Оглавление

1. Дашенька
2. Дашенька
   1. Глава 1. Кирилл
   2. Глава 2. Даша
   3. Глава 3. Алла Елецкая
   4. Глава 4. Костик Шалый
   5. Глава 5. Размолвка с матерью
   6. Глава 6. Аллочка
   7. Глава 7. Встречи
   8. Глава 8. Матери
   9. Глава 9. Алла негодует и радуется
   10. Глава 10. Костя предупреждает
   11. Глава 11. Моделирование процессов
   12. Глава 12. Жестокие игры
   13. Глава 13. Утро
   14. Глава 14. Уходи
   15. Глава 15. Тропинка
   16. Глава 16. Артистка
   17. Глава 17. Супруг
   18. Глава 18. Безвременье
   19. Глава 19. Денис
   20. Глава 20. Возвращение домой
   21. Глава 21. Костя Бессонов
   22. Глава 22. Василиса
   23. Глава 23. Сорванный якорь
   24. Глава 24. Две семьи
   25. Глава 25. Конец верёвочки
   26. Глава 26. Жизнь по понятиям
   27. Глава 27. Под болотной ряской
   28. Глава 28. Близнецы
   29. Глава 29. Закружила птица-беда
   30. Глава 30. Гостья
   31. Глава 31. Свидание
   32. Глава 32. Сёмка
   33. Глава 33. Предчувствие
   34. Глава 34. Реанимация
   35. Глава 35. Цена жизни
   36. Глава 36. Ох, уж этот Семёныч!
   37. Глава 37. Господи, Ты дал мне так много

Дашенька

Глава 1. Кирилл

Сказать, что он был атлетически сложён, что у него прекрасная фигура, — ничего не сказать. Рубашки, которые покупала ему мать, носились очень недолго — они просто с роковой закономерностью лопались на плечах или спине. Угораздило же родиться таким. Ещё в школе учился, когда молодые бабы стали заглядываться на него, на пацана, а у мужиков появился повод для злости на него же. Злились за то, что он, сопля зелёная, иной раз вроде как в соперниках оказывался. И за то ещё, что связываться с ним рисковых не находилось. Правильно делали, конечно, потому как помнили одну историю, что раз по весне случилась.

Шёл Кир по своим делам. А навстречу — Людка. Людка эта была бабой замужней, и деток уж парочку имела, но вертлява была, слов нет! Одно сказать: бес в юбке. Мужик и поколачивал её за то. А с неё как с гуся вода — пока синяк не сойдёт, со двора ни шагу, а потом опять — как ни в чём не бывало. Бабы-то подначивали её, бывало, а ей всё смешки: «Ой, бабы! Васька мой, как сдурел! Неделю постель не застилала! Ну чистый супостат!» — и ведь глазёнки плутоватые блестят, по сторонам стреляют. Неужто можно так — сама придумала да сама и верит в побасёнки свои. Не, мужика своего она честно выгораживала. Ни разочку не слыхал никто, чтоб она какое дурное слово на него бы сказала. Она вроде даже жалела его, что вот досталась же ему такая заноза.

Ну, так вот что тогда приключилось. Людка только Кирилла увидела, тут и заиграла натура её кошачья. Как бес подхватил: ног не чуя, павой пошла, глазками своими поволочными как мёдом обливала. А лучше б под ноги глядела. Там ей как раз колдобина обледеневшая подставилась. Людка только ойкнула, да и села. Глазёнками-то враз стрелять перестала, не до стрельбы, когда слезинки на ресницах повисли. Короче говоря — подвернула ногу.

Кирилл с земли её поднял, на ноги поставил. А поставишь разве, когда она на ногу ступить боится, в забор вцепилась перепуганная вся – думала, ведь, сломала ногу-то, оно в сапожке не видать, чего там.

И что Кириллу оставалось? Подхватил её, как девчонку, да и понёс в медпункт. И то ли сказал кто мужу-то Людкиному, то ли увидал он, а только разлетелся коршуном. Кирилл сзади топоток услыхал, сначала внимания не обратил — мало ли кто по какому делу торопится. Потом всё ж обернулся, в тот момент мужик и налетел с кулаками. Людка в крик. Мужик ейный в крик, в мат перемат. И норовит Кирилла кулаками достать. Да всё в лицо метит. Кирилл сначала как-то уворачивался с Людкой на руках. Потом прислонил её опять к пряслу, и неторопливо так к мужику развернулся. Сграбастал одной рукой его за фуфайку, другой плюху полновесную отпустил — хватило, чтоб тот забыл, на каком он свете. И киданул его Кирилл в чей-то огород через забор. Мужик перелетел так, что прясло не колыхнулось даже. По понятию — и не бит, получается, только долго ещё мужик кряхтел, спиной маялся и материл Людку, когда она с советами да припарками совалась.

После, как аттестат об окончании получил, пошёл Кирилл на шофёрские курсы, тут же в райцентре. Парнишка он толковый был, и руки как надо приставлены, надо бы дальше учиться, а куда он от матери да от бабки? Кирилл для них вся опора и надёжа, вся работа мужичья на нём одном.

Отец Киркин тоже, должно, жив был где-то, только где? Мальчонке годка два было, когда не захотела больше мать терпеть в доме пьяницу и дебошира, разошлась с ним. Мужик, волю вольную обретя, рванул куда-то, то ли на радостях, то ли от горя. Видать далеко закатился — ни разу больше на сынка глянуть не захотел. А мать Кира, тогда молодая ещё бабёночка, осталась одна на всё про всё.

В деревне работа — известно какая, тяжко приходилось. А куда деваться? Слёзы рукавом утрёт, да дальше. И дровец на зиму долгую заготовить надо: привезти, напилить, наколоть, прибрать. И сена для коровки накосить. А огород? В сентябре подполье картошкой не засыплешь, так зима впроголодь будет. В общем, ясное дело, бабе работа эта не шибко-то сподручна. Ну и надорвалась баба. Болела долго. Может, потому больше и замуж не вышла. А может, одного хватило, нажилась замужем досыта.

Да и рос в доме мужик-то. Чуток в разум вошёл, за всё хвататься начал, под силу, не под силу ли, а матери помочь старался. Мать он сильно жалел. Даже в этом не в отца пошёл. Жили-то они втроём, бабуля ещё была. Только не по матери бабушкой она Кириллу приходилась, а по отцу. А матери, стало быть — свекровью. С мужем развод получился, а со свекровью нет. У бабки никого больше и не было, кроме беспутного сынка, так не гнать же её на улицу. Так и остались втроём. Жили дружно. А чего делить? Богачества не нажили, всё богатство ихнее — Кирюша. Не его же делить, тянуть друг у друга.

На Кира мать с бабкой нарадоваться не могли. Хоть бывало, и в подпитии домой являлся, и с синяком, и бабы опять же, как пчёлы круг него вились, а ему это не то чтоб шибко нравилось, но и не противился — забавлялся. А всё ж добрый он был парень, никакой обиды дома от него не видали.

