автордың кітабын онлайн тегін оқу  Дело жадного варвара

Хольм ван Зайчик

 

 

 

Издательство выражает глубокую благодарность Хольму ван Зайчику
за любезно предоставленную рукопись и разрешение на публикацию

 

Серийное оформление и оформление обложки Егора Саламашенко
Иллюстрации Антона Ломаева

Зайчик Х. ван

Дело жадного варвара : роман / Хольм ван Зайчик. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Евразийская симфония).

 

ISBN 978-5-389-29699-2

 

16+ 

 

Альтернативная история. Наши дни. Евразийский континент, где от Балтийского до Желтого моря раскинулось величественное государство Ордусь — многонациональное и многоконфессиональное, где современные достижения цивилизации соседствуют с древними традициями, консервативными нравами и языком. Здесь царит порядок, но даже в таком обществе есть те, кто решается на необдуманные преступления. И тогда их приходится расследовать.

Действие разворачивается в великолепной Александрии Невской, Северной столице Ордуси, высящейся над полноводной рекой Нева-хэ. Из ризницы патриархии похищена святыня — наперсный крест святителя и великомученика Сысоя, просветителя валлонов. Расследование поручено опытному разыскных дел мастеру Багатуру Лобо и ученому-законнику Богдану Руховичу Оуянцеву-Сю. Хотя сыщики ранее никогда не работали вместе, им предстоит объединить усилия, чтобы раскрыть дело. Но их сотрудничество начинается не так гладко, как хотелось бы…

Захватывающий криминальный роман, дополненный ярким очерком ордусских нравов, не оставит вас равнодушным и увлечет с первых страниц.

 

© Хольм ван Зайчик, 2025

© Антон Ломаев, иллюстрации, 2025

© Серийное оформление.
ООО «Издательская Группа
«Азбука-Аттикус», 2025
Издательство Иностранка®

© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025
Издательство Иностранка®

Известно, что Конфуций предпочитал не говорить об удивительных событиях. Но именно к таким событиям относится появление рукописей Хольма ван Зайчика в России.

Этот известный всему китайскому народу автор писал много и плодотворно. Труды его пользовались в Китайской Народной Республике всеобщей любовью и уважением, будучи поистине жемчужиной Поднебесной: не было ни города, ни села, где не шли бы пьесы, поставленные по сюжетам знаменитого писателя. При этом поразительным остается тот факт, что сами повести, составившие сюжетную основу народных пьес, никогда не были опубликованы и распространялись только изустно.

Известно, что познакомиться с рукописями ван Зайчика мог только воистину совершенномудрый муж. Писатель поверял выстраданные мысли лишь достойнейшим. Для целей ознакомления в усадьбе ван Зайчика был построен читальный зал на одну персону. И может, всего два или три человека в мире могут похвастаться тем, что они читали тексты ван Зайчика у себя дома, получив их на малый, строго оговоренный срок.

Хольм ван Зайчик не искал славы в публикациях. В своих произведениях он создал новый мир — страну Ордусь, где цвели все цветы и расцветали все школы, — мир великой державы, мир синкретической религиозной жизни, мир, в котором плохих людей нет.

Великая Ордусь…

История этой удивительной страны началась в шестидесятых годах XIII века, когда Александр Невский и его побратим, сын Батыя Сартак, вступивший после смерти отца на ордынский престол, договорились о партнерском объединении Святой Руси и Золотой Орды ради блага населяющих их народов, дабы взросло их чаяниями единое государство, где царить будет единственно диктатура закона.

Усилия побратимов оказались столь успешными, а возникшая держава столь процветающей, что полутора веками позже — когда монгольская династия Юань была изгнана из Китая, а после смерти первого императора новой, Минской династии началась новая долгая гражданская война — смертельно уставшая от неурядиц и междоусобиц Поднебесная империя предпочла войти в состав Ордуси на правах одного из улусов.

Так на просторах Евразии возникла колоссальная страна с чрезвычайно специфической культурой. Именно эта культура — культура уважения к иному, культура способности все считать родным и все приспосабливать для пользы народа — к XX веку сделала Ордусь величайшим, богатейшим и гуманнейшим государством мира. Оно раскинулось от сияющих тропиков Индокитая и Тайваня до холодных вод Суомского залива, и каждый из составляющих его семи улусов имел сообразно исторической традиции свою столицу. Императорских же резиденций было всего три: Ханбалык на востоке, Каракорум в центре и…

И Александрия Невская на северо-западе…

Множество китаистов, в разные годы видевших пьесы по сюжетам ван Зайчика, в буквальном смысле грызли локти с досады, что они не могут перевести творения знаменитого автора.

