Оглавление

1. Век императрицы — 3
2. НАТАЛИ ЯКОБСОН ВЕК ИМПЕРАТРИЦЫ
3. Книга Третья
4. ОХОТА НА ДРАКОНА
   1. Синопсис
   2. Насмешка
      1. Эдвин
   3. Змей и крест
      1. Габриэль
   4. Поиски
      1. Эдвин
   5. Ночные тайны
   6. Бок о бок со смертью
      1. Батист
   7. Благословленный и проклятый
      1. Эдвин
   8. Пути зла
      1. Батист

НАТАЛИ ЯКОБСОН
ВЕК ИМПЕРАТРИЦЫ

Книга Третья

ОХОТА НА ДРАКОНА

Синопсис

Золотого дракона, растерзавшего многих девушек, мечтали бы изловить все. Кто-то из чувства мести. Кто-то из-за жажды обогащения. Но некоторые из-за болезненного восхищения, которое вызвали у них его чары.

Однако начать охоту на дракона всегда равносильно гибели. Сыщик Габриэль ощутил это острее всех, когда перед ним поставили условие либо изловить волшебное создание, либо самому взойти на эшафот. Выбор у него не велик и волей-неволей приходится заниматься поисками, но что ему останется делать, когда он поймет, что его лучший друг, без которого он уже почти не может жить, имеет уж слишком много общего с искомым драконом.

Батист тоже мечтал бы изловить и уничтожить золотого дракона, потому что его восставшая из гроба сестра преследует его, показывая кровоточащие раны от когтей на горле, и требует уничтожить своего убийцу. И он охотно угодил бы призраку, но как же сложно ему думать об убийстве того, кто из дракона способен превращаться в чарующее создание.

Как найти выход из положения? Разве только отправиться на поиски затерянного в лесах склепа, где обитает неземная повелительница всех жутких волшебных созданий. Она прекрасна, хитра и обладает грандиозной властью. Только у нее могут найтись ответы на все вопросы. Но что если и у нее имеются свои коварные планы поймать и приручить дракона, за которым охотятся все? Батист попадает в ловушку. С одной стороны он чувствует себя пленником юноши-дракона Эдвина, который уже начал давать ему советы, как жить. С другой он в плену у мертвой сестры, которая приходит к нему каждую ночь даже сквозь закрытые двери и настаивает на своих правах. Занявшись опасной магией, Батист наживает себе еще и друзей-демонов, которые втравляют его в неприятности. Так уж вышло, что начав охотиться за драконом, он запутался в сети интриг.

Отношения Эдвина и Флер развиваются. Эдвин начинает чувствовать притяжение к ней. Инстинкт подсказывает ему, что этой девушки нужно опасаться, ведь по всем показателям над ней довлеет власть смерти. Однако Флер весела, остроумна, шаловлива. Она склоняет Эдвина изменить его сбежавшей жене Розе. Эдвин удерживается от измены из последних сил. А Роза в склепе, затерянном в лесах, тем временем строит против него козни. Она полностью подчинила себе набожного Августина, заставив его поверить в то, что единственная богиня, какая есть, это она. Также в ее сети начал попадаться и Габриэль, отправившийся в лес на поимку убийцы-оборотня. Все следы маньяка, растерзавшего звериными когтями череду девушек, ведут к красивому аристократу Эдвину, которому Габриэль привык доверять. Он даже не представляет, что Эдвин на самом деле не скучающий дворянин, а император всех волшебных существ, а Роза его сбежавшая императрица.

Насмешка

Эдвин

Мне пришлось вернуться к Габриэлю с такой поспешностью, с какой не принято повторять визит вежливости. Мой храбрый сыщик, кажется, был ничуть не раздосадован тем, что новый друг зачастил к нему в гости. Он даже не выказан никаких признаков недоброжелательности, когда заметил, что я роюсь в его вещах, разыскивая что-то, и это, несмотря на то, что сейчас неурочный час, что сам хозяин в длинной ночной сорочке и с наспех зажженной лампадой в руке, зевает от желания спать, а гость, переворошивший весь дом, вломился непрошеным. Воздержанности Габриэля стоило только позавидовать. Он ни словом не обмолвился о том, что сейчас неподходящее время для визитов и, благослови бог его честность, не заподозрил, что я хочу что-нибудь украсть. А ведь именно так все и выглядело. Что бы вы сами почувствовали, если бы проснувшись под утро из-за возни, обнаружили бы у себя в доме бледное, светящееся и крылатое существо, которое лихорадочно роется в ящиках вашего стола? Габриэль обо всех своих догадках предпочел умолчать, очевидно, из вежливости, хотя, несомненно, его изумило то, что тот, кого еще днем можно было принять за благовоспитанного аристократа, теперь превратился в какое-то дикое, сверхъестественное создание, с кровью на искусанных губах и с растрепанными золотистыми кудрями, да еще и с крыльями. Последнее устранить было легче всего. Один взмах, и крылья тут же исчезли, быстро, словно солнечный луч растворился в темноте.

— Доброе утро, Габриэль, — небрежным взмахом руки я откинул со лба жидкие, мерцающие локоны. Сейчас был тот час, который можно назвать, как слишком поздним, так и слишком ранним, уже и не ночь, но еще и не заря. Вокруг все еще было темно, но я решил приветствовать Габриэля с пробуждением. Он, конечно, привык отправляться в постель поближе к утру, но вставать так рано не привык. Веки его слипались. В глазах еще осталось сонливость, но к ней примешалось еще какое-то легкое изумление. Хозяин дома, словно хотел спросить у меня, не спит ли он до сих пор. А вдруг я всего лишь нематериальный актер из очередного сумбурного спектакля его сновидений?

— Я забыл здесь одну вещь, — рука наконец-то нащупала цепочку, и я с торжеством вытащил ее из-под груды тряпья и бумаг, уже заранее ощущая приятную тяжесть кулона на ее конце. Дракон внутри меня уже почуял близость цепей и хотел взбунтоваться, но я ему не позволил. Я поспешно отвернулся от Габриэля, чтобы он не заметил, как тот, другой злобно посмотрел на него сквозь мои зрачки и зашипел. Но Габриэль уже заметил, вскрикнул и выронил светильник. Кто-то, очевидно, мой вездесущий слуга успел сбить с ковра огонь до начала пожара. Комната погрузилась в темноту. Пользуясь минутным замешательством, я поспешно надел на шею медальон.

Бедный Габриэль. Вид монстра с крыльями и вытянутыми вперед когтями, отразившийся, как в зеркале, в чьих-то глазах мог даже его довести до безумия.

— Не бойтесь! — прошептал я, выдыхая огонь на лампаду, которая тут же вспыхнула снова.

— Скорее, за моей спиной. Вы видели его? — Габриэль отскочил от стены, как ошпаренный, но, к его удивлению, никакого чудовища там не оказалось. Стенка в отблесках пламени оказалась пуста. На ней были различимы только следы от давно отодвинутой мебели, но никаких царапин от когтей там не осталось.

— Вы ведь тоже видели? — упорно повторил Габриэль, вспоминая об отражении в моих глазах.

— Что именно? — в который раз мне уже приходилось прикидываться неосведомленным. Застежка быстро защелкнулась под моими пальцами, медальон плавно лег на грудь, обдав кожу холодком. Мир вокруг меня отныне был в безопасности.

