Оглавление

ПРОЛОГ.

Отечественная война, лето 1812 года в России выдалось на редкость жарким. Наполеоновские солдаты изнывали от палящего солнца и пыли: многие умирали от тепловых ударов и сердечных приступов. Ситуацию усугубили кишечные инфекции, которые в условиях антисанитарии нещадно косили завоевателей. Потом пришло время холодных ливней, которые сменились суровыми морозами… Количество попавших в плен наполеоновских солдат (французов, немцев, поляков, итальянцев) историк Владлен Сироткин оценивает в 200 тыс. человек, а это практически все, кто уцелел в негостеприимной России. Многим из них не суждено было выжить — голод, эпидемии, морозы, массовые убийства, но до Франции добрались всего 50 тыс. солдат. Где и как жили 150 тыс. французов?

После окончания войны король Франции Людовик XVIII просил Александра I как-нибудь воздействовать на застрявших в России соотечественников и заставить их вернуться на родину, но русское правительство заниматься этим не стало.

Французский след.

Следы пребывания французов в России можно увидеть по всей стране. В Москве сегодня проживает около полутора сотен семей, чьи предки когда-то не пожелали возвращаться во Францию — Ауцы, Юнкеровы, Жандры, Бушенёвы. В первой половине XIX столетия на окраине Самары существовал топоним «Французова Мельница». Это свидетельство того, что на когда-то работавшей мельнице трудились пленные французы. А в современном Сыктывкаре (ранее Усть-Сысольск Вологодской губернии) есть пригород Париж. По преданию его основание так же дело рук пленных французов.

Оставили свой след французы и в русском языке. Голодные и замерзшие наполеоновские солдаты, выпрашивая у русских крестьян кров и хлеб, нередко обращались к ним «cher ami» («милый друг»). А когда им была нужна лошадь, они произносили это слово на родном языке — «cheval». Так великий и могучий пополнился жаргонными словечками — «шаромыжник» и «шваль».

Крестьяне, вчера еще встречавшие захватчиков с оружием в руках, со свойственным русскому народу великодушием к побежденному давали этим несчастным пищу и кров. Именно тогда в русских деревнях родились два новых слова: «выморозки» и «шерамыжники» (последнее — от франц. cher ami, то есть милый друг; так солдаты обращались к крестьянам за помощью). Не зная русского языка, но получив временный приют и еду у крестьян, солдаты стремились выйти к помещичьим усадьбам, осесть там, получив работу гувернера, дождаться весны, а затем как-нибудь добраться до родины и семьи. Война для них кончилась. Провинциальное русское дворянство охотно принимало «шерамыжников».

Со времен Екатерины II французский язык и культура стали как бы нормой в русском дворянском обществе. Но не всякий мелкопоместный дворянин мог отправить на свои доходы сына, не говоря уже о дочери, в губернский город, а тем более в Москву или Петербург. В провинции преобладало традиционное домашнее воспитание. Богатые помещики «выписывали» гувернеров и гувернанток из Франции. Для «мелкоты» такая роскошь была не по карману. Они искали гувернера подешевле. А тут во дворы мелкопоместной знати западных губерний буквально ломятся «гувернеры», готовые за кров и пищу учить кого угодно и чему угодно!

Сын известного русского дворянского экономиста К. Арнольда вспоминал позднее: «Редкий был тогда дом, в котором не встречалось бы пленного француза: иметь у себя „своего“ француза — это установилось тогда само собой для каждого „порядочного дома“. И у нас, следовательно, оказался „свой“ француз…»

