Российская цивилистика в XXI веке:
тенденции развития основных институтов гражданского права в современном обществе
(посвящается 95-летию со дня рождения В. П. Мозолина)

Монография

Выпуск второй

Под общей редакцией 
доктора юридических наук, профессора 
Е. Е. Богдановой

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 347

ББК 67.404

Р76

Монография подготовлена кафедрой гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина и других авторитетных российских ученых и посвящена 95-летию со дня рождения выдающегося исследователя, доктора юридических наук, профессора Виктора Павловича Мозолина.

Содержание работы обусловливается разносторонней сферой научных интересов В. П. Мозолина и включает в себя главы, посвященные проблемам правосубъектности, вопросам вещного, обязательственного, корпоративного права, интеллектуальной собственности.

В. П. Мозолин отличался новаторскими взглядами, в значительной мере опередившими время. Однако очень многие его смелые идеи воплощаются сейчас, в период трансформации права, в условиях новых технологических вызовов, в трудах современных авторов, представленных в настоящей работе.

Законодательство приведено по состоянию на 11 ноября 2021 г.

Книга может быть полезна широкому кругу научных и практических работников, студентам, магистрантам, аспирантам и всем читателям, интересующимся проблемами современного гражданского права.

Печатается в авторской редакции.

УДК 347

ББК 67.404

© Коллектив авторов, 2021

© ООО «Проспект», 2021

АВТОРСКИЙ КОЛЛЕКТИВ

Батлер Уильям Эллиот — заслуженный профессор права имени Джона Эдварда Фоулера Школы права Дикинсона Университета штата Пенсильвания, доктор юридических наук, почетный президент Международного конгресса по цивилистической компаративистике (приветственная статья)

Богданов Евгений Владимирович — доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры гражданско-правовых дисциплин РЭУ имени Г. В. Плеханова (параграф 1 главы первой)

Богданов Дмитрий Евгеньевич — доктор юридических наук, профессор кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 3 главы третьей)

Вавилин Евгений Валерьевич — доктор юридических наук, профессор ВАК, заведующий кафедрой семейного права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 2 главы третьей).

Емелькина Ирина Александровна — доктор юридических наук, заведующая кафедрой гражданского права и процесса юридического факультета имени М. М. Сперанского Института права и национальной безопасности Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (параграф 2 главы первой)

Канашевский Владимир Александрович — доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой международного частного права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 1 главы третьей)

Ломакин Дмитрий Владимирович — доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры гражданского права МГУ имени М. В. Ломоносова (параграф 1 главы второй)

Санникова Лариса Владимировна — доктор юридических наук, профессор, профессор РАН, руководитель Центра правовых исследований цифровых технологий Государственного академического университета гуманитарных наук (параграф 2 главы второй).

Слесарев Владимир Львович — доктор юридических наук, профессор, главный научный сотрудник Исследовательского центра частного права имени С. С. Алексеева при Президенте Российской Федерации (параграф 1 главы четвертой, в соавторстве с В. Д. Кравец)

Харитонова Юлия Сергеевна — доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры предпринимательского права МГУ имени М. В. Ломоносова (параграф 1 главы шестой)

Белова Дина Александровна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 2 главы пятой)

Бузова Наталья Владимировна — кандидат юридических наук, ведущий научный сотрудник Российского государственного университета правосудия (параграф 4 главы шестой)

Василенко Наталья Владимировна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 3 главы четвертой)

Ербахаев Евгений Алексеевич — кандидат юридических наук, докторант Политико-правового университета КНР (параграф 1 главы пятой)

Кравец Виктория Дмитриевна — кандидат юридических наук, старший преподаватель Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 1 главы четвертой, в соавторстве с В. Л. Слесаревым)

Моргунова Елена Алексеевна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 3 главы шестой)

Нахратов Виталий Владимирович — кандидат юридических наук, доцент кафедры земельного права Государственного университета по землеустройству (параграф 3 главы первой)

Соменков Семен Алексеевич — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 2 главы четвертой)

Фролова Наталья Михайловна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА) (параграф 5 главы шестой)

Черничкина Галина Николаевна — кандидат юридических наук, доцент, профессор кафедры гражданского права Российского государственного университета правосудия (параграф 2 главы шестой)

О ПРОФЕССОРЕ ВИКТОРЕ ПАВЛОВИЧЕ МОЗОЛИНЕ

Мозолин Виктор Павлович

(1924–2015)

Виктор Павлович Мозолин родился в Марийской АССР.

Воевал в Великой Отечественной войне на Степном, 1-м и 2-м Украинском фронтах, был тяжело ранен.

После Великой Отечественной войны Виктор Павлович поступил на юридический факультет МГУ, окончил его и защитил кандидатскую диссертацию под руководством профессора А. Ф. Клейнмана, посвященную гражданскому процессуальному правоотношению (1954 г.), к слову, эту работу, как и многие труды Виктора Павловича, написанные в советское время, до сих пор цитируют. Преподавал на кафедре гражданского права МГУ, пройдя путь от преподавателя до профессора, на которой вместе с ним работали классики советского гражданского права: И. Б. Новицкий, В. П. Грибанов и многие другие.

В 1960-е уехал в США, где преподавал и работал над докторской диссертацией по корпоративному и антимонопольному праву США, которую успешно защитил в 1967 году. В СССР он стал первопроходцем в исследовании зарубежного корпоративного права, а его работа «Корпорации, монополии и право США» до сих пор остается одной из немногих актуальных работ по теории американского корпоративного права на русском языке.

В 1970-х Виктор Павлович участвует в создании юридического факультета в РУДН, с которым была связана его дальнейшая преподавательская и научная жизнь. Виктор Павлович проработал на Юридическом факультете РУДН с 1971 по 1981 г. в должности заведующего кафедрой, декана и проректора.

С 1981 г. по 1999 г. Виктор Павлович был главным научным сотрудником Института государства и права Российской академии наук, в котором руководил сектором гражданского права. В 2000 году Виктор Павлович по приглашению О. Е. Кутафина возглавил кафедру гражданского и семейного права МГЮА.

Им была подготовлена плеяда талантливых ученых, под его руководством были написаны докторские и кандидатские диссертации, некоторые его ученики работают в Университете имени О. Е. Кутафина.

Он всегда живо интересовался всем новым и обладал удивительной способностью «зажигать» коллег, студентов, аспирантов, подталкивать их к новым и интересным темам «на острие» науки гражданского права. Круг научных интересов Виктора Павловича был поистине необъятным, он интересовался и корпоративным, и обязательственным, и вещным правом, и правом интеллектуальной собственности.

В 2011 году в Англии под его редакцией и редакцией профессора А. И. Масляева вышел первый российский учебник по гражданскому праву, переведенный на английский язык и подготовленный к изданию профессором У. Э. Батлером

В 2015 году Виктора Павловича не стало, он ушел из жизни сразу после своего очередного юбилея, в 90 лет.

Виктор Павлович ушел, но оставил свои работы, идеи, концепции, которые сохраняют свою актуальность. Свою научную школу.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данная монография посвящена творчеству замечательного цивилиста, доктора юридических наук, профессора Виктора Павловича Мозолина, который длительное время руководил кафедрой гражданского права Университета имени О. Е. Кутафина и оказал существенное влияние на развитие цивилистической научной школы университета.

По итогам прошедшего юбилея профессора В. П. Мозолина на кафедре гражданского права МГЮА родилась идея написания книги на основе изучения его трудов, которую разделили известные современные ученые-цивилисты, развившие в своем творчестве идеи, высказанные этим автором.

Содержание представленной монографии обусловливается разносторонней сферой научных интересов В. П. Мозолина и включает в себя главы, посвященные проблемам, которые его интересовали и заслужили его внимание.

В начале монографии опубликовано исследование друга и коллеги В. П. Мозолина — Почетного профессора имени Джона Эдварда Фоулера Школы права Дикинсон Университета штата Пенсильвания У. Э. Батлера, посвященное анализу категорий «legal entities» и «juridical persons», в котором проводится сравнительно-правовое исследование данных понятий и объясняются причины их смешения на примере российской правовой действительности.

Профессор У. Э. Батлер отмечает, что термин «legal entity» точнее всего можно описать как «субъект права», он включает в себя и юридические лица, и образования, не являющиеся юридическими лицами. В России — это филиалы, представительства, предприниматели без образования юридического лица, трудовые коллективы, государственные корпорации и др.

Таким образом, российский законодатель распространил черты российской правовой системы и российской правовой традиции на иностранные правовые системы, предположив, что в них существует схожее с российским понимание статуса юридического лица и инвестора.

