автордың кітабын онлайн тегін оқу Такие разные миры
Глава 1
Каждый из нас наверняка хоть раз в жизни задумывался, каково это — жить в мире, если ты не такой, как все? Я, по крайней мере, точно задумываюсь.
Потому что сама была таким человеком.
Нет, конечно, есть и похожие на меня люди, и есть те, кто с пониманием и дружелюбием ко мне относится, но большинство окружающих живут совсем иначе. Везде я чужая. Мы существуем в непохожих вселенных, и каждая полна правил. Мне нравится жить в своей, но все смотрят на меня как на несчастную жертву.
Я — дочь эмигрантки и англичанина, мусульманка, живущая в Штатах. И в этом все дело.
— Бисмилляхи рахмани рахим, — тихо произнесла я почти себе под нос.
Именно с этих слов мусульманам положено начинать употребление пищи. Это наш вариант молитвы, которую христиане произносят за столом, взявшись за руки. Так мы благодарим Бога за еду. Считается, что любая трапеза, которая не начинается с этих слов, проходит в компании уплетающего за обе щеки Сатаны. Но стоит их произнести, как он громко и смачно выблевывает все, что успел проглотить, и снова остается голодным. В детстве меня это всегда смешило, и я громко кричала в пустоту: «Так тебе и надо!»
И наш сегодняшний завтрак, как всегда, начался именно с этих слов.
У меня совсем не было аппетита, но, дабы подкрепиться перед тяжелым и стрессовым днем, я насильно запихивала в рот кусочек катаефа 1, испеченного мамой еще в шесть утра. Наверняка мой невеселый вид не остался незамеченным, раз папа поглядывал в мою сторону целых полчаса, а потом вдруг начал спрашивать:
— Все в порядке? Выглядишь задумчивой. Чересчур задумчивой.
— Она просто немного волнуется из-за новой школы, — ответила за меня мама, стоя у плиты и продолжая готовку.
Я промолчала: все и так было ясно.
С громким шумом на кухню вдруг влетел мой двенадцатилетний брат — единственный ребенок на всем белом свете, которого я искренне любила. Каштановые волосы, которые достались ему от папы, торчали во все стороны, извещая всех о том, что их обладатель ванную комнату еще не посещал. Он метнулся к холодильнику, только появившись на кухне, и достал пакет молока.
— Кани, садись за стол и позавтракай с нами, — недовольно протянула мама. — И скажи пару ободряющих слов своей сестре.
Кани устремил взгляд небесно-голубых глаз на меня и улыбнулся самой успокаивающей улыбкой на свете.
— Все будет в шоколаде, сестренка, — произнес он громко, словно читая стихотворение в переполненном зале. — Я уверен, что ты волнуешься зря.
— Я не волнуюсь, — запротестовала я, нагло пытаясь обмануть саму себя. — Возможно, совсем чуть-чуть.
Мама взглянула на черный шарф, покрывающий мои голову и шею, и ей все стало понятно за считаные секунды.
Да, признаваться я не хотела ни в какую, но волнение мое было вызвано именно этой тканью, закрывающей волосы от чужих глаз. Я понятия не имела, как примут меня новые одноклассники, как отреагируют учителя и все остальные американские подростки, и оттого напрягалась при мысли о том, как вхожу в здание школы и тут же становлюсь объектом внимания десятков любопытных глаз.
Хотя нет, я прекрасно знаю, как они отреагируют.
«Если решишь самоликвидироваться, делай это подальше от нас». Потом последует смех, будто это действительно смешно.
Или немного иначе. Например: «Из каких ты террористов? Афганских? Или иракских?».
Вот что они, скорее всего, скажут.
— Адиля, — начал папа осторожно, заметив, как мы с мамой многозначительно переглядываемся, — может, ей как-то иначе завязать платок? Как-то более незаметно. Словно это простое украшение или женский аксессуар.
Мама лишь набрала в легкие побольше воздуха, но промолчала. Вероятно, ей казалось, я способна сама отвечать. По ее лицу я даже успела решить, что она кивнет, согласившись с мужем.
Но вот чему меня учили, так это тому, что я достаточно взрослая, чтобы самой решать, как распоряжаться своей внешностью. Так что молчание и смирение было не про меня.
— Пап, я не хочу его снимать или надевать как-то иначе, — сказала я нарочито серьезным тоном. — Не хочу изменять своей религии из-за кучки дураков.
Мама взглянула на меня почти с гордостью, и я тоже почувствовала гордость за саму себя. И все же она вполне могла согласиться с папой, если бы я не настояла на своем.
Никто никогда не заставлял меня надевать хиджаб 2. Но как же велика проблема, которая исходит от тех, кто не верит этому. Многие с пеной у рта, стоя с плакатами с многозначительно громкими надписями вроде «Нет исламу в Америке!» или «Угнетение прав женщин в мусульманской религии», любят вопить: «У них нет никаких прав! Все эти тряпки — желание их отцов и мужей, а если они не соглашаются, их жестоко избивают!» Ты отвечаешь: «Я надела платок с любовью и по собственному желанию, даже зная, на какие риски иду». Но никто к тебе не прислушивается. Все хотят оставаться при своем. Всем все равно на твою правду.
