент могли захватить большевистские посланцы, или выдать большевикам сами казаки, вышедшие из-под контроля генерала Краснова. Сам генерал был взят в плен «красными», прибывшими из Петрограда в Гатчину, 15 ноября 1917 года. Его арест происходил без лишних эмоций и почти тайно, так как представители большевиков опасались ярости казаков, когда те узнают о том, что их командующий арестован: «Спор о моем аресте был исчерпан, но множество вопросов было еще не решено и ко мне в комнату пришел Дыбенко и подпоручик одного из гвардейских полков Тарасов-Родионов, человек лет тридцати с университетским значком.

— Генерал, — сказал Тарасов, мы просим вас завтра поехать со мной в Смольный для переговоров. Надо решить, что делать с казаками.

— Это скрытый арест? — спросил я [Краснов. При. автор.].

— Даю вам честное слово, что нет, — сказал Тарасов.

— Я ручаюсь вам, генерал, — сказал Дыбенко, что вас никто не тронет. В 10 часов вы будете в Смольном, а в 11 мы вернем вас обратно».[116]

Почему генерала Петра Краснова в штабе большевиков в Петрограде не расстреляли, а отпустили под домашний арест, для многих историков остается тайной. Есть даже довольно запутанные версии по поводу этого чудесного спасения. Например, исследователь Александр Смирнов считает, что генерала Краснова большевики обманным путем заставили спасти от расправы Керенского, который состоял с ними в сговоре с целью развала российской государственности, а затем, в благодарность за выполненную работу, отпустили генерала из своей ставки живым: «Разгадка может быть проста. Краснов, фактически, не ведая того сам, выполнил тайную часть плана спасения Керенского, что было задачей новых хозяев Смольного. Минимум сутки тот был во власти генерала, а он не допустил над ним расправы ни казачьей, ни матросской. За что и был также помилован и препровожден под нежный домашний арест — на квартиру, что находилась в доме №23 по Офицерской улице, угол Спасского переулка».[117]

Однако эта версия выглядит слишком громоздко и запутанно. Гораздо более простое и понятное объяснение своему «освобождению» дал сам генерал Краснов. По словам генерала, большевики во время его присутствия в Смольном были не уверены в своих силах, опасались ярости казаков и их оружия, потому они и решили отпустить своего недавнего противника с миром.

« — Скажите, ваше превосходительство, — обратился ко мне Крыленко, — вы не имеете сведений о Каледине? Правда, он под Москвой?

А вот оно что! — подумал я. — Вы еще не сильны. Мы еще не побеждены. Поборемся.

— Не знаю, — сказал я с многозначительным видом. — Каледин мой большой друг… Но я не думаю, чтобы у него были причины спешить сюда. Особенно, если вы не тронете и хорошо обойдетесь с казаками.

Я знал, что на Дону Каледин едва держался и по личному опыту знал, что поднять казаков невозможно.

— Имейте в виду, прапорщик, — сказал я, — что вы обещали меня отпустить через час, а держите целые сутки. Это может возмутить казаков.

— Отпустить вас мы не можем, — как бы про себя, сказал Крыленко, — но и держать вас здесь негде. У вас здесь есть кто-либо, у кого вы могли бы поселиться, пока выяснится ваше дело.

— У меня здесь есть квартира на Офицерской улице, — сказал я.

— Хорошо. Мы вас отправим на вашу квартиру, но раньше я поговорю с вашим начальником штаба».[118]

Таким образом, Петр Николаевич был отпущен на свою квартиру под домашний арест. Большевики в 1917 году не смогли, не решились, расправиться с ним. Но свою трусость и нерешительность тогда большевики несколько позже превратили в акт милосердия, публично заявив, что генерал Краснов был отпущен из Смольного под «честное слово» — больше никогда против них не воевать. «… Ленин лично руководил разгромом антисоветского мятежа. Его непреклонная твердость и спокойная уверенность в победе вдохновляли и сплачивали массы. Враг был разбит. Краснов был взят в плен и дал „честное слово“, что прекратит борьбу против Советской власти. Под это „честное слово“ он был отпущен…».[119]

Домашний арест Петра Краснова, как уже упоминалось выше, был довольно мягок. Вместе с Красновым в его квартире на Офицерской улице (ныне Улица Декабристов в Санкт-Петербурге) жили его ближайшие военные компаньоны: начальник штаба его казачьего корпуса, полковник Александр Прокофьевич Попов и есаул Коршунов. Вскоре в квартиру прибыла и жена генерала — Лидия Федоровна. Несмотря на сносные условия содержания под арестом в своей квартире, Краснов все же, и не безосновательно, опасался за свою жизнь, и за судьбу тех людей, которые остались у него в подчинении.

Дом №23 по Офицерской улице (ныне улица Декабристов), где в 1917 году располагалась квартира Петра Николаевича Краснова. Именно в этом доме находилась «тюрьма» генерала, она же его квартира

Несмотря на установленный «мир» с большевиками, Краснов не доверял «красным» вождям. Он знал, что рано или поздно они придут убить его. Именно это и попытались сделать большевистские правители в Петрограде. 20 ноября в квартиру Краснова прибыли «красные» моряки, которые люто ненавидели всех «царских» генералов. Этим людям было доверено охранять генерала Краснова, но вместо этого моряки намеревались попросту разделаться с ним. Однако генерал был заранее предупрежден о готовящемся убийстве, и поэтому успел покинуть свое жилище, а также и Петроград, до прихода карателей:

«В дверь робко постучали. Вошел рослый унтер Гвардейского флотского экипажа, начальник караула несшего охрану квартиры арестантов. Революция революцией, а в струнку тянется старый служака перед начальством, ладонь у виска.

— Виноват, Ваше Превосходительство! Но только счас нарочный из Смольного прибыл. Сменяют нас на матросов 18-го флотского экипажа.

— И что с того? — спокойно спросил Коршунов.

— А то, что дюже злы морячки из восемнадцатого на генерала. Говорят, либо стрельнем ночью, либо заколем.

— Что ж, значит, ночью уйду, — согласился Петр Николаевич».[120]

Из объятого пламенем красного террора Петрограда генерал Краснов вместе со своей супругой и адъютантами выехал в Новгород. Там автомобиль, в котором следовал бывший царский генерал со своей свитой, был заправлен топливом и направился дальше. Конечной целью Краснова был город Великие Луки. Здесь расположились полки 10-го Донского полка. Именно под защиту своих любимых казаков и рассчитывал попасть Петр Николаевич.

Однако его ждал очередной страшный удар от горькой судьбы. Казаки встретили своего бывшего военачальника весьма холодно, а также отказались взять генерала и сопровождавших его людей под свою охрану, мотивируя свой отказ опасениями за свои собственные жизни. Для Краснова это стало очень сильной обидой, оставившей в нем душевную рану на всю жизнь. «Казаки этого полка были мною воспитаны, они со мною вместе были в боях, мы жили тесною, дружескую жизнью. Кому-то из моих адъютантов пришло в голову, что самое безопасное будет, если я поеду с ними на Дон и он пошел в полк переговорить об этом.

Казаки отказались взять меня, потому что это было для них опасно.

Не то огорчило меня, что они не взяли меня. Я бы все равно не поехал, потому что долг мой перед корпусом не был выполнен, мне надо было его собрать и отправить к Каледину, а огорчил мотив отказа — трусость.

Яд большевизма вошел в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным, чего же я мог ждать от остальных?».[121]

В Великих Луках Петр Краснов пробыл до конца января 1918 года. Здесь он занимался переброской полков его казачьего корпуса на Дон, под руководство Войскового Атамана Каледина. Но казаки, подчиненные Краснову, стремились попасть на Дон не ради создания там новой, вместо полностью уничтоженной Императорской армии, вооруженной силы для борьбы с нелегальным большевистским режимом. Они просто ехали домой. Воевать никто больше не хотел. Россия полностью потеряла свои вооруженные силы, а заодно и свою государственность. Это прекрасно понимал Петр Краснов. «Все неудержимо хлынуло на Дон. Не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивая свободу Дона, а домой в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать не чувствуя и не понимая страшного позора нации.

…Это было тоже дезертирство с фронта, которое охватило пехоту, но пехота бежала беспорядочно, толпами, а это было организованное дезертирство, где люди ехали сотнями, со своими офицерами в полном порядке, но не все ли равно — они ехали домой, ехали с фронта, покидая позиции, они были дезертирами».[122]

После завершения всех дел, связанных с переброской своего корпуса на Дон, Петр Николаевич также решил отправиться на юг России, подальше от ненавистного ему нового политического режима. В то время на территории Области Войска Донского действовало независимое Донское правительство под руководством Войскового Атамана Алексея Максимовича Каледина (1861—1918). Каледин объявил независимость Дона от правительства в Петрограде, а также призвал местное население к борьбе против большевиков и созданию нового, законного всероссийского правительства.[123] Добраться до Дона Петру Николаевичу стоило больших усилий. Едва он прибыл вместе со своей супругой в Царицын (ныне Волгоград), как тут же получил информацию о том, что по всему городу его разыскивают большевистские банды, чтобы подвергнуть аресту, а, может быть, и скорейшей расправе: «Я приговорен к смертной казне, мои портреты, найденные в вещах моей жены, посланы по всем станциям от Царицына до Пятигорска, чтобы искать меня. По всему городу ходят солдаты и красногвардейцы, разыскивая меня, так как есть сведения, что я в Царицыне».[124]

Используя поддельные документы, которые ему предоставили соратники, Краснов все же сумел обойти все большевистские патрули и избежать неминуемой гибели. Когда Краснов достиг территории Войска Донского, его постигла очередная страшная новость. 11 февраля 1918 года застрелился Войсковой Атаман Каледин, не сумевший пережить массовую поддержку донским казачеством власти большевиков. Генералу Краснову было нелегко пережить гибель столь достойного офицера. О его гибели он вспоминал с большой горечью:

«А вчера, слышно, Каледин застрелился!..

— Как застрелился? — говорю я.

Офицер русской императорской армии Петр Николаевич Краснов.

На параде.

Русский офицер П. Н. Краснов.

— Так точно. Сегодня похоронили…

Я не могу больше говорить. Первый раз нервы изменяют мне. Я выхожу на улицу и долго мы ходим вдвоем с женой по узкой тропинке по берегу Дона».[125]

Новым Войсковым Атаманом стал Анатолий Михайлович Назаров (1876 — 1918). Именно в партнерстве с ним и пришлось генералу Краснову продолжать свою борьбу против большевиков. После короткой беседы с новым атаманом, Краснов принял решение начать агитацию среди донских казаков для того, чтобы они вступали в «народную армию» для борьбы против большевиков. Вскоре после встречи с Войсковым Атаманом, Краснов отправился выполнять свою миссию. Его отъезд из штаба Назарова в Новочеркасске оказался весьма своевременным. На следующий день донская Красная Гвардия заняла город и учинила расправу над Назаровым и его приближенными. «Ее командир, бывший войсковой старшина, не стал церемониться с ультиматумами. Прорвался в атаманский дворец и сорвал генеральские погоны с Назарова. Через несколько минут во дворе раздался винтовочный залп. Назаров атаманствовал пять дней и был расстрелян без суда и следствия».[126] На территории Дона была образована «Донская Советская Республика» (ДСР) во главе с очень неприятным субъектом, председателем Совнаркома ДСР Федором Подтелковым (1886 — 1918).

