Оглавление

Мне уже многое поздно, мне уже многим не стать

И к удивительным звёздам

Мне никогда не слетать.

Мне уже многое сложно, многого не испытать.

Годы вернуть невозможно, но я умею мечтать.

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня.

Я уже многих не помню, с кем я когда-либо был,

С кем я напился бессонниц

На перекрёстках судьбы.

Мне уже с многими скучно,

Успел от многих устать,

Мне в одиночестве лучше, легче и проще мечтать

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня.

Многое не повторится, многое будет не так,

Вот мне и стало за тридцать —

Самое время мечтать

О далёких мирах, о волшебных дарах,

Что когда-нибудь под ноги мне упадут,

О бескрайних морях, об открытых дверях,

За которыми верят и любят и ждут меня[1].

[1] Юрий Лоза

Пролог

____________________________________

from: Roman_Razvilsky

to: _thunderbird_

В продолжение нашего с вами разговора высылаю технические требования к искусственному интеллекту. Его задача — управление колонией типа «метрополия» на Марсе. Требуемые качества: идеальное следование субординации, высокая стрессоустойчивость, оптимизм, готовность к сотрудничеству (полный перечень технических требований приведён во вложении). Ключ к файлам памяти должен быть предоставлен в единственном экземпляре и открыт исключительно на моё имя. Визуализация искусственного интеллекта не требуется.

Срок: 1 месяц.

Аванс будет перечислен после подтверждения согласия.

Итоговая сумма…

____________________________________

Первое правило фрилансера — бойся дедлайна, как огня.

Тонкие пальцы коснулись сенсорного экрана, отправляя подтверждение. Спустя пару минут счёт исполнителя пополнился на сумму, достаточную для поддержания его мотивации к работе. Половину денег программист привычным движением переслал на другой счёт. С получателем (точнее, получательницей) он не виделся уже почти десять лет, но ему это и не требовалось для того, чтобы знать: её мужа недавно уволили с работы, старший сын учится в институте и собирается в марсианскую экспедицию, а сама она ждёт второго ребёнка.

Распакованная коробка архива явила на свет божий кучу раздёрганных файлов. Программа-виртуализатор кое-как собрала их в полупрозрачную, словно недоделанный витраж, безликую фигуру молодого парня. Программист прищурился, глядя на монитор, а потом резко встал с кресла, выбил из пачки очередную «последнюю» сигарету и закурил прямо в комнате, на пути к балкону. Любопытство исследователя, фоновым процессом тлевшее в его душе с юных лет и по сей день, грозило разгореться ярким пламенем от ветра, созданного запретом на просмотр файлов памяти, которые, как и всегда при создании искусственного интеллекта с расширенными психосоциальными навыками, должны были принадлежать реально живущим (или жившим) людям.

— Кто ты, маска? — вопрос без ответа сорвался с тонких губ программиста.

В следующий миг свежий ветер ночного Петербурга подхватил три коротких слова и унёс вместе с дымом вверх, мимо крыш стоэтажных домов, к далёким мерцающим звёздам.

Второе правило фрилансера — не задавай лишних вопросов.

<begin>

***

Санька, как обычно, пришёл домой через две минуты после того, как жена начала обзванивать морги и больницы в поисках его, пропавшего. И за две минуты до того, как его ненаглядная дочь приплелась домой с танцплощадки. Все трое привычно застряли в прихожей. После немой сцены настороженных переглядываний Ангелина Павловна изрекла ключевое:

— Ужин на столе. Уже. Давно.

Санька, отрабатывая хлеб, виновато опустил глаза:

— Прости. Я немного задержался на стенде.

А Катька, рухнув на стул и скинув туфли с высоченными шпильками, выдохнула:

— Я там счёт времени потеряла, мам. Но меня (Петя, Игорь, Олег, нужное подчеркнуть) проводил до дома.

Так и жили. Все собирались за одним столом, молча ковыряли картошку, которую опять забыли посолить, и тщетно искали тему для разговора. Правда, Санька чаще молчал. Его попытки рассказать про работу неизменно наталкивались на презрительную гримасу жены и полное непонимание Катьки, гуманитария до мозга костей. Обеим было глубоко наплевать на разделку кабелей на новой строящейся установке, на технические проблемы установки крыши в ангаре, на дурацкую организацию работ, из-за которой у Саньки…

— Пап, а что у тебя с рукой? — спросила Катька, найдя, наконец, повод оттянуть момент проглатывания безвкусной, но такой «полезной» еды.

Санька сверкнул глазами. Нет, у Катьки определённо проблемы с логикой. Или с любовью к отцу, которого её мать сейчас по стенке размажет, стоит только оступиться и сказать что-то не так.

Пристальные взгляды скрестились на левом запястье Саньки, где из-под рукава рубашки выглядывал уже не слишком белый бинт.

— Поранился, — коротко сказал Санька, решив не вдаваться в подробности.

Это означало не рассказывать об авральном режиме сборки, когда на ангар, который разбирали-то три дня, выделили всего два, чтобы собрать. И его, программиста по образованию, электромонтажника и слесаря по факту, превратили в уборщицу, заставив мыть секции крыши… технической жидкостью для чистки асфальта. И в такой спешке Санька сам не заметил, как вогнал под кожу острую металлическую занозу, пробившую вену. Он мельком почувствовал это, но не было времени приглядеться, а уж тем более — перевязать и промыть. После смены всё-таки заметил, и — о, абсурд его существования, — так обрадовался, что на рубашке нет следов крови, и никто его за это пилить не будет.

Впрочем, тот, кто хочет пилить, всегда найдёт повод.

— Бросал бы ты свой стенд, пап, — выпалила Катька. — Другой работы, что ли, нет?

Санька молча смотрел в почти нетронутую тарелку.

— Ведь есть же какие-то научные исследования у вас там, автоматизация, в конце концов, — несло Катьку.

— Не указывай мне, дочка, — выдавил Санька, пряча под ресницами закипающую ярость. — Я же не выбираю тебе очередного поклонника.

Что она знает о моей работе? Да, все под богом ходим.

На другом конце стола царило гробовое молчание. Санька поднял глаза на жену. Святцева Ангелина Павловна. Оставила девичью фамилию, но святей от этого не стала. Прямая, будто доску проглотила, вся такая гордая и правильная, что хоть волком вой. «А ведь лет двадцать назад ты такой не была», — подумал Санька, ожидая попрёков. Но Ангелина Павловна знала, что есть вещи хуже взрыва эмоций. Равнодушие.

Санька порывисто встал из-за стола, подошёл к мойке, привычным движением схватил чашку левой рукой… Боль прошила запястье. Хрупкая фарфоровая чашка полетела на пол, оставив по себе долгую память в виде затихающего «дзи-и-инь».

Санька коротко, но ёмко выругался.

А вот этого Ангелина Павловна уже не стерпела.

— Ты деградируешь на своём стенде, — припечатала она, глядя вовсе не на разбитую чашку, а в глаза мужу.

Санька на миг задохнулся. Что угодно он ожидал услышать, но только не это.

— В каком смысле?

— Нахватался там слов всяких. Мне стыдно за тебя.

Горячая волна поднялась в груди. Стыдно? За меня?! А если б я тебе не притаскивал по пятьдесят тысяч в месяц, отрабатывая все возможные сверхурочные, которые только позволены законодательством, ты бы стыдилась за свои гроши методиста на кафедре биологии?

Но логик внутри, ещё держащийся на плаву, выдал почти спокойно:

— То есть, все мои картины в галерее Анискина — это деградация?

«И я их рисую по ночам, заметь», — добавила ехидна на задворках сознания.

— Тогда, будь добр, подбирай слова, — произнесла жена, поджав губы.

Последняя капля. Санькины пальцы непроизвольно сжались в кулак.