— Наверное, показалось, — Габриэль не был в этом уверен, просто не хотел выставить себя безумцем в присутствии гостя. Все эмоции и предположения он оставит на потом, а сейчас, если я не признаюсь в том, что видел дьявола, то и он в этом не признается, не из сомнений, а чтобы не выделяться.

— Вы не злитесь, что я разбудил вас в такой ранний час? Думаю, вы не привыкли вставать ни свет, ни заря.

— Я ко всему привык, — он дружелюбно усмехнулся, давая понять, что совсем не возмущен. Длинная, из белого батиста ночная рубашка на нем напоминала рясу или одеяние святого, отчего он сильно был похож на Августина. Почти копия, только немного старше, всего на каких-то несколько лет. Но Габриэль в своей жизни повидал большее, чем этот задиристый мальчишка- инквизитор, он был опытнее Августина, образованнее, храбрее, и ему неведом был никакой долг перед тайным господином — нечистью. Габриэль во всем привык полагаться только на себя. Он даже не задумывался о том, что может достичь многого, найдя применения не своим земным навыкам, а колдовскому дару.

— Помню Патрик, так звали моего брата, будил меня и посреди ночи, и в беспросветную рань, чтобы ознакомить со своим новым открытием, часто в полночь… — Габриэль осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Любое слово в его практике при инквизиции могло стать роковым. Он привык держать язык за зубами, а теперь вдруг проболтался. Мысленно он уже обругивал себя.

— Мой брат был ученым, — поспешно пояснил он, и не то, чтобы солгал, и всей правды тоже не выложил. А он умен. Ученый, алхимик, маг, разве это не почти одно и то же. Все мы пытаемся достичь того, что от остальных пока сокрыто. Все мы почти что братья, борющиеся за первенство в недоступном.

— Патрик умер, и с тех пор я остался в одиночестве, так, что любая компания мне приятна. Особенно ваше общество, — Габриэль то ли постарался перевести все на обмен учтивостями, то ли, действительно, был рад моему неожиданному приходу. Настолько рад, что даже не спросил, каким способом я вломился в дом. Он предпочел просто не обратить внимания на то, что замок на входной двери не сломан, а ключа у меня, естественно, нет, будто само собой разумеющимся было то, что я, как особо желанный гость, могу материализоваться прямо из воздуха.

— А как умер ваш брат?

— Несчастный случай, — поспешно произнес Габриэль, и это тоже было правдой, чистой, но едва ограниченной. Он всего лишь не стал распространяться о том, что именно это был за несчастный случай. Да и зачем кому-то выспрашивать о подробностях. Итак, всем ясно, преждевременная смерть, душевная травма, разве можно пускаться в дотошные расспросы, когда человек так страдает из-за потери близкого родственника. Естественно, ему больно об этом вспоминать. Каждый, кто хоть немного вежлив, промолчит, дав Габриэлю возможность скрыть все, о чем страшно думать. А те ночи страха, которые наступили уже после смерти Патрика. О них он вообще рассказывать не обязан. Ведь они к смерти брата никакого отношения не имеют. То было уже за гранью всех смертей, то могло быть всего лишь ночным кошмаром.

— Я, правда, рад, что вы пришли, — Габриэль нашарил в ящике комода карабин и поспешно зарядил его. — Это на случай, если увидите в доме кого-то чужого и подозрительного. Стреляйте не раздумывая. Даже если убьете не того, кого я недавно заметил, Августин все равно найдет нам оправдание.

Что мне только не довелось поведать за века, но сейчас я был искренне ошеломлен. Габриэль любезно протянул мне оружие рукоятью вперед, и я непроизвольно принял его. Пальцы машинально сомкнулись на прикладе, холодные и скользкие, почти стальные, они без труда могли распороть горло кому угодно. И вдруг кто-то считает меня настолько слабым и неосторожным, не способным ни почуять опасность за версту от себя, ни справиться с врагом без помощи пуль. Заметил ли Габриэль, что я до глубины души потрясен его жестом?

— А вы, чем будете защищаться, если нос к носу столкнетесь с грабителем, — я хотел вернуть карабин, но Габриэль простодушно продемонстрировал мне мушкет, припрятанный в запасе.

— Я всегда хорошо вооружен, — бесхитростно, чуть ли не с хвастовством признался он.

— На случай, если тот человек, который напугал вас, вернется? — я как не силился, а все же не мог рассмотреть в мыслях Габриэля образ нарушителя порядка.

— То был не человек.

— Тогда кто же?

— Какое-то существо, возможно, из леса, возможно, из ада, я, как сторонник инквизиции, должен суметь победить и того, и другого, иначе стану настолько бесполезным, что за ненадобностью окажусь в костре.

Я понял, что он имеет в виду отражение в моих глазах. Точнее, он уверен в том, что это было всего лишь отражение. Он знает, что я тоже видел то существо, хоть и не признаюсь, но даже не догадывается о том, что искать его надо не в необозримых чащобах леса, а внутри собственного гостя.

— Как ловко ты замаскировался, — шепнул я своему вечному спутнику, легко крутанул в руке карабин и прицелился в свое отражение в мутном оконном стекле. А надо было бы целиться в собственное сердце, если я хочу избавить Габриэля от такого гостя, как то существо. Лицемер, как всегда. Я скорчил рожу своему отражению в окне, но, вопреки моим усилиям, гримаса не вышла отвратительной, черты лица остались, по-прежнему, правильными и красивыми. Так корчится эльф, который хочет стать похожим на напроказившего школьника.

— Хотел бы я быть уверен, что следующий костер в Рошене не вспыхнет ни в мою, ни в вашу честь, — пробормотал Габриэль.

— Но ведь на нас нет никакой вины, — осторожно намекнул я.

— Вина понятие многозначное. Наказать могут и не за грех, а, например, за то, что ты стал лишним в механизме допросов и пыток, за то, что родился знатным или разбогател. Все это в одночасье может быть приравнено к вине. Надеюсь, что мое признание не выйдет за стены этого дома.

— Если только нас не подслушали призраки.

Габриэль боялся не только за себя. Он предупреждал меня не приезжать в Рошен, ведь Августин ненавидит аристократов. Запоздалое предупреждение. И все же я был ему признателен.

Мало кто способен пренебречь собственной безопасностью, чтобы предупредить другого. Ведь в нынешние времена даже у стен есть уши, причем не только у стен королевского дворца, но и у каждого оконца беднейших домиков. Нельзя забывать, что в число соглядатаев Августина входят не только люди, но и чьи-то бродячие духи. Однако сейчас я не ощущал рядом ни их присутствия, ни даже приглушенного дыхания ловкого подрастающего доносчика Эжена под окном. Ни он, ни кто-либо другой не наблюдал за нами. Да и час не подходящий, за чем-то преступным можно застать в полночь, а не перед рассветом. В мое время шпионили преимущественно в замке отца. При королевских дворах тогда был сосредоточен весь мир, и интересные сплетни или интриги затевались прежде всего там, а сейчас после безумного замысла теней создать свою республику и захвата власти деревенским мальчишкой Августином, мир начал меняться в корне. Изменялись и формы, и ценности. Я смотрел на прежние государства и не узнавал их. Дробились королевства, власть переходила из рук в руки, вспыхивали аутодафе. Возможно, чтобы навести в мире полный сумбур, людям не нужен ни дьявол, ни дракон. Достаточно только одного вчерашнего погорельца, такого, как Августин, который возвысился хитростью и с помощью темных сил, и на потеху своим покровителям превратил процветающие земли в царство страха.

