Оглавление

1. Я знаю, о чем ты молчал
2. ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
3. ОТ АВТОРА
4. ГЛАВА ПЕРВАЯ
5. ГЛАВА ВТОРАЯ
6. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
7. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
8. ГЛАВА ПЯТАЯ
9. ГЛАВА ШЕСТАЯ
10. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
11. ГЛАВА ВОСЬМАЯ
12. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
13. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
14. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
15. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
16. ДОМ У РЕКИ
    1. (ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ)
17. ИЛЛЮСТРАЦИИ
18. ПРИЛОЖЕНИЯ
    1. Приложение 1
    2. Приложение 2
    3. Приложение 3
19. БИБЛИОГРАФИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Предлагаемый вниманию читателя текст является существенно переработанным и дополненным вариантом документальной повести, впервые опубликованной в 2014 году. Воодушевленный благожелательными отзывами читателей, я решил продолжить работу по уточнению известных и поиску новых фактов о событиях, в которые был вовлечен мой отец в июле 1943 года во время тяжелейших боев на Южном фасе Курской дуги. Несмотря на огромное количество уже имеющейся исторической и художественной литературы на эту тему, мне кажется чрезвычайно важным извлекать из глубин времени все новые и новые имена самых простых людей, солдат и младших офицеров, тех самых «чернорабочих войны», кто, сжав зубы и напрягая все силы, тянул невероятно тяжелую лямку войны. Еще одним побудительным мотивом продолжить работу стало осознание факта, что даже после того, как я закончил работу над повестью, ее герои остались со мной. Они как бы ожили, стали частью моей повседневной жизни. Я часто слышу их требовательные голоса: продолжай! ищи! рассказывай!

Разумеется, я не смог бы ничего сделать, если бы не опирался на прочный фундамент профессиональных исторических исследований и воспоминаний очевидцев. Небольшая часть из них приведена в библиографическом списке. Вместе с тем особо я бы хотел поблагодарить заведующую научно-исследовательским отделом музея боевой славы Третьего ратного поля России в Прохоровке Бородину Светлану Васильевну за доброжелательные и ценные замечания. Это позволило исправить ряд фактических ошибок, допущенных в первом издании, и, без сомнения, помогло более достоверно реконструировать события давно ушедших дней.

Виктор Ершов

Моим сыновьям

ОТ АВТОРА

Удивительно, насколько сильно иногда могут изменяться взгляды, внутренний мир человека в течение его жизни! Иногда кажется, только имя то же, да внешнее сходство сохранилось, а человек — совсем другой…

Мои отношения с отцом складывались непросто. Когда я родился, отцу было сорок два года, так что неудивительно, что между нами всегда была большая дистанция и недопонимание, просто в силу очень большой разницы в возрасте. Но кроме возраста на наших отношениях сказывались особенности наших характеров.

Первый конфликт с отцом врезался в память на всю жизнь, и, как мне кажется теперь, он оказал определяющее влияние на основу моего мужского естества. Мне было тогда лет 6–7, мы с ребятами построили во дворе нашей хрущевки горку, не горку — холм из снега. Зимы в Предуралье всегда были снежные и способствовали воплощению детских архитектурных фантазий. Кто-то предложил игру «Царь горы», условия которой очень просты: тот, кто быстрее заберется наверх и спихнет всех вниз, тот и есть царь горы. Ребята в компании были чуть постарше и мало знакомы мне, так как наша семья совсем недавно переехала сюда из коммуналки. Но я с щенячьим восторгом принял участие в возне, которая закончилась предсказуемо: кто-то из старших ребят неловко двинул меня по носу, а когда я разревелся, вся компания высказалась в том духе, чтобы я шел куда подальше. Размазывая кровь и сопли, с плачем: «Папе скажу!», я бросился домой. Распахнув настежь входную дверь, захлебываясь от слез, я как мог обрисовал ситуацию выскочившим навстречу мне родителям, требуя защиты и поддержки. С трудом поняв, в чем дело, отец сердито сказал: «И что, я теперь всегда буду с тобой ходить? Возвращайся назад и разбирайся сам!» — «Анатолий! — укоризненно сказала мама, просительно глядя на него. Но поймав гневный взгляд отца, засуетилась: — Подожди, я сейчас оденусь…» — «Сиди!» — рявкнул отец и вытолкал меня за дверь. Мама только растерянно опустила руки. Она лишилась родителей в раннем детстве, выросла в людях, в маленьком поселке спецпоселенцев-лесозаготовителей в уральской тайге. Во время семейных застолий она неизменно присаживалась за самый краешек стола и, лишь чуть пригубив рюмку, тут же бежала на кухню за закусками либо чистыми тарелками. Не в ее характере было перечить отцу.