И вдруг!

В ночь на рубеже 1999 и 2000 годов почтенный переводчик с китайского Евстафий Иоильевич Худеньков, как обычно, вошел в Сеть, чтобы получить электронную почту. Будучи отшельником, он получал мало корреспонденции, в основном это были короткие письма коллег да ссылки на новые ресурсы глобальной сети Интернет по теме «даосизм и алхимические способы обретения бессмертия». И вдруг почтовая программа стала перекачивать файл, объем которого многократно превышал любое из когда-либо полученных Худеньковым писем. Когда же взволнованный ученый открыл полученный файл, глаза его выпучились сверх всякой меры. Заголовок письма гласил буквально следующее: «Время пришло. Хольм». Далее шла путаница значков, очевидно указывающая, что файл надлежит посмотреть в другой кодировке и с применением китайского редактора. Дрожащими руками проделав необходимые процедуры, Худеньков открыл файл вновь, и перед глазами его все поплыло: он получил не что иное, как повесть ван Зайчика, от самого ван Зайчика!

Неутомимый исследователь не день и не два пытался определить, откуда пришло письмо, используя в своих поисках разнообразные программы, а также немалый опыт соседского мальчика Васи, который в свои 12 лет слыл самым способным хакером Курляндской улицы. Но тщетно, письмо миновало множество анонимных серверов, так что адрес определить было невозможно. Похоже, Тибет? Но разве можно сказать наверняка?

В ту же ночь Евстафий позвонил своей аспирантке Эмме Выхристюк, с которой он в 1992 году видел в провинции Гуанчжоу постановку пьесы на сюжет ван Зайчика — «Дело поющего бамбука». Тогда Эмма была юной студенткой, теперь она стала молодой исследовательницей китайской драмы династии Юань.

Эмма залилась счастливым неверящим смехом и тотчас же выехала к научному руководителю.

В трудах по переводу и комментированию текста прошло немало времени. И теперь все мы живем в напряжении — когда же из далекого Тибета придет новое письмо с новой повестью и получим ли мы вожделенный текст «Дела поющего бамбука», о котором наши переводчики не могут говорить иначе как со слезами восторга?..

Ольга Трофимова

Теперь можно с уверенностью сказать, что великий и могучий русский язык породил присказку «ах вы, зайчики-гулики» не на пустом месте. Имя выдающегося голландского востоковеда и писателя Роберта ван Гулика, хотя и с большим опозданием, стало в последние годы хорошо знакомо российскому читателю. Странная, во многом до сих пор загадочная фигура его младшего соотечественника и отчасти коллеги Хольма ван Зайчика остается пока еще совершенно неизвестной. Но и этому противоестественному положению приходит конец.

Хольм ван Зайчик родился в семье артиллерийского офицера в небольшом городке Медемблике, расположенном на самом берегу туманного залива Эйсселмер. Произошло это в 1911 году. С раннего детства океанские корабли, во множестве достигавшие фарватерами залива порта Роттердам и уходившие обратно, пробудили в тонкой, поэтической душе мальчика страсть к путешествиям и дальним странам. Судьба была благосклонна к юному романтику: она наделила его блистательными способностями к языкам. Еще в молодости он выучил китайский, японский, малайский и в возрасте двадцати лет начал свою дипломатическую карьеру на тогдашней Формозе (ныне остров Тайвань).

Попав в 1931 году на Восток, больше Хольм его уже не покинул.

Иным мощнейшим фактором, повлиявшим на формирование характера ван Зайчика, была героическая смерть отца, принимавшего активное участие в блистательных, но безнадежных попытках противостоять вторжению кайзеровских орд через Голландию и Бельгию во Францию в начале Первой мировой войны. Мальчику было тогда лишь три года. Однако события, связанные с этой мировой катастрофой, столь трагично повлиявшей на жизнь его семьи, оказались едва ли не первыми впечатлениями детства, память о которых сохранилась у великого человека навсегда.

Порожденные этими острыми воспоминаниями культ борьбы с агрессией и ненависть к империализму ван Зайчик пронес через всю жизнь, как святыни.

Вероятно, именно это мироощущение привело Хольма ван Зайчика в стан борцов за торжество социализма и коммунизма.

