Оглавление

1. Роза — стервоза
2. Роза — стервоза

Роза — стервоза

Глава 1

— Как я не хочу вставать и переться на проклятую репетицию! До чего мне надоело корчить из себя чёртову балерину! — Проскрипела я спросонья, нечеловеческим усилием разлепляя веки.

Я привыкла с детства просыпаться рано и очень рано, но в последний год пробуждения даются мне всё труднее. Дело здесь не в болезни или физической усталости. Я не хочу просыпаться сюда.

— Илонка, прекрати! Что ты такое говоришь? Ты, ведь, и есть балерина.

О, все черти ада! До чего противный у Катьки голос! Особенно по утрам. Утро — это часть суток, которую лучше проспать. Только тогда оно будет удачным началом дня. Жаль, такое случается в моей жизни крайне редко. Зато слащавый Катькин голосишко я слышу по утрам всё чаще с тех самых пор, как переехала в отдельную спальню из нашей с Григорием как бы общей.

Кажется, его сестра Катерина давно не слышала о себе правды. Что ж, за мной не застрянет.

— … сеешь негатив и программируешь себя на неудачу! К тому же, своими словами ты портишь ауру окружающих…

— …которых я не просила окружать меня! — Закончила я, вскакивая на ноги.

Катька непроизвольно отпрянула.

— Фух… Илонка! Как тебе каждый раз удаётся так выпрыгивать? Как чёрт из табакерки, честное слово! Ой…

Катька спохватилась, но поздно. Чёрт уже помянут, аура подпорчена, длина волны сбита ко всем… ну, вы понимаете.

— Скоро здесь будет полон дом народу!.. — Мечтательно произнесла моя непрошеная подруга и духовная наставница, видимо, чтобы сгладить неловкость. — Женечка приедет! — Закончила она совсем уж радостно.

— С Альбиночкой, — дополнила я ей в тон, и Катька моментально погрустнела.

— Что он нашёл в этой старой козе? — Выпалила она, сделавшись похожей на воспитанницу старшей группы детсада. — Зачем он её везде с собой таскает? — Более горькой обиды ещё поискать.

— Она сама за ним таскается, — поведала я Катьке доверительно.

— Конечно! Сторожит муженька! Я бы тоже на её месте…

— На месте психолога команды, с которой она и её муж-тренер везде таскаются? — Невинно поинтересовалась я, подавляя зевок.

Беседуя с Катькой на тему негативного программирования, духовных практик и её неземной любви к сильно потрёпанному жизнью бывшему футбольному полузащитнику, я методично складывала в сумку всё необходимое для репетиции. Я думала о том, что надо бы заменить пуанты. Эти ещё крепкие, но уже на чёрта похожи. Вылитый Катькин братец Гришенька в момент нашего с ним знакомства, только он при том был ещё и жирный, как боров.

Мне тогда стоило большого труда сдержать рвотные позывы от его вида и манер, а после не меньшие усилия были затрачены, чтобы привести это соломенное чучело в человеческий вид. Вскоре мне сие удалось настолько, что от него хотелось уже только плеваться, а не блевать.

Теперь вид Григория Гладышева, топ-менеджера одного известного столичного футбольного клуба, вполне себе сносный, но чего мне стоит поддерживать его на достигнутом уровне!.. Мать моя женщина! Когда же всё это закончится? Вместе с моей дурацкой, переломанной во всех местах жизнью, судя по всему.

Катька несла и несла какую-то возвышенную чушь о том, как сила любви воздействует на человека, на его, провались она в сортир, ауру, на окружающих, на весь этот грешный и несовершенный мир. Её, кажется, совсем не смущал тот факт, что объект её любви женат и любит свою жену.

Интересно, что происходит с аурой просветлённой идиотки в момент разбивания ею чужой семьи? Хотя, думаю, с аурой именно этой идиотки не случится ровным счётом ничего страшного, потому что Евгений Марченко посмотрит в её сторону, только если Катенька очень громко испустит газы, например, или сорвётся в пропасть. В других случаях внимание этого человека ей не светит.

Кстати, он неплохой спарринг-партнёр. Приедет — устроим совместную тренировку.

Катька всё не умолкала, хотя мой слух, кажется, уже расцарапан в кровь её корявыми рассуждениями и занозистыми цитатками из Интернета. Глядя в эти горящие маниакальными огоньками тёмно-карие глазки, я подумала, что надо бы на обратном пути докупить тёмного шоколада для кексов. Я всегда пеку их собственноручно. Во-первых, процесс успокаивает, во-вторых домработница обязательно забудет что-нибудь положить, в-третьих, я могу под предлогом священнодействия выгнать всех с кухни и в кои-то веки побыть одна.

Я с детства обожаю быть одна, но сказать, что это бывает редко, не сказать ничего. Я росла в интернате хореографического училища, а перед этим жила в детсаду для детей железнодорожников на пятидневке. Мать моя, та самая, которая женщина, проводница по профессии. Правда, встретившись с ней, вы, скорее всего, примете её за даму из высшего общества, и будете не так уж далеки от истины. Дело в том, что мать в своё время слегка не доучилась на инязе и работает с тех пор на поездах, следующих по европейским направлениям. У неё много знакомств наверху, и мамка при случае умело ими пользуется.

Она шикарная натуральная блондинка с самым стильным на свете гардеробом и приятнейшими манерами, к тому же, невероятно сильная и жизнестойкая. Глядя на мать, все думают, что жизнь её — мёд напополам с сахаром, и никто не может даже на секунду вообразить, через какое говно ей пришлось пройти.

Мамка осталась к двадцати пяти годам одна с двумя дочерями-погодками, полуслепой свекровью и долгами в полуподвальной комнате огромной коммуналки. Из-за нас с Лаймой, моей старшей сестрой, ей пришлось взять бессрочный академ в институте, куда ей более не довелось вернуться, и пойти работать на железную дорогу.