В действительности, как полагает проф. Батлер необходимо было исходить из определения юридических образований, которые в силу особенностей, присущих им в рамках иностранного права, способны были стать иностранными инвесторами в России и только отдельные из них обладали бы статусом юридического лица.

В своих научных трудах проф. В. П. Мозолин большое внимание уделял проблемам вещного права и, в частности, праву собственности. Так, в ряде своих работ (например, Мозолин В. П. Правовой статус государственной корпорации и юридическая природа права собственности на принадлежащее ей имущество // Журнал Российского права. 2009. № 1; Он же. Государственная корпорация vs акционерное общество // Журнал российского права. 2010. № 6.) данный автор высказывал на примере государственной корпорации идею о целесообразности применения в российском гражданском праве элементов плюралистической модели права собственности.

В первом параграфе главы первой данной работы «Проблемы права собственности в гражданском законодательстве России» проф. Е. В. Богданов приходит к выводу, что гражданское законодательство РФ наряду с элементарной моделью допускает существование и плюралистической модели права собственности. Это позволяет понять действительную природу ряда отношений, и, следовательно, более адекватно их урегулировать. Плюралистическая модель права собственности, для которой характерно расщепление собственности, то есть власти, будет больше соответствовать демократическому обществу, социальному государству. В то время как элементарная модель права собственности в большей мере адекватна тоталитарному обществу, полагает автор.

В параграфе втором первой главы «Гражданско-правовое регулирование отношений по управлению чужим имуществом» проф. И. А. Емелькина отмечает, что в последнее время на повестку дня перед юридической наукой, правоприменительной практикой, а также законодателем встал вопрос об определении правовой природы, сущности, содержания, а также места права управления чужим имуществом в системе гражданско-правового регулирования. В результате проведенного исследования И. А. Емелькина приходит к выводу, что обязательственно-правовой способ осуществления права собственности, не сохраняющий за учредителем управления вещно-правового статуса не привлекателен для предпринимательства, который не желает рисковать и всячески пытается управлять своим имуществом через чужие руки, но сохранив элементы вещного права.

В третьем параграфе первой главы «О правах на землю в зарубежной доктрине» (автор В. В. Нахратов) анализируются особенности вещных прав на земельные участки в различных зарубежных правопорядках.

Как известно, проф. В. П. Мозолин уделял значительное внимание исследованию зарубежного корпоративного права, а его работа «Корпорации, монополии и право США» до сих пор остается одной из немногих актуальных работ по теории американского корпоративного права на русском языке.

Так, в первом параграфе второй главы настоящей монографии, посвященной проблемам корпоративного права: «Права участников общества с ограниченной ответственностью участвовать в распределении прибыли: понятие и порядок осуществления» проф. Д. В. Ломакин отмечает, что выбор надлежащего способа защиты имеет важное значение в случаях, связанных с распределением чистой прибыли между участниками общества, например, в ситуациях, когда речь идет о защите прав и охраняемых законом интересах самого ООО. Общество не вправе отказать участнику в выплате дивидендов за счет чистой прибыли, решение о распределении которой было принято участниками общества, лишь на том основании, что действиями данного участника обществу причинены убытки. В этом случае к лицу, причинившему обществу убытки, следует обращаться с требованием об их возмещении.

Во втором параграфе второй главы: «Цифровая трансформация корпораций США: правовые аспекты» проф. Л. В. Санникова отмечает, что наиболее сильное влияние на развитие корпоративного права в настоящий момент оказывает цифровизация, обусловленная внедрением цифровых технологий в процессы корпоративного управления. США является одним из мировых лидеров цифровой трансформации бизнеса. Продолжая традиции профессора В. П. Мозолина в области компаративных исследований, Л. В. Санникова анализирует в своем исследовании основные тенденции в развитии компаративного законодательства США в условиях цифровизации. В итоге проведенного анализа указанный автор отмечает, что в условиях цифровизации корпораций в США законодатели явно не успевают за этим процессом, что создает правовую неопределенность, препятствующую внедрению новых цифровых технологий в корпоративное управление.

Удивительная широта научных взглядов профессора В. П. Мозолина нашла свое выражение в исследованиях, посвященных проблемам договорного и, в целом, обязательственного права. В 1988 г. вышла его совместная с профессором Е. А. Фарнсвортом книга: «Договорное право в США и СССР: история и общие концепции», которая оказала огромное влияние на развитие сравнительно-правовых исследований в отечественной науке гражданского права и до сих пор остается одной из актуальных работ в этой области.

Так, в первом параграфе третьей главы, посвященной анализу отдельных вопросов обязательственного права: «Ограничительные оговорки в международных контрактах и их исполнимость с точки зрения закона страны суда (lex fori)» проф. В. А. Канашевский, в том числе на основании исследования обозначенной монографии В. П. Мозолина, приходит к выводу, что действительность и исполнимость ограничительных оговорок международных контрактов зависит как от применимого к контракту права, регулирующего существо отношения (lex causae), так и от законодательства страны, суд которой рассматривает спор (lex fori). При этом степень вмешательства государственного суда на основании lex fori должна ограничиваться случаями, когда ограничительные оговорки противоречат публичному порядку или сверхимперативным нормам. Использование ограничительных оговорок за пределами договорных отношений приводит к их неисполнимости, и в частности, служит основанием для отказа в признании и исполнении иностранного судебного или арбитражного решения, вынесенного со ссылкой на такую ограничительную оговорку.

В параграфе втором главы третьей: «О трансформации права в регулировании имущественных и организационных отношений в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд» проф. Е. В. Вавилин признает, что законодательство в сфере закупок товаров, работ и услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд включает в себя нормы различных отраслей права, отмечая, что, по мнению В. П. Мозолина, законодательство о государственном заказе относится к числу структурно-комплексных образований, в котором имущественные и организационно-управленческие отношения регулируются нормами различных отраслей публичного и частного права. В результате своего исследования проф. Е. В. Вавилин приходит к выводу, что современные результаты научно-технического прогресса, влияющие на развитие и структуру социальных и экономических отношений, требуют формирования новых правовых моделей. Главной составляющей, пронизывающий весь гражданский оборот, все сферы социальной действительности, требующей кардинального пересмотра основных категорий права, является создание новейших информационных технологий, нейросетей и на их основе искусственного интеллекта.

В третьем параграфе главы третьей: «Тенденции развития деликтных обязательств в России и Китае: сравнительно-правовой аспект» проф. Д. Е. Богданов отмечает, что гражданско-правовая ответственность в общем и деликтная в частности в российском и китайском праве не могут рассматриваться в качестве монофункционального правового феномена. Поскольку ее уже невозможно втиснуть в прокрустово ложе корректирующей справедливости. Глобальные тенденции по социализации и гуманизации права с необходимостью предопределяют полифункциональный характер гражданско-правовой ответственности, санкции которой направлены как на компенсацию потерь и справедливое распределения бремени неблагоприятных последствий, так и на справедливое воздание за совершенные деяния и сдерживание будущего противоправного поведения.

Как уже отмечалось, проф. В. П. Мозолин важную роль в своих исследованиях отводил проблемам правосубъектности, в частности, правосубъектности юридического лица. В первом параграфе четвертой главы, посвященной исследованию указанных проблем: «Гражданско-правовые аспекты делегирования государственно-властных полномочий юридическим лицам» авторы (проф., В. Л. Слесарев и к.ю.н. В. Д. Кравец), в известной мере продолжая исследования проф. В. П. Мозолина, приходят к выводу, что на сегодняшний день делегирование публичных полномочий частным субъектам получило административное обоснование и стало широко использоваться в сфере государственного управления. Однако, определяя пределы делегирования, следует учитывать, что оно, во-первых, не должно создавать конкурентных преимуществ для субъекта, наделяемого властными полномочиями, во-вторых, гражданско-правовая форма существования этого субъекта должна отвечать потребностям государственного управления, позволяя обеспечить контроль со стороны государства и общества за деятельностью юридического лица, и не препятствовать его эффективному функционированию в качестве звена государственного аппарата. Делегируя свои полномочия частным субъектам, государство должно обеспечить создание системы гарантий прав и свобод граждан и юридических лиц, вступающих в субординационные отношения с рассматриваемыми организациями.