Шибко переживали мать да бабка, когда годы Кира подходили к армии: как им без Кирюшеньки? А, не дай Бог, ещё случится что, вон ведь времена неспокойные какие пришли. Обивала мать пороги, и к военкому стучалась, и в сельсовет, просила не забирать сына — и ведь умолила-таки! Такое диво случилось, что пожалели баб, оставили им надёжу ихнюю. Шибко мать была председателю сельсовета благодарна. Видать, он кому надо замолвил словечко за них.

Вот так и жили — не тужили. Кирилл шоферил, семье куда легче стало — и денежки завелись, и машина в руках всегда. Если чего привезти, так не надо никому кланяться, просить. Раньше-то было: шофёра с машиной найди, соседа в помощники-грузчики уговори, рассчитайся, да так, чтоб не обидеть, а то в другой раз откажут. Намыкались бабёнки без мужика-хозяина. А теперь никакой беды не знали, как у Христа за пазухой за Кирюшей. Наоборот, к ним с поклоном шли, у Киры помощь просили.

Так года три, наверно прошло. Кирилл ещё здоровее стал, заматерел, весь литой будто. Живая греческая скульптура, а не человек. А тут ещё рубаха у него появилась необыкновенная, которая обливала плечи и грудь как вторая кожа, и рыбинами ходили под ней бугры мышц.

С рубахой этой своя история вышла.

Места окрестные были дюже красивые, и если доводилось местным где-нибудь за селом человека с мольбертом и кистями-красками встретить, уже и не в диковину то было, привыкли. Вот и эта бабёнка, что к истории с рубахой причастна, тоже приехала рисовать пейзажи. А когда увидела Кирилла, стала уговаривать, чтоб он согласился ей позировать, а она, значит, рисовать его будет. Деньги даже предлагала. Мол, есть такая работа — натурщиком быть, и, мол, не такая она и лёгкая, за неё положено деньги платить. Вот смехота, это ж надо! Кир и смеялся, понятное дело, всерьёз её уговоры не принимал. Ну в самом деле — бугаина этакий будет сидеть как болван. «Давайте, я вам деда Мотю приведу! Он у нас тоже… фактуристый, ого-го! А сидеть — это он терпеливый. Он и так весь день на завалинке сидит, не шевельнётся, похрапывает, правда, слегка. А мне недосуг, вы не обижайтесь».

Обижалась художница или нет, кто её знает, но что огорчил её Кир, это точно. Так и уехала ни с чем, как отпуск у ней кончился. А короткое время спустя — бандеролька на Кирилла пришла, и в ней та самая рубаха. Смеялись мужики, мол, за что она тебя благодарит-то, Кирка? Но это так, от дури. Художница эта городская — баба хорошая была, не вертихвостка какая, и про красоту, видать, хорошо понимала, потому что больно уж пришлась эта рубаха Кириллу. К тому же, единственная, в которой он не боялся повернуться неосторожно, — тонкая, эластичная замша силушки его не боялась. Ох и хорош он в ней был!

…Как-то зимой, на воскресной дискотеке, приметил Кирилл девчонку. Кнопка, школярка. Внимание обратил потому лишь, что лицом нездешняя. Что за незнакомка? Откуда взялась? В гости к кому иль что? Оказалось — приезжие. Мать да дочь, приехали недавно, домишко маленький купили. Мать — портниха, мастерица, бабы уж заказы ей понесли, а дочка в школу пошла, то ли в девятый, то ли в десятый класс.

Кирилл, тогда, на танцах-то, шутейно сказал в компании, мол, портниха — выгодная тёща, надо с дочкой отношения наладить. Тут как раз музыка заиграла, он и пошёл к девчачьей стайке, где приезжую и видно-то еле-еле было за подружками.

Девчонки траекторию Кира немедля вычислили — запереглядывались, прыская в ладошку, вроде бы шибко смешно им стало. Какое там смешно. Ждали, кому радость нечаянная от небывальщины такой выпадет. Кирилл на дискотеках раньше и внимания на них не обращал, они для него малышня. И вдруг — идёт! К кому?

А приезжая и не смотрела, и не видела, какие дивные дела вокруг неё происходить начали, переговаривалась об чём-то с подружкой. И только когда заметила, что подружка уставилась на кого-то и глаз не сводит, тоже обернулась. И увидела Кирилла. Вернее — кого-то большого перед собой, заслонившего и зал, и танцоров. Она поднимала глаза, и всё никак не могла дотянуться взглядом до его лица.

— Пошли, потанцуем, — протянул он к ней руку.

А она не то, чтоб испугалась… так ошеломлена была, что и не испугалась. Подумала только: «Да что ж он такой огромный… Как танцевать с ним?»

— Пойдём? — опять позвал он. И она послушно шагнула к нему.

Ей невдомёк было, сколько взглядов на них сошлось. И хорошо, что не знала — скраснела бы и не нашлась куда глаза девать, и ноги бы деревянными чурками сделались.

Из колонок лилась медленная мелодия, под которую топтались пары.

Сначала Кирилл молчал, смотрел на неё сверху. Чуть улыбаясь, разглядывал густые длинные ресницы, губы. Кожа у неё была чистая-чистая и нежная. И шёл от неё еле различимый удивительный аромат. Угадывался в нём запах звонкого, чуть морозного осеннего утра, когда палая листва оторочена лёгким кружевом инея; а ещё он был близок нежному аромату лугового цветка кукушкины слёзки. Цветок этот такой недотрога, букета не собрать — лепестки сомнутся, хрупкий стебель переломится. Пока высокие влажные травы его хранят, он сильный, а сорвёшь — он и погиб. При том благоуханием его не надышишься, до того хорошо!

Пушистые каштановые волосы, собранные на затылке синей ленточкой, спускались на спину, и Кирилл чувствовал их щекочущее прикосновение к руке. Ещё он чувствовал, как напряжена её спина и как робки ладошки, касающиеся его груди. Кирилл передвинул широкую свою ладонь вниз по спине, на тоненькую талию и чуточку привлек её к себе. Девчонка вскинула глаза, для чего ей понадобилось запрокинуть голову, и сейчас же отстранилась.

«Ишь ты, пугливая какая!» — подумал Кирилл и, наклонившись, спросил:

— Тебя зовут как?

— Даша.

— А меня Кирилл. Ты пионерка?

— Н-нет, — растерялась она.

— А чего танцуешь по-пионерски?

Глаза её вдруг стали сердитыми и колючими — точь-в-точь два серых ёжика.

— Как умею, так и танцую.

— Обиделась?

— А чего ты…

— Чего?

— Тискаешь! — сказала она, и щёки порозовели.

Кирилл рассмеялся:

— Так если я перестану сейчас тебя держать, ты ж упадёшь. Отпустить?

Девчонка только сердито взмахнула на него пушистыми своими ресницами и не нашлась, чего сказать.

Больше Кир танцевать её не приглашал, но забавлялся тем, как ей не по себе под его взглядом, и рассматривал её издали. Какое-то время погодя вышел с парнями покурить. Отошли от входа, в темноте их кружок угадывался лишь красными огоньками сигарет. Был вечер новолуния, темно по-ночному, свет из окон Дома Культуры лишь чуток разгонял ночь. Но она далеко не убегала — три шага от дверей, и уже руки своей не разглядеть.

