Оглавление

Маленький людоед
Ник Трейси
Глава 1. Мыши в банке

Семья людоедов Трикитрак — папа, мама, три сына и дочь — жила глубоко в дремучем лесу на просторной лужайке, в огромном бревенчатом доме в два этажа с флигельными пристройками, конюшней, подвальными помещениями и пышным огородом, где росли крупные помидоры, сладкая клубника, душистый лук и сочные огурцы. Кроме того, мама каждую весну высаживала на грядках пионы, розы и гладиолусы, поэтому вокруг дома круглое лето кружили восхитительные бабочки с самыми пестрыми и невероятными узорами на крыльях.

В народе та глухомань звалась Людоедовой Землей, и Трикитрак там были не единственными любителями человечины. Другие семьи-людоеды жили достаточно далеко от соседей, чтобы не мозолить друг другу глаза. Три или четыре раза в год в полнолуние все они встречались на тайной просторной поляне, окруженной еловым частоколом. Один раз праздновали Гулю — это что-то вроде Нового года по людоедскому календарю, а в остальные разы собирались, чтобы распределить места отлова дичи в сезон охоты, когда семьи затаривались едой на долгие зимние месяцы.

Ближайшая человеческая деревня Рябиниха находилась не менее, чем в ста километрах к югу от людоедских дремучих лесов. А ближайший город Нижний Верхневартовск еще дальше….

В семье Трикитрак Шоми был самым младшим. В этом году ему исполнялось семь, поэтому мама с папой переживали за его первый и самый важный экзамен, который делал из ребенка полноценного члена семьи с правом голоса за столом и готовностью выполнять важные обязанности, предписанные вековыми традициями. Волнения родителей выходили за рамки обычного мандража. Все дело в том, что юный Трикитрак проявлял какой-то нездоровый восторг ко всему окружающему.

Однажды, когда мама с двухмесячным Шоми на руках вышла на теплое июльское крыльцо, младенцу на нос села огромная бабочка, отчего ребенок выдал радостное «Бу!» и засиял улыбкой, как полуденное солнце. С той треклятой бабочкой трещина патологии разрослась и разветвилась, отклоняя дитя от праведного пути взросления.

С первых лет жизни, как только научился ходить, Шоми резвился на лужайке перед домом, словно пучеглазый щеночек чихуахуа. Каждая ромашка, божья коровка и зеленый кузнечик вызывал в детской груди искренний смех и трепетное чувство обожания. Малыш сходил с ума от порхающих крапивниц, ловил их в ладоши и тут же отпускал, даже не оторвав хотя бы малюсенького кусочка крылышка. Потом он перешел на белочек и бурундучков, которые не боялись и прыгали на голове маленького людоеда, как будто хотели его еще больше унизить, а потом ускакивали на деревья в целости и сохранности без свернутых шей.

Маме и папе, конечно, все это жутко не нравилось. Папа, как обычно винил маму за то, что она в беременность не воздерживалась от худосочных прокуренных трактористов, чье мясо было богато не только жирами и белками, но и уймой слабо разрушаемых токсинов. Мама винила папу за то, что тот слишком часто играл на скрипке рядом с её круглым животом. Папа оправдывался тем, что музыка помогает малышу родиться здоровым, но мама считала, что он несколько заигрался и вот результат.

И, тем не менее, это был их сын, а потому они его любили так же, как и всякий другой нормальный родитель. За пару недель до ритуала инициации отец велел Шоми наловить полевок и посадить их в трехлитровую банку, которые мама готовила под соленья. У мальчугана загорелись глаза. Он просто обожал ловить разных зверюшек, поэтому задание отца принял с вдохновением и благодарной любовью в глазах.

Целый день Шоми прыгал в высокой траве, как лесной кот. Это было так увлекательно! Лежать, затаившись у норки, и ждать, когда наружу высунется маленький мышиный носик. Не каждый охотничий прыжок приносил счастье схватить и сжать в ладонях живое трепещущее сердце в мохнатой обертке. Однако к вечеру Шоми наловил целых пять полевок и старательно определил их в прозрачную баночную темницу, заботливо устланную листьями и кедровыми шишками.

— Очень хорошо! — похвалил сына папа, рассматривая банку с мышами под светом стоваттной лампочки в прихожей. — А теперь поставь их у себя в комнате на самом видном месте.

— Хорошо, папа, — кивнул послушный Шоми — Я поставлю их у окошка, рядом с телескопом, где я смотрю на звезды.

Папа передал банку с мышами сыну и скривил губы, вспомнив об удручающем увлечении маленького Трикитрака. Людоеды не должны заглядываться в небо, как какие-то там недоедающие астрофизики.

— Да, сынок, — сказал он, стараясь сохранять самообладание. — Поставь, куда хочешь. Только вот что я тебе скажу, малыш. Они будут с тобой жить целых три дня, а потом….

— А потом? — Шоми с горящими глазами подался вперед.

— А потом тебе нужно будет их убить и съесть.

На лице мальчика взошла черная туча. Он мгновенно понял коварный замысел родителя. Но это же папа, а разве ему можно перечить?

— Ладно, — с грустью вздохнул Шоми, опуская глаза и прижимая банку к груди. — Хорошо, папа. Я понимаю. Надо, так надо.

— Ну что ты, — отец ласково взъерошил сыну волосы, — не нужно огорчаться. Все через это проходят. И даже я, когда был маленьким.

— Да, да, я понял… — говорил сын, не оглядываясь и не весело шаркая ногами в свою комнату.

Шоми сначала водрузил банку рядом с телескопом, но потом подумал, что там мышам будет одиноко и перенес их на тумбочку рядом с уютной деревянной кроватью, над которой нависал темно синий балдахин с желтыми вельветовыми звездочками. Под ним мальчик засыпал, словно под открытым космосом. Малыш переоделся во фланелевую пижаму, сходил почистить зубы, включил над банкой ночник и лег в кровать на бочок, чтобы смотреть на пойманных зверюшек. Коричневые и серые, они забавно ползали друг по другу, смешно двигали передними лапками, скользили по стеклу и пищали — явно сильно взволнованные.

Шоми тяжело вздохнул, представляя, как будет их умертвлять, а потом кушать. Но как он может пойти против традиций? Ведь так делали все Трикитраки уже больше десяти тысячи лет, с тех пор, как поселились в дремучих лесах.