У меня перехватило дыхание от обиды и жалости к себе, после чего слезы с новой силой хлынули из глаз. Спустившись вниз, я долго стоял, выглядывая на улицу через щель и не решаясь открыть входную дверь. С трудом собравшись с духом, я вышел из подъезда и, еле передвигая ноги, опять поплелся к горке. «Смотри-смотри, отца ведет!» — как-то слишком возбужденно закричали пацаны. Видно было, что они ждали и побаивались дальнейшего развития событий. Увидев, что я один, мальчишки удивленно замолчали и наблюдали за моим приближением. Подойдя к ним, ни на кого не глядя, я забрался наверх и со всей силы толкнул в грудь своего «обидчика». Потеряв по дороге шапку, тот кубарем скатился вниз, слезы выступили у него на глазах: «Ты что?!!» — «Я — царь горы! Ну, давай! Давай играть! Сталкивай меня вниз!» — в отчаянии, охваченный чувством, что терять уже нечего, стал кричать я. «Ты что, псих? Ребята, пошли отсюда! Ну его, он псих!» — вся ватага удалилась, с опаской оглядываясь на меня. Надо признать, что после этого случая никогда больше, даже спустя годы, никто во дворе не пытался меня задирать или обижать, даже когда я подростком поздней ночью возвращался домой один мимо подвыпивших бренчащих на гитаре ребят. Ну а в моей душе надолго поселилось чувство глубокой обиды и отчужденности, которое только усиливалось с годами.

Помню удивленное и раздосадованное лицо отца, когда вместо выражения восторга и одобрения я попятился и убежал, увидев в тазу на полу окровавленную тушку зайца-беляка, подстреленного отцом на охоте. Помню свое чувство злости и беспомощности, когда на рыбалке, сидя на бережке с удочкой, отец полдня с улыбкой наблюдал, как я пытаюсь вытащить из прибрежного песка тяжелый «Урал» с коляской, который я загнал туда по глупости.

На долгие годы моим самым близким другом стала мама. Она читала мне книги, мы любили гулять вдвоем, смеяться, мечтать и болтать всякие глупости. Отец же был грубым, несдержанным «выпимши» и замкнутым, неразговорчивым трезвым. Иногда, когда мы бывали вдвоем на рыбалке, он за весь день обменивался со мной всего лишь несколькими фразами. Ситуация усугубилась ко времени моего окончания школы. Отцу было под шестьдесят, он постепенно спивался и стремительно превращался в развалину. Я начал позволять себе дерзить отцу и даже откровенно оскорблять. Однажды, доведенный мною до белого каления, отец взорвался: «Ты прекращай со мной так разговаривать! Я добрый, но могу быть и злым! Я вот этими вот руками… убивал!» Хорошо помню, как от этих слов холодок пробежал у меня по спине…

Все изменилось после его смерти. За несколько дней перед этим он, парализованный, попросил меня подвести его к окну. Отец энергично замычал, когда я попытался взять его иссохшее тело на руки, и протянул мне правую здоровую руку, казавшуюся неестественно большой и сильной. Сжав стальной хваткой мою ладонь, он перенес вес всего тела на здоровую руку и, привалившись ко мне, дал понять, чтобы я тащил его к окну, за которым бушевало лето. «Эх, сейчас бы на рыбалку…» — с трудом разобрал я слабый голос и с ужасом увидел, что отец плачет. Он дал мне знать, чтобы я нес его обратно в кровать и уходил. Вскоре его не стало…

А три недели спустя я, вчерашний выпускник московского вуза, а ныне — свежеиспеченный гвардии лейтенант, командир взвода, проводя тактические занятия на полигоне под литовским городком Тяльшай, вдруг почувствовал такой приступ тоски, что, поручив сержанту продолжать занятия «Взвод в наступлении, пеший по-танковому», ушел в камыши и долго бродил там и выл в голос. Я вдруг ощутил мучительное одиночество, почувствовал, что теперь я наконец могу принимать решения самостоятельно, ни на кого не оглядываясь, и это меня страшило и угнетало.

Тогда я еще не знал, что ровно сорок лет назад, в июле 1944 года, в этих же самых литовских болотах мой отец, 25-летний гвардии лейтенант, командир взвода, был в очередной раз ранен. Но, как я теперь понимаю, именно с этого момента начался процесс медленного осознания того, что я — плоть от плоти отца своего, что я двигаюсь как он, у меня его характер, я люблю и не люблю те же вещи, что любил и не любил он, и вообще, я гляжу на мир его глазами. Постепенно впервые я начал ощущать потребность поговорить, посоветоваться и испытывал горькое сожаление от того, что все, поздно…

Долгие годы во мне зрело чувство вины перед отцом, ставшее в конце концов невыносимым, требовавшим от меня какого-то действия, искупления. С другой стороны, у меня появилось желание узнать больше о его жизни, о том, о чем он никогда со мной не говорил. Мне захотелось понять, почему он стал таким, каким я его знал. В результате появилась идея попытаться как бы прожить если не всю, то хотя бы какую-то часть его жизни рядом с ним, попытаться взглянуть на вещи и известные события его глазами. Задача нелегкая, учитывая, что со времени смерти отца прошло тридцать лет. В моем распоряжении были лишь детские воспоминания, обрывки подслушанных разговоров, старые фотографии. К счастью, ко всему этому теперь есть интернет. Немаловажно, что у меня теперь есть и свой жизненный опыт, который позволяет реконструировать какие-то события.