— Тогда, может, и ты будешь их подбирать? — очень тихо спросил он, стоя уже на пороге кухни. — Я считаю свою работу настоящей. Вот ты придёшь, а тебе скажут — эту штуку собрал Александр Валько, эту штуку помыл Александр Валько, этот крепёж придумал Александр Валько… А деградация — это просиживание штанов за компом и валяние дурака за ним же в теплом уютном кабинете!

Санька развернулся на пятках и вылетел из комнаты, как стрела, рикошетом уходя от стен коридора на поворотах. Свежий воздух, боги, ну хоть глоток. Распахнуть балконную дверь. «Погнёшь уплотнитель, будет свистеть». Почти вырвать створку окна. «Там кто-то курит сверху, да и комнату выстудишь. А вдруг они окурок кинут к нам?» Почти перегнуться вниз, над маленькой пропастью меньше чем в пять этажей…

Санька глубоко дышал, втягивая в лёгкие воздух зарождающегося питерского апреля. В синем небе вспыхнула и белой чертой промелькнула падающая звезда.

Санька криво усмехнулся. Какая там звезда… Кусок орбитального мусора сгорел в верхних слоях атмосферы.

Но тогда выходит, что и мусор может стать… светом?

ЧАСТЬ 1. ЗЕМНЫЕ СТРАННИКИ

Глава 1

В пультовой на крыше Главной башни института было душно и тихо. Санька, развалившийся в хлипком крутящемся кресле, маялся. Даже обмахиваться листком, выдранным из оперативного журнала, было откровенно лень. «Интересно, когда у нас хоть что-нибудь сделают по уму? — неспешно текли Санькины мысли, никак не затрагивая лицевые мышцы и хрустальное спокойствие в радужке синих глаз. — Ту же систему вентиляции. Уже контору со стороны пригласили, кучу денег вбухали, а всё без толку. Как была здесь наверху баня, так и осталась».

Взгляд Саньки скользнул по колпаку над головой. Ажурная конструкция из металла и бронированного стекла, заменявшая здесь привычные потолки перекрытий, почуяла ночь и выкрутила прозрачность на максимум. В акварельном сине-зелёном небе вспыхивали звезды спутников, из-за дальнего небоскрёба поднимался Марс, а в зените стремительно набирал силу бледный фонарь полумесяца. Это были своего рода константы небесной полусферы. Разнообразие вносили только редкие росчерки аэроциклов, вспышки метеоров и яркие линии лунников, каждый час уходивших к уже обжитому спутнику планеты. Но регулярно повторяющиеся события тоже можно было считать константой, поэтому на лунники Санька внимания не обращал, превратив их в своеобразную систему временных координат.

В пультовой тоже были свои константы. Например, Лина. Она была всегда уже три года как, с самого возникновения установки. Она повторялась каждый день, с улыбкой летя по коридорам корпусов, по-мужски здороваясь за руку или обозначая кивок подбородком соответственно собственному ранжиру привлекательности окружающих. Санька не знал критериев отбора, но с ним одним Лина заменяла кивок и рукопожатие на молчаливый тычок лбом в плечо. Просто подходила каждое утро, иногда со спины, и прижималась лбом к грубому синему сукну халата. До смешного доходило — Санька уже начал стирать робу дома, чтоб девчонка не испачкалась во время ритуала утреннего приветствия. Стирал тайком, сам, по ночам, чтобы не удостоиться пытливого внимания Святцевой Ангелины Павловны. «Пытливый» в её случае было синонимом «пыточный».

Санька прикрыл глаза. Видение Лины, сидящей у диагностического пульта и неспешно заполнявшей оперативный журнал эксперимента, осталось под веками, лишь поменяв цвета на фиолетово-золотые. Такой след обычно оставляет солнце, попавшее в поле зрения. Впрочем, Лина и была солнцем. Маленьким стендовым солнышком двадцати трёх лет от роду, с фарфоровым бледным лицом и длиннющей чёрной (словно вопреки внутреннему свету) косой. Санька в мыслях невольно сравнивал двух Ангелин в своей жизни — жену и коллегу. Невольно же напрашивался и вывод — обе ангелы, только с разной полярностью. И Санькины мозги с Санькиным же сердцем снова и снова устраивали грызню между собой, стараясь сохранить жизнь на нейтрали.

— Линь? — Санька тихо окликнул девушку именем, выдуманным в пору дедлайна годичной давности.

Подошло бы ещё «волшебный пинок», но, во-первых, длинно, во-вторых «Линь» звучало как антоним лени, а, в-третьих, пинок уже был застолблен им самим. Ведь даже и ежу, проработай он неделю на стенде, становилось понятно: дело двигается только, когда его двигают. В качестве тягловой силы неизменно выступали Санька и Лина.

Но сейчас было приятное десятиминутное затишье, и сердце твердило, что грех тратить его на тишину.

— М-м?

— Ты на выходные будешь выход на работу оформлять или всё-таки отдохнёшь?

Слаженный мат сердца и мозга эхом пронёсся по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.

— Одно другому не мешает, — задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы записать амплитуду светового сигнала.

И пока длилось молчание, Санька пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрёпанный паренёк, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренёк, известный всем и каждому. Его ник — Буревестник, его призвание — хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.

«Нет, определённо на сегодня хватит, — помотал головой Санька. — Ещё домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я вообще не приду домой, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдёт и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, чёрт побери».

Санька тяжело поднялся.

— Я на свежий воздух. Ещё есть пара минут.

Линь, устало улыбнувшись, кивнула. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и ещё две впереди. Сдача стенда — это вам не хрен собачий.

Уже у самой двери, в которую наспех превратили одну из секций купола, повесив её на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института — новые установки никак не создавались, а старые не ломались.

— Илья Моисеич, мы сегодня ещё долго стрелять будем? — поинтересовался Санька у сгорбленной спины.

Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеевич Райфе, кандидат физ-мат наук, был незлобивым сыном Израилевым преклонного возраста, избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что «стрельба» на лазерном усилителе все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память.

— О, Са-ша, — «ша» в его исполнении всегда звучало отдельно, — я бы ещё «азок ст’ельнул, да и ладушки на сегодня. Сейчас я у Ма’ка спрошу… — и уже в трубку радиотелефона, такого же древнего, как он сам, — Мааа’к! Мааа’к!

«Вот сядет батарейка, так чёрта с два найдёшь такую сейчас», — подумал Санька не то о телефоне, не то об Илье Моисеиче.

Трубка ворчливо откликнулась. Санька представил, как пятью этажами вниз по шахте, во второй переговорной у старой установки ворочается неповоротливый Ма’к, он же Марк Алексеевич Магдаленский, полная противоположность Ильи Моисеича во всём, кроме национальности.

Трубка отворчалась. Илья Моисеич вздохнул.

— Давайте ещё т’и «аз’яда, Са-ша. Это полчаса от силы. Я, конечно, ваше дело молодое…

«Какое оно, на хрен, молодое, — мысленно рявкнул Санька, внешне ограничившись кивком. — Сорок семь лет стукнет через месяц. А я тут всё торчу и торчу…»

— Линь, три разряда ещё! — Крикнул он через плечо и толкнул дверь на крышу.

Здесь было пусто и тихо, в отличие от копошащихся и жужжащих внутренностей корпусов. Башенка не блистала новизной — удивительно, что до сих пор не превратилась в руины. Наверно, потому, что раньше умели строить даже здесь, на болотах. Санька слышал легенды, что лет двести назад, после конца последней мировой войны, эту башню в двадцать метров высотой заложили как авиадиспетчерскую, а сам институт — как главную площадку по созданию ядерной бомбы. Но взлётную полосу так и не создали, и спустя столько лет институт продолжал жить в окружении чахлого ивняка с озёрами, кишащими чаячьей братией.

