Оглавление

Кто не жил до 1789 года, тот вообще не жил.

Талейран

Приглашение в замок

Я прибыл… вернее сказать, — появился, а если точнее, оказался в Зачарованном замке под вечер. Никогда не являйтесь в незнакомое место под вечер, господа, никогда не приближайтесь к подобному месту и днем, а тем более — ночью. Представьте, читатель, что вы держите книгу с описанием замка в руках. В какой-то момент створки тяжелых бронзовых ворот с густым и насыщенным звуком, захлопнутся за спиной и вы, все еще продолжая сидеть в своем кресле, окажетесь в замке. На первой странице книги сквозь узоры орнамента просматривается витиеватая надпись…

Ландшафт с видом на озеро, замок и горы

Молодой человек, совершающий путешествие из Праги в Венецию, останавливается полюбоваться упоительным горным ландшафтом, внезапно возникшим перед ним за очередным поворотом дороги. Метаморфозы неба в вечерней воде изумленного озера, россыпь вычурных домиков на берегу, замок на скале, заросший мхом и плющом, изысканно искривленные сосны с багряной чешуей — словно застывшие в раздумье драконы, горы — темно-зеленые вблизи и голубые вдали. Ландшафт, преисполненный очарования, покоя и неги. Налюбовавшись пейзажем, юноша меняет направление и, вопреки утверждению карты, на которой находится гора, съезжает на велосипеде по серпантину дороги в долину…

* * *

— Скажите, — обращается молодой человек к хозяину гостиницы, — как называется ваш город?

— Никак, — отвечает официант вместо задумавшегося хозяина. — Нас нет на карте. Для всех мы отсутствуем.

— Удивительно! Как же тогда называете место, где вы проживаете?

— Город, как же еще? Наш библиотекарь… ему больше ста лет… утверждает, будто бы в оные еще времена наш город назывался… дай Бог памяти вспомнить… а, вот: Ларелла. Сейчас, однако, названье утеряно.

* * *

На заре вид из окна предстает еще более идиллическим. Кто-то в замке играет на арфе (разноголосые женские голоса раздаются в ответ), и звуки, цепляясь за шпили, плывут над домами. Остроконечные крыши усеяны вычурными башенками, статуями позеленевших от времени бронзовых рыцарей, химер и сирен (должно быть, они и поют), флюгерами с птицами на шпилях.

Какой-то шутник поставил бокал с красным вином на место, занимаемое головой Дионисия — святой держит ее в руках, показывая рухнувшему на колени палачу. Выглядывая сквозь плющ с барельефа на стене ратуши, сатир указывает на него пальцем. Ворон, сидящий на плече статуи Франциска Ассизского, нашептывает ему что-то на ухо, в ответ святой указывает на раскрытую книгу у него на ладони.

Розовощекая барышня распахнула окно, свесилась с подоконника и выставила на обозрение пышную грудь, выскользнувшую из расстегнувшейся блузки. Сладчайшими пухлыми губками изобразила поцелуй, кокетливо пошевелила пальчиками, поводила грудью, сказала: «Ах» — и застыла в позе сфинкса. Ворон, столкнув бокал, уселся на место, занимаемое некогда головой Дионисия, и прокаркал нравоучение на языке, понятном Франциску, который оказался понятным и барышне. Она встрепенулась и в обратной последовательности проделала предыдущие действия: запахнула ворот блузки, попыталась захлопнуть окно, при этом вновь обнажилась ее непослушная грудь, задернула шторы, но выглянула в щелку и подмигнула, а ворону показала язык.

* * *

Для получения разрешения на пребывание в городе хозяин гостиницы направляет молодого человека в замок графини Цирцеи де Бержерак. Он проводит упоительный вечер с очаровательной и загадочной дамой, обитающей в замке, и только под утро возвращается в город.

— Вы были у нее в гостях! — окружают его местные жители при выходе из замка. — Расскажите, расскажите, пожалуйста, как она выглядит.

— Мы ее никогда не видали, — с грустью отмечает толстяк с моноклем в глазу. — Так близко, как вы, во всяком случае.