С учетом опыта прошедших десятилетий можно по-разному относиться к сделанному ван Зайчиком жизненному выбору. Но надо помнить — об этом часто теперь забывают, — что в ту пору коммунистическая идея зачастую действительно служила прибежищем для самых благородных и чистых душ.

Насколько нам удалось выяснить, дипломат, ученый и писатель ван Зайчик формально никогда не вступал в компартию ни в какой стране. Но то, что во второй половине тридцатых годов он стал советским разведчиком (агентурные имена «Волк», «Попрыгунчик», «Пушистый»), удалось теперь доказать неопровержимо. По заданию Центра он после нападения японских милитаристов на Китай попросил в Японии политического убежища, принял китайское гражданство в подвластном Японии Маньчжоу-Го и стал вскоре советским резидентом в важнейшем военно-морском порту Японии — Хиросиме. Ван Зайчик входил в группу Рихарда Зорге, был одним из его ближайших друзей и наиболее ценных агентов, а уцелел после гибели группы лишь по счастливой случайности, вовремя отбыв в очередную длительную командировку в Китай.

Его вклад в дело победы трудно переоценить. Например, по заданию советского руководства Пушистый проник на один из японских линкоров, направлявшихся к Мидуэю. Во время известной битвы (1942), находясь попеременно то на японских, то на американских кораблях, он наблюдал во всех деталях катастрофический разгром сил микадо и триумф союзной СССР Америки. Более того, герой невидимого фронта активно этому разгрому способствовал. Ему удалось, быстро перемещаясь прямо под огнем американцев с одного японского авианосца на другой, воспрепятствовать своевременной замене торпед на бомбы и бомб на торпеды на японских самолетах, что обусловило потерю императорским флотом всех четырех авианосцев, задействованных в операции, — и, таким образом, предрешило конечный результат всей борьбы на тихоокеанском театре военных действий.

Именно от ван Зайчика Москва впервые узнала о победе американцев у Мидуэя, о перипетиях многомесячной битвы за Гуадалканал и о многих других судьбоносных событиях.

В это же напряженное время у ван Зайчика в полной мере начинают проявляться и способности ученого. Он пишет несколько феноменальных по широте охвата и смелости выводов сочинений и эссе о скрытых, исподволь действующих тенденциях в истории Востока  [1]. В них выдающийся мыслитель предвосхитил многие принципиальные открытия нынешних геополитиков. Если бы не война, эти работы принесли бы ему мировую известность.

На всю Южную Японию прославилась также его коллекция лаковых выгребных ящиков Хэйанской эпохи. Ван Зайчик собирал ее несколько лет, не жалея своих скудных средств. В поисках этих удивительно удобных, легких и по-японски изящных переносных туалетов древности он посетил едва ли не все аристократические кланы Страны восходящего солнца. Но и коллекцию сгубил страшный молох войны. Она погибла во время варварской атомной бомбардировки Хиросимы. Как можно предполагать, соотносясь с некоторыми неофициальными источниками (проверить это теперь, увы, не удастся уже никогда), стремительное сгорание веками пропитывавшейся специфическими веществами древесины значительно увеличило число поражающих факторов первого в мировой истории боевого ядерного взрыва.

Уничтожения бесценной коллекции ван Зайчик не простил неблагодарному американскому империализму до конца своих дней.

К моменту бомбардировки сам Хольм ван Зайчик уже вновь был в Китае и, больше не покидая этой страны, принял участие в борьбе КПК и Гоминьдана. Для него не существовало вопроса, на чью сторону встать. Все симпатии этого убежденного гуманиста и демократа издавна были связаны с коммунистами. Оставив поприще дипломата и разведчика, он долгое время был консультантом и переводчиком маршала Народно-освободительной армии Китая Пэн Дэхуая, много общался с Мао Цзэдуном и другими китайскими лидерами.

В начале пятидесятых годов здоровье ван Зайчика, подорванное напряженной многолетней работой, опасно пошатнулось. Дальнейшая активная общественная деятельность стала для него невозможной. Он отошел от дел и со всей своей семьей поселился в столь любимой им китайской глубинке, на западе провинции Шаньдун — в небольшой живописной деревеньке Багуйсянь близ пересечения Хуанхэ с Великим каналом. Вместе с пятью женами и многочисленными детьми ван Зайчик, как истый Цинциннат, занялся выращиванием капусты и организовал одну из первых самоокупаемых семейных сельскохозяйственных коммун народного Китая.