Что же касается Петра Николаевича Краснова, то его опять ждало бегство от «красных» и игра «в прядки» со смертью. После того, как на Дону установилась власть большевиков, Краснов срочно вернулся обратно в Царицын. Здесь он скрывался под вымышленным именем в доме офицерской жены — Марии Тимофеевны Чумаковой. В период своего изгнания Краснов регулярно получал от своих сторонников большевистскую и антибольшевистскую прессу, знакомился с последними новостями, поступавшими из разных уголков разваливающейся империи. К этому времени, от бывшей Российской империи откололись Финляндия, Эстония, Украина, Латвия, Литва, Беларусь. Для бывшего генерала Императорской армии, Петра Краснова, развал некогда могущественной империи, которой он преданно служил на протяжении многих лет, был большой трагедией. Еще больше генерала огорчало то, что в развале этой империи принимали участие бывшие царские генералы: генерал-лейтенант Карл Маннергейм в Финляндии, генерал-майор Людиан Желиговский в Литве, генерал-лейтенант Довбор-Мусницкий в Беларуси и т. д. Свои царьки появлялись и на территории еще сохранявшейся России. «В Закавказье, по всей Сибири и Приморье, на Севере, в Средней Азии — всюду бывших царских генералов и подполковников охватила эпидемия «главкомов», «военных министров», и даже «президентов».[127]

Тем временем, ситуация на территории Донской области кардинально меняется. Армия кайзеровской Германии начала наступление на южные территории бывшей Российской империи. Ею были заняты крупнейшие железнодорожные узлы Украины, а, вскоре, немецкая кавалерия вошла в Таганрог и Ростов. Это наступление немцев «удачно» совпало с началом массовых народных восстаний в «Донской Советской Республике». Причиной народного бунта стала ужасающая политика большевистских властей. Они не только развязали в этом регионе бессмысленный и кровожадный террор, но и своими продовольственными реквизициями, ради «нужд фронта», довели местное население до фактического голода.

В 1923 году в Германии вышла в свет книга русского историка Сергея Петровича Мельгунова (1879 — 1956) — «Красный террор в России». В ней известный ученый-историк, на основе весомых источников, описал весь тот ужас бесконечных убийств и издевательств, который творился большевиками в России в самом начале их правления. Волна «красного террора», прокатившаяся по России, особенно сильно задела юг страны. Мельгунов в своем исследовательском труде дает вполне развернутое описание террористической деятельности большевиков на Дону и Кубани в годы Гражданской войны. Здесь можно привести небольшие отрывки из книги Мельгунова, рассказывающие о том, что происходило в южных городах России, с приходом в них большевиков:

«В ночь на 18 января 1918 года в городе Таганроге началось выступление большевиков, состоявших из проникших в город частей красной армии Сиверса…

…Офицеров, юнкеров и вообще всех, выступавших с ними и сочувствовавших им, большевики ловили по городу и или тут же на улицах расстреливали, или отправляли на один из заводов, где их ожидала та же участь.

…Не были пощажены раненые и больные. Большевики врывались в лазареты и, найдя там раненого офицера или юнкера, выволакивали его на улицу и зачастую тут же расстреливали его. Но смерти противника им было мало. Над умирающими и трупами еще всячески глумились…

На металлургическом заводе красноармейцы бросили в пылающую доменную печь до 50 человек юнкеров и офицеров, предварительно связав им ноги и руки в полусогнутом положении. Впоследствии останки этих несчастных были найдены в шлаковых отбросах на заводе.

…Убитых оставляли подолгу валяться на месте расстрела и не позволяли родственникам убирать тела своих близких, оставляя их на съедение собакам и свиньям, которые таскали их по степи».[128]

Насилие и грабежи со стороны властей «Донской Советской Республики» вынудили население Дона поднять восстание против «красных» угнетателей. На помощь восставшим подоспели Добровольческая армия, возвращавшаяся на Дон с Кубани, и степные партизаны из отряда полковника Петра Харитоновича Попова (1867 — 1960), которые до этого момента вели партизанскую войну против большевиков. Столкновение большевиков с восставшим населением и примкнувшими к ним военными формированиями, привело к полному разгрому «красных» и бегству их с территорий Дона. «Донская Советская Республика» перестала существовать 11 мая 1918 года. Тогда же был казнен и ее «президент», Федор Подтелков. Примечательно, что, несмотря на все те ужасы, которые сотворила его банда на донской земле, местный руководитель «красных» был приговорен к казни цивилизованным путем, путем всенародного суда.[129]

После свержения большевистского режима на Дону, у Петра Николаевича Краснова появилась надежда на то, что порядок может быть восстановлен на всей территории России. Именно поэтому, в этот период он решает заняться тем, чем никогда не занимался — политикой.

12 мая 1918 года в Новочеркасске был созван казачий войсковой Круг, на котором, совершенно законным путем, генерал Краснов был избран Атаманом Донского государства. К этому времени у Краснова была выработана стратегия дельнейших действий. Он провозглашал:

— необходимость создания на территории Всевеликого Войска Донского независимого от большевистской Москвы Донского государства под прямым авторитарным управлением Атамана;

— проведение мобилизации в Донскую армию всех годных к службе казаков в возрасте от 18 до 50 лет включительно;

— скорейшее заключение безапелляционного военного, политического и экономического союза с Германской империей.

После короткого совещания члены казачьего круга все-таки приняли все законодательные инициативы генерала Краснова. Самому генералу фактически вручалась монархическая власть. Однако Краснов был только рад такому повороту событий. К этому времени он сам себя убедил, что парламентаризм, неограниченные права народа, совещательные органы — могут привести общество лишь к бесконечной борьбе за власть, массовым убийствам и всеобщему хаосу. Именно такие доводы генерал Краснов привел казакам в качестве аргумента для своей диктатуры:

«Творчество никогда не было уделом коллектива! Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников… Если вы мне доверяете, вы принимаете предложенные мною законы. Если вы их не примите, значит, вы мне не доверяете, боитесь, что я использую власть во вред Войску. Тогда нам не о чем разговаривать!».[130]

Таким образом, Петр Николаевич Краснов стал главой нового независимого государства, расположенного на территории бывшей Российской империи. Новое государство получило название «Всевеликое Войско Донское». После избрания Краснова Атаманом, Большой Войсковой Круг Всевеликого войска Донского (своеобразный демократический парламент) принял свод основных законов, которые и стали Конституцией независимого Донского государства. Как отмечают исследователи этого периода, Конституция Всевеликого Войска Донского стала первой региональной конституцией, принятой в постреволюционной России.[131] Несмотря на то, что практически вся власть в новой республике находилась в руках Атамана Краснова, Конституция Донского государства была на тот момент достаточно передовой и весьма демократической. Она подразумевала разделение властей: на верховную и законодательную власть (Войсковой Круг), высшую исполнительную (войсковой Атаман), а также судебную (исполнявшуюся «Судебными Установлениями и лицами на основе и именем закона»).[132] Конституция вводила прямые и всеобщие выборы представителей на Большой Войсковой Круг, отменяла все сословные привилегии, да и сами сословия тоже, наделяла всех жителей государства равными правами, вводила свободу вероисповедания, все же отдавая при этом особое место православию. Кроме вполне демократических статей Конституции, это документ также устанавливал государственный флаг Всевеликого Войска Донского, его герб, гимн и другую официальную государственную символику. Весьма примечательным выглядит один факт, связанный с кратковременным существованием этого государства на берегах Дона. Флагом Всевеликого войска Донского стал сине-желто-алый триколор, который сегодня является флагом Ростовской области. Этот государственный атрибут очень сильно раздражает современных поклонников большевиков.

Чтобы поддержать независимость своего государства, Петр Краснов пытался заручиться поддержкой немецкой армии, которая заняла некоторые станицы и провинции, расположенные на Дону. Он также направлял воззвания иностранным государствам, с призывом как можно скорее признать Всевеликое Войско Донское. «Он отправил их в столицы Франции, Англии, Польши, Румынии, Турции, Грузии, Крыма, Украины — «одним словом, свою декларацию я направил во все страны, куда только можно было проникнуть», — вспоминал он в 1946 году на допросе в МГБ СССР»».[133]

Краснов также пытался заручиться поддержкой местных антибольшевистских сил в лице Добровольческой армии и ее командиров: генерала Михаила Васильевича Алексеева (1857—1918), генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина (1872—1942), генерал-лейтенанта Ивана Павловича Романовского (1877—1920). Встреча руководителей Добровольческой армии и Атамана Всевеликого Войска Донского состоялась в конце мая 1918 года. Краснов предложил этим военачальникам свой план военных действий против большевиков. В первую очередь он предлагал объединить все силы, и вместе с частями немецкой армии атаковать Царицын (Волгоград), выбить от туда большевиков и овладеть богатым военно-промышленным потенциалом этого города. Захват Царицына, по мнению Краснова, позволил бы антибольшевистским силам на юге России объединиться со своими союзниками и развернуть антибольшевистский фронт от Украины до Урала.[134]

Однако план военных действий, представленный Красновым, был отклонен его соотечественниками. Деникин, Алексеев и Романовский оставались сторонниками лозунга: «Великая, Единая и Неделимая Россия». Поэтому их сильно смущали сепаратистские устремление Атамана Всевеликого Войска Донского. Кроме того, руководители Добровольческой армии, профессиональные русские офицеры, прошедшие многие сражения Первой Мировой войны, не желали сотрудничать с немецкой армией, которая оставалась для них главным противником. Именно поэтому, Петр Краснов с одной стороны и руководители Добровольческой армии с другой, не смогли найти общего языка в деле дальнейшей наступательной войны против большевиков. Вместо этого они договорились лишь о некоторых совместных уступках друг другу.[135]

Вместо широкомасштабной войны против большевиков, генералу Краснову после провала переговоров с руководством Добровольческой армии пришлось заниматься реорганизацией казачьих отрядов, состоявших на службе в его государстве, в постоянную профессиональную армию. К середине лета 1918 года ему удалось собрать многотысячную армию, оснащенную хорошим вооружением и оборудованием. «К этому времени Круг Спасения Дона объявил мобилизацию 25 возрастов, давших 27 тысяч пеших и 30 тысяч конных казаков с 175 артиллерийскими орудиями, 610 пулеметами, 20 аэропланами и 4 бронепоездами».[136] Одновременно с этим казаки Всевеликого Войска Донского продолжали вести перманентную войну с «красными». К концу лета 1918 года, благодаря усилиям генерала Краснова и его приближенных, практически все станицы Войска были очищены от большевистских сил. За создание совершенно новой армии и за освобождение территорий Дона от большевистских сил Большой Войсковой Круг (парламент Всевеликого Войска Донского) присвоил Петру Николаевичу Краснову звание полного генерала от кавалерии. После стольких пережитых невзгод, 48-летний генерал Петр Краснов, наконец-то, вновь почувствовал себя нужным и востребованным военным и просто счастливым человеком у себя на родине. «Это был, пожалуй, „звездный час“ Петра Николаевича на „троне“ донского Атамана!».[137]

На Азовском море Краснов успел создать достаточно сильный морской флот, состоящий, как минимум, из пяти хорошо вооруженных теплоходов. Воздушный флот нового казачьего государства состоял из 68 аэропланов. В распоряжении армии Войска Донского также было 14 бронепоездов, оснащенных современными французскими орудиями.[138] Армия Петра Краснова также пополнялась новыми офицерами, обучение которых происходило в Кадетском императора Александра III корпусе в Новочеркасске.

