Оглавление

ЗОНА НОМЕР ОДИН

У всего есть начало. Мудрые люди говорят, что книга начинается с первых слов, а путь – с первого шага. Но для того чтобы зафиксировать исходную точку, нужно, прежде всего, определить, где будет конечная. Это важно, поскольку только понимание начала и конца даёт в результате путь. Он может быть верным и ошибочным, предсказуемым и предвидимым, прямым и извилистым, ясным и туманным одновременно. Самое сложное в нём – просто определить, в какую сторону двигаться. Ведь пойти куда-то не тяжело, а вот выбрать направление…

Хорошо, когда видишь свой путь ясным взором. Куда идёшь — туда и придёшь, в конце концов. А если без понятия? Как тогда сделать правильный выбор? Ведь в этом случае встаёшь перед сложной дилеммой, причём со смутным прогнозом. Что там, впереди, неясно брезжит в тумане вариантов? Не видно. Не понятно. Да ещё мозг старается избежать любой неопределённости, поэтому вместо того, чтобы принять решение, откладываешь его на потом. Или делаешь неосознанный выбор под влиянием чужих советов или собственных эмоций, не понимая, что тем самым меняешь свою судьбу.

И так, шаг за шагом, складывается жизненный путь. А что это такое, как не череда непредсказуемых развилок? Дороги, которые нас куда-то приводят, всегда начинаются с перекрёстков, на которых мы решаем, куда идти. Хотя, чаще всего эти повороты незаметны, а выбор — неочевиден. Да ещё случай может сыграть в свою игру без правил и логики.

Острые камни судьбы чаще всего попадаются под ноги тем, кто движется вслепую, не ведая пути. Только, вроде бы, исчерпается неприятный инцидент, как следом произойдёт какой-нибудь казус, а за ним последует несчастный случай — и так всю жизнь. Да, дорога к понятной цели тоже порой сложна и полна неожиданных событий, но шагать по ней легче, и случайности чаще приходят на помощь. «Удача сопутствует смелым», — говаривал Александр, сын Филиппа, а этот парень точно знал, куда идти.

Выбор влияет на случай, как, впрочем, и наоборот. Переплетаясь друг с другом, они ткут нити судьбы, которые и складываются в жизненный путь. Фатум или фортуна, жребий или расчёт? Поколения людей размышляли на эту тему, философы сточили зубы в бестолковых спорах, но так ни к чему и не пришли.

А не нужно далеко ходить, ведь можно сразу закрыть эту книгу и на собственном примере попытаться разобраться во всех этих вопросах — так-то оно будет быстрее. Впрочем, есть другая возможность: посмотреть на путь другого человека, ведь со стороны-то видней.

***

Месяц назад, в семь часов утра Алекс вздрогнул от громких сигналов в ушах: он забыл на ночь выключить коннект. Его глубокий сон потревожила незнакомая девушка с резким голосом. Представившись Мариной, организатором известной научно-популярной конференции «Две двойки», она сообщила, что у них заболел один из докладчиков. Тема его выступления — «Современный взгляд на мир». Они начали срочно подыскивать замену и обратились в ректорат Ахейского ликея. Там ответили, что эта тема может быть интересна именно ему, то есть Александру Церебрауму.

«Церебрауну!» — крутанул желваками невыспавшийся Алекс, подумав о том, какой же это дурак дал его айдишник. Девушка, не обратив внимания на недружелюбный тон своего собеседника, деловито продолжала убеждать его приехать и подменить заболевшего, утверждая, что на конференции будет пять, а то и семь тысяч зрителей. Александр, как услышал эти числительные, сразу ответил «нет». Ну, потому что нет! Да не собирается он никуда ехать доклады докладывать, у него работы много. Да пофиг ему, что у них под угрозой целый акт! Да, наплевать на их проблемы — он-то тут при чём, девушка?!

Но настырная деваха упрашивала, убеждала и наконец уговорила внести его фамилию в список, но с оговоркой «не точно, скорее всего — нет». Он еле согласился на такое условие, подумав, что сто процентов откажется, если позвонят в другой раз. Положил трубку, сматерился, уснул и на утро забыл о произошедшем. Это было в прошлом месяце.

А несколько дней назад его попросили прочитать лекцию в небольшой схоле соседнего полиса, в Аквилее, чтобы рассказать ученикам о том, как далеко продвинулась нейрология после Великого Потопа. Он, как обычно, согласился, хотя рассказывать по этой теме было особо нечего: во время Второй волны погибло большинство научных центров, всё ржавело на дне морском, первые годы же вообще плохо было с наукой — не до неё, людей бы спасти и расселить. Это потом уже стали отправлять подводные экспедиции, поднимать технику, оборудование, восстанавливать данные. Но самая главная проблема заключалась в том, что светлые головы великих учёных давно обглодали рыбы.

Алекс, как преподаватель ликея, проводил уроки для учеников схол. Как правило, на такие факультативные занятия собиралось несколько детей, интересующихся темой курса. Он рассказывал им про устройство мозга, объяснял нейронные процессы, показывал опыты. У него это неплохо получалось: двое из его учеников уже трудились на полставки младшими лаборантами.

Именно оттуда он вчера притопал навеселе и в благодушном настроении. На стихийном пятничном корпоративе медработников и преподавателей они с мужиками распили на пятерых литр спирта на кедровых орешках. После этого дружище Юджин предложил продолжить вечер в кабаке, и товарищи рассыпались по домам, чтобы помыться да принарядиться. Жили они в одной филе, не очень далеко друг от друга, работали вместе, поэтому давно сдружились и частенько коротали хмельные вечера. Так и сегодня, договорившись встретиться через час, не прощаясь, друзья ненадолго разбежались в разные стороны. Они даже и не догадывались, что на этот раз их пути разойдутся навсегда.

Алекс лёгкой походкой летел домой, радуясь всему вокруг: тёплый апрельский день сиял солнцем, ранней зеленью шелестели деревья, на душе было настолько хорошо, что его просто переполняло залихватское настроение куда-нибудь пойти и что-нибудь этакое сделать. Решив исполнить своё желание как можно скорее, он потратил на душ и переодевание максимум пять минут.

Только переступил порог — звонок: «Вы подтверждаете участие?» — спросил женский голос. «О, какой пафос нынче в схолах», — пьяненько хихикнул он, но всё же торжественно пообещал быть и записал на листке адрес и дату. Затем, посетив клозет, Алекс спустился вниз, встретившись с Юджем; друзья отправились на поиски приключений, однако вместо них, как это частенько бывает, нашли лишь бутылку крепкого алкоголя.

Вернулся домой он поздно, сильно под хмельком, и настолько уставшим, что уснул, даже не раздеваясь. Только на следующее хмурое утро, проснувшись часов в пять, чтобы сгонять в туалет, молодой человек заметил бумажку, наклеенную над зеркалом. Ещё туго соображая с похмелья, он начал вчитываться, вспоминать, чесать лоб, приглаживать лохматые волосы и медленно осознавать, что ехать на лекцию нужно сегодня. Причём не когда-нибудь, а прямо сейчас.

Несколько раз сверив дату на бумажке с календарём, он, закатив глаза, выдавил из себя глухой стон. Ехать не моглось — хотелось только отлить, попить и уснуть. Нет, ну, куда он в таком виде? Ничего страшного не случится, если он один раз не сможет.

«Ты ведь обещал, тебя ведь дети ждут, — сурово прервал Александр сам себя, — что ты как малака, честное слово! По дороге до Аквилеи можно проспаться, в конце концов! Наверное. Или всё же остаться?»

Алекс поднял глаза, посмотрел на своё мутное отражение в зеркале, принял решение, промычал что-то жалостливое, в темпе вальса сходил в холодный душ, съел горячий суп и выпил крепкий кофе. По-быстрому приведя себя в какое-то подобие порядка, он мухой вылетел из квартиры, жужжа под нос ругательства. Добравшись на первом электробусе до Ахейского узла, Алекс вздохнул с облегчением — успел; судя по табло, маг* (маглев) должен был прийти через две минуты.

И правда, вскоре он уже входил в просторный полупустой пульман* (вагон), где сразу занял свободное кресло для сна, которое широко и удобно раскладывалось. Алекс плюхнулся в него, мгновенно расслабился, чувствуя себя ещё немного пьяным, хотя голова, что удивительно, не болела. Вскоре маг тронулся, привычно зашумел ветер, и вскоре они влетели в тубус дюкера* (закрытую скоростную магистраль); тут же в салоне включился приглушённый свет, Алекс зевнул и закрыл глаза, решив выспаться за полтора часа пути до Аквилеи. Сон поначалу не шёл: какая-то тревога терзала воспалённый мозг. Он немного поворочался, но вскоре всё же окунулся в объятия Морфея.

Через какое-то время он, вздрогнув, проснулся от того, что его будила услужливая улыбающаяся девушка-стюард. Потянувшись, зевнув и поблагодарив стюардессу, он послал ей воздушный поцелуй и ступил на залитый солнцем вокзал Аквилеи. Сон пошёл на пользу. Алекс глубоко и удовлетворённо вздохнул, улыбнулся новому дню и деловито пошагал по площади «Стационе ди Аквилейя», как было написано русским языком на знакомой синей табличке.

Он любил этот полис с самого детства. В юности они с друзьями частенько ездили за восемьсот километров из ещё строящейся Ахеи в уже цветущую Аквилею и гуляли по ней до утра. Обратно возвращались домой на шестичасовом поезде, пили пиво в тамбурах и пели песни под гитару. Здорово было! Потом он пару лет учился здесь в высшем ликее, жил в студенческой общаге и веселился, как мог. Но это раньше.

А нынче он с удовольствием шёл по цветущим бульварам, попутно ощущая, что от чистого воздуха трезвеет с каждым шагом. Полис шумел, кафе работали, туристы щёлкали фотоаппаратами на фоне знаменитых аквилейских каналов, проложенных между озёрами. Всё как всегда. И только подходя к остановке «бесшумки», начав набирать на табло пункт назначения, он вчитался в адрес на бумажке: Сан-Поло, 112. Ну, очень знакомый адрес. Очень. Это, это… «Малака* (блин), это же „Зона номер один“!» — хлопнул он себя по голове.

«Зоной номер один» называлось огромное убежище на южном склоне Голубой горы — протяжённого горного массива, возвышавшегося над Аквилеей. Во время Великого Потопа там на скорую руку выстроили бункер с гигантскими помещениями внутри, где можно было проводить правительственные заседания. Там были и римские аудитории, и конференц-залы, и даже греческий амфитеатр, который позже воздвигли прямо на открытом воздухе, в ложбине. Потом, когда стало ясно, что вода больше подниматься не будет, базу законсервировали.

А несколько лет назад местные власти решили перестроить её под Аквилейский информационный центр. Аудитории стали предоставлять для проведения различных общественных мероприятий, будь то концерт или какие-то народные обсуждения. Так уж повелось, что с тех пор два раза в год: в середине апреля, когда наступали первые тёплые деньки, как сейчас, и в середине октября, в бабье лето, здесь проводилась научно-популярная конференция «Две двойки» (что символизировало грядущее вступление в ХХII век).

«Две двойки, — малака!» — сплюнул себе под ноги Алекс. Ведь это же отсюда звонили ему в прошлый раз. Неожиданно, прервав его мысли, бесшумно открылись все восемь дверей лифта, и вместе с людьми с остановки он плавно спустился внутрь вагона. Кстати, именно за бесшумные лифты Аквилейский подземный монорельсовый трамвай и называли «бесшумкой». Словно на автопилоте, Александр шагнул в вагон, сел на свободное место, закинул ногу на ногу и стал обдумывать ситуацию.

Во-первых, выходит, скорее всего, сейчас он едет не в схолу, а, наверное, в «Зону номер один», где вместо того, чтобы рассказывать детишкам о мозге, он будет выступать, малака, на проклятой конференции и не перед парой-тройкой человек, а чёрт его разберёшь, перед сколькими тысячами взрослых образованных людей.

Во-вторых, он не помнит тему, он не готов к выступлению, а это позор и конец света. Единственным разумным выходом остаётся подойти к организаторам и всё честно объяснить. Или хотя бы попросить перенести его на самый конец конференции и за это время что-то по-быстрому придумать. Или застрелиться. Последнее — самый верный вариант.

«Хотя, может быть, это мероприятие всё же проводит схола? — вдруг забрезжила надежда. — А что? Просто в аудиториях внутри бункера, почему бы и нет? Ведь может такое быть?», — подумал он, и тут раздался голос свыше из динамиков в потолке вагона: «Зона номер один».

Надеясь на чудо и облизывая пересохшие губы, Алекс поднялся наверх, вышел из лифта «бесшумки» и с колотящимся сердцем двинулся вверх по красивой улочке прямо к подножию отвесной скалы, где находились большие красные ворота в форме арки с прорезанной в них дверью. Но как только он прошёл сквозь них в здание «Зоны номер один», то сразу увидел большой светящийся баннер: «Две двойки — главные темы нового века». И уж, конечно, надежда рассыпалась в прах, когда к нему моментально подбежала невысокая девушка с логотипом «XX» на блузке:

— Вы — Александр Церебраум?

— Церебраун, — по привычке поправил он.

— Да, да, Церебраун. Меня зовут Марина, я один из организаторов конференции. Вот. Ваше выступление через пятнадцать минут. Вы чуть не опоздали! — выпалила она и стремглав полетела вверх по лестнице, энергично приглашая рукой следовать за ней. — Вам срочно нужно идти к сцене, вы в конце первого акта выступаете.

— Но я… я не готов, подождите! — неуверенно проблеял Алекс, прыгая за ней по ступенькам.

— Как это не готовы? — легкомысленно удивилась она, бездумно открывая дверь в широкий коридор и бешено цокая по полу лёгкими каблучками.

— Меня только вчера предупредили, я же не давал согласия, мне звонили, но это было давно, — лепетал и оправдывался он, догоняя её.

Девушка почти не слушала Алекса, спеша доставить его до места назначения, поэтому ему пришлось повысить голос:

— Вы поймите, я даже тему выступления не знаю!

Тут до девушки словно дошёл смысл его слов. Она внезапно остановилась, приоткрыла рот, медленно поднесла руку ко рту и округлила глаза.

— Как не знаете? Как это — не знаете?! Вы что, вообще не готовы?! — недоверчиво повернув к нему ушко, произнесла она.

— Совершенно, — отрезал Алекс.

Они безмолвно смотрели друг на друга.

— Это пиндец! Полный пиндец! — наконец выдохнула девушка, растопырив пальцы. — Простите, пожалуйста, за слово «полный», но у нас некому вместо вас, понимаете, некому? Вы вообще способны отразить, что сейчас получится? Или вы об этом тоже не подумали! — истерично осклабилась она и тут же стремглав куда-то побежала, потребовав от него оставаться на месте.

Александр остался стоять в одиночестве посреди длиннющего коридора без единого стула или скамейки. Он огляделся — вокруг никого не было, возле одной из стен приткнулось ведро, невидимо осыпалась штукатурка, а в нескольких десятках метров от него, из-за широкой, чуть приоткрытой двери, слышалась чья-то звонкая женская речь. Алекс постоял немного, оглянулся, пожал плечами, сначала просунул голову, а потом и вовсе вошёл внутрь, попав в огромный полутёмный зал, заставленный всякой всячиной. Прямо перед ним открывалась изнанка сцены с тяжёлым бордовым занавесом, он робко продвинулся чуть вперёд и увидел кусочек зала. Это был открытый амфитеатр, вид сзади. Прямо сейчас на сцене выступала женщина в синем брючном костюме и высокой причёской. Оказывается, Александр попал за кулисы, и теперь находился всего в нескольких метрах от того места, где он меньше всего хотел оказаться.

Только он развернулся, чтобы дать дёру, как внезапно, не торопясь, к нему подошёл щеголеватый молодой человек с платочком в кармане и бабочкой на шее. У него были тонкие усики и немного выступающая вперёд челюсть, что делало его похожим на старинного актёра Марлона Брандо.

Незнакомец пристально поглядел на Алекса, чуть приподнял руку и спросил:

— Вы выступать?

Алекс ответил неуверенным полуутвердительным кивком и промямлил

— Вроде бы… сказали, что через пятнадцать минут, но я…

— Ну что ж, добро пожаловать в первый акт! — прервал Александра собеседник. — Он короткий: всего четыре выступающих. Эта женщина уже третья, значит, скоро ваша очередь. Меня зовут Принцепс, я буду во втором акте рассказывать о случайностях, которые приводят к войнам. А вы о чём?

Он говорил чрезвычайно громко, но вообще без нот эмоций, какими-то тусклыми словами и практически без мимики. «Наверное, инсульт был в лобных долях правого полушария или нарушена взаимосвязь между эмоциональной и речевой зоной», — профессионально подметил Александр, но вслух сказал совсем другое:

— Ясно. А меня зовут Александр Церебраун, и я пока сам не знаю, о чём буду говорить.

Щёголь фальшиво улыбнулся, явно не веря такому признанию. Воцарилось молчание. Судорожно обдумывая, чем заполнить возникшую пустоту, Александр произнёс:

— У вас очень необычное имя. Принцепс? Так вы сказали?

— Да, Принцепс. Принцепс Гаврилов, — заговорил усатый, явно польщённый вниманием к своей персоне, и подал руку. — При рождении у меня было другое имя, конечно. Просто я был первым ребёнком в семье, поэтому мой отец называл меня «Принципом», а мать — «Принцем». Это были прозвища, но они мне очень нравились, поэтому, когда я вырос, то решил официально сменить своё имя. Тогда я пошёл в муниципалитет и подал заявление. Сначала меня пытались отговорить, но я знал, что это официальная процедура, поэтому я её отклонил. Я сказал специалисту, что мне уже двадцать один год, я прошёл обследование, стал совершеннолетним и поэтому хочу носить имя «Принцип», но он…

Слушать Принцепса было решительно невозможно. В отсутствии интонации его бубнёж наводил скуку с первых же секунд, и Александр пожалел будущих слушателей этого щеголеватого Принципа. Речь была настолько ровной, что в ней не за что было даже зацепиться. То, что мама звала его «принцем», звучало так же серо, как и его рассказ о бюрократических проволочках. Алекс попытался было его прервать, но тот решительно отказывался закругляться, выдавая всё новые и новые занудные подробности. Пришлось Александру пойти в контратаку и поинтересоваться, а не путает ли иногда уважаемый Принцип мужскую и женскую речь?

В ответ щёголь недоумённо нахмурил брови, откашлялся, пожевал губами и отошёл к небольшому столику у входа, где стояли бутылочки с водой. Взяв одну из них, Принцепс принялся пить, косясь на Алекса, а тот — напряжённо думать, что же делать в сложившейся ситуации. В голову ничего путного не приходило, кроме желания слинять отсюда как можно скорее. Останавливали две вещи: первая — это то, что организаторы знали его имя и могли разнести по достаточно узкому кругу преподавателей некрасивую историю, как он, Александр Церебраун, магистр нейрологии Ахейского ликея, позорно сбежал с конференции. Конечно, он бы смог всё объяснить, но осадочек бы остался, как говорится. Вторая — этот, гамота его за ногу, Принцип, куда он уйдёт, когда за его действиями безотрывно наблюдают?

— Так, надо собраться, — подбодрил себя Александр. Сначала он попытался вспомнить хоть что-то — хотя бы тему выступления. Но ничего не выходило. Тогда Алекс попытался абстрагироваться, чтобы найти внезапное решение в посторонних мыслях, но вместо этого в голову лезла, перетекая из одного в другое, какая-то чушь о рыбалке, Наташке, работе и нейрофизиологии…

*

Наш мозг не хочет лишний раз напрягаться, но это не потому, что он ленив, просто каждое усилие стоит ему энергетических трат. В обычном состоянии головной мозг потребляет двадцать процентов энергии, получаемой им из пищи, а при повышении активности энергопотребление возрастает ещё сильнее. Что-что, а мозг практически в любой ситуации будет получать максимум глюкозы, даже если от этого будут страдать все остальные части тела. В нашей голове на протяжении всей жизни не перестают трудиться десятки отделов, отвечающих за дыхание и кровообращение, зрение и слух, метаболизм и ориентацию в пространстве. Чтобы получить необходимые для этого калории, человеку, да и любому другому существу на планете, необходимо что-то есть, а для этого нужно выйти на охоту или дойти до магазина, но на это тоже тратится энергия. Поэтому мозгу выгоднее меньше напрягаться, чтобы использовать свои ресурсы как можно экономней.

По этой причине мы так любим понятные алгоритмы: если нажал на жёлтую кнопку и получил банан, а от прикосновения к синей ударило током, то, значит, на жёлтую нужно нажимать чаще, а синюю вообще не трогать. Это нужно всего лишь запомнить, так проще и экономней, чем обдумывать каждый раз по-новому, ведь если какой-либо результат имеет значение для организма, то на создание связей между сотнями и тысячами нейронов, составляющих знание об этом результате, затрачивается энергия. Когда информация долгое время остаётся невостребованной, то мозг перестаёт тратить на сохранение связей драгоценные калории. И мы забываем. Это принцип работы памяти.

Итак, на поддержание связей нужна энергия, поэтому только важная для нас информация остаётся в долговременной памяти, а всё ненужное вскоре навсегда стирается из кратковременной.

Каждый раз, сталкиваясь с незнакомой ситуацией, мы затрачиваем значительное количество калорий на её продумывание и прогнозирование. То есть, принимая решение, серьёзно напрягаем мозг, которому не очень-то это и нравится. Однако он не виноват — это просто экономия ресурсов. Именно поэтому мы так не любим неожиданные обстоятельства, когда приходится что-то внезапно решать, просто потому, что в эти минуты энергозатраты вырастают на треть, как минимум. Самое бестолковое расходование драгоценной энергии с точки зрения мозга.

Ирония судьбы заключается в том, что мозг развивается только тогда, когда напрягается. В противном случае он начинает понемногу деградировать, что особенно заметно у некоторых пожилых людей, ибо неиспользуемые связи разрушаются. Кстати, старческая деменция берёт своё начало в среднем возрасте, а Александр Церебраун, между тем, в нём и находился.

Уже много лет подряд он работал в Ахейском ликее преподавателем нейро-дисциплин. Никакого движения вперёд, никаких открытий, о которых он мечтал в юности. Каждый день похож на предыдущий. Съедает рутина: день за днём он читает теорию, изредка практикует, после работы всё чаще выпивает, по выходным ездит с Наташкой из коллектива к ней на дачу, жарит, чаще её, но, бывает, и шашлыки.

— Эх, сейчас бы к Натахе, в баньке попариться, мяса поесть, — подумал он. — Вечером на речку сходить, пожечь костёр, покупаться голышом, а утром, ещё в туман, сбегать порыбачить одному, в тишину. Вот туда бы, а не это вот всё!

Снова очутившись в реальности, Алекс задумчиво сжал губы: да что тут размышлять? Валить ему надо к чёртовой бабушке из этой богадельни, никаких документов он не подписывал, никому, вроде бы, ничего не должен?! Да и жрать захотелось, просто сил нет никаких. Может, типа, в столовую уйти и опоздать потом?

— Скоро ваш выход, — внезапно громко прервал его размышления вновь подошедший Принцип и протянул маленькую бутылку. — Вот вода, вдруг в горле пересохнет. Вы готовы?

— Всегда готов! — повторил он любимую фразу отца, попытавшись пошутить.

— Хорошо, хорошо, — не понял шутку молодой человек и снова замолчал.