— В бинокли, разве что, через окна, — указывает энергичная дама театральным биноклем на ручке в сторону замка. — Какая у нее фигура?

— Миниатюрная.

— Слишком общее определение, — заявляет затейник. — Нельзя ли точнее?

— К сожалению, на окнах гардины, — разводит руками дама. — Ничего нельзя рассмотреть!

— А какой у нее пупок?

— Треть бокала вмещает глинтвейна горящего. Надеюсь, вы не посмеете заглядывать ниже?

— А ягодицы? — настаивает затейник. — С обратной зайдем стороны.

— Ваши вопросы переходят границы приличия.

— Никто, кроме вас, не может сказать, к какой категории красоты относится владычица наших сердец.

— Типичная лилитка! — поясняет дама. — Маленького роста, миниатюрная…

— При изобилии форм и дамском стиле в манерах! — подчеркивает толстяк.

— Если лилитка перерастает положенные ей размеры, — начинает рассказывать дама.

— То, — выставив руку в запрещающем жесте, перебивает ее толстяк, — теряя чарующую двойственность подростка и дамы в одном лице, превращается в женщину, прекрасную во всех отношениях, как отметил один острослов в прошлом веке еще, но… выпадает из определения божественного создания, коей является лилитка по классификации блистательного Мауриса-Морица…

— И даже сомнительного Маузеривица, — добавляет дама.

— И, — наставительным тоном подчеркивает толстяк неуместность вмешательства, — переходит в категорию цирцейны. Существует предание, что Цирцея уменьшалась до размеров лилитки в зависимости от пожеланий любовника. Ангелы брали дочерей земли в жены, и, как сказано в библии, от них рождались удивительнейшие создания. Цирцея — ближайший тому пример…

— Ну, это все преданье старины глубокой.

— Поживете с моё, молодой человек, такое еще увидите… не приведи Господи. Вернемся, однако, к нашей…

— Лилитке, — подсказывает дама.

— Да-да, к лилитке, прекрасной во всех отношениях. Разъявши ее на все составляющие…

— Пожалуй, еще не на все, — усмехается молодой человек.

— Вот вам лупа, — протягивает толстяк монокль, — рассмотрите в следующий раз её повнимательней.

— Может быть, вы дадите мне карандаш и бумагу, чтобы я зарисовал её вам? — отводит юноша руку с увеличительным стеклом.

— О, карандаш — это идея! Надеюсь, у вас найдется свой Фабер-унд-Фабер? — подмигивает шутник.

* * *

При подходе к гостинице барышня, оседлавшая пушку, выстреливает в молодого человека холостым зарядом, усыпая блестками — безобидная шутка. Ошибка при записи фамилии в гостинице (Адам Сон вместо Адамсон) становится источником разбирательства: кому принадлежит место в номере и в жизни. Проснувшись под вечер, он отправляется в замок графини, которая назвалась другим именем. Амалией, на сей раз, фон Бальтазар.

* * *

На следующий день Адамсон собрался, было, покинуть город, но местные жители умолили его остаться еще на несколько дней. Графиня, утверждали они, влюбилась в него до беспамятства и грозит покончить с собой, если он не явится к ней еще раз. Явившись к ней вечером, Адамсон обнаруживает, что за день она изменила характер, представившись другим именем, а также потеряла память о первых двух встречах, что, впрочем, придало еще больше пикантности свиданию с ней. Взяв клятвенное обещание явиться еще раз, она отпускает его.

* * *

Дружелюбные улыбки розовощеких девиц, радостные физиономии детей и собак, приветливые взгляды усатых охотников, возвращающихся с добычей из леса: кто с ястребом на плече, а кто с живой еще лисой, победно поднятой над головой. Все прекрасно, но как-то странно ведут себя посетители трактира «Под петухом». Они настойчиво пытаются заставить молодого человека кукарекать вместе с ними в соответствие с обычаем трактира. Подозвав к себе вертлявого официанта, Адамсон расплачивается и направляется к столу, за которым расположилась компания карточных игроков во главе с толстощеким стражем порядка.