Я задумался и не расслышал вопрос Габриэля.

— Что? — я обернулся к нему с тревогой и непониманием на лице. Вдруг он сказал что-то важное.

— Я только предложил, если вы останетесь здесь, занять другую спальню. Их в доме несколько, — повторил он.

— Извините за то, что устроил беспорядок, — поспешно пробормотал я, вспомнив о том, во что обратилось прошлое место моего пристанища. — Я пришлю слугу, который приберется там. Он мастер на все руки: гравер, реставратор, плотник, все что угодно.

— Это его не затруднит.

— Ни в коей мере. Он напросился ко мне на службу именно потому, что не хотел сидеть без дела, — я усмехнулся, вспомнив Перси и тот первый день, когда он, как послушная собачонка, плелся за мной, безмолвно умоляя о том, чтобы я не прогонял его от себя. Тогда у меня еще не было ни денег, ни империи, но Перси готов был работать и за так на обладателя такой репутации. Стоило ли добавить, что он еще и нечисть, и ловкий вор, и непревзойденный шулер, и помощник во всех моих кознях, и мастер изъять любую вещь прямо из пустоты, когда она необходима. Правда, в последнее время он обленился и не слишком претендовал на обязанность тяжело трудиться ради господина, но теперь ему придется поработать. Я бы и сам мог незаметно привести комнату в порядок, но решил, что Перси нужно хоть на день спасти о безделья.

Метко брошенный камешек ударился в стекло. Я насторожился. Кто-то ходит под окнами? Нет, не похоже. Не слышно ничьих шагов, не хрустит снег под подошвами чьих-то ног, нельзя почуять ни запах крови, ни услышать чье-то тихое дыхание. Окно даже не приоткрылось, но на стол рядом со мной бухнулся какой-то сверток. Бумага, туго закрученная в свиток, скорее всего письмо. Перси мог даже не подписываться на обороте, я и так понял, что он нашел это в комнатке Флер, счел подозрительным и решил отослать мне.

Интересно, кто шлет к Флер письма.

— Это для меня, — пояснил я Габриэлю. — Что-то вроде голубиной почты.

Он отворачивался в миг доставки письма, поэтому был не удивлен такой странностью.

Я развернул послание и разочаровался. Всего-то стихи, написанные быстрым, летящим почерком. Скорее всего, какой-то поклонник, ведь не я же один, в конце концов, видел ее игру на сцене. Так чего же обижаться? Я думал так до тех пор, пока не пробежал глазами первый куплет и не вспомнил ночь карнавала. Она встала перед глазами, как картинка, как сценка из декораций, и все ожило, но уже в других красках. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Я так сильно вцепился в лист, что чуть не порвал его. Как же я сразу не понял. Флер не могла сама обо всем догадаться. Такая хорошенькая белокурая головка, как у моей коломбины, была слишком пустой, чтобы самостоятельно додуматься до страшной истины. Кто-то рассказал ей о том, кто я есть. Кто-то сделал это в шутливой, театральной манере. Кто-то взял на себя дерзость писать от моего имени, и ведь так и есть, я сам когда-то говорил ей подобные слова, правда, не в такой развязной манере:

Все, от герцогов до слуг

Лишь на ночь они, мой друг,

То не шутка и не ложь,

Не веселье бала,

Читать дальше я даже не стал, хотя был уверен, что на оборотной стороне письмо продолжено множеством витиеватых изъяснений.

— Подлец, — прошипел я, гневно скомкав и отбросив письмо. Ох, уж этот Камиль! Ну, зачем ему надо вечно спутывать свои литературные пробы с моей персоной. Ну, разве больше не о ком писать? Сочинял бы эти дурацкие памфлеты о своем бывшем хозяине, о выжитом из театра директоре, хоть о самом дьяволе, лишь бы только не обо мне. И взбрело же ему в голову отослать все это Флер. Вот, кто меня, по-настоящему, ненавидит, так это Камиль. Он не успокоится, пока я не пошлю кого-нибудь оттаскать его за рыжие, непокорные кудри. Даже их цвет был вызывающим и дразнящим, как и все в Камиле. Наверное, все же он перестанет пакостить только тогда, когда лишится головы.

— Написать такое, — я прижал пальцы к вискам. Кровь стучала в них с бешеной силой.

— А, по-моему, красиво, — Габриэль развернул скомканную бумагу и прочел первые строки, прежде чем он успел посмотреть дальше, я успел выхватить у него стихи. Точнее, порыв ветра вырвал бумагу из его руки, а я уже вовремя ее подхватил. И Габриэль, естественно, даже не догадался о том, что этот ветер в помещении с закрытыми окнами вызван ни кем иным, как мной. Я надеялся, что он не догадается о том, что написано дальше, не сопоставит облик смерти на карнавале со мной.

— Проклятый писака, — выругался я в адрес Камиля. — Я убью его.

— Нет, — Габриэль быстро кинулся ко мне, схватил за плечи и развернул лицом к себе.

— Только не убивай никого, Эдвин, — настойчиво попросил он. — Я не хочу, чтобы ты оказался в костре.

— Я там и не окажусь, — почти гневно откликнулся я, раздосадованный тем, что еще один новый друг начинается относиться ко мне, как собственник, будто у меня на плечах нет своей головы, или я не умею правильно ею пользоваться.

— Ты меня совсем не знаешь, — уже мягче добавил я. — Не знаешь моих привычек и возможностей.

— А ты не знаешь Августина, — тут же парировал он. — Сделай ты что-то не так, и он сразу об этом узнает. Не спрашивай меня, как он обо всем узнает, это никому не ведомо, может, ангелы ему говорят, но он будет только рад, что ты сам дал ему повод разделаться с тобой.

— Темные ангелы, — прошептал я, имея в виду его тайных покровителей. — Не в их власти за мной уследить.

Габриэль, по-прежнему, держался за меня, поэтому я осторожно скинул с себя его руки и заметил, что ладони у него в ожогах. Яркие полосы тянулись, как литеры, пронизывали всю кожу страшным узором. И один я знал о причине этого изъяна.

— Прости, — прошептал я, завороженно рассматривая ожоги на его руках.

— Ничего, раньше было больнее, — естественно, он меня не понял, решил, что я извиняюсь за только что причиненную прикосновением боль, а не за то, что произошло до этого.

— Где ты так сильно обжегся?

— Не помню, — такого ответа и следовало ожидать

— И ожоги какие-то странные. Они, как печать…

— Эдвин, я, правда, не помню, где их получил, но, клянусь, что не на допросе.

— У тебя есть бинты и мазь, — я уже лазал по выдвижным ящикам, разыскивая все это. Меня удивляло то, что он даже не обработал ожоги, будто вовсе забыл о них, или же, наоборот, хотел оставить их, как напоминание.

— Они уже не болят, — повторил он, но я уже откупоривал баночки с лекарствами, выбирая одно нужное, конечно, я при желании мог обойтись и без него, но не хотел вызывать подозрений у Габриэля. Лучше сделать вид, что я нуждаюсь в тех же примитивных способах лечения, что и простой человек. Это моя обычная игра со смертными. Я разыгрываю из себя им подобного, и до поры до времени они меня таким и считают.