Сколько таких «гувернеров» осталось в России, никто точно сказать не мог. Судя по отзывам современников, их было очень много. Один из авторов того времени писал: «Просветителями этой эпохи сделались бессмысленные остатки от разбитой наполеоновской армии, когда пленных французов разбирали нарасхват и вверяли им своих детей. Кухарки, прачки, сапожники и портные начали просвещать русских в разводимых ими пансионах… Эта несчастная эпоха продолжалась недолго, до 1820 г., но она оставила гибельные последствия на целое столетие» Постепенно вопрос о пленных вырастал в серьезную проблему. Те из них, которые этапным порядком были отправлены в глубинные районы России (преимущественно в Ярославскую, Костромскую, Вологодскую, Пермскую и Вятскую губернии), обычно приписывались к казенным заводам и мануфактурам. И хотя министр полиции, в ведении которого с 1812 г. находились пленные, специально предписывал гражданским губернаторам постоянно иметь в виду, что это «вольные люди, а не наши посессионные крепостные», местная администрация не всегда считалась с этими указаниями.

В советской литературе Е. И. Дружинина первой обратила внимание на волнения значительной группы иностранных колонистов в Южной России. Схожие по характеру выступления имели место и среди плененных солдат Наполеона в 1812 — 1814 годах. Самое крупное из них произошло на казенных Гороблагодатских железоделательных заводах (на Урале), где все пленные отказались от работы из-за тяжелых условий труда и притеснений со стороны администрации. Соответствующая переписка министерства полиции, а также министерства финансов, в ведении которого находились уральские казенные заводы, с их администрацией очень интересна и для выяснения социального состава «великой армии» Наполеона. Подобные вооруженные выступления, руководимые бывшими солдатами Наполеона, вспыхивали в разных городах России, последнее, исходя из записок Бенкендорфа, произошло 14 декабря 1825 года.

После восстания 14 декабря 1825 г. судьба оставшихся в России солдат «великой армии» оказалась связанной с репрессиями против декабристов. Ведь следственное «Донесение» по делу о декабристах было основано на идее о дурных влияниях «русских французов» и всей заграницы, прежде всего, как результат заграничных походов 1813 — 1814 годов, но никак не с мечтой и желанием дворян уничтожить крепостное право в России.

Масонский, правопреемник знаменитого П. И. Новикова, писал, что все это «французолюбие» в России добром не кончится. «А шалуны (так называли дворян, входящих в тайные общества) из дворян, — писал он А. К. Разумовскому в 1816 г., — путешествующие, проматывающие деньги в иностранных землях, хвалят, что там хорошо, там законы хороши, и давай для России новые сочинять. Ныне и в полках, думаю, раскольников весьма размножилось. Сочиняют! Вот Людовику и сочинили гильотину…» Идея «шалунов», набравшихся «дурных влияний» на Западе, легла в основу официальной версии Николая I о причинах восстания декабристов.

«Донесение» Следственной комиссии широко использовало аргумент «влияния». Сразу же после начавшихся арестов «шалунов» и начала следствия над декабристами жандармы немедленно начали искоренять «французскую крамолу».

Декабристы — это в основном дворянская военная молодежь, усвоившая идеи западного либерализма о народном суверенитете, освобождении личности, гражданских свободах. Основные свои идеи они черпали из произведений французских просветителей, всесторонне показавших бесперспективность сохранения феодализма и абсолютизма — то есть,«французскую крамолу».

Идеология дворянских революционеров складывалась и на отечественной почве, так как многие государственные и общественные деятели уже в конце XVIII — начале XIX в. выступали с осуждением крепостного права, таким образом, в России зарождалась революционная идеология.

Размышлять о себе в связи с войной 1812 года начали сами декабристы. О войне они говорили много и охотно — поскольку некоторые из них воевали, а большая часть страдала оттого, что повоевать не успела. В любом случае все декабристы были современниками великих исторических событий, память о которых была вполне актуальна. Во время войны, когда будущие декабристы еще не знали, что станут таковыми, их — подобно большинству молодых русских дворян — вдохновляли высокие чувства любви к отечеству.

«Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому», писал на склоне лет Матвей Муравьев-Апостол, ветеран движения, участник восстания Черниговского полка. («Грани истории» сборник краеведческих статей научных сотрудников Ялуторовского музейного комплекса).

