Константин Давлетшин

На далёких островах

© Константин Давлетшин, 2016

© Нина Александровна Незнанова, дизайн обложки, 2016

Дизайнер обложки Нина Александровна Незнанова

Действие романа происходит в переломное для страны время, в годы хрущёвской оттепели. Типичная и в то же время совершенно невероятная история простого советского лётчика, рассказанная им самим живым и ироничным языком. Изрядно помотавшись по просторам Родины, он не только неожиданно попадает в самую гущу событий Карибского кризиса, но и оказывается в центре непредсказуемого любовного многоугольника. Увлекательное повествование о верной дружбе и настоящей любви на фоне глобальных перемен.

ISBN 978-5-4483-6043-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. На далёких островах
2. 1. Москва-Курилы
3. 1.1 Оттепель
4. 1.2 Школа
   1. 1.2.1 Аэроклуб
5. 1.3 Училище
   1. 1.3.1 Знакомство с родителями
   2. 1.3.2 Чугуев
   3. 1.3.3 Распределение
6. 1.4 Дальний восток
   1. 1.4.1 Шутуруп
7. 1.5 Стерва
8. 1.6 Будни
9. 1.7 Без неё
   1. 1.7.1 Маша
10. 1.8 Попытка номер два
    1. 1.8.1 Не жена
    2. 1.8.2 А на утро…
11. 1.9 Аварийное приводнение
12. 1.10 Ложная тревога
    1. 1.10.1 Звонок
13. 1.11 Домой
    1. 1.11.1 Саргасовка
    2. 1.11.2 Воздушный парад
    3. 1.11.3 Неведомые дали
    4. 1.11.4 Сборы
    5. 1.11.5 Атлантика
14. 2. Куба
    1. 2.1 Кубинская революция
       1. 2.1.1 Санта-Клара
       2. 2.1.2 Узбеко компаньеро
       3. 2.1.3 Маньяна
    2. 2.2 За сигарой
       1. 2.2.1 Анита
       2. 2.2.2 Кольцо
       3. 2.2.3 Серенада
    3. 2.3 Бой
    4. 2.4 Госпиталь
       1. 2.4.1 Красная роза
       2. 2.4.2 Кадди
       3. 2.4.3 Виллакаса
       4. 2.4.4 Ужин
       5. 2.4.5 Митрофаныч
    5. 2.5 Гавана
       1. 2.5.1 Искусствовед
       2. 2.5.2 Moon river
    6. 2.6 Противостояние
       1. 2.6.1 Ожидание
       2. 2.6.2 Папаша
       3. 2.6.3 Чёрная суббота
    7. 2.7 Сан-Антонио
       1. 2.7.1 Новый год
       2. 2.7.2 Предрассудки
       3. 2.7.3 В Союз
15. 3. Монино
    1. 3.1 Договор
    2. 3.2 Академия
       1. 3.2.1 Посольство
    3. 3.3 Важный день
       1. 3.3.1 Сесилия
    4. 3.4 На поиски
    5. 3.5 Встреча
    6. 3.6 Снова вместе
    7. 3.7 Гауптвахта
    8. 3.8 Здравствуй Куба!
    9. 3.9 Анита и Катерина

1. Москва-Курилы

1.1 Оттепель

Шло лето 1960 года. Я стоял в подземном вестибюле станции метро Комсомольская-кольцевая и ждал жену. Валя должна вернуться из Монино, с дачи родителей и, как обычно, опаздывала. Она всегда и везде опаздывала, я даже не припомню такого случая, чтобы она пришла вовремя! Ни что на свете не могло заставить её приходить точно в назначенный срок. На замечания она лишь недовольно фыркала и говорила: ничего страшного, подождут! Когда-то давно я относился к её опозданиям снисходительно и даже с пониманием. Потом это стало мне надоедать и даже злить. А теперь я махнул на это рукой — все равно её не переделаешь. Да и сама Валя стала мне совершенно безразличной.

От скуки я рассматривал гигантский подземный дворец — творение Алексея Щусева, автора Мавзолея Ленина и Казанского вокзала в Москве, кстати, самого крупного в Европе. Оформление станции посвящено русской и советской воинской славе. На потолке, на шести огромных мозаичных панно, изображены великие русские полководцы, а ещё на двух — товарищ Сталин со сподвижниками. Эти два панно уже не раз переделывали, убирая то Берию, то Молотова, то Кагановича. Через три года панно переделают полностью, выложив вместо Сталина портрет Ленина.

В то время в стране пышно цвела и благоухала Хрущёвская оттепель. Страна впервые за долгие годы вздохнула полной грудью, расправила плечи, и пустилась во все тяжкие. Мимо меня, веселясь и пританцовывая, проходили разодетые в клетчатые штаны и узкие пиджаки, беззаботные стиляги, с накрученными на голове коками. Думаю, не каждый цирковой клоун рискнёт выйти на арену в таком костюмчике, но эти ребята без комплексов. За ними со смехом пробегали их чувихи, в юбках колокольчиком и чулках со стрелкой. Одержимые художники в перемазанных краской беретах, с горящими глазами и жиденькими бородёнками, тащили на себе огромные мольберты. Молодые поэты что-то бурно обсуждали и декламировали друг другу свои стихи. Кругом кипела и бурлила разноцветная жизнь. Только несколько молодых лейтенантов-лётчиков понуро сидели на одинаковых коричневых фибровых чемоданах, и никуда не торопились. Им уже некуда торопиться. Все их мечты и планы рухнули в одночасье.

У Хрущёва была не только оттепель, космос, целина и кукуруза, у него были ещё два массовых сокращения армии. Молодые лейтенанты целыми выпусками сразу отправлялись в запас, как тогда говорили «в народное хозяйство». Теперь эти молодые, здоровые и образованные парни не знали, что им делать. Возвращаться в родную деревню трактористом? Или слесарить на завод, или шахтёром в забой? Сейчас им нужно начинать жизнь сначала. Все знания и умения, полученные в лётном училище, оказались никому не нужны.

Особенно сильно Хрущёв сократил авиацию. Под лозунгом «зачем нам „еропланы“, у нас же есть ракеты!», по всей стране под нож пошли не отдельные звенья и эскадрильи, а целые авиационные дивизии. А дивизия — это почти сто самолётов и пять тысяч человек личного состава. О семьях военных тогда вообще никто не думал, лишая их единственного источника дохода. Вместе с дивизиями на слом пошли и самолёты. Тут тоже без извращений не обошлось. На Тихоокеанском флоте прыткие командиры, выполняя «высокое задание партии и правительства», чтобы долго не мучиться с разделкой самолётов, просто взяли и подавили танками целый полк новых бомбардировщиков! Потом, преисполненные холопского подобострастия, наперегонки побежали докладывать: «Я — первый, я — первый!». Да… в тех краях дорог никогда не было, а вот дураки водились в изобилии.