— Не надо, — Габриэль ощущал от такой заботы неудобство, но я уже накладывал мазь на кривой ожог на его запястье. Я ведь даже не хотел его обжечь, но не мог ему об этом сказать. Не мог выразить своего сожаления. Так уж вышло, что я причиняю боль своим друзьям, а они даже не понимают, что причина их бед я. Габриэль тоже ни о чем не догадывался. А я не собирался давать ему повод для догадок, и все же, перебинтовывая изувеченные ладони, я не мог молчать. Уже зная, что он меня не поймет и даже не оценит моей искренности, я снова повторил:

— Прости.

Змей и крест

Габриэль

Поговорив с Ноэлем, я убедился в той незатейливой истине, до которой мог уже додуматься и сам. Для Эдвина не проблема завести друзей, каждый из которых проникается к нему симпатией и доверием. Он быстро сходится с людьми, становится для них близким, как никто, а потом легко бросает их на неограниченный срок. Ноэль, похоже, также постоянно ждал его возвращения. Я пришел в церковь, чтобы задать несколько вопросов о Бланке, но вместо этого мы все утро проговорили об Эдвине. Этот прекрасный маркиз! И почему только каждый, кто проговорит с ним больше двух минут, потом непрестанно думает о нем. Эдвин стал моим навязчивым видением. Из-за него я утратил нить расследования и даже перестал думать об ответе перед Августином.

Мое расследование стало только предлогом, чтобы побольше узнать об Эдвине. С расспросов о поместье Розье я умело переводил тему на этого таинственного маркиза, и люди не говорили о нем ничего, кроме того, что признательные ему за щедрость и выражали восхищение. Да, он очень добр ко всем без разбора, да, они очень благодарны ему, да, он многим здесь помог и собирается помочь всем нуждающимся, но, несмотря на все эти благодеяния, есть в нем что-то настораживающее, уж слишком резко он отличается от прочих скупых и чванливых аристократом, вы только посмотрите на него, и статью и лицом он больше напоминает бога, чем человека. Таких, как он, больше нет, а для безграмотных сельчан это уже достаточная причина, чтобы его опасаться. В деревнях и селах, как нигде, еще бытуют предания о эльфах, вышедших из леса, или о демонах, проникающих в усадьбы под обольстительной личиной, чтобы соблазнять скучающих дворян.

Ноэль знал об Эдвине что-то особенное. Что-то, о чем он не хотел говорить. Это сразу становилось понятно от того, как он отмалчивается или переводит разговор на другую тему, когда я спрашиваю о маркизе, как опускает глаза при упоминании имени Эдвина, будто их связал какой-то секрет. И даже мысли Ноэля были мне недоступны.

О Бланке он мог сказать совсем немного. Он ни разу не заставал ее ни на службе, ни на исповеди, ни разу не говорил с ней, и даже не знает, переступала ли она хоть однажды порог церкви. Да, он видел ее, светловолосую, белолицую девушку в рваной накидке, которая бродила у церковной изгороди, но во двор войти не решалась. Кажется, за ней тогда кто-то шел, но Ноэль точно сказать ничего не может, ведь было темно, и девушка так быстро убежала, что рассмотреть он толком ничего не успел. Если бы только у церковной изгороди не перемешалось следов множества ног, я бы мог отыскать отпечатки ступней Бланки и все увидеть, но разве могу я найти ее след среди тысячи других.

А как быть с сестрой и братом де Вильер? Что я могу записать о них? По моим личным предположениям, Даниэлла уже мертва, а Батиста, вроде бы, видели бывшие однокурсники в Рошене. Так донес Эжен. Говорили, что он сильно изменился, никого не признавал за друзей, смотрел по сторонам безумным взглядом, ища кого-то в толпе, и казался чужим, будто это вовсе и не он, а его двойник. Так, скорее всего, и было. Если этот человек так сильно отличается от прежнего Батиста, то это может быть уже и не он, хотя мне ли не знать, как может изменить человека горе. Зачем Батист бесцельно бродит по Рошену и до сих пор не донес об убийстве сестры и отца. Возможно, это он их убил. Мало ли что могло взбрести в голову обезумевшему от учебы студенту. Ведь сосед по комнате рассказывал, что его мучили ночные кошмары.

Я запутывался все больше. Батист, Батист, встретить бы тебя в Рошене. Может, ты сам бы мог все рассказать, но боишься. Может, кто-то вынуждает тебя молчать.

Перо протяжно скрипело о бумагу. Голова болела от бесчисленных предположений, каждое из которых могло оказаться правдой.

Несмотря на то, что Бланка так и не заходила в церковь, я все же попросил у Ноэля разрешения просмотреть церковные записи, не потому, что надеялся найти там зацепку, которая поможет в расследовании, а потому что хотел обнаружить там хоть малейшее упоминании об Эдвине, например, запись о крещении. Вполне могло быть, что его крестины происходили именно в этой церкви, а не вдали отсюда. Это должно было быть лет двадцать — двадцать пять назад, я так и не смог догадаться, сколько же ему лет, на вид, не так уж много, но на всякий случай я прихватил основные записи за последние лет тридцать и все документы, которые меня заинтересовали кроме этого. Некоторые из них выглядели совсем ветхими. Кажется, даже трудолюбивому Ноэлю не хватило терпения, чтобы разложить все эти разрозненные записи в порядке дат. Говорили, эта церквушка много лет простояла в запустении. Ноэлю было уже не в новинку откопать среди прочих бумаг в архиве какой-нибудь документ столетний давности. Я не собирался разыскивать раритет, мне хотелось всего лишь заметить на тонкой истрепанной бумаге имя Эдвина, прикоснуться к нему пальцами, провести по завиткам букв. Даже написанное на бумаге это имя вызывало у меня непонятное волнение и притягивало. А, может, удастся отыскать запись о венчании или обручении, не Эдвина, а его родителей. У самого Эдвина, скорее всего, нет ни невесты, ни тем более жены. Он еще слишком молод и независим. Похоже на то, что он предпочитает одиночество и такие приключения, как безумная охота на волков.

Записей оказалось слишком много. Одному человеку пересмотреть это за день не под силу. Кажется, здесь за годы собрались коллекцией все образцы почерков, от мелкого, убористого или каллиграфического до размашистых каракулей, некоторые из которых было трудно понять. Среди плотной, веленевой бумаги часто находились ветхие пожелтевшие, изорванные по краям листы. Я надеялся на удачу, на то, что из целой стопки вытащу один нужный документ. В этом мне поможет мой талант. Я ведь обладаю даром находить то, что мне нужно в один момент. Уже прикоснувшись к куче бумаг, я был уверен, что одна из них содержит упоминание о моем друге. Его имя, как будто, светилось передо мной под грудой чужих записей и ненужных строчек.

Пальцы сами вытащили то, что я искал. Несколько обветшавших страничек внезапно спланировали на пол, и я аккуратно собрал их. Таким ровным почерком с витиевато оформленными красными строками и сложными закорючками писали, наверное, столетия назад, но я был уверен, что это именно то, что мне нужно. Здесь я прочту о нем. Часть первой страницы отсутствовала, оставшаяся была опалена по краям, но прочесть кое-что было можно, однако сразу становилось понятно, что это совсем не церковная запись. Один бог знает, каким чудом все это очутилось в церкви. Я присмотрелся к чьим-то заметкам. Кто-то писал плавно и неторопливо, скорее всего, хорошо заточенным гусиным пером. Каждая буква казалась произведением искусства, и только последние строки были торопливы и смазаны.