Вот я и научилась помалкивать, никому ничего не доказывая.
Впервые я примерила платок, когда мне было пятнадцать, очарованная знакомыми девушками в хиджабах. Мне нравилось то, как загадочно они выглядели, как грациозно ступали по земле, какой от них веяло приятной энергией. Они казались мне настолько прекрасными, что я невольно сравнивала их с ангелами — со светлыми и чистыми существами.
Я, как и все, конечно же, ходила в школу, смотрела на своих сверстниц и не могла представить себе, каково это — носить короткие юбки или маечки. Многие девчонки надевали короткие шорты с колготками в сетку вместе с топиками, открывающими их животы. Кто-то носил облегающие джинсы, при этом не прикрывая места, которые я не представляла возможным оставлять на виду. Я же напяливала на себя широкую одежду, висящую на мне как на тоненькой веточке или ребенке, которому до этих вещей еще расти и расти. Носила широкие джинсы, сверху — рубашки или толстовки, доходившие почти до самых колен, а на голове, конечно же, длинный шарф, которым я закрывала волосы, откидывая свободные края на плечи. В общем, на фоне своих одноклассниц я всегда казалась самой настоящей монашкой.
И мне это нравилось.
Нравилось закрывать те части моего тела, которые могли вызывать глупые ухмылки и непристойные мысли у мальчиков, чьи гормоны и без того бушевали. К сожалению, мы живем далеко не в идеальном мире, чтобы не беспокоиться об окружающих нас извращенцах и маньяках. Конечно, хиджаб не гарантирует полную безопасность, но все же уменьшает риски.
Да, моя религия позволяла мне чувствовать себя по-настоящему комфортно, а не притесняла, как многие предполагали.
Я отпила немного сока из стакана, который заботливо протянул Кани, явно гордясь тем, какой он хороший брат. Затем он сел на стул в своей любимой позе — прижав к груди одну ногу, которую согнул в колене. Раньше родители просили его садиться ровно, но вскоре свыклись с тем, что ему так удобно.
— А что насчет тебя, приятель? — заулыбался папа. Он взял кусочек катаефа и, разжевав, проглотил. — Волнуешься?
— Да какое там волнуешься, пап! Я жду не дождусь оказаться в школе! Там столько возможностей завести новых друзей! А то прежние мне уже поднадоели.
— А они знают, что ты о них такого мнения? — спросила я, ужасно радуясь тому, как расслабились мои плечи под легкостью непринужденной беседы, начатой братом.
Кани усмехнулся.
— Думаю, знают.
Мама протянула мне пиалу с финиками, и я взяла один. На вкус он оказался почти таким же сладким, как карамельная конфетка. Вообще финики — это отличная замена сахару, не приносящая вреда.
По вечерам, например, мы часто (особенно с приходом гостей) сидели в беседке на маленьком заднем дворике, пока лампа откидывала наши желтовато-оранжевые тени на землю, и распивали чаи, закусывая сладкими финиками. И даже сахара класть совсем не приходилось. Я посмотрела на часы, и внутри снова все сжалось, словно от сильного страха. Но не сказать, что я боялась. Скорее, жутко не хотела выслушивать от подростков очередные упреки за свой внешний вид и, может, даже оскорбления из-за платка. Так что меня можно было понять.
— Ты ведь прочитала утреннюю молитву? — спросила мама.
— Да, — кивнула я. — И Кани разбудила.
— Отлично. И в школе не забудь помолиться.
— Если найду место.
Мама меня обняла: от нее исходило невероятное тепло, а ее руки согрели мои плечи.
— Не волнуйся. Все будет хорошо.
Я дважды кивнула; обычно именно таким образом я давала понять, что мне не нужно повторять. Мама тоже кивнула в ответ, и прядь ее волос упала на лоб, но она ловко ее смахнула.
У моей мамы очень густые черные волосы, которые она обычно собирает в хвост на затылке, но сегодня она почему-то заплела их в косу. У нее потрясающие ярко-зеленые глаза, которые достались ей от бабушки, и почти нереалистично правильные черты лица. В параллельной вселенной она могла бы стать очень востребованной моделью и возглавлять обложки известных журналов, заставив всех красавиц мира кусать себе локти. Благодаря своей внешности мама, как я верю, и привлекла внимание папы. В первую очередь именно внешность сделала ее очень популярной среди мужчин, окружавших ее когда-то, и собирала множество поклонников, каждого из которых она жестоко отвергала. Я слышала много рассказов о том, как, приходя с учебы домой, она не раз обнаруживала букеты цветов у порога. А иногда цветы приносили, когда она сидела дома. Да еще и любовные записки. Многие хотели завоевать сердце загадочной красавицы. Были даже попытки поговорить с ее отцом, моим дедушкой, а он первым делом отправлялся спросить мнения своей дочери касаемо возможных женихов. Но она всем отказывала, храня в сердце намерение для начала получить образование.
К слову, моя мама — арабка, переехавшая в Америку из Сирии еще в шестидесятых в поисках лучшей жизни. А вот папа… Он урожденный англичанин, но провел большую часть своей жизни в Штатах почти с той же целью.