Как известно, проф. В. П. Мозолин отличался новаторскими взглядами, которые порой не полностью разделялись в научном сообществе. Однако очень многие его смелые идеи воплощаются сейчас в период трансформации права в условиях новых технологических вызовов. Так, во втором параграфе четвертой главы: «Перспективы правосубъектности искусственного интеллекта» автор (доц. С. А. Соменков) признает, что развитие науки и техники ставит перед обществом новые вызовы, не ко всем, из которых оно в настоящее время готово. В том случае, если научно-технический прогресс позволит вплотную подойти к созданию искусственного интеллекта, действительно способного мыслить, как человек, то, возможно, будет целесообразны введение временных ограничений на разработку таких систем, подобно тому, как это сейчас сделано в отношении клонирования человека, до тех пор, пока человечество не будет готово разумно взаимодействовать с ИИ, не ставя под угрозу свое собственное будущее.

В третьем параграфе четвертой главы: «Проблемы правосубъектности в сфере взаимного страхования» автор (доц. Н. В. Василенко) подчеркивает, что общества взаимного страхования являются неотъемлемым конструктивным элементом страхового рынка. Их организационно-функциональная способность удовлетворять потребности в страховании в тех сегментах, где коммерческое страхование сталкивается с трудностями или неэффективно, сегодня в России недооценена.

В своих выступлениях проф. В. П. Мозолин неоднократно отмечал, что на современном этапе развития правовой науки семейно-правовым проблемам не уделяется должного внимания, что не может не отразиться на уровне законодательного регулирования семейных отношений, который не в полной мере способен учитывать те изменения, которые в настоящее время происходят с институтом семьи и в целом в сфере личных прав гражданина.

В первом параграфе пятой главы: «О систематизации гражданского законодательства КНР о личных правах» автор (Ербахаев Е. А.) анализирует проблемы и перспективы кодификации китайского законодательства, посвященного вопросам регулирования личных прав.

Во втором параграфе пятой глав: «Установление происхождения ребенка, рожденного вследствие искусственной репродукции, в России и за рубежом» автор (доц. Д. А. Белова) признает, что законодательство, регулирующее отношения, связанные с применением вспомогательных репродуктивных технологий, нуждается в дальнейшем развитии. Неоценимую роль в процессе совершенствования нормативных основ ВРТ могут сыграть, в том числе, научные труды В. П. Мозолина, посвященные проблемам понимания и структуры правоотношения.

В научных изысканиях профессора В. П. Мозолина привлекала область интеллектуальных прав. В частности, данной проблеме посвящено его знаменитое исследование: «О концепции интеллектуальных прав» (Журнал российского права. 2007. № 12), которое во многом предопределило развитие законодательства в этой сфере. Современные ученые развивают в своих исследованиях труды В. П. Мозолина.

Так, в параграфе первом главы шестой: «Технологическая конвергенция и будущее авторского права» проф. Ю. С. Харитонова признает, что развитие технологии блокчейн и смарт-контрактов позволяет художникам и другим творцам защитить свои произведения от неправомерного использования и экспроприации. Создается надежная система управления цифровыми объектами искусства. В свою очередь, эта тенденция подразумевает иной тип действий по защите прав интеллектуальной собственности на цифровые культурные объекты, отмечает автор.

Во втором параграфе шестой главы: «Становление в современном гражданском праве понятий интеллектуальная собственность и интеллектуальные права и тенденции их развития в доктрине и законодательстве» автор (доц. Г. Н. Черничкина) отмечает, что правомерность концепции об охране интеллектуальной собственности путем признания в отношении ее интеллектуальных прав, основанных на исключительном праве подтверждена временем и практикой Суда по интеллектуальным правам по применению норм части 4 ГК РФ.

В третьем параграфе шестой главы: «Произведение как объект авторских прав в странах континентальной и англо-американской систем права» автор (доц. Е. А. Моргунова) полагает, что развитие искусственного интеллекта, цифровых технологий создает вызовы институту авторского права, ответы на которые необходимо искать уже в настоящее время. Однако при этом следует учитывать, что суть произведения заключается в том, что оно является средством самовыражения автора, результатом выражения эмоционального познания человеком мира, которое не может осуществлять искусственный интеллект.

В четвертом параграфе шестой главы: «Смежные права в России и странах Европы» автор (доц. Н. В. Бузова) проводит сравнительно-правовое исследование смежных прав и признает, что как в России, так и в европейских государствах для всех объектов смежных прав характерна охрана их формы, в этой связи важна объективированность выражения, которая обеспечивает восприятие этих результатов другими лицами, что является достаточным условием для признания за субъектом соответствующего права без волеизъявления компетентного органа посредством регистрационных и иных действий.

В пятом параграфе шестой главы: «Внедоговорные способы распоряжения исключительным правом» автор (доц. Н. М. Фролова) приходит к выводу о целесообразности разработки правовой конструкции по аналогии с приобретательной давностью в сфере защиты интеллектуальных прав.

Кафедра гражданского права МГЮА имени О. Е. Кутафина выражает искреннюю благодарность авторам, которые приняли участие в создании данной монографии, посвященной памяти одного из выдающихся ученых-цивилистов — профессора Виктора Павловича Мозолина.

Ответственный редактор
и.о. завкафедрой гражданского права
Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА)
профессор
Е. Е. Богданова

Приветственная статья.
«LEGAL ENTITIES» И «JURIDICAL PERSONS»:
ПУТАНИЦА ПОНЯТИЙ И СРАВНИТЕЛЬНОЕ ПРАВОВЕДЕНИЕ

Уильям Эллиот Батлер,
заслуженный профессор права имени Джона Эдварда Фоулера
Школы права Дикинсона Университета штата Пенсильвания,
доктор юридических наук, почетный президент
Международного конгресса по цивилистической компаративистике

4 июля 1991 года был принят Закон об иностранных инвестициях1 в РСФСР, который определил круг лиц, имеющих право быть иностранными инвесторами в России:

«… иностранные юридические лица, включая, в частности, любые компании, фирмы, предприятия, организации или ассоциации, созданные и правомочные осуществлять инвестиции в соответствии с законодательством страны своего местонахождения;

иностранные граждане, лица без гражданства, советские граждане, имеющие постоянное местожительство за границей, при условии, что они зарегистрированы для ведения хозяйственной деятельности в стране их гражданства или постоянного местожительства;

иностранные государства;

международные организации».

На следующий день, 5 июля 1991 года, были приняты «Основы законодательства об иностранных инвестициях в СССР»2, где было указано, что иностранными инвесторами также могут являться: «иностранные объединения, не имеющие прав юридического лица»3.

В адрес этих первых юридических актов об иностранных инвестициях может быть высказано много критических замечаний, но некоторые вопросы, затронутые в них, не потеряли своей актуальности и поныне. В Основах законодательства СССР признается право иностранных «legal entities» быть иностранными инвесторами, тогда как Закон об иностранных инвестициях СССР не предоставляет им такой возможности4.

Это исключение поначалу может показаться неочевидным, так как во многих переводах российского законодательства повторяется одна и та же ошибка: понятия англо-американской правовой системы «legal entities» и «juridical persons» используются как синонимы. С моей точки зрения, это не ошибка перевода, а заблуждение юридического порядка.

Выражение «legal entity» в буквальном переводе означает «юридическую единицу». Любой человек, знакомый с социалистической, постсоциалистической или гражданско-правовой традицией, переведет его как субъект права (subject of law). Действительно, большинство англо-американских юристов поймет термин «субъект права», хотя он не так часто используется.

В обычном праве понятие «legal entity» имеет довольно широкое значение и включает все субъекты права: физические лица,5 юридические лица, юридические объединения без образования юридического лица и т. д. Гарнер считал «legal entity» «образованием, отличающимся от физического лица, и способным действовать в правовом поле, быть истцом и ответчиком, принимать решения через своих агентов»6. Данное определение наделяет особым значением слово «legal» (юридический) и проводит различие между «legal entity» (юридическим субъектом) и простым «entity» (субъектом). Гарнер полагает, что «legal entity» — это организация (коммерческая или правительственная), которая имеет юридическую личность, отличную от своих членов7. В качестве примера Гарнер приводит «субъектную теорию партнерства»: партнерство существует отдельно от своих партнеров, которые являются его членами. Эта точка зрения находит подтверждение в Единообразном законе о партнерстве (Uniform Partnership Act) в США: «Партнерство — это образование, обособленное от партнеров, являющихся его членами»8.

Согласно англо-американскому праву, «legal entity» включает понятие классического партнерства, которое не подразумевает ограниченной ответственности. То есть пока партнерство не преобразовано в соответствии с законом или договором, оно несет неограниченную ответственность, а партнеры отвечают солидарно по его обязательствам. В «legal entity», называемом партнерством, отсутствует распределение предпринимательского риска9. То же самое можно сказать о налоговых рисках, которые отличаются в зависимости от юрисдикции. В результате классическое партнерство уже не пользуется популярностью, так как, будучи «legal entity», не является юридическим лицом.