— Можно с вами пообщаться? — спрашивает молодой человек, обращаясь к отражению полицейского в зеркале.

— Кто осмелился со мной заговорить? — спрашивает полицейский, не отрываясь от карт.

— Молодой человек, — услужливо отвечает официант.

— Хм, голос слышу, а никого не вижу. Галлюцинация, что ли?

— Ну как же, как же… Вот он, молодой человек, иностранец приезжий.

— Ах, иностранец! Для меня человек, который не имеет разрешение на пребывание в городе, — вроде как пустое место.

— Ну, тогда извините, — раскланивается Адамсон.

— Нет уж, извольте остаться, — говорит полицейский, поднимая глаза к зеркалу. — Раз вы ко мне обратились, то, — разводит он руками, — из пустого места превратились в проблему, и теперь я начинаю кое-что различать в пустоте.

— Черную кошку, которой там нет, — шутит официант под укоризненным взглядом полицейского.

— Что вы хотели сказать?

— Я хотел спросить, не знаете, кто мог взять мой велосипед?

— Кроме вас у нас здесь нет ни одного иностранца, а преступления, как известно, совершают только иностранцы. Не могли же вы украсть его у себя? Или могли? Может быть, у вас с головой не в порядке, как у нашего князя?

— Я хотел также спросить, можно ли на глазах у стража порядка заставлять человека кукарекать.

— Кукарекать — это у нас ритуал, шутка такая. Вы вот в трактире обедаете, а разрешение на пребывание в нашем суверенном княжестве не имеете.

— Да вашего суверенного княжества нет даже на карте.

— Вот именно! Мы выкупили право быть неотмеченными на картах, чтобы нас никто не тревожил, а вы потревожили.

— Я нахожусь под покровительством графини и, если вы не возражаете, разрешите откланяться.

— Слово графини, конечно, имеет здесь вес, но лучше обратиться в общественный совет, который в отсутствие князя…

— По болезни, — подсказывает официант.

— … управляет страной, — грозит ему полицейский пальцем. — Вам достаточно заручиться поддержкой трех членов совета, чтобы получить разрешение на пребывание в городе, после чего вы будете иметь право подавать жалобы на граждан нашего княжества.

— В совете состоят все жители города, — говорит официант, небрежно помахивая полотенцем, — по очереди. Я, например…

— Помолчи, балаболка! Тоже мне, греческий хор!

— Надеюсь, формальности на этом закончились?

— Формальности, молодой человек, для вас только начинаются. Во-первых, вы подали заявление, устное, правда, о принуждение вас к совершению ритуального действа. Во-вторых…

— Это у вас называется «ритуальное действо»? Беру свое устное заявление обратно, как первое, так и второе.

— Ваше право.

* * *

Дети, облепившие дерево орнамента на решетке ворот, выстреливают в спины прохожих горошинками из трубочек, и застывают, притворяясь плодами, как только те оборачиваются. Цокая копытами, по улице шествует единорог, при ближайшем рассмотрении осёл с прикрепленным ко лбу рогом. Дама с обезьянкой на плече встречает Адамсона кокетливой улыбкой из-под веера: «О-ля-ля». Мартышка, утрируя жесты хозяйки, строит глазки ему из-под веера. Павлин, с ног до головы осмотрел незнакомца, с презрением хмыкнул, хлопнул крылами, подвигал хвостом и гордо проследовал далее.

— Обратите внимание на Персея, — говорит старик в потрепанном фраке, указывая на бронзовую статую рыцаря с кривым мечом над головой. — Как только зазвенят часы на башне, а они уже зазвенели, начинайте читать надпись на пьедестале, и вы станете свидетелем чуда.

— Трудно читать, — нагибается Адамсон, — уж больно витиеватая надпись.

— Надпись предупреждает: «Путник, будь осторожен…

— О! — восклицает Адамсон, замечая, что Персей опускает меч на его голову. — Да что же это такое?

— … рыцарь рубит зеваку-велосипедиста от плеч до седла — достаточно, впрочем, медленно, чтобы успеть увернуться. Не все успевают. Вам повезло».