Но, все же думаю, что Хрущёв правильно сделал, что сократил армию. Содержать в мирное время под ружьём пять миллионов человек даже могучий Советский Союз не мог. Все деньги и средства шли на армию! А на оставшиеся крохи развивалась и строилась вся остальная страна. Особенно сильное впечатление на Хрущёва произвёл такой факт: не самый большой в стране Черноморский флот за недельные учения спалил в корабельных топках мазута больше, чем вся Украинская ССР за год! А на Украине тогда жило почти тридцать миллионов человек.

Стою, жду, вижу вдалеке, с опозданием на час, показалась моя «королева». Она шла не торопясь, с достоинством, высоко подняв голову и снисходительно окидывая взглядом окружавшую её серую массу. У неё был такой вид, словно она шла не по забитому битком московскому метро, а по красной дорожке в Голливуде! Валя всегда одевалась по последней моде, вернее — она сама была самой последней модой! Броский макияж, алые губы, стрелки на глазах, подведённые брови. Длинное, до щиколоток ярко-оранжевое платье с черными горизонтальными полосками и пышной юбкой. Высокая, очерченная грудь. Перетянутая тонким поясом осиная талия. Красные лаковые туфли-лодочки на каблуке-рюмочке. Аккуратно расчёсанные (волосок к волоску!) волосы, ниспадавшие волнистыми локонами. Маленькая шляпка-мегингитка с вуалью, интригующе надвинутая на глаза. Такую же причёску носила Жаклин Кеннеди — законодательница моды того времени, только шляпка у неё была на макушке. Длинные ажурные перчатки, в руках маленькая кожаная сумочка в тон туфлям. Тонкая нитка жемчуга на длинной шее и огромные из дутого золота серьги.

Валя от природы была очень красива и всегда выглядела потрясающе! А я, в шикарном, по тем временам, чёрном двубортном костюме, смотрелся рядом с ней как дремучая деревенщина в драном ватнике! Мне только соломы в волосах не хватало. Когда она шла, все оборачивались и с восхищением и завистью смотрели на неё. Даже модницы-стиляжницы перестали трещать как сороки на заборе, и стали таращиться на неё во все глаза! Когда-то такое внимание к Вале мне очень нравилось. Когда-то я гордился тем, что могу называть её своей.

— Ну, что стоишь, мы едем? — совершенно без эмоций сказала она.

Как-то странно, а где «привет мой милый», а где дежурный поцелуй в щеку — только окинула меня равнодушным взглядом. Я усмехнулся и молча кивнул, Валька вдруг опомнилась, мило улыбнулась, чмокнула в щеку, торопливо взяла под руку, и мы пошли к поезду.

Она всегда брала меня под руку, но не из-за большой любви. Валя считала, что рядом с ней, такой красивой и стильной женщиной, всегда должен быть настоящий мужчина. А я полностью соответствовал её представлениям о солидном мужчине. Я высокий и широкоплечий, черноволосый и усатый, достаточно умный и в меру наглый. Она меня воспринимала как необходимый аксессуар. Что-то вроде очередной блестяшки в её гардеробе. Правда, я, точно так же думал о ней. Меня совершенно не задевали её выходки, для меня она стала не более чем красивая, говорящая, самоходная кукла.

1.2 Школа

С Валей я знаком ещё со школы, сидели за одной партой. Когда в восьмом классе она впервые пришла в нашу школу, я был на столько сильно сражён её красотой, что сразу влюбился. Как же она была красива! Я таких красивых ещё никогда не видел! Я один оказался такой впечатлительный — все мальчишки были в неё тайно влюблены. Мне пришлось здорово постараться и подраться не раз, чтобы она обратила на меня внимание. Я читал ей стихи, специально научился играть на гитаре, занялся спортом и поступил в аэроклуб. В общем, организовал наступление по всем фронтам. Но Валя держалась независимо, и никак не выделяла меня из толпы поклонников. Ещё у меня были очень сильные конкуренты из старших классов.

Я уже почти отчаялся завоевать её сердце и решил предпринять крайнюю попытку. Хотя это чистый самообман — я уже не раз и не два предпринимал «крайнюю» попытку, но все равно все мои мысли и желания крутились вокруг неё. Две недели, после школы, я как заправский грузчик разгружал вагоны на станции Москва-Курская товарная. Теперь этой станции в районе Заставы Ильича нет, разобрали и застроили домами в начале шестидесятых годов. Меня не хотели брать на работу по малолетству, но я нагло показал паспорт своего старшего брата и меня взяли. На 8 марта я подготовил Вале роскошный подарок: с большим трудом купил огромный букет красных роз и мечту каждой советской женщины — духи «Красная Москва»! Перед торжественным школьным собранием, я при всех подошёл к Вале, встал на одно колено и вручил опешившей от неожиданности красавице подарки! Тут Валино сердце дрогнуло и оттаяло, а я воспрянул духом, и моя любовь разгорелась ещё сильнее.

После этого мы стали сидеть за одной партой. На уроках я рассказывал анекдоты и плёл всякие героические сказки, якобы произошедшие со мной. Валя смеялась и не верила мне. Я не расстраивался и сразу придумывал новую историю. На контрольных я решал сразу по два варианта, сначала Вале, а потом уже себе. Учителя же наоборот, всегда думали, что это она мне помогает, и ставили мне оценку ниже. После школы я всегда провожал Валю до дома. Мы шли, романтично взявшись за руки и болтали, а в другой руке я тащил два портфеля.

Один раз пришлось подраться с её местными поклонниками. Драка не серьёзная — так, бестолковая свалка. Я вырос в рабочем районе, где массовая драка в формате двор на двор или улица на улицу — самое главное и всеми любимое развлечение. Поэтому эти благовоспитанные мамкины сынки из хороших семей, для меня никакой угрозы не представляли. Даже впятером! Они, видимо, тоже так подумали и для страховки вооружились палками и камнями. Но это не помогло, я быстро надавал им по башкам их же палками, а они случайно поставили камнем огромный фингал мне под глазом и сразу разбежались. Сначала Валя подумала, что эта драка организована мной, а когда увидела заплывший глаз, испугалась, прижалась ко мне и нежно поцеловала в щеку! Впервые! Я чуть не взлетел от счастья!

Иногда мы гуляли в парке, я играл на гитаре и пел песни. Правда, играть я ещё кое-как умел, а вот пел плохо. Но Вале моё мычание нравилось, и она просила спеть ещё. Репертуарчик у меня был ещё тот — сплошной блатняк, да и те три аккорда, которые я знал, тоже назывались «блатные». Единственная приличная песня — «Я московский озорной гуляка…», ну это тоже как посмотреть. Я пытался подбирать другие приличные песни, но из этой затеи ничего не вышло, с моими музыкальными познаниями можно играть только блатные песни, которые как не играй — все правильно!