Глава Донского государства был вынужден вести отличную от всех других представителей антибольшевистского движения в России внешнюю политику. К примеру, Добровольческая армия и ее руководители официально все еще пребывали в состоянии войны с Германией. Руководители так называемых «белых» армий в остальных регионах бывшей Российской империи по-прежнему считали эту державу своим врагом наравне с большевиками. Поэтому ни о каких союзах с немцами среди них и речи быть не могло. Совсем другим делом был генерал Краснов и его небольшое государство. Для Краснова в Гражданской войне основной целью было не сохранение «Единой, Великой и Неделимой России», а усиление и независимость своего собственного государства, Всевеликого Войска Донского. Именно поэтому он не только не гнушался союзом с бывшим врагом России, Кайзеровской Германией, но и открыто приветствовал установление любых дружественных контактов с этой страной. «Они [немцы. Прим. автора] дали за хлеб и шерсть необходимые Дону оружие и патроны и помогли уладить пограничный вопрос с Украиной, покушавшейся на западную часть донской земли (договор 27 июля старого стиля). Необходимо отметить, что в переговорах немцы проявили большую сговорчивость, чем русские люди…».[139] Вскоре Краснов сумел добиться и дипломатического признания своего правительства от этого иностранного союзника. Германская империя признала свои союзнические отношения с руководством Всевеликого Войска Донского в июне 1918 года.[140] Однако с признанием государственности и независимости Войска немецкое правительство повременило.

К середине лета 1918 года войска Всевеликого Войска Донского смогли практически полностью очистить территорию Дона от «красны», и, кроме того, оттеснить войска противника к Царицыну. Таких военных успехов генералу Краснову удалось достичь благодаря максимальному напряжению собственных сил (Для несения тыловой службы в городах и станицах Дона привлекались даже старики, женщины и дети, параллельно занятые домашним хозяйством[141]), а также помощи со стороны Добровольческой армии, частей немецкой армии и Украины, находившейся тогда под руководством гетмана Скоропадского. 28 августа 1918 года[142] в столице Войска, Новочеркасске, вновь собрался Большой Войсковой Круг. Главной темой этого собрания стало переизбрание Атамана. На тот момент у кандидатуры генерала Краснова были серьезные противники, это были люди из числа сторонников Добровольческой армии, и люди, просто недовольные «самодержавием» Атамана Краснова. Было также немало противников сотрудничества Донских казаков с немцами, которое началось после прихода к власти на Дону Петра Николаевича. В руки этих людей также попало письмо, которое Краснов ранее написал Императору Германской империи Вильгельму II. В этом письме генерал просил немецкого монарха как можно скорее признать самостоятельность и независимость Всевеликого Войска Донского, а также оказать ему всяческую поддержку. Именно это послание, противники Краснова и хотели использовать против него во время совещания Большого Войскового Круга. Однако агитация этих лиц не возымела должного результата среди простых казаков и других граждан Войска:

«В канун сбора Большого Войскового Круга делегаты от проденикински настроенных членов круга разъезжали по станицам и даже фронтовым частям, рассказывая, как Краснов «продал немцам казаков». Угрюмо слушали станичники речистых ораторов. Когда их обвинения переходили всякие границы, из толпы, окутанной клубами махорочного дыма, гремел бас: «А что нам эти союзники? Вот добровольцы верны им, а патроны и снаряды у нас берут. Англичане да французы им-то ничего не дали. И войск не шлют. А немец, чуть что — рядом!»

И «проповедники» антигерманской ориентации давились на полуслове».[143]

В конце сентября все-таки состоялись выборы Атамана Большим Войсковым Кругом. Из 338 голосов участвовавших в выборах казаков 234 были поданы за Петра Краснова.[144] Население Дона по заслугам оценило достижения своего Атамана на фронте, в политике и в гражданских делах. И, действительно, Петр Краснов, будучи главой независимого Донского государства, сделал много для своих сограждан и казаков. Он сумел вытеснить большевистские банды с территорий Дона, наладить спокойную жизнь во всех станицах молодого государства, заручится поддержкой влиятельной европейской страны, а также создать сильную и боеспособную армию. Однако во Всевеликом Войске Донском все-таки не установилось того общественного мира, который, казалось бы, должен был установиться после восстановления истинной демократии на Дону. Местное донское крестьянство было недовольно разделом земли, которое произвело правительство Петра Краснова, и привилегированным положением казаков. Городской пролетариат также не чувствовал особого единения с донскими казаками, которые создавали для себя свое собственное государство. В рабочих все же была сильна большевистская пропаганда, обещавшая им дармовой хлеб и всеобщее «счастье». Поэтому-то пролетарии и не являлись особенно сильной социальной опорой для донского государства. Помимо крестьян и рабочих, недовольны самостоятельностью Всевеликого Войска Донского были и простые горожане, бывшие гражданские служащие из других регионов бывшей Российской империи, бежавшие из своих насиженных мест опасаясь красного террора. Они также мечтали о восстановлении «Сильной и неделимой» России с центральной властью в Петербурге.

Но главной проблемой для Краснова и его войска были отношения с Добровольческой армией. Хотя это «белогвардейское» вооруженное формирование и подпитывалось оружием, боеприпасами и продуктами питания от Дона, оно все же было недовольно своими благодетелями. У руководства Добровольческой армии раздражение вызывало полная самостоятельность донских казаков, а также союзничество Краснова с Германией. Из-за этих фактов нередко возникали конфликты между представителями обоих армий. «… весело отдыхающие в ресторанах и кафе Ростова добровольческое офицерство запустило обидное прозвище — «всевеселое войско донское». А по поводу отношений Дона с германским командованием, совсем оскорбительное — «немецкие проститутки». Когда доброжелатели прошептали это на ухо генералу Денисову, только что под-

Отрывок письма Атамана Петра Николаевича Краснова императору Германской империи Вильгельму II с просьбой признать независимость, суверенитет и границы Всевеликого Войска Донского. Данное письмо хранится в Государственном архиве Российской Федерации. Фонд 102, опись 1, дело 20

писавшему распоряжение об отправке добровольцам очередной партии боеприпасов, тот возмущенно прокричал: «Если Донское Войско — немецкая проститутка, то Добровольческая армия — это жирный кот, живущий на ее содержании! Вот!»».[145]

Но еще более темные тучи над государством, которое возглавлял Петр Николаевич Краснов, сгустились осенью 1918 года. Именно тогда генерал лишился своего главного союзника в борьбе с большевиками. 4 ноября в Германии началась Ноябрьская революция, которая очень скоро (11 ноября) закончилась свержением монархии и установлением демократической Веймарской республики. Для немцев это означало конец Первой мировой войны и долгожданное возвращение домой со всех фронтов. Для Краснова и Всевеликого Войска Донского это означало полную катастрофу. Немецкие союзники, уходя с территорий Дона, оставляли открытым антибольшевистский фронт, протяженностью в 600 километров. «Эта огромная „дыра“ закрывалась одной только конной бригадой генерала Коновалова. Туда начали в спешном темпе перебрасывать части Молодой Донской армии. В Ростове ввели лейб-гвардии казачий полк, в Таганроге — лейб-гвардии Атаманский полк».[146]

Теперь, единственной возможностью спасти положение своей армии для Краснова, стало обращение за помощью к бывшим союзникам России по Антанте — Англии и Франции. Однако здесь генерал одержал полное поражение в политическом плане. Его давний военный и политический конкурент, генерал

Антон Иванович Деникин, сумел убедить французов и англичан, что Краснов не может дальше командовать антибольшевистскими силами на юге России, так как он являлся прямым союзником Кайзеровской Германии. Деникин, как командующий Добровольческой армией, убеждал союзников в том, что Краснов должен передать свои войска под его командование. Представители Англии и Франции в конечном итоге заняли позицию главы Добровольческой армии.[147]

Вскоре от Краснова отвернулся и его «парламент» — Большой Войсковой Круг. Казаки, принимавшие участие в его работе, пришли к выводу, что отставка Петра Краснова с поста Атамана Всевеликого Войска Донского и назначение командующим всеми антибольшевистскими войсками на юге России генерала Деникина позволит ускорить получение военной и сырьевой помощи со стороны Англии и Франции, а также приблизит разгром большевиков.

Кроме своей отставки, Краснов также был вынужден покинуть территорию Дона по поручению Деникина. Тот опасался, что среди донского казачества может вновь воспрянуть атаманская слава Краснова. «Деникин ни за что не хотел терпеть неуступчивого генерала в своей армии. Он понимал, что военное счастье изменчиво и в трудный момент казаки вновь вспомнят о своем Атамане. Краснов был очень опасен. И поэтому не нужен».[148] Территорию своего бывшего государства, Всевеликого Войска Донского, Петр Николаевич Краснов покинул в начале 1919 года. После своего откровенного изгнания с территории Дона, Краснов поселился в грузинском Батуми, где провел несколько спокойных месяцев, вдали от терзаемой Гражданской войной России.

Однако спокойная, невоенная, жизнь мало устраивала Петра Николаевича, потому как совсем скоро он начал ходатайствовать через своих сторонников о своем возвращении на антибольшевистский фронт. Вернуться на Дон деникинцы ему не разрешили. Вместо этого Краснову предложили отправиться в Ревель (Нынешний Таллин), для того, чтобы там поступить в распоряжение командующего антибольшевистской Северо-Западной армии Николая Николаевича Юденича (1862—1933). Какого-то конкретного военного дела Петру Николаевичу в армии Юденича не нашлось. Казаков здесь не было, а кавалерии в Северо-Западной армии практически не существовало. Вновь имея много свободного времени, Краснов снова решил заняться литературной деятельностью. На этот раз он направил все свои усилия на создание пропагандистской литературы.

Первый номер его информационной газеты, которая также содержала художественно-литературные сочинения, вышел в свет 19 октября 1919 года. Это издание получило название «Приневский край». В нем велась антибольшевистская пропаганда, освещались наиболее яркие преступления «красных», а также приводились интересные воспоминания людей, которые когда-то лично были знакомы с главарем большевиков — Лениным.

