«Моисей» Микеланджело» — произведение австрийского психолога, психиатра и невролога З. Фрейда (1856 — 1939).*** В своем эссе, написанном в 1914 году и сначала опубликованном анонимно в психоаналитическом журнале, Фрейд предложил психоаналитическую трактовку скульптурного образа ветхозаветного пророка. Он указывал на тот «парадоксальный факт, что именно некоторые из великолепнейших, потрясающих творений остаются темными для нашего сознания». Хотя мраморная статуя может не показаться столь же интересной и важной, как цивилизация, война, невроз и другие глубокие темы, которые затрагивал психолог, его анализ статуи Моисея ярко демонстрирует многие стороны стратегии Фрейда, характеризующие его гений. Замечая и исследуя некоторые кажущиеся тривиальными детали, которые, казалось, были не совсем к месту, Фрейд пришел к абсолютно необычному и поразительному взгляду не только на саму статую, но и на Микеланджело, Моисея и даже на Библию! Это и есть одна из характерных черт гения — способность находить деталь, не вписывающуюся в принятую парадигму или систему убеждений и впоследствии приводящую к переформированию старой парадигмы или самой системы убеждений.
Пікірлер3
🔮Қазыналы
Фрейд и его потрошение Моисея:
Фрейд, этот занудный, но гениальный ковыряльщик в душах, не просто восхищается статуей Моисея. Он её препарирует. Он не хочет быть "захваченным художественным произведением и не сознавать, почему я захвачен и что меня захватило". Для него это не святыня, а психологический кейс. Он ищет не божественное откровение, а внутренний конфликт художника, а через него — конфликт самого Моисея. Он задаётся вопросом: почему именно так, почему этот гнев, это сдерживаемое движение? Это как если бы ты пытался понять, почему твой сосед орёт по ночам, не потому что он "духовно ищет", а потому что ему, блин, плохо и он хочет, чтобы его оставили в покое.
Фрейд срывает с Моисея мантию пророка, а с Микеланджело – ореол божественного вдохновения. Он видит Моисея не просто как проводника воли Бога, а как страдающего, сомневающегося человека, который "разуверился в своем народе", который подавляет свою ярость, чтобы не разбить скрижали. Он ищет "аффекты художника" и то, как они "воспроизводятся в нас". Это смена оптики: не Бог говорил через Моисея, а "Моисей, как человек, переживал кризис, и художник, как человек, это передал". Даже самый возвышенный образ можно разложить на примитивные человеческие страсти и комплексы.
Фрейд – мастер находить то, что торчит, что не ложится в "принятую парадигму". Его поражает, как гнев Моисея сдерживается, как он не бросает скрижали, а лишь сдерживает порыв. Эта "деталь" (сдерживаемый гнев вместо взрывного действия) становится ключом к переосмыслению всего образа.
Фрейд "подорвал" мистический ореол, но в итоге углубил человечность образа Моисея. Он сделал его более понятным, более земным, а оттого – более трагичным и убедительным. Миф стал не просто историей о Боге и народе, а историей о человеческой борьбе со своими страстями, со своим разочарованием.
Победа рацио над иррациональным (в анализе): Для Фрейда "содержание художественного произведения притягивает меня сильнее, чем его формальные и технические качества". Он хочет понять, ПОЧЕМУ это работает на психику, а не просто констатировать факт воздействия. В итоге – более сложный, многогранный образ, лишенный наивной мистики, но обретающий психологическую глубину
Фрейд, этот занудный, но гениальный ковыряльщик в душах, не просто восхищается статуей Моисея. Он её препарирует. Он не хочет быть "захваченным художественным произведением и не сознавать, почему я захвачен и что меня захватило". Для него это не святыня, а психологический кейс. Он ищет не божественное откровение, а внутренний конфликт художника, а через него — конфликт самого Моисея. Он задаётся вопросом: почему именно так, почему этот гнев, это сдерживаемое движение? Это как если бы ты пытался понять, почему твой сосед орёт по ночам, не потому что он "духовно ищет", а потому что ему, блин, плохо и он хочет, чтобы его оставили в покое.
Фрейд срывает с Моисея мантию пророка, а с Микеланджело – ореол божественного вдохновения. Он видит Моисея не просто как проводника воли Бога, а как страдающего, сомневающегося человека, который "разуверился в своем народе", который подавляет свою ярость, чтобы не разбить скрижали. Он ищет "аффекты художника" и то, как они "воспроизводятся в нас". Это смена оптики: не Бог говорил через Моисея, а "Моисей, как человек, переживал кризис, и художник, как человек, это передал". Даже самый возвышенный образ можно разложить на примитивные человеческие страсти и комплексы.
Фрейд – мастер находить то, что торчит, что не ложится в "принятую парадигму". Его поражает, как гнев Моисея сдерживается, как он не бросает скрижали, а лишь сдерживает порыв. Эта "деталь" (сдерживаемый гнев вместо взрывного действия) становится ключом к переосмыслению всего образа.
Фрейд "подорвал" мистический ореол, но в итоге углубил человечность образа Моисея. Он сделал его более понятным, более земным, а оттого – более трагичным и убедительным. Миф стал не просто историей о Боге и народе, а историей о человеческой борьбе со своими страстями, со своим разочарованием.
Победа рацио над иррациональным (в анализе): Для Фрейда "содержание художественного произведения притягивает меня сильнее, чем его формальные и технические качества". Он хочет понять, ПОЧЕМУ это работает на психику, а не просто констатировать факт воздействия. В итоге – более сложный, многогранный образ, лишенный наивной мистики, но обретающий психологическую глубину
Дәйексөздер61
фигура становятся воплощением высокого духовного подвига, на который способен человек, — подвига подавления своих страстей, повинуясь голосу высокого предназначения.
образ пламенного вождя человечества, который сознает свое божественное предназначение законоположника, однако наталкивается на непонятное ему сопротивление людей.
от Моисея исходила такая мощная волна священного покоя, что я невольно начинал чувствовать — это изображение останется незыблемым, этот Моисей так и застынет в веках в своем праведном гневе.