По вечерам мы ходили в кино, и украдкой целовались на задних рядах. Зимой катались на коньках, летом ходили на пляж купаться и кататься на лодке. Это мне особенно нравилось, Валя кататься на коньках умела слабо, а плавать вообще не могла, и я поддерживал её за руку и за талию, и сильно прижимал к себе. Сам я катался на коньках отлично — тогда в Москве заливали каток в каждом дворе и между дворовыми командами устраивались чемпионаты по русскому хоккею с мячом. Тогда про канадский хоккей с шайбой никто и не слышал. Битва шла не на жизнь, а на смерть и если матч заканчивался вничью, то победитель выявлялся путём драки на клюшках! Мы сходились стенка на стенку и колошматили друг друга. Тут главное голову беречь, остальное само заживёт.

Плавал я тоже хорошо — все детство проплавал на плоту по Яузе. На Москве-реке нам запрещали это делать — река-то судоходная, а по мелкой Яузе плавай сколько хочешь. Мой плот назывался «Марат» и считался линкором, у нас экипаж аж шесть человек! Вооружены мы были очень серьёзно: у каждого пацана палка, которую мы назвали абордажной саблей, кусок широкой доски вместо щита, крюк на длинной верёвке, и горка камней в качестве ядер! Целые флотилии таких плотов, под завязку забитые орущими мальчишками, некоторые уже с забинтованными руками и головами, собирались на середине реки и устраивали классическую морскую битву: сначала артобстрел камнями, потом флоты сходились для ближнего боя на саблях, затем самое главное — абордаж с захватом пленных и трофеев! Редко какой плот добирался до «порта приписки» с полным экипажем. Большинство пацанов возвращались на берег вплавь. И что характерно — никто не утонул! Все живы. Пробитые в битвах головы — не в счёт. На хоккее и футболе больше травм получали.

Со временем Валя стала приходить к нам домой, вроде как делать уроки, и засиживалась до вечера. К себе домой она меня почему-то не приглашала. Моя мама кормила нас обедами и ужинами, и зорко следила за целомудренностью наших отношений. Валя ей сразу понравилась, а вот бабушке, единственной в нашей семье — нет. Она даже за глаза называла её малолетней стервой! А мне говорила:

— Держись от неё подальше, внучек. Такие сами всю жизнь мучаются и другим жизнь ломают. Вот закончишь школу и сразу расставайся с ней. Попомни мои слова, Коленька.

Я не знал, как реагировать на бабушкины слова, ведь Валя казалась мне идеальной во всем! Да и маме с папой она понравилась. Старший брат завидовал мне, а младшая сестра стала откровенно ей подражать! Даже обычно немногословный дед, что-то одобрительное бурчал про неё.

Незаметно прошли два года, настало время заканчивать школу и поступать учиться дальше. У меня проблем с дальнейшим выбором не было, я с самого детства любил небо и самолёты. Много раз был с папой и дедом у них на авиазаводе в Филях. Там я сначала восхищённо смотрел, а когда подрос, стал лазить по самолётам. Сидя в кабине я закрывал глаза и представлял себя несущимся на сумасшедшей скорости сквозь облака, строчил из пулемёта по бесчисленным врагам и, конечно же, побеждал! У меня была только одна дорога — в военное училище лётчиков.

1.2.1 Аэроклуб

Моя «дорога небо» началась не очень красиво. В Третий Московский городской аэроклуб пришлось поступать по «подложным документам». Главное условие поступления: чтобы к началу прыжков курсанту исполнилось 16 лет. Прыжки летом, а день рождения у меня осенью. Не совпадает! А поступить-то очень хочется, ну не год же из-за этого пропускать! Я подумал и нашёл не совсем законный выход. При поступлении в аэроклуб нужно предъявить копию свидетельства о рождении, я написал от руки десять копий (тогда других способов сделать копию просто не было) и в одной указал дату рождения на год раньше! Пошёл заверять печатью у секретаря школы. Она просмотрела первые три, это нудное занятие ей быстро надоело, и она не глядя проштамповала все остальные. А мне только это и нужно было! Я убрал лишние копии, а ту, где я на год старше, отдал в аэроклуб.

Хожу на занятия, изучаю теорию, стараюсь научиться правильно укладывать парашют, прыгаю с вышки, хвастаюсь в школе и страшно собой горжусь. Дело уверенно движется к прыжкам. Вдруг руководитель нашей группы говорит, что перед началом прыжков, нужно принести в канцелярию оригинал свидетельства о рождении! Такого удара я не ожидал! Как я это свидетельство принесу? Да у меня же там совсем другой год написан! Иду к руководителю, может ещё как-то получится договориться? Не получилось. Он назвал меня балбесом, дал подзатыльник и отправил учиться в Юношескую планерную школу при Центральном аэроклубе в Тушино. Там я и проучился полтора года. Правда, летали в планерке мало, то дождь, то ветер, снег опять пошёл…, но мне все равно летать больше понравилось, парашютные прыжки я не люблю.

Только на планере можно ощутить настоящий полет. Только ветер и ты. Никакого тарахтения движка и вони выхлопных газов, лишь свист ветра на виражах. Полное ощущение свободного полёта. Чувствуешь себя как вольная птица. Поймаешь восходящий поток, нырнёшь в него, он вознесёт тебя на высоту, и ты из него планируешь вниз. Оглянешься — вся Москва как на ладони, по реке плывут прогулочные пароходики, на другом берегу дымит отцовский завод, вдалеке, в знойном мареве, виднеется Кремль. Вокруг с криками носятся стаи ласточек. Красотища! Ловишь ещё один поток, опять на высоту и снова вниз. Душа разворачивается во всю небесную ширь и хочется петь!

Центральный аэроклуб дал мне очень хорошую характеристику и отправил учиться в Харьковское военное училище лётчиков. Сам я хотел в Тамбовское, дальней авиации, или в Ейск, морской авиации, с моей комплекцией в узкой кабине истребителя очень тесно, да и летать большим экипажем гораздо веселей, чем одному. Ну, раз Родина сказала — Харьков, значит Харьков. Точнее даже не Харьков, а городок Чугуев! По реке плывёт утюг из города Чугуева, ну и пусть себе плывёт…

А вот у Вали определённости не было никакой. Она хотела стать артисткой, но при этом никогда даже в школьных драмкружках не играла, хотя бурную сцену разыграть могла запросто. Но её родители были категорически против сценической карьеры для дочери: «Ноги твоей не будет на этих подмостках!». Они хотели, чтобы Валя стала врачом или учительницей. Чем они думали? Чтобы брезгливая, изнеженная и избалованная Валя ковырялась в человеческих потрохах? Или учила малолетних балбесов уму-разуму?

Когда Валя поняла, что артисткой ей не стать, она решила поступить в МГУ! Ей было все равно на кого учиться, главное, чтобы в университете. Это же так престижно! Родители тоже загорелись этой идеей и определили её на самый простой, по их мнению, факультет — журналистики! Валя обрадовалась, и уже представляла себе, как она рассекает по разным симпозиумам, премьерам, выставкам и показам, и с умным лицом берет интервью у всяких знаменитостей. Как журналы «Огонёк» и «Советский экран» печатают её фото на обложке. А пределом её мечтаний было стать диктором на телевидении!