Не будучи, вероятно, знаком с работами американца Х. Д. Маккиндера по геополитике, в частности с его знаменитой «Географической осью истории»  [2], Хольм ван Зайчик, как явствует из его собственных поздних работ, самостоятельно пришел к аналогичным взглядам: кто контролирует сердцевинную ось Евразии, тот контролирует мир.

Именно поэтому он был убежденным и последовательным сторонником дружбы и сотрудничества между столь любимым им древним и вечно юным Китаем и СССР, которому герой наших изысканий преданно служил в течение двух с лишним десятилетий, но на гостеприимную землю которого на всякий случай так ни разу и не ступил.

Разрыв между КНР и СССР в начале шестидесятых годов стал для пожилого ученого и общественного деятеля подлинной жизненной катастрофой. Он воспринял этот разрыв как глубочайшую личную драму и надолго запил в своей Багуйсянь. Можно смело утверждать, что к середине шестидесятых годов ван Зайчик наверняка погиб бы, отравленный жгучим деревенским эрготоу  [3], если бы не долгие, кропотливые и воистину титанические усилия трех его наиболее молодых жен, старавшихся, в меру своих сил и разумения, вернуть ему надежду и душевные силы.

Теперь мы знаем, что это им удалось.

Начиная с периода «культурной революции» ван Зайчик надолго канул в безвестность. До последнего времени считалось, что он умер от сердечного приступа на двенадцатый день очередного запоя, посвященного трагическим событиям на острове Даманский (1969), когда столкнулись в боях две наиболее любимые им страны и два народа, перед которыми он в равной степени преклонялся, проливали там кровь друг друга.

Тем не менее именно в годы безвестности ван Зайчик воспрянул к жизни и занялся новым видом деятельности — литературой. Именно тогда им был создан масштабный цикл повестей, объединенный чрезвычайно характерным для мировоззрения советского разведчика названием «Плохих людей нет» и подзаголовком «Евразийская симфония»  [4]. Повести эти, входящие, на наш взгляд, в золотой фонд китайской литературы XX века, так ни разу изданы и не были, хотя получили самое широкое хождение в народе, распространяясь изустно.

Однако то, что ван Зайчик писал именно по-китайски, затруднило распространение его произведений. Язык оригинала, несомненно, сыграл свою роль в том, что повести Хольма ван Зайчика с таким опозданием приходят к российскому читателю.

Художественный мир, созданный ван Зайчиком, является результатом синтеза усилий и прозрений историка, геополитика и литератора. Решение проблемы стабилизации евразийской оси, занимавшее на склоне лет ван Зайчика все большее место в его размышлениях и чаяниях, описано в его титаническом цикле с потрясающей художественной силой и непревзойденной научной убедительностью.

Отталкиваясь от исторической случайности — умерщвления в 1257 году сына хана Батыя, наследника престола Золотой Орды Сартака (Сартак преклонялся перед русской культурой вообще и православием в частности, был другом и побратимом Александра Невского), — ван Зайчик создал версию мира, где Сартак не был отравлен. Следствием этого явилось быстрое и плодотворное сращивание Руси и Орды — значительно более быстрое, плодотворное и бескровное, чем на самом деле.

Сотней лет позже, когда китайцы в своем углу Евразии восстали против монгольской династии Юань (1271–1368) и сумели свергнуть ее, массы китаизированных монголов и связавших свои судьбы с юаньской администрацией образованных и деловитых китайцев хлынули в противоположный евразийский угол, в наиболее безопасный, богатый и могучий улус державы Чингизидов, то есть в Ордусь.

Ордусь сделалась государством почти всеобщего благоденствия уже к тому времени, когда монголов изгнали из Срединной империи, — потому и они, и многие китайские чиновники и интеллектуалы предпочли осесть именно здесь, в пусть и холодноватой по климату, но зато гостеприимной, щедрой, изобильной и беззлобной Ордуси. Они принесли с собой еще одну великолепную древнюю культуру. А это, в свою очередь, сделало возможным следующее чудо. Срединная империя, вскоре после смерти первого императора китайской династии Мин (1368–1644) Чжу Юаньчжана испытавшая жестокий политический кризис, грозивший прямым распадом страны (так называемая война «Цзиннань» 1399–1402 годов), предпочла мирно объединиться на фактически федеративных началах с улусной Ордусью — и тем были спасены и лицо династии, и стабильная целостность страны. Проведенное в полном соответствии с древним ритуалом чисто духовное присоединение столь богатой и могучей страны, как Ордусь, продемонстрировало всему Китаю высочайшие способности и личные качества царствующего императора — и гражданская война затихла сама собой. Для Ордуси же присоединение столь мощной, культурной и богатой страны, как Китай, на правах, по сути, одного из равноправных улусов также не могло не принести поистине неисчислимых экономических, политических и культурных преимуществ.