— Вы что, шутите?

— Вам не стыдно, молодой человек? В моем-то возрасте! Я хранитель скульптуры. Поставлен здесь для предупреждения несчастных случаев.

— Почему такую опасную вещь оставляют на видном месте?

— Историческая достопримечательность.

— Хм, хороша достопримечательность, — оглядывается Адамсон в поисках поддержки.

Изразцовый грифон, выставив когтистую лапу, ухмыляется из зарослей плюща.

* * *

— Скажите мне, милый человек, — обращается Адамсон к прохожему, — кто играет на арфе там, во втором замке за скалой, и почему графиня знать ничего не знает, что творится там, наверху?

— О, молодой человек, это целая история. Чтобы ее вам разъяснить, придется пересказать историю всего княжеского рода с одиннадцатого века и по сей день, а это займет несколько дней. Только, тс-с, никому. Все началось в одиннадцатом веке…

— В десятом еще, — поправляет другой прохожий.

— Неважно. Основатель рода был чернокнижником. Но это долгая история. Пропускаем восемь длинных веков мракобесия и переходим к истории папеньки нашего князя, который отличался безнравственным поведением. В юном князе проявились пороки всех поколений, и нам пришлось ограничить его деспотию либерализмом общественного совета.

— Разве графиня у вас не управляет княжеством?

— Она дальняя родственница по покойному мужу и кандидат на престол. Когда нынешний князь умрет, царство ему небесное, графиня займет княжеский трон, и тогда исчезнет неопределенность, возникшая с болезнью юного князя. Сейчас он, впрочем, не столь уже юный.

— В чем его вина? О, симптомы болезни какие?

— Любвеобилен не в меру.

— Вы бы их поженили для устранения состояния неопределенности.

— Вы, как иностранец, не имеете права вмешиваться в дела суверенного государства, и все же поведаю вам горькую правду. В начале века владельцем замка стал недавно осиротевший принц Густав-Адольф из австрийской ветви княжеского рода. Осыпанный многочисленными титулами и званиями, он поначалу предстал в глазах общественности полубогом, сошедшим с небес. Он прибыл на дирижабле своего беспутного отца, который вскоре погиб при невыясненных обстоятельствах.

— В связи с малолетством над принцем была учреждена опека.

— В опекунский совет… не перебивайте… вошло полтора десятка самых уважаемых жителей нашего города. Замковый библиотекарь надоумил юного принца изучить свод законов княжества, в коем была привилегия, которая обязывала дам нашего княжества обнажать грудь или колени по первому требованию сеньора. Княжеская гвардия, в которую входило полдюжины егерей, всегда готова была заставить очередную строптивицу исполнить ритуал перед очами принца, восседающего на лошади с видом Карла Великого, победившего в сражении. Покидать благословенный край, где не платят налоги, обитателям Волшебной Горы не хотелось, и мы терпели.

— Ну вот, развели на целый роман! При достижении совершеннолетия… я быстрей расскажу… принца ожидал неприятный сюрприз. Опекунский совет во главе с незаменимым во всех делах библиотекарем подал прошение в местный суд о признании его невменяемым в связи с неадекватным поведением в обществе. По решению суда над принцем была учреждена опека, и он был заключен в башню замка под строжайший надзор егерей, а с помещенных в швейцарский банк сокровищ каждый гражданин княжества стал получать проценты.

— В результате мы превратились в рантье, — торопливо добавляет другой обыватель, — перестали работать, что породило распущенность.

— Не преувеличивайте, пожалуйста! Любительницы подразнить заключенного повадились…

— Пострадавшие ранее от исполнения княжеской привилегии.

— … принимать соблазнительные позы под окнами башни, где содержался принц, чем чуть было не свели его с ума. Чтобы принц не покончил с собой, опекунский совет учредил закон, по которому каждая из местных красавиц должна время от времени удовлетворять любовные потребности принца или лишиться права получения процентов на три месяца в пользу общества. Когда принцу исполнилось тридцать, необходимость опеки в связи с уменьшением доходов от капитала, помещенного в банк, отпала…

— Профукали отцы города наш капитал, а если честно сказать: разворовали.