Однако газета просуществовала недолго.

В конце сентября 1919 года Северо-Западная армия Юденича пошла в наступление на Петроград. Казалось, что для антибольшевистских сил это наступление на главную крепость большевиков сулит большой успех. Ведь армия Юденича была достаточно многочисленна и хорошо укомплектована. В ее распоряжении была бронетехника, артиллерийские орудия и бронепоезда.[149] Однако, как и в ноябре 1917 года, генерала Краснова ждало горькое разочарование. Начавшийся стремительный натиск на позиции большевиков, во второй половине октября 19-го года, внезапно остановился у все тех же Пулковских высот, у которых Краснов впервые потерпел поражение от большевиков в 1917 году. «… Через несколько дней после выхода первого номера „Приневского края“ случилось то, чего боялся Краснов — русская армия „споткнулась о пулковский порог“ Петрограда. Наступление добровольцев захлебнулось, а потом и вся их армия откатилась назад. Еще более стремительно, чем шла вперед. Петр Николаевич так и не увидел улиц родного города».[150] Из-за растянутости фронта «белых», отсутствия поддержки со стороны ближайших сочувствующих стран: Финляндии и Эстонии, а также быстрой переброски большевиками новых подкреплений под Петроград — Северо-Западная армия была вынуждена остановить свое наступление в 20-х числах октября. Уже вскоре большевики смогли прорвать оборону своего противника на нескольких участках фронта, из-за чего, уже 3 ноября, Юденич объявил отступление всей своей армии к эстонской границе.[151]

Газета Петра Николаевича Краснова «Приневский край». №23. 7 (20) декабря 1919 года. На первой полосе этого номера Краснов сообщает о возможно скорой интервенции Англии и Франции в Советскую Россию.

После ликвидации Северо-Западной Добровольческой армии, Краснов решил вообще прекратить свое участие в каком-либо «Белом движении» в России. К тому времени генерал окончательно разочаровался в таком антибольшевистском движении, как Добровольческая армия: «Ее знамя над Россией в ноябре 1917-го подняли почти святые, а опустили почти уголовники! Для Краснова лично „Белое дело“ началось с конфликта с амбициозными и неблагодарными генералами, а закончилось скандалом уровня уголовной полиции».[152]

Однако, некоторое время, пребывая в Эстонии, Краснов все же продолжал следить за действиями Добровольческой армии Деникина на юге Росси. Трагическая развязка боевой эпопеи Добровольческой армии наступила в конце февраля — начале марта 1920 года. 25 февраля, возле станицы Егорлыкская, началось одно из крупнейших сражений Гражданской войны в России. Конная армия генерала Деникина, численностью в 12 тысяч человек, вступила в сражение с 1-й Конной армией РККА, которая насчитывала до 10 тысяч человек.[153] Со стороны антибольшевистских сил командующим выступал генерал Александр Александрович Павлов (1867—1935), со стороны «красных» командование осуществлял небезызвестный нам Семен Михайлович Буденный (1883—1973). Из-за падения морального духа и общей усталости, армия Павлова, даже несмотря на хорошее вооружение и превосходство в численности, все же не смогла отбить наступление «красных». «… полки, главным образом донские, вступили в бой после ночного марша сквозь буран, при минус 25-ти градусах по Цельсию. Буденновцы рубили даже не всадников, а окоченевшие тушки людей, многие из которых были даже не в состоянии поднять оружие».[154]

Поражение «белых» в сражении у Егорлыкской стремительно ускорило крах всей Добровольческой армии. В марте 1920 года остатки деникинской армии спешно эвакуировались из Новороссийска в Крым. Из остатков некогда большой донской армии генерал Федор Федорович Абрамов (1871—1962) сформировал в Крыму Донской корпус в помощь войскам генерала Врангеля. Казаки, оставшиеся на Дону, были мобилизованы большевистскими властями в Красную Армию.

После поражения в Гражданской войне антибольшевистских сил для всего донского казачества наступило трагическое время. Большевики, чтобы отомстить казакам за их борьбу против советской власти и за их своеволие, приняли решение совершенно ликвидировать казачество. Причем ликвидация казачества проводилась планомерно и решительно: «Большевиками был принят ряд жестких документов, направленных на ущемление и искоренение казачества. Были реализованы меры по физическому уничтожению части казачества, размыванию его экономической базы и выселению неугодных казаков из привычных мест проживания. Для этой цели была создана сеть концентрационных лагерей и начала формироваться общая система тюрем. Проведение большевиками политики расказачивания давало возможность сломать исторически сложившееся казачье самоуправление, особенности жизни казачьего сообщества, ущемить права казаков на землю, лесные угодья и другие привилегии. Многие казачьи районы были переданы другим областям, некоторые станицы разграблены и сожжены, а сопротивлявшиеся этому станичники были арестованы или высланы на Север».[155] Из-за жестокой травли русского казачества со стороны советской власти, Россию вынуждено покинул почти один миллион казаков.[156]

Столь печальный исход Гражданской войны в России вынудил Петра Николаевича Краснова вместе со своей супругой совершенно покинуть территорию его бывшей родной страны и эмигрировать в Германию. Там он получил кров и материальную помощь от немецкого аристократа, его хорошего друга, Георгия Николаевича Лейхтенбергского (1872—1929). В эмиграции, наконец получив заслуженный отдых от череды ужасных потрясений и кровопролитных войн, Петр Краснов вернулся к своему излюбленному делу — писательству. Из-под его пера выходят интересные научные и литературные статьи, а также увлекательные романы. Уже в 1921 году в Мюнхене был издан капитальный двухтомный труд Краснова — «От Двуглавого Орла к красному знамени». Этот роман Петр Николаевич начал писать еще в годы Гражданской войны. За границей данное произведение, посвященное борьбе казаков против советской власти, имело большой успех. А вот читатели из России смогли познакомиться с этим трудом лишь в 90-х годах XX столетия. До этого он тщательно скрывался в советских спецхранах. Данная книга, а также другие литературные произведения Петра Краснова, принесли ему большую известность на западе и солидные гонорары, позволившие генералу вести спокойную и вполне сытую жизнь. «Всего в период с 1921 по 1944 годы в Германии, во Франции, затем опять в Германии, но уже гитлеровской, Краснов написал и издал более 30 романов и повестей. Главным образом, исторических. Среди них: «За чертополохом», «Белая Свитка», «Выпашь…», «Все проходит», «Понять — простить», «Ненависть». Но именно роман «От двуглавого орла…» задел «за живое» не только русских коммунистов «ленинского разлива», но и «сталинской закваски».[157]

Занимаясь творчеством, Петр Николаевич не забывал следить за тем, что происходит на его бывшей родине. После поражения армии генерала Врангеля в Крыму, из России бежали последние остатки Белой армии. За границей многие офицеры и солдаты армий Врангеля и Деникина испытывали серьезные моральные и физические трудности. Многие подумывали о том, чтобы вернуться в большевистскую Россию, надеясь получить там прощение и помилование от советских властей: «Еще хуже было то, что в массе донских казаков, эвакуировавшихся вместе с „врангелевцами“ из Крыма, ядовитыми змеями заструились, зашипели по темным углам „мнения“ — дескать, надо возвращаться в Россию. Пора мол, идти „на поклон“ большевикам, авось простят… Авось не ужалят! Ну, или — хоть на смерть…»[158] Однако судьба многих смельчаков, осмелившихся вернуться в те годы в Россию, была очень печальной. Они либо сразу стали жертвами страшной большевистской репрессивной машины, либо погибли несколько лет спустя после своего возвращения.[159]

Петр Николаевич Краснов в эмиграции работает над очередным литературным трудом. 20-е годы XX столетия

В годы вынужденной эмиграции Краснов активно заботился о том, чтобы его собратья по несчастью, такие же, как он — белоэмигранты, получали материальную помощь от правительств приютивших их стран. Для этого он задействовал свои связи в немецком Генеральном штабе и во влиятельных эмигрантских кругах во Франции.[160] В то же время Краснов не переставал уповать на скорый крах большевистского режима в России. Однако в поздние годы эмиграции он пришел к выводу, что избавить Россию от большевиков может только вмешательство внешней силы, так сказать, новая интервенция. Такую силу Петр Николаевич вскоре увидел в, ставшем в 1933 году канцлером Германии, Адольфе Гитлере (1889 — 1945). Краснов восхищался политикой Гитлера и видел в нем достойного лидера. В 1939 году в Париже был опубликован последний роман Петра Краснова — «Ложь». Хоть это произведение и является художественным, в нем есть немало биографических моментов. Например, главный герой романа, бывший генерал Русской императорской армии, Егор Иванович Акантов был вынужден покинуть родину после победы большевиков в Гражданской войне. Живя за границей он, как и Краснов, сохраняет верность офицерскому товариществу и надеется на свержение большевиков в России. В романе «Ложь» мы можем найти немало восторженных речей в адрес немецкого диктатора. «… Я видала Хитлера, и я боготворю Хитлера. Я часто слышала, как Русские говорили: „если бы Бог послал нам нашего, Русского Хитлера“… Не Царя, но Хитлера».[161] Также, далее: «… Они не понимают, что Адольф Хитлер им послан Богом, и что десять лет тюрьмы и лишений он готовил свое движение… В эмиграции это невозможно, а в самой России, там не тюрьма, а разстрел…».[162]

Нетрудно понять после этого восторженное письмо-воззвание бывшего Атамана Краснова, которое он опубликовал в русской эмигрантской прессе сразу же после начала войны между Германией и СССР: «Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр I в 1813 году».[163] И в таком же духе: «Итак… Свершилось! Германский меч занесен над головой коммунизма, начинается новая эра жизни России, и теперь никак не следует искать и ожидать повторения 1918 года, но скорее мы накануне событий, подобных 1813 году. Только роли переменились. Россия — (не Советы) — является в роли порабощенной Пруссии, а Адольф Гитлер в роли благородного Императора Александра I. Германия готовится отдать старый долг России. Быть может, мы на пороге новой вековой дружбы двух великих народов».[164]

Каковы были дальнейшие действия генерала Краснова после начала Советско-нацистской войны? Как мы уже говорили в начале своего исследования, в самом начале этой войны немецкое военное командование выступало против участия этнических русских на стороне Вермахта в борьбе против Советского Союза. Руководство нацистской Германии после победы над СССР планировало вообще устранить возможность существования в будущем любого русского государства на его территории. Краснов понимал, чего добивается нацистский режим в войне на Восточном фронте. Однако он, как и многие другие русские эмигранты в этой ситуации, воспринимал начавшуюся Советско-нацистскую войну как продолжение Гражданской войны в России, как возможность наконец-то расправится с большевиками. После разгрома большевиков, считал генерал Краснов, с немцами, как с победителями, русские смогут договориться. Подобным образом думали в те годы практически все русские коллаборационисты: «Тем более, что война русских вместе с немцами против коммунистов, которая тогда велась на территории СССР и Европы, очень была похожа на борьбу, которая шла на территории Войска Донского в 1918 году. Масштаб разный, суть схожа».[165]