Столь необычная пара всегда была предметом любопытства соседей, и все задавали одни и те же вопросы: «Как вы познакомились?». Ответ был прост и весьма банален: отец, Кристофер Уайт, был талантливым студентом в научно-исследовательском институте на факультете востоковедения, а мама, Адиля Багдади — восточной красавицей, решившей однажды воспользоваться своими первыми заработанными деньгами и проехать через всю Северную Америку.
Где-то там они и встретились. Так и сплелись судьбы двух, казалось бы, совершенно разных людей.
Когда родители впервые поняли, что их бешено колотящиеся сердца — это, вероятнее всего, влюбленность, мама, придерживаясь исламских законов, запрещающих добрачные отношения, была серьезна, не позволяла себе флиртовать, а лишь увлеченно рассказывала папе о своей религии, сидя за длинной партой в университете. А тот так же увлеченно слушал, растворяясь в ее глазах, которые казались ему самым прекрасным, что есть на этом свете. Он сам так мне и рассказывал, а я слушала и улыбалась, как дурочка.
Папа погрузился в изучение ислама и вскоре перешел из неопределенности в мусульманскую религию. Почти сразу он научился читать Коран 3 на арабском, совершать намаз 4 и изучил обязанности каждого мусульманина.
Вскоре их любовь стала вполне законной.
Думаю, что и слово «законная» звучит странно. А еще страннее, наверное, не понимать, как это — нельзя встречаться с парнями? Почему?
Вся моя жизнь с самого детства многим казалась одним сплошным запретом всего, что для остальных детей было обыкновенным делом. Так, соседская девочка уже в двенадцать лет убегала из дома с мальчиком, которого называла своим парнем, а другие девчонки, жившие через дом от нас, гуляли допоздна и веселились на разных подростковых вечеринках, пока их родители спокойно распивали на кухне чаи или смотрели очередное дурацкое шоу, которые без конца крутили по всем каналам.
Я могла бы завидовать этим детям, их беззаботности и мечтать однажды самой жить так же. Но этого не происходило. Мне это было попросту не нужно. А люди уже успели записать меня в несчастные, совершенно не зная ни меня, ни моих чувств.
Вот что меня просто вымораживало.
— Так, еще полчаса — и мы точно опоздаем, — произнес папа, взглянув на настенные часы, висевшие прямо над телевизором, и встал из-за стола. — Увидимся вечером, Адиля. — Он неловко провел рукой по щеке мамы, как всегда стараясь не показывать их взаимных ласк мне и Кани. — Дети, в машину.
Когда он это сказал, я уже стояла возле зеркала в прихожей и смотрела на свое отражение. Я поправляла головной платок, стараясь не выглядеть слишком необычно, что, конечно, было очень глупо с моей стороны. Я чаще всего носила свой хиджаб как паранджу, скрывая вместе с волосами и лицо, а это еще более необычно для американских подростков, не привыкших к подобному зрелищу. Такое они видели разве что в фильмах про террористов или на фотографиях в газетах, где сообщалось, что некая запрещенная организация едва не взорвала какое-то там здание. И, конечно же, меня тоже причисляли к тем, кто такое одобряет.
Многие, кстати говоря, путают эти два понятия, но на самом деле паранджа и хиджаб — вещи немного разные. Первое, например, больше похоже на просторный халат с длинными рукавами, драпирующий лицо и тело женщины, с прорезью для глаз, которую закрывает плотная сеточка, называемая чачван. Чаще всего паранджа бывает черного цвета и полностью скрывает все изгибы тела женщины, тогда как хиджаб — более «легкий» вариант, не скрывающий лица.
Сегодня свою излюбленную традицию носить хиджаб на манер паранджи я решила оставить до лучших дней, чтобы не пугать новых школьных приятелей (ну или врагов) своим видом.
Небольшая прядь черных волос выглядывала из-под шапочки, которую мусульманки надевают под платок, и я осторожно спрятала ее пальцем.
Мы с мамой из тех арабок, у которых светлая кожа и яркие глаза, хотя многие ошибочно считают всех выходцев из Ближнего Востока смуглолицыми и кареглазыми. У меня глаза отличались светлым зеленым оттенком, даже сероватым, что я считала неким своим достоинством.
Людям бывает трудно определить, откуда я родом и кто по национальности, но хиджаб сразу закреплял за мной образ злой экстремистки. И я даже привыкла. Нет, правда. Давно привыкла.
Когда папа громко поставил опустевшую чашку из-под кофе на стол, я пришла в себя, схватила с пола рюкзак и молча вышла из дома. Кани побежал за мной, успев закинуть в рот несколько картофельных чипсов, которыми мама разрешала нам лакомиться по пятницам.
— Все еще беспокоишься, ухти 5? — с переполненным ртом поинтересовался Кани, садясь в машину.
— Нет, — зло нахмурив брови и пристегиваясь, ответила я. — Сказала же, что не волнуюсь.
— Если кто-то обидит тебя, можешь сразу сказать об этом мне. Я им всем задницы надеру за тебя.