Вернуться к своим отступническим размышлениям у Алекса не получилось, поэтому он начал вслушиваться в то, о чём говорила женщина, которая сейчас выступала на сцене. Он стоял сбоку, за кулисами и хорошо видел её резкий профиль. На вид ей было лет сорок пять-пятьдесят. Она очень оживлённо жестикулировала и звонким голосом рассказывала вроде бы интересные вещи, по крайней мере, весь зал не сводил с неё глаз.

— И вот, мы решили смыть этот позор интересным экспериментом, — вдохновенно вещала она. — Мы приехали в лагерь, где содержали самых яростных националистов. Их выстроили на плацу перед нами — угрюмых, в серых тюремных одеждах. Страшноватое впечатление, знаете ли. Поставили большой монитор, и повернули его к ним, чтобы каждый мог видеть свой результат. Мы брали у них пробу слюны, тут же помещали её в секвенатор Щелудкова, и уже через несколько секунд он давал полную генетическую карту человека. Конечно, нас интересовали гаплогруппы, точнее сказать, принадлежность каждого к национальности. И вот оказалось, что самый главный у них — вы не поверите — наполовину семит. А он думал, что чистокровный скандинав. И знаете, это повлияло на них. Произошла переоценка ценностей. Хоть, к сожалению, и не у всех. И не так, как нам этого хотелось.

Она чуть сбилась, но продолжила.

— Дальше мы стали приезжать в разные полисы Союза и массово брать у их жителей анализ ДНК; благо, что сейчас это быстро и дёшево. Кстати, грант на исследования мы получили благодаря дожу Аквилеи, сеньору Микеле Морозини, он здесь, спасибо ему огромное!

Женщина повернулась куда-то в зал и захлопала, а в зале громко подхватили. Выступающая дождалась, когда шум стихнет, и вновь продолжила:

— Мы брали пробы и у вас в Аквилее, и в Ганзе, и в Ахее и в других полисах. Но самое главное, что за год мы проехали всё северное Фракийское побережье, и везде проводили исследования. А через некоторое время выкатили тот самый портал «ДНК-регистратор», который многие из вас знают. Для тех, кто, возможно, не слышал об этом, поясню особо. Система работает очень просто: сначала сдаётся проба слюны, которая обрабатывается, и данные заносятся в общую базу, через некоторое время система выводит результат расшифровки ДНК и показывает ближайших родственников, Те, кто использовал это приложение, бывало, полностью меняли свою жизнь. Эти люди вдруг осознавали, что они не англичане, к примеру, а наполовину галлы, на четверть скандинавы и на оставшуюся четверть имели общую ДНК с жителями Нижней Саксонии. И вот тогда у человека происходила переоценка, он выходил на улицу и понимал, что нет никаких национальностей, есть всеобщее, всепланетное братство.

Конечно, нашу систему тут же стали критиковать, но крупнейшие научные сообщества неоднократно проверяли алгоритмы и выносили вердикт: всё верно. И вскоре скептики затихли. Да, и как вы помните, именно благодаря «ДНК-регистратору» тогда снизилась напряжённость в возрождавшихся союзных полисах. Кто, кстати, проходил ДНК-перепись? О! — обрадовалась женщина множеству поднятых рук. — Я очень рада! Вы тоже ощутили в себе корни десятков народов? — спросила она громче. — Вам повезло, друзья, ведь вы испытали это счастье знать, что за вашими спинами сотни и сотни поколений; понимать, что вы находитесь прямо на переднем крае восхитительного процесса эволюции, объединяющего народы, виды и царства…

Она вскинула обе руки вверх, наклонила голову и триумфально закончила выступление. Раздался шквал аплодисментов. Слово сразу же взял конферансье в костюме с бабочкой:

— Спасибо большое госпоже Рози Франк за столь интересное и поучительное выступление, за её тяжёлую работу по снижению межнациональных конфликтов, за вклад в развитие науки о ДНК! Спасибо вам, Рози, за это! А теперь, дамы и господа, прошу: три традиционных вопроса из зала. О, да у вас будет нелёгкий выбор, — усмехнулся он.

Александр заметил, как в той части зала, которую он мог видеть со своего места, взметнулось с десяток рук.

— Вот тот молодой человек был первым, — показала Рози куда-то в зал. — Давайте ваш вопрос.

Через несколько секунд в зале раздался сухой мужской голос:

— Здравствуйте, госпожа Франк. У меня, как бы, короткий вопрос. Вот вы рассказывали, что проводили эксперимент в колонии, где держат, как бы сказать, националистов. Всё замечательно, конечно.

Он неестественно покашлял.

— Но почему-то вы не упомянули, что после вашего исследования, там, как бы сказать, произошёл бунт. Заключённые быстро поделились по, как вы говорите, гаплогруппам и стали друг друга убивать. Произошёл бунт, настоящий бунт. А главарю, о котором вы упомянули, насколько мне известно, отрезали голову струной. Почему-то об этом вы решили, как бы, не рассказывать.

А вопрос у меня такой — не кажется ли вам, что вы, как бы сказать, лично несёте ответственность за смерть тех десятков людей? Вы сейчас стоите, улыбаетесь, а моего старшего брата зарезали в том месте, в той колонии. И он не был заключённым, он был охранником, который, как бы, просто оказался не в то время и не в том месте. Если бы не вы, то он был бы, как бы сказать, жив. А сейчас его нет, и больше никогда не будет.

Голос говорящего задрожал:

— Скажите мне, чувствуете ли вы себя виноватой в их гибели? Не стыдно ли вам улыбаться, когда ваши руки в крови?

Он закончил. В воздухе повисла звенящая тишина. Было видно, как Рози молча смотрела куда-то в зал. Лицо конферансье выражало удивление и оторопь. Он в упор, поджав губы, поглядел на женщину — та стояла не шелохнувшись, крепко сжав зубы. Молчание затягивалось. Секунды текли медленно, очень медленно. Где-то в зале скрипнуло кресло. Александр чувствовал, как и его сердце бешено заколотилось. «А как тогда приходится ей, под тяжестью тысяч взглядов?», — подумалось ему.

И тут, вместо ответа на вопрос, Рози резко повернулась и твёрдой походкой, чеканя шаг, в пугающей тишине устремилась за кулисы. Пройдя мимо Александра и его неэмоционального спутника, она негромко произнесла: «Не в это время и не в этом месте» — и, глядя куда-то перед собой, направилась к выходу.

На сцене заиграла музыка, конферансье что-то успокаивающе заговорил в микрофон, по всей видимости, успокаивая публику и подготавливая её к следующему докладчику.

— Что же, дамы и господа. Предлагаю почтить память павших и продолжать дальше. А нашим следующим гостем будет Александр Церебраун, с животрепещущей темой «Современный взгляд на жизнь», — говорил он, размахивая левой рукой. — Всего через пару минут, оставайтесь с нами.

— Современный взгляд на жизнь! — взорвалось у Александра в голове. — Что мне говорить-то им?! Где эта баба?! Куда она, малака, запропастилась? Наверное, надо валить отсюда, пока…

— Приготовьтесь, через пару минут ваше выступление, — громким бесцветным голосом опять прервал его мысли молодой человек. — Сейчас музыканты проиграют, и ваш выход, последний в первом акте. Через сорок минут всё закончится, потом вопросы, часовой антракт и затем второй акт.

— Сколько, говорите, длится выступление? — переспросил его Александр.

— Тридцать минут выступление и десять минут ответы на вопросы обычно, — безэмоционально произнёс Принцип. — Итого сорок. А вы разве этого не знали?

— Знал, знал, конечно, — потёр виски Алекс, — это я так разгружаюсь перед выступлением, пытаюсь шутить. То есть, это примерно как урок в младшем ликее?

В памяти зашевелились какие-то неясные воспоминания, он задумчиво потеребил пуговицу и повторил.

— Урок. Обычный урок.

— Впрочем, иногда ответы на три вопроса занимают больше десяти минут, иногда меньше, когда… — продолжал Принцип.

— Извините, — раздражённо прервал его монолог Алекс, намекая, что тому пора бы заткнуться.

— За что? — по-видимому, с распознаванием интонаций у Принципа, действительно, было туго. — За что извинить?

— А можно мне одному побыть, мысли в кучу собрать? — как можно спокойнее ответил ему вопросом на вопрос Алекс.

— Да, да, конечно, а почему вы спрашиваете? — округлил глаза Принцип, но тут же добавил: — А, я понял, я понял, простите.

И щеголеватый молодой человек подчёркнуто вежливо отошёл шагов на десять.

Попытавшись быстро взять себя в руки, Алекс сделал три быстрых глубоких вдоха и мысленно сосредоточился на своих эмоциях. Волновался ли он? Можно сказать, что эта была одна из самых сильных реакций его организма на стрессовую ситуацию за всю жизнь. Он подумал, что это страшнее, чем первый раз в постели с незнакомой девушкой, чем драка один против трёх, чем выбор жизненного пути.

Алекс понимал, что в эти секунды испытывает сильнейший стресс. Он знал, что мозгу сложно спрогнозировать развитие ситуации в условиях полной непредсказуемости, и от этого он чувствует себя очень некомфортно. Ему приходится обрабатывать больше информации и принимать решения чаще. Гипоталамус через цепь маленьких, но очень важных органов, повышает уровень гормона кортизола, который является химической природой стрессового состояния. Нет кортизола — нет стресса, так сказать. Но в то же время, нет стресса — нет и кортизола. Кровь Александра была переполнена этим гормоном, ноги и руки дрожали, во рту пересохло так, что он махом осушил треть бутылки с водой.

Дальше всё было, как в тумане. Он сам не понял, как отозвался на приглашающий жест ведущего, как сделал первые неуверенные шаги и вышел на сцену. И вот он уже стоит на ней и оглядывается по сторонам. Зал был большой, примерно на пять тысяч мест, под завязку заполненный людьми. Мужчины и подростки, старики и женщины, в очках и в проходах, в пиджаках и сидя — все они смотрели на него. А он, как бы беспечно, крутил головой по сторонам. Вдруг его взор упал на тему выступления, что ярко светилась на большом экране: «Современный взгляд на жизнь».

«Урок, один урок», — почему-то пронеслось у него в голове. Какие-то части мозга одновременно возбудились, что-то вспомнилось, пронеслась новая связь, и у него родилась идея. В мгновение ока, если конкретней — за одно моргание глазами, на огромной скорости в мозге пронеслись сотни комбинаций, и в один миг они сошлись в конкретном месте.

Ему стало чуть спокойней, и тут ведущий произнёс:

— Спешу представить нашего следующего гостя: магистра медицины, преподавателя медицинской кафедры Ахейского ликея, Александра Церебауна. Тема его сегодняшнего выступления: «Современный взгляд на жизнь». Александр, прошу вас.

И тому ничего не оставалось делать, кроме как шагнуть вперёд, чуть поклониться и немного неуверенно начать:

— «Современный взгляд на жизнь» — так звучит тема моего выступления, и поэтому…

Алекс неуверенно споткнулся, но все же смог взять себя в руки и продолжить:

— Я расскажу вам, как мы смотрим на эту жизнь, а, если быть точнее, как работает зрительный процесс.

Вроде бы в зале никто не возражал. И он продолжил, чуть храбрее:

— Начнём с того, что зрение занимает примерно девяносто процентов всей сенсорной информации, поступающей в мозг. То есть почти всё, что вы воспринимаете за день, — это работа двух, или, кому не повезло, одного глаза.

Засветились улыбки, в зале раздался смешок, а магистр немного успокоился.

— Кстати, а хотите, я вам сейчас покажу часть моего мозга? — он взялся за свои волосы сверху, приподняв их ото лба, сделал вид, будто собирается оторвать верх черепной коробки, а затем улыбнулся, увидев недоверчивые лица многих зрителей. Симпатичная девушка в переднем ряду широко расширила глаза и отрицательно покрутила головой.

— Да нет, всё не так страшно, я вовсе не буду вскрывать себе череп, — усмехнулся он. — Просто сейчас, глядя мне в глаза, вы видите частицу моего мозга, а я, соответственно, вашего. И это не красивая метафора, это действительно так. Дело в том, что глаз — это и есть часть мозга, только вынесенная на периферию. На самом деле, когда плод формируется в теле матери, то из той ткани, что позже станет головным мозгом, появляются две крошечных камеры — глазные пузыри. Именно они со временем станут нашими глазами, а их стволы — частью зрительного тракта, ведь мозгу жизненно важно понимать, что происходит вокруг него, поэтому эволюция и создала такой прямой механизм передачи информации.

Алекс на секунду замолчал и развёл руки в стороны в вопросительной позе.

— И тут возникает вопрос, а как, собственно, мы видим? Ну, то есть, как именно происходит этот процесс? Самый простой вариант ответа звучит так: глаза как бы находятся в режиме съёмки этакого непрерывного видео, которое передаётся по нейронам. Прямая трансляция в мозг, примерно так, всё верно? — задал он вопрос залу и, не дождавшись, ответил. — Нет! Ответственно вам заявляю — ничего подобного! Даже близко! А почему? Потому что нервы, дамы и господа, — это не провода, и по ним не передаётся ничего, скажем так, материального. Никакая частица не сможет попасть по нейронным сетям из пункта А в пункт В. Между проводами, несущими электрический ток, и нейронами, использующими электрический импульс, который называется потенциалом действия, огромная разница. Такая же, как между письмом, написанным от руки, и звонком другу. И в той, и в другой ситуации какая-то информация переносится. Но в случае с письмом один физический объект попадает из одной точки в другую, а в другом… поняли разницу, да? Итак, нервные клетки не могут передать изображение.

Алекс почувствовал, что его понимают, и это придало ему силы. Он даже улыбнулся той симпатичной девушке в красном платье, сидящей в первом ряду. А она не отвела взгляд.

— Но не только это мешает мозгу осуществлять трансляцию, — продолжил Александр своё объяснение. — Дело в том, что нейроны передают импульсы, которые имеют электрохимический характер, то есть, обратите внимание, не только электрический, но и химический. Между двумя нейронами есть синапс, в который одна нейронная клетка выбрасывает определённый химический состав нейротрансмиттеров, простите за такой сложный термин, а другая воспринимает его. Я не буду сейчас задерживаться на этом процессе, скажу лишь, что через химический коктейль нейромедиаторов достаточно сложно передать изображение. Вернее, это невозможно. Налейте в стакан воды, бросьте туда акварельные краски и попробуйте взболтать этот состав, чтобы он превратился в портрет Джоконды. Конечно, я утрирую и упрощаю, но это для того, чтобы вы поняли: ни о какой видеотрансляции объектов не может быть и речи.

Алекс подошёл к высокому стулу, взял с него бутылку воды, которую раньше туда поставил, и сделал несколько больших глотков, смочив пересохшее горло. Затем продолжил.

— Кроме того, приглядитесь. Некоторые из вас смогут увидеть каждый волосок на моей голове. Это значит, говоря техническими терминами, что мы воспринимаем окружающие нас предметы в очень высоком разрешении. И изображение должно немало весить, если перевести всё в мегабайты. Но у нашего зрительного нерва нет мощностей, чтобы передать видео такого качества. Там же не оптоволоконные кабели протянуты, понимаете? Там тонюсенькие нейроны.

И ещё, сколько же мы тогда кушать должны, чтобы такие энергозатраты обеспечить? По центнеру зерна в день? Нет-нет, всё не так. Наш мозг очень бережно расходует энергию. Поэтому, то, как мы видим, совершенно не похоже на процесс видеосъёмки и видеотрансляции. Так как же тогда мы видим, друзья? Интересно узнать?

Публика ответила одобрительным шумом, и Алекс облегчённо выдохнул в глубине души. Дрожь в ногах и руках постепенно стала спадать. Он уже гораздо спокойней оглядел зал и заметил, что девушка в красном платье необыкновенно красива. Причём, она снова не отвела свой взгляд.

— Для начала давайте повторим устройство глаза. Повторение — мать учения, как говорится. Итак, глаз представляет собой камеру, заполненную жидкостью. Свет, попадая через хрусталик, проходит через эту внутриглазную жидкость и падает на сетчатку. При этом изображение переворачивается снизу вверх и слева направо. Сетчатка состоит из колбочек — рецепторов, отвечающих за восприятие цвета и остроту зрения, и палочек, благодаря которым мы можем видеть в темноте. У них огромная светочувствительность, им хватает нескольких фотонов, чтобы возбудиться. В принципе, похоже на строение фотоаппарата, верно?

Несколько человек в зале утвердительно покивали.

— А вот и нет! Дело в том, что, условно говоря, в фотоаппарате свет проходит через объектив и попадает на матрицу, а оттуда по проводам уже идёт в процессор. Глаз же эволюционен, то есть устроен менее разумно, чем творение человека. Дело в том, что нейроны, которые передают информацию в мозг, находятся перед сетчаткой, а не за ней. Понимаете? То есть свет, чтобы попасть на палочки и колбочки, сначала проходит через несколько плотных слоёв нейронов. Если вернуться к аналогии с фотоаппаратом, то свету пришлось бы пробиваться через толщу проводов, прежде чем добраться до матрицы. Понятно, что получаемое изображение было бы не самого лучшего качества. В итоге мы приходим к тому, что глаз ужасно несовершенен. Если бы его кто-то проектировал, то за такую конструкцию он получил бы твёрдую двойку. Всё дело в том, что глаз, как и всё в этом мире, эволюционирует в условиях полнейшего хаоса, приспосабливаясь к огромному числу внешних факторов, но об эволюции как-нибудь в другой раз.

Алекс покашлял и развёл руками.

— А сейчас самое ужасное: глаз не видит. Да, он воспринимает свет и цвет, но это больше похоже на двухмерную нечёткую мозаику, чем на ту картинку, которую мы с вами наблюдаем. Он, конечно, участвует в создании образа, но на очень примитивном уровне. С работой коры головного мозга эти нейроны даже сравнивать нельзя. Глаза лишь извлекают информацию, а вот выстраивает всё то, что вы видите, — сам мозг, вернее, его зрительная кора. Именно поэтому можно ослепнуть от удара по затылку, где, собственно говоря, и располагаются зрительные отделы мозга. Сейчас я попью и продолжу дальше.

Алекс опять подошёл к высокому стулу за водой. Несмотря на то, что он волновался уже меньше, пот всё равно бежал градом, во рту пересыхало быстрее, чем он восполнял запасы влаги в организме. Девушка в красном поглядывала на него, немного прищурив глаза.

— Чуть не забыл сказать, — продолжил Александр. — Всё же есть одно место на сетчатке, над которым не нависают плотные слои нервных и ганглиозных клеток. Прямо напротив зрачка, в центре, есть небольшое углубление, очень плотно набитое колбочками. В одном квадратном миллиметре центральной ямки находится примерно сто двадцать тысяч колбочек. Для сравнения: за пределами ямки число колбочек не превышает шести-семи тысяч на квадратный миллиметр, причём каждая конкретная колбочка соединена со своим одним-единственным нервным волокном. И хотя сама ямка занимает менее миллиметра площади сетчатки, она передаёт в мозг примерно пятьдесят процентов всей визуальной информации. Совершенно не похоже на фотоаппарат, согласитесь.

К чему это приводит? Это значит, что прямо перед собой вы видите со стопроцентной остротой. Проведите эксперимент: вытяните вперёд руку прямо перед собой, и поднимите два пальца вверх — их ногти вы будете видеть отлично. А вот всё вокруг, увы, уже более размыто. И ещё, чем дальше от центра, тем ниже качество изображения, и тем меньше цветность. Если вы продолжите смотреть прямо, а руку с пальцами отведёте в сторону, на периферию зрения, то увидите лишь смутные очертания: формы, контуры, движения. Хотя мы-то с вами этого не воспринимаем, считая, что абсолютно всё видим резко и отчётливо. Но нет — глаза лишь разбивают картинку на фрагменты, на детали, и только мозг складывает её в единое целое. И делает он это очень нестандартно. Секундочку.

Алекс снова подошёл к бутылке и приложился к ней, сделав пару глубоких глотков. Девушка в красном платье положила ногу на ногу и покачала прелестной туфелькой.

— Да, и ещё, — решил оживить своё выступление Александр. — Представьте, что поздно вечером вы возвращаетесь домой через парк, и вдруг справа от вас раздаётся какое-то шевеление в кустах. Периферийное зрение тут же отреагирует — в течение сотых долей секунды, если говорить о скорости. Ядро глазодвигательного нерва моментально получит сигнал, и глаз тут же повернётся, чтобы объект попал в зону наиболее острого зрения — как мы с вами уже знаем, это центр зрачка. Это рефлекторный процесс, не требующий осознанного осмысления. После этого вы моментально начнёте буквально «ощупывать» источник движения.

А теперь очень важная информация! Прежде чем попасть в зрительные отделы мозга, зрительный нерв проходит через таламус. Это такой сенсорный фильтр, который пропускает в кору наиболее важные сигналы. Рядом с ним, кстати, находится много интересных отделов мозга. Например, гиппокамп, который отвечает за долговременную память, четырёххолмие среднего мозга, ответственное, собственно, за зрение, миндалина, которая формирует эмоциональную память, и гипоталамус, влияющий на эндокринную систему с её гормонами. Плюс органы обоняния. Всё это вместе создаёт этакий центр первичного восприятия и узнавания.

Поэтому, если вы увидите в кустах нечто, чьи детали (а помните, что вы видите ещё только детали) покажутся вашему эмоциональному мозгу опасными, то вы побежите. Например, он увидит быстрое перемещение какого-то предмета по направлению к вам: долговременная и эмоциональная память дадут мгновенную оценку, передадут её гипоталамусу, а тот даст команду на выброс адреналина и кортизола. Информация ещё только обрабатывается корой, а вы уже улепётываете.

Алекс показал быстрое движение, зал улыбнулся, и магистр, улыбнувшись ему в ответ, продолжил своё объяснение:

— Таламус находится прямо в центре зрительного нерва, на полпути к коре мозга. Поэтому и срабатывает он раньше. И миндалина тоже. Это значит, что любая информация, попадающая в мозг, сначала приобретает эмоциональный окрас. Через таламус проходит и слух, и зрение, и обоняние, и тактильные ощущения. То есть вначале мы чувствуем всё, с чем соприкасается наша сенсорная система, а уж потом обрабатываем разумом. Это значит, что эмоциональное мышление всегда срабатывает раньше, чем мышление рациональное. И в этом есть плюс: мы можем отреагировать мгновенно и спастись. Но есть и минус: сенсорные ощущения могут нас обмануть, ведь они не идеальны. Почему? Потому что мы видим только, скажем так, черновик. Именно поэтому мы можем шарахнуться в тёмном парке от бродячей кошки. Секундочку.

Магистр снова попил воды.

— И раз уж мы затронули чувства и ощущения, то давайте поговорим вот о чём. Представьте, что вы надеваете шерстяную кофту, которая сильно колется. Сначала вы испытываете дискомфорт, но уже через несколько минут покалывания перестают чувствоваться, хотя колючая кофта никуда не исчезла. Бывает такое, да?

Или вы сидите на скучной лекции. Преподаватель что-то нудно медленно читает, и через некоторое время вы уже его не слышите, хотя он продолжает говорить. Знакомо?

Другая ситуация. В аудитории жарко, а вы в тёплой кофте, и вскоре начинает чувствоваться запах пота. Сначала вы его ощущаете, но через некоторое время запах исчезает. Хотя, конечно, он никуда не может деться, и взгляд соседки по парте красноречиво об этом говорит.