Перед сном зашла мама. Как обычно она отодвинула его длинную челку, поцеловала в лоб и обратила внимание, как тоскливо Шоми смотрит на полевок.

— Всего лишь мышки, сыночек, — сказала она, ласково гладя его по спинке. — Видишь, какие смешные.

— Спокойной ночи, мама, — сказал Шоми безрадостным голосом. — Можно мне ночник не выключать?

— Конечно, сладкий.

Шоми все смотрел на мышек и вспоминал, с каким трудом ему удалось их поймать и как они его пытались цапнуть за пальцы и как он смеялся, потому что ему было щекотно от крошечных лапок.

Тут в комнату ввалились старшие братья Харри и Телл. Оба здоровые и непричесанные, в модных майках и семейных трусах.

— Посмотри на него! — веселился старший брат Харри, показывая пальцем на Шоми. — Он сейчас им еще и имена придумает!

Средний брат Телл запустил руку в банку и вытащил за хвост самую маленькую мышку.

— Предлагаю назвать вот этого симпатягу Шоми! — веселился он, не отставая от старшего.

— Отпусти! — закричал рассерженный Шоми, выпрыгивая из постели.

Он сжал кулачки, а ноздри его раздувались, как у потревоженного носорога.

— Это мои полевки и я сам их должен съесть!

— Съест он, как же! — ухмыльнулся Харри и, отобрав мышонка, опустил его показательно в свой открытый рот, полный гнилых зубов.

— А ну отдай! — Шоми толкнул брата и тот чуть не подавился полевкой.

К счастью вовремя зашел папа. Он наподдавал подзатыльников старшим, вернул мышонка в банку и грозно зарычал:

— А ну всем спать!

Братьев, как ураганом сдуло. Маленький Шоми со все еще со злым лицом теперь казался растерянным. Отец тяжело вздохнул, взял малыша на руки, уложил в постель и пожелал спокойной ночи.

Веки Шоми тяжелели. Мышки не собиралась ложиться спать, они взгромождались друг на друга, пытаясь дотянуться до горловины банки, но та оставалась все такой же недосягаемой…

Когда Шоми уже почти заснул, к нему заглянула сестра Мури, которая была на десять лет старше. Её ясные голубые глаза и толстая рыжая коса заставляла подростков-людоедов драться между собой за одну её слабенькую улыбку.

— Не бойся, малыш, — сказала она. — У тебя все получится.

Сестра чмокнула братишку в лоб, почти как мама, а потом отвернулась и вытерла стекающую с щеки слезу. Она, как никто другой, понимала Шоми и знала, через что ему предстоит пройти. Она ведь и сама убила своих первых полевок не с первой попытки.

Шоми заснул, глядя на мышей в банке. Он подумал, что вот того самого прыткого, наверное, зовут Зоки, а тот тихий в углу похож на кузена Брука….

***

За два дня Шоми успел сильно привязаться к полевкам. Уже на утро он действительно каждому дал имена: Зоки, Сэм, Брук, Фул и Шмык. Отец с мамой внимательно, но украдкой следили за поведением сына. И то, что они видели, им не нравилось. Мама даже подумывала о том, чтобы обратиться к известному мозгоправу Грымову, который как раз специализировался на подобных случаях.

Старшие братья не переставали подтрунивать над Шоми и намекать на то, что он наверняка подкидыш. Сестра всякий раз заступалась за него, но мальчик чувствовал, что в глубине души она тоже слегка разочарована им.

Наконец настал день промежуточного экзамена. Третий день жизни полевок в банке. Все это время Шоми не разлучался с ними. С утра он натягивал короткие штаны с подтяжками, чистил зубы, брал в рюкзак воды и бутербродов и уходил с банкой далеко в лес, а возвращался лишь к ужину. Папа не вмешивался, полагая, что Шоми ищет собственный путь к первому гастрономическому убийству.

На самом деле Шоми ничего подобного не искал. Просто боялся оставлять мышек одних в доме. Ведь старшие братья могли им причинить боль, чтобы сделать больно ему. Однако он не мог не думать о предстоящем испытании. Иногда мальчик садился под высокой сосной в десяти километрах от дома, водружал банку на старый пень, как дорогой приз, и начинал разговаривать с каждой полевкой по имени.

— Ну, ты уж меня прости Сэм, — говорил он, — Только видимо мне придется тебя завтра съесть. Надеюсь, ты не держишь на меня зла, Зоки. Я постараюсь сделать все быстро. Фул, Брук, Шмык, вы смешные ребята… я, правда, буду по вам очень скучать.

И эти сердечные речи порой затягивались на несколько часов. Иногда белки спускались с деревьев пониже, чтобы послушать странные разговоры маленького людоеда. Полевок гипнотизировал голос Шоми. Они выстраивались у прозрачных стенок дугой в ряд и смотрели на Шоми, как на восьмое чудо света.

Вечером третьего дня семья собралась в гостиной. Все оделись нарядно. Мама была в голубом платье с рукавами-фонариками, папа в смокинге, сестренка в новом комбинезоне от Валентино, а братья в начищенных туфлях и черных костюмах, которые они надевали в прошлый год на день рождении дяди — людоеда Августа.

Шоми не без помощи мамы оделся в симпатичный белый костюмчик с черной бабочкой. Ноги ужасно ныли в тесных ботинках, но момент был торжественный, поэтому приходилось терпеть. Перед экзаменом папа дал Шоми специальную таблетку от желудочных спазмов, поскольку любое мясо, кроме человеческого, вызывало у людоедов бурную реакцию отторжения. Мышей они ели всего раз в жизни, в детстве, когда сдавали экзамены перед старшими. Шоми запил таблетку минералкой и от волнения покрылся испариной.

Затем малыш взобрался на небольшой ящик-подставку перед обеденным столом, на котором расстелили белую скатерть, закрытую сверху целлофановой пленкой. Перед ним лежала широкая разделочная доска, выструганная еще дедом полвека назад. Рядом с доской под светом лампочки поблескивали идеально заточенные кухонные тесаки. Один побольше, другой поменьше. На доске стояла банка с полевками.

Шоми шумно вздохнул и бросил взгляд на всех сразу. Братья, понятное дело, злорадно ухмылялись, отец старательно скрывал волнение и постоянно теребил бабочку смокинга, мама открыто волновалась, сестра одобрительно подмигивала.

— Ну же, сынок, смелее, — сказал папа.