Кирилл случайно увидел, как в светлой полосе мелькнула приезжая девчонка и ускользнула в темноту. И будто чёрт его подтолкнул — забавы ради не дать ей убежать незаметно. Как был — в дублёнке нараспашку, без шапки, перемахнул заборчик, и, срезав дорогу, опередил её. Стоял, прислонясь к дереву на обочине, и глядел, как проступает в темноте, приближается светлое пятнышко её вязаной шапочки. Снег громко и торопливо скрипел под её сапожками. Она почти пробежала мимо, когда он окликнул:

— Не страшно одной?

Девчонка вскрикнула и отпрянула в сторону.

— Да что ж ты такая пугливая? — не трогаясь с места, почти с досадой спросил Кирилл. — Чего с подружками не пошла, если пугливая?

— Они… не захотели… — пролепетала она.

— Ну, пошли, провожу.

— Не… надо меня провожать, — запнувшись от спешки, возразила девчонка.

— Пошли, ты ведь тут, небось, любой дворняжки боишься.

Наверно, он угадал, потому что девчонка на этот аргумент не нашла возражения.

Кирилл молча довёл её до ихнего домишки. Ему как-то расхотелось посмеиваться над её робостью. И почему-то вспомнилась вертихвостка Людка. Против неё Даша была совсем ребёнок, с бесхитростными, чистыми глазами.

Она шла быстро, торопясь оказаться дома и скорее избавиться от провожатого. Кирилл остановился у калитки. Девушка приостановилась только на секундочку, пробормотала: «Спасибо, что проводили», и собралась прошмыгнуть во двор, но Кирилл чуть придержал ворота.

— Даш, постой… ты это… Ты извини, если напугал. Ты не бойся, некого у нас тут бояться, не тронет тебя никто. Честное слово.

Потом они встретились как-то днём. Кир ехал на машине, а она шла навстречу. Он посигналил и притормозил, высунулся из окна:

— Привет, Дарёнка!

— Здравствуйте…

Кирилла смешило, что она говорит ему «вы», но он только улыбнулся.

— Как дела? Двоек много нахватала?

Прищурившись от солнца, она ответила:

— Свои бы лучше считали.

— О! — удивился Кирилл. — Какие это — свои?

— Да хоть прошлые.

— Это откуда же тебе известно про мои двойки? — вкрадчиво поинтересовался Кир. — Признавайся, Дарья, расспрашивала обо мне?

— Вот ещё! — слишком поспешно воскликнула она и покраснела.

— Вот, значит, так, да? Ну, гляди, Дарья, я это учту!

С тех пор завязалось про меж них что-то — знакомство не знакомство, а не миновали друг друга, чтоб не переброситься парой слов. Ясно, что всякий раз то была инициатива Кирилла. Его забавляло, как она теряется, краснеет, сердится.

А может быть, Кириллу казалось занятным, что эта девчонка не пыталась с ним кокетничать, не стреляла глазёнками. В отличие от других, она не высматривала его в кабине машины или в толпе парней у кинотеатра.

У Кира уже было достаточно опыта по части женских приёмчиков, и он безошибочно разгадывал бабьи интересы за не шибко-то хитрыми уловками. Так вот у Дарьи никакого интереса к нему не было, и все её чувства читались — будто на ладони лежали. Его внимание вызывало в ней скорее досаду. И злилась она по-настоящему, а терялась от неожиданности. Нет, она не была робкой, стеснительной школьницей с косичками, могла съязвить, а то и взглядом одним так ответить на неловкую шутку Кирилла, что он потом себя же и корил: «Медведь чёртов!» И вообще, она с ним была как ёжик — вмиг выставляла колючки. Кирилл даже недоумевал: чем уж так не угодил, чего она каждое его слово на штык принимает?

Ему невдомёк было, что девчонки давно поддразнивают Дарью, выпытывают, вроде как смехом: «Ты ходишь с ним что ли? Ой, да ладно тебе скромницу-то из себя строить! А то мы слепые будто! Он же тебе проходу не даёт!» А подружка предостерегает: «Ты смотри, Даш. Кирка бабник тот ещё! Ему с тобой звёздочки считать не интересно, ему другое надо. Ой, ну что ты скрытничаешь, Дашунь?! Мне-то могла бы рассказать. Ну не видела, ну и что? Ой, да так что ли не понятно?»

Дашу поначалу вроде бы не сильно это задевало. Она то смеялась на эти подначки, то отшучивалась, то мимо ушей пропускала. Но иногда всё же — доставало. Почему-то неизменно раздражали её короткие реплики Алки Елецкой.

Девчонка эта училась в том же классе, и была хороша собой: высокая, зрелая, с красивыми светлыми волосами. Она знала цену своей внешности и как должное принимала восхищение подружек: «Ой, Алка! Какая же ты красивая!» Но завистливые вздохи подруг давно перестали её волновать, имелись мишени куда интереснее, и Алла с удовольствием испытывала свой арсенал многозначительных взглядов и эффектных поз, которым владела в совершенстве, была ходячим пособием «Как завлечь мужчину». Иногда она развлекалась: выбирала объект эксперимента и заявляла подружкам: «Спорим, он сегодня со мной уйдёт!» Спорить с ней никто не хотел, к тому же, нередко объектом этим оказывался дружок одной из них. Но Аллочка только посмеивалась, а выходило всё по её. Обижались на неё, злились. Только проку от этого никакого не было, привыкла девка получать желаемое. Мать у неё была не из простых — прокурорша. Строга была, боялись её. А дочке единственной попустительствовала во всём, и Алка из матери верёвки вила.

К новенькой Елецкую будто тянуло что. То комплиментами её осыпала: «Ой, Дашуня, какие же у тебя глаза красивые! А фигурка! Мне бы такую!» Дарья только морщилась в ответ. А то вдруг Алочка начинала цеплять её, старалась вывести из себя, и, если это удавалось, испытывала явное удовольствие. А Дашу и в самом деле задевало, когда та роняла с небрежением: «Да что ты отнекиваешься? Слышал кое-кто, что Кирюха сказал тогда на танцах. „Пошёл, — говорит, — отношения с новенькой налаживать“. Мне так лично, больше ничего и знать не надо, — жала Алка плечами. — Дурному ясно, какие отношения Кирке нужны».

Все эти разговоры яйца выеденного не стоили. Но когда окружающие раз пять на дню спросят, намекнут, сообщат многозначительно, и всё на тему Кирилла, тут уж, хочешь не хочешь, а количество перейдёт в качество. И Даше это порядком надоело. Иной раз, в запале, решала, что всё ему выскажет, пусть отцепится он, наконец, от неё! Но остывала и думала — а что высказывать-то? Кирилл к ней и не цепляется. И всё оставалось по-прежнему.

