Праведный палач: Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке

Джоэл Харрингтон

Шмидт и его коллеги, как члены магистрата, так и капелланы, ожидали от осужденных преступников одного — признания вины и подчинения власти Бога и государства. В свою очередь, как мирские, так и религиозные судьи обещали отпущение грехов, а значит, искупление.
По этой причине в представлениях людей раннего Нового времени понятие «милосердие» могло быть эквивалентно понятию «наказание».

Резкое падение числа публичных казней после смерти Майстера Франца имело для его собратьев по профессии как плюсы, так и минусы. Первым эффектом стало снижение спроса на палачей и их жалованья. Однако в долгосрочной перспективе это же привело и к постепенному устранению многих социальных барьеров для ставших вполне легитимными исполнителей государственной воли. К началу XVIII века сыновья палачей уже регулярно принимались в медицинские школы и на обучение другим профессиям. Сами работающие палачи смогли наконец заниматься медициной без ограничений, и Фридрих I Прусский (король Пруссии в 1701–1713 гг.) даже назначил берлинского палача Мартина Кобленца своим придворным врачом, несмотря на энергичные протесты со стороны академических кругов. Позже императрица Мария Терезия (годы правления 1745–1780) признала новый общественный статус палача, издав в 1753 и 1772 годах имперские указы о восстановлении чести потомков палачей и чести самих пала‍

Майстера Франца, казалось, не смущали предзнаменования или старость, и в течение следующих пяти месяцев он повесил еще трех воров и выпорол двоих, прежде чем случилась та самая казнь, последняя в его карьере. Приговор о сожжении заживо фальшивомонетчика Георга Карла Ламбрехта 13 ноября 1617 года был редким событием для Нюрнберга и лишь второй казнью таким способом за все 40 лет службы Шмидта. Как всегда озабоченный достойной организацией насилия, совет Нюрнберга приказал палачу ускорить смерть осужденного, либо привязав мешочек с порохом на шею, либо сначала задушив его, «хотя и незаметно для толпы» [69]. Майстер Франц ответил, что предпочитает удушение, так как порох может либо не загореться, либо взорваться с такой силой, что пострадают окружающие. Как обычно, советники положились на его опыт, лишь подчеркнув еще раз, что удушение должно быть сделано таким образом, «чтобы толпа не заметила». Такое решение объяснялось эффективностью, а не милосердием — ужас зрителей при виде сожжения заживо необходимо было поддержать.