1.3 Училище

1.3.1 Знакомство с родителями

За три дня до моего отъезда в училище Валя как-то необычно скромно, потупив взгляд, сказала, что со мной хотят познакомиться её родители. Меня это немного удивило, до этого они не проявляли ко мне вообще никакого интереса. И сам я их видел всего-то один раз, и то, издалека. Валю я провожал только до подъезда, и встречал там же, в квартиру ни разу не поднимался. К чему бы это?

Я надел свой лучший костюм (у меня их целых два), хотя я, что в костюме, что без, оставался обычной московской шпаной. Взял у брата модный (стиляжный) шёлковый галстук и отправился на смотрины. Поднялся на этаж, звоню в дверь. Не успел убрать палец с кнопки, как дверь с шумом открылась. На пороге стояла испуганная Валя. Я её такой зашуганной ещё никогда не видел. Обычно она ходит с прямой спиной, грудь вперёд, подбородок высоко поднят, движения плавные, величавые. А сейчас вся какая-то ссутуленная, суетливая. Валя отошла в сторону и жестом пригласила меня войти. Проходя мимо неё, я слегка задержался, ожидая поцелуя, но Валя поднесла пальчик к губам, округлила глаза и замотала головой: «ни-ни!». Хорошенькое начало! Может у них в семье что-то случилось, и я не вовремя? Пока разувался, Валя обошла меня и снова только жестом пригласила пройти дальше. Что с ней случилось? Обычно она тараторит без остановки, хоть уши затыкай, а сейчас, как воды в рот набрала!

Осмотрелся, большущая квартира. Я в такой уже раз бывал, только та была старая коммуналка, и жило в ней семей шесть, а тут они, похоже, одни. Они по ней наверно на великах разъезжают? Тут забудешь, зачем шёл, пока с одного конца на другой доберёшься. Интересно, а сколько их тут живёт? Человек десять, не меньше. Мы всемером в четырёх комнатах отлично живём, а тут не меньше пяти комнат. Валя шла передо мной, плавно покачивая бёдрами, и показывала дорогу, на стенах висели картины маслом в золотых рамах и какие-то военные фотографии.

Заходим в огромный зал, там за гигантским, накрытом белой скатертью столом, сидят крестьянского вида неприметный мужичок с красным лицом и крупная, высокая, колоритная, красивая кубанская казачка, с обвёрнутой вокруг головы чёрной косой. Наверно родители. Я, откровенно говоря, слегка обалдел от такого приёма. Я ожидал чего-нибудь попроще.

Как только мы переступили порог зала, мужичок встал и быстрым, резким шагом подошёл, задрал голову вверх и уставился на меня. Рассматривал с минуту, а потом буквально прокричал:

— Кто такой? Как зовут?

Тут я совсем растерялся и промямлил:

— Коля.

Мужичок сразу рассвирепел:

— Я вижу, что не Маня! Представляйся по форме, как положено!

— Николай Ржевский!

Он слегка хохотнул.

— Откуда взялся?

— Учился с вашей дочерью в одном классе.

Мужичок резко глянул на Валю:

— Что, правда, этот поручик с тобой учился?

Валя испуганно закивала: да-да.

— Это все? А где ещё учился? — продолжал кричать он.

— В Юношеской планерной школе, — про аэроклуб я решил благоразумно промолчать.

— Да? — Удивлённо протянул он, — это уже интересно, а ну-ка садись, расскажешь. — И ткнул мне пальцем на место за столом.

Только мы присели, мужичок кивком головы дал знак жене, и та певуче, с сильным южнорусским акцентом:

— Халю!

В дверях мгновенно появилась вусмерть перепуганная, высокая симпатичная домработница Галя с огромным подносом в руках. Она была одета в простое ситцевое платье, на голове накрахмаленный кокошник, на поясе повязан такой же жёсткий накрахмаленный передник. Как позже выяснилось — Галя не совсем домработница, а дальняя родственница Валиной мамы, которую взяли с хутора «на воспитание».

После того как Галя молниеносно сервировала стол, Валин папа командным голосом:

— Ну, давай, сынок, докладывай, как теперь в Тушино летают. А то мне твои начальники из ДОСААФа все золотые горы обещают.

Я детально рассказал про порядок, организацию и проведение полётов. Папа меня периодически перебивал, и задавал вопросы с подковыркой. Когда я закончил, он смягчился и сказал:

— Добре! Не врут твои начальнички, за это дело не грех и выпить.

Тут же подскочила дрессированная Галя, налила в рюмку водки, подцепила вилкой солёный огурчик, спряталась за его спину и встала в позе правофлангового на параде — грудь колесом, носки на ширину ружейного приклада. Папа выпил, смачно крякнул, Галя тут же подала ему в руку вилку с огурцом. Он с хрустом откусил и продолжил:

— Ну, а дальше какие планы?

— Аэроклуб отправляет меня в Харьковское истребительное.

— Добре, хорошее училище. А я в Серпухове учился, с Валеркой. Знаешь такого?

Я кивнул, хотя не понял про кого он говорит.

— Это хорошо, что ты Чкалова помнишь. — Папа одобрительно похлопал меня по плечу, и повернувшись к жене, — а ты говоришь, они ничего не знают. Смотри, этот вроде головастый попался.

И тут безо всякого перехода:

— Все, свободен!

Валя быстро встала и рукой пригласила меня к выходу. Я был полностью ошарашен таким поворотом, но подойдя к выходной двери, Валя обняла меня, на лице у неё играла счастливая улыбка, поцеловала и тихо прошептала:

— Все прошло замечательно, папа очень тобой доволен. Ты — молодец! Я тебя очень люблю. Вечером жди.

Ещё раз поцеловала и выставила за дверь. Совершенно ничего не понятно! Чем он доволен? И вообще, кто её родители?

Вечером я допросил Валю с «пристрастием». Оказывается, её папа заслуженный лётчик-истребитель, большой авиационный генерал. Дважды Герой Советского Союза, первого героя получил ещё в Испании, второго за Оборону Москвы. Папа запретил ей про себя рассказывать, поэтому она молчала и домой к себе никого не водила. Кругом одни тайны.

1.3.2 Чугуев

Я поехал в Чугуев и без особых усилий поступил. Была только одна небольшая проблема: медики очень засомневались, что я смогу уместиться в кабине истребителя. Обмеряли меня и так, и сяк, все никак не могли решить. Пришлось мне самому идти к председателю комиссии и доказывать ему, что если я в зимней одежде в кабинке маленького планера помещался, то в истребителе уж точно помещусь. Председатель комиссии, послушав меня, сразу предался воспоминаниям: оказывается, он тоже в юности на планере летал. Мы обсудили особенности безмоторного полёта, он расчувствовался и подписал мне все необходимые бумаги. Между нами: кабина планера шире, чем кабина истребителя, и сверху фонарь голову не прижимает, но я об этом скромно промолчал, а председатель, похоже забыл.

