автордың кітабын онлайн тегін оқу Забавы деда Матвея
Александр Самойленко
Забавы деда Матвея
Сборник рассказов, повесть
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Александр Самойленко, 2017
Книга «Забавы деда Матвея» — это невыдуманные рассказы о бытии, любви и смысле жизни, повесть «Падение» — история из жизни агента иностранной разведки.
18+
ISBN 978-5-4485-0921-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Забавы деда Матвея
В небольшом поселке железнодорожников дед Матвей был старожилом. Два десятка лет назад он вышел на пенсию с должности путевого обходчика, и теперь мирно доживал свой век с женой Прасковьей Ивановной и черноухим Трезором в потемневшей от времени, но еще крепкой избе, построенной на отшибе, возле полноводной и быстрой реки Белой. Местность для богачей была привлекательной, и в начале двухтысячных годов они потянулись сюда на жительство…
По давней привычке дед Матвей спал за женой, у голой бревенчатой стены. Вставал всегда рано и, боясь потревожить супругу, осторожно перебирался через нее на пол. Потом надолго замирал у окна, наблюдая за жизнью улицы и примечая всякую мелочь.
Однажды в начале июня на улице появился «мерседес» и, сопровождаемый облаком пыли, остановился около их изгороди. Дед в панике бросился от окна к кровати и закричал:
— Приехал! Приехал!..
Прасковья Ивановна в ужасе вскочила, и они вместе суетливо забегали по избе. Понадобилось какое-то время, пока бабка первой не пришла в себя:
— Кто приехал-то, старый? — остановившись посреди избы, сердито спросила она.
— Богатей пожаловал к нам… — просипел дед Матвей.
Бабка подтолкнула растерявшегося старика к вешалке. Натянув на себя первое, что попало под руку, они, мешая друг другу, выбрались через высокий порог в сени. Там дед трясущейся рукой долго не мог открыть дверь, и когда это ему удалось, старики вышли на улицу, встретить незваного гостя.
Упитанный, с обозначившимся животиком молодой господин, щурясь на яркие лучи, ходил по заросшему крапивой и лопухами двору, не обращая внимания на появившихся хозяев и грозное ворчание Трезора. Он деловито осмотрел постройки, заглянув в сарай и хлев. Брезгливо сморщился, открывая дверь облепленного мухами ветхого туалета. Сходил к огороду, и только тогда остановил взгляд на стариках:
— Здорово, хозяева, — ухмыляясь, сказал он.
Прасковья Ивановна обиженно поджала губы:
— Что ж ты, милок, будто супостат какой, безо всякого разрешения шастаешь по двору? Иди-ка, сынок, своей дорогой, не тревожь старых людей.
Упитанный господин в ответ громко и весело заржал. Старики испуганно переглянулись, Трезор взвыл и, выскочив со двора, зашелся лаем, удирая по пыльной дороге к речке.
— Дом с земельным участком я у вас покупаю, прикладывая дорогой платок к выступившим от смеха слезам, — нагло сообщил он.
У хозяина клацнули протезные челюсти. С трудом обуздав разгулявшиеся нервы, дед постарался достойно ему ответить.
— Тебе никто не продает, — заикаясь, выговорил он. — Мы с бабкой, слава Богу, живы еще. Так что уйди из нашего двора с миром…
— А это, дед, ничего не меняет. Вопрос решен. Сегодня не продаешь, так завтра продашь. Бульдозер твою рухлядь начнет утюжить — сам прибежишь.
Господин подошел к калитке, пнул ее и, повернувшись к старикам, пообещал скорого свидания…
Дед Матвей и Прасковья Ивановна не сразу ушли с крыльца. Вернувшийся Трезор виновато примостился у их ног. Дед с досады незлобиво на него ругнулся и, проворчав что-то себе под нос, вдруг захохотал, пугая нервными вскриками бабку.
— Ты, Прасковья, почуяла, какой от него смрад пошел, когда платок-от достал из штанов?.. — сквозь хохот злорадно спросил он. — Тьфу! Солидол лучше пахнет.
— А как же, почуяла. Заграничным одеколоном, кажись, нафуфырился. Хорошо, знать, живет. Ишь какой гладкий да ухоженный, паразит…
Старики еще долго издевались над незваным гостем, бесцеремонно вторгшимся в их размеренную жизнь, мстя за свой страх и беспомощность, пока ближе к обеду постепенно не стихло их пораненное самолюбие, после чего они занялись обычными стариковскими делами.