Именно поэтому мы с сестрой росли по пятидневкам и интернатам, а ещё потому, что условия нашей коммуналки не позволяли растить в ней детей. Растить-то, конечно, нас там было можно, но вырастить — вряд ли. Помещение с годами сделалось очень сырым, тёмным, заплесневелым и почти не проветриваемым. Это произошло во многом благодаря тому, что по соседству с нашим стареньким трёхэтажным домиком возвели панельную шестнадцатиэтажку. Она перекрыла нам свет и дуновение ветерка окончательно.

Мы, конечно, стояли в очереди на улучшение жилищных условий, но в «сказочных» девяностых все очереди полетели к чертям, и переехать в отдельное жильё матери удалось только к моему выпуску из школы. Бабушки на тот момент уже не было в живых. Она умерла на мамкиных руках, когда мне было четырнадцать, а её дорогой сынок даже не соблаговолил приехать на похороны, не говоря уже о том, чтобы прислать хоть какие-то деньги.

Мать не видела от него ни алиментов на нас с сестрой, ни помощи по уходу за его больной матерью. Впрочем, его самого она тоже не видела с девяносто второго года, когда он отбыл за лучшей долей сначала в Латвию, а потом в Финляндию. Подразумевалось, что отец семейства поехал искать благополучия для всех нас, но, вырвавшись на свободу, папаня очень быстро забыл о нашем существовании.

— В точности, как его отец! — Причитала бабушка. — Такой же непутёвый!

Родители моего отца поженились по меркам их времени поздно, когда обоим было хорошо за тридцать. Дедушка латыш, бабушка русская. Интернациональная семья. Жуткий послевоенный дефицит мужчин.

Девочкой я просто слушала рассказы бабушки о нелёгком детстве, войне, работе в госпитале, а потом в больнице, о её странном, а местами откровенно нелепом, романе с дедушкой. Теперь с высоты собственного опыта могу что-то понять и оценить.

Дед в своё время бросил в Прибалтике жену с двумя детьми-подростками, «воспылав» страстью к бабушке. Думаю, на самом деле он воспылал идеей переезда в столицу. Бабушка была коренной москвичкой, а он… сами понимаете!

В общем, обзаведясь в столице женой, пропиской, ребёнком и квадратными метрами, дед эти самые метры легко при разводе поделил, и бывшая жена с сыном оказались в той самой полуподвальной коммуналке. Он же очутился в мужьях, а по совместительству холуях, одной высокопоставленной партийной дамы.

Ещё в ранней юности я зареклась от романов с женатыми и зарок свой держу твёрдо. Пусть женатик хоть гор золотых мне подвалит, он мне не нужен. Кто предал однажды, предаст не единожды, да, и не сдались мне сопли чужих детей и вопли обманутой жены-дурищи.

Когда мой юный на тот момент папочка привёл в их с матерью конуру невесту, бабушка не возражала. Она на тот момент была уже настолько затюкана беспросветным существованием, что все события воспринимала со смирением грешника в аду, у которого уже не осталось сил кричать. Хорошую девочку-студентку из уральского города Глазова с облезлым чемоданом и семимесячным животиком бабушка приняла ласково. Она словно предчувствовала, что остаток жизни придётся провести именно с невесткой, а не с сыном.

Я не видела отца, кроме как на фотографиях, до двадцати двух лет. Именно в двадцать два я выиграла Золотую Терпсихору, получила крупную денежную премию и смогла позволить себе собственное жильё — отличную двушку на Кожуховской, бывшую коммуналку, кстати. Увидев в дверной глазок мужчину, буквально утопавшего в букете красных каллов, которые, к слову сказать, терпеть не могу, я приняла его за соседа по лестничной клетке. Ну, пришёл мужик с победой в конкурсе поздравить, что особенного?

За дверью стоял грязноватый, плохо выбритый обтрёпок. Возраст на вид сильно за пятьдесят, хотя на самом деле чуть за сорок. Полные, чувственные губы, которые постепенно уже начали превращаться в синеватые, бесформенные сосиски. Коричневатые круги под глазами. Я узнала его по взгляду с хитроватым прищуром. Он глядел так на меня в детстве с фотографий, наводя на мысли о злых колдунах и шутах гороховых одновременно.

— Ну, здравствуй, доченька! — Произнёс так называемый родитель, протягивая мне свои мерзкие каллы.

Больше он ничего сказать не успел, потому что в следующий момент был отправлен мной в нокаут. Папочка очень удачно зашёл: я как раз колотила грушу, опробуя новые перчатки для кикбоксинга. Балеринам вообще-то нельзя заниматься подобными грубыми видами спорта, но я с детства заметила одну любопытную закономерность. Она заключается в том, что чем реже ты спрашиваешь разрешения, тем больше можешь себе позволить. Кстати, мы не сыпали в интернате друг другу стекло в тапочки. Мы дрались ножками от старых кроватей.

Я закрыла дверь и больше никогда не видела драгоценного папочку.

Глава 2

Принимая душ, я чуть, было, не потеряла счёт времени, которого с утра и так не завались. Надо бы выехать пораньше, до пробок, но вода так приятно ласкает кожу, а на панели управления столько разных режимов и прибамбасов!.. Я была бы напрочь лишена этого удовольствия в своей двушке на Кожухе. Вдобавок, в ванной я одна. Наконец-то, хоть ненадолго, одна!

Я никогда не пылала страстью к Гришеньке, не говоря уже о его сестрице Катюне, а в последние три месяца едва выношу их. Меня от них колотит. Я уже готова отказаться от своих амбициозных планов, которые всё больше в последнее время напоминают бесплодные мечты, и отправиться обратно в тишину и уют двух моих больших комнат, маленькой, темноватой кухоньки и крошечной ванной. Пусть у меня не будет больше личного водителя, шикарных подарков и поездок, куда моя левая нога захочет, джакузи и деликатесов на обед, но, и этих двух поганых рож тоже не будет.

А, ведь, было время, когда я жила без всяких покровителей ввиду их полной ненадобности! Я царила на сцене. Я завоёвывала самые престижные награды. Меня осыпали цветами и овациями. Я могла позволить себе столько!.. Правда, почти не позволяла, потому что времени всегда в обрез. Вы себе не представляете, что такое график балетной примы, да, и не нужно оно вам сто лет.