Это привыкание, или, говоря научными терминами, фильтрация сенсорной информации, за которую, собственно, и отвечает таламус. Процесс этот достаточно интересный, о нем я подробно рассказываю на своих лекциях в ликее, но сейчас речь не о нём.

Приведу ещё один пример. Если вы положите руку себе на колено, то сначала ощутите его поверхность, а потом перестанете её воспринимать, так как тактильная информация от руки заглушается как ненужная. Так почему же тогда то, что мы видим, никогда не исчезает? Ведь даже если вы смотрите на нудного преподавателя в шерстяной кофте, он всегда остаётся на своём месте. В чём причина?

Зал явно не знал, что ответить, и Александр продолжил после паузы.

— Оказывается, всё дело в том, что наш взгляд никогда не останавливается. Вообще. Глаза постоянно прыгают с места на место. Этот процесс называется саккады, то есть микродвижения глаз. Несколько раз в секунду орган зрения находит себе новую точку в пространстве и её ощупывает. Четверть секунды — скачок, четверть секунды — скачок; всегда, когда открыты глаза. То есть в нас постоянно заливаются всё новые потоки информации, которые затем поступают в часть мозга, называемую латеральным коленчатым телом.

Если бы глаз остановился полностью, то тогда видимая картинка бы исчезла. Вот у лягушек нет саккад, поэтому они не видят неподвижные тела. У них тоже происходит фильтрация сенсорной информации, и всё ненужное не воспринимается. Кстати, проводили подобные опыты и с человеком: стабилизировали изображение на сетчатке, и поле зрения становилось пустым, картинка исчезала, человек переставал видеть. Но, к счастью, сам по себе глаз этого сделать не может.

В нашем мозге миллионы нейронов постоянно занимаются активнейшей работой, даже если мы лежим на диване и читаем газету. Да, кстати, и во время чтения мы не бегаем глазами по строчкам, а делаем серию саккад, сосредотачивая внимание на первых и последних буквах слов, их длине и общем контексте текста, простите за тавтологию. В детстве мы учимся читать сначала буквы, потом слоги, слова, а затем легко пролетаем целые предложения. Глаз зафиксировал, передал в мозг, прыгнул, опять зафиксировал и так далее. Эти прыжки настолько быстрые, что зрительная система не успевает, а может, и не хочет их фиксировать. В итоге зрительные отделы мозга сглаживают этот поток информации, и мы видим целостную, привычную нам картинку безо всяких рывков.

Буквально за сотые доли секунды информацию обрабатывают рецепторы, затем одну десятую секунды она идёт в мозг, и ещё примерно десятая доля уходит на обработку этой информации. То есть, три-четыре раза в секунду наш мозг видит новый объект, причём скорость может быть и больше. Саккадические скачки хоть и являются хаотичными, но больше всего напоминают именно ощупывание предмета, чтобы понять его основные свойства: форму, движение, цвет. Если мы смотрим на человека или животное, то в первую очередь обращаем внимание на глаза, нос, рот. Причём, несмотря на высокую скорость передачи данных, нужно признать, что мы всегда видим прошлое, то есть то, что уже случилось долю секунды назад. Но об этом позже.

Александр снова подошёл к бутылке и допил последние глотки. Девушка в красном платье накручивала на пальце локоны волос.

— А пока давайте разберёмся в том, что же видит глаз? — предложил Александр. — Во-первых, повторюсь, он видит двухмерное пространство. Нужно признать, что это так. Глаз не имеет никакого представления о трёх измерениях, только объединённая информация от двух глаз даёт мозгу сведения об объёме. Во-вторых, различные фоторецепторы отвечают за разный функционал. Некоторые клетки отвечают, скажем так, за расположение предметов: наклонные, горизонтальные или вертикальные линии. Другие — за движение, причём количество таких нейронов на порядок выше, чем предыдущих. Почему? Да потому что заметить бегущего к нам или от нас зверя важнее, чем одиноко стоящее дерево, например, согласны? С точки зрения эволюции это так.

А что же происходит после саккадического скачка? Сначала глаз распознаёт картинку в очень грубом разрешении, но за несколько сотых долей секунды изображение становится резче, в нём проявляются детали, а его чёткость возрастает до двухсот раз. Определённая группа нейронов реагирует на разные длины световых волн и регистрирует цвета. Более, скажем так, продвинутые скопления нейронов сетчатки — ганглиозные клетки — отвечают за контуры предметов и их формы. Ещё одни — за текстуры объектов. То есть в течение следующей четверти секунды из изображения извлекается вся необходимая информация, которая сохраняется в кратковременной памяти и, что самое важное, сравнивается с тем, что хранится в памяти долговременной. Это значит, что во время некоторой части зрительного процесса мы… слепы.

Алекс развёл руками, как бы призывая зрителей в свидетели, что он и сам в это не может поверить.

— Означает ли это, что мы видим всего четыре кадра в секунду, выражаясь языком кинематографа? — обратился он к залу. — Нет, конечно же, это не так! Ведь, как я уже сказал, мы воспринимаем непрерывный динамический поток информации, а не просто сменяющие друг друга картинки, как в кино. Наши глаза намного сложнее кинокамер и работают по иному принципу, поэтому они и называются зрительным анализатором. Три-четыре саккадических скачка по плотности информации равны пятидесяти-шестидесяти кинокадрам в секунду, просто потому что сам принцип передачи данных более эффективный.

Например, представьте себе два квадрата — белый и чёрный. Глаз не будет, подобно камере фотоаппарата, переносить каждый видимый пиксель себе на матрицу. Он быстро, с помощью саккад, пробежится по контурам и изгибам и передаст примерно следующую информацию: два объекта, с вертикальными и горизонтальными линиями, заполненные белым и чёрным цветом, без текстур, без движения. Минимум затрат, максимум эффективности. Чистая математика, ибо сам процесс зрения построен именно на преобразованиях Фурье, но это тема отдельного разговора.

Алекс немного приостановился, засунул руки в карманы и продолжил.

— Сейчас нужно лишь понять, что нервные импульсы закодированы возбуждением разных микроотделов мозга. От фоторецепторов импульсы поднимаются вверх, скажем так, по иерархии, всё более усложняя фрагменты картинки, и доходят до ганглиозных клеток, о которых я сказал ранее. Это некие первичные анализаторы информации, миллионы аксонов которых и составляют зрительный нерв, который идёт от сетчатки в мозг. В целом одна светочувствительная клетка связана примерно с двумя сотнями тысяч нейронов зрительной коры, представляете, насколько это сложный механизм?

Причём глаз — это только начало. Ведь после того, как нерв попадает в таламус, он разделяется на несколько потоков и далее идёт в латеральное коленчатое тело…

— Позвольте?! — раздался громкий голос, и на сцену вышел невысокий человек с пышной бородой. Следом за ним семенила та невысокая девушка, которая встречала Алекса на входе. Марина, что ли? Она смотрела на Церебрауна и делала страшные глаза. Бородач дошёл до середины сцены, повернулся к залу и заявил:

— Уважаемые дамы и господа! К сожалению, мне придётся прервать выступление нашего гостя. Произошло недоразумение! У нас была заявлена тема «Современный взгляд на мир», в которой спикер должен был вам рассказать, как изменилось представление людей о самих себе после Великого Потопа. Уважаемый Александр Церебраум не совсем верно отразил тематику и поэтому подготовил совершенно иное выступление, поэтому мы вынуждены прервать его доклад…

— Да пусть рассказывает! — донеслось из зала.

— Да, да! — послышались возгласы со всех сторон. — Пускай до конца расскажет! Какая разница? Интересно же! Будьте любезны! — зашелестели первые ряды.

— Будь человеком, борода! Организаторов на мыло! Сами виноваты, что не проконтролировали! Э, слышь! — свистнули с галёрки.

— К сожалению, это невозможно, — потряс руками человек с бородой и отрицательно покачал головой. — Это противоречит нашим правилам. У господина Церебраума даже не подготовлена презентация, а это нарушение…

В зале послышался гул, с задних рядов снова засвистели. Между тем бородатый повернулся к Алексу, опустил микрофон и просительно, но вместе с тем требовательно произнёс, что, к сожалению, тому нужно уйти со сцены, так как он нарушает регламент работы конференции. Церебраун почувствовал, что краснеет, и сразу же вспомнил женщину, что выступала перед ним. «Не в то время и не в том месте», — так, кажется, она сказала.

Алекс покорно кивнул и направился было за кулисы, как вдруг раздался негромкий, но очень властный голос откуда-то с первого ряда:

— Но ведь правило о трёх вопросах из зала, как мне кажется, никто не отменял?

Бородатый человек хотел было ответить отрицательно, но внимательно вгляделся в вопрошающего и глупо заморгал. Зал, почувствовав слабость, тут же загудел сотней голосов сверху донизу:

— Да, да, три вопроса! Никто не отменял! Бородуля, давай по чесноку! Имейте совесть! Правила диктует, а сам их не знает! Ага, бороду отрастил, а ума нет! Доктор, будьте добры, ответьте на три вопроса! Та баба убежала, и этого туда же?! Нет уж, позвольте! Церебраун, погодь-ка! Соблаговолите, уважаемый!

— Хорошо-хорошо! Это да! Это действительно по правилам! — бородач остановился и энергично закивал. Потом вскинул вверх руки, тряся ладошками по бокам головы, как слон ушами. — У вас есть право на три вопроса! А я умываю руки! — он демонстративно потёр ладони и потопал за кулисы.

— Ну, х-х-хорошо, — неуверенно протянул Алекс. — С кого начать?

Сразу несколько человек в зале вскинули руки. Выбрать было сложно, взгляд упал на мужчину в галстуке. Обычно на конференции приходили одетыми более неформально. Может, поэтому он его и выделил: тот показался ему более интеллигентным.

— Вот тот человек в костюме, да, да, вот, справа! — показал на кого-то Церебраун. — Прошу вас!

В зале медленно поднялся дородный мужчина с двойным подбородком в пиджаке со значком на лацкане. Он оглянулся вокруг и произнёс:

— Товарищи! Я скажу, что являюсь депутатом, вернее, кандидатом в депутаты по своему одномандатному округу! И по ходу моей деятельности возникают различные эксцессы! И то, как люди глядят на эти процессы, нам знать до крайней степени необходимо! Особенно современные, так сказать. Нам жизненно важно это муссировать. А что тут сейчас мы увидели? Пришёл человек, рассказывает нам, как на всё это смотреть! Но не то! Совершенным образом! И вообще, откуда пришёл, кто его к нам послал? И с какой, понимаете ли, целью? Не засланный ли это казачок?

— Вы не могли бы яснее задать свой вопрос? — прервал его конферансье.

— Мог бы! И сейчас сделаю это, уж будьте уверены! Я, между прочим, тут от народа! Это он меня, значит, назначил от его имени управлять и вопросы, кому мне лично надо задавать! По какому праву, поинтересуюсь я, было занято место другого человека, который хотел бы донести до нас взгляды на современный мир? Я ради него сюда и явился! А вместо этого что я получил? Вернее, я вообще ничего не получил за свои честно заплаченные деньги!

— Наворованные! — донеслось с галёрки, и в зале раздались смешки, а дядька повернулся на окрик и затряс в ту сторону кулаком.

— А ты иди, докажи, а потом гавкай!

— Ваш вопрос-то в чём заключается? — перебил его конферансье. — Либо вы сейчас задаёте вопрос, и мы засчитываем его за первый, либо вы не задаёте вопрос и садитесь.

— Я задам вопрос, задам! Но прежде мне нужно получить ответ! Я это так просто не оставлю. Я муссировал и буду муссировать…

— Или вопрос, или садитесь, и я отключаю ваш микрофон! — не выдержал и повысил голос конферансье.

— Мой вопрос! — толстячок сжал зубы и на несколько секунд замолчал. — Вопрос мой, значит, будет такой. Вы вернёте деньги, если я не увидел, куда пришёл?

— Вернём! Я сам из своего кармана вам отдам, — кивнул головой конферансье и добавил вполголоса, как бы про себя: — Впрочем, вы привыкли жить за счёт наших карманов.

Зал хохотнул, а дядька сел, сделав вид, что не услышал.

— Второй вопрос! — повысил голос конферансье и вопросительно повернулся к Александру. — Принимайте решение, кто будет задавать второй вопрос. Только на этот раз постарайтесь выбирать более тщательно, не совершайте ошибку повторно!

— Хорошо, — улыбнулся ему Алекс и незаметно подмигнул. — В следующий раз буду выбирать с умом!

Магистр повернулся к залу, покрутил головой влево-вправо, пробежался по поднятым рукам и показал на молодого парня в бежевой толстовке и со смышлёными глазами.

— Давайте вы, может?

— Да, спасибо вам большое, Александр, — парень живо соскочил с места. — У меня вопрос, который меня волнует, как дизайнера. Правда ли, что левый глаз видит правым полушарием, а правый — левым? Зачем это? Как это объяснить? Спасибо!

— Краткость — сестра таланта! — похвалил его Александр, широко улыбнувшись. — Вам спасибо за вопрос! Это очень интересная тема, и я отвечу сразу: нет, не так. Это распространённая ошибка, и на самом деле всё происходит иначе. Сейчас я попробую объяснить это как можно более понятно.

Церебраун на несколько секунд задумался и погладил подбородок, как бы подыскивая слова.

— Поделите область зрения перед собой на два сектора: левый и правый, — начал объяснение Александр. — Условным центром будет середина носа. Так вот, всё, что находится справа от носа, обрабатывается левым полушарием. А то, что слева — правым. Это понятно? Хорошо, слушайте дальше. Хрусталик переворачивает изображение сверху вниз и слева направо. Поэтому всё, что находится справа, попадает на левые стороны сетчатки, и наоборот. Дальше информация от правой части сетчатки обоих глаз идёт в правое полушарие, а от левых — в левое. Посередине они частично встречаются и образуют зрительную хиазму — место пересечения волокон зрительного нерва.

Полушария нашего мозга воспринимают всё по-разному. Левым полушарием мы лучше понимаем детали, читаем, считаем, каталогизируем, если можно так сказать. А правым — видим мир в широком смысле, образами воспринимаем его целостную картину. Это нужно учитывать, поэтому вам, как дизайнеру, скажу, что текст лучше всего располагать справа, а изображения — слева. Это не значит, что картинка увеличит продажи вашего заказчика, это означает, что мозгу так будет чуточку проще. Я ответил на ваш вопрос? — спросил Александр, приподняв брови.

— Даже на два, — покивал головой парень в толстовке. — Спасибо! И ещё микровопросик, разрешите?

— Ну, хорошо, давайте.

— Скажите, а видеоконнекты когда-нибудь будут?

— Микро-ответ. Скорее всего да, потому что такие разработки ведутся. Но пока внятных результатов нет, даже клинические исследования ещё не начались. Следующий вопрос?

В зале вновь устремились ввысь десятки рук.

И тут Алекс сделал выбор, который в корне изменил его жизнь. Бесповоротно. Навсегда. Это произошло, словно где-то там, в градиенте от одного цвета к другому, потому что изменение началось не прямо сейчас, а возможно, в тот момент, когда ему позвонили по телефону. Или когда он выбрал, что всё же поедет в Авилею. Или в десятке других случайностей и решений, которые возникают в каждую секунду жизни.

Александр Церебраун снова обратил свой взгляд на красотку в красном платье в переднем ряду. Она сидела, приподняв руку чуть вверх и держа её в районе чудесного декольте.

— Вот девушки у нас сегодня вопросов ещё не задавали.

Он показал рукой прямо на красавицу.

А она пристально посмотрела на него.

— Что ж, был выбран последний вопрос! — возвестил конферансье. — И я его одобряю, коллега.

Он понизил голос, как бы по секрету сказав это в микрофон. В зале засмеялись. Девушка изящно поднялась со своего места и несколько секунд ловила на себе восхищённые взгляды мужчин, льющиеся со всех сторон. Потом изучающе-заинтересованно пристально посмотрела на Алекса и промолвила:

— А вы женаты?

***

— Нет, я мудак!

Алекс сполоснул лицо холодной водой и поглядел на себя в зеркало. Оттуда глядела опухшая рожа с небритой щетиной. Он увидел мутные глаза и спросил у них:

— Ты почему такая тупая мудила?

Глаза в зеркале на несколько секунд задумались, и веки покорно опустились.

— Потому что, бя-бя-бя! — промычал он, обречённо достал щётку, намазал на неё пасту и медленно начал чистить зубы. В голове снова и снова пробегала картинка с той злосчастной конференции. Он старался отгонять дурные мысли, но они продолжали лезть под кожу, погружая его в воспоминания, которые были ему неприятны. И чем больше он старался об этом не думать, тем чаще они вплетались в его мысли. «Бесит меня обсессия, бесит целую сессию», — вспомнил он студенческую поговорку времён курса навязчивых состояний. Сейчас, похоже, у него нарушилась гармоничная связь между лимбической системой и лобной долей коры, именно поэтому в голову чёрными тараканами ползли непрошеные мысли. Конечно, как человек знающий, Александр пытался взять себя в руки и занять разум размышлениями. Какими? Да любыми, лишь бы отвлечься; например, о состоянии влюблённости.

Влюблённость — это не любовь, каждый знающий человек понимает. Потому что влюблённый не видит недостатки, любящий же — принимает их. Влюблённость основывается на всплеске дофамина, так называемого гормона радости. В определённых отделах мозга меняется состав гормонального коктейля, и мы начинаем лучше запоминать всё происходящее с помощью бури в миндалине, отвечающей за эмоции, и гиперактивности в гиппокампе, кодирующем память. Это объясняет высокую чувствительность и сильную восприимчивость во время влюблённости. Кроме этого, возбуждается стриатум, и нам хочется ощутить нечто, похожее на желание съесть, выпить, выкурить и прочие человеческие хотелки. Это ощущение, когда жаждешь быть рядом с предметом своей страсти, а если желание не исполняется, то уровень дофамина падает, и тут же включается элемент печали и тоски. Весьма распространённое состояние среди влюблённых, кстати. А потом количество дофамина снова скачет вверх, от фантазий, например.

Положительной стороной влюблённости становится тот факт, что дофаминовый всплеск повышает активность в лобных долях головного мозга, отвечающих за мышление. И люди начинают творить: писать стихи, сочинять музыку, петь или что-то ещё. Первая влюблённость пробуждает взрослые нейронные связи, как логические, так и творческие. Кто-то впервые начинает мечтать, кто-то строить планы, а кто-то — претворять их в жизнь.

Вот Пушкин, например, всё время был влюблён, всегда на дофамине, так сказать, и поэтому творил, как жил. Он хоть и был чрезмерно эмоционален, но с годами, говорят, научился сдерживать свой пыл. А потом и состояние постоянной влюблённости перестало быть важным, ведь за предыдущие годы, часто используемые нейронные связи стали крепче, увеличивая скорость импульса. Короче говоря, талант развил в себе гения усилием собственного мозга.

Алекс, похоже, тоже влюбился в ту красотку с первого взгляда и сейчас получал всплеск дофамина каждый раз, когда думал о ней, и чувствовал такой же спад, когда понимал, что она никогда не будет рядом. Тут же развивалась апатия и появлялась депрессия. Словно наркомана без дозы, словно алкоголика без рюмки, словно сладкоежку без торта, Алекса ломало от того, что жадный стриатум испытывал нехватку дофамина. А стриатум хоть и глупый, но мощный, он легко седлал мозг и зацикливал мыслительную спираль.

Алекс это прекрасно понимал и всё равно не мог себя достаточно контролировать. Прошла уже неделя после конференции, и, вроде бы, нужно было забыть обо всём, что там происходило, но раз за разом он ловил себя на воспоминаниях о ней…

Девушка была так прекрасна, так мила, настолько глубокий смысл таился в её глазах, что Александр не мог думать ни о ком и ни о чём другом. Он плохо спал, хотя раньше даже днём любил полчасика храпануть, не мог сконцентрироваться, работа валилась из рук, в мыслях творился полный бардак. Алекс даже начал отжиматься, хотя давным-давно уже забил на спорт. Аппетит перестал быть важен. «Какая, к чёрту, еда, если в крови прыгает норадреналин и не получается ни на чём сосредоточиться?», — беззвучно ругался он про себя.

Но в то же время его состояние не было постоянной депрессией: он пытался переломить себя, иногда переводя состояние в настойчивое желание что-то сделать, не понятно что, например, красиво одеться и куда-то пойти, а лучше не одному, а с ней — с той девушкой. Поговорить о глубоких вещах, понятных только им двоим, помечтать, сидя на берегу ручья, а потом снять комнатку в лесном хостеле…

Он постоянно думал обо всём этом, даже не собираясь принимать тот факт, что его фантазии, держась за ручку, уходят всё дальше и дальше от реальности. Наташка с работы вообще перестала интересовать, и как женщина, и как человек. Она с подозрением вглядывалась в его лицо, когда он глупо улыбался и пел себе под нос. Алекс уже не фантазировал — он грезил наяву, заплывая в такие заоблачные дали, что вздрагивал, когда возвращался в наш бренный мир. Ему хотелось делать что-то важное и цельное, нести людям счастье, быть примером для детей, да и самому уже обзавестись ребёнком! А что, пора! Видимо, у Алекса случился дофаминовый передоз, его прям пёрло! Надень ему треуголку — и вперёд, захватывать мост через Дунай и мчаться к Аустерлицу.

Замечтавшись за чисткой зубов, Алекс в очередной раз ушёл в мир грёз, но внезапно вздрогнул от гулкого звука падающей кастрюли и грубого мата, донёсшегося от соседей сверху. Он распахнул глаза и снова приметил себя, смотрящего в зеркало в обветшалой ванной с развешанными на верёвке носками. Увидел свою опухшую рожу, с щетиной и лохматыми грязными волосами. Уровень дофамина и серотонина резко уменьшился, накатила тоска, захотелось повеситься, ну или хотя бы выпить водки. Снова вспоминалась та конференция.

И ведь, малака, он же мог с ней поговорить! Если бы не тот пень в пиджаке, который потом докопался до него за кулисами. Молол какую-то чепуху, отвлекал, дёргал за рукав, Алекс что-то ему невпопад отвечал, а в это время девушка прошла рядом, приостановилась, словно хотела что-то сказать, немного постояла с улыбкой, понимающе кивнула головой и вышла. Когда он отвязался от этого типа и выскочил на улицу, её уже не было. Кинулся к остановке, но там никого не нашёл; уже потом сообразил, что такая девушка могла приехать только на мобиле.

А он — мудак! Надо же было так обгадиться! Ведь она же задала ему третий вопрос, на всю огромную аудиторию:

— А вы женаты?

И надо же было ему, мудиле толсторогому, сострить:

— Да! На науке!

— На какой ещё науке?! Малака ты тупая, что ты за туфту несёшь и кому задвигать её будешь?! Чтоб тебя за хвост, да по вымени! — ругался он сам на себя последними словами и боялся посмотреть в глаза отражению. Это сейчас он целыми днями сочинял ответы и мог бы выдать с десяток блестящих фраз, типа: «Нет, ведь я ждал вас всю жизнь!» или «Неужели вашей матушке нужен зять?». Но тогда он спорол то, что первое пришло на ум, и теперь ненавидел себя за это. Чтобы смыть с себя ощущение фиаско, Александр переломился, спустил трусы и полез в холодный душ.