Несмотря на свой возраст, (к моменту начала войны между Германией и СССР Краснову исполнился 71 год) Петр Николаевич стремился попасть на фронт. У него был немалый опыт командования казачьими войсками. И вскоре этот его опыт оказался очень даже востребован командованием Вермахта. В конце 1942 года ситуация на советско-германском фронте для немцев существенно ухудшилась. Из-за этого нацистское правительство стремительно искало все новых союзников среди коренного населения оккупированных территорий на востоке. Не обошло оно своим вниманием и русское казачество. В декабре 1942 года немецкое Министерство по делам оккупированных восточных территорий (Reichsministerium für die besetzten Ostgebiete) создало «Казачье управление Дона, Кубани и Терека», которое возглавил доктор Николай Александрович Гимпель (1885—?). Целью этой организации, создание которой было инициировано немецкими властями, было объединение русских казаков для новой войны против коммунистов. Немцы хорошо знали о подвигах и заслугах Атамана Краснова, именно поэтому генерал очень скоро получил от командования Вермахта предложение о сотрудничестве. «Зная о популярности старого атамана в казачьих кругах, немцы прочили его на роль идейного вдохновителя всего казачества».[166] Краснов это предложение принял, и уже в январе 1943 года он подписал обращение к казакам, составленное, возможно, немецкими пропагандистами, с призывом начать борьбу с большевиками.[167] В этом обращении отмечалась особая культура и самобытность донского казачества. В нем также присутствовали строки о том, что казачество благодаря своей, отличной от традиционной русской, культуре просто обязано иметь самостоятельное, независимое государство. Краснов в конце своей жизни уже не надеялся на восстановление старой, дореволюционной России. Да и в случае победы Германии это навряд ли бы произошло. Вероятно, Петр Николаевич в это время желал лишь вернуться на Дон, чтобы вновь воссоздать там свое крошечное казачье государство, а эфемерная мечта о «Великой и неделимой» России его теперь совсем не интересовала. «Видимо, к этому времени Краснов окончательно понял, что идея о казачестве в единой неделимой России осталась в прошлом. Как позже признавался сам П. Н. Краснов, именно с этого момента он стал только казаком, стал служить только казачьему делу, поставив «крест на своей предыдущей жизни и деятельности».[168]

Стоит отметить, что русские казаки были и сами не против помогать своим немецким друзьям. 24 июля 1942 года немецкие войска заняли Ростов-на-Дону. На следующий день, 25 июля, войска Вермахта вошли в бывшую столицу Всевеликого Войска Донского — Новочеркасск. Местное казачество с большим воодушевлением встречало иностранную армию. «… на следующий день после оккупации Новочеркасска, к немецкому коменданту города явилась депутация казачьих офицеров в полной форме с царскими крестами на груди. Она заверила освободителей в том, что донцы готовы „всеми силами и знаниями помогать доблестным германским войскам в окончательном разгроме сталинских приспешников“. Разумеется, это было очень кстати для немцев, потери которых в живой силе росли».[169] Очень скоро в городе начали действовать прежние органы самоуправления казачьего государства. «В сентябре в Новочеркасске собрался Казачий Сход, на котором был избран Штаб Войска Донского (с ноября его стали называть Штабом Походного Атамана). На Казачьем Сходе был избран Атаман Войска Донского. Первый Атаман с 1920 года!».[170]

Новым Атаманом казачьего государства стал Ерофей Васильевич Павлов (1896—1944). Во время Гражданской войны в России он был непримиримым противником большевиков. После поражения антибольшевистских сил в войне, Платов не покинул Россию. Он скрывался от советских органов госбезопасноти долгие годы, используя поддельные документы. Павлов даже успел поработать инженером на одном из заводов в советском Новочеркасске. Под чужими именами и поддельным документам, Павлов смог дожить в Советском Союзе до самого начала Второй мировой войны и прихода в Россию немецкой армии.

Получив от казаков и немецкого командования власть, Павлов сразу же приступил к активным действиям с целью формирования прогерманского казачьего войска. Он выпустил свой приказ, который обязывал всех казаков, которые могут носить оружие, явится на сборные пункты для записи в постоянные казачьи войсковые формирования. Каждый казак, записавшийся в войска, имел право продолжить свою службу в том воинском чине, который был у него в царской или «белой» армии. Павлов также назначил станичных атаманов, которые должны были обеспечивать мобилизованных казаков провиантом, оружием и лошадьми.[171] С приходом немцев на Дон, в Ростове-на-Дону и Новочеркасске начали вновь действовать церковные храмы, которые долгое время были закрыты советскими властями. Местные верующие совершали молитвы ради победы немецкой армии и возрождения донского казачества.[172]

К концу 1942 года немцам удалось собрать несколько боевых батальонов, состоявших практически из одних казаков. К таким формированиям относились:

— 600-й казачий батальон (Kos. Abt 600). Командир — майор Иван Никитич Кононов (1900—1967). Это казачье военное формирование состояло из 1700 рядовых бойцов и 77 офицеров.

— Полки Юнгшуца, Леманна и Вольфа (фамилии немецких офицеров, которые формировали эти полки). В общей сложности, все эти полки насчитывали до 6000 человек, не считая 480 офицеров.

— Платовский казачий конный полк (назван так в честь героя Наполеоновских войн Матвея Ивановича Платова (1753—1818)). Точная численность этого подразделения до конца не установлена, но оно насчитывало несколько тысяч человек.

— Кавалерийский отряд «Reiterverband Boeslager» («Конный отряд Безелагер» — в честь немецкого офицера Георга фон Безелагера (1915—1944), который командовал данным подразделением). Отряд насчитывал 650 казаков, которые осуществляли охранные функции в тылу немецкой группы армий «Центр».

— 6-й казачий полк «Пластунский полк» (Kos. Rgt. 6 (Plastun Regiment)). Эта часть состояла из двух батальонов, в которых служило 1243 человека, а также независимой роты (638 человек). Данный полк был создан при участии видного немецкого нациста Теодора Адриана фон Рентельна (1897—1946), генерального комиссара Литвы в 1941—1945 годах.[173]

Казаки не просто клялись своим немецким союзникам в верности, но и еще охотно доказывали немцам свою храбрость в боях с РККА, а затем с Красной армией: «В марте 1943 года против советских войск сражались 20 казачьих полков, численностью 25 000 штыков и сабель. Казачьи сотни рубились в конном строю с советской кавалерией под Батайском, Ростовом, Новочеркасском. Казалось, время повернуло вспять и на дворе стоял не март 1943-го, а март 1919 года».[174]

Казаки Вермахта атакуют с шашками наголо.

Из книги французского историка Франсуа де Ланнуа «Казаки Паннвица. 1942—1945».

И далее, «Но сражались с Красной Армией не только казачья конница и пехота. Советские летчики вспоминают ожесточенные бои в воздухе над Кубанью весной 43-го года… Еще бы! С ними кружили смертельные виражи две истребительные и одна бомбардировочная эскадрильи, пилоты которых носили галифе с лампасами и погоны царской армии».[175]

В общем, к середине Второй мировой войны, после многочисленных случаев, когда донские казаки доказали свою преданность немецким союзникам в кровопролитных боях с советскими войсками, командование Вермахта решилось на создание объединенной казачьей дивизии. Дивизии, которая бы объединила в себе всех казаков, состоявших на службе у Вермахта. Вскоре немцы определились и с руководителем этой дивизии. Им стал полковник немецкой кавалерии — Гельмут фон Паннвиц (1898—1947). Этот немецкий офицер имел давние и тесные связи с казаками. Он родился в провинции Верхняя Силезия, которая располагалась поблизости от границ Российской Империи. Паннвиц с раннего детства увлекался верховой ездой, что и стало причиной начала дружбы его семьи с казаками, жившими неподалеку от родового имения семьи Паннвицов.[176] В 1914 году Гельмут начал обучение в Кадетской академии имени Лихтерфельда. С началом Первой мировой войны Паннвиц, который отчаянно рвался на фронт, не был зачислен в действующую немецкую армию. Но уже в следующем году Гельмут получил разрешение служить, и был зачислен в уланский полк, действовавший на русском фронте. В марте 1915 году он был удостоен звания младшего лейтенанта, а в 1917 году получил за отвагу престижную награду — Железный крест первой степени.

Железный крест первой степени. Eiserners Kreuz erste klasse EK I.

Подобный крест был и молодого Гельмута фон Паннвица.

Вскоре после окончания Первой мировой войны Гельмут фон Паннвиц уволился из армии и занялся штатской службой на территории Польши. Однако с приходом к власти в Германии нацистов, Гельмут решил вновь возвратиться на свою родину. В Германии он получил военную должность командира 2-го кавалерийского полка, расположенного в Аугсбурге в Восточной Пруссии. Начало Советско-нацистской войны фон Паннвиц встретил, будучи командиром разведывательного дивизиона 45-й пехотной дивизии «Линде». В первый день войны, этот дивизион принимал участие в штурме Брест-Литовской крепости.[177] Помимо своих военных заслуг, Паннвиц хорошо знал русский язык, поэтому именного его кандидатура становилась самой подходящей для того, чтобы возглавить казачье войско. К тому же, у фон Паннвица был опыт формирования коллаборационистских воинских формирований из русских казаков еще до вышеупомянутого назначения, он «… еще в декабре 1941 года сформировал в составе армейской группы „Центр“ казачий эскадрон из бывших военнопленных».[178]

Гельмут фон Паннвиц был искренне увлечен идеей создания казачьего войска. Однако, из-за серьезных проблем немецкой армии на Восточном фронте, реализовать эту идею долго не удавалось. Только в апреле 1943 года немецкое командование согласилось предоставить все необходимые средства для создания объединенной казачьей дивизии. Официальным днем создания 1-й казачьей дивизии стало 21 апреля 1943 года.[179] Немецкое командование выделило казакам учебный полигон в польском городе Млава (Польск. Mława). Именно сюда, в этот небольшой городок, стали стягиваться все казачьи боевые формирования, чтобы пройти курс обучения и произвести присягу на верность Германии и Адольфу Гитлеру. «На железнодорожной станции польского городка с лета 39-года не скапливалось столько людей и лошадей. Из вагонов выгружались казачьи полки „Платов“ и „Юнгшульц“, 600-й дивизион Кононова. Из Шепетовки доехал 1-й Атаманский полк барона Вольфа».[180]