— Не торопи его, — сказала мама.

— Давай, Шоми, покажи мужика! — выкрикнул Харри, за что сразу же получил оплеуху.

Шоми вытер рукавом испарину со лба, взял в правую руку тесак покрупнее, а левой полез в банку. Он схватил (совершенно случайно) за хвост тихого Брука. Мышка не сопротивлялась. Лишь изредка изгибала тело, чтобы показать, что еще живая.

Шоми убрал банку с остальными мышами в сторону и опустил полевку на разделочную доску. Брук попытался дать деру, но мальчик крепко держал грызуна за хвост. Полевка задергалась в разные стороны, иногда залезая на руку маленькому палачу.

Тут спешно подошла мама и протянула сыну специальную вилку с двумя длинными зубцами.

— Вот, возьми.

Шоми выронил тесак, взял вилку и одним резким движением зажал голову мышки двумя зубцами. Теперь двигалась только задняя часть тела, а голову можно было спокойно отсечь. Шоми снова взял тесак. Занес его высоко над собой.

Перед глазами замелькали минуты теплых бесед с мышами в лесу. Он вспомнил, как рассказывал им о своих мечтах, о том, что хочет стать космонавтом и когда-нибудь полететь в далекие-далекие галактики. Картинки выскакивали из памяти, как пулеметная очередь из карточной колоды. Сердце бешено колотилось. Шоми представил отрубленную мышиную голову. К горлу подкатывала тошнота. Он зажмурил глаза и резко опустил тесак на разделочную доску, а затем его вырвало фирменным маминым винегретом с глазками прямо на гостиный ковер.

Тесак воткнулся в пяти сантиметрах правее мышиной головы. Брук все еще дышал, хотя был очень встревожен гигантским острым предметом в опасной близости от себя. Папа подошел, взял тесак и без лишних движений отсек мышиную голову.

— Видишь, ничего сложного, — сказал он, передавая нож сыну. — Теперь ты.

Шоми выронил окровавленное орудие и заплакал, как маленький. Хотя он, в сущности, и был маленьким по человеческим меркам.

— Ну, все, — сказал папа. — Придется звонить доктору Грымову.

Глава 2. Синдром Доброты и Симпатии

Сгорбленный и перепуганный насмерть Шоми сидел в огромном мягком кресле из коричневой кожи перед крупным мужчиной с впечатляющей залысиной и белоснежной улыбкой. Доктор Грымов в элегантном светлом костюме с полосками расположился на резном стуле с высокой спинкой. Он держался прямо, как палка, одна нога закинута на другую, а на верхней коленке лежал блокнот с карандашом. В просторном кабинете мозгоправа царил уют и обманчиво домашняя атмосфера, создаваемая мягким светом от двух красных абажуров. Шоми привезли сюда, за две сотни километров, чтобы вылечить от болезненной эмоциональности. По услышанному от Трикитраков доктор Грымов полагал, что у мальчика врожденный синдром Доброты и Симпатии, связанный с дефектом в тринадцатой паре хромосом. Лечение было возможным, однако сперва следовало уточнить природу болезни.

— Итак, Шоми, — начал сладковатым голосом доктор Грымов. — Как ты себя чувствуешь?

— Ну, так, — пожал плечами мальчик. — Немного волнуюсь. Я что, правда, болен?

— Это мы и должны выяснить. Не волнуйся. Я здесь, чтобы помочь тебе.

— Меня запрут в психушку? — Шоми выглядел испуганным.

— Нет, никто тебя в психшку не запрет, — заулыбался мозгоправ, почесывая карандашом лоб. — Твой отец сказал, что ты дал мышам имена. Это правда? И ты их помнишь? Сможешь назвать всех?

— Да, дал. Брук, Фул, Шмык, Сэм и Зоки.

— Ого! — доктор что-то записывал в блокнот. — Впечатляет, что ты все их помнишь до сих пор. А что тебя подвигло дать им эти имена?

— Ну, не знаю. Они показались мне такими милыми.

При слове «милыми» лицо доктора Грымова словно перекосилось от судороги, но он постарался сделать вид, что ничего не произошло.

— Что с вами, доктор?

— Ничего, ничего, — мозгоправ через силу улыбнулся, отмечая в блокноте «есть признаки прогрессирующей патологии», — продолжай…

— Я просто подумал, что им будет приятно, если я буду их называть по именам. Понимаете?

— Конечно, конечно, — доктор продолжал быстро что-то записывать в блокнот, избегая смотреть в глаза мальчику. — Но ты понимал, что тебе придется их прикончить, а потом съесть?

— Понимал… кажется, — Шоми опустил взгляд в пол. — Я просто подумал, что смогу это сделать, когда придет время, но…

— Но не смог, — закончил за него доктор Грымов.

— Да, не смог, — тяжело вздохнул мальчик. — И что это значит?

— Пока рано судить, — сказал доктор, хотя в уме уже прикидывал перечень препаратов. — Давай вернемся к тому дню, когда ты был в гостиной и…

— И заплакал, — подсказал Шоми, виновато кося глаза в сторону.

— Да, точно. Почему ты не смог отрубить мышке голову?

— Бруку. Его звали Брук.

— Почему ты не отрубил голову Бруку?

— Ну, я просто подумал, что они столько слушали меня все эти дни и, наверное, они могут счесть предательством то, что я….. Понимаете, мы же как бы подружились….

— Стоп, стоп, — голову доктора повело.

Никогда в жизни он не слышал такого бреда. Дело обстояло куда хуже, чем он думал.

— Что значит «они могут счесть предательством»? Ты же понимаешь, что они это еда, правда? Пусть и не совсем настоящая, так сказать временная, но все же еда.

— Кажется, понимаю.

— Отлично, отлично. Тогда как еда может счесть тебя предателем? По-твоему, мы должны спрашивать у еды разрешение прежде, чем её съесть?

— Да, звучит глупо, доктор. Но они же живые! Как вы этого не можете понять!

— Шоми, дружочек, все вокруг и внутри этих лесов и рядом с этими лесами и далеко за ними живое. И большая часть из этого наша еда. Ты понимаешь это?

— Понимаю.

— А если еда не даст разрешение, чтобы её съели? — вкрадчиво подходил к сути доктор. — Что тогда?

— Тогда, наверное, надо будет спросить другую еду? — попытался угадать Шоми.

— А если и она не даст разрешение?

— Попробовать еще раз?