После того как в Европе воцарился мир, в среде офицеров-фронтовиков начался тяжелый кризис невостребованности. По совершенно справедливому замечанию Ю. М. Лотмана, войны приучили русских дворян «смотреть на себя как на действующих лиц истории». Юные ветераны Отечественной войны, не знавшие «взрослой» довоенной жизни, в военные годы свыклись с мыслью, что от их личной воли, старания, мужества зависит в итоге судьба отечества. Молодым офицерам послевоенной эпохи приходилось выбирать: жить спокойной размеренной жизнью, либо попытаться сломать сословный строй в России, построить новую страну, где им могло найтись достойное место. Они не задумывались о последствиях мятежа, а такие, как маэстро — бывший полковник французской армии, желали любой ценой отомстить за поражение и взять реванш, развязав гражданскую войну в России.

«Ру́сская пра́вда» Павла Ивановича Пестеля — основной программный документ декабристов, принятый руководителями его управления в 1823 году.

Полное наименование — «Заповедная государственная грамота великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования России и содержащая верный наказ, как для народа, так и для временного верховного правления, обладающего диктаторскими полномочиями» — это название было дано документу П. И. Пестелем в 1824 году.

Краткое изложение документа известно под названием «Конституция Государственный завет». Работа над ним велась около пяти лет, с 1820 года, с момента доклада Пестеля Союзу благоденствия о преимуществах республиканской формы правления над монархией. Из запланированных 10 глав были написаны только 5.

Глава первая. О земельном пространстве.

Глава вторая. О племенах, Россию населяющих.

Глава третья. О сословиях, в России обитающих.

Глава четвёртая. О народе в политическом отношении.

Глава пятая. О народе в гражданском отношении.

Существует три редакции «Русской правды», ни одна из них не была завершена. Первый вариант известен по показаниям (очень сжатое изложение) Никиты Муравьёва на следствии, два других сохранились в рукописях Пестеля. Так как ни одна из редакций «Русской правды» так и не обрела законченного вида и противоречила в пункте о диктаторских полномочиях Пестеля с конституцией Никиты Муравьева, исследователи восстанавливали её текст «с большей или меньшей условностью». (Киянская), опираясь на показания декабристов (и, прежде всего, Пестеля), данные ими во время следствия, а также критические записки к краткому её изложению, подготовленные Бенкендорфом.

Исторические лица романа.

Граф Алекса́ндр Христофо́рович Бенкендо́рф (нем. Konstantin Alexander Karl Wilhelm Christoph Graf von Benckendorff — российский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии; шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии, созданной Бенкендорфом в декабре 1812 года. Происходил из старинного прибалтийского дворянского рода Бенкендорфов. Из отчёта III отделения: «Чиновники. Под этим именем следует разуметь всех, кто существует своей службой. Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собою кадры недовольных; но, не смея обнаружить причины своего недовольства, они выдают себя также за патриотов».

сам Бенкендорф, Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться».

Герцен о Бенкендорфе: «…начальник этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право вмешиваться во все».

Из записки Бенкендорфа Николаю I: «Вскрытие корреспонденции составляет одно из средств тайной полиции и при том самое лучшее».

Якобы при учреждении III отделения на вопрос А. Х. Бенкендорфа об инструкциях император Александр I вручил ему платок и сказал: «Вот тебе все инструкции. Чем более отрёшь слез этим платком, тем вернее будешь служить моим целям!»

Царь поручил Бенкендорфу вести следствие по делу о восстании декабристов и надзор за поэтами России. По словам Н. Я. Эйдельмана, «Бенкендорф искренне не понимал, что нужно этому Пушкину, но четко и ясно понимал, что нужно ему, генералу, и высшей власти России. Поэтому, когда Пушкин отклонялся от правильного пути к добру, генерал писал ему вежливые письма, после которых не хотелось жить и дышать».