Я поднес листы к свету, чтобы лучше разобрать и прочел шепотом, будто для невидимого слушателя:

— Все соответствовало плану… Я приехал в замок в свите посла, чтобы изучить окружающее пространство, узнать про слабые места строения и города — крепости внизу. Войны не миновать, точнее, тайного нападения. Я собирался настроить моего сюзерена именно на это, в обход мнения других советников. Разве можно и в дальнейшем позволять набирать силы такой могущественной державе. Это угроза нам всем. Действовать надо быстрее, смерть короля и приход к власти его старшего сына, еще почти мальчишки — вот подходящий и весьма удобный момент для нападения. Так я решил вначале, но одно событие изменило все мои планы, спутало карты и не оставило ни единой мысли о войне… Я увидел младшего принца. Любой, взглянувший на него, был бы сражен его красотой. Волосы золотые, как солнечный свет, голубые, как небо, глаза, совершенная красота, и некая таинственность неизменно присутствовала в каждом его жесте и слове. Казалось, что он не принадлежит этому миру. Мне почудилось, что какой-то демон держит в плену все его чувства и не дает вздохнуть спокойно. Он смотрел поверх голов присутствующих и, как будто, ждал, что в окно влетит злой ангел и назначит час его смерти. И я, и другие послы были, конечно же, поклонниками женской красоты, но в Эдвина было невозможно не влюбиться. Он выглядел, как некое бесплотное, сотканное из солнечного света существо, как призрачный пленник в замке своего отца. И когда он смотрел на тебя, казалось, что ему ведомо обо всем, что творится в твоей голове, а кто-то, темный, стоял за его спиной и беззвучно усмехался.

Нечеловеческий смех звучал в замке по ночам, я готов поклясться в этом. Перед отъездом мне удалось поговорить с Эдвином с глазу на глаз. Его можно было застать на балконе замка, куда слетались на его призыв любые, даже самые дикие птицы. Я с тревогой наблюдал, как по первому же зову непослушный, вырвавшийся от сокольничих сокол устремился к Эдвину и сел ему на руку.

Я изумился, это был один из соколов, предназначенных в подарок моему королю, настолько непослушный, что ни поймать его, ни приманить не представлялось возможности, а к принцу он прилетел сам.

— Будьте осторожнее с птицей, у нее норов, — предупредил Эдвин и передал сокола мне, и тот послушался. Он больше не улетал.

— Вы чародей! — воскликнул я, хотя его светлый лик и не допускал подобной мысли, но какой-то демон притаился и тихо стоял у него за спиной. Эдвин лишь пожал плечами, жест выражал то ли непонимание, то ли сожаление. Он скрылся в нише, прежде чем я успел возобновить разговор, но память о нем осталась. Именно память о его грустной улыбке, о его взгляде заставила меня отослать домой письмо с настойчивым советом не затевать ни войн, ни споров. Обоснованные доводы были придуманы на ходу, а истинный миротворец даже не подозревал о том, что это он спас свое королевство от пожаров и сражений…

Запись обрывалась, но на других страницах я нашел продолжение. Я был уверен, что оно написано той же рукой, но уже торопливо, размашисто, будто у писавшего из–под рук пытались вырвать бумагу. Можно было прочесть только следующее:

…Уже третий день штормит. Компасы сломаны. Курс установить невозможно. Мы видели, как несколько встречных кораблей кануло в пучину. Если бы я только знал с самого начала о том, что творится вокруг этой страны. Что за невидимые барьеры здесь воздвигнуты и кем? И почему только мы должны погибнуть на благо его грандиозному плану? Я не хочу утонуть, как те моряки, за смертью которых мы наблюдали, но ничем не могли помочь. Я должен отдать приказ капитану разворачивать судно назад, должен предупредить Эдвина. Избранный в проклятой стране. Если бы я мог вернуться назад и обо всем ему рассказать. Я не знал о том, что он такой, не знал о его покровителе, пока тот не вырвал у меня из рук перо. Алый след его ладони теперь горит на моей щеке. Он сказал, что нам не выбраться из круговерти моря, но, может, все-таки это не так. Надо только подняться наверх, на палубу, и приказать разворачивать судно назад, к берегу, мы не успели отплыть слишком далеко. Маски у меня с собой нет, но я обмотаю лицо шарфом, чтобы скрыть след чужих пальцев на коже. Эдвин, если бы ты действительно обладал даром увидеть эти строки на страницах любой книги, которую откроешь, строки, которые я пишу в отчаянии, надеясь, что ты способен прочесть их даже на расстоянии. Может, они появятся на писчей бумаге на твоем столе. Если так, ты предупрежден, не соглашайся с ним, кто бы он ни был, ты сильнее его…

Строки обрывались. Какой-то бред. Я коснулся их, но ничего не увидел. Вряд ли все это может быть написано о моем Эдвине. Последний лист датирован годом, который и много веков назад можно было бы отнести к далекой древности. А Эдвин еще юн. Это не о нем, хоть кто-то, умерший давно, и описал до точности его внешность. Я не удержался от соблазна представить себе Эдвина принцем, в роскошной, даже вычурной одежде прошлых веков, с кружевным жабо, и пальцами, унизанными перстнями, как броней. Эдвину это подходила. Роль принца была как раз для него.

Конечно, обрывки повествования меня тоже заинтриговали. Я решил, еще раз просмотреть часть бумаг, оставленных в церкви, если надо перерыть все архивы, но найти недостающие части. Если они есть. Бумага могла и не сохраниться на столь долгий срок. Удивительно, как уцелели эти клочки.

Кто-то нагло и протяжно постучался в дверь. Конечно же, Эжен. Никто, кроме него, не полезет к нелюдимого приезжему.

— Входи! — далеко не любезно бросил я.

Дверь приоткрылась, и парнишка прошмыгнул внутрь, ловкий и юркий, как какой-нибудь зверек. Он воровато огляделся по сторонам, принюхался, не идет ли с кухни приятный аромат пищи, но мой очаг давно уже потух, плиты были не разогреты. Я мог предложить пришедшему только вина, но не снизошел до такой учтивости.

— На тебе нет рабочего фартука, — с сарказмом заметил я. — Надеюсь, что грязь от кузнечного горна ты тоже успел сбросить по дороге, до того, как явился ко мне.

— Уж не сомневайтесь, — нахально фыркнул он. — А вот вам ходить в деревню я больше не советую, запачкаетесь.

— Нужно мне там встречаться с тобой? — я был так же вежлив, как и он. С самого начала вынужденного общения наши отношения не клеились. По одному только наглому взгляду Эжена становилось ясно, что он донесет на меня, как только найдет подходящий повод.

— С чем пожаловал? — я сложил руки на груди и уставился на него таким взглядом, каким, наверное, можно было пригвоздить человека к месту.

— Вот! — он с торжествующим видом достал из-за пазухи и продемонстрировал мне кусочек порванной шелковой ленты. — Это ведь могла потерять мадемуазель… ну, та самая…

— Откуда ты знаешь?

— У деревенских девушек вещи попроще, а эта даже вышита жемчугом.

— Давай сюда.

— За так?

Я всучил ему пару медяков и забрал ленту. Если это, действительно. вещь Бланки то теперь я смогу многое увидеть.

— Хочешь что-то еще? — я загородил Эжену проход дальше, так как знал, что, пустив такого субъекта дальше прихожей, могу лишиться некоторых вещей.

Он помялся на месте, встал на цыпочки, чтобы поверх моего плеча посмотреть, что делается в комнатах.