Валя с папиной помощью поступила на журфак МГУ, правда, учиться там ей совсем не понравилось. Она ожидала, что её сразу после вступительных экзаменов оправят на какую-нибудь интересную выставку или премьеру, чтобы она потом поделилась своими высокоумными впечатлениями с читателями красивых иллюстрированных журналов. Но вместо этого её заставили ходить каждый день на лекции, сдавать сессии и писать скучные курсовики. Со временем она поняла, что пробиться в журналистике также трудно, как и в литературе, а быть репортёром в заводской многотиражке она не хотела. «Не тот полëт» — говорила она. Правда, училась она хорошо, но я очень подозреваю, что ей помогали сокурсники-ухажёры, как когда-то я в школе. Интересно, а как она с ними расплачивалась? Со мной — поцелуями, а с ними? Что-то я об этом в училище не думал. Ну не за красивые же глазки они за неё учились!

Четыре года в училище пролетели быстро. Я с удовольствием летал и учился и к выпуску считался достаточно перспективным лëтчиком. Суровая воинская дисциплина мне была не в тягость, да, если честно, нас особо и не гоняли, больше словесно давили на нашу сознательность. Мы же лётное училище, а не пехотное, бегать в противогазах или отжиматься в качестве наказания — не наш профиль. Нас без лишних разговоров просто отстраняли от полётов. Это на самом деле суровое наказание.

Несмотря на то, что мы истребительное училище, дела с аварийностью обстояли неплохо. Пока я учился, случилась только одна катастрофа с курсантом, как раз с моего курса. За полгода до выпуска, на его самолёте прямо в воздухе отказал двигатель. Ситуация хоть и крайне опасная, на самолёте всего один двигатель, но штатная, весь порядок действий подробно расписан в «Инструкции лётчику». Бывший с ним на борту лётчик-инструктор решил посадить самолёт на ближайшую по курсу подходящую площадку, которая оказалась свежеперепаханным полем. Но с воздуха он этого не разглядел, и сажал самолёт не на брюхо, как положено, а с выпущенным шасси. На посадке передняя стойка подломилась, самолёт уткнулся носом в землю и скапотировал (перевернулся через нос). А курсант перед посадкой, на всякий случай решил подстраховаться и схватился за ручки катапульты. От удара его подбросило вверх, он потянул за ручки, и катапульта выстрелила! Так его креслом к земле и прибило. Насмерть.

В отпуске и на каникулах я приезжал домой и встречался с Валей. Теперь мы почти не гуляли по паркам, а в основном ходили на концерты, в театры и в рестораны. Москва жила своей бурной и весёлой жизнью, не то, что Чугуевское захолустье. Я соскучился по такой жизни и жадно впитывал в себя московскую атмосферу. Валя познакомила меня со своими однокашниками по универу. Парни не произвели на меня впечатления — так, обычные «очкарики». И девушки, кстати, такие же. Но зато, сколько у них заумных разговоров! Я эти разговоры не очень понимал, но зато прекрасно понимал другое — они плетут Вале такие же сказки, как и я, только подход у них другой. На героев они совсем не похожи, вот и пытаются взять интеллектом. Зря. Интеллектом её не завоевать: она ценит юмор и силу. Ваши умности она пропускает мимо ушей, и терпит вас только от скуки.

Валя расцвела и стала настоящей красавицей. Взгляд стал самоуверенный, даже слегка наглый, в голосе появились командные нотки. Очкастые ботаны бестолково метались вокруг неё и заглядывали в рот, ожидая нового приказа. Похоже Вальке нравилось быть предводительницей ботанов! Она и меня пыталась записать в своё послушное стадо, но я пресёк это дело на корню, я люблю её, конечно, но на шею сесть не дам. Ботанам нравилось, что ими командует самая красивая девушка в универе, меня же они боялись и уважали. Мои сказки про полёты-самолёты девчонки слушали, раскрывши рот, а под их заумное нудение засыпали. Ну и, конечно, ни один ботан не мог сделать, то, что может сделать коренная московская шпана. Прыжок с разбега через турникет в метро, свистки дежурных и милицейская погоня производили на девушек неизгладимое впечатление! Девчонки любят хулиганов, мужиков способных на настоящий поступок. Пусть даже ненужный и бестолковый. А прыжок с десятиметровой вышки в бассейне «Москва»? Чахлый ботан даже на трёхметровую вышку смотреть боялся, не то, что прыгать! Я же мог запросто сигануть с любой! Эх, отличный был бассейн! Работал круглогодично, я часто с Валей в него ходил, зимой открытая вода парит, нырнёшь в него, на улице мороз, а в воде тепло, красота! Сейчас бассейн засыпали и на его месте вновь построили Храм.

На третьем курсе Валя со своей мамой, приезжали ко мне в училище. Погуляли по Чугуеву. Город Валю разочаровал — она ожидала увидеть здесь Москву в миниатюре, а не глухое захолустье. Зато еë сильно озадачили местные жители, особенно жительницы. Она думала увидеть здесь сплошь неотёсанную деревенщину в залатанных зипунах, а не красивых, как на подбор, казачек! На их фоне Валя терялась и отличалась только модной и стильной одеждой. Это было ей крайне неприятно, она же привыкла всегда быть в центре внимания, а тут от обилия красоты у мужиков глаза сами разбегались. Хорошо оглядевшись вокруг, Валя сделала чисто женские выводы:

— Ну и как они?

Я сначала даже не понял про кого она говорит. Но Валя строго посмотрела на меня, потом обвела взглядом вокруг и даже развела руками в разные стороны, и недовольно:

— Они!

— Девчонки-то? Да, не переживай, Валя! Ты — самая лучшая!

Валька сразу засомневалась.

— И что, неужели ни с одной?

— Нет, Валюш, у меня есть только ты!

И я обнял её, и поцеловал. Валя заулыбалась, хотя кое-какие нехорошие мыслишки в её головке зашевелились. Надо сказать, что я честно пытался хранить верность Вале. Хотя был знаком со многими девчонками, но в основном они были подругами моих друзей. А с теми, которые были «холостые», дальше приятельских отношения не шли. Правда была одна, очень красивая — Катька, вот она могла запросто обставить Вальку. Причём по всем статьям сразу. Катька была не совсем местная жительница — она дочь офицера, служившего в училище. Я крепился как мог и старался держаться от неё подальше. Получалось это правда далеко не всегда, можно сказать — редко, Катька мне буквально прохода не давала! Но я относился к ней просто, как к подружке, а вот она совсем не так! Она действовала очень решительно, и успокоилась только когда увидела на моем пальце обручальное кольцо. Да и то, совсем не сразу!