ПЕРЕЛОМ

Через пять минут Алекс уже брился, старательно намазывая пеной щёки, не глядя себе в глаза. Ну, а что в них можно увидеть, кроме пустоты? Любимое прежде дело давно не греет: заставляешь себя вставать, разогревать завтрак, выходить из дома — всё через силу, без удовольствия. Дни становятся однообразными, унылыми, скучными. Зачем уходить на работу? Зачем приходить домой? Зачем вообще, что-то делать, если жизнь — это тлен? Однажды она закончится, и тогда страдания, страсти и прочая херня окажутся погребены под толстым слоем сырой земли. А в чём тогда смысл?

Идёшь себе поутру, а вокруг сотни людей куда-то спешат, к чему-то стремятся, чего-то пыжатся, за чем-то гонятся, так и хочется им всем крикнуть: «Люди-и-и, чтоб вас всех! Остановитесь на секундочку, посмотрите на себя, задумайтесь! Да через сто лет никого из вас в живых уже не будет, и ничего после вас не останется — ни имён, ни дел, ни мечтаний ваших! Никто и никогда не вспомнит, что вы вообще когда-то существовали! Вы — биомасса, толпа людей, каждый из которых считает себя единственным и неповторимым. Ну не обманывайте себя! Ведь вы просто пыль на дороге, которую смоет дождь, она стечёт в канаву и станет грязью под ногами таких же уверенных в своей уникальности…».

Но тут Алекс разозлился на свои мысли, заскрежетал зубами:

— А ты сам-то? Ты-то кто такой? Чем ты отличаешься от них?

Испустив вздох, не зная, что сказать, Алекс взялся за бритву:

— Я не такой, как все. Я обыкновенный, — ответил он сам себе.

Мысли снова побежали по замкнутому кругу. Для чего он живёт, да и вообще, что такое жизнь? Алекс не знал ответа на эти вопросы. Иногда хотелось поймать суть, но чего-то вечно не хватало: то ли знаний, то ли времени. Работа днём, отдых от неё — ночью. Три перекуса: котлетки, пюрешка, гречка — на более разнообразную еду не было денег. Получка, вычитаем аренду за квартиру, минус коммуналка, традиционная «питница», иной раз длящаяся до воскресенья, да и до понедельника бывало. И вот это назвать жизнью? То отдел номер раз, то лаборатория, то ночные смены. Недавно с зарплаты на крыс скидывались. Наука докатилась, малака.

— А с на-ами ничего-о-о не происходит, и вряд ли что-нибу-удь произойдёт, и вряд ли что-нибу-у-удь произойдет, — протяжно и грустно провыл он, медленно брея шею.

С самого детства Алекс ощущал себя ненужным, брошенным, бесцельно болтающимся по океану жизни. Работа ради работы — не вариант, это понятно. Тогда что вариант? И какие они есть, эти варианты? Наверное, их может быть не один, и не два, и не пять, но какой из них верный? Конечно, можно попробовать поискать ответ, но проще согласиться с тем, что никаких вариантов нет. И ходить на работу, и приходить домой, чувствуя, как разливается по телу пустота. Чем её глушить? «Как это чем? Водочкой, брателла, водочкой!», — скажет дружбан, пацик через пацика* (через знакомых) передаст по цепочке, и вот уже собирается стайка. Сидишь, чирикаешь, пивом запиваешь. И вроде отдыхаешь, а вроде и не устал.

Но так ведь тоже нельзя! — Алекс добрил последние волоски на шее и замер. — Нужно уже что-то решать в жизни, куда-то двигаться, но куда? Куда?! Да без понятия! Знать бы точно, где он может пригодиться, где его место, в чём смысл жизни, в конце концов, тогда бы Алекс все силы приложил. А сейчас… как говно, простите за выражение, в проруби болтается. Живёт только сегодняшним днём, без планов и перспектив, даже не пытаясь заглянуть за горизонт событий.

Почему у него всегда всё вот так? Почему все нормально живут, а он один такой невезучий? Сколько лет он спрашивал себя, в чём причина, что он совершил не так, где оступился? Почему у других дети, дом, путешествия, счастливая жизнь, а у него рутина, скука и хандра? Что, гамота твою за ногу, он делает не так, а? Почему все важные решения, что он принимал в жизни, в итоге оказались бредом сивой кобылы?

Алекс в тысячный раз вспомнил, каким взрослым он себе казался в детстве, когда, не слушая мольбы матери и плача сестрёнок, уехал из дома к отцу, в Союз. Тогда он думал, что совершил первый мужской поступок, который папа оценит по достоинству. Но оказалось, что тому, мягко говоря, было наплевать на отрока. Постоянные переезды, многомесячные папашины командировки, беспросветное одиночество, из-за которого он однажды чуть не умер… — тут Алекс цокнул и поморщился, порезав кожу, — м-да, решение уехать к отцу было огромной ошибкой. Сейчас, через двадцать лет, это стало ясно, как божий день.

Да и потом он ничего хорошего в жизни не угадал — захотел стать доктором, пошёл учиться в ликей на выбранную профессию, и что в итоге? — Алекс взглянул в зеркало, оглядел обвисшую ванную с развешанными трусами и пожал плечами. Хотя раньше он всё же любил работу — исследования, лекции, ученики. Но потом всё как-то поостыло и скисло: денег нередко хватало только на лабораторных крыс, да и этого недостаёт порой. Выделяют же так, крохи. Оборудование устарело, диссертации в самом полисе нельзя было защитить, только в Союзе, а там диссертационной комиссии нужно два-три года ждать. За это время технологии вперёд ускачут. Пока защитишь диссертуху — она уже никому и не нужна. Можно, конечно, дисскомиссию купить, это быстро и надёжно. Так все ушлые и делают: покупают диплом и становятся кандидатами, а то и докторами. Так и мчатся тройки диссертационных комиссий, неся науку куда-то вскачь, и вместе с ней несётся он, Александр Церебраун, или Алекс, как он сам себя всю жизнь называл.

А ещё, помнится, в высшем ликее у него появился гениальный план стать великим учёным. Ох, сколько надежд было, сколько фантазий! Алекс воображал себя новым доктором Уотсоном, причём вовсе не тем, что прятался в тени Шерлока Холмса, а другим — великим гением, первооткрывателем структуры ДНК.

И что в итоге? Сколько лет он что-то пыжился, искал, экспериментировал, от скольких выгодных предложений отказался, бросил престижный Аквилейский ликей, вернувшись снова в занюханную Ахею. И что? К чему это привело? Да ни к чему! Всё коту под хвост!

С кислой миной Алекс добрил щёки. Вроде умный человек, а ничего в жизни понять не может. Всё, буквально всё, к чему он прикасается, идёт по кривой. Тридцать лет человеку, а так ничего в жизни не понял, ничему не научился, никуда не пришёл. Хотя, — он вскинул брови, — вот, выступил на конференции, хоть какой-то сдвиг в биографии. Алекс сполоснул лицо прохладной водой. Нагревать её ради бритья он не любил: водообогрев нынче дорог, да и вообще, холодная вода полезнее.

Немного взбодрившись прохладой, он принялся одеваться. Сегодня Алекс решил отвлечься и развлечься, поэтому его путь лежал в сторону коллеги по работе — тридцатипятилетней Наташки, что работала завхозом у них в ликее. Они встречались уже пару лет, но пока несерьёзно. У неё нынче день рождения, сына забрала бабушка, и ждала она лишь его одного. Не сказать, чтоб он уж очень и рвался в её сторону, выглядела она постарше своих лет и была, пожалуй, полновата, но зато титьки у неё — что надо. Да и день рождения опять же. По-свински было бы не прийти. В общем, решился, пошёл; себе взял водки, а ей сладенького вина. Всё нормально, завтра и послезавтра выходной, а сегодня короткий день. Почему бы не нахлобучиться?

Он хлопнул на дорожку рюмочку дешёвого башкирского самогона для поправки самочувствия, приоделся, побрызгался одеколончиком, накинул любимую кожанку, вышел из дома, по дороге спросил у тёть Магдалены за здоровье, поздоровался с дедом Никоном, завернул за угол и потопал было к остановке, но тут настроение испортилось окончательно: навстречу попался управляющий домом. Алекс не любил этого дотошного дядьку, вечно интересующегося подробностями чужой жизни. Молодой человек быстро поздоровался и хотел было пройти мимо, но тот остановил его и принялся нудно разглагольствовать о какой-то ерунде, не давая вставить ни слова в свой монолог. Пользуясь тем, что имеет право на выселение жильцов, управляющий любил устраивать допросы с пристрастием или читать пространные лекции, объясняя это тем, что по уставу дома все его обитатели должны поддерживать высокую общественную мораль и он, как ответственное лицо, обязан быть в курсе всего, что происходит с жильцами. Управдом уже привык к тому, что жители дома терпеливо и подолгу его выслушивали, когда он изъявлял желание поучать кого-то уму-разуму. Так и сейчас, Алекс кивал и поддакивал, делая вид, что внимает. Только через десять минут он смог, наконец, с ним распрощаться.

По пути к остановке молодой человек зашёл в магазинчик дяди Гаспара, где продавали всякую всячину. Подмигнул в зеркало витрины своему высокому темноволосому отражению в черных брюках с небольшим клёшем, широко улыбнулся продавцу лавки и протянул руку:

— Драсьте, дядь Гаспар. У вас есть тянучка?

— Да, мой дорогой друг, для тэбя конечно же есть всё, что угодна, тэбэ с каким вкусом? — неторопливо ответил ему старый усатый армянин и расплылся в гостеприимной улыбке.

— Да без разницы, — махнул рукой Алекс.

— Эй, Гаяне, — с акцентом крикнул Гаспар куда-то в сторону. — Принэси нашему гостю Искандеру тэнучку со вкусом «без разницы». Она в вэрхнем углу.

Гаяне, тётушка со смешливыми морщинками у глаз, вынесла в хрустальной чаше синюю продольную пластинку, передала её Алексу и, прищурившись, хмыкнула:

— Куда так вырядился, красавчик? Опять придёшь пьяный, поздно ночью? А?

— Да я, тёть Гаяне, на свидание собрался, — завертелся, как уж на сковородке Алекс. — Посидим, винишка попьём. Ладно, побегу, некогда мне, опаздываю, — начал он было уходить от темы разговора.

— Слышу я уже, вон в пакете твоё вино брякает. Две бутылки. Вино и водка, так ведь? Алек, ты давай тётю Гаяне за нос не води. К мымре к этой своей пошёл? — начала было она.

— Оставь ты парня в покое, нэ мальчик он уже, моя дорогая Гаяне. Мы с тобой в его возрасте нэ лучше были. Вспомни себя! Какая ты была? И такой же красивый осталась! Как же я лублу тебя, свэт моих очей, — обнял её за талию и поцеловал в щеку дядя Гаспар. Пока та таяла от этих слов, Алекс поспешил в сторону остановки, не забыв признательно махнуть дяде Гаспару рукой.

— Деньги-то хоть есть? — донёсся сзади голос Гаяне. Он повернулся и послал ей воздушный поцелуй.

Старики тепло к нему относились. Тётя Гаяне была старинной подругой его матери, и всё своё детство он видел перед собой образец женщины красивой и верной, строгой и справедливой. Алекс до сих пор её немного побаивался. А дяде Гаспару он помог в позапрошлом году, когда у того начались приступы лёгкой эпилепсии, устроил его на стационар к ним в ликей. Тогда Гаспару пришлось похудеть и подобреть. Правда, гастрономические пристрастия дали о себе знать, поэтому сейчас он, скорее, раздобрел и подобрел.

Остановка была примерно в полукилометре от его дома. Кампус Мессена находился в самом верхнем северном углу полисной сетки, а он жил почти на окраине третьего пояса их кампуса, чуть не доходя до начала внутреннего лесного периметра. Поэтому электротробус ходил сюда не часто, и, судя по расписанию, недавно уехал, значит, следующего ждать ещё минут двадцать. Алекс направился было к остановке, но тут сзади слева раздался звук подъезжающей легковушки. Мобиль немного постоял невдалеке, а потом подкатил прямо к Алексу.

— Привет, земеля! — из водительского окна высунулась дружелюбная круглая физиономия. — Скажи, пожалуйста, как до мясокомбината добраться?

— Да ты что, браток, — рассмеялся Алекс, — мясик в Лаке, ну, то есть в кампусе Лакония находится. А мы в Мессене, в северной филе. Далеко проехал, разворачивайся.

— Бли-и-ин, — протянул парень, почесал нос и задумался. — Что делать то? Слушай, садись со мной, покажи, как правильно ехать, а я тебя довезу потом, куда надо, а?

Алекс пожал плечами, тем более что ему было в ту сторону. Как бы раздумывая, он начал обходить мобиль спереди и вдруг заметил на пассажирском сиденье ещё одного человека. Почему-то это ему сразу расхотелось ехать: больно не понравились недобро блеснувшие глаза пассажира. И, остановившись, он постучал рукой по капоту:

— Не, браток, у моей подруги сегодня день рождения, так что не могу. Давай я тебе так объясню?

Водитель озадаченно посмотрел на своего соседа. Возникла пауза, но через секунду пассажирская дверь распахнулась, и из неё выскочил высокий худой молодой белобрысый парень в светлом спортивном костюме. Он сморщил губы и сплюнул:

— Эй ты, комон! Прыгай назад, покажешь, как доехать, а потом беги на все четыре стороны, понял?

— Не, я же сказал, я не поеду, я иду на праздник, — напрягся Алекс и начал отступать назад. — Но объяснить могу.

— Я тебе щас сам объясню! — повысил парень голос. — Повторяю последний раз — садись в мобилу и поехали! Тяпа!

Тут из задней тонированной двери вынырнул ещё один паренёк. Явно спортсмен, судя по внешнему виду. В это время длинный обошёл мобиль и двинулся в сторону Алекса.

— Эй, эй, парни! — выставил руки в успокоительном жесте Алекс. — Может, вы что-то перепутали?

— Ты сам-то ничего не попутал в этой жизни? — Сплюнул длинный, подходя ближе. — Ты чухаешь меня? Я чё не понимаю, о чём базарю? Ты чё, дурака во мне впалил? — делано возмутился он в поиске причины для скандала.

— О! Это не ко мне вопрос, — не подумав, ляпнул Алекс.

— А к кому? — не понял его оппонент.

— Это к психиатру, — выдал Алекс и только потом понял, что зря он это сказал, так как глаза длинного мгновенно округлились, а ноздри раздулись. Он попытался сгладить ситуацию. — Парни, успокойтесь и езжайте, куда ехали. Мне с вами не по пути. Понятно?

— Ты чё рычишь, щурёнок? По какому ты не по пути? Тебе нормально сказали делать, а ты тут круги рисуешь? Шутки шутишь? Комон! Я не доктор, как ты, но успокоительное могу выписать. Вот смотри, — сказал длинный и вытащил из кармана продолговатый предмет, что-то типа трубки с резиновой ручкой. — Это «димедрол». Он готовится в два приёма: достать, и, — тут он с силой выбросил вперёд руку, как бы отбивая мяч теннисной ракеткой, — встряхнуть.

Трубка сработала, как телескоп, выпустив из своего чрева сужающийся стержень с большой металлической шишкой на конце. Длинный протянул трубку поближе Алексу, как бы показывая её устройство, а потом резко без замаха ударил ей по лицу. Удар плашмя пришёлся в челюсть возле уха, мир мгновенно задрожал, и тут же второй спортсмен, Тяпа, подскочил, смазав ему кулаком в зубы. Кровь брызнула на лицо из разбитой губы и закапала на рубашку, глаза ответили слезами, затуманив взор. От боли Александр разжал руки, попятился, размахивая руками, пакет с бутылками грохнулся об асфальт, мир было покачнулся, как это время чья-то рука схватила его за рукав и потащила за собой.

— Пойдём, телёнок, — услышал он рядом с собой насмешливый голос и ощутил толчок. Его дёрнули за воротник, и он почувствовал унизительный пинок под жопу. Вздрогнув от удара и резко вытерев глаза, Алекс понял, что длинный тянет его за плечо в мобиль, а он, на самом деле, как телёнок идёт на поводу. Пинок под задницу ещё горел, удар «димедролом» жёг кожу, кровь струилась по горлу. И тут злость на самого себя взорвала эмоциональную систему Александра. У него и так было повышенное содержание гормонов, а сейчас вообще бомбануло! Надпочечники выстрелили в кровь тройным зарядом адреналина и норадреналина, те резко подняли уровень глюкозы в крови, зарядив Александра огромным количеством чистой, нерастраченной энергии, закипевшей во всех его мышцах. Адреналин вызвал страх, норадреналин — ярость, за доли секунды организм пришёл в состояние «бей или беги». Поток эмоций разбил плотину рассудка, ярость пересилила страх, норадреналин оказался сильнее, и Александр сделал свой выбор.

Он схватил длинного за ухо, сжал со всей силы, поворачивая его лицо к себе, и в это же время, с бешеным криком «с-с-сука», впечатал ему лбом прямо в переносицу. Длинный как шёл, так и упал, отпустив воротник и схватившись за нос. Алекс тут же подхватил у него выпавший «димедрол», развернулся и подлетел к Тяпе. Тот сначала было выхватил из кармана нож и начал размахивать им, но пара резких ударов этим опасным телескопическим предметом и бешеное лицо быстро понизили его боевой дух. В глазах Тяпы начало проступать сомнение, нож в руке смотрелся неуверенно. В выборе «бей или беги» он явно выбирал второе. И тут, внезапно, у Тяпы изменилось выражение лица, его удивлённый взгляд уставился куда-то за спину Алексу. Тот инстинктивно попытался отследить направление его взгляда, и повернул было голову, как сзади раздался мерзкий треск. Алекса что-то больно ударило в шею, он дёрнулся вперёд и упал на подкошенных ногах, как сноп. Ещё пару секунд его сотрясали конвульсии. Все тело словно парализовало, и он отключился.

*

Очнулся Алекс практически сразу же, почувствовав, как завязывают руки каким-то широким тросом. Мысль сработала мгновенно, он немного напрягся, окостыжив локти, и тем самым выгадал себе несколько миллиметров.

Связав, его небрежно кинули на заднее сиденье и захлопнули дверь. Все это время Алекс притворялся, будто он в полуобморочном состоянии; хотя, может, это было не притворство, а простое желание спастись от ещё одной такой встряски. С ним сделали что-то ужасное — кожа на затылке, куда пришёлся удар, пылала огнём.

Слева от него, на заднее сиденье плюхнулся спортсмен Тяпа. Дерзко ухмыльнувшись, он пнул ногу Алекса, мол, чего разлёгся. Прямо перед похищенным завалился на пассажирское сиденье длинный. За руль сел здоровяк водитель, и, обернувшись назад, сочувственно спросил у Александра: «Ты как, живой, земеля?». Пленник молча посмотрел на него туманным взором. Не дождавшись ответа, и переведя взгляд на длинного, водитель достал из кармана электрошокер с двумя выступающими рожками и усмехнулся: «Два дня заряжал в этот раз. Мощно рубануло. В следующий раз три дня буду заряжать».

— Поехади, Андоха, — прогнусавил длинный. Одной рукой он держался за ухо, а второй вытирал что-то у себя с лица.

«А-а-а, так ты шокером рубанул, падла, — подумал Александр, сглотнув кровь из сильно разбитой губы. — А этот длинный пидор, значит, тоже нехило у меня отхватил, не сопли же он там, а, поди, кровушку с лица стирает». Алекс злорадно ухмыльнулся. Он чувствовал боль, но не ощущал страха. В нем разливался прилив гордости за себя, и он нёсся на его волнах. Как будто услышав его мысли, длинный обернулся назад. Его лицо действительно было в крови, нос вроде сломан, возле уха все испачкано в крови. «Может, я и ухо ему оторвал», — засмеялся сам себе Александр, хотя взгляд длинного не давал повода для веселья. Тот прогундосил:

— Я дебя, бдядь, деберь пдосдо дак не одбущу, даже если Аддал одбусдид! Я дебя на гузги борву, зуга! Я дебя…

Но его слова мгновенно стали звучать как будто где-то далеко. Мозг Александра уловил «Аддал», распознал, что это «Аттал», и мир резко изменился. Ярость исчезла, страх захлестнул его целиком, и Александр запаниковал. Он вдруг очень отчётливо и ясно ощутил, что обратно домой может не вернуться, ни сегодня, ни вообще. Внутри что-то опустилось. Наверное, похожее чувство испытывают те, кого ведут на казнь: как будто жить осталось всего минуту, и никакого спасения нет. Это не ужас, не отчаяние, не жалость к себе, это все вместе взятое и возведённое в степень.

Кто такой Аттал? О! Аттал был легендой полиса. Это значит, что о нём все слышали, но мало кто видел. Некоторые скептики даже сомневались, что он существует на самом деле, но всё равно боялись. Поговаривали, что Аттал замешан в историях с исчезновениями и жестокими убийствами. Страшней всего были слухи о том, что он закапывал людей живьём, чем наводил ужас не только на обывателей, но даже на геронта и астиномоса полиции. Говорили, что он может делать в Ахее всё, что ему захочется, но никто не мог сказать, правда это или нет. И по какому такому праву, если да?

Истории об Аттале стали появляться ещё во времена его ранней юности, когда они с отцом только-только переехали в строящуюся Ахею. Помнится, однажды пропали три хулигана из соседней Арсинойской филы. Это были на всю голову отмороженные ребята, которые за пару лет до этого, ещё будучи малолетками, изнасиловали школьницу за стройкой, тогда им это сошло с рук. Дальше — больше, и через некоторое время они стали настоящей грозой всего кампуса. А потом в один прекрасный день — исчезли, и больше их не видели никогда. Полиция проводила расследование, расспрашивали всех в округе, даже его, тогда ещё почти ребёнка. Но никто ничего не мог сказать. Как сквозь землю провалились и всё. Вот тогда впервые поползли слухи, что есть какой-то Аттал, то ли мафиози, то ли Робин Гуд, то ли маньяк, который закапывает людей в землю живыми.

В другой раз из окна выкинули очень богатого мужика, который купил несколько квартир и стал держать притон на южной окраине их кампуса. Репутация у него была так себе, как и его проститутки — наркоманки с лихорадочным взглядом, работающие на износ, чтобы заработать на дозу дживки, так называли какой-то наркотик в дни его юности. Потом тяжёлая наркота пропала из полиса, так Алекс её и не попробовал. В общем, тело этого мужика со следами пробоев нашли на карнизе подъезда, и тоже никаких следов. Опять пошли слухи, что это дело рук Аттала.

Как-то до полусмерти отмутузили алкоголика, который избивал свою мать так, что она бегала и орала ночами под окнами. Вроде люди тоже за Аттала говорили, но тут многие сомневались. Короче говоря, Аттал был таким человеком, даже перед именем которого Алек испытывал безотчётный страх ещё с детских пор. Помнится, вечерами, сидя у костра в лесу за третьим поясом, они с пацанами рассказывали друг другу жуткие истории о «чёрных могильных руках», о погребённых заживо людях и о том, как один из них пытался выбраться из могилы. Будто бы он вырыл было себе ход наверх, но задохнулся почти у самой поверхности, когда пальцы его уже торчали из земли. Его начали откапывать, и он даже перед смертью что-то сказал, и, будто бы, это то, что ему сказала сама смерть, и тот, кто это услышит, тоже умрёт…

— …ды понял меня, зука? Ды подял деберь, что я с добой сделаю? — прорвался сквозь его мысли наглый голос длинного.