Российский закон об иностранных инвестициях 1991 г. случайно или намеренно исключил англо-американское партнерство из категории потенциальных иностранных инвесторов. Это привело к тому, что большинство американских и английских юридических и аудиторских компаний не смогли стать иностранными инвесторами, так как чтобы соответствовать требованиям закона, они должны были ограничить свою ответственность путем образования юридического лица.

С другой стороны, согласно российскому законодательству, также можно создать «legal entities», которые не являются юридическими лицами: филиал, представительство, предприниматель без образования юридического лица (индивидуальный предприниматель), трудовой коллектив и т. д. Некоторые из них — пережитки советского времени — привлекательны для иностранных инвесторов. Все они являются субъектами российского права.

Некоторые образования закрыты для иностранных инвесторов. Например, государственные корпорации, создаваемые государством. Всего было создано восемь корпораций, одна из которых была ликвидирована после выполнения своих задач, другая — преобразована в открытое акционерное общество. Из оставшихся шести государственных корпораций только три считаются юридическими лицами. Одна из госкорпораций называется государственной компанией, но о ее принадлежности к юридическим лицам невозможно говорить с определенностью. Все они — «legal entities», но лишь некоторые — юридические лица.

Заключение

Путаница, возникающая при переводе «юридического лица» на английский язык выражением «legal entity», порождает недоразумения и ошибки, приводит к возникновению юридического риска, который мешает и юристам, и бизнесменам. Термин «legal entity» точнее всего можно описать как «субъект права», он включает в себя и юридические лица, и образования, не являющиеся юридическими лицами. В России — это филиалы, представительства, предприниматели без образования юридического лица, трудовые коллективы, государственные корпорации и др. В англо-американском праве — это классическое американское партнерство, прекрасный пример «legal entity», не являющегося юридическим лицом. Англо-американский траст с его правовым статусом и правоспособностью может служить еще одним примером.

Причины возникновения такой путаницы понятий следует искать в области сравнительного правоведения. Например, при написании Закона об иностранных инвестициях 1991 г. законодатель исходил из убеждения, что иностранные правовые системы и иностранные инвесторы обладают признаками российских юридических лиц: ограниченной ответственностью, организационным единством, внутренней структурой и функциональной дифференциацией, четко обозначенной целью, имущественной обособленностью, правом действовать от своего имени и т. д. Иными словами, российский законодатель распространил черты российской правовой системы и российской правовой традиции на иностранные правовые системы, предположив, что в них существует схожее с российским понимание статуса юридического лица и инвестора.

В действительности, требовалось совершенно обратное. Необходимо было исходить из определения юридических образований, которые в силу особенностей, присущих им в рамках иностранного права, способны были стать иностранными инвесторами в России. Для этого потребовалось бы составить список юридических образований, только некоторые из которых были бы юридическими лицами.

Подобным образом некоторые российские юридические образования не обладают необходимой структурой и правоспособностью, чтобы стать инвесторами за пределами России, а другие — напротив активно способствуют развитию инвестиций в СНГ и других странах.

Глава 1.
ОТДЕЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ВЕЩНОГО ПРАВА

1.1. Проблемы права собственности в гражданском законодательстве России

Богданов Евгений Владимирович,
профессор кафедры гражданско-правовых дисциплин
Российского экономического университета имени Г. В. Плеханова,
доктор юридических наук, профессор

Нормы российского гражданского законодательства, регулирующие отношения собственности основываются на элементарной модели права собственности. Суть которой заключается в том, что на одну вещь предполагается существование только одного права собственности. Одна вещь — одно право собственности.

Современное гражданское законодательство России в целом не восприняло идеи плюрализма прав собственности, допускающей возможность принадлежности одной вещи нескольким лицам, каждый из которых обладал бы своим правом собственности. В связи с этим в литературе традиционно не поддерживаются взгляды ученых10, выступающих с обоснованием фактического наличия отношений различных вариантов сложноструктурной модели собственности: разделенной, двойственной, фидуциарной собственности, то есть, если обобщенно — расщепленной собственности. И вообще самого явления расщепления собственности, когда право собственности ограничивается, а правомочия собственника передаются другим лицам. В этом плане прежде всего представляет интерес правовое положение арендатора, доверительного управляющего и др.

В коллективной монографии «Советское и иностранное гражданское право: (Проблемы взаимодействия и развития»), подготовленной на принципах нераздельного соавторства коллективом советских и иностранных цивилистов (группу советских цивилистов представили: В. В. Безбах, М. И. Кулагин, В. П. Мозолин, А. А. Рубанов, В. Р. Скрипко) отмечалось: «В странах романо-германского права наблюдается тенденция к «расщеплению» права собственности на один и тот же объект. Например, нанимателю жилого помещения по законодательству большинства капиталистических государств предоставляется возможность возобновить договор найма. Он располагает также правом преимущественной покупки снимаемого помещения. Наконец, договор найма не прекращается в связи с тем, что собственность на жилое помещение переходит к новому лицу в результате продажи или наследования. Таким образом, правомочия нанимателя приобретают характер вещного права.

В западной литературе это право иногда называют правом собственности. Иначе говоря, на один и тот же объект (жилое помещение) устанавливаются два титула с исключительными правами (собственника и арендатора). Сходное право в ряде стран (например, во Франции) признается и за нанимателем недвижимости, которая используется в коммерческих целях. Это право закон квалифицирует как торговую собственность. В названных случаях происходит отказ от принципа неделимости права собственности. Собственность не дает больше всей полноты власти над вещью. Она превращается … в связку прав. Тенденция к расщеплению права собственности, которая дает о себе знать в странах континентальной Западной Европы и Японии, расценивается… исследователями как триумф концепции расщепленной собственности общего права над континентальной концепцией права собственности. Феодальная конструкция расщепленной собственности, допускающая существование нескольких различных титулов права собственности на одно и то же имущество, оказалось очень удобной в современных условиях для оформления и теоретического оправдания растущих ограничений права собственности, а также для процесса обособления функции производительного использования капитала от собственности на капитал, что характерно для развитого капиталистического хозяйства»11.

Расщепление права собственности по гражданскому законодательству России весьма заметно на примере договора аренды. Принято считать, что в силу договора аренды возникает относительное правоотношение. Так, Л. В. Щенникова полагает, что нельзя согласиться с отнесением к разряду вещных прав, пользование имуществом, возникающее на сновании договора имущественного найма12.

В. С. Ем, отмечая наличие в правах арендатора некоторых признаков абсолютности, тем не менее утверждает, что право арендатора в отношении арендованного имущества имеет обязательственную природу, поскольку, во-первых, оно всегда является правом, предоставленным на определенное время, а во-вторых, его содержание определяется и изменяется не законом, а соглашением сторон13.

Однако такое вещное право, как сервитут, может быть предоставлено по соглашению сторон, а в соответствующих случаях прекращено (ст. ст. 274, 276 ГК РФ), следовательно, также предоставлено на определенное время. Кроме того, подавляющее число норм права главы 34 ГК РФ являются императивными, а не диспозитивными, и, таким образом, содержание договора аренды определяется в основном законом, а не соглашением сторон.

Весьма своеобразную позицию по данному вопросу занимает А. А. Иванов, который пишет, что «предоставление арендаторам вещно-правовой защиты и признание за правом пользования арендованным имуществом свойство следования дает известные основания отнести это право к числу вещных, однако это означало бы стирание границ между вещным и обязательственным правом и тем самым пересмотр всей системы гражданского права. … Следовательно, к числу вещных нужно относить только те права, которые в законе прямо названы вещными. Остальные права являются обязательственными»14. На наш взгляд, это слабый аргумент. Вполне возможно, настало время внести соответствующие изменения в действующее законодательство.

Вместе с тем, договор аренды порождает абсолютно правовые последствия, а в таких его разновидностях, как аренда транспортных средств и аренда предприятий, у арендатора возникают такие права, которые являются не просто ограниченными вещными правами, а представляют собой неполное право собственности.

Объект аренды передается собственником во владение другого лица, что обусловливает возможность защиты прав арендатора от любого нарушителя посредством вещно-правых исков (виндикационного и негаторного), в том числе и против собственника — арендодателя (ст. 305 ГК РФ).

В пользу абсолютного характера прав арендатора свидетельствует наличие у него преимущественного права применительно ко всем другим субъектам обязательственных прав на объект аренды. Так, согласно ст. 621 ГК РФ, если арендодатель отказал в заключении договора на новый срок, но в течение года со дня истечения срока договора с ним заключил договор аренды с другим лицом, прежний арендатор вправе потребовать в суде перевода прав и обязанностей по заключенному с другим лицом договору и тем самым отстранить это лицо — носителя обязательственного права — от объекта аренды.