Маме же, напротив, в Чугуеве понравилось все! Она самозабвенно «гыкала», «шокала» и пыталась говорить на местном суржике. Она громко восхищалась всем что видела, азартно торговалась на базаре и чувствовала себя как дома, на Кубани. Валина мама приехала не только чтобы окунуться в быт украинской глубинки, у неё были дела и поважнее. Во-первых, она проверила меня в так сказать «естественной среде обитания». И, вроде, как осталась довольна. Во-вторых, она постоянно делала мне недвусмысленные намёки, мол, девица все в соку, но скоро начнёт вянуть, чахнуть и превращаться в «старую деву — синий чулок». Пора бы уже ей и предложение сделать. Глядя на пышущую молодостью и красотой Вальку, сделать такое предположение мог только закоренелый пессимист. Валька при этом делала вид, что ничего не слышит и не понимает мамины намёки, но всегда загадочно улыбалась и сильнее прижималась ко мне.

Вообще Валя вела себя здесь не так как в Москве. Я запросто хлопал её по попке, тискал, щекотал и обнимал, когда хочу. Тут Валя стала гораздо ближе и роднее. Отбросив всю ненужную московскую шелуху, она стала нормальной девушкой: когда было смешно — смеялась, когда было грустно — могла пустить слезинку. Она была не суровой предводительницей ботанов, а счастливой девчонкой, которая приехала в гости к своему жениху. Ей не нужно было притворяться, местным было все равно москвичка она, или потомственная жительница деревни Ерепеевка! Валя весело и искренне смеялась, шутила, строила озорные глазки и дурачилась.

В отпуске, после третьего курса я сделал Вале предложение. К моей радости Валя сразу согласилась. Свадьба была скромная, хотя сто человек гостей, только со стороны невесты, скромной не назовёшь. Да и ресторан «Прага» на Арбате, тоже не придорожная забегаловка. Но тёще виднее: скромная — значит скромная, я не против. Первую свадебную ночь мы провели у её родителей на даче. Мы были молодые и неопытные, и у нас получилось не так красиво, как это расписывают в книжках. Но мы были счастливы. Мы целовали, обнимали и любили друг друга, все не могли насытиться. Уже под утро Валя нежно обняла меня, положила голову на грудь и заснула.

1.3.3 Распределение

На крайних училищных каникулах у меня с тестем был серьёзный мужской разговор. Тесть — бравый боевой генерал, смачно раскурил ядрёную папиросу, опрокинул себе в рот сто граммов водочки, и, не предложив мне ни того не другого, перешёл к делу:

— Где служить планируешь, сынок?

Я опешил от такой прямоты. По моим курсантским представлениям, распределение мест службы молодых офицеров должно происходить где-то там, на самых верхах, а не за кухонным столом. Я собрался с мыслями и наивно ответил:

— Куда Родина пошлёт.

Тесть подавился дымом, откашлялся и грозно глядя на меня прорычал:

— Смотри сюда! Родина — это я! Куда скажу туда и поедешь. Ещё раз спрашиваю: где хочешь служить?

Я понял, что отвечать нужно прямо, строго по Уставу:

— Товарищ генерал, разрешите оправиться на Дальний Восток? — И тихо добавил, — всегда мечтал увидеть Тихий Океан.

Я тестя только так и называл: «товарищ генерал» и никак иначе. А он «сынками» называл всех, кто младше его, независимо от чинов и званий. Он даже сына Сталина называл исключительно «Васька», который одно время был у тестя в подчинении. Как-то раз, я крайне неосторожно назвал его по имени-отчеству. Тесть сразу побагровел, выпучил глаза и зарычал:

— Ты что курсант, нюх потерял? Какой я тебе Иван Фёдорович! Глаза разуй и на погоны мои посмотри! Генерал я! Запомни, сынок. Ге-не-рал! Понял?

Тесть хоть и был в домашней рубахе, но я живо представил себе по три огромные генеральские звезды у него на плечах, и прочувствовал какая между нами пропасть, несмотря на родство.

Услышав про Дальний Восток, генерал вдруг смягчился, и по губам пробежала тень улыбки.

— Правильно, сынок. Я тоже там начинал. Потом ещё раз, после Испании, туда вернулся, на Халкин-Голе желтолицых япошек на И-15 гонял. Эх, хороший был самолёт! Ветер в харю, движок гремит поршнями, самолёт трещит всеми костяшками на виражах, пулемёт строчит, с врагом встречались так — глаза в глаза. Эх! Не то, что сейчас: гермокабины, автопилоты, локаторы и ракеты. Пальнул ракетой в белый свет как в копеечку, а попал, не попал даже не видно! Тьфу!

В доказательство своих слов он с силой треснул по столу кулаком:

— Понял, как летать надо?

— Так точно, товарищ генерал!

Потом он наморщил лоб и задумался. Видимо вспомнил, что его дочь тоже поедет туда, на самый край земли.

— Скажи, Коль, а ты дальше Москвы хоть раз в жизни отъезжал?

— Конечно! С родителями в Крым два раза ездили. Один раз до войны и раз в шестом классе. Ну и училище, тоже не в Москве.

— А ты что, во время войны, в эвакуации не был? — Удивился он.

— Нет. Я всю войну здесь. У меня даже медаль «За оборону Москвы» есть. По крышам и чердакам бегал, «зажигалки» немецкие гасил, — гордо сказал я.

— А почему не уехал? Фронтовой романтики захотелось?

— Да нет, мой папа тогда был старшим мастером ремонтного цеха на авиазаводе в Филях, с самого начала войны на казарменном положении, и эвакуации не подлежал. А мама отказалась ехать одна, без мужа. Вот так папа, мама, мы — два брата, младшая сестра и бабушка в Москве и остались. Один дед на фронте был — кузнецом в полевой авиамастерской.

Генерал подумал.

— Ну, добро. Дальний, значит Дальний. Все, свободен! И ещё, Вальке про наш разговор ни-ни. Остальным тоже про это знать не положено. Понял?

1.4 Дальний восток

Валька, как узнала про Дальний Восток, то сразу расстроилась. Нет, даже не расстроилась, у неё случилась настоящая истерика! На выпуске из училища она прочитала моё предписание о дальнейшем прохождении службы, округлила в ужасе глаза, закрыла лицо руками, уткнулась головой мне в погон и зарыдала в голос! Я впервые попал в такую ситуацию и растерялся. Попытался обнять Валю и как-то успокоить, но она как закричит:

— Не трогай меня! — и стала сбрасывать мои руки.

Но я применил силу и все равно обнял её обеими руками, крепко прижал к себе, стал гладить по волосам и нежно говорить:

— Моя любимая, единственная, не плачь, все будет хорошо. Главное, что мы вместе!

— Ну и что, что мы вместе? Кому нужен этот Дальний Восток? Что я там буду делать?

Я не придал значения этим словам и продолжил успокаивать её дальше. А зря. Это был первый «звоночек».