— Кащей, да успокойся ты, — миролюбиво заступился водитель Антоха. — Пусть оклемается парняга.

— Сдышь, Андожка, ды до вообще чизденьгим вызокчил. Зо звоим жогером, — тут длинный Кащей резко повернулся к Тяпе и взмахнул рукой. — Бдя, Дяба, вбдавь мне, зука, дос! Не могу дак говорить, зам зебя не подибаю. Ды же убеешь, бдадан.

— На, сначала, — Тяпа лениво качнулся вперёд и, вытащив из кармана куртки блестящую фляжку с красным кожаным футляром, передал её длинному Кащею. Тот сделал добрый десяток глотков, выдохнул, задохнувшись от крепости напитка, глубоко вздохнул и наклонил голову веред. — Давай!

Тяпа очень мягко, профессионально прошёлся руками по носу и нащупал место смещения, потом поднёс один кулак к месту перелома, а вторым резко ударил по нему, как молотком. Кровь хлынула из носа прямо на белую рубаху Кащея, но тот всё равно удовлетворённо замычал. Минут двадцать они ехали в полной тишине, нарушаемой только кряхтеньем и сморканьем Кащея. Он открыл окно и закурил, понемногу отпивая из фляжки, пока Тяпа не возмутился. Получив свою флягу обратно, тот жадно присосался, пока не выпил её, по всей видимости, до дна. Когда он глотал, Алекс внимательно её рассмотрел — это была плоская медная фляжка грамм на триста-четыреста. На красном фоне кожаного футляра было выгравировано изображение с двумя дымящимися стволами. В воздухе отчётливо запахло алкоголем. Вскоре Тяпа начал глупо улыбаться, язык у него развязался, и, по всей видимости, он решился поболтать.

— Чё смотришь, доктор? Фляжка понравилась? Ручной работы, между прочим! А у тебя такой не было и не будет никогда! А?

Никто не стал продолжать диалог, и Тяпе пришлось поднимать новую тему.

— Вот чё сейчас нельзя в салоне биты возить, да? Вот раньше можно было, так она всегда под рукой. А тут в багажнике за колесом, да нахрен она там нужна? Какой-нибудь бык такой, как этот сегодня, — махнул он на Алекса, — попадётся, и чё, побежишь сначала багажник открывать, колесо доставать? Все такие махаются, а ты типа решил резину поменять, — засмеялся Тяпа своей шутке. — На шипованную.

— Да, Тяпа, и не говори, — поддержал его захмелевший Кащей, потерявший гнусовость. — Раньше куда веселее было. Помнишь, мы с тобой быков на движах* (дискотеках, тусовках) ломали? Подъедем на трёх четырёх мобилах, биты в руки, через охрану как масло пройдём, ещё и погрозим, чтобы копов не вызывали.

— Ага, — заулыбался Тяпа, погрузившись в воспоминания.

— Слышь, Антоха, у нас тогда житуха вообще весёлая была, — повернулся Кащей к водителю. — Когда молодыми были. Мы с Тяпой как-то на движ пришли, сидим, пьём, телочки с нами танцуют, и тут какой-то бык начал рогами мотать, задели его видите ли. Ну, мы дали ему по роже, чтобы не мычал. А он сбегал, ещё пять-шесть голов своего стада привёл, и начали рамситься…

— Ага, там прикол был, — прервал его Тяпа. — Там Кащей такой говорит: «Вы знаете, кто я? Я ващета Кащей», а один из них и отвечает: «Да? Так у тебя смерть в яйце что ли?».

И Тяпа в голос заржал, Антоха тоже заулыбался, а Алекс совершенно не понял истории. Кащей сначала недовольно промолчал, а потом прикрикнул на Тяпу, чтобы тот со своей трепотней не вмешивался в его рассказ.

— Так вот, мы бы их там сами всех постелили, но с нами кобылки, сам понимаешь. Мы, короче, помирились такие вроде с этими быками, вышли с движа, сразу за пацанами слетали и обратно приехали уже на четырёх мобилах…

— Три, по-моему, было, — начал было Тяпа.

— Да завали хлебало, Тяпка! — прикрикнул Кащей. — Видишь, я человеку историю рассказываю. Короче, приехали на четырёх мобилах, влетели в зал и ка-а-к начали всю эту шалупень битами стелить. Там просто полный разгром был, диджею даже прилетело, — он хмыкнул. — Вот времечко то было. И биты можно было носить, и всё всех устраивало, не то, что сейчас.

— Да-а-а, прикольно раньше было! У самого молодость бурная, всякое бывало, — покивал головой Антоха и замолчал было, но вдруг добавил. — Хотя, с другой стороны, то, что их запретили, тоже есть плюс в этом. Вот у меня у маминой подружки дочь еёная как-то тоже давно пошла на движ. С девчонками, с друзьями веселятся, танцуют. И тут шум, гам, влетают какие-то уроды, начинают махаться, и ей случайно тоже достаётся. Еёный парень за неё вступился, так ему прилетело так, что он теперь чистой воды инвалид. Битой, кстати, прилетело. С одной стороны, снизу, просто челюсти с зубами нет — все раздробили в сопли. Я видел его как-то, это тихий ужас — следы от скоб, швы… А они ведь ничего никому не делали, просто пришли отдохнуть.

— Да, это уже полный беспредел, конечно, — серьёзно покивал головой Кащей. — Базаров ноль, биты опасная штука, их можно только здравым пацанам давать.

Вся покивали и помолчали.

— А где дело то было? — вдруг подал голос сзади уже изрядно осоловевший Тяпа.

— Чё?

— Где было то это, когда челюсть сломали?

— А в этом вроде, в Сиреневом тумане. Знаешь?

— Ну да, в Сиреневом тумане. Точно! — опять усмехнулся Тяпа.

— Знаешь, говорю, где это?

— Знаю, знаю. Хорошо знаю. Очень хорошо знаю, — продолжал ухмыляться поддатый Тяпа, глядя осоловевшими глазами в затылок Кащею.

Разговор смолк. А минут через пять Тяпа свесил голову, Кащея тоже укачивало, но тут Антоха спросил его:

— А этого типа то зачем Атталу везём?

— Не знаю. Мне этот… мне Берет сказал его доставить, вот мы и доставляем. Ваша-то многоуважаемая ахейская бригада с утра гуляет, отпускники херовы, вот нам и приходится отрабатывать.

— Пусть отдохнут ребзя, весь год в суматохе.

— А ты чего с ними на Фракийку не двинул?

— Так я ж уже полгода не пью. Всё, завязал!

— И поэтому на Берег не едешь? Серьёзно?

— Серьёзно! Чего мне там трезвому делать?

— А чего вдруг решился на трезвянку сесть?

— Да-й, есть одна ерунда на постном масле!

— Антоха набухался и на нашего Берета начал барагозить. — подал голос с заднего сиденья вроде спящий Тяпа. — Тот, конечно, его уработал за пять сек. А потом…

— Да, да, да! — засмеялся Кащей, глядя на Антоху. — Вспомнил я эту историю, пацаны прикалывали. Берет сказал, что ещё раз выпьешь — отрубит палец. А он с этим не шутит, я знаю. Ну как мизинец-то, цел?

Антоха усмехнулся, поднял вверх кулак с разжатым мизинцем и подёргал им.

— Ладно, палец, — обернулся Кащей к Алексу, — вот что он с этим уродом сделает? Может, живьём его в землю закопает, может, голодным собакам кинет, не знаю. Но прежде я все равно попрошу, чтобы он мне его отдал на пару часов.

Кащей внимательно посмотрел на Алекса и с угрозой произнёс:

— Карачун тебе, белобрысый. На ремни буду резать, ребра переломаю, зубы выбью, бля, да я тебя так отмудохаю, что мама родная не узнает. Даже на опознании, — сострил он и засмеялся своей шутке. Антоха тоже засмеялся.

Наусмехавшись вдоволь, Кащей повернулся, вгляделся в дорогу, зевнул, потом ещё раз и вскоре бросил водителю:

— Ты по федералке* (федеральной трассе) не езжай, цинканули, там пост будет стоять, а у нас этот цуцик связанный, и я весь в крови. Не остановить не смогут, там же камеры. Что мы им скажем? Так что лучше по местке потрясёмся.

— Да я уже усё продумал, я сверну на развилке, не волнуйся, Колян, — впервые он назвал Кащея по имени.

— Ладно, Антоха. Ты сам все знаешь. Я покемарю полчасика, а то этот нежилец мне все лицо искромсал, гнида. Бошка болит, нужно отдохнуть немного.

— Давай, давай. Подъедем, я разбужу.

Через несколько минут он свернул с трассы, вскоре дорога стала хуже, пассажиров начало немного потряхивать и укачивать. Вскоре Кащей вырубился, Тяпа даже похрапывал, повесив голову на грудь, а Алекс замер, лихорадочно размышляя. Время — понятие относительное и определить, как оно течёт, достаточно сложно. Вот сейчас, например, он принял какое-то решение, его захлестнула волна гормонов и эмоций, и секунды поползли, а не побежали. Конечно, время не замедлилось, просто восприятие начало работать с усиленной мощностью, и в мозг поступало больше информации ото всех органов чувств.

Страх, да и вообще любая сильная эмоция, заставляет запоминать больше подробностей, чем обычно, и тогда человек думает, что его вселенная замедлила свой ход. Хотя ничего извне не меняется, просто за это время человек впитывает и перерабатывает больше данных, чем обычно, ведь это позволяет лучше прогнозировать ситуацию в критические моменты. Сейчас Алекс воспринимал мир, как бы с широко открытыми глазами, увеличивая объем знаний о текущем моменте через расширенные зрачки. Страх заставил его принимать какое-то решение и он обрабатывал в несколько раз больше подробностей, чем обычно: лес за окном, в гору подъем, все спят, везут в ад. Алекс даже не заметил, как его мозг рассортировал огромное количество данных и вынес вердикт. Ответ сам пришёл на ум и вселился в мысли.

Отбросив возражения, он сделал выбор, и с этой поры Александр уже не ждал, а выжидал. И, в один из моментов, когда Антоха начал бубнить какую-то песенку себе под нос, пленник открыл замок двери. Тот глухо щёлкнул, но водитель даже не обернулся. Вместо этого мобиль стал снижать скорость, может быть, потому, что они ехали под нехилым уклоном вверх. Тут Алекс решился. Он резко открыл заднюю дверь, подвинулся к краю… и в ужасе остановился, посмотрев на пролетающий внизу асфальт.

И упустил момент, потому что в это время, с криком «Э!» его за ногу схватил ещё косой ото сна Тяпа. Александр от безысходности ухватился за ручку над дверью, вцепился в неё и въехал свободной ногой в заспанную морду Тяпы. Тяпа разжал руки, промычал что-то, но тут же дёрнулся, чтобы снова сцапать пленника. Мысль работала молниеносно. Александр, сжав двумя руками потолочную ручку, подтянулся на ней, подогнул к себе обе ноги и с силой их распрямил, целясь Тяпе в голову. Тот принял удар и, брызнув осколками, врезался головой в боковое стекло мобиля, а Александр вылетел в противоположную сторону прямо в открытую дверь, вместе с оторвавшейся ручкой, которую он держал связанными руками.

Удар о дорогу пришёлся на спину и часть правого бока. Его подбросило вверх, а потом он, по инерции, ещё несколько раз перевернулся, сильно ударившись рукой обо что-то, заорал, покатился по дороге и, наконец, замер, прижавшись спиной к асфальту. Поскуливая от боли, Алекс чуть приподнялся. Да, любимая кожаная куртка приказала долго жить, левый локоть и предплечье горели острой болью, тупо отдававшейся по руке и уходившей в рёбра, но, в принципе, всё было не так уже и страшно. Он был жив, местами даже цел, испуган и переисполнен желания бежать отсюда как можно дальше. Ещё сидя на асфальте, его взгляд выхватил, как мобиль проехал чуть дальше, затем резко затормозил, двери открылись, и из них выскочил Кащей, а за ним и Антоха. Александр не стал дожидаться, что произойдёт дальше — он пружиной вскочил на ноги, перемахнул через дорожное ограждение и стремглав помчался по насыпи вниз.

Так он ещё никогда не бегал! Скатившись, Алекс выскочил на твёрдую почву и полетел сквозь траву, постепенно становившуюся все гуще и выше. Да и земля оказалась не ахти какая, в ней встречались какие-то борозды, ямы, кучи земли. «Как по минному полю бегу», — подумалось ему. Он обернулся — за ним мчались Кащей и Антоха. Тяпа, по всей видимости, встряпался в стекло и теперь нехорошо себя чувствовал, поэтому его не было видно. Здоровенный Антоха заметно отставал, тогда как поджарый Кащей быстро догонял убегающего. Расстояние снижалось с каждой минутой, гликоген в мышцах — тоже. Дыхание стало неровным, появилась одышка — долгие годы без спортзала давали о себе знать. Связанными спереди руками, Алекс мог лишь раздвигать высоченную траву, выставив их на манер тарана у корабля. Кащею приходилось легче — он бежал след в след по проторенной до него тропе, а вот Алекс нет-нет, да снижал скорость, боясь провалиться в какую-нибудь яму. И точно, как накаркал!

Прямо перед ним разинула рот огромная дыра в земле, метра в два в ширину и пять-шесть в длину. Беглец замер на краю, разбегаться не было времени, и он помчался вокруг неё, прилично сократив расстояние между собой и погоней. Оббежав яму, Алекс повернул голову и увидел, как Кащей разгоняется и прыгает. Сил уже не было, левая рука нестерпимо горела, лёгкие — тоже, через несколько секунд все должно было закончиться. На последнем дыхании Алекс поднажал, понимая, что этого хватит лишь на долю минуты. И он бежал. Бежал. Бежал. Секунды таяли… но его так никто и не догнал. Раздумывать о причинах не было времени.

Только добравшись до подножия возвышенности, он позволил себе на секунду обернуться назад. Из-за густой травы погони не было видно. Он снова бросился вперёд, где возвышалась громада холма. И нужно принимать решение — либо двигаться налево по такой же местности, либо забираться наверх, в лес. Алекс выбрал второй вариант. Сверху и видно лучше. Хотя тяжелей. Наверх, сука, не то, что вниз. Вообще. Не то. Уф-ф. Алекс был весь мокрый от пота, пылало лицо, ноги затвердели камнями, грудь ходила ходуном, рука просто невозможно тукала. И тукала, и тукала, и тукала. «Это перелом, мать его», — вдруг понял он.

Обернувшись с середины холма, Алекс увидел Антоху и Кащея, ковылявших вместе. Белая с красными следами крови спортивная куртка Кащея стала ещё и чёрной от жирной грязи. Антоха переваливался с ноги на ногу, неся своё здоровенное тело. Он показал пальцем на Александра, Алекс сматерился и припустил дальше наверх, превозмогая всё на свете. Добежав до вершины, он понял, что стоит наверху самого первого холма, а за ним их целая гряда, один другого выше. Он заметил, что следующий холм справа вверху оброс густым непроходимым ельником, и припустил в ту сторону.

Спуск вниз дался ему полегче, хотя лес становился более плотным, и начали попадаться поваленные деревья. Почва стала жиже, в нос полезла москитня. Каждый шаг давался с трудом, земля липла к обуви, в одном месте даже пришлось на пару секунд остановиться, чтобы вытащить ногу из жидкой трясины. Силы покидали, пот катился градом, лёгкие разрывало от горячего неровного дыхания. «З-з-сдавайся, з-з-сдавайся», — жужжало в ушах комарьё, колени предательски дрожали, страх проникал в каждую мысль, но он бежал, бежал и бежал.

А через пару десятков шагов земля стала твёрже, заболоченный участок кончился, и начался очередной, дьявольски сложный подъем. Вся кусачая нечисть моментально сгинула, но путь наверх стал настолько трудным, что вскоре он просто побрёл в изнеможении. Крики догоняющих были слышны позади, но они тоже без сил еле плелись за ним следом. Шли медленно, но неуклонно. В голове стучала кровь, — там-там-там, — в повреждённой руке вторило, — тум-тум-тум. Шаг за шагом, шаг за шагом. Дыхание вырывалось с хрипом, который невозможно было заглушить. Силы были на пределе.

Еле добравшись до вершины холма, он некоторое время трусил по плоской поверхности, а затем начал крутой спуск вниз. Лес тут был гуще и хуже, прямо перед ним раскорячились здоровенные, выдранные с корнем, стволы вековых сосен. Тут в голове у Алекса словно раздался щелчок, он почувствовал энергию второго дыхания и, что есть мочи, припустил вперёд с новыми силами.

В быстром темпе он буквально пролетел метров двадцать по ломкой весенней траве, потом вернулся по своим следам назад, стремглав залез на упавшее дерево, добежал до его вывороченного из земли корня метров четырёх в диаметре и перепрыгнул через него. Закрывшись им, как ширмой, от преследователей, Алекс нырнул в густой ельник и на кончиках пальцев посеменил дальше. Травы тут не было, зато в изобилии рос мох, хорошо скрывавший звук его шагов. Пройдя так несколько сотен метров, он резко повернулся под углом в девяносто градусов и побежал в другом направлении. Звуки погони затихли позади. Дыхание стало приходить в норму, и он двигался лёгкой трусцой, постоянно оглядываясь назад. Никого.

Только через полчаса он обратил внимание на своё состояние. Рука сильно болела, боль была тупой, начинаясь от предплечья, она уходила вверх по руке. Когда его связывали, он немного раздвинул руки, увеличив между ними расстояние, и, наверное, вполне мог бы понемногу освободить их, но, увы. Левая распухла, и не давала возможности избавиться от пут. Каждое движение вызывало гримасу боли на его потном и грязном лице, поэтому превозмогая все, он бездумно шагал и шагал. Его мучил кашель, он еле сдерживался, чтобы не расхеркаться во всю мощь своих лёгких. Зверски чесались щеки, горела огнём разбитая губа.

Примерно через час передвижения по холмистому лесу, Алекс заметил, что порядком стемнело. Куда идти? Не зная ответа на этот вопрос, он двигался прямо. То спотыкаясь об торчащие кочки, то получая ветками по лицу. Усталость навалилась на плечи. Ноги еле передвигались. Алекс просто плёлся, падая, поднимаясь и снова падая. Вскоре лес начал меняться — густой хвойный бурелом с неровной землёй постепенно перешёл в полуголый лиственный лес. В городе-то южная зелень уже вовсю брызгала в глаза, а здесь берёзки только пустили почки и, местами, негусто распушились свежей листвой. Тут его взгляд выхватил то, чего здесь не должно было быть — старый деревянный столб с остатками проржавевших проводов.

Алекс заковылял к нему и, подойдя вплотную, прислонился и без сил повалился на колени. «Столб, столбушко», — прижался он к нему щекой и прикрыл глаза. — «Куда же мне идти, родненький, куда?», — спросил он у столба, и в глазах было выступили слезы отчаяния. Хорошо, что чувство юмора снова помогло. «Иди, куда шёл, а потом поверни направо», — ответил он сам себе, изобразив деревянный голос столба. Невесело усмехнувшись, Алекс глубоко вздохнул, поднялся на ноги и двинулся дальше.

Через сотню метров он неожиданно очутился на широкой грунтовой дороге, шедшей прямо посреди леса. Справа возвышался очередной холм, слева дорога вела в низину. Опять очутившись на перепутье — идти вниз или вверх, он снова отчего-то выбрал более тяжёлый вариант. Может, прислушался к совету столба. Солнце двигалось к закату, но в лесу ещё было неплохо видно, и, приближаясь к вершине холма, Алекс понял, что становится заметным.

Он отошёл с середины дороги на два шага в лес, и, скрытый густыми зарослями, побрёл вдоль неё. Уклон вверх стал почти вертикальным, градусов семьдесят, не иначе. Взбираться приходилось, неловко держась связанными руками за выступающие корни и наваленные там и сям камни, хотя рядом, посреди тропы, были выдолблены лестницы, стилизованные под камни. Чертыхаясь, беглец взбирался все выше и выше. Конечно, идти по лесу было гораздо сложнее, чем по дороге, но вскоре он понял, что не зря это сделал. Поднявшись на вершину, Алекс обернулся и увидел свет фар в низине. Были заметны чьи-то фигуры и мобиль. Кто это, враги или просто туристы? Рискнуть или нет? Страх взял верх над другими чувствами и, повернувшись спиной к светящимся фонарям, он поковылял дальше.

Через некоторое время лес погрузился в полумрак. Немного спасала луна, да и то она иногда скрывалась за тучами. Слуховая и зрительная система напряглись, на периферии сетчатки обострилось палочковое зрение. Глаз перестал распознавать цвета, острота зрения упала, зато светочувствительность выросла в десятки раз. Даже тусклого лунного света, разливающегося вдоль дороги хоть немного, но хватало. Одно зрение для света, а другое — для темноты. Так решила эволюция.

Он передвигался в полшага от дороги, в тени раскидистых деревьев. Мрак сгущался. Вдруг где-то слева, в лесу, заухала сова. Алекс пригнулся, напрягся и в панике выставил перед собой связанные руки. Сердце бешено забилось, ноги стали ватными. Он замер, боясь сделать хоть шаг. Но больше не было слышно ни звука. И он принялся глубоко дышать и успокаивать себя:

— Так, это всего лишь птица. Алекс, это птица, что ты как баба?! Нечего бояться. Бояться нечего, тебе говорят. В лесу водятся звери, некоторые из них не спят по ночам. Да ведь? Так и должно быть, Алекс, так и должно быть. Не ссы. Успокойся, успокойся, старина. Это сова или ещё какая-то птица. Всего лишь птица. Тебе нужно успокоиться и отвлечься. Лучше подумай о другом. О чём о другом? Ну, не знаю, например, кто эти люди и почему они к тебе пристали. Собери мозги в кучу и прикинь. Думай голова, думай. Попробуем начать сначала. Итак, кто эти уроды? Откуда они взялись на мою голову? Они определённо не из нашего кампуса, и не из Лаконии, и не из Аргона, не местные, короче говоря. Никогда раньше их не видел. Но они знают, кто я! Длинный сказал такую фразу, мол, я не доктор, как ты. Значит, они в курсе, кто я такой. А ещё Кащей сказал, что работает на Аттала, и это очень плохо. Очень, очень плохо.

Тут он представил, как его живого закапывают в землю, и страх снова охватил его целиком.

— Погоди, Алекс, не спеши. Они могли просто припугнуть Атталом, а сами… Да кто они, гамота их за ногу, такие? За что? Почему? Кому он, малака, так насолил? Может, по пьянке с кем-то разругался? Может… что? Что это за…? Что это за хрень?

Выглянувшая из-за туч луна вдруг осветила путь перед ним, и он почувствовал, как мурашки пробежали по спине, и волосы встали дыбом. Ужас, какого он не ощущал даже во время погони, захлестнул его разум, приковав к земле. Он не мог заставить себя сделать даже вдох, тело просто застыло. Так, должно быть, чувствовали себя древние люди, когда видели в двух шагах разъяренного хищника, но перед ним сейчас не было никого живого!