— Кани! — выпучила глаза мама, выходя из дома, чтобы проводить нас. — Что это за выражения такие?
Папа хихикнул, поворачивая ключ в замке зажигания.
— Хаяти 6, позволь нашему сыну быть обычным подростком, — сказал он, потрепав Кани по голове. — Он всего-навсего двенадцатилетний парнишка.
Мама цокнула, будто стыдя сына, но затем улыбнулась, поправляя свое отношение к подобному.
Старенький «форд» папы выехал из гаража и плавно остановился на узкой дороге. Мы не могли уехать, пока мама не подойдет к окну и не скажет: «Сафаран са'иидан» — «Счастливого пути» на арабском. Затем папа лучезарно улыбнется ей в ответ, вновь произнесет что-то вроде: «Увидимся вечером», и только после этого небольшого ритуала мы наконец тронемся с места.
Мы въехали сюда совсем недавно. Переезд в новый дом был запланирован за месяц до того, как я об этом узнала. Родители решили, что расисты и националисты, готовые гнобить всех, кто становится источником их неоправданной ненависти, не обитают в более тихих и спокойных районах города. Они, конечно же, глубоко ошибались, потому что на свете нет ни одного места, полностью лишенного злых, готовых безо всякой на то причины всех гнобить людей.
Кани, я помню, был полностью лишен присущего мне негатива и вместо ожиданий худшего радовался как никогда прежде, ведь в новом доме для него была подготовлена личная комната, о которой он мечтал всю жизнь.
А что я? Была ли я рада переезду? Скорее да, чем нет. Мне совсем нечего было терять; настоящих подруг у меня никогда не было, как не было и других причин привязываться к нашему старому дому. Мне было ровным счетом по барабану.
— Ламия, ты ведь помнишь номер кабинета своего класса, верно? — прервав мои мысли, поинтересовался папа и взглянул на меня через зеркало заднего вида.
— Да, — кивнула я. — Я и на руке его записала. На всякий случай.
— Хочешь, я зайду туда с тобой? Если тебе страшно.
Я широко распахнула глаза, ужасаясь такой перспективе, но постаралась ответить спокойно:
— Нет, спасибо. Я должна сама справиться.
— Потому что Ламия уже взрослая, — встрял в разговор Кани. Он все еще жевал чипсы, прихваченные из дома. — Ей ведь уже семнадцать.
Напоминание о моем недавно прошедшем дне рождения заставило папу грустно улыбнуться.
— Да, — произнес он как-то задумчиво. — Ламия уже совсем взрослая. Как быстро летит время.
Мне показалось, что я услышала печаль в его голосе, но не успела спросить об этом, как увидела в окне коричневое здание с почти гордой надписью, гласившей: «Старшая школа имени Олдриджа».
Желтые школьные автобусы по очереди подъезжали и уезжали, когда толпы подростков, громко разговаривая, вылетали из них, словно рой пчел. Я сразу подметила полное отсутствие подобных мне (что было вполне ожидаемо), и внутри стало вновь неспокойно, хоть я и успела ошибочно решить, что в дороге смогла немного расслабиться.
— Что ж, мы приехали, — сказал папа, остановив «форд» у ворот школы. — Ты готова?
— Вполне, — уверенно ответила я и открыла дверцу машины. — Удачи на работе. — Повернувшись к Кани, я выставила кулак костяшками вперед и произнесла: — А тебе приятно провести время в новой школе.
— И тебе. — Стукнув по моему кулаку так, будто мы давние приятели, Кани широко улыбнулся, показав миру свои ямочки на щеках.
Не дав себе шанса на долгие размышления и жуткие страхи, которые могли появиться в голове, я сделала шаг вперед, в сторону все того же трехэтажного коричневого здания с надписью золотого цвета. Оно будто стало заложником множества учеников, которые вели себя совершенно по-разному, олицетворяя отдельные миры. Кто-то жевал, кто-то без умолку болтал, кто-то вихрем пролетал мимо меня, не зная, куда девать свою юношескую энергию...
Но вот что самое классное: никто на меня не смотрел.
Пока что.
Глава 2
Страхи, неприязнь, отторжение преследовали меня наравне с моей тенью. Они шли по пятам, появлялись везде, куда шла я. Я много раз думала: интересно, сможем ли мы, мусульмане, жить, как все другие люди? Перестанут ли нас осуждать за внешний вид, причислять к террористам, начнут ли уважать нашу религию так же, как это делаем мы?
И наконец: вдохнем ли мы спокойно, не боясь столкнуться с презрением?
Я шла по коридору школы, размышляя над этим. В голове возникали и исчезали вопросы, а я старалась ухватиться хотя бы за один из них, чтобы не оставаться одной. Моими спутниками были только слова в моей голове.
Внутри школа встретила меня так же, как снаружи: бесконечным шумом, разговорами и топотом десятков ног.