— А у вас эля не найдется? Или винца?

— В кабаке купишь, — грубо отозвался я, подталкивая его к двери.

— А с каким-то другом вы недавно были повежливее, — заскулил он, упираясь в косяк.

— То был честный человек, в отличие от тебя.

— Я так не думаю. У него в карманах позвякивало от тяжести золота. В таком количестве у честных монет не водится.

— Иди отсюда, — еще строже приказал я. — И не вздумай моего друга обокрасть, иначе останешься не только без работы, но и…

Я выразительно провел рукой у него по шее.

— Думаешь, ты один на это способен, — обиженно взвизгнул Эжен, которого мне наконец-то удалось выставить за дверь. Как он мне надоел. Он околачивался у меня под окнами едва ли неделю, а казалось, что этот наглый требовательный голос не дает мне покоя уже несколько лет.

Я крепко запер дверь, вернулся к рабочему столу и положил на него обрывок ленты. Кусочек бирюзового шелка, вышитого речным жемчугом. Я коснулся его пальцами, на нем не было крови, но мне привиделось, что я трогаю алую лужицу, растекшуюся по снегу, слышу чьи-то увещевания. «Там лучше, чем здесь». И видение, как вспышкой, нарисовало мне просторные залы, стены, расписанные фресками, движущиеся силуэты, спиральные лестницы и длинные переходы. Что это за место? Целый лабиринт, куда не проникает дневного света, но там много присутствующих, целая толпа.

Подушечки пальцев отстранились от ленты, и я снова увидел лишь свой кабинет и прежнюю привычную обстановку.

Что-то не так. Никакого упоминания о Бланке или об убийстве. Я, как будто, из одной истории перенесся в совершенно другую.

Я заморгал и пристально осмотрел кабинет. Все предметы я пока еще видел четко, только иногда отдаленное пространство застилалось дымчатой завесой. Но. вопреки своим опасениям, ни слепым, ни слишком близоруким я пока не стал. Однако меня, по-прежнему, не оставлял страх перед вечной темнотой. Темнотой, в которой лишь иногда будут мелькать фрагменты будущего или прошлого, но реальный миг будет сокрыт от меня. Какие жуткие мысли! Неужели они бывают спутниками каждого ясновидца. Может, другие в отличие от меня не подозревают о расплате до последнего момента. Я был уверен, что другие тоже есть, такие же одаренные и скрытные, как я, или обезумевшие искатели успеха за счет магии, как Патрик.

Но ведь, кроме этих двух видов, может быть еще и третий. Могут ведь где-то найтись и те, в ком тайные возможности пробудились не с возрастом, а от рождения или, точнее, от сотворения, ибо эти существа не рождались, они появились с самого сотворения мира и не исчезли до сего дня. Они осаждали в полночь наше поместье. Они приходили и манили за собой. Но куда? Мог ли где-то рядом, параллельно нашему, существовать иной мир? Этим вопросом задавались многие: и философы, и ученые, и обладатели власти, и простые крестьяне, и воины, и мыслители, но ответа ни нашел никто. Возможно, кроме тех немногих, кому истина открылась за миг до смерти. Я тоже задумывался о высших силах и местах обитания таковых, ведь возвышенные создания могут жить не только на небесах, но где-то на земле, недалеко от нас, и в то же время оставаться недостижимыми.

Счастливый человек Эжен, его это мало волновало. Он, должно быть, уже спивался где-нибудь в деревенском трактире или наслаждался сытным ужином, а не витал в облаках. Он не был ни фантазером, ни мечтателем и ни во что не верил. Работа в инквизиции была для него лишь способом проложить себе путь в жизни, на ступеньку выше своих праотцов. Вместо того, чтобы стать шорником, водовозом или кожевенником, кто там знает, кем были его предки, он предпочел протиснуться на неплохо оплачиваемое и весьма перспективное местечко доносчика. Если не просчитается однажды, то может подняться и выше. Сегодня он мальчик на побегушках, а завтра, глядишь, станет затачивать ножи и налаживать инструменты пыток для палачей инквизиции. Теперешнее его положение тоже в какой-то степени можно было назвать почетным. На улицах Рошена опасались тех, кто снует под окнами и что-то выглядывает, поэтому с Эженом, несмотря на его развязность, были предельно вежливы. От ощущения полной безнаказанности его и без того дурные манеры становились только хуже, но, как шпион, он был незаменим. В этом можно было отдать ему должное. Никто, кроме Эжена, не мог так быстро пронюхать о последних событиях, собрать все сплетни, все подробности и даже те слухи, которые обычно не достигали ушей посторонних.

Я привык содержать все бумаги в порядке, поэтому пронумеровал и скрепил странички. «Приезд посла» будет под номером один, а « запись на корабле», стоит ли обозначить ее второй, или же между этими страницами что-то есть. Я был уверен, что должно быть. Искать даже не пришлось, еще один такой же ветхий лист удалось извлечь из стопки не ища, будто он сам прилип к моим пальцам. Он должен располагаться между уже найденными, решил я, пробежав глазами следующее:

Тайное совещание в лагере врага — рискованное мероприятие, но мы его устроили. Мы спорили в моих апартаментах, когда напасть и стоит ли нападать вообще. Только ночь нас оберегала и надежные замки на двери. Спор был в разгаре, когда мы вдруг обернулись и поняли, что уже не одни. Точно ли я запер дверь? Минуту назад я в этом не сомневался, но сейчас у приоткрытого проема стоял Эдвин и холодно наблюдал за нами. «Убить его», я ожидал, что эту фразу вот-вот прошепчет кто-нибудь из нас, что многие уже достают ножи, думают, где спрятать тело, как заглушить крик, и самое ужасное, что я не смогу отговорить их от этого, не смогу ему помочь, но никто не полез за кинжалом. Значит, мы будем обличены. Но принц не спешил ни обвинять, ни поднимать тревогу. Он неподвижно стоял, не переступая порога, и просто смотрел на нас, без упрека, без насмешки, без какого-либо выражения в глазах. Казалось, что он все уже знает, и ничем нельзя его удивить. Знает о нас даже то, чего не знаем мы сами. От его лица исходило слабое мерцание, а черты сохраняли абсолютное спокойствие. Тело не напряжено, как у барса перед прыжком, рука не тянется к эфесу шпаги. Подойди к нему кто-то с ножом, и он даже не окажет сопротивления. Но ни у кого рука не поднялась. Никто бы не решился в этот миг не то, что подойти к нему, а даже шевельнуться или заговорить. На нас нашло какое-то оцепенение. А Эдвин не собирался уходить, пока что-то не заставило его развернуться и покорно отойти от двери. Я успел заметить чьи-то черные гибкие руки, властно обхватившие его за плечи, и такие же черные крылья. А может, то были всего лишь сгустки мглы? Что ж, нигде еще мгла не сумела принять такие пугающие и осязаемые формы, как в замке отца Эдвина.

Мы дали ему уйти. Утром можно ждать только разоблачения. Он же был достаточно умен, чтобы понять, послы приехали далеко не с благими намерениями. Он понял даже больше и, тем не менее, днем вел себя непринужденно, будто уже забыл о ночном происшествие. Я проходил мимо него, я заглянул ему в глаза и понял, что они пусты, ни капли узнавания и никакого упрека предателю, словно кто-то успел начисто стереть из его памяти и прошлую бессонную ночь, и подслушанный разговор. И все же, я был уверен, что кто-то идет за ним. Кто-то другой, а не Эдвин шепнул мне в коридоре дворца. « Не смей прикоснуться к нему». Разве кто-то бы смог?