Мне всё это было нужно. Мне страшно не хватает той моей яркой, бурлящей жизни. Больше той жизни не будет. Перелом позвоночника поставил на ней жирный крест. Мне ещё дико повезло, что в течение года после травмы восстановилась моя подвижность, а ещё через пять месяцев я смогла вернуться в профессию. Правда, кем… Жалкой кордой, создающей массовость на сцене. Ведущие партии мне теперь не под силу.

Ещё мне не под силу такая жизнь. Знаете, я не могу быть абы какой балериной. Я могу быть только примой.

Что ты делаешь со мной, жизнь? Неужели тебе мало всего остального, что ты натворила? Как часто какая-то мелочь, неловкое движение, поворот головы не в ту сторону решают всё!

Однажды моя бабушка, возвращаясь зимой в потёмках с работы, поскользнулась и упала навзничь. Казалось бы, с кем не бывает, а она почти полностью лишилась зрения, ударившись затылком.

Вот, и меня как-то раз угораздило сорваться с поддержки на репетиции. Это было бы не так обидно, будь я двухметровой тётей лошадью, каких теперь немало в балете, но, ведь, нет! Я из тех, кого в высокорослом современном мире презрительно именуют полторашками. Один метр пятьдесят пять сантиметров. Сорок два кило веса. Сильный и заботливый партнёр. Как? Почему?

Однако эти мысли можно крутить в голове до бесконечности, как дерьмо в стиральной машине. Толку нет, одна грязь. Надо что-то решать. Надо что-то предпринимать. Мне скоро тридцать.

Уже тридцать, чтобы начать задумываться о том, что будет, когда я не смогу больше выходить на сцену. Собственно говоря, я и так выхожу на неё в последние два года через «не могу».

Всего тридцать, чтобы проживать жизнь не так, как я хочу, а так, как теперь. Ставший чужим, холодным и почти ненавистным театр. Сделавшиеся далёкими и отстранёнными коллеги. Поредевший круг знакомств. Похудевшая материальная база, которая грозит в будущем стать ещё эфемернее. Разбивающиеся одна за другой надежды. Уходящие годы. Ни мужа, ни любимого мужчины. Надутый, самовлюблённый индюк рядом.

Я познакомилась с Григорием Гладышевым в Склифе. Он пришёл туда с делегацией чиновников и других деятелей от спорта, чтобы навестить парочку травмированных спортсменов на показуху под прицелом телекамер. В тот непростой для меня период было уже понятно, что я смогу ходить, но совершенно не ясно, насколько восстановлюсь и восстановлюсь ли как профессионал. Я уже говорила, Григорий с самого начала был жутко противен мне физически, да, и морально не фонтан, но я сразу разглядела в этом хитрожопом субъекте некие возможности для себя теперешней.

Легко спровадив ко всем чертям тупоголовую певичку Алиночку, с которой Гришка в то время жил, я воцарилась в его нелепом, безвкусно обставленном доме и в его большом, ожиревшем сердце. В нужные моменты я мило улыбалась, либо роняла редкие, хрустальные слёзы и беспомощно хлопала ресницами.

Знаете, натуральные блондинки с детскими лицами вроде моего очень красиво плачут. Особенно, если перед этим долго тренировались у зеркала. Я и тренировалась, когда была одна, а в присутствии Григория Николаевича прикидывалась нежно искренней и трепетно слабой. Вылитый недостреленный лебедь. Делала вид, что нахожусь в одном шаге от бездны депрессии и алкоголизма, а однажды даже попытку суицида инсценировала. В общем, позволила Гладышеву вдоволь наиграться в спасателя.

Когда этого не простиранного жирдяя из-за его долбоящеровского образа жизни хватанул микроинсульт, я трогательно за ним ухаживала, уговорила отказаться от алкоголя и табака, придерживаться диеты и графика тренировок. Происходящие с его телом и самочувствием благоприятные перемены убедили чучело гороховое в моей бескорыстной любви, но тут я, кажется, переборщила. Он успокоился и решил, что я никуда теперь не денусь.

Однажды, три месяца назад, я подслушивала Гришкин разговор с лучшим другом Митенькой под дверями его кабинета. Можете относиться к этому, как хотите, мне наплевать: я так делала, делаю и буду делать. Когда мне нужна информация, я иду и добываю её, а не заламываю ручонки в печальной безвестности.

— Как у тебя дела с Илонкой? — Спросил Митенька после того, как они обсудили, наконец, все свои рабочие вопросы и окончательно выяснили, кто из их сотрудников относится к сексуальным меньшинствам, а кто нет.

Кстати, я сама перед этим попросила Митеньку узнать, что думает Гладышев по поводу наших с ним отношений, но решила подстраховаться и послушать собственными ушами. Людям свойственно замалчивать скользкие моменты, что-то не так понимать и передавать слова неточно. Так вышло и в тот раз.

— А какие у меня с ней могут быть дела? — В обычной своей дебильно-шутливой манере ответил вопросом на вопрос мой дорогой любовник. — Илонка — она Илонка и есть. Куда она в ж.. денется?

— Ну, куда… — Замялся Митенька, — уведут, например!

— Да, кому она сдалась, эта щипаная курица? Сопливому мальчишке из танцевалки? — Так Гладышев презрительно именует хореографическое училище. — Так, он ей сам не приболел ни к одному месту. Илонка роскошь любит.

— А как же семья, дети, все дела?..

— А на кой? — Надменно поинтересовался Григорий. — Детей у меня есть двое, почти взрослые уже. Синяк в паспорте мне на хрен не сдался, я не девушка…

— Но Илонка-то девушка! — Возразил правильный Дмитрий Викторович. — Ей-то, должно быть, хочется какой-то стабильности, определённости, всех делов…

Я подумала, было, что Митенька замечательный человек, но очень уж беден его лексикон, да не успела. Додумать эту мудрую мысль не дал ответ Григория, затопивший моё сознание зеленовато-чёрным, первобытным гневом.

— Мало ли, кому чего хочется? Если сильно захочется, пойдёт к…

Я умею ругаться не хуже, а в сто раз лучше этого гладко выбритого урода. Я слышала много раз в свой адрес такое!.. Ещё я не раз огребала много и больно физически, но почему-то именно эти слова ранили меня сильнее всего, испытанного раньше.

