Оглавление

ПОЯВЛЕНИЕ

Нет, процесс его появления на свет все-таки был не столь отвратителен и чудесен, как бывает у наших людей. В мире, где он появился, вообще мало что было, как у наших людей. Это был очень честный мир. И здешние люди появлялись в нем, уже обо всем зная.

И о том, что начало они берут не из круглой клетки в женском теле. И то, что рождение их никому не причиняет особых мук. И о том, что жизнь их в стандартном виде — не жизнь вовсе, а череда черных букв, оставленных на некотором белом поле в определенной последовательности, все они знали тоже.

Но, как было сказано ранее, мир их был очень честный и позволял всем и каждому относиться к жизни, как они хотят, и думать, что хотят.

Чар думал, что завернут в стекловату, и от этого ему так темно и жарко. Автор уже вложил в его голову необходимые знания о мире, так что Чар имел представление, что такое стекловата.

Рукой он потрогал пространство перед собой, чтобы убедиться, что никакой стекловаты нет. Темно? Это потому, что глаза закрыты. Жарко? А как еще входящему в мир организму реагировать на горнило новорожденных чувств у себя внутри?

Не открывая глаз, Чар уложил ладонь на грудь. Почувствовал сердцебиение под пальцами и с волнением подумал, что тут, у себя под ладонью, он наконец живой. Захотелось рыдать, как младенец, и кашлять, как старик.

Но вместо этого Чар Актэр только вдохнул глубоко и сдержанно. Он помнил про законы честного мира — что бы он ни думал, открыв глаза, он не увидит жизнь. А увидит только некоторое белое поле, потому что находится в состоянии появления.

В мирах, подобных этому, всегда наступал такой момент. Ответственное, тяжелое, единственное в жизни мгновение — момент появления перед читателем. В других мирах человек мог предстать перед читателем кем угодно — рыцарем, супергероем, боксером с кровью в уголке рта, продавцом спичек с заплатками на коленях… А здесь, к счастью или нет, все будет по-честному. И читатель посмотрит на Чара и увидит только Чара. Наверное, поэтому на нем сейчас и нет ничего — ни масок, ни чужой кожи, ни одежды — только Чар и все. Только Чар на неком белом поле.

Он подумал, и ему вдруг стало вдвое жарче. Чар Актэр смутился в первый раз. Он почувствовал, что на него смотрят.

И это был не взгляд автора. Автор неощутимый — взгляд его, как воздух, никогда не осядет на ком-то одном; он смотрит на все сразу из далекого далека и как будто из прошлого.

А Чар чувствовал цепкий взгляд. Настоящий. В настоящем. Он понял, что это смотрит читатель. И сердце его заколотилось еще сильнее. Уже. Уже! Когда он только-только появляется. Когда он еще так не готов!

Ему захотелось закрыть себя руками. Но он снова сдержался. И сам открыл глаза.

Кругом было белое поле. Чар повел головой и усомнился в честности мира: на него смотрели, а ему самому и взглядом-то не за что зацепиться. Он посмотрел вниз и не увидел себя; тело его еще сливалось с белым полем.

— Меня зовут Чар Актэр, — сказал Чар, недолго послушал белизну и повторил уже во всю силу своих легких: — Меня зовут Чар Актэр! Я знаю, что ты на меня смотришь!

Белизна как будто чуть-чуть зарябила, как молоко в чашке, если в нее легонько подуть. Мир безмолвно, но честно дал Чару понять: даже если читатель и отреагировал, он все равно не смог бы этого заметить. И это не то, чему можно научиться; персонажу читателя нельзя увидеть ни сейчас, ни после появления в мире, ни даже через десятки лет. Из них только одному дано видеть сквозь миры. И это не Чар.

— Меня зовут… Чар Актэр, — только и смог повторить он уже тихо и слегка растерянно.

Хотя теряться не следовало, а следовало быть благодарным: не любой автор, да и тот не во всех мирах, позволил бы случиться такой встрече героя и читателя. Иные персонажи идут по жизни, по своему сюжету, и даже не подозревают, что на них смотрит кто-то способный видеть сквозь миры.

И видит же. Чар это кожей чувствует. Читатель смотрит. И только на него — потому что больше здесь смотреть не на что.

Чар Актэр в новый раз повел головой, будто опасаясь, что неподалеку может появиться что-то еще, но тут же замер. Он вдруг увидел себя. То есть маленькую часть себя — свое плечо. Увидел близко и ясно — в деталях, до родинки. Спохватился и вытянул перед собой руки. Его руки!

Он кое-как очень спешно унял себя и осторожно пощупал пальцами волосы. А потом еще осторожнее и все лицо. Коротко и как-то по-глупому засмеялся: не почувствовал ни следа от того безликого белого поля, частью которого и сам когда-то был. Он стремительно появлялся — даже проявлялся на бледном фоне и принимал объем. Чар был уверен, что это с ним делает взгляд читателя. Что под этим взглядом в нем, в Чаре Актэре, пробуждается что-то, отчего глаза его приобретают блеск, лицо — цвет, а остальное тело — полноценность. Теперь он мог видеть свои ключицы и грудь, на которую укладывал ладонь и в которой творилось горнило. Мог видеть живот и все, что было ниже до кончиков ногтей на больших пальцах ног.

— Я… — произнес Чар и внимательнее вслушался в то, как звучал его голос. — Я ничего?

Он спросил это, не красуясь, без кокетства — совершенно искренне. Он получил внешность, которую пока не с кем было сравнить.