Прямо посреди густого леса, на большой поляне, возвышалась глухая стена высотой в пятиэтажный дом. Она имела зубчатые вершины, похожие на скальные, но это точно была стена — правда, без окон и дверных проёмов. Возможно, попади он сюда днём, он бы непременно бросился изучать это странное сооружение в глухом лесу. Но сейчас его уставший мозг был напряжён до предела, глаза плохо различали предметы, и образы, которые возникали в его голове, были преувеличено окрашены страхом, а события нынешнего вечера так расшатали его психику, что было достаточно чего-то подобного, чтобы у Алекса от ужаса подкосились колени. Он поплыл вниз и как сквозь сон почувствовал, что рухнул на землю, прикоснувшись спиной к дереву. Неловко навалившись на него, Алекс отключился.

*

Проснулся он часа через четыре, от жуткого холода. Несмотря на то, что было уже начало апреля, земля ещё недостаточно прогрелась. Его трясло, ныли почки, зуб на зуб не попадал, тело было словно набито песком и ватой. Алекс не сразу смог подняться на ноги, сначала он просто повалился на бок и только после пяти минут борьбы с самим собой встал сперва на колени, а уже потом, опираясь на берёзку, попытался выпрямиться. На это тоже ушло время. Сказать, что ему было хреново, значило ничего не сказать.

Почему-то он сравнил себя с заржавевшим Жестяным Дровосеком, которого Дороти, кстати, нашла именно в лесу. После вчерашнего забега ноги превратились в два бетонных столба. Руки, до сих пор замотанные широким двухцветным тросом для буксировки мобилей, онемели и посинели от холода. Левая рука была в полтора раза толще правой, тупо ныла и на каждое прикосновение посылала сигналы острой, режущей боли. До сих пор болела шея в том месте, куда здоровяк Антоха воткнул электрошокер. Ребра стонали. Дико хотелось пить, спать и жить.

Вспомнив о страшной стене в лесу, Александр обернулся назад. Она никуда не исчезла, но в предрассветной мгле уже не выглядела так пугающе, как вчера. Действительно, над лесом возвышалась огромная вертикальная стена, метров сто в длину. Алекс обошёл её, но сзади она выглядела уже как обычная покатая скала, с разбросанными там и сям огромными валунами. Они лежали друг на друге, создавая впечатление каменной кладки. Что это, творение человека или природы? И та, и другая версия выглядели правдоподобно. Спереди, там, где камни были плоскими, и как бы подогнанными друг к другу, это сооружение, действительно, выглядело неприступной стеной, построенной людьми, а с тыла можно было подняться по склону почти до самого верха даже со связанными руками, как по обычному холму.

Присев несколько раз, чтобы разогреть ноги, Алекс пошёл на приступ твердыни. Получилось это не сразу. Тело отказывалось двигаться, а вместо сосредоточенности на том, куда лучше ступать, в голове реверсом крутилась дворовая присказка: «Лучше нету красоты, чем пописать с высоты». Чуть не поскользнувшись на огромном полукруглом валуне, покрытом утренней влагой, Алекс наконец смог подняться на самую высокую точку, на которую можно было забраться в его положении. Будь у него развязаны руки, он бы мог залезть и повыше, но увы, не в этот раз.

Хотя и с этого места он мог рассмотреть, что справа, примерно в километре, пролегала широкая просека. В предрассветной тьме было сложно разобрать точно, но вроде бы там тянулась высоковольтная линия. Как река впадает в океан, так и линия электропередач должна была привести его к цивилизации. И Александр с облегчением вздохнул. Он приметил, что солнце брезжило по левую руку. Это значит, что у него есть ориентир и ему уже не сбиться с проложенного курса. Старясь держать свет слева от себя, он заковылял строго на юг. Казалось бы, вскоре все должно было закончиться, но не тут-то было.

Углубившись в лес метров на сто, он услышал громкий треск сучьев. Алекс остановился. Сначала было не так страшно, как накануне ночью, но он почувствовал, что засосало под ложечкой. Надпочечники в очередной раз за последние часы выбросили в кровь порцию адреналина, содержание глюкозы резко выросло, и Алекс почувствовал прилив сил. Сердце забилось чаще, дыхание стало быстрее, мышцы переполнились глюкозой и кислородом, он снова вошёл в состояние «борись или беги». Но окончательное решение ещё не было принято.

И тут он услышал звук — глубокий, хриплый, низкий рёв. «Медведь», — пронеслось в голове у Алека, и он мгновенно ощутил, как в его организме просыпается ещё одна реакция на страх: синдром раздражённого кишечника, как учили их в ликее, или попросту «медвежья болезнь». Может быть, это был какой-то другой зверь, лось, например, но Александр представил себе голодного, злого медведя с облезлой шкурой, и коварный гормон панкреозимин начал вмешиваться в работу кишечного тракта. Воздух испортился моментально, хорошо хоть, что он стоял с подветренной стороны, иначе мишка бы его точно учуял.

А может и учуял, потому что треск повторился, и на этот раз, как показалось Алеку, намного ближе. Не раздумывая, он выбрал вторую из двух возможностей, предлагаемых мозгом. Ни о каком «борись» речи уже не шло, только «беги», причём очень и очень быстро. Круто развернувшись и даже не подумав о том, что медведь легко может его догнать, Александр припустил со всей дури туда, куда глаза глядели. Куда только тяжесть в ногах делась?

Да никуда она не исчезла, оказывается, потому что через полкилометра запал кончился, с каждым шагом бежать становилось все труднее, но он, выдыхаясь всё больше, делал это до тех пор, пока, запнувшись за ветку, не рухнул на прошлогоднюю листву. И замер.

Мир вокруг него погрузился в тишину, прерываемую лишь сольной трелью какой-то ранней птахи. Беззвучно матерясь, Алек перевернулся с больной руки на спину, закрыл глаза и напряжённо вслушался предрассветный лес. Сил, чтобы встать, уже не было, оставалось только одно — лежать и слушать. Если медведь погнался за ним, то Алек пожелал бы только одного, чтобы все закончилось как можно скорее. Смерть? Пусть! Невозможно уже было выносить этот постоянный страх, преодолевать усталость, терпеть боль. Лучше умереть, провалиться в неизведанную яму вечного сна, чем снова и снова побеждать и проигрывать в этой безумной схватке с собственным организмом. Так думал он, готовясь к смерти или увечью.

Но ничего не происходило — и он просто лежал. Никто не гнался за ним, ни одна живая душа не хотела его сожрать и выплюнуть. Чуть погодя, кряхтя, Алекс еле встал на ноги, повернулся левым боком к солнечному свету и медленно побрёл сквозь пробуждающийся весенний лес. Все вокруг щебетало и радовалось весне, вокруг потного лица жужжала мошкара, из-под ног выскочил какой-то маленький зверёк, но Александр даже не обратил на него внимания. Его мысли напоминали бутерброд с жевательной резинкой вместо масла — вроде бы жуёшь что-то съедобное, но пережевать не можешь. Он устал так, как никогда до этого.

Через некоторое время Алекс вышел на просеку. Посмотрел налево. Потом направо. А куда идти-то? Где цивилизация? «Ай, будь что будет», — подумал он и побрёл на запад. Это уже потом, позже, он открыл карту местности и узнал, что, если бы он направился в обратном направлении, то вскоре вышел бы к старой, но ещё использующейся железной дороге с небольшой станцией. А так впереди его ждало почти двадцать пять километров до ближайшего союзного городка. Правда до него Александр так и не дошёл.

*

Солнце твердо встало над горизонтом и стало припекать спину, да так сердито, что пот покатился в три ручья. Снять чёрную кожаную куртку не было никакой возможности, это было понятно даже ежу, что преспокойно перебежал ему дорогу. Сломанная рука… про неё лучше вообще не стоит ничего рассказывать. Если бы Алексу предложили сейчас её ампутировать, чтобы больше не терпеть тупое тукающее нытье, иногда перемежающееся с острыми ударами, переносящими резь из области запястья куда-то под ребра, то он, наверное, серьёзно бы задумался над этим вопросом. Потому что боль не затихала ни на минуту. Связанные руки можно было либо держать поднятыми к плечу, либо выставлять их перед собой. И так, и так было больно и неудобно. Горло настолько пересохло, что даже глотательные движение вызывали ощущение, словно по глотке водили наждачной бумагой. Язык превратился в сухой пенёк. Дико хотелось жрать. Но это была меньшая из бед, поэтому он старался не обращать внимания на чувство голода. Хотя с каждым часом это получалось все хуже. Хорошо, что ещё не было позывов в туалет — видимо, вся влага при погоне вышла.

Александр брёл по лесу вдоль просеки. Идти под палящим солнцем он уже не мог, а в лесу от зноя хоть немного спасали ещё редкие кроны деревьев. Он углубился чуть дальше в лес, потому что растительность там была гуще. Именно этого его и спасло.

Потому что внезапно он почувствовал лёгкий запах дыма. Не пожара или костра, а именно печного дыма. Алекс вздрогнул, принюхался и стал медленно передвигаться на запах, старясь не потерять этот еле ощутимый дух жизни. Казалось, что он весь обратился в один большой обонятельный рецептор, пытающийся не потерять след молекул сгоревшего дерева в густом коктейле лесных ароматов.

Вскоре он вышел на еле заметну тропинку, которая и привела его к добротной одноэтажной деревянной избе с высокой двухскатной крышей. Широкие бревна ещё не успели потемнеть, хотя и свежесрубленным дом тоже не казался. Над ним вился еле заметный дымок. Вокруг не было ни души.

Стараясь справиться с волнением, Александр поднялся по низкому крыльцу и постучал ногой в дверь. Никто не отозвался. Тогда он попытался толкнуть её плечом, но, кроме резкой боли в руке, тоже ничего не добился. Спустившись, Алекс обошёл дом вокруг. Два окна, занавешенных плотной тканью, поленница берёзовых дров в нескольких метрах, деревянный сарай, колода для колки дров — вот, пожалуй, и все, что смог заприметить его уставший мозг.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул он несколько раз, но ответа, увы, так и не получил. Тогда он доковылял до двери, ссутулился, облокотился на неё спиной, сполз вниз на деревянный пол, прикрыл веки и исчез в забытьи.

**

Александр захлебнулся от тошнотворного запаха жареного лука, спирта и открыл глаза. Он лежал на широкой скамье у стены, под головой топорщилась перьями жестковатая подушка, а сверху на нем пахла коровой короткая шубейка. Его руки были развязаны, на левой была надета длинная, до локтя, прозрачная перчатка с отрезанными пальцами. Алекс узнал — это был фиксогель, которым лечили переломы. Его намазывали в несколько слоёв и за несколько часов он затвердевал снаружи до состояния камня. Фиксогель практически не был заметен и лечил переломы за две недели. Правый рукав был завернут до локтя, в сгибе, где пригрелась пахнущая спиртом ватка, немного жгло, как от укола. Пить не хотелось. Кто и когда успел о нем позаботиться, он не знал.

Рядом что-то шоркало и трещало, как будто водили лопаткой по раскалённой сковороде. Он поднял голову и заметил седого мужчину в коричневом свитере и синих джинсах. Тот склонился над дымящей плитой и, по всей видимости, был причиной лукового духа.

Приподнявшись на лавке, Алек скинул с себя полушубок и выдохнул. Голова после сна пока плохо соображала, но чувство благодарности к этому человеку уже переполняло его. Он оглянулся по сторонам и сипло выдавил пересохшим горлом то единственное, что можно было в этой ситуации: «Здравствуйте!».

— Очухался, скиталец? — сразу обернулся старик. Его узкое лицо с морщинами вокруг глаз обрамляла небольшая седоватая бородка, которой он дёрнул:

— Ты кого в таку глухомань в одной обутке забрался?

Александр непонимающе вытянул вперёд голову и поморгал глазами. Старик показал взглядом на ноги Алекса и тот обнаружил, что на нем всего один ботинок. Где потерял второй, он не помнил.

— Где я? — вместо ответа посмотрел он осоловевшими глазами на старика.

— В лесу, вместе с лосями и парой медведёв, — так же нейтрально ответил старик, заметно окая. — Ясно? А теперича моя череда спрашивать. — Он отложил лопатку для жарки, снял фартук с каким-то гербом, вплотную подошёл к парню и скрестил руки на груди. — Ты кто такён бушь, паря?

— Я… Меня зовут Александр Церебраун, я из Ахеи, из Мессены, если быть точнее.

— Неблизко дело, — недоверчиво покачал головой старик. — А как в наши пикули забрёл?

— Да, так вышло…, — развёл руками Алекс, глядя снизу-вверх. Боль пронеслась по сломанной руке, но уже гораздо терпимее.

— А кого вышло то? — с любопытством отозвался старик.

— Да я и сам не знаю, — честно ответил Александр. — Подошли люди, избили, потащили в мобиль, повезли куда-то.

— А что за люди таки, мил человек? — прищурился старый.

— Не знаю я их, ни разу в жизни не видел! Может, из других кампусов, но не из нашего, точно. Знаю только, что одного зовут Тяпа.

Старик наморщил лоб и дважды отрицательно помотал головой.

— А второго звали Кащей, тоже помню, — добавил Александр.

— Как, звали? Кащей? — недоверчиво переспросил старик.

— Ага, Кащей! — кивнул скиталец. — Ну и имечко у него.

— Ты прям, как в сказке побывал, — усмехнулся дед.

— Только вот ничего сказочного я не заметил.

— Бабы-Яги там, случаем, не пробегало?

— Не, никакой бабы с ними не было.

— Да, с кем только не пересечёшься на своём пути, — непонятно протянул старый. — На кой ты им нужен то был, мил человек? Не так же просто тебя в мобилку запихали. Ась? Или темнишь ты?

Алекса захлестнула волна злости, он приложил правую руку к груди и заговорил, постукивая ей и постепенно повышая громкость со скоростью.

— Да не знаю я, дед! Я обычный магистр медицины, работаю в ликее, преподаю, иногда делаю операции. Вернее, ассистирую. Ясно? С чужими бабами не встречаюсь, если ты об этом! Даже не дрался уже лет пять! Я вообще ни к чему такому не причастен! Что тебе ещё сказать?! — его голос задрожал и чуть не сорвался на крик.

— Слышь чё, ты это, угомонись, паря! — выставил ладонь старик и окинул острым взглядом. — Кого возбухаешь то, как дикошарый, язви тя в душу?! Чё те, бес в задницу влез? Ты сам лучше мозгой пошеруди — я тут месяцами один живу, со мной токмо ружьишко для острастки, да топор, да нож, да матушка природа. Вот с ней я всё время и балакаю. А человечьего-то обчения, почитай, и нету. И тут ты в одной чуне у моего порога нарисовался. Весь в ремках, изволоханый, культяпка поломата* (оборванный, грязный и сломана рука). Я тебя в дом затащил, руку починил, гидрогелью сквозь зубы впульнул, укол вона поставил. А ты ещё на меня же хайло и разевашь, и хабалишь ишшо! В моём же доме! Совесть-то есть у тебя? — Старик серьёзно посмотрел ему прямо в душу, и Александр ясно осознал, что зря сорвался.

— Прости меня, дед, это нервы, — извиняющим тоном произнёс он, пытаясь объясниться. — Ты пойми. Я вчера пошёл к подруге своей, у неё день рождения был. И тут эти налетают, шокером шарахнули, я только в мобиле и очнулся. Считай, на полном ходу из неё выскочил, руку вон поломал, потом почти сутки по лесу от них убегал. Нервы стали ни к чёрту за последний день. Причём, я ж ни в чём таком не виноват! Дед, ты…

— Погоди-ка, картошка-то! — всплеснул старик руками и побежал к плите. — Бушь картоху с луком? Голодный, поди.

— Пока не могу сказать, — отозвался Александр, чувствуя одновременно дикий голод и брезгливость к жареному луку. — А тебя как зовут, дед? Давай хоть познакомимся.

Старик молча пошебуршил в сковороде, потом, не торопясь, снова подошёл к Алексу и поглядел из-под бровей так, что тот поднялся под его острым взглядом. Старый протянул руку и, глядя в глаза, веско сказал:

— Зовут меня, мил человек, Ринат Мансурович. И лучше всего называть меня на вы, потому как старше я тебя годов на сорок, не мене. Не надо дед Ринат — не люблю фамильярностев, да и какой я тебе дед? Зови меня Ринат Мансурович, а фамилия моя тебе без надобностев. Понял? — с ударением на последний слог спросил старый. Это было сказано так веско и так строго, что Алекс без внутренних возражений принял эти условия.

— Все понятно, Ринат Мансурович. Извиняйте, если что не так говорил, ещё не отошёл я. Голова гудит. А меня зовут Александр, — второй раз представился он, сжимая крепкую руку старика. — Можно тоже без фамилии, у меня её хрен выговоришь.

— Да ты хохотач, — усмехнулся и оборвал рукопожатие Ринат Мансурович, направившись к плите. — Ну что, Шуран, можа, всё жа перекусишь?

— Шуран? — переспросил Алекс. — Что это за имя?

— А ты не знашь что ли? У нас Александров завсегда Шуранами называли. Нормально слово, безо всякой подвохи, если что. Но, если не по нраву, то могу и по-другому.

— Не-не. Просто никогда такого не слышал раньше, — вежливо улыбнулся Шуран. — Мама звала меня Алекос, а все остальные называют просто — Алекс или Алек.

— У вас русских в полисе нет что ли? — Приподнял бровь Ринат Мансурович.

— Есть, конечно, но мало и в основном они в других филах живут. У нас в Асклепионской филе больше греков, чуть меньше турок и киприотов. Болгары, румыны, итальянцев большая диаспора, французы, египтяне есть, башкир ещё огромная семья, казахи, — как школьник перед учителем старательно вспоминал он. — Все хорошо говорят на двух языках, конфликтов нет…

— Лады. — Ринат Мансурович снова вернулся к плите и продолжил спокойным тоном учителя. — Слухай сюда тогда, мил человек, Алекс — это неверно. Алекс, по-нашему Алексей — означает «защитник», Андрос или Андрей — мужчина, али человек. То ись, имя Александрос или Александр можно перебрить как защитник людской. Это более крепкое имя, чем просто Алекс, понял? — опять с ударением на втором слоге вымолвил Ринат Мансурович. — Короче, Шуран, гуси в гусли, бушь картоху с луком, или, может, пельменьи тебе отварить, заточишь?

— О, пельмени это самое то! — обрадовался молодой человек смене темы и появлению более вкусного блюда в меню.

— Давай, сварганю тобе пельменьев. Так, и ещё…, — старик критически глянул на одежду Шурана, — тебе бы перерядиться, мил человек. — Ринат Мансурович направился к старому комоду, пошерудил в нем и кинул Александру тёплую кофту, да старые, но чистые джинсы. — Сымай пока манатки, вот тебе моя одёжка, чистая, поглаженная. А то твоей теперича только полы подтирать. Надеть-то смогёшь?

Получив утвердительный ответ, и ещё раз взглянув на измождённое лицо путника, старик вздохнул:

— Слышь-ко, горемычный, у меня водочка есть, говорят, от нервы помогат? Бушь?

— Да, давайте, Ринат Мансурович немного, граммов пятьдесят. Не откажусь, — разлился в улыбке счастливый Санёк, благодарно переодеваясь.

— Да хоть сто писят, — легко отозвался Ринат Мансурович.

— А вы то хоть будете? — спохватился Шуран.

— За компанию тожа можа, тяпну рюмочку. Давай, переряжайся и айда ись* (переодевайся и иди кушать).

*

Через час, выпив больше полбутылки на двоих и изрядно опьянев, Шуран выкладывал старику все свои приключения. Рассказал про то, как его пытались заманить хитростью, о том, как он нос сломал длинному, как вылетел на полном ходу из мобиля и потом бежал по лесу. Шёпотом поведал ему и про Аттала, который закапывает живых людей в землю. Чувствуя прилив доверия к старому человеку, спасшему его, он делился всеми мыслями, тревогой, страхом, неуверенностью, сопровождавшим его по дороге, постепенно облегчая свою душу. Ринат Мансурович внимательно слушал рассказ, цокая и качая головой. В конце истории он глубоко вздохнул и произнёс:

— Вот ты хапнул горя, мил человек. Так за что, гришь* (говоришь), они тебя?

— Да ни за что, в том то и дело! Я в ликее преподаю, иногда на конференциях выступаю, — весомо, с гордостью добавил Шуран заплетающимся языком. — Ничего не крал, не убивал, ни в каких разборках не участвал, — не смог выговорить он и старательно повторил, — не участво-вал. Сколько думал, так ни к чему и не пришёл, — подвёл он итог. — Хрен его разберёт, что этим сукам от меня понадобилось. Вы же мне верите? — вдруг спросил он и посмотрел пьяными глазами на Рината Мансуровича.

Тот ответил не сразу.

— Очень, Шуран, странна история. Верю аль не верю, это токмо время скажет.

Воцарилось неловкое молчание, прерываемое швырканьем чая — Ринат Мансурович запарил какую-то лесную травку. Обиженный Шуран в тишине доел последний пельмень и дрогнувшим голосом решился на вопрос, который его давно интересовал:

— Скажите, Ринат Мансурович, а вы меня сможете вывести из леса, а? Мне домой нужно, в Мессену. Мне на работу завтра, или послезавтра — я что-то уже запутался в днях.

— Ты, того, не спеши особо, — поставил старик чашку на стол. — Вывести то я тебя выведу, но токмо не прям щас. Пусть твоё барахлишко сначала, как следоват, высохнет, я печку на ночь растоплю. Отойти тебе надо, силов набраться, а то ты вона как ухайдакался. Сегодня ещё у меня перекантуешься, а завтра в вечёр дома бушь, а то ужо темнёхонько, куды на ночь глядя? Под балдой то!* (Выпивший то!) Да и я с тобою вместе! На завтрась давай? Договор?

— Договор, — с облегчением вздохнул Алекс, сам не желая снова лезть в сгущающиеся сумерки.

Ринат Мансурович допил чай, поставил чашку в блюдце, немного помолчал, и, глядя в осоловевшие глаза Шурана, опёрся на руки, серьёзно спросил:

— Расскажи хоть о себе, мил человек? Интересно тебя послухать, чем живёшь, кого робишь?

— Так я, Ринат Мансурович, говорил же, работаю в ликее, магистр, ассистент хирурга. Преподаю студентам общую теорию нейрологии. Иногда сам профессор Гавриловский приезжает из Аквилеи, читает свежие примеры практики. Операции несложные проводим, но тоже редко. Гавриловский известный учёный, но у нас бывает нечасто. Все же самое современное оборудование в Аквилее, ну, и он, соответственно тоже там. А я тут, пытаюсь научить два десятка оболтусов, ассистирую при операциях, мышек недавно вот купили-скинулись, теперь хоть опыты немного проводим. Денег ни на что не хватает, наука то у нас союзная, не полисная. А они в свои центры вкладывают денежки, а наши по остаточному принципу, значит…

— Эт ясно-понятно, денег всем всегда не хватат, кончай жалиться, — махнул рукой Ринат Мансурович, — я про другое грю, ты то сам куды движешься, ты мне так и не прояснил?

— Да как не ответил-то? Ассистент хирурга, магистр нейрологии…, — непонимающе промямлил Алек.

— Я тебя про иное пытаю, — отрубил Ринат Мансурович, — куды идёшь-то ты?

— Никуда не иду, — помотал головой парень. — Вы в каком смысле спрашиваете?

— Никого не понимашь ты, что за человек?! Таку просту вещицу смикитить не могёшь? Куда тебе ещё проще объяснить? — развёл руками старик и нашёлся. — Смотри, Шуран, пример, пошёл ты в булошну что-то купить. Потопал по дороге прямо, потом повернул вправо…

— У нас налево.