Зато здесь можно было на пару минут остаться одному. Чем старше становился Санька, тем сильнее в нём разгоралось желание куда-нибудь заныкаться. Лечь на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать ^[1]. Закрыться в шкафу и сказать: «Я в Нарнии». На худой конец, просто упасть и притвориться, что сдох. Или сделать морду тяпкой и ляпнуть что-то вроде «никого не трогаю, починяю примус» ^[2].

Радостный писк нарушил неспешное течение Санькиных мыслей. Робот-снайпер, помесь старинной Арматы с луноходом, приветственно мигал огоньками, стоя прямо за спиной Саньки.

— Как дела? — спросил Санька.

Три коротких, два длинных. Санька наморщил нос, прикидывая, что это могло значить. Робот был бесплатным приложением к куполу. Такие ажурные конструкции обычно ставили на крышах небоскрёбов, где угроз для стекла было куда больше. Планета кружилась в облаке мусора, ближний радиус орбиты превратился в свалку. Небо расцвечивали метеоры сгорающих на подлёте мелких фрагментов всего на свете, а то, что сгореть не успевало, добивали роботы. Впрочем, пятиэтажной башне института мусор из космоса точно не грозил. И робот скучал, нарезая круги вокруг ажурного сооружения, превращённого в пультовую старого «Софита».

В Саньке вдруг проснулся азарт программиста. Где-то в затылке отрешённый голос прожжённого технаря сказал: «Этот робот не используется по назначению. От него нет пользы. Во что можно его превратить?» И прежде чем здравый смысл успел рявкнуть: «Да ты на себя посмотри, айтишник-слесарь!» — руки потянулись к щитку над мигающими огоньками снайпера и откинули крышку. Незнакомые разъёмы соседствовали со стандартным сенсорным экраном. Так, а если…

— Ровный пульс, в норме кровь, я бы умер за любовь, — фальшиво пропел Санька строки из прицепившейся утром в развозке песенки, — но боюсь сбить режи-им жизни в каждодневной лжи-и-и ^[3] … Какого?!

Снайпер, взревев падающим мессершмитом, дал задний ход и вскинул пушку. Вспоминая потом эти две секунды точного наведения и зарождение красного лазерного луча, увиденное уже в падении, Санька чувствовал, что смерть прошла мимо. Но не впервой ему было уворачиваться от падающих секций крыш, объектов разной степени тяжести и ламповых кассет, так и норовящих отдавить ноги.

Короткая очередь импульсного режима прошила сумерки над головой лежащего Саньки. За спиной что-то грохнуло, запахло гарью. «Значит, всё-таки не в меня», — с каким-то странным удовлетворением подумал Санька. «Ну а если б не успел?» — поинтересовался зануда под черепушкой, пока хозяин поднимался на ноги и отряхивался.

— У кодеров в этой конторе был бы повод поставить тепловизор, переписать код и первым пунктом инструкции поставить «перед снайпером во время стрельбы не стоять», — пробормотал Санька, приближаясь к груде тлеющих обломков, уже не поддающихся идентификации. На обычный околокосмический мусор это было не похоже, да и откуда тут мусору… Робот, словно не уверенный в своей победе, робко шелестел гусеницами на заднем плане.

Внимание Саньки привлёк небольшая продолговатая капсула, отлетевшая прямо к куполу. Похоже, неизвестный «мусор», павший смертью храбрых от снайперского луча, в последний момент успел выкинуть её из своих недр. Металл, из которого была сделана капсула, оказался тёплым на ощупь. Посередине виднелось небольшое окошко, напоминающее солнечную батарейку. Санька крутил эту коробочку в руках так же, как в голове мысль «куда эту штуку выкинуть, а, может, Катьке отнести, она из неё что-нибудь модное сделает, киберпанк же», когда в одну секунду слились новый грохот, громче прежнего, звон купола и короткий, почти неслышный вскрик Линь.

— Да какого лешего сегодня все взрывается? — возопил к небесам Санька, влетев в пультовую «Софита» и едва удивившись вспыхнувшему красному огоньку на торце находки, сжатой в кулаке.

Пультовая пребывала в раздрае, но на этот раз снайпер был ни при чем. Линь, вся в слезах, пыталась прорваться к шахте, но у неё на пути стоял шлагбаум по имени Илья Моисеич Райфе. Он обрёл даже соответствующую раскраску — бледная кожа пошла красными пятнами.

— Са-шаа, — призывно прокричал Илья Моисеич, невзирая на расстояние в два метра, — поде’жите её… Мы ничего не слышим, так грохнуло… Я сп’ошу, что там внизу.

Передав Саньке невменяемую Линь как эстафетную палочку, Илья Моисеич прокатился в переговорную. Сейчас эта сотня килограмм еврейской доброты была очень кстати, потому что в объятиях Саньки у Линь сорвало последнюю защиту, и информация, шедшая от мира по двум каналам, стихийно перемешалась в Санькиной голове с обрывками собственных мыслей.

— Ма-а-а’к, Ма-а-а’к!

— Я всё сделала, как ты меня учил… Уставку на двадцать четыре выставила, землители подняла…

«Она дышит раз через три, чёрт побери… И вся колотится, сердце у неё, что ли, на полтела…»

— Так ты в перегово’ной сидишь, нехо’оший человек? Почему посмот’еть не вышел?

— Подняли высокое… До уставки дошло, Саня, до уставки, не было самохода, не было!..

«Какие узкие плечи, как у ребёнка… может, скорую ей вызвать?.. Как же ты дрожишь, Линь. Ну, успокойся, прошу, родная. Там все живы… должны быть».

— Ах ты ж… Не платят тебе за это, Ма’к Алексеич, значит, да? Я могу сказать, за что тебе платят! За твои штаны лоснящиеся!

— А потом разряд и грохот… Я ничего не слышу, Саня, прости меня, прости-и…

«Ты не виновата, Линь»

Виноват я.

Санька осторожно положил руки на плечи девушки и легонько сжал. Линь замерла, едва дыша на сведённой диафрагме. А, к черту условности. Санька коснулся губами пылающего лба Линь. Секунда, две, три… Не хочется отпускать, но пора. Надо, в конце концов, выяснить, что произошло.

Приливной волной гнева Илью Моисеича вынесло из переговорной.

— Са-ша! Этот старый… — далее воспоследовала непереводимая тирада идиоматических выражений на иврите, — в общем, он сидит в пе’егово’ной внизу и носа оттуда не кажет!

— Я проверю, Илья Моисеич, — кивнул Санька, усилием воли размыкая кольцо рук вокруг Линь. — А вы побудьте здесь. Пожара, кажется, нет… Датчики бы сработали.

«Ещё бы, — хмыкнула зануда внутри. — На сигареты давеча и то заорали».

Ныряя в шахту, Санька чувствовал на себе взгляд Линь, но, не в силах обработать столько запросов сразу, переключился на аварию. Извини, солнце. Я, наверно, должен был заглянуть тебе в глаза, но давно зарёкся это делать. Нет уже сил выдерживать чужую боль от свежих ран.

Лифт в шахте давно умер, а поскольку башня была отдана на растерзание простым людям — работягам и исследователям под стенды и установки, — его никто и не думал восстанавливать.

Санька преодолевал пролёт за пролётом, на каждом этаже, где были обитаемые установки, встречая встревоженные головы, высунутые в распахнутые двери. Головы упорно смотрели вниз. Санька прибавил скорости. Навстречу пролетел один из первоотдельщиков в аэросапогах… Санька продолжил спуск, чувствуя неприятную дрожь между лопаток от мысли, что этот первоотдельщик может развернуться на сто восемьдесят градусов и проследовать на «Софит» любопытства ради.