Глава 2. Даша

Весна была скорая. Снега начали сходить так дружно, что земля не успевала оттаять, и вода с трудом уходила в стылую почву. Речка вышла из берегов, широко разлилась по пойме. Изобильная весенняя вода по низинам и руслам ручьёв вошла даже в село. По иным улицам только в высоких броднях и можно было пройти, а то и вовсе в лодках-плоскодонках людей перевозили через мутные, паводковые воды.

В тот раз из кабины своей машины Кирилл увидел Дашу на обочине дороги. Она растерянно стояла у поворота: ей надо было свернуть на свою улицу, но самое её начало, полдюжины метров, скрыла широко разлившаяся протока — талая вода переполнила придорожную канаву и потекла прямо через дорогу. Утром ещё Даша проходила тут посуху, а назад теперь как? Стояла Дарья не одна, а ещё с двумя девчонками-одноклассницами. Видать, из школы шли, и теперь придумывали, как помочь подружке попасть домой.

Кирилл затормозил.

— Привет, девчонки! Что, Дарёнка, вплавь придётся тебе домой добираться, а?

— О, Кира! Привет! — заулыбались подружки. Даша же бросила на него короткий обиженный взгляд и повернулась к подругам:

— Ладно, да завтра.

— Эй, Дарья, ты куда?! Стой! Там же глубоко, начерпаешь в сапоги! — забеспокоился Кирилл, видя, что строптивая девчонка наладилась идти вброд. — Да стой ты, я перевезу! Слышь, Дарья!

Она только глянула сердито через плечо и, не остерегаясь, разбрызгивая воду, пошла по скрытой под водой дороге.

— Да ты что! — Кирилл выпрыгнул из кабины, догнал и схватил её за руку. — Рехнулась, что ли? Вода же ледяная!

— Не трогай меня! — Даша вырвала руку, упёрлась в него глазами. — Тебе что надо? Тебя просят что ли?

Он посмотрел вниз, на её коротенькие полусапожки, внутрь которых лилась вода, бросил взгляд на девчонок сзади, с интересом глядевших на них. Усмехнулся. И вдруг наклонился, подхватил её рукой под коленки и выдернул из воды.

— Отпусти меня сейчас же! Отпусти! — начала отпихивать его девушка.

— Ну-ка, тихо мне! — прикрикнул Кирилл. — Искупаться хочешь? Тетрадки свои лучше держи, уронишь в воду.

Он без всякого усилия нёс её на руке, как носят ребёнка. Вышел на сухое и отпустил — в сапожках громко хлюпнуло.

— Беги скорей, а то заболеешь.

— Послушай… что ты ко мне вяжешься? — сказала она зло, с негодованием, но в лицо ему не смотрела.

— Я?! Вяжусь к тебе?! С чего ты взяла такое? Не вяжусь я к тебе!

— Ты это не мне скажи!

— А кому? — сощурил глаза Кир.

Даша сжала губы и отвернулась. Кирилл повёл глазами туда, где всё ещё стояли любопытные Дарьины подружки. Одной из них была Алка Елецкая, другую он знал только в лицо. Аллочка, склонив голову, с усмешкой говорила что-то тихо, а глядела на них.

— Ладно. Так я и сделаю. А ты, правда, Дашунь, давай домой быстрее.

Он повернулся и вошёл в воду.

— Кирилл! — услышал он негромкий голос, обернулся. — Не надо лучше…

— Дурочка ты. Давно бы мне сказала. Иди, не стой. Заболеешь ведь.

Она помедлила, будто хотела что-то ещё сказать, потому повернулась и быстро пошла прочь.

Не дойдя до сухого, Кирилл позвал Аллочку:

— Ну что, тебя, может, тоже перенести?

— Ой, Кира, осчастливишь! — кокетливо рассмеялась девушка. — Я тогда даже согласна сама назад брести!

— Ну, иди, — протянул Кирилл руки.

Решив, что шутка продолжается, Алка подошла к самой кромке воды, вся устремившись к подходившему Кириллу. И оказалась у него на руках. Он повернулся и пошёл от берега.

— Нет, я передумала! — заторопилась остановить его Аллочка.

— Чего так? — встал Кирилл и опустил её с рук.

От неожиданности и обжигающего холода девушка взвизгнула.

— Ты с ума сошёл что ли?! — она рванулась на берег, но Кирилл придержал её за плечо.

— Алька, я слышал, ты треплешься про Дашку и про меня?

— Ой, да враньё это! — чуть не плача, заторопилась Елецкая.

— Конечно враньё. Ещё про нас с тобой — туда-сюда, а про эту кнопку — смехота одна.

— Ты что? — забыв, что стоит по щиколотку в холоднющей воде, уставилась на него девчонка. — Что — про нас? — она быстро глянула на подружку, с жадным любопытством смотревшую на них.

— Как что? Про Дашку нашлось же.

— Ну ты даёшь, Кира… — пролепетала Алла.

— Ладно, мне ехать надо, — обошёл её, хлопнул дверцей и уехал.

Потом Аллочка рвала и метала, только что ни плакала от злости на себя — чего растерялась? Чуть ли не впервые Кирилл заговорил с ней, да ещё о чём — это был такой шанс! Поддержать, продлить разговор, пустить в ход свои приёмчики, где пошутить, где поддразнить, вынудить на следующую встречу, что, по сути, свидание! А она, как дура-деревенщина, растерялась, залепетала невесть что, заблажила. Впервые в жизни язык присох к нёбу, подвел её в такую важную минуту. Впору по голове себя стучать!

…Была такая черта в характере Кирилла — независимость. Если он сам не осознал необходимости вести себя так, а не иначе, ничто не могло заставить его поступить в угоду чьему-то желанию или мнению. И на досужие сплетни ему было наплевать, лично его они нисколько не беспокоили, да он и не знал ничего об этом. Но оказалось, что девчонка Дашка от них страдает, а это уже было ему не безразлично. Своих отношений с ней Кирилл менять не собирался — а вот на чей рот следует замок повесить, догадывался. И языки об девушку чесать перестали. Хотя Кирилл так же выделял её среди прочих, при встрече перебрасывался парой слов, шуткой. Только теперь он стал с ней как будто бережнее.

У Даши закончился учебный год, началась благодатная летняя пора с быстрыми грозами, долгими днями и вечерним тихим покоем, подобным парному молоку, разлитому в воздухе. Речка давно вошла в берега, посветлела, повеселела и щедро дарила прохладу в жаркие дни.

Дашутка то пропадала на берегу, то загорала в садике с книжкой, а то хлопотала по дому: летом ведь не один только отдых — в селе работы всяко побольше, чем зимой. Хоть вон огороды возьми: сорняки так и норовят головы повыше высунуть. А деньки, жаркие да ясные, вечером изнанкой оборачиваются — сколь ведер воды надо в огород перетаскать, лунки да грядки щедро улить, руки-то вёдрами тяжеленными повытянешь. А поленишься, плеснёшь скупой рукой, так лучше уж и вовсе не поливай, только земля коркой сухой возьмётся.