Со дня появления богача прошла неделя. Дед с бабкой начали забывать о неприятном визите, но тут молодой господин напомнил о себе, и его угрозы начали воплощаться в жизнь, преподнося старикам тяжелые испытания…
Трейлер, едва не задев изгородь, однажды утром протащил мимо двора стариков бульдозер и остановился рядом, на большом пустыре. Скоро бульдозер заработал, глуша вокруг все остальные звуки. Старая изба задрожала, а вместе с ней затряслись и ее хозяева. Приложив скрюченную ладонь ко рту, дед испуганно прокричал на ухо бабке:
— Параша! К властям беги. Управу искать на них надобно…
Второпях накинув светлый платок, старуха, переваливаясь с боку на бок на больных ногах, послушно заторопилась к центру поселка. А дед Матвей, в целях обороны взяв из сарая затянутые паутиной вилы, выдвинулся к огороду, откуда хорошо просматривалась ставшая в одночасье вражеской территория пустыря.
Бульдозерист тем временем со знанием дела утюжил техникой землю. Бульдозер сносил бугры, лихо крутился на месте, засыпая канавы и ямы. Дед с опаской понаблюдал за его работой и, немного успокоившись, вернулся во двор. Но как оказалось — напрасно… Через пару минут дед Матвей услышал, что рокот мотора приближается к дому, и он, снова взяв вилы, поспешил навстречу.
Сметая изгородь, подминая гусеницами смородиновые кусты и малину, на земле старика уже вовсю бесчинствовала стальная махина. Хватаясь одной рукой за сердце, а другой махая вилами, дед отчаянно пошел на грозную технику. Когда между ними осталось всего два-три метра, бульдозер остановился. Угрожающе взревел мотор, и, пугая, несколько раз поднялась и опустилась тяжелая лопата. Но старик не отступил. Хотя и поджилки тряслись от страха, он встал в двух шагах от бульдозера, поднял вилы вверх и, приняв воинственный вид, показал трактористу решимость защищать собственную усадьбу, чего бы это ему ни стоило.
Старик не увидел, как на дороге появилась Прасковья Ивановна. Бабка, не переставая всплескивать руками и что-то кричать, выбиваясь из сил, спешила к нему на помощь. Она не сумела преодолеть несколько метров, запнулась, вскрикнула высоко, по-бабьи, и ничком ткнулась в грядку. Из кабины бульдозера тотчас показался лохматый мужик и, размахивая монтировкой, заорал на стариков, сдабривая ругань разными блатными и незнакомыми хозяевам огорода фразами. В ответ дед молча помахал над головой вилами…
Противостояние этим пока что закончилось. Тракторист, так же безбожно матерясь, скрылся в кабине. Бульдозер, выпустив ядовитое облачко дыма, резко подался назад, а потом, развернувшись, уехал в конец пустыря. Дед Матвей, проводив его взглядом, помог бабке подняться.
— Никто, Матвеюшка, там меня и слушать не захотел, — жалуясь, запричитала она. — Отмахнулись. Глава сказал — по-новому жить начинаем. Дескать, ежели тут у нас до рукоприкладства дойдет, посулил тогда милиционера прислать. Видно, потешилась власть над старухой, Матвеюшка. Неоткуда нам теперь помощи ждать…
Дед неумело успокаивал жену, гладил ее шершавой ладонью по голове. У него самого навернулись на глаза слезы. Они проторчали на огороде до самого вечера и ушли, когда убедились, что тракторист оставил технику и убрался с пустыря совсем.
Проснувшись глубокой ночью, он сдерживая дыхание, начал перебираться через старуху.
— Ты куда это, старый? — спросила Прасковья Ивановна не открывая глаз.
По-видимому, она еще не засыпала.
— Спи, Параша. Мне что-то никак сон не идет. Пойду до ветру схожу и заодно свежим воздухом дыхну малость.
Бабка поворчала невнятно и замолчала. Вероятно, опять погрузилась в невеселые мысли. Старик оделся и, сунув босые ноги в калоши, торопливо пошел в сарай, где в кромешной тьме, на ощупь, позвякивая металлом, перебрал скопившееся за долгие годы барахло. Отыскав нужные железяки, он положил их в большую кошелку и, стараясь не шуметь, пошел со двора.