Строго говоря, «Софитов» было два. Старый представлял из себя небольшой закрытый бокс с конденсаторной батареей и переговорной. Здесь испытывали отдельные элементы лазерных усилителей — лампы, отражатели, стёкла. В который раз Санька поразился клейкости некоторых разговорных названий. Они были как истинные имена в ныне запрещённом транскоде. А вот на новом стенде не было места исследованиям и истинным именам. Там был Заказчик. В угоду ему делалось всё: от нарушения правил техники безопасности до откровенной халтуры. Лишь бы успеть. Лишь бы большие шишки остались довольны. И новый «Софит» жил дедлайнами от одного административного совета до другого. Огороженный высокой стеной, этот мир псевдочистой зоны сейчас жужжал похлеще UPS-ов в серверной стойке, отключённой от питающей сети.

Ворвавшись на последний этаж, Санька потрясённо замер. Вокруг бокса старого «Софита» собралась бурлящая толпа. С повадкой заправского дайвера Санька нырнул в круговорот тел и сплетен. Местных было мало, в основном это были люди субподрядчика, монтировавших систему питания на новом стенде. Этих хлебом не корми, лишь бы ничего не делать. Классика жанра: один работает, восемь дают советы.

А вот и источник беспокойства. Очень разговорчивый источник, мать его за ногу.

— Артур, можно тебя на минутку? — для проформы прошипел Санька, вытаскивая из центра пентаграммы новостей холёного паренька с куском чего-то светлого в руке.

Вещдок, надо полагать.

— Тебе чего? — Спросил Артур, вырвавшись из Санькиного захвата неумело, как девчонка.

Санька смерил его презрительным взглядом. Артур был смазливым дистрофиком с длинными, зачёсанными назад волосами и испанскими глазами-вишнями, где цвет радужки почти неотличим от зрачка. Весь обвешан гаджетами, даже во лбу какая-то пластина с дорожкой бегущих огоньков, похожей на волну музыкального трека. И кто поверит твоему вранью про пояс карате, технощёголь?

Карьерист от науки, кандидатскую Артур писал долго и безнадёжно. Сам Санька не стал поступать в аспирантуру лишь потому, что диплом в институте уже, по сути, был диссертацией, а наводить на него марафет ещё пять лет аспирантуры… Неинтересно. Да и нехватка денег в семье здорово увела от науки.

— Что произошло? — спросил Санька.

Артур подбоченился. Нанизывая слова как бусины, он выдал красочный рассказ о том, как…

— Короче, — не выдержал Санька. — В тебя влетел кусок изолятора от взорвавшейся в нашем боксе лампы…

— Именно, в вашем боксе, — сделал упор Артур.

— …а ты при этом стоял здесь, у его стенки, вместо того, чтобы чистить кассеты на новом? — Голос Саньки источал яд. — Дай угадаю, курил свою полимерную гадость или висел на телефоне с очередной пассией?

Санька прищурился. Артур не отвёл глаз. И раньше не были друзьями, а теперь, кажется, враги. Зато больше не будет распускать сплетни о случившемся. Тем более, на вид абсолютно цел, а если и есть синяк, то: а) до свадьбы (бедная его жена) заживёт; б) сам виноват, не стой, куда прилететь может.

Отняв у Артура кусок изолятора, Санька зашёл в бокс старого стенда. Взорвавшаяся лампа осталась в своём гнезде, но автоматы вышибло напрочь, и в темноте Санька с трудом бы разобрался в произошедшем, не держи он сейчас в руке кусок изолятора. Вещдок, чёрт побери. Рука по наитию потянулась к останкам изолятора, ещё закреплённого на лампе. Два фрагмента сложились как паззл. Горелые чёрные края копролита, волнистая дорожка пробоя… Давай, Александр Валько, признайся, на что это похоже, пока твои пальцы скользят в темноте по колбе лампы… В темноте ты слеп: плохое ночное зрение. Но кожа заменяет тебе глаза: ты чувствуешь трещины на поверхности этой двухметровой колбы, разрывы мироздания, через которые в твой мир ушёл ксенон, заменившись пыльным воздухом стенда.

Эта лампа больше не даст разряда.

Не родит внутри себя вспышку, не зажжёт плазму.

Мёртвая бесполезная вещь, пусть ты и приставил к ней недостающий фрагмент.

Гулкую тишину бокса разорвал едва слышный писк на грани ультразвука. Он шёл не извне. Изнутри?.. Санька всё-таки решил, что на дельфина или летучую мышь не тянет, поэтому пищать может только найденная на крыше коробочка. В темноте свет мигающего красного огонька рождал ассоциацию с музыкальной дорожкой во лбу Артура. Тем более, что неизвестный шутник, сделавший этот… прибор? игрушку?.. явно внёс систему и в писк, и в мигание светодиода.

«Трекер, — подумал Санька, давая находке имя и пряча её в карман. — Если уж ты свалился с неба, то обратно тебе и дорога». На краю сознания маячили обрывки из прочитанной фантастики про инопланетян, комитет по контактам, охотника в музее внеземной жизни… Слишком уж невероятным это казалось. Но выбросить трекер в болото было бы нечестно, а отдать Первому отделу — вдруг шпионская разработка (хотя всё, что могли, уже разворовали и продали) — проблем не оберёшься. А ещё жила внутри какая-то неубиваемая наивность, детская вера в чудо: что это не чья-то шутка, а подарок судьбы. Знак, что Александр Валько — раздолбай, из которого ничегошеньки не вышло, — ещё может получить в руки путеводную нить истории и способность хоть как-то повлиять на этот безумный мир.

Санька вышел из бокса. Толпа рассеялась. Конец рабочего дня однозначно определялся по гробовой тишине на стендах.

В переговорной Марк Алексеевич Магдаленский со стоическим спокойствием выслушивал разъярённые вопли трубки, попутно листая какой-то объёмный фолиант в красном переплёте.

Санька прокашлялся на пороге и перешёл в наступление. Только так, выдав заранее ответы на все возможные вопросы, можно было избежать девяноста девяти процентов ворчания Марка Алексеевича.

— Я посмотрел лампы в боксе, одна разорвалась, оторвало кусок изолятора, по колбе трещины, снимем лампу, — тараторил Санька, отключая силу и заземляя установку, — с Ильей Моисеичем…

— Он меня…

— Знаю, знаю… Ничего, это у него просто характер такой. В понедельник с утра я подлатаю бокс, но установку американских на испытания следует отложить…

— Что значит отло…

— Я думаю, нужно проверить электрическую часть, — надрывался Санька, — хоть эта схема и работала исправно полгода. Диагностика цела, мы сможем продолжить в любой момент…

«Да согласись ты уже, боги Сети, — мысленно застонал Санька, — пусть хоть раз кто-нибудь в этом мире признает мою правоту, скажет, что не надо пороть горячку в пятницу вечером…»

Едва на лице Магдаленского появились первые признаки согласия, Санька схватился за телефон. Трубка орала оглушительно. И снова на иврите.

— Илья Моисеич, — крикнул Санька, перекрывая поток утончённых оскорблений, восходящих к праотцам и ветхому завету, — всё в порядке, просто разорвало лампу! Подробности в понедельник, — и уже тоном тише, на фоне молчания, — давайте по домам. И Линь забирайте, ещё успеете на развозку. А на моё имя вызовите лунник. Пусть ждёт меня за проходной.

Санька повесил трубку и обернулся. Магдаленского след простыл.