Мать день целый на работе в ателье, а потом ещё и дома шьёт, заказов у неё всегда вдоволь. Так что Даша в доме незаменимая помощница и надёжа, она сама старалась побольше матери помочь. Да на неё поглядеть — оно вроде всё легко да весело, не работа будто, а забава. Хозяйство у них, правда, не шибко и велико — поросёнок да куры, а всё ж ухода да пригляда требует. А, котёнок ведь ещё! Любопытный пройдоха. Из-за него раз целое приключение случилось.

Забрался он на яблоню у дома, чуть ни на самую верхушку. А назад слезать — никак, забоялся. Даша и звала его, и плошкой с молоком манила — нет, ни в какую. Мяучит жалобно сверху, и всё. Полезла она его доставать. А яблоня, известно, дерево ненадёжное, хрупкое. Даша тихонечко, осторожненько, чуть не ползком — ещё чуть-чуть повыше и дотянется. И тут снизу голос:

— Стой! На ту ветку не вставай!

От неожиданности ли, иль оттого, что, вздрогнув, обернулась поспешно, а только качнула Даша яблоню резко. Котёнок сорвался сверху, на плечо ей свалился, она хотела поймать его, да тоже оборвалась вниз. Но не успела испугаться, как оказалась в крепких руках. Кирилл успел подскочить от калитки и во время подхватил её.

— Цела? Не ушиблась? — спросил встревоженно.

— Ой, сними его! — кривясь от боли, Даша пыталась отцепить до смерти перепуганного котёнка, он когтями вцепился ей в плечо, защищённое лишь узкой бретелькой летней маечки.

— Постой, постой, не тяни!

Кирилл стал тихонько отцеплять острые коготки.

— Ох ты, как он расцарапал тебя! Мать-то дома?

— Нет, пошла с примеркой к кому-то, — ответила Даша, морщась от вида глубоких царапин.

— Тогда придётся мне экстренную помощь тебе оказывать, больше некому, — улыбнулся Кирилл. — Йод у вас имеется?

— Наверно… Да я сама…

— Пошли, пошли, чего там сама?

Даша коротко взглянула на него и направилась к двери.

— Уй-й-й-й! — запищала Дашутка, когда Кирилл короткими прикосновениями прижёг ранки. — Ой, как жжёт!

— Потерпи чуточку, — сочувственно сказал Кирилл и подул на пораненное плечо. — Сейчас пройдёт. Хорошо ещё, что так. Вовремя я подошёл.

— Конечно! — смаргивая выступившие слезинки, с вызовом сказала Дарья. — Если б не ты, я бы не свалилась!

— Да ты же на треснутую ветку собиралась встать! Там прямо у ствола трещина.

— Правда? А я не видела, — смущённо улыбнулась Даша.

— Ну что, проходит?

— Ага.

— Кошачьи когти опасные, заразы на них всякой много. Долго, наверно, болеть будет.

Даша вздохнула. Возникла неловкость. Вроде бы Киру больше нечего было здесь делать, а уходить не хотелось, хотелось ещё побыть рядом с этой малёхой, близко видеть её лицо, глаза. Он обвёл глазами тесную комнату.

— Как вам у нас, нравится?

— Да, хорошо здесь. А летом так совсем здорово — речка, простор.

— А люди?

— Что — люди? Добрые. Вон мебели надавали. Всё самое необходимое у нас от людей. Стол, кровать. Табуретки вот, тоже.

— А тебя не обижают?

Дарья потупила глаза, торопливо помотала головой.

— Ты извини, что я на тебя кричала тогда. Мне так стыдно потом было… Извини.

— Да ладно тебе. За что извинять-то? Только лучше сказала бы раньше.

— Ну как сказать… стыдно.

— Смешная ты, — проговорил Кир, чувствуя, как сердце заполняет что-то большое и тёплое. И нестерпимо захотелось прикоснуться к её волосам. — Ну, пойду я, — он неловко встал.

— Спасибо, Кирилл, — поднялась Даша тоже.

Он взглянул на котёнка, жадно припавшего к блюдцу с молоком, и строго сказал:

— В следующий раз залезешь не дерево — не ори! Вей гнездо и ложись спать.

Даша рассмеялась. Кирилл протянул руку и в насмешку слегка растрепал её волосы.

— Бывай, Дарёнка!

…Совхоз объявил, что нужны помощники — всходы сахарной свёклы одолевали сорняки. Кто сколько может, хоть рядок-два. Не задаром, понятное дело: хочешь, деньгами рассчитаются, а можно и сахаром, который из этой свёклы производят. Работа, конечно, не из лёгких. На одном-то ряду наломаешься, пока пройдёшь: и потом обольёшься, и поясницу разломит. Они ведь не коротки — поле километра на два с гаком вытянулось. Но Даша решила немного подработать — всё в дом копейка лишняя, маме помощь. Долго ли ей по утренней прохладце рядок пробежать, пока солнце жарить не начало?

Только с утра не получилось, в первый же день чуть не сбежала с поля — мошкара доняла. Каждый взмах тяпки выгонял из травы эту вредную кусачую мелюзгу, которая немедленно облепляла ноги, руки, лицо. И не знаешь, тяпку держать или от мошкары отмахиваться. Нет уж, лучше подождать, когда солнце заставит всю эту вредность запрятаться поглубже в тень, в холодок.

Даша выводила из сарая свой старенький велосипед, привязывала к раме орудие труда и — вперёд, за село, и дальше, дальше по мягкой просёлочной дороге. Мимо выпасов, прозрачных рощиц, сквозь сенокосные луга. Хорошо! Тёплое солнышко, высокое небо, птичьи трели, стрёкот кузнечиков… Где-то далеко тарахтит трактор. А вот и поле, вот её рядки!

Иногда на соседних тоже кто-нибудь работал, иногда тёмные фигурки виднелись где-то вдали, а часто она оказывалась на поле совсем одна, и это уединение не пугало, а наоборот, нравилось.

Дарья скидывала майку, джинсы и оставалась в купальнике — в работе самый загар. Да и не так жарко, ветерок остужает. Работа не в тягость, хоть и тяжёлая и монотонная. А всё же хороша тем, что не мешает уноситься мыслями далеко-далеко. Фантазии прогоняют скучную монотонность, в фантазиях она не здесь, не на свекольном поле.

Сегодня было совсем безлюдно. Стояла тишина, солнце пекло плечи, но обгореть Даша не боялась — кожа давно покрылась ровным коричневым загаром. От начала рядка она отошла уже так далеко, что края поля стало не видно. Размеренно взмахивала тяпкой, подрубая корни сорняков. На таком солнце они скоро вяли, никли листочками.

И вдруг Даша услышала глухие звуки ударов о землю — кто-то ещё работал неподалёку. Она обернулась и растерянно выпрямилась — сзади по соседнему ряду шёл Кирилл. И был-то уже не далеко, а она так задумалась, что не слышала его. И как подъехал не услышала. Машина его виднелась у края поля, там, где начинались ряды.

Даша никогда раньше не встречала его на прополке свёклы, да он и не должен был здесь появиться, он на работе должен в это время быть! О, Господи! Да лучше бы его здесь и не было!