Сразу же после прибытия первых казачьих отрядов, руководство учебного полигона приступило к усиленным тренировкам, которые дали первые результаты уже через два месяца. «Через два с половиной месяца дивизия имела образцовую организацию. В ней был штаб с конвойной сотней, группа полевой жандармерии, взвод связи, взвод пропаганды и духовой оркестр. Это все было при самом штабе. Строевые части составляли две казачьи кавалерийские бригады. 1-ю Донскую — в составе 1-го Донского, 2-го Сибирского и 4-го Кубанского полка. 2-ю Кавказскую — в составе 3-й Кубанского, 5-й Донского и 6-го Теркского полка…».[181] Стоит отметить, что эта дивизия получала хорошее оружие и обмундирование от немецкого военного командования. Поэтому попасть в нее стремились не только чистокровные казаки, но и пришлые люди из числа советских военнопленных. О том, какая судьба была у советских военнослужащих, попавших в немецкий плен во время войны, мы писали в начале данного исследования. Эти люди нередко назывались казаками, чтобы избежать голодной смерти в концентрационном лагере, получить хорошее питание и свободу. «Кстати, о Сибирском полку. В него зачислили всех военнопленных красноармейцев и командиров, которые назвались в лагерях уральскими, оренбургскими, забайкальскими, уссурийскими и сибирскими казаками. Зачислили «под честное слово», так как проверить их «казачество» не было возможности».[182] Но помимо голодных советских военнопленных, свое внимание на эту коллаборационистскую дивизию обратили и русские эмигранты. Сформированная немцами казачья дивизия к концу лета 1943 года насчитывала 18 555 человек.[183] После того, как ее формирование и обучение было полностью окончено, дивизию было решено перевести в Югославию, и ввести в состав 2-й танковой армии генерал-лейтенанта Лотара.[184] Казачья дивизия оказалась очень боеспособным оружием на стороне немецкого Вермахта. Однако немецкое командование имело некоторые сомнения в ее исключительной преданности. Немцы внедрили в войско казаков-коллаборационистов немало своих шпионов и, кроме того, вели неустанную пропаганду среди казаков, стараясь убедить их, что в случае измены их ждет неминуемая гибель.

Войско казаков казалось крепким и преданным союзником нацистской Германии. Но все же, немецкое военное командование решило предпринять еще один шаг, чтобы усилить доверие казаков к себе. Немцы рассчитали, что казакам в этой непростой войне необходима сильная и узнаваемая личность, своеобразный идейный вождь, на которого они могли бы равняться и воле которого они были бы полностью подчинены. Нечего и говорить, что такая харизматическая личность очень быстро нашлась. Она жила прямо под боком у нацистов:

«Петр Николаевич [Краснов. Прим. автора] жил в гитлеровской Германии, издавал в Берлине свои книги, редактировал журнал „Казачий сборник“, в котором, надо полагать, восторженно комментировал успехи германского оружия на восточном фронте».[185]

Немцы решили использовать бывшего атамана Краснова в пропагандистских целях, ради поднятия боевого духа среди казаков-коллаборационистов. В июне 1943 года, немецкое командование и представители казачьей дивизии Вермахта навестили Краснова в его загородном доме в пригороде Берлина. После короткой беседы с этими гостями, Петр Николаевич дал свое согласие на сотрудничество с Вермахтом. Вскоре состоялась встреча генерала Краснова с командующим 1-й казачьей кавалерийской дивизии Гельмутом фон Паннвицом. Оба военных мгновенно нашли общий язык и обязались сотрудничать друг с другом. Тогда же фон Паннвиц предложил Краснову возглавить Главное управление казачьих войск Имперского министерства восточных оккупированных территорий Германии (На немецком: Reichsministerium für die besetzten Ostgebiete). Краснов вскоре согласился на предложенный пост. Это, как ему казалось, даст возможность бывшему атаману вновь воссоединиться со своими любимыми донскими казаками, а также, пусть это и выглядело маловероятным, возглавить новое казачье войско в недалеком будущем.

Вскоре после завершения всех согласований, Краснов отправился на встречу со своими подчиненными. 14 сентября 1943 года он прибыл в польский город Млау, где проходили обучение солдаты из казачьей дивизии.

Здесь, пожалуй, стоит взять паузу, и внести некоторую ясность в вопрос о коллаборационизме Петра Краснова. Во-первых, коллаборационистом он не был, так как и вовсе не являлся гражданином СССР, той страны, против которой сотрудничал с немцами. А во-вторых, сотрудничество Краснова с нацистской Германией во время Второй мировой войны совершенно нивелируется тем фактом, что многие истинные граждане СССР сотрудничали с оккупационными немецкими властями, включая, конечно же, советскую номенклатуру. Последние активно помогали нацистам совершать преступления против мирного населения на оккупированных территориях. К примеру, советские чиновники, оставшиеся служить на своих постах в Ростове-на-Дону, после того как его заняла немецкая армия, охотно предоставляли Гестапо списки евреев и коммунистов в этом городе. За преданную службу, немецкое командование награждало таких ретивых госслужащих лучшими квартирами в Ростове.[186] После окончания войны выяснилось, что таких «доблестных» осведомителей среди ростовских чиновников, которые обзавелись квартирами благодаря службе немецкой тайной полиции, было 2954 человека.[187]

Но вернемся к Петру Николаевичу и его казакам. Приезд Краснова в Млау совпал (вероятно специально) с днем, когда казаки из дивизии фон Паннвица должны были принести присягу на верность Адольфу Гитлеру. Немецкому командованию это мероприятие было необходимо для окончательного подчинения казаков своей воле: «Публичная персональная присяга каждого на верность Гитлеру отрезала бы путь назад».[188] После многочасового обряда присяги состоялся торжественный банкет, во время которого командир 1-й казачьей дивизии фон Паннвиц произнес тост за генерала Краснова.

Немецкие солдаты ведут бои на улицах Ростова-на-Дону

Ростовские мальчишки помогают немецким солдатам нести их багаж

Казаки приносят присягу Адольфу Гитлеру. Из книги Франсуа де Ланнуа. Казаки Паннвица. 1942—1945

Текст присяги русских казаков, служивших в немецком Вермахте

После этого торжества миссия генерала Краснова среди казаков фон Паннвица была окончена. В конце сентября 1943 года дивизия была переброшена в Югославию для борьбы против местных партизан, а сам Петр Николаевич благополучно вернулся в Германию.

На своем новому посту, начальника Главного управления казачьих войск, Краснов вел активную деятельность. Он занимался активной агитацией среди советских солдат в лагерях для военнопленных, уверяя их присоединиться к остальным коллаборационистам для совместной борьбы против большевизма. В этот период Краснов возможно и понимал, что немецкое правительство использует его как ходячую агитационную брошюру. Однако у него, как у пожилого человека (в 1943 году ему было уже 74 года), не было сил и желания для игры во всякого рода политические игры. Краснову просто оставалось надеяться на благосклонность нацистов в случае их победы в войне. Надеяться на то, что немцы позволят существовать независимому Донскому государству. Но и сама Германия охотно подавала пожилому атаману примеры, которые способствовали появлению таких смелых надежд. К примеру, 10 ноября 1943 года немецкое правительство подписало «Декларацию Казачьего правительства», которое де-юре предоставляла казакам из России политические права, признавала суверенитет будущего казачьего государства и его самобытность. Однако этот документ не был подписан высшими чинами нацистской Германии, на нем стояли лишь подписи министра восточных оккупированных территорий Альфреда Розенберга (1893—1946) и начальник штаба Верховного Главнокомандования Вермахта фельдмаршал Вильгельм Кейтель (1882—1946). Однако и этот, весьма хлипкий документ, вполне устроил Петра Краснова. И он охотно продолжал служить Вермахту.

2 августа 1944 года началось знаменитое Варшавское восстание. В ходе его польским повстанцам удалось уничтожить немецкий гарнизон в городе и взять под свой контроль большую часть своей столицы. Поляки рассчитывали на то, что у немецкой армии не хватит сил, чтобы подавить восстание в столице Польши. У немцев действительно практически не было резервов для уничтожения восставших. И поэтому они охотно прибегли к помощи русских казаков. «Первыми по варшавским улицам и площадям двинулись цепи Русской Штурмовой бригады СС под командованием полковника войск СС Каминского. Эсэсовцы, атакующие с русским матом, были беспощадны.

Затем им на подмогу подошли немецкие эсэсовцы-танкисты и казаки Доманова — 12 тысяч штыков и сабель. Вместе они потушили пожар варшавского восстания кровью поляков…».[189] Казаки-эсэсовцы подавили сопротивление польского народа немецким оккупантам с крайней жестокостью. Они же этим очень гордились. Своими достижениями в деле уничтожения поляков русские казаки хвастались на страницах своей газеты «Казачья лава». В ней же они помещали многочисленные фотографии со своими немецкими коллегами — служащими СС.[190]

Краснов не мог не знать обо всех тех ужасных преступлениях, которые совершали курируемые им казаки. «Он понимал, что функции жандармов и карателей ломали психику станичников, рушили традиционные представления о роли казачьего оружия. Особенно в рядах казачьей молодежи. Хороша же „святая борьба с большевизмом“ — массовые изнасилования польских и югославских женщин и расстрелы безоружных крестьян и горожан».[191] Однако он не желал утруждать себя какими-то, совершенно ненужными ему в старости, размышлениями на моральную тему. К тому же шла кровопролитная мировая война, жестокость и насилие во время которой могли быть списаны, по мнению атамана Краснова, на всеобщий хаос. Его волновало совсем другое. Краснов хотел добиться от Германии полного выполнения данных ею обещаний казакам. В частности, он добивался наделения казаков Вермахта и их семей землей в безопасной части Италии. К концу войны немцы выполнили это требование пожилого генерала: «… благодаря влиянию Начальника Управления казачьих войск Восточного министерства [П. Н. Краснова. Прим. автора], правительство нацистской Германии „выбило“ у дуче Италии [Бенито Муссолини. Прим. автора] для казаков территории на Аппенинском полуострове. Осенью 1944 года, в сравнении с восточным фронтом или югославскими ущельями, — это был курорт. Просто оазис мира и покоя».[192]

Однако Краснову и верным ему казакам не удалось насладиться счастливой старостью в солнечной и умиротворенной Италии. Зимой 1945 года приближался конец Второй мировой войны в Европе. Немецкое военное командование и нацистское правительство бросали все имеющиеся у них силы на разваливающийся повсюду фронт. В этот период немцы решили разыграть с казаками-коллаборационистами последнюю трагическую карту в этой кровожадной войне. В феврале 1945 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер (1900—1945) своим собственным приказом преобразовал казачью дивизию фон Паннвица в 15-й Казачий кавалерийский корпус СС. Теперь казаки стали еще и эсэсовцами. Такая структура как СС, еще до окончания войны зарекомендовала себя как самая одиозная организация нацистской Германии. На руках сотрудников СС была кровь миллионов невинно убитых и насмерть замученных людей на оккупированных территориях, они руководили лагерями смерти и занимались многочисленными этническими чистками. Русским казакам, которых официально удостоили членством в этой преступной организации, навряд ли пришлось бы надеяться на благосклонность британских или американских военных в случае сдачи в плен. Поэтому им оставалось только одно — сражаться на стороне немцев до самого конца. Именно этого и добивался Генрих Гиммлер. ««Марка войск СС — это худшее, с чем можно сдаваться союзникам».[193] Самого Петра Краснова немецкое командование откомандировало в Италию. Свою пропагандистскую работу он выполнил, и больше Германии он ничем помочь не мог. «Старого атамана воспринимали, как реликтовый образец давно ушедшей эпохи, не пригодный для решения сегодняшних проблем».[194]

По состоянию на 25 февраля 1945 года 15-й Казачий кавалерийский корпус состоял из 25 тысяч солдат и офицеров.[195] Вместе с казаками действовали украинский батальон СС и танкисты из Русской Освободительной Армии (РОА). В самом конце войны этому кавалерийскому корпусу приходилось вести тяжелые бои с болгарскими войсками и югославскими партизанами. 6 мая 1945 года казаки под командованием фон Паннвица получили приказ отступать из Югославии в Австрию. Этот путь они были вынуждены проделать через Альпы, попутно сражаясь с нападавшими на них партизанами. Путь казаков осложнился еще и тем, что они, словно цыганский табор, отступали вместе со своим багажом, а также со своими женами и детьми. Кто-то из них в дороге заботился о своих пожилых родителях. Все же, 11—12 мая корпус фон Паннвица смог пробиться в Австрию и там сдаться на милость английским войскам.