Спустя какое-то время, когда ко мне вернулась способность мыслить, я порадовалась, что не люблю Гладышева. Если бы любила, его слова убили бы меня на месте. Ещё я поругала себя за самонадеянность и подивилась, в который уже раз за жизнь, как мы, женщины, легко водружаем себе на голову корону, мешающую воспринимать себя и других адекватно.

Я решила, что непременно съеду от Гришки, как только буду готова. Я дала себе полгода на решение всех вопросов. Я пытаюсь чётко следовать плану, но обстоятельства упорно не желают складываться в мою пользу. Ничего, я заставлю их сложиться. Только придумаю, как это сделать, и непременно заставлю.

Глава 3

Туманным сентябрьским утром Митенька, передавая мне слова дорогого друга, старательно отводил глаза. Он сказал, что Григорий, не единожды пострадав за свою не такую уж короткую жизнь от женщин, опасается брачных оков. Гришенька очень любит меня, но ему нужно время… В общем, обычная чепуха из сопливых девичьих историй, ничего нового.

Я сделала вид, что проглотила дружескую брехню Митеньки с аппетитом, а сама сказала вечером Гладышеву, что хочу иметь собственную спальню в его доме. Во-первых, моим вещам тесновато в его шкафу, платья на вешалках мнутся. Во-вторых, обострившаяся на днях вегето-сосудистая дистония мешает мне заснуть под вопли его телевизора. Как только мои головокружения и мигрени закончатся, я сразу же вернусь в наше с ним, мать его в душу, гнёздышко.

Хозяин, который, как известно, барин, посмотрел на меня с подозрением.

— Ты чего это? Беременна, что ль?

— Почему ты так решил? — Спросила я устало. — По-твоему, я опухла и набрала вес?

— Вот, именно, что не опухла. На больную ты не похожа как-то.

— Если я не ною, работаю, делаю много чего по дому и не отказываю тебе в близости, это не значит, что я здорова, как слон! — Вспылила я. — Мы, балетные, знаешь, какую боль терпим? Если каждый раз жаловаться, жаловалка отвалится! Сам, ведь, бывший спортсмен, понимать должен!

— Детское питание, — веско произнёс Григорий, вдавливая свой чёрный, недоверчивый взгляд в мои глаза.

Я действительно в последний год часто покупаю детское питание. Прочитала в одном дамском журнале, что, съедая по две баночки этой чудесной, экологически чистой пищи на завтрак, обед или ужин, во-первых, будешь сыта, во-вторых никогда не переберёшь с калориями. Так делают многие голливудские звёзды, заботящиеся о своём весе. Проблема поддержания низкого веса стала для меня с некоторых пор актуальной. Физические нагрузки при переходе из прим в корды, как ни крути, снижаются.

Обо всём этом я и поведала своему недоверчивому собеседнику.

— Ты это только что придумала? — Спросил он с ухмылкой.

— А ты когда додумался, что я беременна: сейчас или ещё год назад, когда я только начала покупать эти несчастные баночки? — Ответила я в его манере.

Григорий смутился.

— Ну, я просто слышал, что современные женщины таким, вот, экзотическим образом намекают своим мужьям на беременность. Игрушки детские покупают, сосочки, там, разные…

— Я не современная женщина, — обрубила я. — Вдобавок, ты мне не муж. Так что, твои подозрения абсолютно беспочвенны!

— Я тебе муж. Гражданский.

— Открой Семейный кодекс. Когда найдёшь там определение понятия «Гражданский брак» можешь закрывать.

Григорий захихикал.

— За что я люблю тебя, Илонка… Ты такая сволочушка! — Выдал он сквозь смех.

«А ты просто чушка, противная и вонючая притом!» — Подумала я со злостью, а вслух сказала:

— Я не сволочушка. Я большая сволочь: мигренями страдать посмела. Как ты меня терпишь — непонятно.

После отошла на три шага, сделав вид, будто не понимаю, что мой гражданский недомуж хочет меня обнять.

— Ясно, — резюмировал Григорий. — Капризничаешь, значит. Ну, что ж, можешь выбрать себе любую спальню. Только чтобы рядом с моей, — ненавистный хитрый прищур в чёрненьких глазёнках. — Я уже старенький, мне далеко ходить тяжеловато!

В общем, мой переезд в отдельную спальню Гришка воспринял как каприз, который однажды непременно закончится. Он не придал этому факту особого значения.

Да, что там несчастный переезд! Гладышева, похоже, не волнует даже то, что за последние три месяца можно пересчитать по пальцам одной руки наши с ним интимные контакты. После той их с Митенькой ночной беседы я под разными предлогами избегаю близости. Капризничаю.

Не думаю, что он ведёт монашеский образ жизни, да ещё и радуется при этом. Скорее всего, он восполняет то, что я недодаю, в другом месте, и всегда восполнял, по-видимому. Мужчины данного типа никогда не довольствуются только одним женским телом, да, и охотниц до их тел и состояний полно. Я знала, на что шла, охмуряя эту беспринципную сволочь. Однако он никогда, даже в лучший наш с ним период, не заговаривал со мной о свадьбе.

Нет, она мне на дух не нужна, не подумайте дурного. Я живу с Гладышевым исключительно ради полезных знакомств и новых возможностей. Благодаря ему я вращаюсь почти в том же кругу, из которого три года назад вылетела с треском. С треском моего разламывающегося позвоночника.

За время наших с ним, как сейчас модно говорить, отношений, я снялась в трёх эпизодических ролях двух сериалов, детективного и любовного. Поучаствовала в кулинарном шоу. Провела пару выпусков спортивной передачи для детей. Полгода отработала хореографом в Школе Моделей, пока та благополучно не протянула свои длинные ноги.

Я постоянно шлифую свой английский, а полгода назад приступила к глубокому изучению итальянского. Ещё активно совершенствуюсь в игре на фортепиано. Кикбоксинг тоже не остаётся без моего внимания.