— Привет, Дашуня! — разогнул он спину и помахал рукой. — Отдохни чуток, вместе пойдём.

Какое там отдохни! Даша готова была бегом пробежать остаток ряда, только уйти бы от него. Конечно, никуда она не побежала. Стояла и ждала, глядя из-под руки. И ни за что не показала бы, как перетрусила от нежданного его появления. Нет, обиды от Кирилла она никакой не ждала. Но при встрече с ним у неё всегда сердечко ёкало, да те-то встречи мимолётны были, на полминуточки... Ох, и далеко ещё до края поля! Да хоть бы она майку и джинсы не снимала! А он уже в трёх шагах, тяпка в его руках как игрушечная, сама летает без всяких усилий.

— Устала? — останавливаясь, спросил Кирилл.

— Да так, немножко.

— Пить хочешь? — не дожидаясь ответа, он потянул фляжку из чехла, закреплённого на поясном ремне.

Даша отпила несколько глотков — пить давно уже хотелось. Кирилл тоже припал к горлышку губами, запрокинул голову.

— А я еду мимо, гляжу — кто это там? Ну и решил: дай помогу маленько. Как раз тяпка в кузове валялась, — весело сообщил он.

— Так ты… за меня что ли?

— Ага.

— Ой… ну зачем ты… не надо.

— Да брось, я сидеть устал, так хоть размяться чуток, — он принялся за работу, и тяжёлая, глинистая земля под его ударами показалась рыхлым, рассыпчатым чернозёмом.

Было одно удовольствие смотреть, как играючи он работает. Даша с усилием оторвала взгляд и взмахнула тяпкой.

— Эй, ну-ка постой! Ты чего босиком-то?

— А что?

— Да нельзя босиком. Долго ли по ноге чиркнуть? А тут земля, грязь попадёт. Ох, Даш, ты как малый ребенок! Где обувки твои? На краю оставила?

Даша виновато кивнула, и вправду чувствуя себя провинившимся ребёнком.

— Я принесу.

— Ну что ты, я сама сбегаю!

— Жди здесь. Не вздумай тяпкой махать.

— Вот, теперь порядок, — вернувшись с Дашиными тапочками, он снова взялся за работу. — Как там котёнок поживает? На яблоню больше не лазит?

— Нет, не лазит, — улыбнулась Даша. — Боится, что гнездо вить заставят.

— А меня вчера Бимка наш насмешил, собака наша. Днём понадобилось мне домой заехать, а на двери замок. Ну, ключ мы на гвоздике укромном оставляем, я туда, а гвоздь пустой. Бимка рядом крутится. Я чертыхнулся, что ключ не оставили, и говорю: «Где ключ-то, Бим?» — и повернулся уже с ограды идти. Воротца закрываю, глянул, а он стоит и в зубах ключ держит.

— Правда? — засмеялась Даша.

— Ага! Бабуля, видать, неловко его повесила, он и свалился в траву.

— Ну, молодчага ваш Бимка! Умница!

— Такой умный пёс, что иной раз только диву даёшься, даром что дворняга. Да что пёс — собакам положено быть умными. А вот кот был у нас, Боцман…

— Как?

— Боцман.

Даша снова рассмеялась:

— Смешное имя!

— Да? А я привык, не замечал. Охотник он был классный. За мышами к соседям ходил, потому что у нас и дух мышиный перевёлся. Даже не знаю, сколько ему лет было, но старый. Я сколько его помню, он всегда был здоровенный такой котяра. И вдруг исчез раз. День нету, другой, третий. Мама с бабулей запереживали — не помер ли где. Пришёл аж через неделю. Грязный, шерсть клочьями, и — не поверишь — принёс в зубах маленького котёнка. Затащил в дом, облизал и ушёл. Насовсем ушёл, больше мы его не видели. А котёнка, выходит, себе на замену принёс. Так он у нас и остался, вырос теперь уже.

Слово за слово — разговор завязался. Оказалось, с Кириллом легко разговаривать и просто, и ничего страшного в присутствии его нет. Только, видать, времени свободного у него не так много было, раз глянул на часы, другой. А Даше уже и жаль вроде бы, что уйдёт скоро.

— Даша, ты в кино пойдёшь сегодня?

— Да собирались с девчонками.

— А со мной пойдёшь?

— Ой, Кирюша, я не могу!.. — вырвалось у неё испуганно.

Он остановился, в медленной и широкой улыбке приоткрылись ровные зубы.

— Как славно ты меня назвала.

— Я… нечаянно…

— Почему не можешь, Даш?

Она неопределённо повела плечиком, не поднимая глаз.

— Опять сплетен боишься? Ну, сплетни тогда больше плетутся, когда хочешь от людей чего-нибудь скрыть. А если не прячешься, так и не интересно языки чесать.

— Я и не прячу ничего. Что мне скрывать?

— А мне есть что. Только не хочу я украдкой. Пусть видят, пусть смотрят. Да и так уж всем видно, что ты мне нравишься. Чего мне седьмой дорогой тебя обходить? Я вон вчера видел, как ты воду с колонки несла. Думал, переломишься. А мне бы эти два ведра — тьфу. Я четыре ношу — два на коромысло и два в руки. Даш… ты, может, боишься меня? Ну, я же не виноват, что медведем таким уродился.

Они одновременно обернулись на треск мотоциклетного мотора.

Самого мотоцикла видно не было — полевая дорога, укатанная колёсами тракторов да грузовиков, ушла вниз, лежала пониже поля. Да ещё мешала стена густого и высокого бурьяна вдоль неё. Над верхушками трав мелькал только красный шлем мотоциклиста.

— Вот принёс чёрт! — хмыкнул Кирилл.

— Кто это? — не поняла Даша.

— Начальство твоё.

Звук мотора прервался и появился хозяин. Чуть постоял, вглядываясь в их сторону, и зашагал между рядками

— Бог в помощь, — сказал он Даше и повернулся к Кириллу: — А ты тут зачем?

— А то не видишь. Твою свёклу, Семёныч, спасаю.

— Свёкла не моя, совхозная. А ты где быть должен сейчас?

— У меня обеденный перерыв.

— В одиннадцать утра?

— Значит, это второй завтрак.

Даша прыснула, едва сдерживая смех.

— Едрить твою раскудрить! Ну-ка шагом марш отсюда! Его в мастерских с запчастями ждут, а он на природе прохлаждается!

— Хочешь, тяпку подарю, Семёныч? Прохладнёшься на природе пару часиков. А запчасти, хорошо, если к вечеру понадобятся. Костик Шалый — тот ещё слесарь.

— А это не твоего ума дело. Тебе наряд дали — выполняй.

— Мы тут не на плацу, бригадир. И не будь ты таким «исполнительным», девчонкам не надо было бы горбатиться на твоей свёкле, — кивнул Кирилл в сторону Даши, на лице которой только загар скрывал румянец неловкости.

— И чем это я виноват, по-твоему? — возмутился Семёныч.