В 1842 году составил биографические записки.

Генерал Муравьёв — государственный, общественный и военный деятель Российской империи. Участник Отечественной войны 1812 года и Войны шестой коалиции (1813—1814).

Будучи при жизни фигурой, вызывавшей крайне полярное отношение к себе в обществе. В либеральных, народнических кругах его называли «Муравьёв-вешатель», «Муравьёв-палач», «Муравьёв-людоед». В патриотических — дворян, входящих в тайные общества, он был почитаем как гениальный государственник, и получил неофициальное наименование «граф Муравьёв-Виленский»

Михаил Михайлович Сперанский родился 1 января 1772 года в селе Черкутино Владимирской губернии. Александр I, взошедши на трон, захотел осчастливить Россию реформами. Сперанский получил чин действительного статского советника. После коронации Александра I Сперанский составил императору часть проектов переустройства государства.

Сперанский:

«Я бы желал, чтоб кто-нибудь показал различие между зависимостью крестьян от помещиков и дворян от государя; чтоб кто-нибудь открыл, не всё ли то право имеет государь на помещиков, какое имеют помещики на крестьян своих.

Итак, вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов».

В возрасте тридцати лет Сперанский возглавил в министерстве внутренних дел отдел, которому предписывалось готовить проекты государственных преобразований. Фактически Сперанский положил начало преобразованию старого русского делового языка в новый.

20 февраля 1803 года, при непосредственном участии Сперанского, был опубликован знаменитый «Указ о вольных хлебопашцах». Согласно этому указу помещики получили право отпускать крепостных на «волю», наделяя их землёй. За годы царствования Александра I было освобождено всего 37 тысяч человек.. В 1803г. появились первые общества дворян, идеей которых было полное свержение крепостного права в России. Общества эти не скрывали свои цели и стремления от властей, а, значит, небыли тайными, сам император был болен и поддерживал идею Сперанского об освобождении крестьян.

Вдохновлённый «записками» молодого деятеля, царь поручает Сперанскому написать капитальный трактат-план преобразования государственной машины империи, и Сперанский с жаром отдаётся новой работе.

19 октября 1807 года Сперанский уволен из министерства внутренних дел, при этом за ним сохранилось звание статс-секретаря. 8 августа 1808 года Сперанский назначен «присутствующим» в Комиссию составления законов.

Реформы, проводимые Сперанским, затронули практически все слои российского общества. Это вызвало бурю недовольства со стороны дворянства и чиновничества, чьи интересы были задеты более всего. Всё это отрицательно сказалось на положении самого государственного секретаря. Просьбу его об отставке в феврале 1811 года Александр I не удовлетворил, и Сперанский продолжил работу, но число его недоброжелателей росло. Ему припомнили Эрфурт и встречи с Наполеоном. Этот упрёк, в условиях обострившихся российско-французских отношений, был особенно тяжёлым. Сказалось на положении Сперанского и то, что Александр боялся насмешки над собой. Если кому-либо случалось засмеяться в присутствии императора, тот подозревал, что смеются над ним. Противники реформ использовали это свойство в борьбе против Сперанского. Сговорившись между собой, участники интриги стали с некоторых пор регулярно сообщать царю о разных дерзких отзывах, исходящих, будто бы, от его госсекретаря. Интрига сработала не сразу. Поначалу Александр не придавал этим слухам значения. Отношения с Францией осложнялись, предостережения Сперанского о неизбежности войны, его настойчивые призывы готовиться к ней, конкретные и разумные советы царю не оставляли сомнений в преданности его России.

В день своего 40-летия Сперанский был награждён орденом Святого Александра Невского. Однако ритуал вручения прошёл непривычно строго, и стало ясно, что звезда реформатора начинает закатываться. Недоброжелатели Сперанского, в первую очередь, сестра царя, друг Александра I — Бенкендорф, советник государя по финским делам Армфельт и министр полиции Балашов, ещё больше активизировались. Они передавали Александру все сплетни и слухи о госсекретаре.