Всё это, конечно, хорошо, но пока ни один телевизионный канал, ни одна киностудия и ни одна другая организация не предложили мне ровным счётом ничего серьёзного. Правда, прошло не так много времени, чтобы потерять надежду окончательно, но хотелось бы уже пристроиться куда-то поосновательнее и не зависеть от интересов и настроя какого-то богатого самодура.

Одним словом, я использую индюка Гладышева как трамплин для нового старта. Правда, пока ещё в силу обстоятельств не определилась, в какую сторону стартовать. Он использует меня как красивую куклу и домоправительницу. Я не желаю выходить за Григория замуж, рожать от него толстых, страшных детей, развлекать его безмозглую сестру и вечно вести их дурацкое хозяйство. Я рассчитываю на что-нибудь получше.

Однако то, что мужчина не заговаривает об официальной регистрации отношений — дурной знак. Гладышев может в любой момент указать мне на дверь, как указал в своё время певичке Алиночке, а перед ней актрисуле Викуле. Тогда прощайте, связи, возможности, перспективы. Прощай, обеспеченная, насыщенная жизнь.

Конечно, тридцать лет в наше время совсем ещё не возраст, и теоретически можно всё успеть, но теория и практика редко совмещаются в нашем странном, сумбурном мире. Я не привыкла упускать возможности. Я не привыкла вообще что-либо упускать. Для нас, интернатских, это совершенно невиданная вещь.

Впрочем, не думаю, что Гладышев укажет мне на дверь со дня на день или в ближайшие несколько месяцев. Он, как и все мужики, слишком инертный и неповоротливый, а я приучила его ко многим вещам, без которых он теперь не мыслит своей жизни. Незаменимых, конечно, нет, но, думаю, замена мне найдётся не за день и не за два.

Ещё впереди маячат новогодние каникулы, и в доме моего многоуважаемого индюка соберётся большая компания. Её нужно со вкусом встретить, разместить, развлечь, угостить. Вряд ли им двоим с домработницей это под силу. Катька не в счёт. Она никогда и нигде не в счёт. Я могла бы её даже пожалеть, если бы во мне оставалось ещё хоть что-то человеческое. Однако с последним в нашем дому напряг.

По правде говоря, и сам Гладышев не питает к своей сестрице особо тёплых чувств. Он держит её возле себя в качестве ценного капитала. Да-да, не удивляйтесь. Свеженькая, хорошенькая, половозрелая младшая сестра — отличный товар, который можно пристроить с выгодой для себя любимого. Жалкие Катькины интересы прирождённого топ-менеджера не остановят, да, и выгода от сделки для неё самой, безусловно, будет. Такие они — высокие братско-сестринские отношения, а вы как думали?

Катька приходится сестрой Гладышеву только по отцу, и разница в возрасте у них пятнадцать лет. Вдобавок они мало общались, а росла Катька отдельно от Гришки. Просто девочка созрела, поумнела, насколько это возможно при её скромных данных, и решила держаться поближе к своему состоятельному и не злому, в общем-то, брату.

Вокруг него в силу специфики профессии всегда много парней и мужчин, и девчонке думалось, что она без труда подле братца найдёт партию себе по душе. Ещё в последний год Катюне кажется, что она эту партию уже нашла. Осталось приложить немного усилий, и она очарует Женечку, разведёт его с Альбиной, и у них будут дети-дом-собака и счастья целый воз.

Если вдуматься, у нас с Катькой похожие причины находиться рядом с Григорием. Правда, я в своих надеждах опираюсь больше на профессиональные интересы, а Катька на личные, но суть от этого не меняется: Гладышев сам по себе не сдался ни ей, ни мне. Не удивлюсь, если он прекрасно это понимает. Впрочем, если не понимает, не удивлюсь тоже. Мужики отличаются невероятным самомнением.

Я могла бы, хоть завтра, избавиться от болтливой, надоедливой Катьки одной левой раз и навсегда, но не делаю этого, потому что моё «ангельское терпение» добавляет мне бонусов в глазах братца Гришеньки. Катька жмётся ко мне, потому что росла единственным ребёнком очень взрослых родителей. Они оберегали её от всего и от всех, в том числе от друзей детства и юности. Не зря же она выросла такой прибабахнутой, изоляция сказалась.

Теперь тупая двадцатитрехлетняя девочка Катенька отрывается на мне за годы вынужденного детско-юношеского одиночества. Для чего нам с ней обеим нужен её брат, вы уже знаете. Так и живём, скоро уже два года как, этим странным, тройственным союзом.

Глава 4

— Панна, вы позавтракаете или так поедете?

О, силы преисподней! Когда я завтракала перед тем, как отправиться на репетицию? Но, нет! Антонина Тимофеевна, наша домработница, не может не задать этого глупого вопроса. Если не задаст, у неё, видимо, случится запор на три дня! Ещё невероятно бесят эти словечки из старых книг — меня домработница называет панной, Гришку барином, а Катька для неё исключительно барышня. Однако я никогда с ней не спорю и не ссорюсь. Не хочу тратить на это время.

Натянув на лицо вежливую улыбку, я спокойно ответила:

— Спасибо, Антонина Тимофеевна. Так поеду. Очень спешу!

— Удачи вам!

— Благодарю вас, вам тоже.

Выскочив в промозглую хмарь декабрьского подмосковного утра, я плотнее закуталась в шубку и скользнула на заднее сидение автомобиля. Водитель, пришибленный молодой парень по имени Максим, пробормотал своё едва слышное «здрасьти», и мы двинулись в путь. Не люблю пришибленных. От них никогда не знаешь, чего ждать. Не зря самые ужасные маньяки в быту нередко бывают пришибленными.

Однако, несмотря на странного водителя, я всё равно люблю дорогу. Кажется, у нас с мамкой это наследственное. Лайма совсем другая. Она мечтает о возможности перемещаться в любую точку мира без перелётов и поездок. О телепортации, одним словом. Сестра любит сменить обстановку, но в дороге её всегда одолевает тоска.

В своё время Лайма наотрез отказалась идти в хореографическое училище. Даже пробоваться не стала. Мать по какому-то немыслимому блату устроила её в интернат с математическим уклоном. Лайма всегда любила что-нибудь подсчитывать.