Еще одним абсолютно правовым последствием договора аренды является право следования за объектом аренды. Так, согласно ст. 617 ГК РФ переход право собственности (хозяйственного ведения, оперативного управления, пожизненного наследуемого владения) на сданное в аренду имущество к другому лицу не является основанием для изменения или расторжения договора аренды. Следует обратить внимание на императивный характер данного правила. Стороны по договору аренды даже своим соглашением не вправе отменить действие указанной нормы. Кстати, п. 2 ст. 216 ГК РФ, в котором оговорится о праве следования в отношении вещных прав, также представляет императивную норму.

В соответствии с п. 2 ст. 617 ГК РФ смерть арендатора по общему правилу не является основанием для расторжения или изменения договора аренды. Арендодатель не вправе отказать наследнику во вступлении в договор на оставшийся срок его действия, за исключением случая, когда заключение договора было обусловлено личными качествами арендатора.

Некоторые исследователи указывают на то, что аренда не влечет переход права собственности к арендатору на объект аренды, а представляет собой временное (срочное) владение и пользование или только временное пользование15.

Однако при анализе законодательства можно прийти к выводу, что здесь не все так просто и однозначно. Да, действительно, согласно ст. 606 ГК РФ имущество передается арендатору во временное владение и пользование или временное пользование. Что касается юридической природы владения, то в последнее время преобладающей является позиция, согласно которой под владением, представляющим составную часть субъективного гражданского права собственности, следует понимать юридически обеспеченную возможность определенного поведения управомоченного лица, а не факт обладания16. Владение может представлять как экономическую, так и правовую категорию. Ю. К. Толстой в этой связи отмечает, что «владение как экономическая категория — это хозяйственное господство лица над вещью … правомочие владения — это юридически обеспеченная возможность хозяйственного господства лица над вещью»17.

В ст. 606 ГК РФ речь идет о владении именно как о правомочии. Правда, возникает вопрос: что происходит с правом владения собственника объекта аренды (арендодателя)? В силу того, что за собственником сохраняется возможность предъявления виндикационного иска, следует полагать, что собственник также обладает правомочием владения на объект аренды. При этом российское законодательство не устанавливает препятствий для признания права владения одновременно за двумя лицами — собственником и не собственником — титульным владельцем18. В литературе справедливо отмечается, что единственно правильным объяснением данного феномена является конструкция двойного владения, признающая право владения как за самостоятельным, так и за зависимым владельцем, которая была разработана в Германии и закреплена в Германском гражданском уложении19. Таким образом, можно утверждать, что и арендатор, и арендодатель — собственник обладают правом владения на объект аренды. Что касается других правомочий арендатора: пользования и распоряжения объектом аренды, — здесь необходимо обстоятельное исследование законодательства.

М. М. Агарков сформулировал следующее содержание понятия пользования: «Пользованием является употребление вещи для достижения тех или иных целей, в частности для удовлетворения каких-либо потребностей, а также для извлечения доходов»20. О том, что под пользованием в числе прочего понимается приобретение плодов и доходов, утверждают и другие авторы21.

Поскольку аренда является возмездным договором, то есть за предоставление имущества арендодатель получает арендную плату, следует согласиться с высказанной ранее позицией, что арендодатель в данном случае также реализует свое право пользования соответствующим имуществом22. Тем более, что по действующему законодательству арендная плата возможна в виде доли полученных в результате использования арендованного имущества продукции, плодов или доходов (п. 2 ст. 614 ГК РФ), то есть арендодатель, как и арендатор, вправе претендовать на плоды, продукцию или доходы. В пользу такого вывода свидетельствует также то, что правила о субаренде расположены в ст. 615 ГК РФ, называющейся «Пользование арендованным имуществом». В связи с этим передача имущества в субаренду — это не только распорядительные действия, но и действия арендатора по использованию имущества. В. А. Тархов и В. А. Рыбаков отмечают, что «промежуточное положение в отношении пользования и распоряжения занимает предоставление вещи в пользование другому лицу. С одной стороны, совершается предоставление права другому лицу, то есть акт распорядительного характера. С другой стороны, имеет место использование вещи для получения наемной платы, что почти всеми авторами включается в пользование»23.

Таким образом, по договору аренды право пользования объектом аренды принадлежит как арендатору, так и арендодателю. Данная ситуация может быть объяснена с позиции конструкции двойного пользования по аналогии с указанной выше конструкцией двойного владения. Следует отметить, что в литературе признается возможность существования двойного владения и пользования24.

Однако арендатор наделяется не только правом владения и пользования объектом аренда, он обладает и правом распоряжения, при этом в ряде случаев, не испрашивая согласия арендодателя. Согласно ст. ст. 638, 647 ГК РФ по договору аренды транспортного средства арендатор в качестве общего правила вправе без согласия арендодателя сдавать транспортное средство в субаренду. В то время как иной вариант — с согласия арендодателя — допустим, если это прямо предусмотрено договором. В соответствии со ст. 22 Земельного кодекса РФ арендатор земельного участка имеет право передать арендованный земельный участок в субаренду в пределах срока договора аренды земельного участка без согласия арендодателя при условии его уведомления.

Еще большими правами по распоряжению объектом аренды, арендатор наделяется по договору аренды предприятия. Так, в соответствии со ст. 660 ГК РФ арендатор по общему правилу без согласия арендодателя вправе продавать, обменивать, предоставлять взаймы и т. д. материальные ценности, входящие в состав имущества арендованного предприятия. При этом не имеет значение характер материальных ценностей, то есть они могут быть как потребляемые, так и не потребляемые, как движимые, так и недвижимые. Не допускается лишь уменьшение стоимости самого предприятия. Исключения из данного порядка предусмотрены законом в отношении земли и других природных ресурсов, а также в иных случаях, предусмотренных законом.

Однако как по договору купли-продажи, мены, так и по договору займа имущество передается в собственность контрагента (ст. ст. 454, 567, 807 ГК РФ). При этом данные действия арендатор совершает без согласия арендодателя, то есть он не является стороной, управомоченной на их совершение арендодателем, и тем не менее покупатели и заемщики приобретают право собственности на имущество по соответствующим сделкам. Но невозможно кому — либо передать право собственности, не обладая данным правом.

Более того, по общему правилу, арендатор без согласия арендодателя вправе вносить изменения в состав арендованного имущественного комплекса, проводить его реконструкцию, расширение, техническое перевооружение, увеличивающее его стоимость. Действия арендатора по реконструкции предприятия, его расширению, техническому перевооружению и др. явно являются действиями по распоряжению объектом аренды.

Таким образом, с учетом изложенного можно утверждать: арендатор наделяется и правом распоряжения. При этом необходимо добавить, что арендатор и владеет, и пользуется, и в предусмотренных законом случаях распоряжается вещью своей волей и в своих интересах (п. 2 ст. 1 ГК РФ) путем непосредственного взаимодействия с объектом аренды, а не в связи с действиями арендодателя.

В связи с этим возникает необходимость объяснить специфику правового положения арендатора и арендодателя, поскольку оба обладают правом владения, пользования и распоряжения соответствующим имуществом. Конечно, следует оговорится, что право распоряжения арендатора в целом менее объемно, чем у арендодателя, но тем не менее арендатор им наделен. Б. Б. Черепахин в этой связи отмечал, что «в данном случае имеет место в некотором роде «переход» правомочий от одного лица к другому, но без потери их и соответствующего права в целом правопредшественником, и на основе права праводателя создается право с иным содержанием (более ограниченное)»25. К данной позиции присоединилась М. Г. Пронина26.

Однако, на наш взгляд, здесь недостает указаний и на ограничение собственника в своих правах. По мнению В. П. Камышанского, ограничение, стесняя и сдерживая собственника в реализации своих субъективных прав, одновременно предоставляет возможность осуществления его отдельных правомочий третьим лицам27. В договоре аренды, однако, собственник ограничивается не в каком — то отдельном, а во всех своих правомочиях. Данное обстоятельство необходимо учитывать при объяснении природы прав арендатора. Как арендатор, так и арендодатель обладают ограниченным правом владения, пользования и распоряжения. Поэтому можно утверждать, что на период действия договора собственник обладает неполным правом собственности, так как именно для неполного права собственности характерно наличие ограничений28. Так, В. М. Хвостов отмечал, что при обременении собственности ограничениями собственник в той или иной степени утрачивает возможность свободно осуществлять правомочия, которые возникают для него из права собственности29.