— А если никто не согласиться быть твоей едой, Шоми? Что тогда?

— Я …я… не знаю, — мальчик был вконец растерян. Он вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер.

— А ты подумай.

— Тогда я умру с голоду….- пришел к выводу Шоми.

— Именно! Ты же ешь за столом еду, которую добывает папа с мамой и твои старшие братья?

— Ем.

— И ты понимаешь, что это когда-то было живым?

— Наверное, понимаю. Просто я как-то не задумывался об этом.

— Но тебе нравится, как готовит мама? Мясо по-французски? Ребрышки в сметанном соусе?

— Ребрышки я люблю.

— Шоми, пойми, все то, что ты ешь каждый день, все это когда-то было живым. И у всего этого были имена. И не только имена, но даже работа и своя семья….. Мы людоеды. Знаешь, что это значит?

— Знаю. Это значит, мы едим людей.

— Верно. И так было много тысяч лет до тебя. И будет столько же после тебя. Неужели ты сомневаешься, что мы делаем что-то неправильно?

Доктор Грымов выжидающе смотрел на мальчика. Тот молчал, боролся внутри с чем-то непримиримым.

— Но….- Шоми заерзал, заскрипел в кресле, и доктор сокрушенно закрыл глаза, — разве нельзя питаться тем же, что и люди?

— Нет, малыш, — доктор нагнулся к мальчику и положил ладонь на его густые черные волосы, — Нельзя. Наш метаболизм устроен по-другому. Без человеческого мяса ты умрешь от голода и истощения за несколько недель.

Шоми шмыгал носом. Глаза затапливались слезами.

— Я понял… я попробую исправиться…..

— Пойми, малыш, — доктор продолжал гладить маленького пациента по голове. — Взрослеть это всегда трудно. Но мы все должны через это пройти. И ты тоже обязательно пройдешь.

— Так значит, вы меня не отправите в психушку? — мальчик вытер глаза ладошками.

— Нет, но я выпишу тебе кое-какие таблетки. Поменьше гуляй в дневные часы и постарайся не смотреть телевизор. Кроме фильмов ужасов, но только перед сном. Слушайся родителей и помни, о чем мы с тобой говорили. Я думаю, через месяц мы увидим прогресс.

Глава 3. Страшная тайна

Дорога от доктора Грымова пролегала по запутанным лесным тропам, мимо заросших болот с кружащим вороньем и забытых древних кладбищ. Лошади неслись под ударами кнута, бричка подпрыгивала на кочках и встряхивала задумчивую голову Шоми, перемешивая все мысли вверх дном. Сеанс мозгоправа не прошел бесследно. Мальчик понял неисправимость собственной природы. Ему предстояло принять неизбежное. И все же он боялся. Не столько своего первого убийства, сколько страшного разговора с отцом, который (Шоми чувствовал всеми фибрами души) должен был состояться сегодня перед сном.

Домой вернулись поздно вечером, хотя мама еще не спала. В кухне горел свет, на столе ждал разогретый ужин — рагу из свежего мяса, которое еще пару дней назад вероятно тоже посещало какого-нибудь доктора. Шоми съел всю тарелку и запил все это парным коровьим молоком, разбавленным человеческой кровью. Да, он любил, как мама готовит. И вообще любил свой дом, и родителей, и сестру и даже братьев, которые вечно над ним подтрунивали.

После позднего ужина Шоми лежал в кроватке в любимой голубой пижаме с планетами солнечной системы. На тумбочке под светом ночника в банке копошились четыре мышонка. Все, кроме Брука. Не думать, не думать. Шоми закрыл глаза и попытался не вспоминать о том, что одного мышонка в банке уже никогда не будет. То есть не будет именно того, который был там раньше.

Шоми знал, что отец придет сегодня ночью. Он молчал всю дорогу до дома и сын чувствовал, что отец готовиться сказать ему то, что говорят всем маленьким мальчикам, которым пора понять, что жизнь — это не только веселая ловля бабочек на солнечной лужайке перед домом. Жизнь это нечто гораздо менее романтичное. Этот разговор был когда-то у Харри. И у Телла тоже. И даже Мури пришлось выслушать суровые слова отца. Теперь пришла очередь Шоми.

Дверь в комнату открылась, впуская теплый электрический свет из коридора. Шоми весь сжался в комочек от страха. Нет, он не стал притворяться, что спит. Его глаза были широко раскрыты.

— А, еще не спишь, — отец пытался выглядеть беззаботным, но у него это плохо получалось.

— Не сплю. — Шоми сел в постели. — Ты пришел рассказать мне страшную тайну?

— Да, сын, — вздохнул отец, садясь на кроватку рядом. — Ты должен кое-что узнать перед тем, как наступит твой самый важный экзамен.

Шоми молча смотрел на отца. Он ужасно волновался.

— Я понимаю, почему ты сегодня не смог прикончить мышку, — начал отец издалека. — Когда-то я был таким же, как ты.

— Правда? — страх в глазах мальчика уступил место нежной любви к родителю.

— Правда. Только… я все равно потом сделал это.

— Я..я тоже смогу, — Шоми показательно сжал кулачки, как бы говоря этим, что он будет стараться изо всех сил.

— Я в этом не сомневаюсь, — отец снова тяжело вздохнул. — Мышки это ерунда, малыш. Самое трудное будет убить человека. Наш род делает это много тысяч лет. И наши соседи на Людоедовой Земле тоже делают это из поколения в поколение. Так мы живем. Так устроен наш мир.

— Я понимаю.

— Хорошо, — отец ласково взъерошил сыну волосы. — Я знаю, ты умный парень.

— Когда? — спросил напрямик Шоми.

— Через неделю. Когда тебе исполнится семь. У тебя будет три дня. И ты должен будешь сделать то, что не смог сделать сегодня. Только помни, что этот зверь очень коварен и может выглядеть в сто тысяч раз жалостливее твоих мышек. Сделай это и ты станешь истинным людоедом, полноправным Трикитраком, кровью от крови.

Шоми хорошо знал, о чем говорит папа. Каждый людоед проходил это в семилетнем возрасте. Он смутно помнил, когда ему был всего год, в доме шумно отмечали праздник по случаю инициации Харри, когда он убил первого человека. Для людоедов это был такой же громкий праздник, как у людей свадьба или похороны. Ну, насколько мог судить Шоми из книжек по человеческой культуре. Разумеется, маленький людоед не помнил тот праздник в деталях, но потом он много раз пересматривал его по домашнему видео.