Синтез идеалистичности и неотмирности православия с прагматичной, деловитой диалектичностью китайских «трех учений»  [5], научивших громадные массы евразийского населения мыслить не по принципу «либо так, либо не так (а лучше и вовсе никак)», а по принципу «и так и этак одновременно», дал поразительную культуру. Опираясь на впитавший эту культуру сино-ордыно-русский национальный характер, уже через полтора века Ордусь сумела почти бескровно организовать колоссальные пространства сердцевинной Евразии на основе подкрепленного безраздельным военным могуществом беспрецедентного в мировой истории культурного, религиозного, этнического и политического плюрализма.

Возникший в результате этого синкретический мир стал последним прибежищем стареющего ван Зайчика.

Кто возьмется решить, только ли в мыслях и грезах своих уходил туда прославленный производитель капусты или и впрямь проводил все свободное время в Александрии Невской, под хмурым северным небом, пронзенным золотыми шпилями и резными пагодами?

В последние годы жизни ван Зайчика его повести стали буквально народными. По ним едва ли не каждодневно ставились оперы, пьесы и представления на рынках, на городских и сельских площадях, в домах и дворцах культуры Шаньдуна, Хэбэя, Цзянсу и других провинций Китайской Народной Республики, под руководством коммунистической партии смело шагающих в светлое послезавтра. По всей видимости, ван Зайчику, хоть он наверняка и не ставил перед собою этой задачи сознательно, удалось в своих произведениях невзначай отразить вековые чаяния китайского народа о дружбе и единении  [6] с великим северным соседом…

Зрителями одной из подобных постановок нам и самим довелось однажды стать — культурное наследие ван Зайчика продолжает воздействовать на умы. Должны признать, что постановка произвела на нас неизгладимое, ни с чем не сравнимое впечатление. Оно будет преследовать нас весь остаток жизни.

Творчество ван Зайчика оказало влияние и на высшее руководство КНР, на формирование политики реформ в период после правления Мао Цзэдуна и Хуа Гофэна. Например, Дэн Сяопин, будущий архитектор китайской перестройки, которая вывела КНР в ранг первых государств современного мира, оказавшись в годы «культурной революции» подвергнут необоснованным репрессиям, по счастливой случайности был сослан в деревню, расположенную буквально в получасе ходьбы от Багуйсянь. Есть свидетельства, что великий Дэн читал по крайней мере некоторые из произведений ван Зайчика и они оказали на него самое серьезное и самое позитивное воздействие, буквально перевернув его мировоззрение  [7]. В до сих пор не опубликованных дневниках Дэн Сяопина, на страницах, посвященных жизни в ссылке, есть, в частности, такое упоминание: «Заходил через рисовые поля к соседу поесть капустки. Капустка, как сказали бы в Европе, — цимес. Во всей Поднебесной подобной не сыщется. Взял у соседа новую рукопись. Читал всю ночь и не мог оторваться и понял наконец, ради чего стоит жить. Тибет действительно отпускать нельзя». Нет сомнения, что этим не названным по имени соседом и был автор «Евразийской симфонии»  [8].

К тому времени как рукописи выдающегося гуманиста ван Зайчика попали в руки востоковедов, самого писателя в КНР уже не было. Он незаметно исчез в знаменательном для всех россиян декабре 1991 года. Но, как и раньше, со всей округи, издалека, подчас даже из соседних провинций люди идут к скромному жилищу писателя, чтобы посидеть в тени под шелестящим утуном  [9] и посоветоваться с его духом — вступать ли в партию, жениться ли, становиться ли трактористом или сначала заняться бизнесом…

Старший праправнук ван Зайчика по пятой жене рассказывал нам, что в последние годы поток таких паломников был буквально неиссякаемым. Истертую лавочку у ворот его дома мы ни разу не видели пустующей. Люди идут и идут за советом к незлобивому мудрецу и скромному сельскохозяйственному коммунару — идут к Цзацикэ-вану, так по-китайски звучит имя ван Зайчик… Именно эти иероглифы  [10] начертаны на красной лаковой доске над воротами опустевшего ныне пристанища великого писателя.