Однако если полное право собственности превратилось в неполное, то, следовательно, к другому субъекту перешла, как бы «перетекла» также какая-то часть права собственности. Весьма примечательно, что еще М. М. Сперанский, характеризуя правовое положение арендатора, утверждал: «Наемщик имеет право собственности на нанятое имущество, хотя и не в тех границах, как первоначальный собственник»30. Если из некоего сосуда перелить часть содержимого в другой, каждый из сосудов становится неполным. В противном случае придется признать, что на период действия договора аренды, когда право арендодателя — собственника стало неполным, часть его права собственности (переданная им арендатору) просто исчезла куда то, испарилась, «дематериализовалась». Но после прекращения договора эта испарившаяся часть права собственности из воздуха возвратится к собственнику, видимо, в результате конденсации.

Сторонникам элементарной модели права собственности не остается ничего другого, как признать заслуживающими внимания изложенные выше рассуждения. Ну а сторонникам плюралистической модели права собственности, к которым относит себя автор данной работы, есть возможность утверждать, что в период действия договора аренды как арендатор, так и арендодатель-собственник являются неполными собственниками объекта аренды.

В подтверждение данной позиции можно указать еще и на то, что к арендатору переходит бремя содержания объекта аренды (ст. 211 ГК РФ), которое может перейти частично (п. 2 ст. 616 ГК РФ, а также полностью, если это будет предусмотрено договором (п. 1 ст. 616 ГК РФ). Бремя содержания объекта аренды в полном объеме переходит к арендатору в императивном порядке по договору аренды транспортных средств без экипажа (ст. 644 ГК РФ), по договору аренды предприятия (ст. 661 ГК РФ). Арендатор к тому же обладает правом предъявления вещно-правовых исков (ст. 305 ГК РФ).

Специфика правового положения арендатора обусловила квалификацию некоторыми авторами прав арендатора, как вещных31. В. В. Витрянский, возражая против такого вывода, отмечает, что «правоотношение, порождаемое договором аренды, носит не абсолютный, а относительный характер; основным содержанием этого правоотношения являются права и обязанности арендатора и арендодателя по отношению друг к другу, а не ко всем третьим лицам»32. Однако данное возражение не убедительно: во-первых, относительным отношением является и отношение между участниками общей собственности, что отнюдь не дает оснований для отрицания квалификации этих отношений как отношения собственности; во-вторых, предоставление арендатору возможности вещно-правовой защиты своих прав, прежде всего, свидетельствует о наличии отношений со всеми третьими лицами, а не только с арендодателем.

В пользу вещно-правовой природы прав арендатора свидетельствует также то обстоятельство, что согласно ст. 620 ГК РФ и ст. ст. 305, 304 ГК РФ арендодатель обязан воздерживаться от создания арендатору каких-либо препятствий в части пользования объектом аренды. При этом характерным для правового положения арендодателя является также то, что в ГК РФ нет нормы, предоставляющей ему право на контроль состояния имущества, переданного арендатору.

Практика показала, что элементарная модель работает не всегда и с ее помощью невозможно объяснить ряд сложных правовых феноменов, причем с течением времени число таких феноменов увеличивается. Ведь собственно говоря, с позиций элементарной модели права собственности, собственник вправе владеть, пользоваться и распоряжаться своим имуществом по своей воли и в своих интересах (п. 2 ст. 1, ст. 209 ГК РФ). Однако имеют место ситуации, когда владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом могут не только его собственники, но и иные субъекты. Так, до настоящего времени нет должного теоретического объяснения правового положения лиц в правоотношениях по договорному приобретению имущества, в том числе по договору поставки товаров, осложненной участием в доставке товаров транспортной организацией и с последующей переадресовкой груза.

Договор поставки предполагает возникновение права собственности на приобретаемые товары у приобретателя (покупателя) и прекращение права собственности у поставщика. По общему правилу право собственности у приобретателя товара (покупателя) по договору поставки возникает с момента передачи товара покупателю поставщиком (п. 1 ст. 223 ГК РФ). Применительно к сложившейся ситуации под передачей будет пониматься сдача товара поставщиком транспортной организации для отправки приобретателю (п. 1 ст. 224 ГК РФ). Таким образом, с момента передачи поставщиком товара транспортной организации приобретатель (покупатель) по договору поставки становится собственником соответствующего товара, а у поставщика право собственности прекращается.

Однако согласно ч. 1 ст. 31 Устава железнодорожного транспорта России по заявлению в письменной форме грузоотправителя или грузополучателя перевозчик может переадресовывать перевозимые грузы с изменением грузополучателя и (или) железнодорожной станции назначения.

Грузополучатель, как собственник, вправе распорядиться грузом посредством переадресовки. Но почему правом на распоряжение товарами посредством переадресовки обладает также и грузоотправитель, то есть поставщик, право собственности которого на соответствующие товары прекратилось с момента сдачи товаров транспортной организации. В строгом соответствии с п. 1 ст. 223 и п. 1 ст. 224 ГК РФ грузоотправитель (поставщик) с момента сдачи груза перевозчику уже не является собственником, право собственности у него прекратилось, но тогда на чем основано право поставщика на распоряжение грузом посредством переадресовки. Ведь именно право распоряжения, в конце концов, свидетельствует о праве собственности управомоченного лица, а в рассмотренном выше примере на одно имущество на законном основании образовалось два собственника с совершенно одинаковыми на период перевозки правами. Представляет интерес и то обстоятельство, что правом на переадресовку по договору железнодорожной перевозки грузов в равной мере наделены как грузоотправитель (поставщик), так и грузополучатель (покупатель). Получается, кто раньше обратится к перевозчику с заявлением о переадресовки груза, тот и реализует свое право. Е. Е. Богданова объясняет сложившуюся ситуацию с позиций двойственной конкурирующей собственности33. Результатом узаконенной конкуренции между грузоотправителем и грузополучателем будет то, что, у них обоих совершенно одинаковые права в том плане, что лица, получившие товары по переадресовке, как от грузоотправителя, так и от грузополучателя приобретают на товар право собственности. Теперь возникает вопрос: кто может быть тем субъектом, в пользу которого, как грузоотправитель, так и грузополучатель будут производить переадресовку. Это могут быть субъекты, с которыми грузоотправитель или грузополучатель заключили ранее договоры поставки соответствующих товаров и посредством переадресовки они исполняют принятые на себя обязанности по поставке, но с тем же успехом могут быть и такие субъекты, с которыми или грузоотправитель или грузополучатель заключили договоры уже в процессе транспортировки грузов, то есть продали товар в пути. На наш взгляд, элементарная модель права собственности не способна объяснить ситуации с переадресовкой груза.

Представляет также интерес ситуация с правом собственности в случае реквизиции имущества собственника. Согласно ст. 242 ГК РФ в случае стихийных бедствий, аварий, эпидемий, эпизоотий и при иных обстоятельствах, носящих чрезвычайный характер, имущество в интересах общества по решению государственных органов может быть изъято у собственника в порядке и на условиях, установленных законом с выплатой ему стоимости имущества. Таким образом, есть несколько условий применения реквизиции, прежде всего, это наличие чрезвычайных обстоятельств и общественный интерес в изъятии имущества у частного собственника. В указанной выше норме права перечень соответствующих чрезвычайных обстоятельств изложен неисчерпывающим образом и прямо указано, что это могут быть и какие — то иные обстоятельства, имеющие чрезвычайный характер. Следовательно, содержание ст. 242 ГК РФ предоставляет государственным органам известную свободу в проведении реквизиций, поскольку вряд ли возможно перечислить все особые обстоятельства, когда экстренно (без всякого промедления) могут потребоваться дополнительные технические средства или иное имущество, как для предотвращения развития чрезвычайных ситуаций, так и для устранения их последствий. Разумеется, что изъятие для этих целей имущества частного собственника в судебном порядке просто немыслимо. Поэтому весьма важно понимание содержания категории «чрезвычайность», так как не адекватное ее применение, с одной стороны, может быть препятствием проведению реквизиции, в то время как общество будет испытывать острую потребность в соответствующем имуществе для ликвидации или уменьшении последствий чрезвычайных обстоятельств, с другой стороны, реквизиция будет применяться и при таких обстоятельствах, которые не являются чрезвычайными, что повлечет нарушение прав частных собственников и, по сути, будет представлять произвол государственных органов34.