Хотя, я тоже любила. До сих пор многие говорят, что у меня аналитический ум, но несчастное хореографическое училище!.. Какими мы оттуда выходим необразованными и неприспособленными! Впрочем, из любого интерната человек выходит неприспособленным, будь этот интернат самым обычным, спортивным, математическим или каким-то ещё.

Правда, я всегда много читала. Разучивая очередную роль, брала в библиотеке книжку и внимательно изучала произведение, по которому ставится спектакль. Многие мои соученики недоумевали — зачем? Преподаватели и так всё расскажут и покажут, но нет. Я с детства отличалась въедливостью во всём.

Ещё я любила погружаться в мир нот и музыкальных созвучий. В хореографическом училище всех заставляют в некоторой мере осваивать фортепиано, но большинство ребят по окончании больше никогда за инструмент не садится. Я никогда надолго игру не забрасывала, даже одно время брала уроки у настоящих мастеров.

Лайма с детства жила в мире цифр и знаков, и, кажется, ориентируется в нём намного лучше, чем в реальной жизни. Впрочем, кто в ней ориентируется на пять баллов, в этой реальной жизни?

В ранней юности я завидовала уму и образованности сестры, чувствуя себя по сравнению с ней зашуганной, побитой мышью. Потом ощущала своё превосходство, когда танцевала ведущие партии и брала призы на международных конкурсах, ездила по всему миру на гастроли, останавливалась в лучших отелях. Лайма в это время безвылазно сидела в пыльной бухгалтерии среди толстозадых тёток, одетых в бесформенные серые мешки.

После травмы, лёжа днями и ночами на ортопедической койке, я думала, какая умница моя сестра — сидит себе в бухгалтерии, в тепле, безопасности, стабильности. Теперь я глотаю на заднем плане пыль, когда другие танцуют ведущие партии, а Лайма — прима. Главбух по-ихнему. Ведёт отчётность крупного, процветающего предприятия. Приобрела в ипотеку двушку на Планерной и даже успела досрочно расплатиться с долгом.

Я горжусь своей сестрой. Горжусь настолько же, насколько презираю своё нынешнее положение.

Наша мать гордится нами обеими. Она слишком добра, чтобы осознавать, насколько жалким созданием выросла её младшая дочь. Жалким и одновременно злым, изворотливым. Мать не понимает этого, и в том её счастье.

Ещё её расстраивает отсутствие у нас с Лаймой семей с детьми. Она думает, нам не везёт с мужчинами, но это не так. На мужчин нам попросту наплевать, если они не помогают добиваться наших целей, а дети… Ни я, ни моя сестра не хотим детей.

— У вас было сложное детство, — увещевает нас мать, — но сейчас на дворе совсем другие времена. Да, и вы сами не в подвале живёте, обе имеете профессию, прилично зарабатываете. Уж одного-то ребёнка каждая из вас точно прокормит! В вашем возрасте я двух дочерей-школьниц одна растила и не имела десятой доли того, что есть у каждой из вас…

Мы молча выслушиваем её нотации и живём, как считаем нужным. Да, каждая из нас могла бы без проблем растить в одиночку ребёнка, а то и двух, но нам не надо. Знаете, чайлдфри — это часто на самом деле не те, кто ненавидит детей. Это люди, с трудом пережившие собственное детство.

Кстати, о детях. Ко мне почему-то в последние годы жутко тянется молодняк. Просят объяснить что-то, советуются, причём не только по рабочим вопросам, но и по личным. Я никогда с ними не сюсюкаю, не любезничаю и не улыбаюсь добренькой материнской улыбочкой, а они всё равно тянутся ко мне. Видимо, примы и корифеи всегда слишком заняты, а таким, как я, бедолажкам можно и голову поморочить.

Впрочем, не всем. Кордам, которые всегда были тем, что они есть, вопросов не задают. С ними и так всё ясно. Дело, видимо, в моём звёздном прошлом.

Знали бы вы, как тяжело в неполные тридцать лет говорить о нём в прошедшем времени! Если бы в заламывании рук и горьких восклицаниях был хоть какой-то толк, в мире давно перевелись бы несчастные и обездоленные.

— Илонка, тут опять твой приходил, яблоко тебе принёс! — Наперебой докладывали девочки, с которыми я делю гримёрку.

На моём гримёрном столике и впрямь лежит невероятно красивое яблоко. Умела бы рисовать, непременно изобразила бы его в цвете, но, чего нет, того нет.

«Яблоко раздора», — проклюнулась вдруг сквозь восхищение цветом и формой расхожая фраза. Я прогнала её как глупую и неуместную, а зря.

Дверь в гримёрку, скрипнув, приоткрылась, и на пороге показался Костенька, тот самый «мальчик из танцевалки», упомянутый Григорием в приснопамятном ночном разговоре с Митенькой. Правда, Григорий ляпнул и забыл, а мальчик-то и впрямь существует.

Трудно поверить в то, что он реально существует, глядя на его вытянутую, полупрозрачную фигурку, напоминающую призрак. Тем не менее — вот, он, живой, тёплый, яблочками тётю Илону подкармливает.

Костеньке двадцать два годика, но выглядит на все шестнадцать. Месяца полтора назад мне звонила его мамка и слёзно просила уступить ухаживаниям мальчика. Её сынуля не привык расстраиваться. Он привык с рождения получать всё, что хочет, на блюдечке с золотой каёмочкой. Папа Костеньки — владелец крупной сети супермаркетов, так что, сами понимаете, Илона Рихардовна…

Илона Рихардовна всё понимает. Она должна бережно взять сей драгоценный дар, обучить его всем любовно-постельным премудростям, а после, когда мальчик встретит настоящую любовь, молодую, красивую, богатую и плодовитую, тихо отойти в тень, а лучше застрелиться из арбалета, чтобы не напоминать отцу будущего счастливого семейства о своём никчёмном существовании. В противном случае Илона Рихардовна рискует вылететь к тем самым, портящим ауры тупых девочек, существам с работы и быть в Гугле забаненной и в бане загугленой.