Я продолжала шагать вперед по длинному коридору, увешанному американскими флагами и плакатами, которые я не стала разглядывать. Я старалась держаться подальше от особенно энергичных подростков. А вот им, кажется, было совершенно все равно на происходящее вокруг. Каждый жил своей жизнью; мимо меня то и дело пробегали группы парней, в шутку толкая друг друга, слева и справа доставали из шкафчиков свои учебники другие, менее активные подростки, кто-то влетал в кабинеты, громко хлопая дверьми. В конце коридора стояли три девочки в форме чирлидерш с эмблемой школы у груди, а рядом шныряли высокие парни — их внешний вид почти что кричал о том, что они игроки школьной футбольной команды.
Но вот и произошло самое ужасное: меня начали замечать.
Конечно, я никак не могла не привлечь внимание, шагая посреди заполненного моими сверстниками коридора в этой бесформенной, висящей одежде, закрывающей тело и волосы. Может, зря я сегодня надела свой стандартный черный наряд: свободные штаны и толстовку с надписью ядовито-желтого цвета? Может, стоило облачиться во что-то более яркое, светлое, цветное?
Я, сама того не замечая, потянулась к черному шарфу, который обматывал мою голову и шею, чтобы подправить его и заодно проверить, торчат ли из-под него наушники. К слову, именно этот шарф, как я догадалась сразу, и стал центром внимания всех окружавших меня школьников.
Я всегда пыталась выглядеть «современно», одеваться «по моде» своих сверстников, чтобы хоть как-то уменьшить огромную разницу между нами. Раньше я носила светлые джинсы, яркие красные толстовки с дурацкими полосками или надписями ярких цветов, чтобы избежать множества вопросов, но, кажется, людям плевать, во что ты одета ниже головы. Им вполне хватает и одного этого платка, чтобы начать свои «умные» речи и причислять тебя к какой-нибудь террористической организации.
Я машинально опустила голову вниз, устремив взгляд в пол, будто таким образом смогла бы стать невидимой. Меня не то чтобы волновали чужие взгляды, скорее, они ужасно раздражали, вызывали желание выкрикнуть: «Чего уставились?» в ответ, но я всегда себя насильно останавливала. Иногда даже приходилось прикусывать язык, чтобы он так и остался у меня во рту.
Многие смотрели на меня и шептались. Меня провожали взглядом. Меня обсуждали.
— И чего это она сюда приперлась? — услышала я откуда-то справа.
— Смотри, как вырядилась, — донеслось слева. Затем отовсюду последовали смешки и ухмылки. Но я старалась их игнорировать.
Когда я почти свернула к ступенькам, ведущим наверх, на меня вдруг кто-то налетел. Да с такой силой, что я едва устояла на ногах, а мой шарф сполз вниз, слегка открыв волосы. Я быстро поправила платок и уставилась на девушку, стоявшую передо мной. Мне очень захотелось сказать ей: «Тебе следовало бы научиться ходить спокойно, вместо того чтобы носиться по забитым людьми коридорам как сумасшедшая». Или же: «Протри глаза!» Много было вариантов того, что я могла бы сказать тоном, таким же ядовитым, какого цвета была надпись на моей толстовке, но я держала рот на замке.
— Ой, прости, пожалуйста, — извинилась она. Ее голос был очень приятным. Обычно такие голоса звучат в какой-нибудь там «Белоснежке» или «Золушке». — Я не заметила тебя.
Передо мной стояла запыхавшаяся блондинка с двумя почти детскими хвостиками на голове. Эта прическа делала ее похожей на фарфоровую куклу.
О, Господи, ни одного ядовитого замечания в сторону моего платка. Ни одного! С ума сойти.
— Рэй, пожалуйста, будь разумнее, — продолжила незнакомка, прячась у меня за спиной, будто я была самым обыкновенным человеком.
На этот раз она обращалась не ко мне.
Только после этих ее слов я заметила, что в нашу сторону двигался парень, отличавшийся от нее буквально всем: высокий начес темно-каштановых волос, синие джинсы с разрезами на коленях — похоже, сделанными для того, чтобы прицеплять закатанные штанины и показывать высокие кеды, — и кожаная куртка-бомбер делали его похожим на этакого бэдбоя из подростковых фильмов.
Передо мной будто стояли Дэнни и Сэнди 7.
— Я доверил тебе самое ценное, что у меня есть, — произнес Рэй, словно совсем не замечая меня между собой и девушкой, имени которой я все еще не знала. — Я доверил тебе свой бумбокс!
— Я даже не заметила, как он вошел в мою комнату, клянусь! — Блондинка невинно похлопала глазами, продолжая прятаться за моей спиной.
— Как можно было не заметить такого огромного кабана, как Дэниэл?! Его шаги буквально заставляют стены дома трястись!
— Ладно, ладно, Рэй. Извини меня, пожалуйста.
Девушка наконец отошла от меня и медленно шагнула к парню, выглядя при этом, как ребенок, который провинился перед родителем. Она поправила свою клетчатую юбку, в которую была заправлена белая рубашка, и сильнее затянула хвостики на голове.
— Ты же простишь меня, верно? — Ее пальцы осторожно прикоснулись к плечу парня, пока она растягивала эти слова. — Рэ-э-эй?
Рэй задумчиво взглянул на нее, затем резко потянул за талию, прижав свою подружку почти вплотную к себе. Он был значительно выше ее, поэтому она смотрела на него, задрав голову.