Харри в ритуальном нагруднике, перепачканном в красном, преклоняет колено перед членами семьи, которые собираются на крыльце дом. Он бьет себя кулаком в грудь и издает родовой клич «Кровь от крови!» Отец падает на колено и отвечает ему громко «Кровь от крови!» То же самое делает мама, за ней Мури, а Телл и Шоми подсматривают за всем из окна спальни на втором этаже. Так мальчик становился молодым мужчиной, а девочка — девушкой. Шоми видел и запись с инициацией Телла, которая была через год после Харри, и чуть ли не до дыр пересматривал, как в Трикитрак принимали Мури. Она была на видео ослепительно нарядной и гордой, как самая настоящая принцесса! И Шоми больше всего на свете хотел, чтобы и у него был такой же праздник, чтобы и он стал настоящим Трикитраком! Но чем ближе подступала сакральная дата, тем сильнее он волновался.

— А если… — у мальчика пересохло в горле, — а если не смогу?

— Если ты не сделаешь это через трое суток после своего дня рождения, то по нашему древнему обычаю я должен буду вывезти тебя через три дремучих леса, за семь пропащих болот, далеко на северо-запад в овражьи земли, где хозяйничают волки и скрипят зубами безглазые твари. Ты останешься там и путь домой для тебя будет навсегда закрыт. Ты никогда больше не увидишь ни мамы, ни братьев, ни сестры. И меня ты тоже больше никогда не увидишь. Я не смогу изменить обычай, сын. Мы чтим наши законы тысячи лет. Если я осмелюсь пойти против закона, вся наша семья будет приговорена к смерти советом старейшин.

Глаза Шоми округлились от ужаса. Он ожидал, какой угодной страшной тайны, но это было слишком….Вот почему братья и сестра никогда не рассказывали о своих разговорах с отцом. Они просто не хотели его травмировать.

Глава 4. Лидия Синичкина

Неделя пролетела, как секунда. Все в доме старались делать вид, что ничего страшного не собирается происходить. Только почему- то при этом выглядели они еще страньше и пугающе.

Папа каждый вечер перед сном заходил передать сынишке видеокассеты с фильмами ужасов, которые посоветовал просматривать на ночь доктор Грымов. Шоми конечно нравились некоторые из них, например, про восставших мертвецов, но все же ему больше по душе были истории про олененка Бэмби. Сестренка Мури связала для братишки забавную желтую шапочку с ушками, которую он давно просил купить у папы, но тот все время забывал пока бывал в городе по делам. Мальчик почти не замечал, что мама была ласковее, чем обычно, готовила ему каждый день любимые блюда, читала сказки под ночником и рассказывала о том, каким он вырастет большим и красивым и как девушки будут виться за ним толпами. Наверное, все мамы такие, когда в сердце чуют, что скоро сыну предстоит серьезное испытание. А вот дружелюбное поведение Харри и Телла, их натянутые шуточки и желание взять в лес поохотиться на енотов — все это уже начинало действовать на нервы.

На день рождения решили никого ни звать, чтобы не плодить сплетен. Да и звать особенно было некого, ведь со странным Шоми никто не дружил, а дальние родственники сейчас вовсю охотились на дичь в крупных городах-миллионниках к востоку от Людоедовых Земель.

За праздничным столом собралась только семья. Папа, мама, братья Харри и Телл, и сестренка Мури. К самовару с двух сторон привязали воздушные шарики. Все до отвала наелись ребрышек в сметанном соусе. На блюдцах стояли чашки с горячим чаем. Мама разрезала огромный торт и раскладывала каждому в тарелки.

Шоми подарили айфон, ручного бурундучка (вместо погибшего Брука) и большую книжку с красочными иллюстрациями про историю Вселенной с момента Большого Взрыва и до наших дней. Мальчик, конечно, делал вид, что ему все ужасно нравится, но самый главный подарок ждал его глубоко в сыром подвале №1 — так называемом, помещении выдержки жертвы до нужной кондиции.

Шоми ковырял вилкой кусочек торта, не переставая думать о грядущем испытании. Глаза уткнулись в тарелку, он ушел в себя и в глубине души жаждал сбежать из гостиной в какую-нибудь волшебную страну, где не нужно держать никаких экзаменов. Вот уж день рождения, так день рождения, про себя думал он. Врагу не пожелаешь. Внезапно мальчик поднял глаза и увидел, что все смотрят на него. Его пугали эти натянутые улыбки. Даже у Харри. Это было жутко.

— Ну! — наконец, взволнованно сказал папа, вставая из-за стола и заслоняя собой яркую желтую лампочку.

Шоми весь подобрался на стуле. Вилка, звякнув, выпала из пальцев. Мама, сестренка и братья с ужасом смотрели на отца.

— Может еще тортика, дорогой? — мама отчаянно пыталась оттянуть неизбежное.

— Нет, дорогая, спасибо. Думаю, пора объявить нашему сыну, что отныне он больше не маленький мальчик, а почти полноценный член нашего древнего рода людоедов, — тут отец откашлялся, как бы собираясь с мыслями и продолжил:

— Шоми, дорогой наш сын, согласно тысячелетней традиции, корни которой теряются в глубине веков, с этого момента ты входишь в сумерки родового таинства. Я обязан объявить отсчет времени, которое дается тебе по закону.

С этим словами отец вышел из-за стола, прошел к старому камину, на котором пылились антикварные часы из мореного дуба, которые насколько помнил Шоми всегда стояли. Огромные, раритетные, обтекаемо круглые с горизонтальным основанием, с резными стрелками и римскими цифрами на циферблате. Он думал, что они просто сломаны, но оказалось нет. Они ждали своего часа. Отец завел механизм три раза, нажал на верхнюю кнопку. Секундная стрелка громко упала с двенадцати и, чиркая по ушам, пошла по кругу…

— С этого момента, сын, — продолжил отец говорить громогласно, словно был на тайном лунном собрании. — У тебя есть ровно трое суток, чтобы совершить таинство первого заклания. Ты должен будешь умертвить жертву, которая есть наш хлеб насущный. Никто в этом доме или за пределами его не может тебе помогать.

— Я буду скучать, — попытался пошутить Харри, но балаган был тут же прерван грозным взглядом отца.