И опять у записи не было окончания. Я поставил номер на листе и разложил все по порядку. Потом изучу их подробнее. А сейчас надо хоть немного пройтись, размять затекшие ноги, оглядеть еще раз окрестности. Надо бы осмотреть поместье, но мой маршрут опять загнулся в другую сторону. Не думал, что снова придется бродить зигзагами по лесным чащобам, но так уж вышло. Мне захотелось еще раз осмотреть снаружи то здание, в котором я играл в карты. Внутрь я заходить, конечно, не стану. Не хочу снова проиграться подчистую, но просто посмотреть на особняк ведь можно. Я не был уверен, что это именно особняк. Дома обычно не строят в непроходимых чащах, но, может, этому есть какое-то разумное объяснение. Возможно, это охотничий домик, но тогда, почему изнутри он больше похож на храм.

Я не хотел выставлять себя сорвиголовой, которого магнитом тянет к поиску неприятностей, но все же не удержался от того, чтобы еще раз испробовать потайной ход. Когда я его искал, на плечи мне давила непомерная тяжесть, будто кто-то хочет помешать пройти дальше. Ноги болели, вязли в снегу, голова слегка кружилась, но стоило мне только нырнуть в полумрак тайного хода, как недомогание прошло. Я озирался по сторонам, припоминая светильники, золоченые бра и иероглифы, высеченные на ровном мраморе стен. А где же волки? Никто из них до сих пор не учуял меня? А хозяева? Я хотел позвать по имени Винсента, но тут услышал вдалеке его голос, уже утративший былую беззаботность.

— Но вы ведь предупредите меня в следующий раз, — хныкал он и чуть ли не всхлипывал после каждого слова.

— Ты разве не рад был увидеть его? — в ответ на скорбные стенания из пустоты зазвучал игривый, почти радостный голосок Розы. Казалось, она вот-вот рассмеется.

— Я … — Винсент тяжело вздохнул. — Я на это уже не надеялся. Уф… — его голос зазвучал мечтательно. — Он уже не такой, как раньше. Он стал ну… лучше… недоступнее. А какие у него крылья! Раньше он никогда не позволял себе роскошь оставаться крылатым даже в человеческом облике.

— Здесь чужой, — встрепенулся кто-то, но не Винсент.

— Так пойди, поприветствуй его, — посоветовала Роза.

Я решил выступить из тени, прежде чем меня обнаружат, и увидел, как в темноте мелькает чья-то светлокудрая голова. Не только голова, тело, конечно же, тоже было, худое и проворное, будто невесомое, но из-за черных тонов одежды оно казалось незаметным во мраке. Привлекало внимание лишь лицо, бледное, светящееся, с большими усталыми глазами, в обрамлении пшенично-светлых коротких кудрей.

— Это Лоран, — представила появившаяся за его спиной Роза, и юноша нехотя поклонился мне.

— А я…

— Я уже знаю, — произнес Лоран, прежде чем я успел назвать свое имя.

— Но каким образом?

— Здесь все мы быстро обо всем узнаем, — он пожал плечами. Мои глаза привыкли к темноте, и я мог различать очертания его фигуры, даже кружки пуговиц на кафтане, и какого-то крупного зверька, снующего возле ног Лорана. Когтистое существо было таким же худым и юрким, так что Лорана вполне можно было принять за его хозяина. Только вот был ли он хозяином самому себе. Я заметил, что он часто и виновато косится назад, туда, где собрались оставшиеся члены небольшой компании.

— Наш друг немногословен, — усмехнулся вынырнувший откуда-то Винсент. — Это у него не с рождения, а с тех пор, как однажды его сильно напугали. Так, что не обижайтесь на его молчаливость, мой дражайший Габриэль. К тому же, говорить за него можем мы, если вам интересно о чем-то от нас узнать.

— Мы кажемся тебе необычными, правда? — Роза приблизилась ко мне свободной, летящей поступью. Она будто и не шла, не дышала. Ее светящийся образ, словно был нарисован прямо на воздухе кистью неизвестного чародея. По лицу, мерцающему и одухотворенному, блуждала шаловливая улыбка. Сразу было ясно, в ее голове зреет какой-то рискованный план. — Мы нелюдимы, живем не где-нибудь в центре большого города, а здесь, в чащобах, и выбираем дом с такой странной архитектурой. Для тебя все это непривычно, но для нас — это приключение. Мы хотим доказать свою независимость тому, кто считает, что мы не в состоянии существовать обособленно.

— Вы не обязаны мне ничего объяснять…

— Обязаны, — решительно возразила она, и еще одна игривая улыбка придала вдруг ее красивому лицу нечто зловещее. — Иначе, ты сочтешь нас местными демонами. Тебя интригует возможность пообщаться с бессмертными?

— Я никогда о таком не задумывался.

— И это говорит тот, кто… — Роза не закончила, но я сразу понял. Она знает. Оправдываться настал мой черед.

— Я — не инквизитор.

— Но ты занял свою нишу среди них. Надеюсь, тебе удастся продержаться там дольше, чем до первого промаха, потому что промах ты уже совершил.

— Простите… вы знаете что-то о…

— Присмотрись к своим друзьям, — холодно посоветовала она и отвернулась, резко и внезапно. Без ее светлого лика все, словно погрузилось во тьму. Мне почудилось, что от меня отвернулась святая, и бесполезно уже молить о прощении греха. Нет, я, по-прежнему, видел ее локоны, струящиеся по спине, а на затылке, собранные спиралями, и белые магнолии на корсаже, но она больше не смотрела на меня, и оттого казалось, что она мной пренебрегает.

— У меня нет друзей, — с запозданием прошептал я.

— Есть, целых двое, — Роза повернулась назад, медленно, как белый призрак. Магнолии обрамляли ее плечи. Цветы были и в волосах. Может, от этого она выглядела такой неземной.

— А с недавних пор у тебя есть больше, чем друг, но кто он на самом деле?

В голову снова ударило, как если бы я выпил что-то крепкое. Я не хотел говорить с ними об Эдвине. Не знаю почему, но не хотел.

— Какое милое животное, — преодолевая легкое головокружение, я сфокусировал взгляд на шустром зверьке, который в этот миг цеплялся за рукав Лорана, чего-то выпрашивая или требуя.

— Это не животное, — почти оскорбленно возразила Роза. — Почему всех, кто составляет нам компанию, ты называешь зверьми?

— Ну… может, я просто не знаю, как они называются, — я ощутил себя неловко.

— Вот она — образованность, — с сарказмом фыркнул Винсент.

Роза усмехнулась.

— Это — гарпия, — пояснила она. — Лоран любезно взял на себя заботу о ней, так как с сородичами она не ужилась.

— Полагаю, из-за чрезмерной агрессивности? — я заметил, что «милый зверек» запустил свои коготки уже не в рукав Лорана, а в руку. Юноша чуть было не вскрикнул, но поспешно прикусил губу, перехватив угрожающий взгляд Винсента. Кажется, кричать ему было запрещено. Вместо этого он прижал к губам кровоточащую ранку.

— Она слишком слабая и неопытная, — Роза с сочувствием поманила гарпию к себе. — И ловкости ей не хватает. На то, чтобы отстоять достойное место среди собратьев, она не способна.