По пустырю передвигался, соблюдая осторожность. Несколько раз останавливался, напрягал слух и вглядывался в кусты. Подойдя к бульдозеру, немного постоял и обошел вокруг него дважды. Потом он потрогал еще не до конца остывший капот, и только тогда взялся за опасное дело…
Старик слишком долго копался в двигателе, поочередно вынимая из кошелки ключи. У него, как назло, ничего не получалось, и в конце концов, чтобы достичь желаемого результата, он решил поступить иначе… Открутив пробку маслозаливного отверстия, глубоко, до упора, засунул внутрь монтировку и теперь, вполне удовлетворенный работой, облегченно вздохнув, спустился на землю. На полдороге к дому наткнулся на трясущуюся от прохлады и жуткого страха бабку и, ни слова ей не говоря, мягко подталкивая в сгорбившуюся спину, увел во двор. В избе он немедля улегся в кровать и мгновенно заснул, уверенный в своей правоте…
Утром следующего дня старик, затаившись у изгороди, с волнением наблюдал в свой трофейный бинокль за пересекающим пустырь трактористом. Вот тракторист неторопливо подошел к своему желто-оранжевому бульдозеру, по-хозяйски окинул его взглядом и забрался в кабину. Затем оглушительно застрекотал пускач, а спустя несколько секунд ровно заработал двигатель. Наступал самый острый момент в совершаемой дедом мести, ради чего он прошлой ночью и ходил на пустырь…
Бульдозер дернулся вперед, и одновременно с этим рывком в чреве мотора раздался жуткий треск. Мотор заглох, и не менее жуткая тишина, сохранявшаяся довольно долго, повисла над пустырем. Потом медленно приоткрылась дверца кабины и на гусеницу ступил обалдевший от случившегося тракторист. Он сделал несколько шагов по тракам, открыл капот и, покачнувшись, едва не свалился на землю. По-видимому, сначала он приходил в себя, потому что стоял и не двигался. После тракторист резво подскочил к кабине, выхватил из-под сиденья ломик и, спрыгнув на землю, помчался ко двору старика, размахивая ломиком легко, будто хворостиной…
Дед Матвей, увидев несущееся к нему лохматое и разгневанное чудовище, не на шутку струхнул и поспешил убраться из ненадежного укрытия в избу. Скоро он услышал первые удары лома по ограде и вслед за бабкой стал усердно молиться Богу…
— Убью-у-у-у! — протяжно орал тракторист, ломая доски ограды. — В порошок сотру вместе с халупой, мудак! У-у-у, старый осел! Кто детей моих накормит? Ты, что ли?..
Разъяренный механизатор добрался-таки до входных дверей в избу, до того разгромив почти половину сеней,
— Открывай, старый! — повторял он, пытаясь острым концом лома поддеть доску и сломать последнее для него препятствие.
Но старая, полвека назад добротно изготовленная из кедровых плах дверь не поддавалась. Тракторист, в бессильной злобе ударив по ней несколько раз, выбежал на улицу. И возвращаясь на пустырь, швырнул ломик в окно. К счастью, старики молились в дальнем углу и осколки стекол их не задели… До ночи потом бабка корила деда Матвея, а тот слабо возражал и изредка ей огрызался.
Диверсия, удачно проведенная стариком, подтолкнула молодого богача к активным действиям. На другой день после поломки трактора пустырь был заполонен строительной техникой разнообразного назначения. Мимо двора деда Матвея засновали многотонные самосвалы, груженные гравием, песком и железобетонными плитами. Работа кипела весь день, не прекращалась она и ночью. Прошли всего сутки, и дед Матвей, выйдя на улицу, не поверил своим глазам: вместо изгороди по одной из сторон огорода, в ниточку, ровно стояло бетонное ограждение. А его грядок не было! Только кое-где торчали из израненной тяжелыми гусеницами земли смятые перья лука.
— Эх-ма… лук-то… какой хороший был, — с горечью несколько раз вслух произнес дед.
Сзади к нему подошла бабка:
— За что же нам это, Матвей? Зачем ты их так прогневил? — тихо спросила она.
— Цыц, окаянная! Не терзай мою душу! Все одно они бы по-своему сделали. Хоть и пострадали мы, но зато удовлетворение малость позавчера было, а дальше, как говорится, еще поживем — увидим…
Стариков заметили. В их сторону со стройплощадки заспешил высокий молодой человек. Он издалека поздоровался с ними и широко, по-хорошему, улыбнулся:
— Здорово живете, хозяева!
