Мышка
Ханна Бартон сидела за столом, прислушиваясь к унылому концерту, создаваемому ветром, мелким противным дождем и шумом теряющих листву деревьев. Перед ней лежала гора старых, пожелтевших писем, которые она решила разобрать с целью скоротать тоскливое осеннее утро. Занятий у неё теперь было ещё меньше, чем в последние дни жизни её дядюшки.
Мистер Блэк, брат её матери, обладал отменно скверным характером, чем давно и прочно отбил у соседей всякое желание поддерживать хотя бы видимость отношений. Ханна отвернулась от окна, и, взглянув в зеркало, присмотрелась к себе. Разве так должен выглядеть убийца? Разве не должен он немедленно оказаться проклятым, получить отметку Каина на лице? В зеркале отражалась молодая женщина лет тридцати, худая, маленького роста, по-мышиному невзрачная, с характерным прищуром, выдающим близорукость. Должно быть, внешность её сыграла ей на пользу.
— Я всегда говорил, бесконтрольное употребление лауданума, принятое в нашем обществе, до добра не доведет, — говорил врач, принимая из рук Ханны чашку чая, — да только кто станет слушать?
— Да, мистеру Блэку не стоило увлекаться, — произнес констебль, — впрочем, старый джентльмен был не из тех, кто безропотно стерпит чужое замечание. Вам не в чем себя винить, мисс Бартон, вы столько лет пробыли безропотной сиделкой.
Ханна утирала слезы и благодарила констебля и доктора, говорила нечто пустое, лишенное смысла, но отлично подходящее к случаю. Главное — никто так и не заметил, что плакала она единственно от облегчения. Завещание огласили: мисс Бартон была единственной наследницей, за неимением другой родни. Наследство оставляло желать лучшего. Старинный дом, постройка времен королевы Анны, пришел в негодность без малого полностью. На чердаке с большим удобством обосновались летучие мыши, запущенный сад превратился в обитель диких птиц. Ханна не любила птиц, но мистер Блэк не дозволял никакой стрельбы в саду. Ничего, что могло бы испугать пернатых тварей.
Ханна со вздохом сосредоточилась на письмах. По большей части то была деловая переписка с поверенными из Лондона и Йорка. Наскоро просмотрев бумаги, она сбросила их в камин. Ничего ценного. Оставалось всего два письма, явно свежих. Ханна развернула первое и, пробежав глазами, ахнула. «… после чего ты наверняка переменишь мнение обо мне, Ханна. Я был не лучшим из родственников, но я не желал включать в завещание некоторые безделушки. Они…». Она немедленно направилась в кабинет дяди. Вот он, старый шкаф красного дерева, скрипучий и громоздкий. Ханна, повозившись со связкой ключей на поясе, подобрала подходящий. Помимо полчищ пыли да старого тряпья в шкафу нашлась шкатулка с инкрустацией перламутром, довольно изящная. Было странно думать, что у дядюшки была невеста, была любовь, что у него вообще было сердце. Украшения, серебро и черный оникс, старомодные, несколько тяжеловесные, были, тем не менее, хороши, изготовлены явно под заказ. В шкатулке обнаружился так же карандашный портрет, выполненный с несомненным мастерством. Черноволосая женщина, горделивая, с изящной шеей и темными глазами хищной птицы с усмешкой смотрела на Ханну. Девушка перевернула лист с рисунком. «Джулия Нери, Черная Джулия», — подумала она, вновь рассматривая даму. Захватив шкатулку, Ханна направилась к себе.
Пустота дома раздражала и пугала её. Камердинер взял расчет, экономка отправилась навестить заболевшую дочь и должна была вернуться только к вечеру. Навстречу Ханне с противным криком метнулась ворона, очевидно, попавшая в дом через незакрытое окно. Ханна отмахнулась от неё, но ворона, опустившись на подоконник, взглянула на неё разумным, с задором, черным глазом, словно укоряя на столь невежливое поведение. Первым делом прикажу перестрелять ворон, решила Ханна, убыстряя шаг.
Добравшись до своей спальни, она занялась примеркой драгоценностей. Перстни, как ни странно, идеально подошли её пальцам, однако ожерелье и тяжелые серьги немедленно причинили дискомфорт. Не сдаваясь, Ханна возложила на тускло-русые волосы диадему. Голову пронзила боль. Девушка взглянула на своё отражение и прикусила губы. Украшения, предназначенные для Джулии Нери, висели на ней нелепо, как изысканная сбруя на крестьянской кляче. Ханна попыталась снять диадему, но та безнад