Петр Краснов уговаривал казаков, которые находились вместе с ним в Италии, также сдаться англичанам, причем сделать это как можно скорее. «Это был очень слабенький, но шанс, на то, что победители не тронут казачьих семей в Алесо».[196] Но казачьи командиры, Вячеслав Науменко (1883—1979), Иван Кононов (1900—1967) и Тимофей Доманов (1887—1947), безумно призывали казаков продолжать воевать на стороне Германии. В конце апреля 1945 года казаки, теснимые из Италии местными партизанами и английскими войсками, решились на последний марш в своей жизни. Через все те же Альпы они прошли в Австрию, и 27 апреля прибыли в небольшой городок Катчак.[197]

Казаки были холодно встречены там своими недавними союзниками немцами. «Им самим было нечего есть, а тут еще привали 30 тысяч голодных ртов».[198]

Петр Краснов вместе со своей женой самостоятельно добрался до Австрии. Здесь чета Красновых вместе с тремя своими племянниками арендовала квартиру возле небольшого города Линц. В Австрии, в последних числах апреля 1945 года, собрался Большой казачий Круг («парламент» у казаков), на котором был выбран новый Походный атаман. Им стал Гельмут фон Паннвиц. Вероятно казаки выбрали именно его, этого немецкого военного аристократа, своим командиром, не только потому, что крайне доверяли ему и уважали, но еще и потому, что надеялись с помощью фон Паннвица уйти от ответственности за свои преступления в Югославии и Польше. «Видимо, они считали, что, раз ими командует немецкий кадровый генерал, значит, относиться к ним в плену будут, как к военнослужащим Вермахта».[199]

В городе Линце Петр Краснов уговорил казаков сдаться английским войскам в плен. Он был уверен, что английские военные, с некоторыми из которых он вместе воевал против большевиков во время Гражданской войны в России, благосклонно отнесутся к его казакам. Краснов еще просто не знал о содержании соглашения, заключенного главами США, Великобритании и СССР во время Ялтинской конференции. Это соглашение было подписано 11 февраля 1945 года, и оно обязывало американское и британское военное командования передавать советских военнопленных, оказавшихся в лагерях вместе с немецкими частями, советскому руководству для отправки их «домой».[200] Данное соглашение предполагало выдачу советской стороне только советских граждан, оказавшихся по ту сторону фронта. Однако, впоследствии, выполняя это обязательство перед Советским Союзом, американцы и британцы выдали СССР не только бывших советских граждан, но и русских эмигрантов, которые никогда не имели советского гражданства.

Вскоре после сдачи казаков в плен, для всего казачества, которое, волею судьбы, оказалось в действующей немецкой армии, наступило самое жуткое и судьбоносное время. Английское командование, которое осознавало, что плененные им люди ни за что не захотят возвращаться на «родину», в Советский Союз, прибегало к хитроумным уловкам, дабы ввести коллаборационистов в замешательство. Для начала британцы обманом обезвредили казачьих офицеров. «Офицеров пригласили сесть в шестьдесят трехтонных грузовиков. Конвой отправился в путь и, достигнув подножия горы, неожиданно остановился посреди большой группы британских солдат, которые разбились по двое и подошли к каждому грузовику. Грузовики были окружены танками и мотоциклистами, которые образовали эскорт. Британцы объяснили, что конвой необходимо защищать от нападения эсэсовцев, которые все еще разгуливают в лесах. Между тем, Доманов, как и было запланировано, прибыл в предместья Обердраубурга и направился к штабу 36-й пехотной дивизии, где встретился с генералом Массоном, который сказал ему: «Я вынужден донести до Вашего сведения, что получил официальный приказ передать весь казачий дивизион советским властям. Мне жаль говорить вам это, но это — приказ. Прощайте…».

Благодаря вероломной уловке командир бригады выполнил свой приказ, и все офицеры атамана Доманова оказались в его власти. Все было готово для их передачи в соответствии с полученным приказом“.[201] Позже, 27 мая, казачьи офицеры были помещены в лагерь для военнопленных возле города Шпитталь. Здесь командиры казаков объявили им, что британцы передать их советским властям. Краснов, который также был обманным путем задержан англичанами, призвал своих подчиненных сохранять офицерское достоинство. После этого он немедленно написал на французском языке послание английскому королю Георгу VI (1895—1952), британскому маршалу Александеру (1891—1969) и Папе Римскому Пию XII (1876—1958). В своем ходательстве Краснов уверял этих власть имущих людей в невиновности казаков, а также в том, что в „стране советов“ их ждет несправедливый суд и неминуемая смерть. Это обращение Краснова подписало несколько британских офицеров, после чего комендант лагеря обещал отослать его в Лондон и Женеву. Однако энтузиазм Краснова среди казачьих офицеров мало кто разделял. Уже в первую ночь, после объявления страшной новости о выдаче казаков большевикам, появились первые жертвы. „… пожилой эмигрант по фамилии Тарусский повесился, а еще один казак, Михайлов, предпринял неудачную попытку самоубийства“.[202] В этом деле британцы пошли навстречу казакам. „Вскоре после их прибытия полковник [британский — Брайер]

отдал следующий приказ своим бойцам: «Любая попытка сопротивления должна решительно подавляться. Если вы будете вынуждены открыть огонь, то стреляйте на поражение.

Любая попытка самоубийства должна предотвращаться, если она представляет угрозу нашим бойцам. Если такой угрозы нет, то не следует мешать совершению самоубийства»».[203]

Выдача казачьих офицеров началась 29 мая. Она сопровождалась страшными актами насилия со стороны английских военных. «Несколько минут солдаты избивали казачьих офицеров нанося им удары ботинками, прикладами ружей и кулаками. Некоторые жертвы были избиты до бесчувствия, и британцы прокалывали их штыками. Это обращение оказалось эффективным и началась погрузка».[204] После прибытия в советскую зону оккупации, генералы Краснов, Доманов, Васильев, Головко и Султан-Гирей Клыч были отправлены в Москву. Ужасна также была участь остальных казаков, которые оставались в английских лагерях для военнопленных и ждали возвращения своих командиров с благими вестями. Когда английское командование объявило этим людям, что их командиры предали их и сбежали, и что английским властям не остается ничего другого, как выдать их всех советскому правительству, толпа несчастных казаков и их семейства впали в отчаянье и ужас. Они просили англичан не выдавать их большевикам, проклинали их и умоляли. Те казаки, которые имели иностранное, не советское, гражданство, напрасно демонстрировали английским офицерам свои французские, немецкие, польские, голландские и другие паспорта. Вероятно, английское командование было совершенно равнодушно к этим людям, в которых к тому же, оно видело пособников немецких нацистов, и поэтому не желало тратить время, и выяснять, кто из казаков не являлся гражданином СССР. Для англичан, уставших от многолетней войны с Германией (Великобритания находилась в состоянии войны с нацистской Германией с 1939 по 1945 годы), было важно поскорее разрешить вопрос с многочисленными немецкими военнопленными и их союзниками. Вопрос гуманного обращения с этими людьми в то время был далеко не на первом месте. Тяжело описывать те сцены, которые разыгрались в солнечные майские дни в прекрасных австрийских пригородах, когда английские солдаты начали хладнокровно погружать людей из казачьих лагерей в грузовики для отправки в советскую зону оккупации. Вот лишь несколько из них: «… Люди образовали сплошную массу, тесно прижавшись друг к другу, и было необходимо силой разделять их, начав с самых крайних. Остальные прижимались друг к другу еще сильнее, образуя небольшую, но еще более компактную массу. Однако вскоре началась паника. Одни вцеплялись в тела других, пытаясь спастись от солдат, образуя странную пирамиду, внизу которой люди задыхались от удушья… Когда казаки, наконец, ослабили хватку, мужчина и женщина оказались задушенными до смерти… После завершения погрузки грузовики отправились на север и прибыли на железную дорогу. Там казаки были разгружены и переброшены в вагон для скота с толстыми решетками на окнах и запертыми дверьми, а в конце поезда находилась платформа, на которой стояли солдаты с пулеметами.

…Приведем свидетельство молодой матери, которая была в тот день: «Мы все сплелись вместе, и в тот момент я обнаружила, что стою на теле, распластанном на земле. Все, что я могла сделать, так это постараться не наступить ему на лицо. Солдаты хватали людей, одного за другим, толкая их к грузовикам. Со всех сторон раздавались крики: «Уйди, Сатана, да восторжествует Христос. Господи, смилуйся над нами!»

Сплетенные мужчины и женщины яростно протестовали, когда удары сыпались на них градом, и я видела солдата, отбирающего ребенка у его матери, которого он хотел затолкнуть в грузовик. Мать ухватила ребенка за ногу, и он и солдат буквально играли в игру «кто-кого-перетянет», пока мать, наконец, не исчерпала свои силы, и ребенок не был втиснут в грузовик.