Их можно понять как «Князь, который все превозмог благодаря смешению в себе различных стихий»…

Евстафий Худеньков,
Эмма Выхристюк

Учитель сказал:

— Благородный муж думает о морали и долге, а мелкий человек — о вещах и удобствах. Поэтому благородный муж имеет единочаятелей  [11], а мелкий человек имеет роскошь.

Му Да спросил:

— Можно ли думать о морали и долге, но иметь роскошь?

Учитель ответил:

— Иногда так случается.

Му Да еще спросил:

— Можно ли думать о вещах и удобствах, но иметь единочаятелей?

Учитель ответил:

— Никоим образом нельзя.

 

Конфуций. «Лунь юй»,
глава 22, «Шао мао » [12]

Апартаменты Багатура Лобо,

23 день шестого месяца,

пятница, вечер

 

Баг проснулся за десять минут до семи. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к окружающей действительности.

Все было спокойно: за окном почти неслышно шуршала морось — долгожданный дождь после недели душного зноя, когда плавился асфальт, и падали в обморок шоферы на забитой в конце рабочего дня первой кольцевой дороге, и веера выпадали из их натруженных рук… И вот вчера дракон дал наконец ливень — нездешний, почти тропический, свирепый и буйный ливень, за стеной которого пропадала вытянутая рука. Баг видел подобное трижды в жизни, последний раз — три года назад, когда вихрь честной службы занес его в забытый богами, но вполне процветающий и ухоженный городок Луфэн на тихоокеанском побережье, компьютерную столицу Сибирского улуса; пользуясь непогодой, группа австралийских варваров пыталась контрабандой вывезти партию новейших микросхем… Баг усмехнулся, не без простодушной гордости вспомнив, как он вплавь догонял их новенький катер, бестолково скачущий на тяжкой восьмибалльной волне.

За полупрозрачным тюлем занавеси стояла привычная хмурь — плотные тучи низко нависли над Александрией, сея вниз невесомые бисеринки влаги; погода располагала к дурному настроению.

Баг не испытывал к дождю каких-либо определенных чувств. Нельзя сказать, что он был уж вовсе доволен существованием в природе дождя; бродить под дождем ему скорее не нравилось. С другой стороны, дождь был во многом полезен и очень естественен. Баг скорее соглашался с тем, что дождь бывает. Причем в Александрии много чаще, чем, скажем, в Ханбалыке.

Баг отбросил шелковое покрывало и сел. Посмотрел на часы. И тут же действительность отозвалась гулким ударом — на Часовой башне начали отбивать семь вечера. Мгновением позже гул барабана догнал низкий рев большого колокола в храме Света Будды.

Отдернув тюль, Баг с последним ударом колокола ступил на влажные плиты террасы. Отсюда, с десятого этажа, открывался прекрасный вид на Александрию. Морось не в силах была скрыть слегка размытый, но все равно величественный и прекрасный контур храма Конфуция; по конькам многоярусных крыш в затылок друг другу выстроились оскалившиеся на злых духов львята, а желтая черепица блестела от дождя. Был виден даже темный, в красном лаковом обрамлении проем входа в главный зал; можно было разглядеть две фигурки, неспешно идущие от внешних врат к главному залу, под доску со скромными золотыми иероглифами «Кун-цзы мяо»  [13].

Рядом в небо врезалась пронзительная и тонкая, воздушная пагода храма Света Будды, толпились крыши прочих строений, незаметно сливаясь с сооружениями светскими. Ровная, как стрела, пронзала город главная магистраль проспекта Всеобъемлющего Спокойствия, пересекая мостами Нева-хэ и ее причудливые притоки, — и упиралась в прямоугольный бастион Палаты церемоний. Баг вгляделся в неподвижных охранников перед входом и, отбросив ладонью влагу с волос, принялся за ежевечернюю тайцзицюань. Медленно двигаясь по плитам, он освежал в памяти комментарий Чжу Си на девятнадцатую главу «Лунь юя»; с каждым отточенным годами движением, нарочито замедленным и неумолимым, словно многотонный пресс, Баг выдавливал из себя усталость и созвучное хиленькому дождику настроение. У дождика не было шансов.