Кроме ст. 242 ГК РФ, категория «чрезвычайность» используется законодателем при характеристики обстоятельств непреодолимой силы в ст. ст. 202 и 401 ГК РФ, согласно которым она представляет собой чрезвычайное и непредотвратимое при данных условиях обстоятельство. Понимание чрезвычайности, являющейся оценочной категорией, представляет собой одну из проблем гражданского права. Суды до настоящего времени испытывают затруднения при использовании названной категории, а разъяснения высших судебных инстанций по данному вопросу, пожалуй, не столько разъясняют, сколько еще более затрудняют понимание содержания чрезвычайности. В п. 8 Постановления Пленума Верховного Суда России от 24 марта 2016 г. «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств» говорится, что требование чрезвычайности подразумевает исключительность рассматриваемого обстоятельства, наступление которого не является обычным в конкретных условиях.

Что можно отметить в связи с указанным разъяснением? Пленум Верховного Суда России подменил одно оценочное понятие «чрезвычайность» на другое оценочное понятие «исключительность». В результате такого толкования проблема в понимании указанной категории осталась.

На наш взгляд, чрезвычайности присущ элемент непредотвратимости. Чрезвычайное является таковым потому, что оно непредотвратимо, а непредотвратимое — чрезвычайно35. Использование категории непредотвратимости позволяет более точно уяснить сущность чрезвычайности, тем более что вопрос о непредотвратимости какого–то обстоятельства будет разрешаться с учетом развития науки и техники в определенной области, а это уже более конкретный подход, чем толкование чрезвычайности с позиции исключительности. Следует подчеркнуть, что понимание сути чрезвычайности необходимо для отграничения свободы государственных органов при осуществлении ими реквизиции имущества частного собственника от их произвола в этом вопросе.

Реквизиция осуществляется с выплатой частному собственнику стоимости имущества, однако оценка, по которой собственнику возмещается стоимость реквизированного имущества, может быть оспорена в суде.

Согласно п. 1 ст. 242 ГК РФ с момента изъятия имущества право частной собственности прекращается, и оно переходит в собственность государства. Однако в соответствии с п. 3 ст. 242 ГК РФ лицо, имущество которого реквизировано, вправе при прекращении действия обстоятельств, в связи с которыми произведена реквизиция, требовать по суду возврата ему сохранившегося имущества. И вот здесь возникает вопрос: на чем основано право требования бывшего собственника к государству — новому собственнику о возврате сохранившегося имущества (причем, это именно право, а не просьба, не пожелание бывшего собственника), которое он вправе реализовать даже в судебном порядке. Кроме того, в соответствии со ст. 242 ГК РФ не требуется у бывшего собственника для реализации своего права требования каких-либо уважительных причин, то есть это только воля бывшего собственника и его интерес. Таким образом, данное право бывшего собственника полностью соответствует всем признакам субъективного гражданского права. И в этой связи возникают два вопроса: 1) прекратилось ли в действительности право частной собственности на реквизированное имущество и 2) возникло ли право государственной собственности на это имущество, то есть, является ли вообще реквизиция основанием прекращения частной и, соответственно, возникновения права государственной собственности.

Если предположить, что у государства не возникает право собственности на реквизированное имущество и данное право полностью остается за прежним собственником, то тогда, во-первых, на каком правовом основании данное имущество будет использоваться государством и, во-вторых, при использовании реквизированного имущества государство будет вынужденно максимально бережно, осторожно с ним обращаться, чтобы не осложнить отношения с частным собственником и это все в экстремальной обстановке, что нивелирует саму цель реквизиции. Следовательно, право собственности на реквизированное имущество необходимо признать за новым собственником — государством.

Однако в таком случае возникает проблема с правовым положением прежнего собственника, который свободен не только в том, чтобы оспорить оценку реквизированного имущества, но и свободен в том, чтобы требовать возврата ему сохранившегося имущества. В свете изложенного можно представить, что этот собственник обладает свободой продать реквизированное имущество. Такие правовые возможности за прежним собственником можно признать только в одном случае, если за ним сохраняется право собственности, то есть реквизированное имущество находится одновременно у двух собственников: у частного собственника и у государства.

Таким образом, специфику отношений, связанных с реквизицией имущества частного собственника, можно объяснить только с позиции сложноструктурной модели права собственности, элементарная модель здесь явно не работает. По нашему мнению, складываюшиеся в данном случае отношения соответствуют модели двойственной собственности.

По договору ренты одна сторона (получатель ренты) передает другой стороне (плательщику ренты) в собственность имущество, а плательщик ренты обязуется в обмен на полученное имущество периодически выплачивать получателю ренту в виде определенной денежной суммы либо предоставления средств на его содержание в иной форме (п. 1 ст. 583 ГК РФ).

Таким образом, в рентных отношениях плательщик ренты приобретает имущество в собственность, то есть во владение, в пользование и в распоряжение, при этом владеть, пользоваться и распоряжаться соответствующим имуществом он может по своей воле и в своих интересах (ст. ст. 1 и 209 ГК РФ). В полной мере все это относится и к пожизненному содержанию с иждивением, поскольку согласно п. 1 ст. 601 ГК РФ имущество по договору также передается в собственность плательщика ренты. Следует отметить, что на практике чаще всего по указанному договору передается жилой дом, квартира.

Однако в соответствии со ст. 604 ГК РФ плательщик ренты вправе отчуждать, сдавать в залог или иным способом обременять недвижимое имущество, переданное ему в обеспечение пожизненного содержания, только с предварительного согласия получателя ренты. Следовательно, без предварительного согласия получателя ренты плательщик ренты лишен возможности распоряжения соответствующим имуществом. Но тогда возникает ряд вопросов: что это за собственность у плательщика ренты, если из всей триады собственника он реально обладает только владением и пользованием (и в этом плане он не отличается, например, от арендатора) и практически лишен возможности по своей воле и в своих интересах распорядиться имуществом, то есть определить его юридическую судьбу. И, наоборот, получатель ренты, передав имущество плательщику ренты в собственность, должен считаться утратившим право собственности, но тем не менее, он продолжает владеть и пользоваться этим имуществом, поскольку содержание должно включать обеспечение его потребности в жилище (п. 1 ст. 602 ГК РФ) и к тому же контролировать распоряжение им: без его предварительного согласия невозможны какие-либо распорядительные сделки. Да и сам переход права собственности к плательщику ренты в известной мере носит условный, может быть точнее, неполный характер, так как при существенном нарушении плательщиком ренты своих обязательств, получатель ренты вправе потребовать возврата жилого дома, квартиры и др., переданных плательщику ренты (п. 2 ст. 605 ГК РФ). Ну а что может быть в основе указанного права требования (подчеркиваем, не просьбы) получателя ренты, если не какие-то оставшиеся у него элементы права собственности и тогда возникает вопрос: как все это объяснить с позиции элементарной модели собственности? Представляется, в этом случае мы также имеем дело со сложноструктурной моделью права собственности.

Не вписывается в прокрустово ложе элементарной модели и отношения, складывающиеся по договору дарения и пожертвования. Согласно п. 1 ст. 572 ГК РФ по договору дарения одна сторона (даритель) безвозмездно передает или обязуется передать другой стороне (одаряемому) вещь в собственность, то есть, одаряемый с момента передачи вещи становится ее собственником и, казалось бы, в полном объеме вправе ею владеть, пользоваться и распоряжаться.

Однако согласно ст. 577 ГК РФ даритель вправе отменить дарение и после этого одаряемый обязан возвратить подаренную вещь, если она сохранилась в натуре. В указанной норме права есть несколько оснований отмены дарения: 1) если одаряемый совершил покушение на его жизнь, жизнь кого — либо членов его семьи или близких родственников либо умышленно причинил дарителю телесные повреждения; 2) даритель вправе потребовать в судебном порядке отмены дарения, если обращение одаряемого с подаренной вещью, представляющей для дарителя большую неимущественную ценность, создает угрозу ее безвозвратной утраты: 3) в договоре дарения может быть обусловлено право дарителя отменить дарение в случае, если он переживет одаряемого; 4) по требованию заинтересованного лица суд может отменить дарение, совершенное индивидуальным предпринимателем или юридическим лицом в нарушение положений закона о несостоятельности (банкротстве) за счет средств, связанных с его предпринимательской деятельностью, в течение шести месяцев, предшествовавших объявлению такого лица несостоятельным (банкротом).

В этом плане возникает вопрос: что это за собственность, которую может отменить не только, прежде всего, даритель — бывший собственник вещи, но и любое заинтересованное лицо. Если вещь представляет для дарителя настолько большую неимущественную ценность, что он опасается безвозвратно ее утратить, то тогда, во-первых, зачем передавать ее по своей воле даже не во владение (что учитывается при виндикации имущества), а в собственность другому лицу со всеми присущими данному обстоятельству рисками и, во-вторых, инициатором дарения, в том числе и выбор контрагента, (одаряемого) является делом только самого дарителя. Если не исходить из того, что у дарителя после передачи вещи одаряемому остаются какие-то элементы права собственности на переданную вещь, своего рода «сгусток собственности», тогда что будет в основе требования дарителя в суд об отмене дарения, а иначе говоря, о лишении одаряемого права собственности на соответствующее имущество. На наш взгляд, с помощью сложноструктурной модели права собственности можно было бы вполне удовлетворительно объяснить данный феномен.