Старики с напряженным вниманием ждали его приближения и здороваться не собирались.
— Здравствуйте, хозяева, — веселым голосом повторил молодой человек. И не обращая внимания на их сумрачные лица, с ходу затараторил: — Мы тут поставили бетонные блоки. Над ними пойдет высокий забор. Дом и надворные постройки, не бойтесь, не тронем. Я убедил заказчика, что ландшафт это не портит. Из-за забора вашу развалюху не видать будет…
Считая разговор законченным, он побежал к работающему автокрану, на ходу подавая крановщику знаки, махая вверху руками. Дед Матвей с бабкой Прасковьей, постояв еще немного, пошли восвояси домой. Дома дед занял свое место возле окна. Сунул в рот сигарету и трясущимися руками не сразу зажег спичку.
— Смириться бы надо, Матвей, — осторожно заговорила с ним Прасковья Ивановна. — Плетью обуха не перешибешь. Слава богу, в избе остались. Ничего не поделаешь, время уж такое, видать, настало…
Дед Матвей поперхнулся дымом и грубо оборвал жену, может быть, впервые за долгую совместную жизнь:
— Время, говоришь?! Хапуги они и бандиты. Судить их надо. Награбили, а теперь все и всех покупают. Купцами, погляди ты, и заводчиками заделались… Вот объясни мне, Прасковья, откуда у этого сопляка пузатого капитал взялся? Что? Наследство из Америки привалило? А хрен ему!.. На крови его богатство замешано. Меченый волю таким, как он, дал и послал на грабеж. Вот тебе и время другое пошло. Проморгали. Допустили болтуна к власти верховной, отпустил он вожжи, и страдает теперича честный народ. Прежде всего душой страдает. У большинства людей вся жизнь как коту под хвост, оказалась прожита зря. То, что теперь в магазинах всякая жратва и тряпки есть — это не главное. Все равно нам купить не на что. Посмотри-ка, жизнь какая похабная стала и ненадежность во всем — вот то самое, что мы в этом новом времени получили, взамен нормального общественного порядка…
Старик, прервавшись, трясущейся рукой поднес окурок к губам. Курнул несколько раз подряд и продолжил:
— Ну ничего, как-нибудь, бабка. Положись на меня, покуда я живой. Пережили мы с тобой после Отечественной войны голод, переживем и изобилие…
Он, выговорившись, ткнул потухшую «приму» и пепельницу, прикурил другую сигарету и вдруг, вскочив с табурета, взволнованно заходил по избе. Бабка предпочла мужу не перечить и, подальше от греха, опасаясь попасть ему под горячую руку, забралась на кровать. Ходьба деда продолжалась, однако, недолго. Скоро он выдохся и, усталый, не раздевшись, лег рядом с ней, пугая ее своим необычным поведением… А ночью случился с ним жар, и к утру, разболевшись, дед Матвей уже не поднялся…
Долгих три месяца Прасковья Ивановна выхаживала мужа, и смерть наконец отступила. В начале бабьего лета дед Матвей, опираясь на еловую палку и поддерживаемый бабкой, еле держась на слабых ногах, вышел на улицу. Почти вплотную ко двору стариков стоял каменный дом.
— Ба-а-а-а, — только и смог проговорить он. Постоял, о чем-то подумал и, сильно качнувшись, с недоумением в глазах повернулся к Прасковье: — Это что? Мне случаем не пригрезилось?
— Нет, Матвеюшка, не пригрезилось. Ты все, дорогой, проболел. Как на дрожжах, не по дням, а по часам, все одно что в сказке, дворец поднимался. Отсюда нам верхушка видна. Забор больно высок поставили, под стать дворцу…
Рассмотрев башенки по бокам крыши, старик перевел взгляд на забор и отметил, что он очень хорош. Доски дуба, искусно обработанные рукой толкового мастера, рассчитаны были не на один десяток лет, дерево так и отдавало крепостью. Вырезанные на досках фигурки зверей, людей и птиц создавали единую картину. Не удержавшись, он подошел к забору, погладил лакированное дерево и, не находя слов, лишь протянул:
— Н-да-а-а-а…
Прасковья Ивановна в тон ему несколько раз тяжко вздохнула…
Осень незаметно для стариков быстро перешла в зиму. Наступившие холода они пережили в тепле, занимаясь посильными старческими делами. В соседские хоромы за всю зиму только раз или два, вслед за бульдозером, по освобожденной от снега дороге проезжал джип молодого хозяина.