— Позаботился бы вовремя, чтоб семена протравили, столько бы травы сейчас не пёрло. А если бы ещё культиватором прошлись, пока она не вымахала так, тебе и совсем не пришлось бы по дворам ходить да баб уговаривать на прополку.

— Ну ты и крапива, Кирюха!

— Ладно уж, пошли, Семёныч. Всё равно ведь не отстанешь, — он обернулся к Даше, виновато пожал плечами и зашагал к машине.

Бригадир догнал его и пошёл по соседней меже.

— А к девчонке этой… ты того, не приставай, в общем.

— О-па! С чего ты взял, что я пристаю?!

— Я не слепой, не видел что ли, как ты ей по ушам ездил? Бабёнок тебе мало? Ты это брось, я не шуткую. За неё заступиться некому, так ты имей в виду, если что, я самолично по шее тебе надаю, не погляжу, что здоровый такой. Да и ей я ещё скажу, что ты у нас за фрукт. А то тоже ведь, уши-то развесила. Скажу, чтоб гнала тебя подальше от себя.

— Теперь меня, Семёныч, послушай. Сунешься к Дарье с разговорами да советами — гляди тогда, береги свою задницу. Я это тебе тоже, на всём серьёзе говорю. А до того, что ты видел: свёклу я полол, и больше ты ничего не видел и не мог видеть.

— Ишь, фрукт какой! — сердито насупился бригадир. — Никакого в тебе уважения. Тебе слово, ты десять в ответ…

Кирилл на это ничего не ответил, только глянул недовольно. А Семёнычу, видно, тоже, не с руки было продолжать разговор, потому что он как-то неправильно пошёл — хотелось взять-таки верх над пацаном, а он и точно, чисто крапива, где ни тронешь, там и жжёт.

…Уже опустились лёгкие сумерки, когда Даша вместе с подружками подошла к кинотеатру. У входа, неподалёку от двери, стоял Кирилл и курил. Сердце, как всегда, ёкнуло при виде его, она испугалась: вот сейчас подойдёт при всех и скажет: «Я билеты уже купил».

На поле он правду сказал — Даша его боялась и злилась на себя за этот страх. Ведь будь сейчас на месте Кира любой из одноклассников, а хоть и парень постарше, и в голову не пришло бы бояться, уж нашла бы что сказать, а то бы ещё и высмеяла. Но Кирилл… в его присутствии она становилась маленькой, неловкой, не шибко умной. Нужные слова не шли на ум, кровь приливала к лицу, и от этого всего становилось так стыдно, хоть провались на месте… Ну что ему надо от неё?

— Привет, Кира! — защебетали девчонки, проходя мимо него.

Он приветливо махнул рукой. Даша чуть улыбнулась, и увидела в близких глазах отражение свой улыбки.

За полтора с лишним часа, пока длился фильм, вечерние сумерки превратились в ночь, и село затихло. Потом сонно зашелестел тёплый дождик.

Оживлённая толпа вывалилась из дверей и разрушила тишину многоголосым говором и смехом. Кое-где запрыгали электрические лучи фонариков, распластались по земле. Закраснели огоньки папиросок. Но дождик, хоть и тихий, не располагал медлить — толпа рассыпалась и таяла.

Они уже отошли от кинотеатра, когда из темноты навстречу девичьей стайке шагнул Кирилл.

— Даша, а я тебя жду.

Переглянувшись, девчонки как-то очень быстро исчезли, и, застигнутая врасплох, волей-неволей Даша осталась перед Кириллом одна.

— Пошли? — позвал он.

Несколько минут они шли молча, потом он спросил неловко:

— Сердишься, что подошёл?

Даша глянула на него сбоку и насмешливо сказала:

— Не очень.

Кирилл повеселел, широко улыбнулся.

Дождь вдруг припустил ни с того ни с сего.

— Ой! Вот мы сейчас промокнем! — ойкнула Даша.

— Бежим! — Кирилл схватил её за руку и потянул за собой в сторону от дороги.

— Где это мы? — Даша не могла разобрать, куда привёл её Кирилл.

— В столярной мастерской, — Кирилл кивнул в сторону дома, чья крыша темнела за дворовыми пристройками. — Тут Михалыч живёт, а он с деревяшками повозиться любит, ну и сделал себе для удовольствия этот закуток за сараями. Верстак вон поставил, навес сделал от дождя и снега.

— А он не заругается?

— Да за что нас ругать? Что от дождя спрятались?

Глаза привыкали к темноте, и Даша разглядела верстак, что лепился к стене сарая. Пахло дождём, свежими стружками и опилками.

Она провела ладонями по плечам, стряхивая дождевые капли.

— Даша. Иди сюда, — позвал Кирилл. — Садись.

Широкие ладони его неожиданно обхватили её талию, и Кирилл легко, как ребёнка, поднял её, усадил на верстак. Даша почувствовала под рукой не шершавую доску, а тёплую фланель.

— Это ты где взял?

— Да у Михалыча тут на гвоздике всегда какая-нибудь одёжка про запас висит. Это, наверно, рубаха старая.

Даша невольно подумала, как легко Кирилл ориентируется в этом укромном местечке — темно ведь, не видать ничего, а он как у себя дома… Кир будто почувствовал:

— Он нам недавно рамы парниковые чинил. Ну и я помогал ему. Пару дней тут с ним вместе строгали, пилили. Поэтому мне его мастерская хорошо знакома. А то… подумаешь, чего не надо.

Даше стало неловко, она смущённо отвела глаза. Кирилл усмехнулся:

— Представляю, какой я… красавчик в твоих мыслях. В деревне наставников вдоволь.

Даша пожала плечами:

— Знаешь… я не люблю наставников, которые про чужую жизнь всё понимают и учат, как правильно жить надо. Пусть каждый в своей жизни разбирается. Да и что я тебе — указ? Ты вон какой… и жизнь у тебя своя… взрослая.

— Взрослая? Хм-м… — Кирилл вдруг рассмеялся.

— Ты чего?

— Ты так сказала сейчас. Ладно, хоть дяденькой не называешь. И спасибо, что выкать перестала.

Даша чуть улыбнулась, но подумала, что в самом деле ощущает между собой и Кириллом огромную разницу. Как между ребёнком и взрослым. Ну, а как иначе? Вон какой он… У неё всех забот — за партой сидеть, да уроки добросовестно сделать. А он работает, в доме главный, так как же не взрослый? С машиной вон как ловко управляется, и мысли у него, суждения обо всём собственные, без оглядки на авторитеты.

— Кирилл, а почему ты сегодня так с Виктором Семёновичем разговаривал?

— Как? — удивился Кир.

— Ну-у… он бригадир. Ему положено за порядком смотреть. А ты ведь, и правда, не должен был на свекольном поле быть. Разве он не имел права замечание тебе сделать?