В марте 1812 года Александр I объявил Сперанскому о прекращении его служебных обязанностей. Вечером 17 марта 1812 года в Зимнем дворце состоялась беседа между императором и государственным секретарём, о которой Сперанский позже рассказал Лубяновскому. В этот же день дома Сперанского уже ждали министр полиции Балашов и Санглен с предписанием об аресте и высылке из столицы, с которым он был отправлен в Нижний Новгород. Тогда он не мог и предположить, что возвратится в столицу только через девять лет, в марте 1821 года.

В разговоре с Иваном Дмитриевым Александр I так объяснял отставку Сперанского: «Пакостная история. Сперанский, за две комнаты от [моего] кабинета, позволил себе, в присутствии близких к нему людей, опорочивать политические мнения нашего правления, ход внутренних дел и предсказывать падение империи. Этого мало, он простёр наглость свою даже до того, что захотел участвовать в государственных тайнах. Вот письмо его и собственное признание. Прочитай сам.» В письме Сперанский признавался, что «из любопытства» читал секретные депеши, посланные в Петербург российским послом в Дании.

Современники назовут эту отставку «падением Сперанского». В действительности произошло не простое падение высокого сановника, а падение реформатора со всеми вытекающими отсюда последствиями. Отправляясь в ссылку, Сперанский не знал, какой приговор вынесен ему в Зимнем дворце. Отношение в простом народе к Сперанскому было противоречивое, как отмечает М. А. Корф:

«…местами ходил довольно громкий говор, что государев любимец был оклеветан, и многие помещичьи крестьяне даже отправляли за него заздравные молебны и ставили свечи. Дослужась, — говорили они, — из грязи до больших чинов и должностей и, быв умом выше всех между советниками царскими, он стал за крепостных…, возмутив против себя всех господ, которые за это, а не за предательство какое-нибудь, решились его погубить…».

Отмена крепостного права в 1861 году прошла без кровавой революции и без репрессий благодаря: указу" О вольных хлебопашцах» и «Трактат-плану преобразования государственной машины империи» Сперанского.

Санглен: родился в Москве в семье французского дворянина, бежавшего из страны после дуэли, на которой убил соперника. Мать также была француженкой. Начальное образование получил в московских частных пансионах. В 1786 году поступил в Ревельскую гимназию, где проучился 6 лет.

Санглен начал карьеру переводчиком у вице-адмирала А. Г. Спиридова. В 1806 году становится адъюнкт-профессором военной истории. В 1807 году оставил преподавание и был причислен к штабу генерал-адъютанта князя П. М. Волконского, занимавшегося изучением военной организации во Франции. В 1810 году перешёл на службу в Министерство полиции, где вместе со своим непосредственным начальником А. Д. Балашовым добивался отставки М. М. Сперанского и его ссылки.

По заданию императора и по рекомендации того же Балашова в 1810 году был посвящён в масонство.

Весной 1812 был назначен начальником высшей военной полиции (контрразведки) — это ведомство соперничало с III отделением полиции.

Произведения Санглена:

В 1860 г. составил биографические записки, помещённые в журнале «Русская старина» за 1882—1883 гг. В первой части своих записок Санглен описывает царствование Екатерины II, во второй части рассказывает про времена Павла I, третья и четвёртая части посвящены Александру І и началу царствования Николая І до 1832 года.

Дарья Николаевна Салтыкова по прозвищу Салтычиха и «Людоедка», типичная русская богатая помещица эпохи крепостного права. Ей не повезло, дело об убийстве семи десятков крепостных, стало общеизвестно. Дворянское общество, возмущенное и мечтающее избавить Россию от крепостного права осудило Салтыкову, и она вошла в историю как изощрённая садистка и серийная убийца, лишившая жизни сотни, как показало следствие, подвластных ей крепостных крестьян. Решением Сената была лишена достоинства столбовой дворянки и приговорена к смертной казни, но позже мера наказания была изменена и из поля зрения полиции исчезла. В Сенате приняли решение — считать княжну погибшей.