Оживление у богатых людей наступило в начале мая. К дворцу потянулись фургоны с вещами, мебелью, стали приезжать иностранные легковые машины. В связи с этим движением деду однажды пришла в голову идея, и он не откладывая проковылял в сарай. Достал из фибрового чемодана давно позабытую ручную дрель, приладил к ней сверло большого диаметра и направился вдоль соседского забора осуществлять замысел. Точно рассчитав расстояние, старик остановился напротив дворца и, присев на корточки, начал высверливать в доске отверстие. Справившись, приник глазом к дыре и с жадностью стал наблюдать за чужой территорией. Из дома часто выбегала одна и та же женщина. Она выносила и выбивала пыль из вещей, тащила их обратно, выносила новые. Он, вдоволь насмотревшись на нее, поднялся с колен. В это время Прасковья Ивановна позвала его обедать.
Вечером этого дня к дворцу подъехали две машины. Шум, гам и громкая музыка подхлестнули деда Матвея, и он, не мешкая, заторопился к заветному месту. Прошло более получаса, и все это время Прасковья Ивановна с любопытством следила за дедом из-за сарая. Только однажды он на минуту отвернулся от забора, разминая затекшую шею, помотал из стороны в сторону головой и снова прилип к дырке. Казалось, ничто не оторвет его от увлекательного занятия.
— Матвей! Что там? — не выдержав, спросила бабка.
Дед, не оборачиваясь, раздраженно махнул рукой.
— Что ты такое увидел, старый?! — прикрикнула Прасковья Ивановна. — Прилип, окаянный, к забору, что ли?
Дед Матвей еще несколько минут испытывал ее терпение, потом повернулся. Глаза у него светились лукавством.
— Ну?! — грозно наступала бабка.
Дед неохотно поднялся и, отчего-то пригибаясь к земле, подошел к супруге.
— В чем мать родила бегают по двору, — шепотом доложил он жене, смеясь беззвучно.
— Это как так? — не поверила она.
— Ей богу, голяком… Вот как есть. Без единой нитки на теле бегают. По приезду, наверное, сразу в баню подались. И мужики, и девки выскакивают и сообща в воду плашмя — бултых… У них там посреди лужайки прудок какой-тось есть. Иди-ка, глянь, Параша. В дырку будто на ладони видать.
Прасковья Ивановна поплевала возле себя.
— Тьфу, тьфу, бесстыжие! Срам один, и чего ты, старый, столько времени глаза пялил на этот вертеп…
Она еще поплевалась и, оставив пристыженного деда, ушла.
…Никак не могла Прасковья Ивановна смириться с таким увлечением супруга. Но как-то, в разгар лета, к соседу приехала свадьба, и она, не удержавшись, сама заняла место у отверстия. В него хорошо было видно богатого соседа в роли жениха и его избранницу.
— Молоденькая какая. Красивая, — сказала Прасковья про невесту.
Дед, посмотрев, согласился. Старики по очереди, с удивлением понаблюдали за начавшейся свадьбой.
— Ишь ты! Никак не ожидал от нынешней молодежи… У нас с тобой, Прасковья, такого и в помине не было, — сказал дед Матвей, удивившись, что свадьба идет, соблюдая все каноны старинного обряда…
* * *
Молодые и их прислуга стали проживать во дворце постоянно. Красавица-жена молодого богача в погожие дни проводила время на лужайке. Раскачиваясь в кресле в тени большого зонта, она беззаботно жевала конфеты и раскидывала яркие обертки по сторонам, и те, уносимые ветром, разлетались по всей поляне, давая дополнительную работу прислуге. В общем, жизнь у соседей деда Матвея в дневное время протекала скучно и тихо и оживлялась лишь поздно вечером, когда приезжал нетрезвый хозяин. Вокруг него тогда сломя голову хлопотали, суетились домочадцы и гурьбой провожали в баню…
Ближе к осени дед все реже подходил к забору, а потом прекратил и вовсе: глазеть в соседском дворе было не на что. И вот однажды необъяснимое чувство толкнуло его к дыре. Увидев возле дворца соседа нескольких мужчин и женщин, одетых в черное, он бегом кинулся в избу:
— Никак у соседей беда какая стряслась, в трауре по двору ходят… — взволнованно сообщил он бабке.