— Я вообще грю* (говорю), в принципе. Завернул оглобли, сунулся в магаз, прошёл мимо, значит, кассы к полке, положил в котомку, допустим, буханку, молоко и кольбасу, вышел, встретил шапошного знакомца, пожал ему пятюню и потыкал обратно. Дома налил молочишка, сделал бутик, положил кольбасу на язык и съел. Если покумекать мозгой, то ты знал — для чего и куды тобе следоват идти. То ись, чтоб скушать бутик с молоком, ты смикитил план и провернулся, зацепив по пути случайку. А вот если всё то же само, но только в размахе всей жизни? Я тебя об том и мурыжу — ты куды идёшь-то?

Выпивший Шуран ничего не понимал. Вот, правда, вопрос стрика показался ему белибердой. Какой магаз? Какая кольбаса? Но спрашивать это было неудобно.

— А что за случайность вы имели в виду, Ринат Мансурович? — пожевав губы, ответил он вопросом на вопрос. Старик хмыкнул.

— Да ты ловкий тип, мил человек, будь то шамела — я тебе вопрос, а ты мне обратку. Ну да ладно, давай я ишчо раз втолкую, раз ты такой дубоватый. Идя по дороге в магаз, то твердо знашь, куда и зачем шлёпаш. А теперь прикинь к носу, что ты вышел с дому и не шаришь, куды шагать. Куды в таком случае ты придёшь? Не понятно ведь?

— Точно! Совсем нет.

— И для чего ты идёшь?

— Для чего? Тоже не ясно.

— Ты вот нынче где бродил?

— В лесу. Всю ночь, и весь день.

— Куды ты, Шуран, шёл в том лесу?

— Непонятно. Хотя нет, потом придумал.

— Вот, а пока не знаешь, никуда не придёшь.

— Я потом вдоль линии высоковольтной двинул.

— Сызнова тебе толкую — когда не знашь, куды идти — не знамо, куда и придёшь. Верней всего — никуда. Тут уж как свезёт. Вот тогда в твою жизнь и проходят случайки. Когда хороши, а когда и не шибко. Понял? А теперь ответь на вопрос — куда ты идёшь? Да не мне, а себе! И не спеши с ответом.

*

Старик встал и начал убирать со стола. Шуран морщил лоб. Он вроде бы что-то понял, но весьма смутно. И, чтобы побороть это неприятное чувство, решил сменить тему.

— Ринат Мансурович, а вы лесник тут?

— Кого? — прищурился хозяин дома, и тут же утвердительно кивнул. — Да, что-то навроде лесника.

— А чем тут занимаетесь? Скучно же всё время одному, — покрутил Алекс ложкой.

— Кому скучно, кому нет. — Поставил Ринат Мансурович тарелки в раковину. — Книгу пишу.

— О! — удивился Шуран. — А про что книга будет?

— Про спрос. Кто спросит, тому в нос, — добродушно рассмеялся старик. — Так. Историческа книга.

— Интересно, должно быть. А у меня с историей как-то не срослось ещё со схолы. Учителем был математик, он предмет плохо знал и преподавал его, естественно, тоже плохо.

— Понятно всё с тобой, — подавил смешок Ринат Мансурович. — А после схолы книги-то не разрешают у вас отоваривать?

— Сказать честно?! — словно не слыша вопрос, продолжил Алек. — Этот математик — он историю не любил, и нас не научил любить. Я, сейчас уже как преподаватель, так могу сказать — главное, это заинтересовать человека и тогда он сам будет задавать вопросы. Успевай только отвечать. А в противном случае получится, как у меня. Нет, ну, то есть я знаю историю, но очень поверхностно. Без любви.

— Жалко малёха, — старик налил Шурану большую кружку пахучего травяного чая и снова сел за стол, — ведь история, как наука — это кладезь человеческих премудростев, да ещё и весьма отличных от обычной жизни трафаретной. Вот, был случай, к примеру. Хошь, расскажу? Всего малюсеньку строчку он занимат во всемирной истории, а какой знатный! Хошь?

— Ага, — заинтересованно кивнул Шуран и отхлебнул чаёк.

— Слухай. — Ринат Мансурович поудобнее устроился и начал. — Однажды, две тыщи лет назад, ещё зелёный Юлий Цезарь плыл по Средиземному морю учиться премудростям. Годов двадцать ему было или где-то так. В Эгейском море их корабль догнали пираты. А он был из родовитой семьи, и потому они на месте не кончили, а запросили за его выкуп. Примерно вагон и маленьку тележка золота. А он им знашь кого ответил?

— Нет, — пьяненько покачал головой Алекс. — Сказал, что он бесценный?

— А он им и грит, мол, вы шибко с дэшку за меня запросили, мне перед людями будет зазорно. Вы, грит, увеличьте сумму в два или три раза, не помню ужо сейчас, и тогда будет ровно — полюбас! Пираты сперва аж обурели, а потом, покумекали и ерепениться не стали. Наоборот, отнеслись с почётом.

Я скажу тебе, Шуран, что в те лихи времена берег Эгейского моря был прибежищем басмачей всяких мастей. Островки, бухточки, заливчики — настоящие ебеня, попробуй отыщи иголку среди сена, где там злодеи скрываются? Вот в таких местах они и строили свои сарайки на песке — тепло, влажно, палку кинул, вот те и дупло, где ночевать. В такой дупле Цезарь и жил с ними почти месяц. Рыбалил, в карты играл, похлёбку ел, дурачился, баб тискал, в общем, стал своим среди чужих. Только они пираты, а Юлий — пленник, и этого, мил человек, он никогда не размыкал в голове. Не раз, выпив вина, говаривал, что когда калым заплатят и его отпустят, то он провернётся и всех их распнёт на крестах. Те только смеялись с этих слов.

Через како-то время привезли золото, довольны пираты раскланялись, и Цезарь отчалил домой. Только, когда он добрался до ближнего римского порта, то сразу нанял флот и отправился в обратку. Лиходеи морские, радуясь богатой плате, вина набузгались и гулеванили вовсю, а тут Юлий Цезарь с легионерами нарисовался. Всех повязали, конечно. Так он и деньги выкупные взад вернул и ишчо заработал, потому как награбленно пиратами себе прибарахлил, а их покарал на крестах, как и сулил. В Риме тогда всех бандюг распинали. Спартак, кстати, примерно в те же годы был тако же казнён.

Ринат Мансурович долил себе в кружку остатки чая из заварочника и внимательно посмотрел на Шурана.

— И вот всё то, про что я тебе шарманку кручу, занимат одну масеньку строчку в истории людской, — он показал кусочек мизинца. — Это всего лишь часть жизни одного человека, страница, которую ты не узришь даже в программе схолы, а зря! Потому как за следующим листом будут спрятаны строки ещё более лепые, чем те, про что я тебе только что поведал. Был бы умным, сказал бы, что это всего лишь прелюдия к деяниям человека, которые переломили весь античный мир. Но это ужо, как чешут языками, совсем друга эпопея.

— Да, классный рассказ. Я даже не знал такого, я вообще думал, что Цезарь — это салат, — Шуран устало поморгал пьяными глазами.

— Ага, а Наполеон — торт, — в шутку сплюнул Ринат Мансурович и замолчал. Но вскоре поднял указательный палец вверх и продолжил:

— Вообще история — она учит. И даже то, что я сейчас поведал, это повод для тебя пошевелить мозгой, покумекать для себя. Обмикить этот сказ про Цезаря к какому решению он тебя подведёт? Как думашь?

— Распять.

— Да хоть раз шесть. Кого распять то?

— А тех, кто меня схватил… Кончея этого, Тяпу. Козлы они. — Медленно проговорил Санёк. Его глаза уже слипались, видно, накопившаяся усталость ещё не полностью прошла. Он сам не заметил, как стал клевать носом и тогда Ринат Мансурович предложил ему двигать на боковую.

Он отдал парню свой добротный матрас, себе же подстелил несколько толстых половиков. И через несколько минут Шуран уже похрапывал на широкой скамье, но на этот раз раздевшись, на матрасе и под одеялом. Спал он так крепко, что не заметил, как Ринат Мансурович встал с кровати, протиснулся в небольшую комнатку за шторкой и дёрнул за верёвочку. Сверху бесшумно спустилась удобная лестница. Ринат Мансурович бросил острый взгляд на парня, а затем поднялся наверх, в мансарду. Лестница так же бесшумно поднялась за ним следом.

**

Утро прошло в молчании. Шуран не любил болтать по утрам, особенно с похмелья, и старик, по всей видимости, в этом был с ним схож. Облились холодной водой на улице, посмеялись над тем, как Алекс нелепо пытался сполоснуться, держа сломанную руку над собою, перекусили чаем с бутербродами. «Интересно, а где он берёт хлеб, масло и ветчину?» — закралась в голову мысль и растворилась в утреннем хаосе мыслей. Собирались они недолго. Гость еле натянул порядком изгвозданные, но целые и сухие штаны в клёш с разводами грязи. Ринат Мансурович подарил парню один из своих свитеров, коих у него было достаточно. Так и сказал: «Бери, тебе нужнее». Ещё ему достались резиновые сапоги старика, старые, но довольно крепкие. Сверху он надел свою изрядно порванную, но вполне ещё живую кожаную куртку. Разорванный рукав пришлось разрезать, потому что опухшая рука с намотанной на неё шиной не пролезала.

Вышли они засветло, часов в семь. Апрельский ветерок был свеж, даже холоден. По оврагам и овражкам бежали многочисленные ручейки, в низинах ещё кое-где дотаивал последний снег, а вокруг уже вовсю зеленел свежий уральский лес.

Шли споро. За спиной у старика болталось бадажок да ружьишко. «Медведи тут ходят. Два самца после спячки. Голодные, злые», — пояснил он, прихватив винтовку у выхода. Первое время топали все так же, молча. Потом Шуран не выдержал:

— Ринат Мансурович, простите, что интересуюсь, но все же, о чем книгу то пишите?

Старик долго молчал. Шуран уже подумал было, что зря спросил, ведь вчера на этот вопрос он так и не ответил. Но тут Ринат Мансурович произнёс:

— Про Потоп, мил человек.

— Про Великий Потоп?! — обрадовался и удивился парень. — Ой, это очень интересно. Про обе волны?

— Три, — перелез через поваленное дерево Ринат Мансурович.

— Что три? — перепрыгнул за ним следом Шуран.

— Я чаю, что их три, — он показал соответствующее количество пальцев.

— Ух ты, а я и не знал! Нас в схоле учили, что было две волны. После первой уровень океана поднялся на четыре метра, а после второй…

— Три метра восемьдесят девять сантиметров был первый подъем воды, который медленно тянулся цельных два года, — перебил его старик. Судя по довольному тону, Ринат Мансурович говорил на свою излюбленную тему. — А Втора волна схоронила половину люду земного; за четыре месяца беспросветного паводка вода поднялась почитай на тридцать пять за лишком метров, потом небольшой стопарь на пике, уханье вниз почти на два метра и теперешнее затухание. Считатся, что уже накрепко и надолго, но я в своей книге хочу донести, что нужно поджидать третью. И ныне мы, возможно, живём в переломный момент!

— Третью? Ничего себе! — не поверил Шуран, но вида не показал. — А можете, хотя бы в общих чертах, про что конкретно будете писать?

— Сперва о причинах, конечно. У меня, вишь ли, были знакомые геологи и климатологи, которы мне обстоятельно так обсказали, по полочкам. Один даже был в Антарктиде, когда всё полетело к ебене фене, прикинь к носу?! Он тогда жил на «Прогрессе», готовил новый поход в центер континента, на исследовательску станцию «Восток». Должны были какое-то озеро там особым образом прознавать. Так он еле спасся, чуть ли не за день до извержения вулкана на ближайшем самолёте свистанули на большу землю, сложно воспаление бронхов он там подхватил. Представляй, как свезло? Так что он мне много интересного трепалом раструбил. Жаль того, что я тогда не брал на карандаш, так что эту часть книги по памяти пришлося писать.

Они перешагнули через упавшее дерево.

— О последствиях отдельно большую главу вот недавно докончил. Самая, знашь, тяжкая часть, высадная, тоже много историй из первых рук. Товарищ мой по Индии кочевал, ох и назырился же он. Бангладеш когда под воду ушёл, там, почитай, сто мильонов человек зараз потонуло. Сто мильонов, отобрази мозгой?! Страна нищая, спасать некому. К океану было нельзя подойти, грит, на многие километры вонизма стояла от зачирвивевших тел. А в Китае? А в Германии! А в Бельгии с Голландией! А в Англии! А в Америке что творилось? Ты-то того не застал, а я хорошо помню. Весь мир тогда словно запаршивел — жратвы нет, жилья нет, ничего нет, все под воду ушло. Да и у нас чай не лучше было. Что Питер, что Ростов, что Новгород, что я уж про мелки города молчу. Питер-то ладно, там хоть успели людей, и даже музеи вывезти, ещё во время Первой волны. А в Ростове с Краснодаром? Утром были мильоны людей — вечером никого не стало. Тяжко писать об этом, мил человек, — старик глубоко вздохнул, и долгое время шёл молча.

— Ринат Мансурович, а о полисах наших?

— Конечно! А как? Я же сюда причапал в самом начале, исчо когда Аквилея только зачиналась!

— Ого! — вдруг удивился и даже восхитился Ринатом Мансуровичем Шуран. — Вы видели зарождение полисов, вы хотите сказать?

— Да, я и не такое видал. Я, мил человек, много интересного могу обсказать, много, — ухмыльнулся сам себе старик. — Об этом и пишу!

— Ого! Скажите, а о чём прямо сейчас? Простите за любопытство, если что, но это действительно интересно. Очень интересно! — у Шурана даже загорелись глаза.

— Нынче… нынче я перешёл к главе про «путинку», — после недолгого молчания ответил Ринат Мансурович. — Я ж неплохо ведаю, как она зачиналась. Корень, первые шаги, застройку и сам процесс, и большу политику. Вот про это всё! Как она тяжело проходила вначале, как спасла десятки мильонов людей, как стала главной рубловаркой Союза…

— Простите, что перебиваю, со всем уважением, но я, к своему стыду, даже не знаю этого, — даже приостановился Алекс, — мы как-то её в ликее не особенно изучали, у нас же сами знаете, усиленное изучение собственной истории. Историю России мы мало проходим, только начиная с Союза, с того периода, как на её территории появились первые полисы. Поэтому о «путинке», как вы её называете…

— А вы чего, не так, а иначе кличете? — удивился и даже обернулся назад старик.

— Нет, у нас она просто — Союзная трасса «Путь», — обошёл через колючий кустарник Шуран.

После очередного непродолжительного молчания Ринат Мансурович взвешенно высказал своё мнение:

— «Путь», конечно, хорошо название, но у нашего брата «путинка» в ходу.

— Ринат Мансурович, простите, а почему вы сказали, что «путинка» спасла десятки миллионов?

— Ну, так, а как, мил человек? Когда Первая волна хлестанула, «путинка» люду-то сколько вывезла? Мильоны. А во время Второй волны? Там самая населённая часть Китая под воду ушла, Крым вон за ночь островом стал. Робили без устатку в три смены, двадцать четыре часа в сутки. Вас что, этому не учат что ли?

— Нет, нас учат, что Союз пустил на свою землю переселенцев-потопчан, чтобы основать полисы, и добирались они сюда по «Пути». Вот и всё. Нет, я знаю, конечно, что ещё до Потопа власти придумали идею создать уникальный путепровод, соединяющий континент…

— Да не! — отмахнулся Ринат Мансурович. — Не так все было! Это нынче мелют, мол «путинка» возникла, как итог мудрой политики, ля-ля-два ноля… А тогда как срослось на самом деле? Просто в один прекрасный момент европейски и азиатски страны не стали покупать у России нефть. Забили в одну годину; а вскорости и на газ туда ж. Чья именно была задумка, нынче уже доподлинно не обскажешь, хоть я и силился. Можа и ничья, просто стало незачем; как-то так изобрелось, что почти весь мир за сколько-то годов перешел на новы ресурсы, а мы остались ни с чем и ни о чём.

В общем, за те годы хозяйство страны так согнулось, что не разогнуть. Бунты начались в стране, и в центре, и на юге, у нас машину губера камнями расшатали, слышал поди этот сказ, нет? Нет?! Обурели ваши учителя, и кого только в схолах ваших обучают, ежели вы таких пустяшных вещей не знаете? Я малой был, но помню, как у нас на Урале у владельца универмага хату сожгли за то, что цены на еду взвинтил. Сгорел вместе с семьёй, что ты? И никто не пожалел! Вот когда посыпалась вся шелуха по заграницам, тогда и вызрела окончательно национальна идея? Знашь, кака?

— Какая?

— Поскорее свалить из России — вот наша национальна идея. Я тебе так скажу, Шуран, страна была на волоске! В общем, мил человек, время было тяжкое, народу жилось плохо.

Рассказчик глубоко вздохнул и уже с другой интонацией продолжил.

— Как всегда, спасло нас чудо. Где-то в те времена, за несколько годов до потопа, китайцы закинули удочку о крупном проекте, мол, дайте нам возможность построить жэдэшку-ширококолейку* (ширококолейную железную дрогу) от Китая до Германии. Скорость тогда была не така, как ныне — всего пятьсот-шестьсот километров в час. Но реклама «От Пекина до Берлина за один день» везде вертелась.

Тут наши скумекали, что поток людской меж Западной Европой и Восточной Азией никак не привязан к ситуации стране. То ись можно было просто дать связать крупнейшие цивилизации планеты каналом сообщения и наживать на этом пузо. Главное, тогда не прошляпили и ухватили суть — чем больше торгового и пассажирского трафика потуда-посюда, тем больше возможностей. Чичас погляди сам — эко-туры в Сибири, рай на Фракийке, каналы Аквилеи, Горный Алтай; сплавы, походы, экотуризм, дневные остановки — прикинь сюда купеческо дело, прибавь перевозки грузов, пошлины за транзит — всё несёт благо и мир между культурами. Тогда, конечно, о таком даже и не мечтали.

Шуран внимательно внимал, а Ринат Мансурович пригладил бородку и, всплеснув рукой, довернул.

— Потом наши китайцам воткнули обратку. Грят им, мол, ладим дорогу обоюдно, расходуем общи мощи, но уважаемый Китай, как сотоварищ, будет только до Уральских гор, хотя и это, конечно, нехилая земля. Китайцы и так и сяк, но Россию все равно не объедешь — южнее тогда полный хаос, да и сейчас не лепей — и руками хлопнулись. Потом наши законтачились уже с немцами и продолжили ваять путь на пару от Урала аккурат до Берлина. Назвали это «Путь», народ сразу переиначил в «путинку», и по ней начали летать вагоны. Опыта да знаний набрались и там, и там. Этот был первый путь, шаришь что-то в этом? Нынче он зовётся «синяя линия» или «промка». Проходит по малолюдным землям, чтобы ничего не мешало высокой скорости…, да ты сам знашь это, кого я распинаюсь?

Короче гря, потом смекнули, что чисто для пассажиров можно заварганить отдельну белу ветку, узлы которой смыкались бы в больших городах с богатой историей и культурой, чобы рублы в провинцию нести. Упор сделали, ну вот как сейчас, на удобстве. Прикрутили хорошо, кликнули спецов со всего мира, затеяли отсев, и, в общем, вышло баско. Можа кое-где и вызывает напрёки, но, утки в дудки, всё нормально. Тебе как? Ну вот, мне тоже нравится. Семь лет петкались, но сделали сами и в другие страны тянуть пошли. Страна более-менее начала выбираться из задницы. Тогда ещё принялись было строить туристическу зелёну ветку, и тут навалилась хмарь — Первая волна.

Конечно, сразу переткнулись сначала на спасение люда, потом на стройку. Нас-то не сильно задело. Да Геркулесовы Столбы с помощью «путинки» построили… зряшно или не зряшно, нынче тяжело судить. Спасла ли дамба людей, али больше погубила — бесконечно можно языком перетирать. Давай о другом.

После Первой волны всё с ног на голову переербнулось. Европа хиреть начала не потому, что она потопла частями, а от того, что заледеневать начала вскорости. Это сейчас там чистая Сибирь, а тогда всё токмо зачиналось, и жить ещё можно было. Ветров таких, как нынче, не бывало. А у нас наоборот, теплеть начало. Там всё рушилось и мёрзло, а у нас «путинка» работала, деньгу приносила, да ещё и теплело. Опять перекос нарисовался, вроде как все страны запаршивели, одна Россия в плюсах. Конфликты, язви тебя в душу начались!

Только вроде, за пару годов маленько с ними сладились, как Вторая волна. И тут полный пизнец! По-другому и не смогёшь сматериться! И вот, сначала все силы кинули на западну Европу, Нидердланды, правда, не успели нормально уберечь, еле немцев-то вытащили с французами. В Индии и рядом с ней не было «путинки» — так там почти сто пясят мильёнов полегло в первые же недели, кто от воды, кто от голода. В Китае, даже с их мощными каналами, и то триста мильёнов смертей. У нас все вроде сначала было нормально, Питер-то успели ещё в первую волну перевезти, это то знашь?

— И книги читал и фильм смотрел!

— Знашь? Ну, хоть что-то! А потом прорыв Геркулесовых Столбов, и всё… — Ринат Мансурович всплеснул руками. — Сколько люду там утопло, это же не описать. Вот и работала несколько лет «путинка» на износ. И полисы стали тогда возникать, и Союз создали, и я сюда приехал. Об этом книгу и буду писать. О том, что мир меняется, всё меняется, а люди остаются прежними.

Старик покашлял.

— Я, правда, этот самый момент не застал…, — добавил он горестно.

— А вы где были? — спросил уже порядком запыхавшийся парень.

— Где я был, там меня уже нет. — Отрезал Ринат Мансурович, явно не желавший заострять на этом тему. И замолчал. Молчал долго, а потом, пожевав губами, продолжил, — В глухой одиночке сидел.

— Ого! А за что вас? — Сразу же округлил глаза Алекс.

— Толковать о том не будем, — мотнул головой старик. — Скажу токмо, что именно тогда же суки ввели расправу «по свому желанию», это то ты знашь? Нет?! Вас и такому не учат? Ну, Шуран, это вообще ни в каки ворота уже! Что у вас за обучения такая позорная? Тада слухай пуще. За некоторы проступки людей стали приговаривать к пожизненному заключению в глухой одиночке. А знашь, что такое глуха одиночка? Это, мил человек, когда ты годами сидишь в серой хате два на четыре и никого не вишь, и ничего не слышь. С крохотным окном в замкнутом периметре. А камерека такая, знашь, глазу не за что зацепиться. Несколько раз в день в кормушке появлятся еда сверху или уборна снизу, по времени. За плохое поведение снижают кислород в камере. Ни время не знашь, ни год. Бошка кипит уже на вторые сутки, а что говорить, когда пройдёт год, али два, али… — Рината Мансуровича даже передёрнуло от воспоминаний. — Да ладно, не о том болтанка! Так вот, я про то, что тогда и появилась «смерть по желанию» — это када суждённый сам выбират, когда расстаться с жизнью.

— Про глухую одиночку, я, конечно же слышал, а вот о смерти по желанию в первый раз! — быстро прервал его Шуран.

— Что такое смерть по желанию? Хорошо, что нынче её уж нет. А так… Когда человек долго сидит и готов на стену лезти, то он сам по своёй хотелке имеет право потребовать себе смерти. Многие так и делали — кто через три месяца, кто через год, а кто-то и на следующий день! Я тоже не раз кумекал про то, чтобы пойти на это дело.