— Хорошо, крошка. — Парень заметно смягчился. — Ты ведь знаешь, я прощу тебе все, что угодно, любовь всей моей жизни.
Она в ответ захихикала.
Меня чуть наизнанку не вывернуло от увиденного. Это было слаще, чем зефир, и я стремительно отвернулась, намереваясь наконец уйти. Но голос блондинки меня остановил:
— Подожди!
Я вновь повернулась и вопросительно приподняла бровь.
— Ты новенькая? Мы раньше тебя здесь не видели.
Мне вдруг стало интересно, заметно ли им искреннее удивление на моем лице? А удивлялась я тому, что эта парочка смотрела на меня без капли того надменного осуждения, с которым мне часто приходилось иметь дело. Они словно приняли меня за свою.
— Сегодня мой первый день, — ответила я, уже готовая к окончанию разговора.
— Здорово! — улыбнулась девушка и протянула руку. — Добро пожаловать! Я Руби. Будем знакомы?
Взглянув на протянутую руку, я не сразу, но все же ответила на рукопожатие. Я редко знакомилась с новыми людьми и потому каждый раз испытывала ужасную неловкость.
— Ламия, — ответила я.
— Какое необычное имя... Впервые такое слышу. — И словно неожиданно вспомнив о своем бойфренде, Руби быстро добавила: — А это мой парень Рэй.
Рэй тоже протянул мне руку, но на этот раз я не ответила: мусульманки не контактируют физически с незнакомыми представителями мужского пола.
Парень неловко и медленно убрал руку, и мне даже показалось, что он понял, почему я так себя повела, и не принял это за грубость с моей стороны. По крайней мере, я на это надеялась.
Коридор мигом заполнился звенящим шумом: прозвенел звонок.
— Что ж, мы пойдем, но, конечно же, еще увидимся, Ламия! — кажется, стараясь сгладить обстановку, произнесла Руби. Она потянула своего парня за руку в сторону коридора и, прежде чем исчезнуть в толпе, громко заявила: — И мне, кстати, нравится твой платок.
Это были первые слова за последние несколько месяцев, которые заставили меня искренне улыбнуться.
Я продолжила свой путь с неожиданно проявившейся уверенностью в себе. Хоть ее было и ничтожно мало, все же мне показалось, что теперь я нервничаю меньше, чем едва переступив порог школы.
Найдя дверь с небольшой табличкой с долгожданными цифрой и буквой, я не стала тратить время на стук и просто вошла в класс.
Небольшой светлый кабинет, обставленный растениями в горшках, излучал жизнь.
Мои новоиспеченные одноклассники позабыли о приличиях и проводили время, как им хотелось, хотя звонок уже прозвенел. Они болтались у доски или играли в настольные игры за двумя сдвинутыми партами. Кто-то включил музыку прямо на своем бумбоксе, и я распознала знакомые мотивы моей любимой группы Modern Talking. Кто-то сидел в наушниках и подпевал себе под нос, рисуя каракули ручкой в учебнике.
На меня никто не обратил внимания, и я, воспользовавшись этим, прошла дальше по классу, чтобы занять последнюю парту. Я кинула рюкзак на пол и села на стул, внимательно осматривая одноклассников. В классе было человек тридцать, не меньше. Все такие модные и смазливые, что меня затошнило. Несколько парней предпочли развлекаться вместе, заняв несколько парт поближе к окну, пара девушек нашли время вытащить косметику и начать малевать себе лица. Были в классе и парочки: например, сидящие у окна парень и девушка, которые неотрывно глазели друг на друга и хихикали, явно флиртуя.
Неожиданно дверь в класс резко открылась, прервав мои наблюдения, и шум, всего секунду назад стоявший в воздухе, прекратился, будто его и не было. Ученики сели на свои места и выпрямили спины. Музыку выключили, и кабинет отчасти погрузился в тишину.
— Здравствуйте, ребята, — тяжело дыша, произнесла женщина в разноцветном наряде, ворвавшись в кабинет. — Прошу прощения за опоздание, но мне срочно нужно отлучиться по кое-каким делам. Меня не будет минут двадцать. А может, я не появлюсь до конца урока.
Почти все присутствовавшие не сочли нужным промолчать и весело загудели.
— Так, тише, прошу. — Женщина поправила платье и свои пышные светлые волосы и вдруг взглянула на меня. Она смущенно скользнула взглядом по моему платку. — Но… Но, прежде чем я отлучусь, хочу вам представить нашу новую ученицу. — Она быстро посмотрела на листочек бумаги, который держала в руке, и прочла мое имя: — Мисс Ламия Уайт.
Будь у меня возможность, я бы обязательно перемотала время вперед, чтобы пропустить момент знакомства со своим классом. Но, к сожалению, подобное не представлялось возможным, ведь у меня не было машины времени доктора Брауна и я не была знакома с Марти Макфлаем 8, поэтому я лишь смиренно поднялась со стула, когда учительница попросила меня встать и представиться.