Прасковья Ивановна отправилась к забору и, заглянув в дырку, заохала:
— Ой-я-я-я! С молодым хозяином, Матвеюшка, чевой-то приключилось. Жена на лужайке стоит черным шарфом повязанная…
Бабка оказалась права. Молодого хозяина большого дворца с башенками не стало. Его чуть позже, в тот же день, с простреленной головой провезли мимо избы стариков. И трое суток приходили и уходили из дворца две богомольные старушки из местных. Они отпевали покойника.
В день похорон дед Матвей и Прасковья Ивановна боязливо прошли в широкие ворота соседей и встали в толпе солидных, в большинстве молодых, людей. Гроб с телом покойного вынесли и поставили на покрытый черным бархатом стол. Все по очереди стали обходить вокруг гроба, прощаться. Обошли вокруг гроба и старики-соседи. В последний момент перед выносом гроба с телом покойного со двора на улицу вдова, до сих пор молчавшая, взвыла и бросилась плашмя на супруга. Ее рука нырнула под покрывало и стянула обручальное кольцо с пальца покойного… На эту прощальную сценку едва ли кто из господ обратил внимание…
Вернувшись в избу, дед и бабка сели друг против друга за стол.
— Видала? — спросил Матвей, глядя в родное лицо жены.
— Видела, — горестно вздохнув, ответила бабка Прасковья. — Проворная…
Старики в день похорон, теперь уже бывшего хозяина дворца, сидели допоздна. Молчали, тихо беседовали, размышляя вслух о превратностях человеческой жизни.
Вот такая, блин, история…
По случаю приезда колхозного диспетчера Григория Воробьева из отпуска мужики договорились выпить. Ближе к обеду сходили в магазин. Подождали, чтоб опустела контора, и втроем зашли в диспетчерскую.
— Все ушли на обед? — на всякий случай спросил Григорий своего закадычного дружка Жорку и выразительно посмотрел на дощатую стену, за которой в соседнем помещении в дневную смену работали телефонистки.
— Все, — заверил Жорка.
Григорий достал из пакета две бутылки водки, Николай принялся нарезать колбасу, а Жорка, тихо матерясь, начал открывать плоскогубцами трехлитровую банку соленых огурцов. Скоро общими стараниями стол был накрыт, и когда Григорий налил по полстакана каждому, Никола встал.
— Ну, за приезд, что ли, Гриша? Как там, на курорте-то? Счас опрокинем, дак уж расскажи друзьям про Черное море. Небось, есть чего…
— Гы-гы-гы, — двусмысленно гоготнул Жорка.
Бесшумно чокнувшись пластиковыми стаканами, они наконец выпили и с сосредоточенным видом плотно на первый раз закусили колбасой и хлебом. Потом повторили и, уже не закусывая, закурили. Никола подошел к окну открыть форточку, но застрял возле него, всматриваясь во что-то происходящее на улице.
— Что там, Никола? — вяло поинтересовался Григорий.
— Да Афонин пес мясо жрет. Больно чудно у него получается. Видать, не идет уже, а он все равно жрет.
— Так Афоня ее один раз в год и кормит, только когда поросенка зарежет. У нее отродясь одни уши торчат, да еще шерсть клочьями в разные стороны, — вставил вездесущий Жорка.
Любопытствуя, Григорий, а с ним и Жорка тоже подошел к окну. Измученная голодом животина как раз в это время через силу заглотила большую кость неизвестного назначения. Затем она, тупо уставившись в снег, широко расставила лапы, немного постояла так, будто борясь сама с собой и в конце концов разинув до предела пасть, выблевала кость обратно на снег.
— Пошли, — громко сказал Григорий, — че смотреть? Не зашла она ей в брюхо, и все тут…
— Э-э-э, не скажи, — остановил его Жорка. — Щас такое увидишь…
Собака завалилась возле кости всего в нескольких сантиметрах от морды и ничего окромя ее, кажется, вокруг не видела. Прошла минута-другая, и она, тяжело приподнявшись, снова схватила злополучную кость, и потом та короткими рывками зашла в ее нутро. Собака победно икнула, и ее качнуло. Судя по ее движениям, она хотела уйти. Однако не смогла сдвинуться с места и тут же свалилась, а вслед за этим судорожно потянулась.