…Молодая женщина вместе с двумя детьми подбежала к берегу реки. Там она долго держала в объятиях своего старшего ребенка, а потом неожиданно столкнула его в воду. Другой ребенок вцепился ей в юбку, крича: «Нет, мама, нет, мне страшно». «Не бойся, — ответила она, — я пойду с тобой» и бросила его в бушующий поток».[205]

Англичане жестоко обошлись со своими русскими военнопленными. Но никакие их зверства не могли сравниться со звериной жестокостью советских «победителей». Многие казаки и члены их семей были расстреляны большевиками, сразу после прибытия в их зону оккупации. Другие скончались в советских концлагерях в Сибири, или умерли в ужасных тюремных условиях. Никакой пощады казакам и их семьям от советских властей ждать не приходилось. В официальных советских документах тех лет казачий корпус именовался «… специальной частью, принадлежащей антипартизанским силам СС и состоящей из белоэмигрантских бандитов и контрреволюционеров, получавших деньги от немцев».[206]

Британское командование, не церемонясь, решило передать советским войскам также и немецких офицеров, которые командовали казачьими соединениями. Так в руки большевиков попал и Гельмут фон Паннвиц. Вскоре его также этапировали в Москву, для последующего суда над ним. Сами британцы, конечно же, пытались оправдать свои действия. Так, в частности, они заявляли, что были вынуждены столь жестоко поступить со своими русскими и немецкими военнопленными из-за страха перед советским диктатором Сталиным. «Союзники, не желая перечить ему в этом вопросе и, пытаясь убедить его использовать свое влияние, чтобы остановить Тито [Иосип Броз Тито, Josip Broz Tito (1892—1980), югославский диктатор. Прим. автора], грабившего территории в Италии и Австрии, а также принять более активное участие в войне против Японии, согласились с его требованием. Этой точки зрения придерживались, прежде всего Министерство иностранных дел Великобритании, которое считало неразумным раздражать Сталина, защищая горстку людей, изменивших Советскому Союзу».[207]

Нелегкими были и последние дни Петра Николаевича Краснова. Большевики были очень рады заполучить в свои кровавые руки своего давнего врага, которого они упустили из рук в 18-м году. В Москве пожилой генерал был заключен в секретную тюрьму на Лубянке. НКВД очень желало, чтобы Краснов дожил до показательного суда. Поэтому сотрудники этого жуткого ведомства не применяли к Петру Николаевичу слишком суровых пыток во время допросов, а также обращались с ним несколько снисходительно.[208] Вскоре НКВД начало следствие по так называемому делу — «Белогвардейцы — казачьи генералы» под номером Н-18768.[209] Сегодня материалы этого дела хранятся в Центральном архиве ФСБ России в Москве. Следствие это началось в июне 1945 года и продолжалось до 14 января 1947 года.[210] Удивительно, но за все это время следователь по делу Петра Краснова и других казачьих офицеров, Рассыпнинский Анатолий Филиппович (1909—?), вызывал своего подследственного на допрос всего лишь несколько раз. Так, например, в 1946 году Краснов был на допросе у следователя 13 и 19 сентября и 21 ноября.[211]

У Петра Краснова, как у пожилого человека, многое пережившего на своем веку, не было сил и желания вступать в борьбу с советской карательной машиной. Он не надеялся на спасение и понимал, что большевистское правительство все равно убьет его. Именно поэтому, а еще, что также очень вероятно, под давлением со стороны советских следователей, Краснов полностью признался в тех преступлениях, которые ему инкриминировали. Из стенограммы допроса Петра Краснова на суде (председательствующим судьей был Василий Васильевич Ульрих 1889—1951), мы можем понять, что к тому времени он был совершенно сломленным и уставшим человеком:

«Краснов: — Самого себя я считал русским генералом, но, к сожалению, я был одет в немецкую форму, поверх которой носил русские погоны. Так было нужно, и поневоле приходилось одевать все немецкое с русским оттенком.

Ульрих: — Кто же, по-вашему, настоящий виновник войны между Советским Союзом и гитлеровской Германией?

Краснов: — Для пропаганды требовалось, и я к тому же лично считал, что виновником этой войны был СССР.

Ульрих: — Вы подчеркивали, что СССР воюет на пользу англо-американских капиталистов. Кем была эта мысль подсказана вам или вы сами ее автор?

Краснов: — Это чисто пропагандистский прием, рассчитанный на поднятие духа.

Ульрих: — Согласны ли вы с тем, что ваше письмо Кайзеру Вильгельму, которое вы написали в 1918 году, имеет много сходственного с вашим воззванием по радио в 1944 году?

Краснов: — Да, это, безусловно, так, и диктовалось это обстоятельство тем, что мы искали союзников в лице немецкого империализма.

Ульрих: — Значит, у вас существовал основной союз с германским империализмом?

Краснов: — Да, и такой союз между нами существовал с 1917 года.

Ульрих: — Что же в таком случае осталось в вас русского?

Краснов: — Ничего.[212]

Конечно же, подобный «суд» и вовсе нельзя назвать — судом. Это действие в январе 1947 года, происходившее в Колонном зале Дома Союзов, больше напоминало показательную моральную экзекуцию. «Суд проводился за закрытыми дверьми, без прокурора, который должен был предъявить обвинение, и без защитников, представлявших интересы генералов».[213] Вполне может быть, что верхушка НКВД, не без ведома диктатора Сталина, решила устроить вместо справедливого суда показательную «порку» русским контрреволюционерам и «пособникам фашистов». Суд над Петром Красновым и другими казачьими генералами, Гельмутом фон Паннвицем, Андреем Шкуро, Тимофеем Долмановым, Султаном Келеч-Гиреем, Семеном Красновым (племянником П. Н. Краснова), в общей сложности длился 7 часов.[214] 16 января 1947 года, в 19:39 суд вынес всем шести генералам смертный приговор. Всех их приговорили к казни через повешение. В тот же день, в 20:45 этот приговор был приведен в исполнение во внутреннем дворе Лефортовской тюрьмы. Не стало талантливого офицера, выдающегося русскоязычного писателя Петра Николаевича Краснова.

Не исключено, что Краснов и другие подсудимые по этому делу подвергались сильному давлению со стороны «следствия» с целью «выбить» у них признательные показания. Очень забавным, к тому же, выглядит «последнее слово» Петра Краснова, в подлинности которого сомневались многие российские исследователи. Вот как оно звучит:

« — Два месяца назад, 7 ноября 1946 года, я был выведен на прогулку. Это было вечером. Я впервые увидел небо Москвы, небо моей родины, я увидел освещенные улицы, массу автомобилей, свет прожекторов, с улиц доносился шум…

Это мой русский народ праздновал свой праздник. В эти часы я пережил очень много, и раньше всего я вспомнил про все то, что я сделал против русского народа. Я понял совершенно отчетливо одно: что русский народ, ведомый железной, стальной волей ее Вождя, имеет такие достижения, о которых едва ли кто мог мечтать… Тут только я понял, что мне нет и не будет места в этом общем празднике… Я осужден русским народом… Но я бесконечно люблю Россию… Мне нет возврата».[215]

Начальник Главного управления казачьих войск Имперского министерства оккупированных территорий нацистской Германии Петр Николаевич Краснов произносит речь перед казаками Вермахта. Осень 1943 года

Генерал-майор Вермахта Гельмут фон Паннвиц. Последний казачий генерал-атаман. Из книги Франсуа де Ланнуа «Казаки Паннвица 1942—1945. М. 2006

Это «последнее слово», также хранящееся в уголовном деле в отношении казачьих командиров, стилистически отдаленно подходит под художественный стиль Петра Краснова-писателя. Но само содержание его выглядит совершенно абсурдным. Неужели «добрые» советские следователи отпустили подсудимого Петра Краснова на прогулку по Москве во время празднования годовщины Октябрьской революции? Водили его по городу и показывали достопримечательности? Демонстрировали, каких высот достигла социалистическая страна за годы правления большевиков? А потом хладнокровно повесили этого пожилого человека… Во всяком случае о таком предсмертном «приключении» Петра Краснова осталась какая-нибудь заметка в уголовном деле. Но ничего подобного в этом документе нет. Да и сам Краснов, будучи даже пожилым, запуганным советскими следователями-садистами, человеком, навряд ли стал проклинать себя перед большевиками.

Что можно сказать о деятельности Краснова, когда он являлся главой так называемого Главного управления казачьих войск. Конечно, малознакомому с русскими коллаборационистскими движениями в годы Второй мировой войны, человеку, покажется, что Краснов просто использовался немецкими военными силами в качестве пропагандистского оружия. Его речи и выступления немецкое военное командование умело направляло на то, чтобы поднять боевой дух казачества, преданно служившего Вермахту. И это действительно так. Никаких серьезных гарантий относительно дальнейшей судьбы территорий юга России в случае победы Германии нацисты атаману Краснову так и не дали. Все их обещания по поводу послевоенной независимости донских территорий, были в основном лишь на словах. Поэтому нет никакого основания говорить, что Петр Краснов использовал немцев в своих стратегических целях, поскольку практичные немцы использовали его. Но Петр Николаевич все равно самозабвенно выполнял те пропагандистские задачи, которые перед ним ставили нацисты. Больше ему ничего не оставалось делать. Дав свое согласие на сотрудничество с немецкой армией и с нацистским правительством (а он мог бы этого не делать, окончив свои дни естественной смертью, где-нибудь в тихой и безопасной европейской стране), Краснов решил продолжать свою борьбу с большевизмом за независимость Дона. Из-за своей старости он не мог больше сражаться верхом на коне и с шашкой в крепких руках, но решил бороться с «красными» громкой и красноречивой пропагандой. За это его и убили…

Нужно сказать, что соотечественники Краснова за рубежом оплакивали его трагическую гибель. Однако русские белоэмигранты упрекали его в идеологическом сотрудничестве с нацистами. В 1947 году в русской эмигрантской газете «Часовой» вышла статья — «Убийство генерала Краснова». Вот, что мы можем в ней прочитать: «Ведя себя все время очень нейтрально, ген. П. Н. Краснов на склоне лет поддался лицемерным заверениям германской пропаганды и согласился занять место начальника созданного немцами управления по казачьим делам. С этого момента его деятельность и, особенно, его выступления в контролируемой немцами печати на русском языке, вызывали искреннее недоумение и огорчение его многочисленных друзей. По каким причинам и под чьим влиянием мастичный генерал захотел омрачить ту добрую память, которая жила в сердцах его знавших, мы еще не знаем.

Но шемякин суд и безчеловечное убийство семидесятилетнего старика, поднявшегося на эшафот с Георгиевским крестом на груди, должны вызвать в сердцах всех честных людей чувство глубокого негодования и ненависти к власти, для которой нет ничего святого».[216]

Далее, в этой же статье, говоря о сотрудничестве Краснова с немцами, ее авторы привели не совсем приятный для советских властей отрывок из недавней, на тот момент, истории: «Упоминая об этом, советская пресса забывает о… телеграмме, посланной гитлеровскому министру иностранных дел Иоахиму фон-Рибентропу 24 декабря 1939 года, в которой говорится следующее: «Благодарю Вас, Господин Министр, за Ваши поздравления. Дружба народов Германии и СССР, спаянная кровью, имеет все основания быть долгой и прочной. Сталин. (Правда. 25.12.39)».[217]

Как мы видим из этого отрывка, не только атаман Краснов очень тесно «дружил» с немцами.

Несмотря на свою прогерманскую и пронацистскую деятельность в годы Второй мировой войны, Краснов остался в памяти многих людей не только как немецкий агитатор среди казачества, но и как русский офицер и прекрасный писатель, труды которого и сегодня многими перечитываются с большим интересом.