Праздничная рубашка в клетку промокла насквозь и прилипла к спине. Во рту все пересохло. Маленький Шоми с бледным лицом неуверенно встал со стула.

— Спасибо вам за подарки, — сказал он. — А теперь мне бы хотелось увидеть свой главный подарок.

— Конечно! — отец, наконец, улыбнулся и всем за столом сразу стало комфортнее.- Твой главный подарок внизу, сын. В подвале. А давай, мы сейчас все туда спустимся, чтобы ты не волновался!?

Шоми не возражал. Он и вправду не хотел туда спускаться один. Семья Трикитрак в полном составе и с надувными шариками вышла в коридор, потом налево и дошла до двери в стене, за которой была бетонная лесенка в подвал №1. Впереди шел папа, за ним старшие братья, потом Мури, держащая Шоми за руку, и замыкала шествие мама с видеокамерой.

Мальчик никогда прежде не бывал здесь из-за плохой энергетики. Какого же было его удивление, когда против ожидания оказаться в холодном месте, пропитанным смертью, он попал в просторное уютное помещение с персидскими коврами, мягкой мебелью, широкоэкранным телеком и даже холодильником с газировкой. На бетонных стенах подвала были нарисованы широкие окна, за которыми красовался акварельный цветочный сад и масляное голубое небо. Вообще говоря, подвал сильно напоминал человеческую гостиную в каком-нибудь шикарном особняке из тех, что показывают по телевизору.

У дал��ней стены на диване, обтянутом зеленой кожей, вся в шоке и с перекошенным от ужаса лицом, сидела и тихонько хныкала Лидия Синичкина, тридцатидвухлетняя продавец-консультант из магазина бытовой химии. Шампуни, стиральные порошки, зубные пасты, дешевая косметика — она знала наизусть столько названий, что не каждый профессор бы запомнил. На девушке было синее униформное платье с бейджем, поскольку папа её заарканил прямо в складском помещении магазина, куда она тайком ходила покурить. Кроме синего платья с бейджем, кроме туфель на низких каблуках и порванных в лесу колготок, шею Лидии обтягивал черный браслет из кремниевого полупроводника с микрогенератором электромагнитных полей. До прихода гостей она пыталась листать глянцевый журнал на журнальном столике, но слезы мешали читать и рассматривать картинки. Лидия полагала, что попала в лапы к последним психам и теперь её ждет изощренная расчлененка с групповым изнасилованием.

Мягкая мебель с коврами и холодильником отделялась от передней части подвала белой линией, за которую жертва никогда не могла выйти из-за своего электромагнитного ошейника. Вся семья собралась у этой белой линии и уставилась на зареванную Лидию. Когда та увидела празднично одетую семью с шариками и детьми, то от сердца у неё слегка откатило.

— О, прошу вас, не трогайте меня! — захныкала Лидия. — Я никому не скажу! Просто отпустите меня домой! Меня кошка дома ждет и мама будет волноваться.

Все ясно, кошатница, про себя подумал Харри.

Фу, какая уродливая, подумала мама и сделала такое брезгливое лицо, словно смотрела на отвратное насекомое с кучей мутаций.

На остальных лицах оставалось более менее равнодушие, кроме, разумеется, Шоми. Ему впервые в жизни приходилось видеть живую еду, которая двигалась, разговаривала и так далее. Раньше он никогда не задумывался о том, что его любимые ребрышки, оказывается, могут выглядеть так симпатично. Даже очень симпатично. Уже тогда Шоми понял, насколько чудовищно трудно будет ему стать тем, кем он должен стать по велению крови, которая досталась ему от предков.

— Держи сын, — сказал отец, передавая ему в руки что-то вроде шариковой ручки.

Только на самом деле это была никакая не ручка. Эту штуку следовало зажимать в ладони так, чтобы большой палец всегда лежал сверху на кнопочке. Даже небольшое нажатие вызывало мгновенный электрошок жертвы. Если бы папа сейчас нажал на эту «ручку» изо всех сил, то Лидия бы потеряла сознание примерно на два с половиной часа. Но это должен был сделать не папа, а его младший сын. Отключенную жертву следовало добить большим ритуальным молотком, который висел на гвоздях у ближней подвальной стены и больше напоминал штуку, которой играют в крокет.

— Сначала жмешь сюда, — папа показывал Шоми, куда нужно жать, — а потом берешь молоток. Проще простого.

Лидия Синичкина слышала каждое слово. Её желудок изнутри покрылся изморозью. Она четко и ясно осознала, что попала в такую западню, из которой на волю выбираются только в форме котлеты.

— Боже мой! — вырвалось из Шоми. — Но она же почти ничем не отличается от нас!

— Пфх, — фыркнул Телл. — Еще как отличается!

— Ты посмотри, какая уродина, — поддержал его Харри. — Да еще и кошатница!

— Она не совсем такая, как мы, — постаралась подбодрить братишку Мури.

— Она совсем не такая, как мы, — мама продолжала делать брезгливое лицо, направив камеру на Лидию.

Отец сел на корточки так, чтобы быть лицом к лицу с сыном.

— Она не такая, как мы, — сказал он твердо, но с нежностью в голосе. — Списки жертв оглашаются советом старейшин каждый год. Она и без нас подлежит дисквалификации за скверные дела.

Шоми взял у отца ручку-отключалку и перешагнул белую линию. Мама ахнула от неожиданности, но продолжила снимать. Братья одобрительно присвистнули, полагая, что Шоми решил не тянуть с ритуалом.

— Осторожней, — волнуясь, прошептал папа и на всякий случай снял со стены молоток.

Такой решительности не ожидал никто, включая Лидию Синичкину. Она вжалась в дальний угол дивана, как дикий зайчонок, которого только выловили из леса. Из неё продолжали выползать мольбы, но все тише и тише.

— Прошу, вас, прошу, прошу……

— Привет, я Шоми из семьи Трикитрак, — мальчик подошел к дивану вплотную и протянул ей маленькую пятерню. — Сегодня мне исполнилось семь.

Лидия неуверенно пожала руку маленькому людоеду.

— Я… я Лидия. Синичкина. Мне недавно исполнилось тридцать два.

— Господи, что он делает! — мама едва не проглотила собственный кулак.

Харри и Телл выразительно хлопнули себя ладошками по лбам. Мури тяжко вздохнула, а папа уронил молоток на пол и со словами «хватит снимать» отобрал у мамы камеру.