— Порядок ихний весь на том поле виден, про это я и сказал Семёнычу. А во-вторых, для тебя он Виктор Семёнович, а для меня… Они соседи наши, через три дома живём. А Семёныч выпить не промах, ну, как все. Только куражливый он, как подопьёт. Жена у него маленькая, худенькая, он хоть и сам ровно обмылок, а всё ж бабе управиться с пьяным мужиком не под силу. Ну, вот, один раз я и встретил их в такой беде: она ругает, домой его тянет, а он выкобенивается посреди дороги. Жалко мне её стало, я Семёныча через плечо перекинул да унёс домой. Так с тех пор чуть что — она за мной бежит. То из гостей его увести, то из сугроба вытащить, где он подремать собрался, то ещё чего… Я его не то, чтоб осуждаю или что, — ну дурь такая у мужика, так-то он безобидный. А всё же и уважения особого к нему не питаю. А уж то, что он хозяина рачительного изображать взялся перед тобой — так я ему не нанимался по стойке смирно вставать.

— Ну вот, а смеёшься, что я говорю — у тебя взрослая жизнь. Ты с любым на равных, а я, как маленькая, снизу вверх смотрю.

Кирилл улыбнулся:

— Детство быстро кончается. Повзрослеешь ещё, куда торопиться?

Глава 3. Алла Елецкая

Конечно, событие это, вроде бы тихое, касающееся только двоих, не могло пройти незамеченным и живо стало достоянием всего села. Уж очень Кирюха особенным был, всегда на виду.

Им на селе гордились — в каком ещё есть такой! Особенно, в те дни, когда случались какие праздники общие — ну, там, День молодёжи, к примеру, — и съезжался народ со всех окрестных сёл. Тогда на большущей поляне у окраины раскидывали торговые палатки, для детей качели-карусели устраивали, народ, глядя конные скачки верхами или гонки в лёгких упряжках, азартно болел за своих. Развлекался народ тоже и другими соревнованиями, вот только в силовых состязаниях результат был всем известен заранее. А всё же, поглядеть на них народу густо собиралось — шли на Кирилла посмотреть. Потому как красивый он был человек, редкостно красивый, а уж когда тяжестями неподъёмными баловался, и играли его мускулы — мужики-то любовались, а для женского сердца это зрелище было вовсе погибельно.

Потому новость, что Кир себе новую подружку завёл, взволновала многих.

Девчонки, одноклассницы Дашины, с кем прошлой ночью она из Дома Культуры вышла, и кто случайно оказался свидетелем такого события, прям именинницами себя чувствовали — а как же, на весь день попали в центр внимания. Вроде и рассказывать-то больно не об чём было, а разговоров-то, разговоров! Жужжали, что пчёлы в улье.

Всяк по-своему судил, со всех сторон обмусолили. А всё ж больше на том сходились, что не пара они. Кто говорил, мол, что Даша девчонка хорошая, ничего не скажешь, и умница, и скромница. Да только такая ли Кирюхе нужна? Нет, не гожа она для Кирки. На что ему малолетка нецелованная? Он вниманием женским избалован, по всем статьям мужик, ох, не надо бы ему с девчонкой-школяркой связываться, как бы чего не вышло. Об чём он, интересно, думает, когда на селе почитай любая молодка рада ему глазки зазывно построить, а он на Дашку глаз положил.

Оно ведь даже по размерам взять — на селе не сыщешь более неподходящих друг другу парня и девку. Кирилл — что дубок молодой, в силу входящий: плотный, литой, высокий. А Дарёнка что против него? Былинка хрупкая, всем ветрам покорная. Его лапищами, да такую обнимать?

Алка, поблескивая красивыми своими, в пушистых ресницах, с коровьей поволокой глазами, говорила, морща носик:

— Ой, не смешите меня! Это у Кирки так, баловство. Спортивный интерес. Спорим, через неделю Дашка будет локти кусать, да уж поздно. Да где это видано, чтоб всякая приезжая лучших парней себе сманивала. Кто ей даст? Нет, вы только поглядите, какие нынче тихони пошли! Что она себе, интересно, вообразила? Ну, умора!

А всё же раздражения своего спрятать не могла, видно было, что шибко не по вкусу пришлась ей такая новость.

Аллочка была дурой. Ну как есть, живая иллюстрация к народной мудрости про то, что, мол, красота и ум — вещи несовместимые. Нет, правило не без исключения, кто спорит, но только прокурорская дочка и рядом с тем исключением не стояла.

Сколько себя помнит, она слышала слова восхищения. Знакомые и незнакомые люди при взгляде на неё не могли удержаться, чтобы не воскликнуть: «Какой очаровательный ребёнок! Ангел!» В ней всё было прелестно: большие глаза в обрамлении густющих ресниц, пухлые губки, ямочки на тугих щёчках, золотые пушистые кудряшки.

А когда прелестная малышка пошла в школу, выяснилось, что к учёбе у неё ни способности, ни желания, ни даже мало-мальского прилежания нет. К тому же, она искренне не понимала, отчего соседка по парте льёт слёзы над тетрадкой. Аллочка в любых обстоятельствах оставалась безмятежно спокойной. Никакой двойке не под силу было вывести её из душевного равновесия, а уж тем более, почувствовать хоть малейшую вину за плохую оценку. Фи-и-и, глупости ещё какие! Разницы-то: двойка, пятёрка. Хорошо уже то, что она вообще сидит на этих дурацких уроках, пишет эти дурацкие диктанты.

Когда от неё пытались добиться устного ответа, она несла такую чушь! Учителя с закрытыми глазами ставили тройки, а в учительской пересказывали её ответы, как очередной анекдот.

— Елецкая мне сегодня такие вещи поведала, — говорила историчка. — Про сражение под Москвой она сообщила, что немцев там окружили и погнали в Германию.

— Ну и радуйтесь, что не в Китай, — философски изрекал военрук.

В девятом классе Аллочка едва не сорвала школьный спектакль, которым открывался вечер в честь Дня Победы. Режиссёром был учитель литературы. Он был молод, пришёл в школу после института, и, разумеется, не собирался долго здесь задерживаться. Да он и не задержался, но тот год всё же отработал. От скуки придумывал всякие затеи, сам увлекался, загорался энтузиазмом. Аллочка строила ему глазки, кокетничала, охмуряла — не для чего-нибудь, а больше так, для практики. Из соображений охмурения, она даже выучила небольшой стих и должна была читать его перед началом спектакля. По идее режиссёра, на последних словах стихотворения должен был опуститься задник с нарисованной декорацией, переключая внимание с чтицы на сценическое действие. Всё так и получилось, но Аллочке очень не понравилось, что в момент, когда она имела полное право сорвать овации и уже собиралась насладиться славой, зрители начали смотреть куда-то мимо неё.

За кулисами она подошла к учителю и категорично высказала ему своё недовольство:

— Анатолий Павлович, вот вы спустили, а я ещё не кончила!

До педагога не враз дошла двусмысленность фразы, но старшеклассники, стоявшие тут же в ожидании своего выхода, были детьми современными. Кто-то зажал рот руками, кто-то сорвался с места, и уже в коридоре вслед за топотом ног грохнул хохот. Учитель побагровел — то ли от неловкости, то ли от усилия удержаться от смеха. Впрочем, ему уж и не до смеха было, поскольку актёры его были полностью деморализованы и сбиты с настроя.

Спекта