Взоры тут же устремились в мою сторону. Сидевшие спереди обернулись и, нарочито громко жуя жвачку, уставились на меня, только сейчас, вероятно, заметив мое присутствие.
— Меня зовут Ламия. Мои родители решили переехать в более тихий район. Вот почему я здесь.
Мне показалось, этих фактов предостаточно, так что я села на свое место. Пару мгновений в классе сохранялась тишина. Потом снова раздался голос женщины:
— Добро пожаловать, мисс Уайт, в наш дружный класс, — очень натянуто улыбаясь, произнесла учительница. Я видела, как она смотрит на меня: все с тем же недоверием и предубеждением. — Я миссис Норт. Со всеми своими проблемами в школе можете обращаться ко мне. — Взглянув на свои часы, она будто внезапно забыла о моем существовании и суетливо добавила: — Мне уже пора, ребята. Увидимся!
Она собрала в охапку несколько учебников со стола, какие-то бумаги и пару папок и вылетела из класса, хлопнув дверью. Как только мы остались одни, словно по команде, по кабинету снова пополз шум голосов.
Передо мной сидела девушка с короткострижеными черными волосами, одетая в яркий желтый свитер и короткую джинсовую юбку. Когда она медленно повернулась в мою сторону и устремила взгляд своих подкрашенных голубыми тенями глаз на меня, я поняла, что это именно ее рот издавал эти дурацкие чавкающие звуки, пока она жевала жвачку. Одноклассница принялась разглядывать меня настолько нагло, что раздражение переполнило меня всего за несколько секунд.
— Что-то не так? — вопросительно изогнув бровь, спросила я.
Как только она заговорила, гул вдруг прекратился, и все уже наблюдали за нами.
— Просто хочу понять, зачем ты напялила на свою башку эту тряпку, — произнесла Девчонка-Со-Жвачкой.
Многие в классе засмеялись, пытаясь, наверное, задеть меня этим. Но, как уже было сказано, я давно к этому привыкла, и каждое ее слово пролетело мимо моих ушей.
Опустив взгляд, я принялась рыться в своем рюкзаке, чтобы достать нужный учебник. И это очень не понравилось начавшей доставать меня девчонке спереди: она резко вырвала рюкзак у меня из рук и встала из-за стола, чтобы подбежать к окну. Одноклассники, затаив дыхание, ждали моей реакции.
— Крис! — крикнул кто-то. — Осторожно! Вдруг она потом пожалуется какому-нибудь Мустафе, а потом нас всех завербуют куда-нибудь в Ирак.
Потом все залились смехом, кто-то сел прямо на парту, принимаясь хлопать в ладоши, будто наблюдая за сценой в цирке. А это и был цирк, как иначе объяснить, что толпа, казалось бы, взрослых людей занималась подобной тупостью?
А я просто сидела. Да, сидела и молчала. Наверное, по большей части, потому что мне совсем не хотелось давать им повода продолжать. Очень часто намеренное безразличие спасает от возможных оскорблений и подколов.
Не было у меня времени все это выслушивать.
— Отдай рюкзак, — сказала я, наверное, выглядя не на шутку обозленной. А может, наоборот, казалась слишком послушной.
Кристина ухмыльнулась, и ухмылка эта заставила мою душу вспыхнуть ярчайшим пламенем.
Ненависть к ним, к каждому из них, загоралась в моей душе, испепеляя попытки понять. Никогда не пойму их. Никогда не прощу за все, что они делают со мной без причины.
— А то что? — спросила она. — Знаешь, у меня есть идея. — Кристина открыла окно и продолжила: — От греха подальше.
Мой рюкзак — совсем новенький рюкзак, на который я копила все лето, потея под жаром палящего солнца, — тут же полетел вниз с третьего этажа школы. Я не слышала звука падения: в большей степени потому, что уши мои заложило от злости.
— Упс, — состроив нарочную жалость на своем лице, протянула Кристина и посмотрела на меня, явно ожидая ответа. — Я случайно.
Я смотрела на нее долго, казалось, целую вечность. Разрастающаяся злость кипела внутри, как вода в гейзерах. Она могла бы и вырваться, чтобы обжечь лицо каждого, кто сидел и смеялся надо мной.
Терпение, терпение, терпение, Ламия, звучал внутренний голос. Терпение — это то, что спасет твою душу. Будь терпелива к тем, кто тебя не понимает, и, быть может, они станут снисходительны.
И в душе наступило спокойствие, ведь нечто подобное я слышала из уст читающей Коран матери однажды вечером.
Я продолжала смотреть на Кристину, в мыслях находясь далеко и от нее, и от всех остальных. Но она молчать не стала и издевательски, растягивая каждую буковку и наклоняясь к моему лицу, выплюнула:
— И что же ты мне сделаешь, вонючая эмигрантка?
И ведь действительно, я ничего ей не сделаю.
Глава 3
Когда звонок, оповещая о перемене, громко прозвенел в коридорах, я вылетела из класса со скоростью гоночной машины и вышла во двор школы. Поиски рюкзака заняли минут десять; он валялся под окном класса, успевшего стать для меня филиалом ада.