— Можно и так сказать… и князь остался один в своей половине замке. Напуганный, однако, угрозой уголовного преследования за преступления юности, он остается в добровольном заключении в замке и…

— Никогда из него не выходит.

— Ваш невольный тиран, — отмечает Адамсон, — попал в обстоятельства, соответствующие формулировке обратной марксистской: эксплуатация меньшинства, если не сказать одного, большинством.

— Вот, не надо было вам рассказывать. Неправильно вы все поняли и даже превратно. Вас самих нужно лечить, молодой человек.

— А еще лучше, — добавляет другой, — бросить в колодец вниз головой, засыпать землей и дерево посадить, чтоб не смог выбраться.

— До скончания века сего, — отшучивается Адамсон.

* * *

— Кто же вы все-таки?

— Я не уполномочен отвечать на ваши вопросы! Название моей должности не подлежит оглашению. Я при исполнении! Больше вам знать не положено!

— Будем считать, что вы следователь тайной полиции.

— Тайной, но не полиции.

— Тогда, на каком основании меня здесь допрашивают?

— Что значит, на каком!?

— Вот я и спрашиваю! Подняли меня ночью с постели, надели повязку на глаза, притащили сюда…

— Не притащили, а привели.

— Меня добрых три часа таскали по каким-то коридорам. Кажется, ваши исполнители сами не знали, куда меня привести. И почему вы все время стоите у меня за спиной? Вы что, боитесь показать мне свое лицо?

— У меня нет лица: своего, во всяком случае! Я при исполнении. Я исполнитель воли его сиятельства князя.

— Того, что на портрете? Как зовут вашего князя?

— У него нет определенного имени. Это портрет отца нашего властелина — ныне покойного, а сына никто не видел, местопребывание — тоже.

— Хм.

— Никто не должен знать ничего о своем властелине. Тогда он может спокойно управлять страной. Конфуция, надеюсь, читали?

— Хотя бы какое-нибудь имя у вашего князя имеется?

— Вы, иностранцы, не в меру любознательны, если не сказать — более, что подозрительно. Зачем это вам?

— Для удобства общения.

— Для безопасности его светлости имя его зашифровано.

— Начальник вашей полиции сказал, что мне нужно получить разрешение на пребывание в княжестве.

— Для получения разрешения на пребывание в княжестве вам нужно обратиться в канцелярию замка.

— Где эта чертова канцелярия?

— Вы в канцелярии.

— Так дайте мне разрешение, и дело с концом.

— Я следователь, а не чиновник по гражданским вопросам. Я следствие провожу, с дознанием.

— Следствие, да? А в чем меня обвиняют?

— Мы не обязаны отчитываться перед вами. Мы задаем вопросы, вы отвечаете: мы делаем выводы. Вина сама притягивает к себе обвиняемого. Распишитесь под заявлением, что вы согласны с предъявленным обвинением.

— Но я не согласен.

— Распишитесь тогда, что вы не согласны.

— Предъявите мне обвинение, я распишусь. В чем меня обвиняют?

— Вам предъявлено обвинение, которое не подлежит оглашению.

— Как я могу соглашаться с тем, чего я не знаю?

— Обвинение, содержание которого не подлежит разглашению, возможно, близко к тому, что можно назвать нелояльным… намекну по секрету… отношением к власти. Когда же вас вызовут в суд, обвинение, в связи с вашим вызывающим поведением, скорее всего, будет изменено. Возможно, на более тяжкое! Да вы оставьте чистый лист с вашей подписью, а мы сами напишем, что надо.

— Ну уж нет!

— Напрасно. Необходимо в письменном виде сознаться в своем преступлении.

— Да, я пребываю в вашем княжестве уже несколько дней, но ничего преступного не совершил. К властям отношусь с пиететом, потому и требую соблюдение всех формальностей.

— Вам трех жизней не хватит, чтобы все соблюсти.

* * *

— Герр бургомистр, можно к вам обратиться? Ночью меня подняли с постели, завязали глаза, отвели незнамо куда и стали допрашивать. Следователь курил какую-то дрянь, и мне стало плохо. Очнулся в постели, хотя возможно, мне это только приснилось.