Убрать бардак за субподрядчиками, громко и с наслаждением обматерить Артура за халтурный монтаж высоковольтных выводов на новом стенде, нырнуть на первый этаж пролёта, повернуть главный рубильник, вынырнуть обратно, разрезая кромешную тьму фонариком… На всё про всё десять минут. Ещё пару минут на то, чтобы скинуть надоевшую робу, переодеться в цивильное и кое-как отмыть руки. Из зеркала над раковиной на Саньку глянула осунувшаяся физиономия с тонким алым росчерком потрескавшихся губ и злой синевой глаз под светлыми ресницами. Линь однажды сказала — если б добрые люди не просветили, так бы и думала, что мне тридцать. Может, дело в избирательном зрении, но, Линь, светлая моя, неужели ты не заметила, что под кепкой я прячу седую голову, а от глаз по щекам бегут глубокие морщины? А добрые люди — они такие… Они не только дату рождения назовут, а и про жену с взрослой дочерью расскажут. Чтоб и не мечталось даже.

Когда Санька прорвался за проходную, лунник уже стоял посреди питерского газона, прикосновение к которому убивает растительность так же безнадёжно, как колесо вездехода за полярным кругом. И сейчас, в разгар апреля, рваными ранами зияли в нём борозды от мотоциклов, концентрические круги парковки флаеров и прямоугольные ямы от станин аэротакси. Лунник стоял точно посередине этого безобразия, а его пилот красочно описывал достоинства навигационной системы, заведшей его в это болото.

Санька, перескакивая с кочки на кочку, оказался, наконец, на расстоянии рассерженного крика:

— Океаническая или Изобильная?

Это были два русских космодрома в океане Бурь и море Изобилия. Санька хотел сказать в ответ название американской базы, да вовремя прикусил язык. С тех пор, как объединённые сектора и альянсы развалились обратно на отдельные страны, такие шутки стали небезопасны.

— Выбирай любой, я не лечу.

— Мистер, вы издеваетесь?

О нет, ни в коем случае, стажёр. А то, что ты стажёр, уже ясно и без «мистер».

Трекер ощутимо обжёг руку. В апрельских сумерках его огонь был настолько ярким, что тянул на сигнальный маяк.

— Ты берёшь эту штуку и летишь с ней на любой космодром. По дороге закладываешь вираж и выкидываешь её в первый попавшийся кратер, — в Санькин голос можно было нырнуть как в Марианскую впадину. — Всё ясно?

Стажёр почесал в затылке.

— Да, мистер, только нам нельзя летать без пассажиров.

— Я плачу, ты летишь, какие проблемы? — Санька сдерживался из последних сил.

Слишком насыщенным был день. Слишком много нервов, страха, злости…

Трекер взял тоном выше.

— А проблемы в том, что у нас всё фиксируется, и если я нарушу правила…

— Выходи из машины, — голос Саньки сорвался.

Стажёр удивлённо открыл рот и вцепился в обшивку люка.

«Сейчас он сделает шаг назад, и я его уже не достану», — подумал Санька, а его тело, стремясь избавиться от обжигающего трекера, уже рвануло вперёд, намотав на кулак форменную рубашку стажёра и швырнув того в капсулу пассажира. Можно было и в болото, но уж больно напуган был малёк.

— Сиди тихо, — предупредил Санька.

С видимым наслаждением он плюхнулся в кресло пилота. Давно забытое ощущение настоящей кабины. Почему ты стал таким бездарем, Александр Валько? Почему променял небо на подвальные стенды? Кто сказал тебе, что…

Двигатели стартанули, и машина сорвалась ввысь. Санька не стал рисковать и доверил создание полётной программы автоштурману. Стажёр, пришедший в себя, тихонько сопел на заднем плане и давал советы, в которых Санька, увы, не нуждался. Тот, кто с детства бредит полётами, бредит по-настоящему, не брезгуя изучением технической литературы и лётных уставов, может пропустить мимо ушей всё.

Кроме, например, такого.

— Выполнение маршрута невозможно, — сухо сообщил автоштурман, когда на обзорном экране языки пламени начали лизать обшивку корабля, а перегрузка стала нестерпимой. — Возвращение на базу. Выполнение маршрута…

«Сегодня не мой день», — отрешённо подумал Санька, выключая автоматику. Стажёр, метнувшийся вперёд, едва не получил в зубы, но всё-таки успел вывести локатор на экран.

— Смотр-ри, — рыкнул он Саньке в ухо. — Разворачивай назад, живо!

Пламя исчезло с экрана, сменившись чёрной бездной с ярко-зелёными огнями. Перед пульсирующей точкой лунника разворачивалось хаотичное облако… мусора? Санька тихо присвистнул. Неужели на орбите его стало так много? Настолько много, что теперь у Земли есть собственный пояс астероидов из всякого хлама?

— Слушайте, мистер, — стажёр ушёл на фальцет, — клянусь мамой, я ничего никому не скажу, только убираемся отсюда, пока не поздно!

Санька ощутил, как внутри медленно и неотвратимо умирает вспыхнувшее пламя, и, словно ловя волну, сходит на нет жар и писк трекера. Он повернул штурвал.

— Ладно, стажёр. Извини, что я так сорвался.

Паренёк нервно усмехнулся.

— Нам говорили, что клиенты бывают разные, но я как-то не верил. А форсаж вы здорово взяли, мистер, покруче наших гонщиков, — стажёр прищурился. — Вы где учились?

Санька махнул рукой и переключил управление на автоштурмана.

— Неважно. Ладно, парень: мир, дружба, коннект. Подкинь меня домой, раз уж летим. Петербург-12, Заводской, восемнадцать, деревня Колпино.

Глава 2

Суета сует. Тот самый случай, когда расставление точек над «ё» необязательно, но так заманчиво. Санька выдохнул, тяжело привалившись к штабелёру. Работы было невпроворот — новый «Софит», «мертворожденное дитя», гудел как муравейник. В том смысле, что мельтешения много, а толку мало. Вопли из оперы «эй, кто последним шуруповерт видел?» раздавались с завидной регулярностью, но Санька давно махнул рукой на порядок на верстаках и в сейфах.

— Всё под контролем, я запутал следы, никто не узнает, где я, а где ты ^[4], — тихо проговорил Санька внезапно всплывшую в памяти строчку.

Так уже бывало раньше. То слова из песни вспомнятся, то стихотворение какое… А в последнее время появилось новое наваждение. Едешь в автобусе на работу / с работы, давка жуткая, а в голове голос Линь тихонько зовёт: «Са-а-аня?..»

Санька глубже надвинул кепку. Разворот на тридцать градусов, скрестить руки на груди, принять вид сонный и отрешённый. Лишь бы губы не выдали, не сложились в ласковую улыбку, когда глаза найдут в толпе солнышко с тёмными волосами по пояс, убранными в небрежную косичку. Давно уже все забыли о «чистом помещении», где сотрудники должны ходить в масках, бахилах и белых одеяниях по самую макушку. Потом, всё потом. А пока даже Линь в этой духоте сбросила свой любимый халат цвета «василёк», оставшись в одной футболке и потёртых джинсах.

Вместе с Артуром девушка собирала высоковольтные вводы в кассетах с лампами. Впрочем, Артур играл роль статуи из Летнего сада с разводным гаечным ключом неприличных размеров, который никак не вязался с оптикой за много миллионов тугриков. Всего-то и надо было, что удержать ключом контакт с одной стороны, а уж всё остальное… сделает Линь. И она делала, чёрт побери. Санька, стиснув зубы, наблюдал, как эта единственная девчонка в команде стремительно наворачивает зажим на контакт, как шарахается от неё конструктор, получив порцию проклятий за такое изобретение, как она берёт другой ключ, чуть меньше Артуровского, и затягивает этот контакт. Неудивительно, что халат стал ей мал в рукавах. Стенд этот получше иного фитнес-зала…

Внутри Саньки колыхнулись гаденькие мысли о том, что раз уж начальство закрывает глаза на это безобразие, надо самому собраться с духом и выгнать девчонку на отдых. Ну, стыдно же, боги Сети, смотреть, как она ворочает железки. Ладно ещё разделка кабелей, уборка или помывка… «То есть тряпка ей больше к лицу, чем гаечный ключ и отвертка?» — уточнил мысленный зануда, вместе с хозяином наблюдая, как законченную кассету тащат к штабелёру. «Нет», — машинально ответил Санька, и пока его внимание было брошено на задачу «загнать кассету в усилитель, по возможности ничего не разбив», подкорка вывела наружу истину. Нет, Александр Валько никогда не сможет выгнать Линь со стенда. Она — из его племени. Из тех, кто выше всего ценит работу руками и очевидный результат этой работы.