Сразу после этого я начала думать, где бы мне совершить обеденную молитву, ведь время уже подходило. Но одно дело успешно найти это самое место и помолиться (а наши молитвы сильно отличаются от знакомой всем молитвы христиан), и совсем другое — сделать это таким образом, чтобы никто из мерзких подростков этого не заметил. Вот какая задача стояла передо мной.
Детально осматривая довольно просторный двор школы, кипевший жизнью, я пришла к единственному выводу: намаз у меня получится совершить только здесь, на газоне, в отдалении от беседующих школьников, устроивших на перемене что-то вроде пикника. Во дворе деревьев было в изобилии, и они, как живые навесы, укрывали его. Снег уже давно начал таять, и из-под него проглядывала бледно-зеленая трава.
Вдали шумно ударялся об землю мяч: там находилась спортивная площадка, где старшеклассники, особенно пользующиеся популярностью у девочек, играли в баскетбол, при этом громко вопя.
Я посмотрела на огромные часы, висевшие на фасаде школы. Время на намаз у меня еще будет, а пока следовало бы выяснить, где расположен мой учебный шкафчик, ведь до начала первого урока я этого сделать не успела.
Номер я узнала, а ключик получила еще вчера вечером, когда папа вручил мне листок бумаги со всеми данными, которые понадобятся мне в новой школе. Конечно, туда меня устраивал именно отец, а не мама. При виде ее в кабинете администрации в черном одеянии, — а мама всегда носила исключительно темного оттенка свободные платья, висевшие на ней, словно просторные халаты, и такой же хиджаб, — директору наверняка пришлось бы бороться с весьма заманчивой идеей отказать в принятии ее дочурки. Я почти уверена, что именно мама настояла на том, чтобы в школу меня устроил папа, прекрасно осознавая возможные последствия своего здесь появления.
Вновь оказавшись в здании и игнорируя пялящиеся на меня любопытные глазенки, я быстро нашла свой шкафчик в длинном коридоре и с шумом его открыла. Учебники из рюкзака мигом заполнили его, и места осталось разве что для небольших вещей вроде расчески или косметического набора, если бы он у меня был, конечно. У меня не было никаких других побрякушек и всяких штучек, которыми подростки из американских молодежных фильмов обычно любят заполнять свои шкафчики. Не было и фотографий, на которых я бы улыбалась и махала рукой в камеру, как полная идиотка.
— Слушай, может, тебе наплевать уже на этот долбанный семейный ужин? — прозвучал мужской голос где-то рядом. — Возможно, это наш единственный шанс попасть на чертов концерт! Разве можно его упускать?
Мне совсем не хотелось обращать внимание на чьи-либо разговоры, и я, уверена, так бы и поступила, просто развернувшись и уйдя прочь, однако меня задели плечом, и человек, сделавший это, сам обратил на меня внимание.
— Упс, прошу прощения, — сказал незнакомец, когда я повернулась в его сторону.
Я не уловила в его голосе сарказма или насмешки, которую ожидала услышать. Наоборот. Он вполне искренне, с легкой иронией извинился.
— Чес, глянь-ка, — хлопнув внешней стороной ладони по ребру друга, произнес он.
А еще, кажется, он не удивился моему виду, будто каждый день видит девушек, облаченных в шарф.
— Чумовой прикид, цыпочка, — произнес его собеседник. Он внимательно рассматривал меня, явно потешаясь.
— Да уж, — отозвался первый. — Не каждый день такое тут видишь.
А я, наверное, раскраснелась. Но не от смущения, а из-за очевидного напряжения, которое стало моим верным спутником еще года два назад.
Двое парней, хорошо одетые, опасно привлекательные, кажущиеся старше меня, открывали свои шкафчики, и я ужаснулась тому, что соседствую с ними. Спросите, почему опасно? Да потому что так выглядят только «крутые ребята». Своего рода элита. А от таких ничего хорошего ожидать не приходится.
Парни почти сразу забыли обо мне и громко обсуждали какие-то матчи, концерты рок-групп, новости о последних автомобильных новинках и прочие мальчиковые темы, а я постаралась внимания на них не обращать и вновь вернулась к полкам.
Когда они собрались уходить, тот, что цыпочкой меня не называл, вдруг повернулся и напоследок сказал:
— Добро пожаловать, восточная красавица.
И улыбнулся.
Обычно люди награждают меня косыми взглядами или даже открытым возмущением, но я не думала, что одна-единственная улыбка незнакомца может поднять мне настроение.
Тот, имя которого было Чес, шутливо толкнул друга в грудь, выкрикнув какое-то безобидное ругательство, и, больше не взглянув в мою сторону, они ушли дальше по коридору, заставляя меня неотрывно пялиться на их отдаляющиеся фигуры.
Я была в недоумении: и что это значит?
* * *
Обеденную молитву в школе я так и не совершила. Из-за трусости и нежелания вновь услышать в свой адрес какие-нибудь колкости.
Сначала я пыталась называть это иначе, ведь трусость было не совсем подходящим в моем случае словом, но решила оставить все как есть.
Влетев домой, я тут же прочитала намаз зухр 9, но в тайне от мамы, потому что не хотела ее расстраи