Соседняя слева терраса пустовала. На правой под легким тентом сидел в бамбуковом кресле сюцай  [14] неизвестно каких наук Елюй — упитанный сын богатых родителей, прибывший из самого Ханбалыка на промежуточные экзамены. Лицо Елюй имел жизнерадостное и открытое, на лице этом произрастали жиденькие усики, но Багу сосед не нравился, ибо имел пристрастие к варварской танцевальной музыке, которое, Баг был просто уверен, справедливо подавляли домашние и которому сюцай тут же воздал должное, вырвавшись из родного гнезда в Александрию. О состоятельности родителей сюцая говорила квартира, в которой он проживал, — дома на проспекте Всеобъемлющего Спокойствия были баснословно дороги; за Бага платило Управление  [15].

Сюцай вертел в руке бокал и пялился на город. Заметив Бага, он вскочил и с преувеличенной любезностью поклонился. Баг оглядел внимательно варварскую фуфайку соседа с неподобающим рисунком на груди и слегка кивнул, поморщившись: ему была неприятна искусственная любезность Елюя, проистекавшая по большей части из безусловного почтения к его, Багатура Лобо, физическим достоинствам.

Проще говоря, Елюй побаивался Бага. Совершенно не так сюцай отнесся к нему при первой встрече на лестничной площадке: Елюй был высокомерен и до крайности величав, а его увесистый багаж, обливаясь потом, несли следом пятнадцать носильщиков. Баг тогда сильно удивился, но вида не подал.

Так продолжалось два дня: Елюй еле кивал. А на третий день случилась вечеринка, ставшая для него весьма памятной. Ну как же! Это ли не радость — собрать в своей квартире приятелей-шалопаев, тоже приехавших на экзамены, да еще молодую поросль всяких столичных знакомых и с шумом предаваться самому разнузданному веселью под грохот варварской музыки? Что может быть прекрасней!

Баг считал иначе. С его точки зрения, мир предоставляет человеку достаточное количество возможностей для эстетического самовыражения; прыгать же козлом, размахивая стаканом с пивом, — удовольствие, достойное грубых простолюдинов. Нет, Баг человек очень терпимый, он и сам не прочь иногда поиграть на губной гармошке что-нибудь из Мэй Ланьфана или даже из Тома Уэйтса; Баг с пониманием относится к чужим чаяниям счастья, ибо ведь как разнообразна природа и как много кругом всевозможных жизненных форм, — но не в двенадцать же ночи воздавать должное Лэй-гуну, богу Грома! Это время создано для ночного отдыха. Не алчущий сна человек может найти ни с чем не сравнимое удовольствие в неспешной беседе или в созерцании. В конце концов, существует достаточное количество мест, специально для увеселений предназначенных.

Все это Баг и высказал открывшему ему дверь одетому в пестрый халат незнакомому юноше, ибо Елюй не счел своим долгом представиться соседу (и Баг еще тогда посетовал на досадные пробелы в его воспитании).

Однако сюцай не внял и не пожелал перейти к более спокойным формам проведения досуга, а весьма настоятельно данный ему совет возвыситься, например, до созерцания полной луны отверг в категорической форме. После чего грубо закрыл перед Багом дверь и вернулся к своим гостям.

Баг еще и еще раз нажимал на кнопку звонка, но то ли его трели тонули в варварском грохоте, то ли сюцай вообще отключил звонок — так или иначе, больше никто к Багу не вышел.

Между тем близился час ночи. И Баг, не видя иного выхода, перебрался через поручни террасы в соседскую квартиру, как привидение явился из-за оконной занавеси и несильным пинком остановил функционирование музыкального центра «Улигэр 1563».

Пала тишина.

Присутствующие были несколько ошеломлены, но уже через самое короткое время заговорили горячо, страстно и одновременно, желая получить от вторгшегося достаточные по полноте объяснения и вообще всячески задеть и оскорбить его. Баг в ответ лишь улыбнулся и не счел себя оскорбленным; он уж собрался покинуть помещение через дверь, как некий гость Елюя, шкапообразный юноша в коротком халате, вознамерился нанести ему оскорбление действием. Баг внимательно посмотрел на юношу, пытаясь постичь мотивы его поступка, от чего тот пришел в некоторое замешательство, потупился, а потом и вовсе отошел подальше.

— Что вы себе позволяете! — брызнул слюной Елюй. — Да я сейчас, да я вас!..

— Да? — заинтересованно посмотрел на него Баг. — Вы меня сейчас что? Вы не стесняйтесь, я подожду.