***

Все три дня, пока старые часы работали, Шоми предоставлялась полная свобода в действиях. Никто не имел права мешать или влезать с советами. Он должен был сам найти в себе силы совершить древний людоедский ритуал. Если ему хочется поговорить с жертвой — что же, это его право. Если он хочет с ней смотреть телек по вечерам — что ж, может так ему будет проще застать Лидию врасплох. Если он задумал проводить в подвале по восемнадцать часов в сутки, играя с едой в карты и рассказывая страшные истории на ночь — что ж, путь делает, как ему нравится. Главное пусть помнит, что трое суток не резиновые и стрелки неумолимо тикают вперед. Примерно с такими мыслями все эти дни жил папа. Он был замкнут, взвинчен и почти не разговаривал. Мама пыталась его успокоить блинчиками с мясным фаршем и поглаживанием головы на своей груди, но ничего не помогало. С их сыном было явно что-то не так. И все же папа все еще надеялся, ведь надежда всегда умирает последней.

Насчет того, что Лидия Синичкина не такая, как большинство людей, папа не обманывал. И про утвержденный список жертв он тоже не сочинял. Еще триста лет назад людоеды могли охотиться без разбора за кем угодно, но это создавало неоправданные риски и иногда оборачивалось серьезными проблемами. Людоеды давно заметили, что люди с особой яростью защищают своих соплеменников, если те благородны и человечны. Охота за такими святошами часто влекла облавы в Людоедовы Земли, что приводило к жестким кровопролитиям и серьезным потерям с обеих сторон. С тех пор совет старейшин постановил, что еда должна исчезать из городов незаметно. Так, словно ничего серьезного и не произошло. Именно для этого каждый год составлялся список жертв, куда попадали люди с сомнительной репутацией, моральные уроды, изгои общества, извращенцы, продажные адвокаты и прочие антисоциальные элементы, место которым в принудительной изоляции до скончания времен.

Лидия Синичкина попала в список за то, что прокалывала шприцом крышечки шампуней и впрыскивала туда жидкость для мытья унитазов. Примерно каждый тридцатый покупатель, побывавший в злосчастном магазине бытовой химии, лишался волос в течение нескольких недель. Спроси её сейчас, зачем она так делала, девушка вряд ли бы нашлась с ответом. Где-то в глубине души она чувствовала, что ненавидит всех вокруг и хотела бы жить в таком мире, где ей отведена роль вселенской правительницы, восседающей на трехметровом троне, сплошь из золота и платины. К слову, людям бы пришлось очень туго, если б эти фантазии стали реальностью. Несмотря на червоточины в душевном здоровье, с виду Лидия казалась милым и добрым человечком, прямо ангелочком в синей униформе.

Шоми ничего не знал про темные делишки Лидии. Он видел в ней красивую барышню с большими зелеными глазами и тяжелым снопом длинных волос цвета спелой пшеницы. У неё были тонкие черты лица, которые и вправду могли бы сделать из неё неплохую царицу какой-нибудь древней Вавилонии.

После дня рождения, когда все отправились спать и мама с папой поцеловали его перед сном и еще раз сказали, что у него все получится, он лежал в кровати, сжимая в ладони ручку-отключалку, и смотрел на четырех мышей, к которым подселился новенький. Это был полосатый бурундучок. Полевки не хотели с ним играть, поэтому кучковались отдельно. Шоми понимал их. Брука не заменишь щеголем с полосками. Но тот не был виноват в их утрате и от этого выглядел печально и растеряно. Мальчик понял, что все это время думает о подвале №1. Точнее о той, кто там сейчас наверняка тоже не спит. Шоми знал, что эти три дня — полностью его время. И если он решит спуститься в подвал после полуночи (когда все приличные мальчики уже должны спать), то никто его не остановит.

Лидия смотрела телевизор, забравшись на диван с ногами, как она привыкла делать дома. Шагов по лестнице она не слышала, поэтому появившийся в космической пижаме мальчик её здорово напугал. В кулачке он сжимал треклятую ручку-отключалку, которую на ней предварительно испытал отец семейства. «Этого больного семейства» — так подумала Лидия.

Мальчик деловито прошагал через белую линию в зону предательского уюта и комфорта, где забрался за зеленый диван и уселся рядом с девушкой, от которой вкусно пахло ромашками, жасмином и медом. Это был специальный косметический крем, которым пользовалась Лидия всего сутки назад.

— Не спишь? — спросил Шоми так, словно она была его кузиной, приехавшей погостить на август месяц.

— Нет. Еще не сплю. Смотрю вот передачу про космос. Сегодня серия про Марс.

Лидия опасливо отодвинулась к правому краю дивана, не отпуская взгляда от ручки-отключалки в маленьком кулачке. Она прекрасно понимала, что стоит Шоми нечаянно чихнуть, как её моментально вырубит, а там уж дело за малым.

— Ух, ты! — у Шоми сразу загорелись глаза. — А ведь я тоже люблю эту передачу! Там еще показывали про экзопланеты.

— Ага, — поддакнула Лидия, — я видела. Они их ищут по периодическим пульсациям.

— Точно, да, — Шоми посмотрел Лидии в глаза и сразу же вспомнил, кто она и зачем здесь. И хотя он понимал, что вряд ли сможет её убить, но все же продолжал клясться себе, что постарается. Ужасно не хотелось разочаровать отца. Это было даже хуже, чем убить живое существо, пусть и ради пропитания.

Возникла неловкая пауза и Лидия отвела взгляд, изображая из себя невинную девочку, которой хочется жить и радоваться мелочам.

— Я…я знаю, что тебе нужно сделать, — сказала она, глядя на двигающийся марсоход в телевизоре — Ты пришел за этим?

— Не за этим, — чуть обижено отозвался Шоми. — Я просто хотел поговорить. Вы ведь практически ничем не отличаетесь от нас.

— Ну, тут с тобой многие поспорят. Вы едите людей, а мы нет.

— Да, знаю. Только мы ведь не выбирали, что родились такими, разве нет?

— Наверное, — согласилась Лидия. — Я не знаю только, зачем вы не едите обычное мясо?

— Людоеды от этого умирают. Так мне сказал доктор.

— Вранье.

— Не знаю, но говорят такая смерть очень мучительна, — Шоми вспоминал страшилки, услышанные от братьев, которые были недалеки от истины. — Ты можешь съесть сто кроликов за раз и все равно останешься голодным. Когда нельзя съесть человека, людоед умирает от переедания всякой дрянью. Просто разрывает себе желудок.