К новому месту службы, на Дальний Восток, я поехал один. Валька не захотела сразу ехать и обещала подъехать попозже, когда я устроюсь на новом месте. В общем-то, правильно. Я сам понятия не имел, что меня там ждёт. Мне все представлялось в романтично-розовом цвете: могучий Тихий океан, кругом сопки…

Эх, велика Россия-матушка! От Москвы до Хабаровска целая неделя на поезде. Всю дорогу я, не отрываясь, смотрел в окно. Мимо проносились города, леса и степи. Поезд гудел в горных тоннелях и грохотал на мостах, перенося через широкие реки. Время заметно сдвинулось и солнце стало вставать раньше, чувствовалось, что я еду на восток, ближе к рассвету.

В Хабаровске, в штабе Дальневосточного военного округа, меня распределили на аэродром Альбатрос на Курильском острове Шутуруп. На самый-самый край русской земли. Дальше — только Тихий океан.

1.4.1 Шутуруп

Валька была права на счёт Курил. Когда я с большим трудом, на перекладных, туда добрался, то у меня сложилось впечатление, что война с Японией здесь закончилась не десять лет назад, а только вчера! Или даже сегодня утром. Кругом разруха и полное запустение.

У острова оказалась интересная история. Аэродром, где мы располагались, был построен ещë японцами. В декабре 1941 года в находившейся рядом бухте Акулья, по-японски Хитокаппу, главком императорского флота адмирал Нагумо назначил рандеву авианосцев и кораблей охранения. В бухте, и на подходах к ней, собрался почти весь японский флот, сотни самолётов перелетели с нашего аэродрома на авианосцы. Когда все было готово, адмирал построил своих самураев и объявил о цели предстоящего похода: курс на Гавайи, громить американский флот в бухте Перл-Харбор! Япошки тут же пришли в неистовый восторг, стали вопить «Банзай!», «Слава императору!», и зачем-то открыли беспорядочную стрельбу по острову. Хорошо, что не из пушек.

Американские моряки в белой форме построились на палубах кораблей для торжественного поднятия флага, когда, ровно без пяти восемь, на них посыпались бомбы и устремились торпеды. Через десять минут огромный, размером с два футбольных поля, линкор «Оклахома» получил торпеду и лёг правым бортом на дно бухты, хорошо, что она мелкая, а то бы он точно утонул. В стоящий рядом линкор «Аризона» попала бомба, которая пробила броневую палубу и взорвалась прямо в артиллерийских погребах! Снаряды в погребах сдетонировали так, что от взрыва линкор чуть не выскочил из воды! Потом переломился пополам и сразу затонул, унеся с собой больше тысячи моряков. За полчаса налёта японцы потопили пять крупных кораблей и ещё с десяток серьёзно повредили. По сути американский тихоокеанский флот перестал существовать! Японцы же отделались потерей всего трёх десятков самолётов. Это была первая, но и последняя крупная победа японцев. Все остальные битвы и на море, и на суше они с треском проиграли, теряя, в среднем, по семь бойцов на одного американца! Боевой самурайский дух плохое оружие против кадровой армии европейского образца.

Кстати, японцы оказались очень своеобразными вояками. В открытом бою они проявляли сумасшедший фанатизм, но полное непонимание методов ведения современной войны — они могли запросто устроить сабельную атаку на глубокоэшелонированную оборону американцев! Буквально, с саблей против пушек! Все японские боевые планы были сложными, запутанными и совершенно фантастическими! Такое чувство, что их составляли не умудрённые опытом седые генералы, а зелёные новобранцы! Вне боя японцы были до крайности жестоки и к врагам, и к своим. К врагам они относились так. Для поднятия своего боевого духа японские морские офицеры исполняли древний самурайский ритуал — съедали сырую печень поверженного врага! Врагами оказались пленные (!) моряки из концлагеря! Человек пятьдесят американских и австралийских моряков стали жертвой такого ритуала.

Своих японское командование ценило ничуть не выше. При штурме американцами марианского острова Сайпан у япошек сразу сложилось критическое положение, и они начали отступать по всем направлениям. Но император взбодрил своих подданных таким приказом: теперь нет разницы между военными и гражданскими, ранеными и здоровыми! Все должны идти в бой! У кого нет оружия, тот должен сделать себе бамбуковое копье! (Представьте себе: на танк с деревянной палкой!) Гражданским в плен не сдаваться, а покончить жизнь самоубийством! Да-да, именно так — самоубийством! Японцы целыми семьями, взявшись за руки бросались в море с высокого утёса. После захвата острова обнаружилось почти пятьдесят тысяч погибших японцев, из них половина — гражданские, при совершенно незначительных потерях американцев. В живых на острове осталось всего около девятисот человек.

Чтобы покончить с япошками расскажу ещё один курьёзный случай. Когда в сентябре 45-го на соседний остров Кунашир высадились наши войска в составе всего одной роты их уже встречал командир многотысячного японского гарнизона с белым флагом, так что боя не получилось. При осмотре острова на нем обнаружился склад военных сапог. Но что интересно — все сапоги были только левые! Японское командование так сильно доверяло своим самураям, и что хранило левые и правые сапоги даже не на разных складах, а на разных островах! Похоже воровство достигло ужасающих размеров, раз они до такого не додумались! Принято считать, что потеряв честь, самурай сразу хватает саблю и сразу делает себе харакири, но, видимо, грабëж складов с сапогами не входит в перечень недостойных самурайских дел. Действительно, ну не из-за какой-то же обуви пузо себе вспарывать!

Кстати, похожая картина была в английском флоте. Слышали выражение «проходит красной нитью»? Красивое выражение, а вот происхождение совсем не красивое. С целью пресечь массовое воровство с флота канатов, тросов и прочих, королева приказала в каждую флотскую верёвочку вплетать красную нить, да так, чтобы еë невозможно было вынуть! Дабы их лордства с подчинёнными не растаскивали королевское добро.

*****

Шутуруп — длинный и узкий, весь покрытый сопками, островок. Местного населения там всего пара тысяч, да и те переселенцы из разных мест. За долгие годы, пока здесь хозяйничали японцы, коренное население было изведено под ноль. Остальные — это военные, тысяч пять-шесть. Наш полк с двумя аэродромными батальонами, пехотный полк, несколько артиллерийских батарей, пограничники, радиоразведка. Можно сказать, что остров — это один большой гарнизон.

Наш аэродром находился прямо на берегу Тихого океана. Рядом с аэродромом был небольшой причал, от которого в 1960 году (когда меня уже здесь не было) во время шторма унесло в море баржу с четырьмя матросами. Они сорок девять дней болтались по океану без еды и воды, варили и ели ремни и сапоги, пока их не подобрал американский авианосец. Из матросов потом героев сделали и наши, и американцы. В Америке их лично встречал губернатор штата Калифорния и подарил золотой ключ от Сан-Франциско, а местные музыканты, в честь одного из матросов написали песню — Зиганьшин-буги! Говорят, очень популярная была.

На аэродроме место привычного бетона, лежали дырчатые металлические полосы, доставшиеся нам ещё по ленд-лизу. До этого такие полосы я видел только на заброшенных с войны полевых аэродромах, а тут — нормальный, постояннодействующий! Взлётно-посадочная полоса здесь больше походила на стиральную доску. Как на ней самолёты ещё шасси не переломали? Хотя сами самолёты были новые. По стратегическим планам наш полк должен был первым принять на себя удар со стороны Японии.