Отвратительное существо перехватило вытянутую вперед руку Розы и почтительно поцеловало. Жуткая пародия на ухаживание.

Я поспешно сцепил за спиной собственные дрожащие от холода ладони, а то чего доброго эта тварь решит расцарапать и меня.

За спиной раздались уже привычные, но, по-прежнему, пугающие звуки: звон, шорох крыльев, скрежет когтей по металлу и шепот в вышине, под куполом. Честно говоря, от всего от этого на душе у меня скребли кошки. Нужно было отвлечься, подумать о чем-то приятном, чтобы не сойти с ума и не рассмешить собравшихся своей дрожью или стучащими от холода зубами. Нечто приятное было прямо у меня перед глазами. Даже просто смотреть на Розу было удовольствием, и в то же время от долгого взгляда на нее сердце содрогалось. А почему? Ведь у нее такие правильные, точеные черты лица, соблазнительная улыбка на устах и выразительные, зеленые глаза такой глубины, что от них кружилась голова. Если бы только я умел рисовать, то я бы непременно нарисовал Розу. И мерзкую тварь, целующую ей руку, услужливо подсказало сознание. Нет, только не ее. Про гарпию мне не хотелось даже думать, не то, что держать у себя напоминание о ней. Как только Лоран выдерживает такого питомца. Ведь в следующий раз когти, расцарапавшие ему запястье, могут пройтись и по лицу.

Кстати, запястье у него было уже в порядке. Кровь больше не текла.

— Не волнуйтесь так за Лорана, — насмешливо посоветовал Винсент. — Он так часто получал телесные увечья, что они уже не причиняют ему неудобств. Жизнь выучила его легко переносить травмы. А рассказать вам, как однажды нашего друга на лопатки уложил медведь?

— Не смей! — тихо, но решительно вымолвил Лоран.

— Он стесняется. На его месте я бы тоже покраснел от стыда, если бы столько раз оказывался побежденной стороной.

— Тихо! — многозначительно прошипела Роза. — Не доводите дело до ссоры. Не на глазах у гостя.

Все голоса в помещение тут же смолкли. Не раздавалось больше даже шептания под куполом.

— В отличие от вашего нового друга, мы отвыкли от светских манер, — Роза снова мило улыбнулась мне. Теперь потупился я, потому что чувствовал, что когда она так смотрит на меня, то я готов сделать ради нее абсолютно все.

Опять она заговорила о моем «новом друге». Что им до него? Я даже не задавался вопросом, откуда они о нем знают, потому что уже привык к тому, что знают они обо всем.

— Вы тоже знаете Эдвина? — все же пробормотал я.

— Он вам нравится? — напрямую спросила Роза. Она сцепила тонкие кисти за спиной и обошла вокруг меня, бесшумно и легко, будто накладывала заклятье. Круг, затем другой и еще. Я едва успевал наблюдать, как мелькает ее стройный силуэт, скользит по мраморным плитам шлейф, едва не задевая мои ноги, а белое платье то там, то здесь выныривает из мглы.

— Да, — честно признался я. — Он всем нравится.

— Не всем, — быстро возразила Роза. — Те, кому он причинил вред, проклинали его множество раз за те минуты, пока бились в огне.

— Он никому не причинил вреда.

— А вам? Как долго вам пришлось трястись в неудобном экипаже и дрожках, чтобы приехать сюда из-за него.

— Я вас не понимаю.

Роза остановилась и застывала напротив меня неподвижно, как скульптура. Не было больше слышно едва уловимого скольжения шлейфа, но голова все еще кружилась, словно кто-то продолжает описывать круги возле меня.

— Если я скажу вам, что это он — убийца, вы мне поверите? — спросила она.

— Это безумие.

— Он тот, кого вы ищите, — повторила она.

— Это ваше личное мнение?

— Это здравый смысл. Если поблизости нет никого, на кого можно свалить вину, то виноват он. Все так говорят.

— Кроме меня, я полагаюсь на улики, а не на догадки.

— Нет, вы тоже однажды валили всю вину на него и слышали, как это делают другие. Просто сейчас вы знаете его под другим именем. А его настоящее имя вы упоминали всуе не раз. Точнее, каждый раз, когда вам что-то не удавалось.

Что за бред? Голова все еще кружилась. Слова Розы эхом отдавались в сознании. Может, я слышу что-то не так? Может, сейчас лишусь чувств? Я оперся о выступ ниши.

— Бедняга, вам, как обычно, не удалось, как следует выспаться, — изобразившее гримаску сочувствия личико Розы мелькнуло где-то возле меня. — Винсент, проводи нашего гостя и напомни ему, что убийца бродит совсем рядом.

Кто-то, скорее всего Винсент, не совсем вежливо выволок меня из помещения. Гарпия визжала и прыгала у нас под ногами.

— Она говорит, хочет сыграть с тобой в карты, — проговорил над самым ухом голос Винсента. — Отказываться нельзя, иначе она обидится.

— Не надо, — я тяжело оперся о взявшийся не пойми откуда ломберный столик. Коготки гарпии уже раскидывали карты, и те плавно ложились на зеленое сукно.

— А где ее хозяин? — мне вовсе не хотелось играть с этим жутким существом, но Винсент стоял за спиной и не давал уйти. — Он не хочет ее забрать?

— Лоран рад, что хоть на долю минуту его собственные скудные сбережения будут в безопасности. Эти питомцы — большая трата.

Я помнил, чем закончилась прошлая игра, и повторения подобной ситуации не хотел, но пришлось смириться.

— А ты не присоединишься к нам? — спросил я Винсента.

— Я сегодня не в настроении. К тому же, в лесу сегодня прохладно, если буду сидеть на одном месте, то могу простудиться. Лучше пойду пройдусь.

О том, что я тоже могу заболеть, сидя на холоде, он не подумал. Гарпию ни мороз, ни возможный вскоре снегопад вроде бы вообще не беспокоили. Питомец Лорана оказался таким разумным, что умел даже играть в карты и, конечно, выигрывать. Иначе, меня бы не оставили с ним наедине. Как это уже повелось, я ушел без гроша в кармане и снова даже без шляпы. Это уже не первая вещь, которую я здесь оставил.

Винсент вынырнул откуда-то из зарослей, чтобы пожелать счастливого пути. Прежде, чем я успел попрощаться, он схватил меня за плечи, нагнулся к уху и шепнул:

— Напади первым, чтобы самому не стать жертвой.

Я отшатнулся от него:

— Что ты имеешь в виду?

Пальцы Винсента были сильными, почти стальными и норовили снова вцепиться в меня. На этот раз я увернулся, но он успел выхватить кинжал у меня из-за пояса и обнажить лезвие.

— Острый! — Винсент провел по нему ногтем. — И крестообразный, — его черты скривились, а кинжал повис в руке так, что был больше похож на перевернутый крест.

— Отдай! — потребовал я.

— И тогда ты сделаешь то, что я советую?

— Что именно?

— Нанеси удар первым, и, как только кровь твоего друга капнет из раны, ты все поймешь. Ты узнаешь, кто он есть на самом деле, и после получишь награду от самого Августина, как победитель демона.

Винсент вложил рукоять мне в ладонь.

— А сейчас нам обоим пора, — произнес он.

— Почему я должен верить тебе? — крикнул я ему вслед.

Винсент даже не обернулся, только бросил на ходу.

— Покажи ему крест, и змей просн