— У вас странные сны, молодой человек.

— На всякий случай пришел к вам за разъяснением.

— А вы кто?

— Как вам сказать…

— Вы не землемер?

— Нет, я — путешественник.

— Сходная профессия.

— У меня нет профессии. Я еще только учусь. Я — студент, изучаю литературу. Поэзию, в частности.

— Откуда прибыли?

— Из Праги.

— А, пражский студент!? Вы чех или немец?

— Отец — датчанин, мать — русская.

— Были бы вы немец или чех на, худой конец, а так… кто?

— Я гражданин свободной Чехии.

— Вот вы все время твердите: свободный человек, свободная Чехия! Может быть, вы — анархист, хуже того — большевик!

— Белогвардейский шпион, — добавляет секретарь.

— Вот-вот, или масон?

— Нет, я не масон и не собираюсь им быть.

— Напрасно… напрасно… Как можно отправляться в путешествие заграницу, не будучи масоном? Будучи масоном, достаточно щелкнуть пальцем, — щелкает он, — и вам преподнесут рюмку водки на блюдечке. «Благодарю! — снимает он рюмку с услужливо поданного блюдца, выпивает и крякает: — Эх, хороша!» Если вам что-либо нужно, вы только кликните, один брат передаст другому, тот — третьему и так далее. Глядишь, вся Европа у ваших ног возлежит! — топает он по мозаике на полу с картой города. — Хотите в местную ложу вступить?

— Честно говоря…

— Честность тут не причем, главное — верность. Три года за то будете делать то, что велят, выполнять все приказы без исключения, даже внешне абсурдные…

— И даже преступные?

— Я сказал — абсурдные, ритуальные, то есть. Масоны, молодой человек, да будет вам известно, преступлений не совершают. Преступления совершают иностранцы и слабоумные. У нас есть один только больной, способный на такие поступки, — местный князь, но он под постоянным присмотром находится в замке. Что вы хотели?

— Определить свой статус в вашем городе.

— Хотите стать землемером?

— Я хотел бы получить разрешение на пребывание в городе.

— Пребывайте сколько душе угодно.

* * *

Все дни юноша проводит в городе, населенном веселыми обитателями, для которых каждый его шаг является поводом для шуток, а вечером вновь отправляется в замок графини. Она постоянно меняет свой нрав, забывая, что было с ней еще только вчера. Неопытному в житейской премудрости юноше приходится сталкиваться со множеством женских характеров, общей чертой которых становится все более возрастающая привередливость.

— Нет, вы не джентльмен, юноша! Настоящий джентльмен прыгнет в пропасть, если дама сердца того пожелает, а вы не можете даже по зубцам башни пройтись.

— У меня головокружение от высоты. Я давно бы ушел через горы, но у меня слабый вестибулярный аппарат с детства. На качелях не мог даже кататься.

— Нет, вы — трус, юноша! Вы не рыцарь!

— Много ли рыцарей прыгало в бездну?

— Рыцарь должен сражаться за даму, а вы? Вы не можете воспарить над толпой. Не-ет, вы — не поэт! Только женщина может быть птицей. Я — чайка! Как Чехов, ваш чешский писатель, сказал!

— Положим, не чешский, а русский.

— Что? Как ты смеешь меня поправлять?! Если я так сказала, пусть реки текут все ваши вспять и луна изменяет свой путь, а история — и подавно!! Пусть будет чехом, даже если когда-то был русским. Идиот! Вот, что еще один чех про вас написал? Хуже того — ревизор! Вы явились сюда инспектировать чувства? Анализировать их! Как можно измерить чувства у женщины? Я — чайка!

— В этой позе вы больше похожи на сирену. В своем акробатическом прошлом…

— Не смей напоминать мне о моем артистическом прошлом! Я графиня фон Бальтазар, а вы, милый мой, плебей, и предки ваши до седьмого колена — плебеи!

— Мои предки — почтенные граждане разных отечеств. Академиками были, учеными,