Похожая ситуация может иметь место и в отношениях пожертвования, поскольку согласно п. 5 ст. 582 ГК РФ использование пожертвованного имущества не в соответствии с указанным жертвователем назначением или изменение этого назначения с нарушением установленного порядка дает право жертвователю, его наследникам или иному правопреемнику требовать отмены пожертвования.

В данном случае во многом может быть использована изложенная выше аргументация. Следствием пожертвования является прекращение права собственности у жертвователя и возникновение права собственности у одаряемого. Подчеркнем: полное прекращение права собственности у жертвователя и возникновение полного права собственности у одаряемого. Но тогда все тот же вопрос, что лежит в основании требования в суд об отмене пожертвования. В литературе в этой связи некоторые авторы предпринимают попытку объяснить сложившуюся ситуацию с позиции договорного права. Такое объяснение вряд ли может быть принято во внимание. С момента передачи имущества по договору дарения или пожертвования у одного субъекта право собственности прекращается, а у другого возникает. Обязательства, возникшие из договора, следует считать прекращенными в связи с их надлежащим исполнением. Поэтому все последующее развитие отношений между одаряемым и дарителем находятся в плоскости вещных отношений, а не обязательственных. Поэтому и прекращение права собственности у одаряемого и возникновение данного права у дарителя может рассматриваться только в плоскости вещных отношений. На наш взгляд, удовлетворительно объяснить данный феномен можно только, если признать, что при передаче имущества, как по договору дарения, так и при пожертвовании и даритель и одаряемый обладают правом собственности на вещь. И поэтому более предпочтительной для объяснения исследуемого феномена подходит не элементарная, а сложноструктурная модель права собственности.

Достаточно спорной является проблема правового положения доверительных управляющих. В литературе господствует позиция, исключающая возможность признания за ними права собственности на предоставленное учредителем доверительному управляющему имущество. Так, Е. А. Суханов пишет, что управляющий, которому собственник доверил свое имущество, приобретает возможность владеть, пользоваться и даже распоряжаться им, в том числе участвовать с этим имуществом в гражданском обороте от своего имени, но не в своих интересах36.

Это было бы в каких-то случаях правильно, если бы речь шла о некоторых специфических видах доверительного управления, например, доверительным управлением опекуном имущества подопечного или исполнителем завещания имуществом, составляющим наследственную массу. Но по общему правилу доверительное управление предполагает вознаграждение, поскольку является предпринимательской деятельностью. Так, согласно п. 1 ст. 1015 доверительным управляющим может быть индивидуальный предприниматель или коммерческая организация, за исключением унитарного предприятия и только в случаях, предусмотренных законом, доверительным управляющим может быть гражданин, не являющийся предпринимателем, или некоммерческая организация, за исключением учреждения.

Е. А. Суханов не учел, что целью деятельности индивидуальных предпринимателей или коммерческих организаций является получение прибыли (п. 1 ст. 2 ГК РФ), в том числе и в результате доверительного управления, а не благотворительная (филантропическая) деятельность. Не учел названный автор и того, что доверительный управляющий имеет право на вознаграждение, которое выплачивается ему за счет дохода от использования имущества (ст. 1023 ГК РФ). Именно данное вознаграждение и будет представлять необходимую прибыль. И чем больше доход, тем больше будет и вознаграждение, а не будет такого дохода — доверительный управляющий останется без вознаграждения. Можно ли в этой связи безапелляционно утверждать, что доверительные управляющие действуют только в интересах учредителя управления или какого — то иного выгодоприобретателя, а свои интересы они не принимают во внимание. Индивидуальные предприниматели и коммерческие организации являются участниками отношений по доверительному управлению не в качестве филантропов — благодетелей, а как субъекты, осуществляющие предпринимательскую деятельность. Поэтому они занимаются данной деятельностью, в том числе и в своих интересах. Однако, если доверительный управляющий имеет право владеть, пользоваться и распоряжаться соответствующим имуществом не только своей волей, но и в том числе в своих интересах, тогда возникает вопрос, что это за право доверительного управляющего и почему его нельзя квалифицировать в качестве права собственности. Если же это так, то элементарная модель права собственности и в данном случае обнаруживает свою несостоятельность.

Весьма интересной представляется проблема правового положения вкладчика и банка на денежные средства, помещенные вкладчиком в банк. Ряд исследователей полагают, что после зачисления денег на расчетный счет клиент утрачивает на них право собственности. Право клиента из вещного трансформируется в обязательственное, а деньги перестают быть вещами (утрачивают вещные характеристики). Право клиента «входит в состав его имущества как право требования имущественного характера, основанное на вытекающем из договора обязательстве банка»37. Е. А. Суханов, поддерживая позицию Л. А. Новоселовой, утверждает, что «в договоре банковского счета, как и в других банковских сделках, объектом обычно являются права требования, а не вещи (хотя бы определенные родовыми признаками), относительно которых не может возникать никаких вещных прав»38.

Ну а теперь для проверки истинности отмеченных выше позиций, в качестве лакмусовой бумажки, используем договор займа. По действующему законодательству, например, юридические лица вправе заключать между собой договоры займа, предметом которых, как правило, являются безналичные денежные средства. Сами же расчеты стороны договора осуществляют через банк. Это обстоятельство не оспаривается в литературе. Так, Е. А. Суханов доказывает, что «сторонами договора займа могут быть любые лица, в том числе граждане и некоммерческие организации»39.

Вместе с тем согласно п. 1 ст. 807 ГК РФ по договору займа одна сторона (займодавец) передает в собственность другой стороне (заемщику) деньги или другие вещи, определенные родовыми признаками, а заемщик обязуется возвратить займодавцу такую же сумму денег (сумму займа) или равное количество других полученных им вещей того же рода и качества.

В связи с этим возникает ряд неприятных вопросов. Если деньги передаются другой стороне в собственность, то займодавец, как минимум, должен обладать правом собственности. Однако в таком случае появляется проблема с субъектным составом договора займа на стороне займодавца при расчетах через банк, так как денежные средства займодавца на счете банка уже не являются его собственностью, а составляют собственность банка. Если следовать позиции Л. А. Новоселовой и Е. А. Суханова, то неизбежен вывод, что поскольку юридические лица обладают не правом собственности на денежные средства на банковском счете, а лишь правом требования, то они не вправе участвовать в договоре займа в качестве займодавцев.

Следует также отметить, что денежные средства должны передаваться заемщику не иначе как в собственность. Однако если по договору займа они будут зачислены на счет заемщика в банке, то, по мнению Л. А. Новоселовой и Е. А. Суханова заемщик приобретает на них не право собственности, а лишь право требования — обязательственное право. Таким образом, возникает проблема определения субъектного состава по договору займа в отношении заемщика. Субъект, не приобретающий право собственности на предмет займа, предоставленного займодавцем, по определению не может быть заемщиком.

Наконец, согласно ст. 807 ГК РФ заемщику передаются в собственность вещи, но не обязательственные права — права требования. Да и как право требования можно передать в собственность? Именно такую позицию, поддержанную в литературе, высказала Л. Г. Ефимова, что объектом права собственности являются не только вещи, но и права требования к банку по договору банковского счета в отношении безналичных денежных средств40. Возможность возникновения права собственности на право требования в принципе также признают М. И. Брагинский41, Д. В. Мурзин42.

Однако право требования, как субъективное гражданское право, представляет собой меру возможного поведения, то есть известной меры свободы, и в таком случае квалификация права заемщика, как права требования, будет означать приобретение им права собственности на свое поведение, свою свободу, а такого просто не может быть. Следовательно, появляется проблема с предметом договора займа между юридическими лицами при заключении договора займа через банк.

В связи с изложенным напрашивается вывод: юридические лица вправе быть субъектами договора займа денег только в случае передачи их друг другу наличными и полностью исключена возможность заключения ими договора займа через банк. Однако как такой вывод будет воспринят участниками гражданского оборота? Практика свидетельствует, что именно через банк юридические лица заключают договоры займа.

Возникает также вопрос и о судьбе кредитного договора, который является разновидностью договора займа и к которому, по общему правилу, применяются нормы права, регулирующие договор зай

...