Баг приблизился к ближайшему стулу, сосредоточился и, выпустив с хеканьем воздух, резко опустился на него. Этому, в сущности, нехитрому трюку Баг научился еще в бытность свою в училище: полностью сконцентрировав энергию ци в тазобедренной области, надлежало присесть и в соответствующий момент выпустить всю энергию прямо вниз; особое внимание уделялось при этом правильному положению ног — их не следовало сгибать более, чем необходимо человеку, который сидит на стуле или иной пригодной для того поверхности. В усовершенствовании данного упражнения Баг пошел еще дальше и выполнял его, совмещая с движением правой ноги, которая плавно закидывалась на опорную левую. Надо признать, много стульев полегло в щепы, да и штатные врачеватели устали колдовать над поврежденным седалищем Бага, прежде чем он достиг необходимой сноровки.

Со стороны это выглядело впечатляюще: стул под непринужденно садящимся Багом с треском взорвался, так что щепочки и винтики, его составлявшие, коротко, но звучно пробарабанили по стенам и нелепой италийской мебели, загромождавшей половину помещения, а сам Баг застыл над обломками в позе сидя, да еще и нога на ногу, с таким видом, будто со стулом ровно ничего не случилось.

Как правило, эффект бывал очень сильный. Забывшие главное тут же вспоминали утраченное, молчавшие, как стена, угрюмые преступники внезапно становились очень разговорчивыми, а однажды двое взломщиков-рецидивистов даже обрели просветление и по истечении отбытия срока вразумляющего наказания удалились от суетного мира; с одним из них Баг до сих пор поддерживал самые дружеские отношения и даже беседовал о духовном, но в последнее время ему это давалось все труднее — бывший человеконарушитель очень уж сильно продвинулся на пути постижения чаньских истин.

Так произошло и теперь. Сюцай, не ожидавший ничего подобного, открывши рот, уставился на сидящего на несуществующем уже стуле Бага, а потом искательно обернулся к собравшимся: позади него, на фоне открытого бара, бокалов, пивных бутылок и руин музыкального центра изумленно вибрировал десяток пестро одетых фигур обоего пола. У дверного косяка отдельно от прочих мялся шкапообразный юноша.

Народ безмолвствовал.

— Да кто вы такой!.. — нашел наконец слова Елюй.

— Человек, который желает спать по ночам, — отвечал Баг, — и который хотел бы воспользоваться сегодняшней ночью именно для этого. А вы — мешаете. Вы — шумите. Очень шумите.

— Мужлан… — тихо вякнула из-за спины сюцая одна из особ женского пола.

— Быть может, — кивнул Баг, — быть может. Однако, драгоценные, час уже поздний. Вы можете и дальше употреблять это пойло, — он указал на ближайшую к нему бутылку «Нева пицзю»  [16], — но только делайте это со скромностью, которая пристала приличным людям. — Баг выпрямился, оглядел собравшихся и добавил: — Во избежание.

Через день ему между делом сообщили, что сразу после того, как Баг покинул гостеприимный дом сюцая, последний принялся названивать в Управление внешней охраны и требовать присылки наряда вэйбинов  [17], с тем чтобы незамедлительно принять строжайшие меры к нарушителю спокойствия и вообще зверю, каковым, вне всякого сомнения, является его сосед. Какие-то меры, видимо, и впрямь были приняты — Баг не стал вникать, — потому что на следующий день после инцидента Елюй появился на пороге жилища Бага с самыми искренними извинениями и был так приторно настойчив в изъявлениях почтения, что Багу захотелось лично отвесить ему двадцать пять малых прутняков  [18].

С тех пор сосед стал тих и преувеличенно любезен, и это было, пожалуй, еще противнее. Баг понял бы, если б сюцай совсем перестал ему кивать при встречах или хоть что-то мужское позволил себе — например, вывесил бы Багу на двери какую-нибудь дацзыбао  [19], где, умело пользуясь культурным наследием предков, заклеймил бы поведение Бага или отдельные черты его характера, или придумал некий иной способ продемонстрировать, что у него, у Елюя, есть честь и эта честь задета. Но ничего такого не случилось. К сожалению. Баг даже стал подозревать, что на экзаменационном пути сюцая Елюя где-то точно должна присутствовать по меньшей мере одна — и довольно крупная! — взятка, ибо как еще иначе мог стать сюцаем человек таких низких моральных качеств?