Оглавление

Глава первая. Палитра молчания

Ветер, холодный и пронизывающий, словно отточенный скальпель, рвал с неба тяжелые хлопья мокрого снега. Они не падали, а яростно атаковали город, залепляя окна, превращая асфальт в скользкое месиво. Вера стояла у огромного панорамного окна своей мастерской, сжимая в ладонях чашку с остывшим чаем. За стеклом Петербург растворялся в мареве белого и серого, теряя очертания, превращаясь в акварель, написанную на мокрой бумаге — размытую, меланхоличную, прекрасную в своем умирании.

Мастерская была ее крепостью, ковчегом, спасавшим от хаоса внешнего мира. Воздух здесь был густым и знакомым, пропахшим скипидаром, дамарным лаком, старой древесиной и особым, сладковатым запахом времени, который источают холсты, видевшие эпохи. Повсюду стояли мольберты с «пациентами» — одни ждали своей очереди, другие, уже исцеленные, дожидались возвращения в залы музеев или в руки частных владельцев. Здесь, среди красок и кистей, Вера была богиней, волшебницей, способной повернуть время вспять. Здесь царил ее закон, ее порядок.

Звонок телефона разрезал тишину, заставив ее вздрогнуть. Чашка звонко стукнула о подоконник. Вера вздохнула, отставила ее в сторону и подняла трубку.

«Вера Сергеевна», — послышался спокойный, бархатный голос ее агента и старого друга, Артема. — «Как настроение? Не замерзла в своей башне?»

«Ледниковый период в разгаре, но я держусь», — улыбнулась она, глядя на заиндевевшее стекло. — «Что скажешь?»

«Скажу, что нашел для тебя работу. Необычную. Очень».

В его голосе прозвучала та самая нотка, которую Вера знала слишком хорошо — смесь возбуждения и осторожности. Артем никогда не звонил по пустякам, а слово «необычный» в его устах означало либо нечто гениальное, либо нечто безнадежно испорченное, либо… нечто, связанное с деньгами, о которых даже она, с ее равнодушием к финансовым бурям, не могла не слышать.

«Я слушаю».

«Это частный заказ. Очень частный. Владелец предпочитает оставаться в тени. Коллекционер».

«Все они коллекционеры, Артем. Одни собирают искусство, другие — долги. Кто этот?»

«Его имя — Арсений Владимирович Волков».

Имя прозвучало как удар колокола в тишине собора. Волков. Человек-легенда, миф, призрак. О нем говорили шепотом, вполголоса. Говорили, что его коллекция могла бы составить конкуренцию иным национальным музеям, что его вкус безупречен, а его состояние не поддается исчислению. Говорили, что он скуп, жесток и не терпит чужих ошибок. И говорили, что он никогда не появляется на публике.

«Волков? — переспросила Вера, чувствуя, как у нее слегка перехватило дыхание. — Ты уверен?»

«Абсолютно. Его помощник связался со мной сегодня утром. Речь идет об одной картине. Требуется срочная, сложная реставрация. Они готовы оплатить твой труд по твоим стандартным расценкам, умноженным на… хорошо, умноженным на очень внушительный коэффициент. Но есть условия».

Вера медленно обошла мастерскую, проводя пальцами по раме небольшого пейзажа кисти Саврасова, который она только что вернула к жизни. «Какие условия?»

«Работа будет происходить не в твоей мастерской. Ты будешь работать у него. В особняке. В его личной реставрационной лаборатории, которая, как я понял, превосходит даже твою скромную обитель».

«Почему?» — ее внутренний часовой замер в напряженном ожидании. Отдавать работу, особенно такую, в чужие руки было против всех ее правил.

«Картина, Вера, слишком хрупка, чтобы ее транспортировать. Слишком ценна. И, как я понял, слишком… личная для Волкова. Он не выпустит ее из своего поля зрения».

Она замолчала, размышляя. Работа на дому у клиента была унизительна для реставратора ее уровня. Это был шаг назад, в те времена, когда она бегала по заказу богатых жен и чиновников, латая подделки и безделушки. Но Волков… Его коллекция была Святым Граалем для любого искусствоведа или реставратора. Увидеть ее — уже было привилегией. Прикоснуться к ней…

«Какая картина?» — спросила она, уже зная, что согласится. Любопытство, этот вечный двигатель человеческой души, оказалось сильнее гордости.