В ответ я расхохоталась смехом базарной торговки и заявила, что мне насрать на её сына, его отца и всё прочее в этом духе. На мою, с позволения сказать, работу насрать ещё сильнее… Кажется, я её убедила, и очень надеялась, что глупый мальчишка теперь отвяжется, но, нет. После того разговора в благородном семействе случился небывалый скандал, а Костенька никуда не делся. Всё так же стоит на пороге и тяжко вздыхает.

Ещё я жду со дня на день, когда меня придут увольнять. У самой не хватает решимости уволиться, так, может, подсобит кто! Пока охотников подсобить не нашлось, но мне предстоял не ординарный день, хотя начинался он вполне обыденно, а местами даже скучно.

— Можно вас? — Прошелестел полупрозрачный скелетон у порога.

— Кого, меня? — Бойко отозвалась Дианка.

Она у нас самая ленивая и неповоротливая. Думаю, дни её в балете сочтены. Конечно, кто бы говорил, но, тем не менее. Мы называем Дианку «Принцесса Дивана», потому что она вечно восседает на нём и умничает в духе королевы Марии Антуанетты. Та советовала тем, кто не имеет хлеба, есть пирожные, и Дианкины перлы почти все наподобие этого. Правда, вряд ли Диана помнит, что королева Мари, благодаря своей небывалой мудрости, лишилась головы на гильотине, но не суть. Суть в том, что мы с девчонками очень смешно троллим моего юного воздыхателя.

Я делаю вид, что не понимаю, к кому на самом деле пришёл полупрозрачный красавец, а девочки, дружно прикидываясь шлангами, по очереди спрашивают:

— Меня?

— Вы ко мне?

— К нам?

И так далее в том же духе.

Вот, и теперь я сосредоточенно завязывала ленты на своих пуантах, словно происходящее не касалось меня никаким боком, а близняшки Маша и Даша (В оригинальности их родителям, конечно, не откажешь!) спрашивали хором:

— Вы ко мне, Константин?

Личики они при этом изобразили уморительно глупые, а голосочки сделали писклявыми, словно у трёхлетних девочек. После нескольких минут подобной экзекуции Костик больше не был похож на призрак. Он напоминал теперь ярко-красный цветок на тоненькой, хрупкой ножке. Полыхая лицом и дрожа голосом, он, наконец, выдавил из себя:

— Илона, можно вас?

— Илона? — Удивлённо переспросила Принцесса Дивана, затеявшая эту весёлую игру. — А, кто это?

— Я! — Бодро откликнулась смуглая, большеглазая Эрика, по-военному выпятив грудь и делая гигантский шаг вперёд. — Я Илона! Что вы хотели, молодой человек?

— Хватит придуриваться! — Истерически выкрикнул наследник продуктово-хозтоварной империи.

— Ой… — Это снова Диана, притворно напуганная, с приложенной к правой стороне груди ладошкой. — У нас уже и слёзы в голосе… Больной, когда вам в последний раз вводили успокоительное?

Костик побагровел, но ничего не ответил.

— Дианочка, сердце слева, а не справа, — просветила сквозь смешки девочек диванную принцессу русская кореянка Ира.

Кожа у неё белая-белая, а лицо напоминает личико китайской фарфоровой куколки.

— Я знаю, — ответила Дианка. — Просто на левую руку я сейчас очень удобно опираюсь, и мне лень менять позу.

— Когда ты будешь выходить замуж, мы понесём тебя в ЗАГС вместе с диваном, — залилась смехом рыжеволосая, веснушчатая Любочка.

— Не дотащите, — мрачно пообещала Диана. — К тому времени, когда Костик решится, наконец, сделать мне предложение, я состарюсь и наберу пятьдесят кило. Может, хватит время тянуть, а, Зай? — Обратилась она к моему незадачливому ухажёру. — Давай уже жениться, а? У меня такое белое платье… моль в шкафу доедает!

Последние слова Диана произнесла, очень натурально изображая горестный плач, и они потонули в волнах просто сатанинского хохота.

Возюкаясь как можно дольше с обувью, я надеялась, что Костик убежит, но не на того я напала. Покончив с завязками и подняв глаза, я увидела тоненькую фигурку в дверном проёме. Губы мальчишки тряслись, на глаза навернулись слёзы, но упрямец словно прирос к полу. Я смилостивилась и вышла в полутёмный коридор, увлекая за собой Костика.

Глава 5

— Илона, я так больше не могу! — Горестно выдохнул хрупкий мальчик, когда девичий гогот был безжалостно обрублен стуком закрывающейся тяжеленной двери. — Сколько это ещё может продолжаться?

— Потерпи немного, — ласково отвечала я, гладя предплечье Костика и нежно заглядывая ему в глаза. — Скоро всё утрясётся… устаканится…

— Я к тому времени буду старым и толстым! — Невесело пошутил Костик, нагло сплагиатив недавние Дианкины слова.

— Её скоро здесь не будет, — пообещала я. — Принцессу Дивана скоро уволят из театра, и всем это хорошо известно. Недолго ей осталось над тобой издеваться.

— Ты об этом… — Досадливо поморщился мой юный воздыхатель. — Я совсем о другом! Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

— Я не могу сейчас уйти. Он убьёт меня, — уже сбилась со счёта, сколько раз я прибегала к этой палочке-выручалочке. — Он убьёт меня, тебя, истребит наши семьи… Гладышев страшный человек!

Мне стоило больших трудов сдержать смех. Мальчишка, похоже, верил всему, что бы я ни наплела. Если бы я знала тогда, к каким последствиям приведут мои слова, была бы осторожнее в высказываниях, но жизнь скучная, настроение так себе, будущее видится сплошь коричневым, и отнюдь не от шоколада…

В общем, я развлекалась, как умела, дразня разбалованного сынка богатых родителей. Тут ещё и классовая неприязнь примешивалась: мне родители в юношеские годы машин не покупали, по заграницам не возили, капризов не удовлетворяли. Мать трудилась день и ночь, как заведённая, и едва тянула нас с сестрой, а в свои двадцать два года я жила уже самостоятельно и голову никому не морочила!

— Вишневская! — Услышала я раскатистый, гневный голос, доносившийся с высоты ста восьмидесяти семи сантиметров.