Алекс изумлённо расширил глаза:

— И что же вас удержало?

Ринат Мансурович чуть задумался и легонько кивнул головой:

— Книги.

— Книги?

— Да. Однажды мне стали давать книги. Когда ты не знашь, куда голову свою деть, чтобы с ума не свихнуться, то книга для тебя это спасение. Кажная буква — блаженство неземное, кажное слово — целебный настой, кажная мысль — рай обретённый. Тело в клети, а мысль на свободе, вот что это. А ты, вообще, кстати, знашь, что такое книга в широком смысле?

— Что? — заинтересовался Шуран.

— Вот прикинь к носу. Один человек всю жись шерудит мозгой, делат кого-то, опыта набирается, ума. А потом раз — и пишет книгу. А другому человеку уже не надо через ту же граблю проходить, он просто берёт и читат. И вот то, на что первый потратил всю жизнь, второй за пару дней узнат. Вот я так же хочу сделать.

— Знаете, Ринат Мансурович, я с удовольствием её прочитаю! Прямо ждать буду вашей книги, — запрыгал по кочкам Шуран.

— Добро, подпишу тебе даже, — довольно рассмеялся Ринат Мансурович. — Погодь, я отолью. А ты иди, с тропинки не сходи только.

Старый немного отстал, а Шуран не спеша побрёл по тропе. Ринат Мансурович догнал его через пару минут и что-то неразборчиво произнёс.

— А? — обернулся скиталец, не сбавляя шаг, и в тот же миг по грудь ухнул в какую-то яму. Благо, что она была сухая. В горло сразу забилась земля, глаза запершило пылью и прелыми листьями, паутина налипла на лицо.

— Ну что ты, как слуга народов какой-то! Грю же, осторожно, яма тут! — подбежал старый и протянул ему руку, помогая выбираться. — Нельзя же идти вперёд, глядя назад! Запомни!

— Что запомнить? — кряхтя, переспросил Санёк, вылезая из ямы.

— Нельзя, грю, идти вперёд, глядя назад! Под ноги нужно смотреть, а не рот разевать.

— Ага! Да я так, задумался… А что это такое, могила какая-то?

Яма и правда была похожа на неглубокую могилу.

— Овраг это, — буркнул старик и побрёл дальше. — Двигай за мной по пятам. Уже на секунду нельзя отпустить, чтобы ты куда-нибудь не буркнулся. Не отставай, и это, давай послушам тишину, обдумать мне кой чего надо.

Ринат Мансурович перестал говорить, и достаточно долго они шли молча. Старик, щурясь и что-то бормоча под нос, а Шуран, отряхивая брюки и вытирая пот со лба. Топать по весеннему лесу два дня подряд — сомнительное удовольствие. Организм старательно потел, сердце колотилось, в голове крутилась одна и та же фраза: «Нельзя идти вперёд, глядя назад».

Вдруг Алекс вздрогнул — недалеко в лесу громко закаркала ворона — три раза, потом ещё два. Старый замер, выждал секунду и неожиданно заухал совой. Да так похоже! А ворона ответила двойным карканьем, и все стихло. Ничего не объясняя, Ринат Мансурович направился дальше и вскоре сообщил, что им нужно повернуть возле этой старой сосны с тремя параллельно растущими ветвями, похожими на вилку. Пройдя минут пять, паренёк внезапно увидел высокий трёхметровый забор с коваными штырями на самом верху. Он как бы выныривал из лесной глуши, и издалека его вряд ли можно было заметить. Создавалось впечатление, что лес становился гуще, возможно, деревья специально так часто насадили, чтобы скрыть забор. Возле огромных, широких кустов малины скрывался небольшой проход, который вёл в густой ельник, а за ёлками пряталась низенькая, еле заметная дверь. Ринат Мансурович вытащил из-за пазухи шнурок, на котором висел трёхгранный ключ. Он вставил его в небольшую щель между тремя кирпичами, надавил, и дверь тихо подалась вперёд. Старик пригнулся и прошёл внутрь. Александр последовал за ним, нырнул в проём и вынырнул в сказке.

СКАЗКА

Перед ними расстилался парк, с беседкой, озерцом и мостиком над ним, с извилистой каменной дорожкой, временами переходящей под уютный тенёк аллеи заморских деревьев с узкими кронами. Через пару сотен метров рощица резко оборвалась, открывая великолепную картину с массивным тёмно-серым деревянным домом посреди чудесного пейзажа. Рядом высились ещё какие-то постройки, издали доносился шум пилы, и все это напоминало весьма зажиточное подворье. Не хватало только бегающих крепостных.

Немного пройдя вперёд, гости завернули за угол и оказались на заднем дворе огромного терема с весьма нестандартной рубкой — не «в лапу», как принято, а иначе — с большими промежутками между далёко выступающими венцами. В центре площадки, за домом, на постаменте стояла позолоченная статуя коня. Солнце сияло высоко в голубом небе, и поэтому статуя переливалась и горела огнём.

Тем временем в правом флигеле дома приоткрылась одна из трёх дверей, ведущих сюда, во внутренний двор, и навстречу им вышел крепкий парень средних лет, в чёрном военном берете, с прищуренными глазами и поцарапанным возле глаза лицом. Ринат Мансурович подал руку для рукопожатия: «Здорова, Валера!». Тот спокойно, но учтиво пожал её и поздоровался.

— Со мной, — небрежно показал Ринат Мансурович на Алекса.

Валера критически оглядел спутника, молча кивнув головой.

— Где будку поранил? — мотнул головой старик на царапину.

— Да это так, бандитская пуля, — уважительно произнёс боец.

— У себя он? — задержался старик возле двери, потянув ручку.

— Хозяин никуда не выходил. — Лаконично отозвался мужчина.

— Давай, заходь, — открыл дверь Ринат Мансурович, жестом пропуская парня вперёд себя. Сделав шаг в полутёмное помещение, тот понял, что попал в кабинет — справа стоял книжный шкаф, с потолка свисала люстра, слева горел и грел камин за отлично вычищенной стеклянной дверцей. Посреди комнаты расправил плечи широкий стол, а перед ним, спинками к вошедшим, уперлись в пол два деревянных кресла. В одном из них кто-то сидел. Самого человека не было видно, выдавали только руки на подлокотниках.

За столом солидно восседал импозантный джентльмен с седыми висками — весь его вид выражал уверенность в себе, респектабельность и силу. Он внимательно поглядел сначала на Алекса, потом на старика, входящего следом.

— Здорова, Иваныч! Вот, привёл к тебе хорошего человека. — Ринат Мансурович показал рукой на парня. Серьёзный мужчина более внимательно пригляделся, словно ощупывая лицо и внешний вид Александра, затем постучал мизинцем с золотой печаткой по столу, поднялся, подошёл к старику, уважительно пожал ему руку и, приобняв, промолвил:

— Здравствуй, дорогой мой, Ринат Мансурович! А кто этот юноша? Что-то я его не признаю!

— Его зовут Александр Церебраун, и он грит, что ты его искал.

Вдруг из кресла, подпрыгнув, вскочила долговязая фигура с двумя черными синяками под глазами и пластырем на носу. Кащей, а это был он, ткнул в Александра пальцем, и гаркнул во всю глотку:

— Аттал, вот эта сука! Я тебе про него и говорил!

*

Аттал Иванович вперил взор в Алекса в третий раз, ещё более внимательно. Потом обернулся к Кащею, строго поглядел на него и прикрикнул: «Николай, сядь, закрой рот и помалкивай!»

Александр почувствовал, было, холодок между лопаток, но тут как раз по этому месту легонько ударила ладонь Рината Мансуровича, стоявшего позади: «Не дрейфь, Шуран, я тебе ведь обещал, что сегодня дома будешь».

— Александр, — после небольшой паузы начал Аттал Иванович и широко развёл руки. — От себя лично и от лица моего непутёвого сына, — он кивнул головой на Кащея, — приношу искренние слова сожаления сим его поступком. Его разнузданное поведение не соответствует моим ожиданиям. Действительно, я приглашал вас к себе, но приглашал как друга, как дорогого гостя. Вне всяческих сомнений, то, что произошло — лишь досадное недоразумение, игра случайности, ежели можно так выразиться! Поэтому прошу вас присесть на соседнее кресло и ни о чём не беспокоиться, уже сегодня вас довезут до самого подъезда вашего дома в полной целости и сохранности. И более никто не будет вам досаждать! — повысил он голос в конце и снова грозно обернулся на Кащея. — Верно? Николай?

Александр тут же подумал заявить претензии о нанесении имущественного, так сказать, ущерба, но потом вспомнил, что перед ним сам Аттал и благоразумно решил не предъявлять их вслух. Аттал Иванович кивнул, закончив разговор, затем приобнял старика, ещё раз извинился, и они отошли в дальний угол, о чём-то разговаривая. Протяжно выдохнув, Александр легонько хлопнул в ладоши, оглянулся, плюхнулся во второе кресло и нагло посмотрел на Кащея. Тот сидел молча — красный, как рак, глядя строго перед собой, и вдруг, не поворачиваясь, прошипел сквозь зубы:

— Чё, с-сука, зыришь?! Я тебя потом все равно подловлю. Сиди и трясись, что за тобой охота началась. Гандон ты штопаный!

Шуран промолчал.

— Чё молчишь, гнида? Я же знаю, где ты живёшь! Мы с пацанами как-нибудь тебя возле дома и дождёмся. Я тебе тогда лично все зубы «Димедролом» выхлещу, — цедил сквозь щёлку губ красный от злости, как свёкла, Кащей.

— Смотри, не пёрни от натуги, Кончей, или как там тебя, — как сплюнул, выдал Александр.

— Ты, сука, на ремни тебя порежу! — вскочил Кащей.

— Николай! — вскричал из дальнего угла Аттал. — Я поражён и твоими поступками, и твоей риторикой! Разговаривать так в присутствии наших многоуважаемых гостей — это моветон! Тем более ты и так уже такую кашу заварил, что нам с уважаемым Ринатом Мансуровичем приходится её расхлёбывать. И, вместо извинений, ты дерзишь и непотребно ругаешься! Отвратительное поведение, молодой человек, и оно тебя не красит! Я вынужден приказать тебе более не появляться мне на глаза, пока я сам не позову, а сейчас изволь выйти вон из кабинета, чтобы я тебя в глаза не видел! Вон! — добавил он уже более спокойно и показал рукой на дверь.

У Кащея раздулись ноздри и загорелись щёки, он резко дёрнулся, развернулся, налетел на журнальный столик, разлил бокал воды себе на брюки и на полном психозе вылетел из кабинета. А старшие тем временем, переглянувшись, продолжили еле слышный диалог, о чём-то договорились и вскоре вдвоём подошли к Александру. Тот поднялся и инстинктивно пожал руку, которую ему протянул Ринат Мансурович.

— Давай, мил человек, боле по ночам по лесу-то не шастай! Лучше по дороге, по пути, так сказать! Так что счастливо оставаться, а я потопал в обратку домой, к вечеру только допеткаю поди-кось. Так что всего тебе, Аттал! — он приобнял и похлопал того по спине. — И это, вороны в коробы… с Колькой нужно покрепче быть, да и Алиске накажи, чтобы мозгой ужо шевелила, хватит им уже обоим шароёбить непутёвым.

Он махнул на прощание рукой, дружески похлопал хозяина дома по плечу и вышел. Аттал Иванович и Александр остались одни. Хозяин дома замешкался:

— Чай, кофе? — он попытался изобразить гостеприимство, но получилось плохо.

— Нет, спасибо! Кстати, чем могу быть полезен? Вы говорили, что хотели пригласить меня к себе, — Алекс робко улыбнулся Атталу, чуть приподняв брови. Тот понятливо кивнул, взял под локоток и мягко повёл к двери, ведущей внутрь дома.

— Пойдёмте со мной, молодой человек, сейчас вам всё станет понятно. — Аттал открыл вторую дверь из комнаты и попросил Алекса снять грязные сапоги, предложив домашние тапочки. Они в молчании пошли сначала по коридору, а затем начали подниматься наверх по полукруглой широкой деревянной лестнице. Хозяин обернулся к гостю, произнеся вполголоса:

— Признаюсь честно, приглашал вас вовсе и не я.

— Не вы? А-а-а, — выдавил он. — А кто тогда?

— Моя дочь, Алиса. Это она попросила позвать вас.

— Алиса? Но… но я не знаю никакой Алисы!

— Вы совершенно правы, молодой человек. Именно поэтому она и настояла, чтобы я помог ей в этом. Ей самой неудобно это делать, поскольку вы и впрямь не знакомы с нею, а видите ли, Алиса слишком воспитанная девочка, чтобы…

Он запнулся об лесенку, выдавив протяжное: «с-с-с» и через мгновение продолжил:

— Она моя единственная дочь, и ради неё я готов на всё, даже достать луну с небес, не то, что какого-то преподавателя из ликея, пусть и такого уважаемого, как вы, — приправил он острый момент щепоткой лести. — Но я, понимаете ли, очень занятой человек, поэтому мне пришлось перепоручить это своим помощникам, а они, сами видите, меня подвели. Поставили в очень неудобное положение, за что я уже извинился. А делаю я это весьма и весьма редко, чтобы вы понимали. — Аттал постучал по двери с табличкой «Завхоз», и открыл её. — Милая, к тебе гость, которого ты ждала. Александр, доктор который. Что?

— Пусть заходит говорю, папуля! — раздался громкий звонкий голос из комнаты. — Я одета, все в порядке!

Аттал показал рукой на дверь, улыбнулся, похлопал по плечу и направился обратно. А Александр сделал шаг вперёд.

*

— Здравствуйте! — Александр, в принципе, догадывался, что это может быть она. Вернее, он очень сильно этого желал, а сам не верил, конечно, что такое бывает! Но это действительно оказалась та самая чудесная девушка из первого ряда со злополучной конференции «Две двойки». Да, это была она! И более того — девушка хотела его увидеть! Может быть, она тоже все прошедшие дни о нем мечтала? Конечно мечтала! Он же сразу понравился этой красотке, она сама неприкрыто намекнула об этом на весь зал, между прочим! А кто ему жениться предложил почти, не она разве?

От сладких мыслей Алексу мгновенно стало так хорошо, что он забыл и про погоню, и про перелом. Ему показалось, что он смог бы пережить вдвое больше, лишь бы быть сейчас здесь — в этом месте, в двух шагах от неё. Алекс глядел и не мог наглядеться, глупо улыбаясь и приглаживая заляпанные грязью брюки. Алиса… Её звали Алиса! Какое чудесное имя! Конечно, Алиса, разве этого ангела могли бы назвать иначе? Она сидела к нему спиной за широким изящным столиком с огромным зеркалом перед ним и глядела на Алекса в отражение.

«Ну что, узнал?», — молча улыбнулись её глаза.

«Конечно узнал», — беззвучно расплылся он в широкой, от души, улыбке.

«И как я тебе?», — она встала и раскинула руки, демонстрируя прекрасное летнее платье выше колен с красивым вырезом на груди.

«У меня нет слов», — промолчал он, восхищённо глядя на неё в зеркало.

Она скромно потупила глаза, а затем бросила на него такой взгляд из-под ресниц, что сердце его забилось чаще, а кровь ударила в лицо. Наконец, Алиса повернулась, и, грациозно ступая навстречу, промолвила:

— Здравствуйте, Саша. Меня зовут Алиса, и я очень вас ждала. Как вас встретили?

— О, встретили замечательно! Высший класс! Как дорогого гостя! В лучших традициях гостеприимства! Никогда бы не подумал, что так… — разошёлся Алекс, сам недоумевая, какую чушь несёт.

— Послушайте, а что с вашим лицом? — прервала его девушка. — Вас били? И почему у вас рука на перевязи? Что с вами произошло, Александр? Ваша одежда…

— Алиса, Алиса, не переживайте! Ничего страшного. Повздорил с ребятами у себя в полисе. Но вроде все обошлось благополучно. Не волнуйтесь!

— Просто… я не ожидала вас увидеть таким, таким… помятым! — нашлась она и вдруг нахмурилась. — Надеюсь, это никак не связано с моим отцом?

— Нет, нет! Что вы! Наоборот, именно Аттал Иванович помог мне! Очень ему благодарен! Весьма… — оправдывался Алекс.

— Да, мой папочка такой, вечно он всем помогает, — понимающе перебила его она. — Надеюсь, что вам не больно? Ничего, что я вас к себе позвала, а вы в таком состоянии?

— Нет-нет, что вы! После общения с вами я в два раза быстрее выздоровею. Врачи так и сказали: мол, вам пойдёт на пользу общение с красивой девушкой, улучшит, так сказать, эмоциональное состояние. Правда, я только рад! — обсыпал её комплиментами Алекс.

— Ну, хорошо, спасибо! — даже слегка порозовела Алиса. — Вы знаете, я ещё тогда хотела с вами поговорить, но вы были увлечены беседой с этим дяденькой. Вам удалось, кстати, ответить на его вопросы? Присаживайтесь, пожалуйста.

— Ой, — махнул он рукой и сел в просторное мягкое кресло. — И не вспоминайте. Мне кажется, что это городской сумасшедший. Я так и не понял, что он у меня хотел спросить, так что лучше бы я тогда с вами пообщался. — Алекс присел в предложенное ею кресло.

— Скажите, Александр… простите, не запомнила ваше отчество.

— Да, можно просто Алекс!

— А можно Шурик? — приподняла она бровь.

— Ну-у, да, конечно, — неуверенно произнёс он. — Почему бы и нет? Пожалуйста, как вам угодно… — опять понёс он ахинею, смутился и замолчал.

— Шурик, может быть, чай или кофе хотите? — выручила его Алиса.

— От кофейка не откажусь, буду весьма признателен.

Алиса нажала на кнопочку.

— Настасья, завари-ка нам с другом кофе!

— Это не Настасья, это Луиза. Настя в полис уехала.

— Ой, Луизушка, это ты? — сразу же изменила тон Алиса, — Дорогая, раз уж ты на кухне, то будь добра, завари, пожалуйста, нашему гостю чашечку хорошего кофе. Так, как ты это делаешь только для своих. А?

На той стороне ответили положительно, Алиса отключилась и тут же повернулась к Шурику, продолжая разговор:

— Скажите, а почему ваше выступление прервали? Вы и правда подготовили совсем не то? — она удивлённо приподняла брови.

— Видите ли, Алиса, если честно, то да, — Шурик смущённо улыбнулся, — это правда! Я, признаться, совершенно не был готов. Да, да, не удивляйтесь. Я приехал и пытался объяснить организаторам, что никак не могу выступать, но девушка, которая меня встречала, куда-то убежала… и вот, мне пришлось импровизировать.

— А почему же вы тогда сразу не ушли с конференции?

— Как вам сказать? Два момента: это репутация и, наверное, Принцип.

— Принцип? Люблю людей с репутацией и принципами.

Так они непринуждённо болтали ещё некоторое время, до тех пор, пока дверь не открылась, и, плавно покачивая бёдрами, в комнату не вошла красивая женщина с кожей цвета молочного шоколада, светлыми волосами, эффектной фигурой и в очень короткой юбке. Она была одета так, как будто принимала участие в ролевых эротических играх: корсет со шнуровкой спереди, белый передник, чулки на подтяжках в мелкую сеточку, высокие каблуки. Лицо горничной искрило лучиками лукавства, а тело орошало воздух запахами флирта и лёгких цветочных духов. Её кудри широкой волной растекались, образуя локоны, подчёркивающие прекрасное личико с хитро-грустными глазами и мягкими сочными истинно-африканскими губами. Она обернулась к Алисе, и, вопросительно подняв брови, бархатным голосом задала вопрос:

— Совсем забыла спросить, а какой кофе приготовить твоему гостю?

— Вы какой кофе будете, Шурик? — повернулась к нему Алиса.

— Я не знаю, — Шурик немного оторопел, — А какой есть?

— Есть с белой пеночкой и шоколадной крошкой.

— Может быть, сделаешь что-то попроще?

— Конечно, как пожелаешь, милая.

— Помочь? — уточнила Элис.

— Нет, я справлюсь.

— Спасибо тебе!

Луиза улыбнулась.

— Ещё чего-нибудь хотите?

— Н-нет, — неуверенно ответил он.

Луиза проницательно взглянула и вышла.

— Алиса, — шепнул Шурик. — Это ваша горничная?

— Нет, что ты, — засмеялась девушка. — Луиза часть семьи.

— Она так странно одета. Очень, я бы сказал, очень необычно.

— По-видимому, сегодня папа захотел, чтобы она надела именно это.

Саша непонимающе моргнул.

Алиса неохотно объяснила:

— Видите ли, Шурик, много лет назад муж Луизы задолжал моему папе крупную сумму денег и не захотел возвращать. А моему папе нельзя не отдавать, надеюсь, вы это понимаете. Поэтому его жена поселилась у нас до тех пор, пока тот не вернёт рублы* (деньги). Но у него всё не получалось это сделать, задолженность росла, и тогда папа предложил ему оставить Луизу у нас насовсем, тогда он простит долг. Тот думал, думал, но согласился, потому что не было других вариантов. Луиза со временем обжилась, привыкла и полюбила моего отца. А как не полюбить, ведь у неё двое детей, их нужно кормить, поить, в частные пансионы отдавать. Да ещё хочется, чтобы мобиль подарили, одели с ног до головы, отправили в косметический салон и прочее. Да и в интимной жизни они, между нами говоря, нашли друг друга, я так понимаю. В общем, с тех пор Луиза живёт у нас.

— А-а что она делает?

— Она делает всё, что ей скажут, но делает это с душой, вот в чем кайф. Сейчас такой кофе принесёт, закачаетесь, — положила Алиса руку на грудь. — Да не о ней разговор. Я же вас пригласила по своему вопросу.

— Очень интересно, слушаю вас, — тут же закивал головой Шурик, переключаясь.

Алиса надолго замолчала и крутила локон, как бы не зная, с чего начать. Глядя на это, Шурик негромко и проникновенно произнёс:

— Начните с начала, так будет понятней.

Кровь застучала у него в висках, когда Алиса кивнула, робко улыбнулась, набрала в грудь воздух и начала:

— Видите ли, Шурик… Несколько месяцев назад я рассталась со своим молодым человеком. До этого у нас было четыре года совместки. Мы часто ссорились, но всегда мирились, хотя это уже не важно. Скажу только, что мы разошлись по его глупости, он устроил скандал на вечернике, пьяный. В общем, это было нечто отвратительное. Он сказал, что я слишком худая для него, представляете? При всех наших общих друзьях и подругах, — голос её сбился, но она справилась. — Я, конечно, решила порвать с ним раз и навсегда. Но… вы знаете… мне кажется, что я до сих пор люблю его. Но, в то же время, понимаю, что это может быть привычка, — поспешила добавить она. — И я подумала, а что между нами было не то? Анализировала, размышляла и пришла к выводу, что он… наверное, он просто недостоин меня, понимаете? Просто мне даже не о чем поговорить, с ним попросту неинтересно, он, как большой ребёнок, с которым мне приходится возиться. Я устала, поймите меня. Я терпела его много лет, но больше не могу — всё, предел. В общем, мы разбежались. Но у нас общая компания, и мы иногда встречаемся. И тогда я вроде бы чувствую что-то: может, это любовь, или не знаю, как сказать, но от этого сердце разрывается, не могу понять, хочу быть с ним или не