«Они не сказали. Это сюрприз. Но я слышал в голосе его помощника… там не просто ценность. Там что-то еще».

«Хорошо, — выдохнула Вера. — Согласна. Когда?»

«Завтра. В десять утра. Машина заберет тебя от дома. Адрес не говорят. Секретность, ты понимаешь».

«Понимаю», — кивнула она, хотя не понимала ничего. Этот человек выстраивал вокруг себя стены, выше и неприступнее, чем у иной крепости.

На следующее утро снегопад прекратился, уступив место хмурому, свинцовому небу. Ровно в десять у подъезда ее дома, старого петербургского особняка с завывающими сквозняками в парадной, замер черный, практически бесшумный автомобиль. Водитель, мужчина в безупречной форме и с каменным лицом, молча открыл ей дверь. Вера устроилась на заднем сиденье, на ощупь напоминавшем кожу дельфина. В салоне пахло кожей и каким-то холодным, почти медицинским ароматом. Никакой лишней информации, никаких опознавательных знаков.

Машина тронулась и, минуя центр, направилась в сторону Каменного острова. Вера смотрела в тонированное стекло, наблюдая, как знакомый город сменяется заповедником тишины и денег. За высокими заборами угадывались очертания особняков, укрытых снежными шапками. Здесь жили те, для кого весь остальной мир был лишь фоном.

Наконец, автомобиль свернул к массивным кованым воротам, которые бесшумно раздвинулись, пропустив его внутрь. Дорога вилась сквозь парк, деревья в котором стояли как застывшие великаны, их голые ветви пронзали небо словно трещины на стекле. И тогда он показался.

Особняк. Это слово было слишком мелко для того, что предстало перед ее глазами. Это была не постройка, а видение, возникшее из тумана. Строгий классический фасад палладианского стиля, белоснежный, отточенный, холодный. Он не стремился поразить вычурностью, он подавлял своим совершенством, своей абсолютной, безжизненной гармонией. Ни единой лишней детали, ни намёка на уют. Это был храм. Храм, где божеством было Искусство. Или его коллекционер.

Машина остановилась у гранитных ступеней. Дверь открыл тот же водитель. Вера вышла, и ее на мгновение охватило головокружение от масштаба замысла. Тишина здесь была оглушительной. Даже снег, казалось, поглощал любой звук, боясь нарушить покой этого места.

Массивная дубовая дверь отворилась сама, прежде чем она успела поднять руку. На пороге стоял мужчина. Нет, не мужчина — тень, эфемерное существо в безупречном темно-сером костюме. Лет пятидесяти, с лицом аскета и пронзительными, не по-человечески спокойными глазами.

«Вера Сергеевна? — его голос был тихим, но идеально различимым в этой тишине. — Я Глеб, помощник Арсения Владимировича. Прошу вас, пройдемте».

Он не улыбнулся, не протянул руку. Просто развернулся и пошел вперед, и Вера, словно завороженная, последовала за ним.

Интерьер потряс ее еще сильнее, чем фасад. Они вошли в гигантский холл с мраморным полом и полихромным потолком, но это было не просто помещение. Это был лабиринт. Пространство было зонировано не стенами, а шедеврами. Между античной мраморной скульптурой, от которой веяло холодом Эллады, и суровым византийским образом стояла воздушная акварель Тернера, запечатлевшая бурю. Рядом с брутальным африканским ритуальным масками висела хрупкая, почти невесомая работа Фрагонара. Это было столкновение эпох, стилей, культур. Это была не коллекция, это был диалог, который вел сам Волков с историей искусства. И этот диалог был громким, требовательным, почти агрессивным.

«Арсений Владимирович ждет вас в реставрационной лаборатории», — голос Глеба вернул ее к реальности.

Они шли по бесконечным галереям, их шаги беззвучно тонули в толстом ворсе ковра. Вера ловила на себе взгляды с портретов — то ли Рубен, то ли Ван Дюк — и ей казалось, что эти глаза, видевшие столько веков, с любопытством взирают на новую, живую диковину, забредшую в их вечное царство.

Наконец, Глеб остановился перед дверью, ничем не отличавшейся от других. Он ввел код на панели, дверь отъехала в сторону с легким шипением, и Вера переступила порог.

И ахнула.