У меня не было намерения как-то представить отца в выигрышном свете. Все, чего я хотел, — лишь воздать должное своему отцу и его поколению. Хотя в Советском Союзе военно-патриотическая работа была, что называется, на высоте, мне кажется, простые люди, участники великих событий, так и не получили того, чего они заслуживали. Да им это было не особенно и нужно. Так мне думается…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Война — плохая игрушка, сынок.

А. И. Ершов

В советское время каждый школьник знал, что Курская битва — это одно из ключевых сражений Великой Отечественной войны, в ходе которой противники применяли танки в масштабах, не виданных за всю историю войн ни до, ни после. Красная армия в ходе кровопролитных боев сумела «переломить хребет фашистскому зверю», и всему миру стало ясно, что победа будет за нами. Было написано много книг и снято много фильмов о Курской дуге. Ежегодно 5 июля, в годовщину начала сражения, в газетах и журналах печатались статьи и воспоминания. В школах в то время практиковались «уроки мужества» — встречи с ветеранами Великой Отечественной войны. Надо ли говорить, что каждый второй из выступавших перед школьниками представлялся участником Курской битвы — это звучало очень почетно.

Мой отец почему-то всегда отказывался от приглашений выступить перед моими одноклассниками. Когда я после очередного «урока мужества» с восторгом пересказывал ему услышанное от ветеранов, он только хмуро ухмылялся и в некорректных выражениях выражал сомнение, что выступавший действительно принимал участие в боях, которые описывал. Однажды я спросил отца: «А ты воевал на Курской дуге?» — «Да». — «А где именно?» — «Ну, в районе Обояни, Ольховатки, Васильевки, Прохоровки». — «Это там, где было знаменитое танковое сражение?» — «Да, примерно там». — «И ты „тигры“ видел?» — «Видел». — «Пап, приходи к нам в школу, расскажи! Все ребята мне завидовать будут, а?»

И опять отказ. Такая реакция отца была мне непонятна, и постепенно у меня возникло ощущение, что отцу просто нечего рассказывать: ну, был где-то рядом, в каких-нибудь вспомогательных войсках, в стороне от самых героических дел. «Ну что ж, — думал я, — ну не повезло мне — не у всех же отцы герои».

И только почти через тридцать лет после смерти отца мне стало ясно, насколько я ошибался. Ну что ж, лучше поздно, чем никогда…

Закопченный, пропахший угольной пылью паровоз-инвалид натужно, отдуваясь клубами черного дыма, тянул состав по безлюдным заснеженным приволжским степям, раскинувшимся под низким зимним небом. Гремели на стыках, обдавали холодом мерзлого железа платформы с техникой, укрытой рваным брезентом. Слабо курились трубами буржуек обшарпанные теплушки. Временами, словно задремав на ходу, паровоз с пронзительным скрежетом останавливался, и оглушительная тишина повисала вокруг. Через некоторое время, как бы передохнув и собравшись с силами, паровоз делал усилие, и, прогромыхав всеми своими суставами, эшелон трогался снова.

К концу января 1943 года бои в Сталинграде закончились, и 3 февраля был получен приказ: 21-я армия выводится в резерв Главного командования, всем грузиться в эшелоны и следовать в Елец. Измученные за три месяца почти непрерывных боев в морозных степях, изголодавшиеся, обносившиеся солдаты восприняли эту новость как долгожданный отдых. В первый же день пути, съев большую часть выданного на дорогу сухого пайка, они завалились отсыпаться на нары, устроенные в теплушках. Но уже вскоре, чуть лишь отдохнув, посвежевшие и отмывшиеся бойцы сгрудились у открытого дверного проема теплушки, выглядывая из вагонов. Обычно, одурев от безделья и следуя могучему влечению молодого мужского организма, требовавшего жизни и движения, солдаты при первой же возможности, невзирая на ругань командиров, выскакивали из вагонов в поисках какой-нибудь еды, повода перекинуться парой непристойных шуточек с женским полом, да и вообще, всяческих приключений. Особым шиком считалось вскочить в теплушку, когда состав уже тронулся и набрал ход, схватившись за ремень или веревку, привязанную к прилаженной поперек дверного проема доске, подпрыгнуть, упереться ногами в платформу и, подтянувшись и перебирая руками, забраться по веревке внутрь. Очень рискованный трюк, но, как замечено очень давно и, к сожалению, не мной, молодые мужчины ощущают себя бессмертными и неуязвимыми.

На этот раз эшелон медленно тащился по местам, где совсем недавно прошли бои, через разрушенный и только что освобожденный Воронеж. Веселого вокруг было мало…

Отец, лишь месяц назад встретивший