— Ну, каково сучье племя, а? — по прошествии некоторого времени громко спросил Жорка.
Никола от удивления присвистнул. Григорий изумленно покачал головой:
— Ну и ну. Кость почти что с нее будет, и на-кась тебе… Ну и ну… Пошли-ка, мужики, за ее здравие сейчас тяпнем. Кабы не сдохла.
Раз за разом мужики выпили по две меры за собаку, после снова за Гришкин приезд, и спустя полчаса изрядно захмелели.
— Я, мужики, как говорится, на всю катушку оттянулся, — начал было рассказывать Григорий про отпуск, но почему-то замолк.
— Давай, давай, выкладывай как на духу, — пробубнил Никола. — Баб у тебя там много было?
— Да-да, расскажи-ка про баб, — пьяно подхватил Жорка. — Сказывают, на югах они сами на нашего брата лезут.
— Ха-ха-ха! — что-то вспомнив, рассмеялся Григорий.
Мужики заинтересованно вытянули лица.
— Ну?! — не на шутку рассердившись, понукнул Никола дружка.
Григорий, оборвав смех, хвастливо задрал лицо к потолку:
— Я с одной, мужики, в поезде, еще когда туда ехал, схлестнулся. Стою, значит, курю себе в тамбуре, а она выходит с тоненькой такой цигаркой во рту — и ко мне. Дайте, мол, прикурить. Я дал, а она сразу: «А не скучно ли вам? И не можете ли вы составить мне компанию?..»
Григорий, прервавшись, опять засмеялся.
— Да не тяни ты резину, короче давай, — запсиховал Жорка. — Было что или нет?..
— Было, еще как было-то! — воскликнул Григорий. — Поезд идет, вагон качается, а мы с ней на нижней полке… Честно говоря, мужики, пока не приноровился, не очень мне поначалу нравилось. Но уж потом… Когда я понял, что к чему, и подстроился под вагон, тогда дело пошло, и, скажу вам, удовольствие я получал обалденное… Всю дорогу почти кувыркались мы с ней, до конечной станции.
— Брешешь ты, Гришка, — хмурясь, сказал Никола и, предупреждая возражения, вытянул в Гришкину сторону руку, словно пытаясь закрыть тому ненадолго рот. — Это что же получается, один, что ли, ты с ней в вагоне ехал?
Григорий, прежде чем ответить дружку, посмотрел на него снисходительно:
— Дурак ты, что ли, Никола? У меня же не хухры-мухры, билет-то ведь в купейный вагон был. А она, как баба самостоятельная и денег куры не клюют, арендовала у проводника служебное купе. Так что, Никола, не вру я. За весь вагон не скажу, наверно много народу было, а вот мы с милашкой одни в купе ехали.
Никола с сомнением покачал головой, но, ничего не сказав, взялся разливать водку.
— Что-то я за тобой, Григорий, раньше такой прыти не знал, — заметил Жорка. — Не похоже, чтобы Наташка твоя ходила умиротворенная. Иной раз при встрече глянешь на нее и такую тоску в глазах отметишь, что самому неуютно сделается.
Григорий, в один глоток осушив свой стакан, занюхал водку куском хлеба и проговорил доверительно:
— Да что Наташка?.. Деревенщина, да и только. Подумаешь — телефонистка. Посмотришь на нее вблизи — сразу все желание пропадает. Разжирела за нынешний год слишком. Вот дамочки там, на курорте, — самый смак. У меня сразу три их было, и со всеми я по-разному. Они, друг Жорка, такие приемчики знают!.. Ты б сам без устали сутки напролет занимался бы этим делом с ними.
— Это, выходит, ты одновременно с тремя в постель ложился? — удивился Никола и, опять сомневаясь, снова покачал головой. — Ты же не… Ты ведь такой же, как и мы, пьяница, Гришка. Путевка тебе из райцентра, наверно, по ошибке досталась. Ничем ты не лучше других, передовик хренов!