Когда кассета оказалась на своём месте, составив одно целое с каркасом усилителя, Санька смог оглядеться. Бросив быстрый взгляд на Линь, он настороженно замер. Девчонка оказалась зажатой между лежащей на столе ламповой кассетой, выступом стены и тощим телом Артура.

— Да ладно тебе, — слащаво протянул тот, — я ж ещё ничего не сделал…

— Только попробуй, — в голосе Линь звенели льдинки.

Так-так-так… Можно ставить десять к одному, что мальчик нарвался. У статуи в Летнем Саду занята только одна рука, верно? А вторую можно использовать для целей, более приличествующих положению тел и мифологическим забавам тех, кто потом оказался высеченным из мрамора…

Сдавленное «ой» последовало немедленно. В скульптурной композиции «Два гаечных ключа, Артур и его почти вывернутая рука» подвижной частью осталась только Линь. Злоба медленно, но верно искажала её лицо: девушка ещё чувствовала на своей груди прикосновение Артура. Продолжая выкручивать наглецу руку, Линь прошипела что-то невнятное. Санька смог разобрать только конец фразы:

— …у меня вообще-то муж есть.

— Есть, — согласился Артур и резко дёрнулся, вырываясь из захвата. — Только ты им не пользуешься. Все уже в курсе.

В комнате воцарилась гробовая тишина, нарушенная лишь хрустом позвонков в распрямляющейся Санькиной спине. Преодолев спазм диафрагмы, Санька уткнулся взглядом в кристальные глаза Линь. В них уже не было ни злобы, ни ярости, ни даже слёз. Они смотрели прямо в душу, потому что…

Шаг. Я помню наш вчерашний разговор, Линь. Помню, как ты — светлый и невозможно грустный ангел, — потеряла свой вечный самоконтроль, разрыдавшись вечером в каморке, как слезами окропила мои загрубевшие от работы руки, повергнув меня в хаос столь знакомых чувств никчёмности и ненужности в том мире, что начинается за дверью квартиры. Не дома, не родного гнезда. Квартиры. Места, где можно упасть без вызова скорой.

Два. Я помню твои слова. Ты выплёскивала в меня всю горечь истёкшего года неудачной совместной жизни с тем, кто лишь оказался в нужное время в нужном месте и с нужным тебе предложением. «Я не знаю, что такое любовь». Твой голос сорвался в пропасть на этой фразе. И лживое «я тоже» слетело с моего языка раньше, чем я понял, что люблю тебя. Так я годами отвечаю на слова жены о любви. «Я тоже. И я тебя. Ну конечно, дорогая, и я». Но на слово «люблю» уже давно наложено табу.

Три. Мы были с тобой одни. Но ты плохо меня знаешь, если в твою голову сейчас закралась мысль о предательстве. Это подозрение больнее, чем твой выжигающий душу взгляд. Я не знаю, в какой момент Артур появился под дверью каморки. Наверно, в самый подходящий, чтобы услышать твой крик души о холодных ночах с тем, кто имеет на тебя право лишь из-за штампа в паспорте.

Четыре. Право. Иметь право на кого-то — полный бред. Но молю тебя, Линь, отведи глаза хоть на миг. Я, дурак, только сейчас начал понимать, что вчера у меня был Шанс тебя спасти. Сказать тебе «ты моя». И почему-то я уверен, что ты сама подала бы мне руку, сама пошла бы рядом прочь от всего… И тебе было бы плевать, что ни у одного из нас нет своего угла, что на копейки, которые платят в НИИ, прожить в принципе невозможно, что пересуды и сплетни облепят нас, как…

Пять. Прости меня, Линь.

Близко-близко. Глаза в глаза.

Просто поверь мне, ангел. Или ударь. Я знаю, ты можешь.

Периферийным зрением Санька увидел, как Артур рыбкой выскользнул из комнаты. Где-то там над головой, возле усилителя, остался колдовать над диагностикой Илья Моисеич, но ему нас не видно и не слышно. Мы одни, Линь. Если нас останется двое последних людей на Земле ^[5]…

— Я ни при чем, Линь, — едва слышно шепнул Санька, осторожно притягивая девушку к себе. — Я ничего ему не говорил.

— Знаю, Саня.

Они молчали, замерев в кольце рук друг друга. Но напряжение, которое Санька ощущал в себе почти физически, надо было куда-то «сливать», как говорили высоковольтники. И если нагрузка — поцелуй навылет, которого так просит сердце, — не вариант, ибо слабость духа не позволит взять такой грех на душу, то разрядное сопротивление в виде мысли о начавшемся перерыве — самое то.

Вокруг царила обеденная тишина. Линь и Санька с тоской глянули друг другу в глаза. Определённо, жить по принципу «война войной, а обед по расписанию» — это не про них. Народ, занятый на сборке ламповых кассет, считал иначе, и с первым тиком секундной стрелки после полудня бросал отвёртки и гаечные ключи, даже если у винта или гайки оставалась недокрученной всего пара оборотов.

— Линь, сколько у нас перерыва осталось?

— Минут двадцать. Потом все придут.

Санька шёпотом выругался. Вот оно, наказание за рвение. Когда все бегут на обед, ты остаешься, доделываешь чужую работу, чистишь площадку, подгоняешь штабелёр… Тонкие девичьи руки, превратившиеся в тёрку, отмывают растворителем изоляторы, и этот едкий всепроникающий запах стирает с картины мира нежную цитрусовую нотку духов — единственную отраду в этом аду.

— Линь, кофе хочешь? Пошли ко мне.

— Пошли, — устало согласилась та. — Только мне это… воды простой. Горячей.

Они вскарабкались на антресоль — ряд маленьких каморок нависал над пролётом, аки насест снайпера. Санька начал суетиться, пытаясь организовать подобие обеда, но вдруг замер посередине комнатушки с чайником в руках. Линь смотрела на него. Бесконечная усталость, грустная улыбка в уголках губ… Яркий блик апрельского солнца бил ей в висок, вскрывая тайну тёмной гривы непослушных волос: на свету они отливали медью.

— Ты рубашку порвал, Саня, — тихо сказала Линь, — снимай, я пока зашью.

Наваждение. Но девушка сказала это так естественно, так легко протянула руку за разошедшейся по швам рубашкой, что сопротивляться этой волне нежности и заботы не было ни сил, ни желания. Санька рухнул в кресло, как подкошенный, резким ударом ладони врубил чайник и расстегнул бретели рабочего комбинезона. Ладно, Линь, вряд ли мой обнажённый торс расскажет что-то новое.

Под ворчание закипающего чайника Санька скинул рубашку и мельком глянул на часы. Десять минут осталось, чёрт побери. Кофе, срочно кофе. Три ложки… Нет, четыре. Только б не уснуть.

— Слушай, Линь, ты как-то не говорила вчера… Как муж относится к твоей работе?

— Ему всё равно, — Линь изломила губы в злой улыбке, не отрывая взгляда от порхающей над тканью иголки. — А если не всё равно, то говорит, что нечего здесь делать. Что это за такие деньги вообще никому не нужно.