— Звучит жутковато.

— Расскажи мне о людях, — попросил Шоми. — Я никогда не бывал в городах. Говорят, у вас есть фонтаны и ручные голуби. Это правда?

Лидия непроизвольно хихикнула. Наивность маленького монстра была такой искренней, что делала его чертовски милым.

— Правда, — она все еще улыбалась. — И ручные голуби, и фонтаны и даже трамваи с троллейбусами.

— И вы живете семьями, как мы?

— Да, только не в лесу, а обычно в таких больших многоэтажных домах. Знаешь, ну ты видел по телевизору.

— Видел. Только никак не пойму, как вы туда помещаетесь.

— Ну, там бывает достаточно места и для пятисот человек.

— Врешь!

— Нет, я сама в таком доме живу. У нас в одном подъезде не меньше ста человек живет.

— А что вы едите?

— Ну, друг друга мы точно не едим. Если только в переносном смысле.

— Переносном?

— Ну, знаешь, когда говорят «хватит есть мне мозги».

— Ого, вы мозги едите? А я маму всегда прошу мозги мне не готовить. Как то они противно выглядят. А вот Теллу нравятся и папе тоже.

— Да нет, ты не понял. Есть мозги — это означает доставать человека вопросами или просьбами или всякой чепухой.

— Как я сейчас?

Лидия снова улыбнулась.

— Ну, почти. Только мне с тобой приятно общаться. Ты не похож на своих родственников.

Шоми заметил, что Лидия посматривает на ручку-отключалку, которую он ни на миг не выпускал из кулачка. Да, возможно он болен синдромом Доброты и Симпатии и не в меру любопытен, но все же он все еще маленький мальчик, которому до жути страшно оставаться вот так рядом с будущей едой. У людей, как и у всех живых существ на планете, тяга к жизни неимоверно сильна. Шоми знал, что пленница может быть непредсказуемой и даже убить его на пути к свободе.

— Ты думаешь, я могу причинить тебе боль? — Лидия угадала мысли мальчика.

— Я так не думаю, — слукавил Шоми. — Я знаю, что ты хочешь вернуться домой. И готова сейчас на все, что угодно, лишь бы не быть здесь.

— Ты очень умный.

— Просто проницательный, — заскромничал Шоми, — но мне тоже приятно с тобой общаться. И я считаю, что ты красивая, чтобы там не говорила мама или Телл. Или папа.

— Спасибо.

Лидия уже не вжималась в подлокотник дивана. Они сидели очень близко друг к другу. Шоми изучал лицо девушки, как какую-то диковинку. Как некоторые люди изучают в зоопарке узоры жирафа, которого видят впервые. Да, она была определенно интереснее, чем мышки в банке. И почему он не может оставить её у себя насовсем.

— Скажи, почему тебя выбрал папа?

Лидия опустила взгляд и Шоми почувствовал, что вопрос попал в больное место.

— Я не знаю, — сказала девушка. — Наверное, оказалась не в то время, не в том месте.

— Может и так, но папа говорит, что ты есть в списке.

— Списке?

— Да, тех, на кого разрешено охотиться.

— Господи! — ахнула Лидия. — И кто же составляет такие списки?

— Я не знаю. Я только знаю, что ты почему-то туда попала.

К горлу девушки подступил комок. Она вспомнила о своей кошке, которая, наверное, сейчас жалобно мяукает у парадной двери. Она вспомнила о маме, которая, наверное, сейчас волнуется и пишет заявление в милицию. Она вспомнила о том, что так и не побывала в Таиланде и о новеньком консультанте, который ей подмигнул. Наверное, они смогли бы вместе сходить в кино, но уже никогда не сходят. В глубине души Лидия знала, почему попала в список.

Шоми заметил, что из глаз девушки катятся слезы.

— Не плачь. У нас еще есть целых три дня и мы можем стать хорошими друзьями.

Шоми, утешая девушку, свободной рукой дотронулся до её плеча. Лидия остро осознавала, что могла бы вырубить малыша одним резким движением, но если попытка не удастся — это будет безусловный конец.

— Пообещай мне одну вещь, — сказала она, решительно отбросив план с нападением. — Пообещай, что сделаешь это быстро и без боли.

— Я не сделаю тебе больно. Обещаю. Можно я посмотрю с тобой телевизор? В моей комнате так одиноко.

— Конечно. Что будем смотреть?

— Про Марс.

***

Шоми покинул подвал №1 глубоко ночью, когда звезды на ночном небе стали бледнеть, чувствуя приближение рассвета. Мальчик и его жертва смотрели передачу про космос два или три часа подряд, делясь мыслями о том, какого это оказаться на другой планете. В конце концов, тепло их странного общества наполнилось тихой гармонией ночи. Разговоры прекратились. Воздух в подвале отяжелел от снов тех, кто спал наверху. Шоми продолжал следить за происходящим в ящике так словно сидел рядом с давней подружкой или сестрой. Потом Лидия уронила голову на грудь и выронила пульт из рук. Шоми слез с дивана, взял теплый плед с кресла и накрыл им девушку. Он пожелал ей спокойной ночи и только после этого поднялся к себе. Остаток ночи ему снились беспокойные сны, в которых была Лидия и все его родные.

Глава 5. Пальцы Гули и тайная агентура

Шоми лег самым последним, но проспал совсем немного. Он знал, что его беспокоит и потому в шесть утра побежал прямо в родительскую спальню, чтобы задать отцу важные вопросы. Лицо папы утопало в большущей подушке, набитой гусиным пухом. Мамина рука лежала на папе, что было очень мило, ведь это означало, что эти старперы все еще любят друг друга.

— Папа, папа! — Шоми плевал на все приличия и толкал родителя в плечо.

Папа начал жевать буквы, издавая непонятные звуки из которых получались странные слова.

— Ам..кххтфф….кто… что…

— Да просыпайся же! — Шоми затряс папу сильнее.

Отец открыл глаза и чуть не подскочил в кровати.

— Что такое? Что случилось? — глава Трикитрак был явно напуган и первой мыслью подумал, что девчушка убежала. — Ты в порядке?

— Ничего не случилось, — успокоил его Шоми. — Ты сказал, что Лидия не такая, как все. Что она в списке. Что ты имел ввиду?