Вообще-то, моя фамилия по отцу Винькеле. Этот пошатущий козёл ничего мне не дал, кроме самой дурацкой на свете фамилии. Достигнув совершеннолетия, я сменила её на нормальную, благозвучную фамилию, которую никто не переспрашивает по сто раз. Лайма взяла мамину девичью, и теперь они с мамкой Соловьёвы.

— Вы что-то хотели, Леонид Абрамович? — Вежливо поинтересовалась я, глядя прямо в глаза главному хореографу театра.

— Я хотел, чтобы ты прекратила опаздывать и закончила жевать сопли! — С места в карьер раскипятился наш главный. — Ты посмотри на себя! Пора идти в класс, а ты до сих пор не готова! Стоишь тут в шубе, вдобавок всё время жрёшь…

Здорово! Это я-то всё время опаздываю и жру?! Нашёл жрунью-опаздунью! Да, с чего он…

Тут до меня дошло, что я и впрямь не сняла шубу и к тому же за каким-то предметом держу в руках чёртово яблоко. Я его машинально схватила со стола, когда выходила из гримёрки. Такая уж у меня привычка — всё своё ношу с собою. Однажды в юности мне довелось прожить пару месяцев в таких притонах!.. Что выпустил из рук, то уже не твоё, можешь забыть.

Непроизвольно обернувшись на Костика, я обнаружила, что его уже и след простыл. Вот, она, цена словам и клятвам. Верь людям после этого! Впрочем, я не собиралась никому верить, особенно всяким с осени закормленным маменькиным сынкам.

Не отводя глаз от лица главного, я молча сунула в карман злосчастное яблоко и стянула с себя шубку, представ перед Молостовским в гимнастическом купальнике, трико и пуантах, в общем, полностью готовой к репетиции. Однако это не успокоило, а ещё сильнее разозлило вредного дядьку:

— Что ты себе позволяешь? Кем ты себя вообразила, несчастная? Ты давай, бросай, свои звёздные замашки! Неровён час, без работы останешься. Вообще, без всякой! Думаешь, я не в курсе, что тебя не приняли в театр эстрадного танца? Навострила лыжи, понимаешь, думала, там будешь звездить, ан, нет!..

Молостовский ещё долго не умолкал, но я уже почти ничего не слышала. Кровь бросилась мне в голову, зашуршала в ушах и перекрыла без того слабый коридорный свет моим глазам.

Дело в том, что в конце лета я и впрямь ходила на показ в театр эстрадного танца, и меня туда не приняли. Не приняли не из-за моих профессиональных данных, а из-за роста. Из-за моих несчастных, мать их, ста пятидесяти пяти сантиметров. На эстраде высокие девушки нужны, а папаша, который, между прочим, наполовину прибалт, не соизволил нас с Лаймой им наградить. Даже несчастных генов роста ему для нас оказалось жаль!

Я никому не рассказывала о своём неудачном походе, но какая-то сволочь, по-видимому, из комиссии, доложила. Спасибо ей огромное.

Ещё я поняла, что против меня всё же развёрнута полноценная война на истребление. Тут, возможно, Костькина мать подкузьмила, либо кое-кто из нынешних прим устал ловить на себе мой сочувственный взгляд, потому что не по Сеньке шапка. Всякое возможно, но результат будет один: меня выживут из театра. Я перевидала косой десяток подобных историй за время своей учёбы и карьеры, заканчиваются они всегда одинаково.

Правда, у объекта травли всегда есть выбор способа реагирования на ситуацию. Он может:

— плакать и бросаться начальству в ноги;

— найти богатых и могущественных покровителей, чтобы те усмирили гнев руководства, разумеется, на время, до следующей массированной атаки;

— уйти, гордо хлопнув дверью себе по заднице;

— игнорировать неприятности ровно до того момента, как будет вывешен приказ об увольнении по причине несоответствия занимаемой должности;

— жаловаться в вышестоящие инстанции и судиться-судиться-судиться до тех пор, пока не закончатся ресурсы, либо время пенсии не подойдёт.

Я не хочу тратить драгоценное время своей жизни на суды и пересуды. Несмотря на все тяготы, я люблю жизнь и хочу наслаждаться ею, а не брезговать. К тому же, данный способ реагирования стоит немалых денег. Да, у нас в стране трудовые иски рассматриваются бесплатно, но, у того, кто сам себе адвокат, клиент, как известно, дурак. Ещё я не собираюсь тратить на суды свои сбережения, а просить денег на это дерьмо у Григория не собираюсь ещё сильнее. Я вообще ничего ему рассказывать о своих сложностях не собираюсь. Наши с ним дни сочтены.

Мы скоро расстанемся, и этот факт тоже нельзя игнорировать, ибо я не намерена ждать, когда Гладышев сам отвесит мне смачного пенделя. Я не намерена ждать, собирая на себя плевки начальства и коллег, когда мне наподдадут под зад в театре. Я не мусорный пакет и не плевательница, поэтому игнорировать травлю — не мой вариант.

Гордо уйти под оскорбления и улюлюканье… В чём тут гордость?

Можно, конечно, нажаловаться мамке, и она обязательно что-нибудь придумает, но я не хочу жаловаться. Не хочу расстраивать свою не такую уж молодую мать, которая только в последние лет десять начала жить жизнью, похожей на человеческую.

Плакать и бросаться в ноги однажды мне приходилось. Подействовало. Правда, тогда я ещё не окончила училище. Я из него попросту сбежала на два месяца.

Глава 6

В свои неполные пятнадцать лет я сбежала с любимым парнем Юрасиком, насквозь криминальным и невероятно харизматичным элементом, из города. Мы с ним отправились в нелегально-гастрольный тур по стране.

Не поверите, но наше знакомство произошло в университетской библиотеке. Меня туда направил преподаватель народного танца, седовласый дедок возрастом немного за восемьдесят. Он попросил сделать ксерокопии нескольких страниц одной редкой книги, которая хранилась в читальном зале и не выдавалась на дом ни студентам, ни преподавателям. Сам дедулька идти в библиотеку боялся: той весной почти до самых майских праздников свирепствовал гололёд.

Оформив пропуск, я шла по коридорам храма книг, поражаясь его красот