Санька прикрыл глаза. Кофе бил по обонянию, но никак не мог достучаться до засыпающего мозга, в котором вместе с капителями сознания рушились последние блокировки. Не ткань сшивали эти ловкие пальцы, а само мироздание, которое последние месяцы трещало по швам. А подсознательное уходило вразнос, мысленно убирая с Линь всю лишнюю на его взгляд одежду, превращая в реальность мечту прикоснуться к этим алым губам, которые, казалось, в жизни не знали помады, крепко обнять за плечи, наплевав на пропасть в двадцать лет и целую жизнь…

— Кто играет в бридж, Линь? — спросил Санька дрогнувшим голосом, отгоняя манящее видение.

— Бог, — ответил голос на краю бездны.

— Его нет, Линь.

— Я знаю.

Тик-так.

Его нет, Линь.

Тик-тик-так.

Я знаю.

Я знаю, что меня нет.

Линь по-прежнему сидела рядом, её руки шили, но пронизывающий чужой взгляд гипнотизировал Саньку, рождая дрожь в обнажённой спине.

— Ты не Линь, — выдал Санька, отшатнувшись.

— Да, я не Линь.

— Кто ты?

— Я Бог.

— Но тебя нет!

И ясно уже, что это сон. Один из тех кошмаров, в которых дорогие тебе люди… О, нет… Сердце Саньки пропускало удар за ударом, пока Линь на его глазах раздваивалась. Настоящая медленно падала с кресла, вытянув в сторону руку с иголкой, а мара, назвавшая себя богом, осязаемо плотная двухметровая тварь, выросшая прямо из девчонки, нависала над Санькой, как дамоклов меч. Глаза её, украденные у мраморной статуи, впивались в Саньку с ужасной неодолимой силой.

— Валите отсюда все! — голос Лины ворвался в уши, заставив Саньку подскочить на месте. — Дайте человеку поспать. Я сама открою вам чистую зону…

Санька встряхнул головой. Дышал он как вытащенная из воды рыба, трекер в кармане брюк звенел на одной ноте… Но мир вокруг стал прежним. В дверном проёме маячила тонкая фигурка Лины, не пускающей чужаков в Санькину каморку.

А плечи прикрывала заштопанная рубашка.

— Он говорит: сегодня мы играем в бридж, — прошептал Санька, вскакивая и судорожно одеваясь. — Он говорит: это реальность и ты не спишь…

— Что с тобой, Саня?

Линь вдруг оказалась совсем близко. Неприкрытая тревога светилась в её глазах цвета морской волны над отмелью — сумасшедшей смеси бледно-голубого, светло-зелёного и серого.

— Всё хорошо, Линь, — выдавил Санька. — Всё хорошо. Пойдём… Поиграем в бридж.

***

«Он говорит: „Сегодня играем в кости“, но я-то знаю, что всё одно — подкидной…»

И даже ясно, кто у нас в дураках остался. Санька, вернувшись в реальность, вновь услыхал заезженную пластинку своего начальника. Пароёрзов, человек неплохой и даже благородный, был, увы, болен начальственной заразой: желанием покомандовать и полной убеждённостью в собственной правоте. Видеть реальные перспективы и сроки ему при этом удавалось с трудом. Но сейчас, кажется, Пароёрзов был встревожен не на шутку, раз собрал в пультовой только самых-самых.

— Я был у директора центра, пытался как-то повлиять на ситуацию, но то ли у него нет рычагов, то ли он не хочет себе проблем. — Пароёрзов тряхнул седыми космами. — Я знаю ровно столько же, сколько и вы. К нам будет прислана бригада психологов. По их тестам будет определена профпригодность. Но мы обязаны запустить стенд, провести измерение коэффициента усиления и точка. Если они будут вызывать вас к себе, то всем сразу не уходить. Организовывайтесь, подменяйте друг друга… Работа не должна простаивать.

— А «езультаты тести’ования кад’овикам отдадут? — подал голос Илья Моисеич, по праву возраста занявший мягкое кресло у стола с тремя мониторами.

Пароёрзов поморщился. «Значит, отдадут», — подумал Санька, пристально наблюдая за начлабом. Единственная возможность узнать истину — это задать вопрос, почти выстрелить наугад, и… не слушать ответ, а смотреть на говорящего. Спрятанные ладони, сжатые губы, сдержавшие правду на языке.

— Да даже если отдадут, — махнула рукой Линь, — уволить нас не имеют права. И вообще — что они оценивать будут, эти психологи? Коэффициент корреляции моей руки и отвёртки из набора?

— Помнится, меня в институте учили, что… — Санька закатил глаза к потолку.

В памяти всплыло жуткое название «технология программирования» и полная женщина с копной рыжих волос, разносящая в пух и прах каждую строчку его неумелого первокурсного кода. Как же она там говорила…

— …степень правильности работы программы зависит от степени кривизны рук программиста.

Все коротко хохотнули, и принципы отбора людей на стенд вдруг посыпались в пространство, как шрапнель на поле боя:

— Кривизну роста рук — на первое место!

— Э-э… Индекс ст’емления сдохнуть за идею, точно.

— Коэффициент жополизства!

— Лина, не к лицу девушке…

— Шкала мастерства в удовлетворении начальства…

За последнее Санька получил от Пароёрзова о-о-очень многообещающий взгляд. Да ладно, я уже столько раз огребал по маковке за такие вот слова, что уже не боюсь.

— Короче, жить будем плохо, но не долго, — Санька улыбнулся и резко помрачнел. — Сколько у нас времени до появления психологов? Когда испытания силовой части и собственно эксперимент? Реальные даты я знаю. Надо знать, к какому числу планируют всё это эшелоном выше.

Их взгляды скрестились и, прозвенев, разошлись. Но Пароёрзов ещё агонизировал.

— Вы должны…

— Нет, — вкрадчиво перебил Санька, сжимая кулак за спиной, — мы не должны. Мы только можем. Или не можем. Потому что по факту здесь работают трое. Артур не в счёт, поскольку его пригоняют сюда палкой, а он и рад работать как безрукая палка. И весь пришлый народ тоже, потому что им плевать на результат.

— В пятницу здесь будут люди субподрядчика из Москвы-3. Это по поводу силовой части, поднимете при них высокое на всех батареях. А насчет психологов, — Пароёрзов дернул плечом. — Думаю, что первые из нас попадут под раздачу в тот же день. День «Ха», что и говорить.

***

Семейный ужин вечером того дня проходил в урезанном варианте. Катька накануне похвасталась новостью, что её пригласили на какую-то закрытую вечеринку филологов, и придёт она домой ближе к полуночи, поэтому Ангелина Павловна решила особо не стараться. На стол перед Санькой грохнула дежурная тарелка с отварной несолёной картошкой и разрезанным вдоль огурцом. Но прагматизм в кои-то веки взял в Саньке верх: предстоял важный разговор, от которого зависело очень многое. А удовлетворить волчий аппетит можно будет и ночью.

Почти не притронувшись к еде и дождавшись, пока Ангелина Павловна в гробовом молчании заварит себе гремучую смесь из кофе, сгущенки, корицы и кайенского перца, Санька пошёл в атаку. В глаза ему бил свет лампы, лицо жены тонуло в тени, но иного выбора не оставалось. Надо было спасать собственную шкуру. Надо было спасать стенд. А это, в сущности, одно и то же.

— У нас какие-то нововведения в институте, — начал Санька, щурясь на тёмный силуэт жены, — профпригодность определяют по результатам психологического тестирования. Люди пришлые, из вашего Рускосмоса, нашей специфики не знают… Ты случайно не в курсе?

— Случайно в курсе, — спокойно ответила Ангелина Павловна, потягивая кофе. — Это федеральная программа оптимизации кадров.