Но мир напомнил ему, что из них двоих только читатель может слышать сквозь миры. Чар сосредоточенно сжал и разжал перед лицом пальцы правой ладони, чтобы не думать об этом и сильно не огорчаться. В конце концов, позже автор даст ему целый мир, и в нем он будет говорить с кем угодно. И смотреть на кого угодно.

Читатель все смотрел. Чар вспомнил, что иногда вместе с буквами это могущественное существо способно и мысли его прочесть. Отчего-то ему стало стыдно и больше не хотелось думать о других.

Сейчас они были только друг с другом, и Чар понимал, что это мгновение больше не повторится. Начнется его история, он забудет, что с ним происходило в момент появления на свет и каким он тогда — сейчас — был. Он пойдет по своей дороге жизни — по своему сюжету — и будет обращаться к читателю редко, в минуты душевной слабости.

А пока он может сказать что угодно. В отличие от него, читатель в состоянии запомнить его слова.

Он может попросить не оставлять его, даже если жизнь Чара Актэра покажется читателю слишком скучной. Он может спросить, а помнит ли читатель свое появление; и что тогда читатель говорил тому, кто на него внимательно смотрел.

Чар улыбнулся и сказал, глядя куда-то далеко вперед:

— Знаешь, а мне казалось, что я в стекловате.

МОРЕ

Герои — главные или нет — чаще всего появляются перед читателем уже в той форме, в которой останутся до последней страницы или, по крайней мере, на протяжении большей части повествования.

Потому что, если бы они появлялись, как люди, младенцами, все книги были бы не книгами, а сплошными руководствами по воспитанию, кормлению и убаюкиванию.

Однако обычно авторы не лишают персонажей детства. Счастливого детства — да, частенько. Но детства как временного явления — почти никогда.

Надо сказать, у Чара Актэра было вполне себе хорошее детство. Родители его любили, хотя и знали, что причастны к появлению сына так же, как, например, бабочка в Бразилии причастна к появлению торнадо в штате Техас. Тем не менее пусть даже сценарнокровные, пусть даже хоть какие-то — узы нужны людям во всех мирах.

— А ну-ка давай, Чар. За маму, — часто говорила ему мама, поднося к его рту пластиковую ложку манного цвета и всю в каше. — Во-от молодец! За папу. Вот так… Одну за автора. Ну, малыш, жуй давай, не озоруй. За а-автора. Во-от так-то. За читателя. Умница!

Когда доходила очередь до «читателя», Чар отчего-то куда охотнее принимался причмокивать вымазанными губами. Взрослые думали, это из-за того, что к четвертой ложке у него получалось распробовать, какая все-таки вкусная была эта гадская детская каша.

А потом ему было два года, и он по дурости схватился рукой за горячие щипцы для завивки волос. Ору было много, топота взрослых — еще больше. Везя его домой из круглосуточного травмпункта, как раненого бойца в перевязке по самый локоть, они не переставали причитать и громко обвиняли во всем автора.

Чар сидел на отцовых коленках, глядел на свою забинтованную клешню и спрашивал, а в чем, собственно, виноват этот неведомый автор, если это он, он сам схватился за горячие щипцы по своей собственной дурости.

Взрослые тогда переглянулись и решили больше времени уделить его воспитанию. Чтобы у мальчика не сложилось неправильного представления об их честном взрослом мире.

…

И к шести годам он уже прекрасно знал о том, что в мире даже щипцы нагреваются строго по велению автора. Что у него, у шестилетнего Чара Актэра, уже есть в жизни своя сюжетная дорога. И самое странное и волнующее — за тем, как он идет по этой дороге, будет смотреть его читатель.

Уже сейчас смотрит.

Однажды, в первом классе, когда день был настолько дождливым, что даже линолеум в школьных коридорах влажно блестел, Чар Актэр (первый по списку в классном журнале) впервые защитил девочку. Это была совершенно обычная девочка, к которой пристали старшеклассники по совершенно глупому поводу, и, может быть, куда проще было бы побежать во весь дух, что дал ему автор, и позвать учителя… Но Чар не стал поступать как проще. И стоял перед рослыми плохишами, не помня себя от страха, но закрывая девчонку плечом. Благодаря поролоновому плечику синего, маленького, но уже мужского пиджачка, казалось, что оно у него не так уж и сильно дрожит.

— Ты не из моего класса… Ты же из параллели, из параллелки вонючей, зачем тут встал? — шептала неблагодарная девчонка у него за спиной.

— Иди давай, — к тому же любезно дергали головами здоровяки во все стороны возможного побега. — Иди-иди, а то и тебя поколотим.

Но Чар Актэр стоял. Не ради дуры-девчонки и даже не потому, что кто-то из взрослых учил его быть храбрым и благородным.

Чар Актэр остался стоять на месте, даже когда один из детин-росляков пошел вперед, разминая кулаки.

Пусть он и зажмурил глаза, но так и не сдвинулся с места. Нет. Уже тогда он не мог позволить себе дать слабину, ведь… Читатель.

Читатель смотрит.

…

Вообще-то он не жалел о том случае. Даже повторял периодически и быстро научился давать сдачи. От девчонки быстро отстали. Она и сама прекратила нарываться лишний раз и зачастила в крыло вонючей параллелки: чуть ли не каждый день приносила Чару яблоки, половинки от шоколадных плиток и новенькие комиксы про креветку-супергероя. Родителей все чаще вызывали в школу, потому что