Григорий, глядя на него, весело заулыбался:
— А ты че, Никола, злишься? Я не виноват, что меня в райцентре одного из колхоза выбрали… Ну конечно же, я не с тремя в один раз, а по очереди. Вот, к примеру, с Ленкой мы вместе в ванной мылись. В море уже никто не купался, холодно. Мы с ней нагуляемся по набережной — и в номер. Разопьем шампанское — и в ванную. Тоже по первости плохо у нас получалось. Я и так, и сяк, а она выскальзывает из-под меня, и все тут. Хорошо, она в таких делах уже опытная. Инициативу потом на себя взяла… Она, Ленка, из троих мне больше всех понравилась. Я у нее, уезжая домой, адресочек взял и, скажу я вам, всерьез надумал я разводиться со своей Наташкой, да к Ленке подамся в Сызрань. Наташка никак меня теперь не устраивает.
— И что ты, Гришка, об этом ей так просто и скажешь? Что, дескать, ты меня не устраиваешь и я поехал к другой? — ехидно заметил Жорка.
— А чего тут такого? Возьму и скажу.
— Ой ли?! — подзадоривая дружка, воскликнул Никола.
Григорий, раздухарившись, рванул на себе рубашку:
— Да не побоюсь я! Прямо сегодня, после работы, скажу, вот увидите!
Никола, ухмыльнувшись, подошел к деревянной стенке и в шутку легонько стукнул несколько раз, довольно тихо сказав при этом:
— Слышишь ли ты, Наташа?..
— Слышала. Все слышала, — неожиданно прозвучал из соседней комнаты слабый Наташкин голос и вслед раздался жалобный стон, а за ним сильный рев.
Мужики оцепенели, и Никола с Жоркой не сразу поняли, что к чему, когда обернулись на глухой стук позади себя…
Григорий с бледным, почти безжизненным лицом лежал на полу.
— Удар, что ли, случился? — склонившись над ним, испуганно проговорил Никола.
— Сука… — вдруг громко прохрипел Григорий. — Почему ж ты, Наташка, на обед домой не ушла?!
* * *
Вечером, после работы, друзья с унылыми похмельными лицами провожали Гришку домой. За сотню шагов от его двора заметили лежащие в снегу, на обочине дороги, два узла. То были вещи Григория. Забрав их, он поплелся в диспетчерскую…
Последняя встреча
В обычный воскресный день, ближе к полудню, в дежурную часть городской милиции вошла миловидная, скромно одетая молодая женщина. В коридорах ОВД как раз наступило временное затишье. И дежурный с помощником, расслабленные, с расстегнутыми воротничками, сидели, откинувшись на спинки вращающихся кресел. Кроме них в комнате находился старший оперативной группы капитан Мохов.
— Мне нужно сделать заявление, — сказала посетительница растерянно.
Помощник дежурного, сержант, нехотя нагнулся к микрофону и лениво спросил:
— По какому вопросу? Что-то случилось? Говорите…
Женщина замялась. Мохов в это время профессиональным взглядом прошелся по ее лицу. «Не больше двадцати семи или восьми, — отметил он. — Лицо необычное. Странно, но на нем нет следов макияжа… Но и так — ничего. Даже красивое, только немного усталое».
— Говорите же! — раздраженно повторил сержант.
Тень испуга появилась, но тут же исчезла с лица женщины. Она быстро справилась с собой, и ее слова обрели уверенность:
— Мне надо самого главного начальника. Я ему изложу суть своего вопроса.
Дежурный по ОВД очнулся от полудремы. Брови его поднялись вверх. Привстав, он смерил женщину удивленными глазами и нахамил:
— Нет у нас сегодня главных начальников. В море купаются. Мы и есть — самые главные. Если разговор сугубо личный, могу попросить капитана, чтобы поднялся с вами наверх…
Лицо посетительницы вспыхнуло, и Мохов поспешно вышел из дежурки, чтобы ее успокоить.
— Прошу вас не принимать его слова близко к сердцу. И пожалуйста, простите нас… Сегодня я отвечаю за работу оперативной группы, и поэтому можно меня считать самым главным.
Женщина недоверчиво посмотрела на капитана. Ее раскрасневшееся было лицо стало прежним. И немного подумав, она кивнула. Тогда Мохов жестом пригласил женщину подняться на второй этаж, где в середине длинного коридора находился его рабочий кабинет — начальника уголовного розыска.
— Прошу вас, присаживайтесь ближе к столу. И еще раз простите за грубость моих коллег, — сказал он, как только они вошли.
Посетительница на этот раз благодарно взглянула на него и села. Говорить она начала не сразу, а Мохов не торопил. Щелкнув зажигалкой, зак
...