— И? — поощрил рассказ Санька, внутренне холодея.

Боги Сети, пусть предчувствие окажется марой…

— Что «и»? — усмехнулась жена. — Всех, кто провалит, отстранят от работы в госучреждениях, корпорациях, всяких там НИИ. Направят на консультации и коррекцию, возможно. Я знаю тех, кто создавал эти методики. И тех, кто их будет применять — по крайней мере, в Рускосмосе. Они не дадут поблажек.

Санька прикрыл глаза, ныряя глубже. Если не можешь ничего изменить, то расслабься и получи удовольствие, так?

— А правильные ответы есть?

— Есть, — улыбка Ангелины Павловны, видная теперь даже против света диодной ленты, стала откровенно угрожающей. — Более того, стараниями некоего Буревестника они на прошлой неделе утекли в Сеть. Если не поленишься — найдёшь. Только там есть такие вопросы, дорогой… Психолог сразу поймёт, что ты зубрил. Впрочем, чтобы отвечать как надо, тоже нужно немало смелости.

Буревестник, значит. Санька осторожно выдохнул. Что-то слишком много от тебя вестей в последнее время, Кирька. Уж не к встрече ли? А с психологами, видимо, всё просто. Выучить ответы, оттарабанить, и баста. Они не тронут стенд. Чёрт побери, это ж последний оплачиваемый заказ в центре!.. «И что? — хмыкнул зануда в затылке. — Ты не последний. Уйдут тебя — и ничего не рухнет». Санька вздрогнул, вспоминая своё тестирование при приёме на работу в НИИ: с каким трудом он давал «правильные» ответы, шедшие вразрез с моральными принципами, лишь для того, чтобы создать впечатление неконфликтного образца хомо арбайтес, готового радостно выполнить любой идиотский приказ начальства. А теперь надо пройти это снова… Эх, лучше сразу уволиться. Но сначала запустить установку.

— Лина, — негромко позвал Санька, гоня прочь видение хрупкой девушки в синем халате, тыкающейся лбом в его плечо, — я прошу тебя, поговори с исполнителями программы… Может, они переставят наше НИИ подальше в списке? Нам надо пустить установку, это всего пара недель. Пойми, я не смогу пройти эти тесты даже с ответами. Я и так очень устал, почти на нуле, взрываюсь каждый день на стенде, когда там…

— А зачем тебе я, если есть силы взрываться? — перебила Ангелина Павловна, подавшись вперёд. Гречишный омут скрестился с синим льдом. — Если б ты был на нуле, их бы ни на одну эмоцию не хватило. Или ты решил, что живя лишь работой и столкнувшись с препятствием, можешь просто приползти с транспарантом «ты моё спасение»?

Дыхание у Саньки перехватило. Я отвык от такой тебя, Лина. Отвык до жути. Но за что ты так меня ударила? Где я ошибся?

— А теперь что ты от меня хочеш-ш-шь? — в голосе жены появились нотки шипения змеи перед прыжком. — Выслушать? Сказать «держись, мой бедный»? Поставить на уши весь Рускосмос ради тебя?!

— Если ты не можешь…

— Могу, Александр Валько. Я могу всё, если захочу, — ещё ближе, почти на шёпот, — но не буду делать ничего. Пальцем о палец не ударю. Я знаю все рычаги, но ни один не трону. А угадай, почему?

Санька мотнул головой. Ни единой мысли в башке. Даже зануда упал в обморок от взрывной волны, что нежданно подняла на гребень этого истукана с острова Пасхи.

— Да потому, идиот, что ничего хорошего ты мне не принёс со своего стенда! — жена сорвалась на крик, вскочив со стула и едва не разбив чашку с кофе. — Ты если и рассказываешь, то лишь плохое. И знаешь, я тебе скажу две вещи. Первое. Я оставлю тебя без помощи, слышишь? Это будет тебе уроком. Я отказываюсь помогать тебе, как это делают молодые мамашки, когда их ребёнок капризничает, отказываясь куда-то идти. Они их не уговаривают, не берут за руку. Они просто уходят, а хватит ли у дитятки мозгов не потеряться — это его проблемы. У тебя есть ответы в Сети, да и актёр ты неплохой, выкрутишься сам. И второе…

Ангелина Павловна шумно вдохнула. Чашка в её руках слабо звякнула.

— Ещё до того, как ты появился на горизонте, моя мать сказала мне: «Если у тебя будет хватать времени и на учёбу, и на парня, то хватит и на домашнюю работу. Сама себе будешь готовить, стирать и гладить». Я это на всю жизнь запомнила. Так вот, Саня… Хватает у тебя сил взрываться, как ты выражаешься, на работе, выгорая там «до нуля», тогда ты должен и дома, для меня, так же выкладываться на полную, а не приходить и падать с видом великомученика.

Интересно, сколько раз нужно пнуть труп, чтоб он встал и захрипел? Санька осторожно поднялся и подошел к Ангелине Павловне вплотную. Ближе, чёрт побери… Вот так, чтоб бортик столешницы врезался тебе в спину, дорогая. Чтоб отступать было некуда. Ибо ты сделала невозможное: подняла мертвеца на ноги, выдав такой заряд ярости… Вот оно как работает, оказывается. Плюс или минус — почти не важно. Как в стихотворении Асадова — «А ненависть может гореть порой даже сильней любви [6]».

Ну, так лови ответную волну.

— Я не должен тебе этого, — прошептал Санька, сжимая плечи жены. — Ты сама освободила меня. Очень давно освободила. Помнишь тот долгий разговор? Нет? Ты сказала, что я выжигаю тебя. Что тебе тяжело жить на таких постоянных и сильных эмоциях, как мои. Ты хотела, чтоб я научился жить без тебя… Верного пса, обожавшего тебя до потери пульса, ты оттолкнула, потребовав, чтоб он превратился в кошку, которая гуляет сама по себе, иногда заглядывая помурчать… И я выполнил твоё желание. Невозможно любить и одновременно обходиться без. «Одно другому не мешает» здесь не прокатит, понимаешь?

Под напором мужа Ангелина Павловна вынуждена была выгнуться назад. Звериная волна физического превосходства поднялась в душе Саньки, напрочь сметая моральные защиты. Но последняя, самая сильная, блокировка, осталась цела и превратилась в плотину. С потухшими глазами Санька сделал шаг назад, и слова истины слетели с его губ:

— Я выгорел до нуля по отношению к тебе, веришь ли. Ты добилась своего. Я больше не люблю те…

Грохнула входная дверь, и вопль Катьки не дал Саньке закончить фразу.

— Ма-а-ам? Пап? Вы дома?

— Дома, — ответила Ангелина Павловна в пространство, отлепляясь от столешницы.

В глазах жены Санька созерцал свою смерть. Медленную и мучительную, по всем правилам «Молота Ведьм». Но эти слова давно следовало сказать. Наверно, всё дело в Линь. Она творит страшные вещи. Учит быть искренним. И жить наотмашь.

Они оба вышли в коридор, стараясь не касаться друг друга. А у входной двери разувался высокий молодой человек вида манерного и чуть застенчивого. Катька, прикрыв спиной гостя, шагнула вперёд.

«Мам, пап…»

— Мам, пап…

«Это мой жених, _вставить нужное имя_»

— Это мой жених, Сергей. Он сделал мне предложение.

Ангелина Павловна сдавленно охнула. Или просто порода просела под истуканом с острова Пасхи? Санька обогнул скульптурную композицию «мама и её дочь, приведшая в дом котёнка/щенка/жениха», и подал парню руку.

Крепкое рукопожатие. Взгляд глаза в глаза. Ничего о тебе не знаю, гость, но ты заходи, располагайся. Я доверяю своей дочери.

— Сергей Атаманов.

— Александр. Добро пожаловать в семью.