Жилой городок располагался чуть дальше, вглубь острова, среди сопок, и назывался «Уши-городок», от японского «ушинаварета» — потерянный. Если даже у япошек, которые сами на краю света живут, он потерянным считался, что ж тогда для нас? Жизнь на острове оказалась тяжёлая и суровая. На острове аж двадцать вулканов, из них девять — действующие! На севере острова тайга, на юге непролазные бамбуковые джунгли. Много обрывов, ручьёв и водопадов. Есть красивейшие места — один водопад «Девичьи косы» чего стоит! С океана дует промозглый ветер, часто штормит, тайфуны, с октября по март землетрясения и цунами, а когда шторма нет, то остров обволакивает густой, как молоко, туман. Зимой не очень холодно, но за ночь может навалить столько снега, что утром из домов вылезают через крышу. Без шуток, реально по три метра снега за ночь! Сырость и влажность, океан холодный, не покупаешься. С другой стороны острова Охотское море, оно вроде как тёплым считается, но по мне такое же холодное.

Бытовые условия тоже были ужасные, несколько старых бараков, внутри разделённых фанерными перегородками на множество мелких комнатушек, отопление печное, туалет во дворе. В бараке, вдоль длинного коридора, который назывался «взлётка», на верёвках сушилась одежда и белье, включая женское. Баня — одна на всех, и для солдат, и для семей офицеров. Парикмахер — жена одного сверхсрочника — Маша. Да… Вальке это точно не понравится. Хотя, что жаловаться — тогда в таких условиях жило полстраны. В некоторых гарнизонах было ещё хуже: казарму просто перегораживали простынями!

Но прослужив там три года, я полюбил этот край. Бывало, залезешь на сопку и смотришь на океан. Тишина, покой… Вслушиваешься в ветер, как будто на планере летишь. Красота, умиротворение в душе… Можно часами сидеть и смотреть. Главное, чтобы медведи, которых тут множество, не решили, что ты ждёшь их на ужин. А какие там люди! Такого дружного и душевного коллектива я больше никогда нигде не встречал.

*****

Прямо в день прибытия на остров я получил комнату в бараке и стал готовиться к приезду Вали. Ну, комната — это сильно сказано — скорее это был пенал два на три с половиной метра. Через стены было слышно все, что делают соседи. Как у Ильфа и Петрова в общаге имени Бертольда Брехта, только в той преимущественно целовались, а у нас делали детей, притом массово и каждую ночь! Бывало и днём, это уж как полёты спланируют.

Я меблировался, насколько это возможно. Нашёл две старых солдатских тумбочки и стол. Вместо армейских кроватей, я из старой бомботары (круглые ящики от бомб) сколотил двуспальную деревянную кровать. Скрипучие панцирные кровати совсем не способствуют укреплению семейных отношений и продолжению рода. Кстати, у меня очень даже прилично получилось — настоящая военная кровать, цвета хаки. Потом многие такие кровати сделали.

Письма Вале я писал часто, звал её к себе и всячески расхваливал красоты курильской природы. Но Валю красоты мало волновали, её больше интересовало житьë-бытьë. Я как мог, уклонялся от прямого ответа и снова плёл сказки про природу. В конце концов, она заставила меня в деталях описать всю местную жизнь, но я проявил чудеса дипломатии и ничего толком не сказал. Наш старый барак я обозвал старинным зданием, пенал — скромной, но уютной комнатой, тайфуны и ураганы — лёгким вечерним бризом… И все в таком духе. Валя очень сомневалась в правдивости моих рассказов и задавала ещё больше вопросов, чисто по-женски пытаясь поймать меня на несоответствиях. Я даже пару раз попадался! После этого пришлось писать ещё более неконкретно. Тогда я ещë очень любил её и сильно тосковал. Мне хотелось, чтобы Валя поскорее приехала ко мне, и мы вместе заживём счастливой семьёй. Родим детей, заведём хозяйство. Эх, мечты, мечты…

Валя, как дочь большого генерала, прилетела из Москвы на Курилы напрямую военным бортом, чем вызвала немалый переполох в гарнизоне. Командир нашего полка как узнал, что к нам летит из Москвы «главкомовский» борт, побросал все дела и помчался лично встречать самолёт на аэродроме. Он ожидал увидеть высокую московскую комиссию в составе толстых генералов в папахах, и был очень удивлён, когда с трапа сошла только одна Валька!

Пока мы шли к нашему бараку, Валька не проронила ни слова, только с ужасом оглядывались по сторонам. Особенно её поразили курящиеся вдоль всего острова вулканы. А когда увидела комнату, села на кровать и зарыдала. Потом бессильно повалилась на постель и заснула. Мне так стало еë жаль, Валю выхватили из тёплого уюта московской квартиры и бросили на холодный и нелюдимый край земли. Да тут кроме поросших тайгой сопок вообще ничего нет! Совсем! Тут даже выйти некуда. Ещё она привезла сюда платьев аж два огромных чемодана «гросс Германия». Кому она все свои наряды показывать будет? Чайкам? Или медведям? А с другой стороны, я был очень рад и счастлив, что Валя со мной. Мне казалось, что вместе мы победим любые трудности, сложности и проблемы. Что наша любовь поможет нам во всем. Любящие сердца бьются в унисон…

1.5 Стерва

Наутро началась наша семейная жизнь. Я встал пораньше и тихо, чтобы не разбудить Валю, приготовил завтрак и заварил чай на местных душистых травах. Но все это зря. Валя спала до обеда, сказалась разница с Москвой в 9 часов, а когда проснулась, была нервной и раздражённой. Я быстро приготовил завтрак заново, но Валя есть отказалась, пригубила только чай, обозвала его «бурдой», и пить больше не стала. Недоброе начало. Чтобы как-то разрядить обстановку, я присел рядом и попытался еë обнять. Но Валя, истерично взвизгнув, отскочила от меня как ужаленная!

— Не прикасайся ко мне!

Потом упала лицом в подушку и громко зарыдала. Вот это да! Что это с ней? Конечно, характер у неё не самый простой, но истеричкой она никогда не была. Ладно, подожду. Местные предупреждали, что многие молодые жены, приехав сюда и увидев здешнюю жизнь, впадали в ступор или в истерику. А потом ничего, привыкали.

На следующее утро я пошёл на полёты и вернулся только к вечеру. Растрёпанная Валя сидела на разбросанной постели и невидящим взглядом смотрела в угол.

— Привет, любимая! — как можно веселее сказал я, — как спалось? — присел с ней рядом и обнял за плечи.

Валя даже не посмотрела на меня. Какими-то судорожными движениями она скинула мои руки и снова уставилась в угол. Так и просидела до вечера. Я приготовил ужин, но есть она снова отказалась. Я уже стал волн

...