К сожалению, дальнейшая судьба офицера контрразведки Шлыкова неизвестна. Полковник Кукушкин за провал одной из операций был разжалован в рядовые. Графиня Коссаковская еще длительное время продолжала работать на французскую разведку. Брат Салтыковой — Серж, за предательство и сотрудничество с турецкой контрразведкой, по приговору Сената был расстрелян.

Вандалы — это не порода, это почерк, это стиль;

Вандалы — это нарушенье законов красоты;

Должно же на болоте что-то все-таки расти,

Цвести, тянуться к облакам и приносить свои плоды;

О нет, ведь это не итог, а лишь начало перемен;

Не дотянуться до локтей и в гневе руки не кусать;

Отнимут голос, а затем, отнимут веру, а взамен

Научат на крестах плясать;

И оглашенные пойдем в поля вгрызаясь саранчой;

Хоть будет все не так и не совсем наверно так;

Но нам вдолбят, что можно все, когда идем к плечу плечо;

И дым отечества тем слаще, чем ядренее табак;

А над Парнасом будет гарь, как над Везувием тогда;

Ты помнишь лаву на зубах, наскальных стрелочек печаль;

Вандалы — это не порода, а дорога в никуда…

Ольга Залеская.

Серж и не заметил, как наступил вечер, прошел еще один сумасшедший день, и он надеялся -последний в этой истории. Сегодня начало его новой жизни, наконец-то он богат, свободен и, как в юности, мечтает о блестящей карьере, ожидая нового назначения. Вероятно, мне присвоят офицерское звание, скажем майор, думал Серж.

В комнате никого нет, даже хозяин, переживший ночное вторжение в свой дом и от страха только и бормотавшего: «Я ничего не знал господа, помилуйте…», теперь, когда все ушли, и все стихло, не осмеливается зайти.

Какое благоденствие — можно расслабиться, выпить вина за жизнь и свободу. Какая, бишь она по счету? Однако я голоден, подумал Серж — это был уже не молодой, не высокого роста, очень худой и лысоватый мужчина. Он поднялся с кресла, в котором ему пришлось просидеть всю ночь, потянулся и вышел из комнаты. Господи, какая же все-таки грязная лестница в этом доходном доме, не Екатерининский проспект чай, даже не Офицерская улица, уж, на что военные сплошь пьяницы и гуляки, а чистоту любят, ну да ничего, сегодня у меня праздник и прочь хандру. Серж вышел на набережную канала, было серое и пасмурное утро, начинался один из многих будничных дней и прохожие с мрачными сонными лицами шли на службу. Сержу так и хотелось им крикнуть, чего насупились, проснитесь господа, улыбнитесь и порадуйтесь вместе со мной. Подойдя к магазину, Серж вспомнил, что деньги-то ему так и не отдал поручик, а ведь под утро, в самый последний момент сказал себе — напомни Шлыкову, не забудь. Серж стоял у магазина и решительно не знал, что ему делать дальше. Подкатил экипаж. Ну, слава Богу, Шлыков вспомнил, что мои карманы пусты и вернулся, смею надеяться — к своему сослуживцу, отдать заработанные честной службой. Однако, как смог он меня найти, может поручил следить за своим подопечным? Теперь-то я оправдал доверие правительства и достоен награды. Серж улыбнулся и постучал в дверцу кареты.

— Поручик, я вас жду, выходите, и мы отпразднуем нашу победу.

Дверца открылась, и из нее вышел жандармский ротмистр.

— Граф, попрошу без глупостей. По приказу начальника третьего отделения жандармского управления графа Бенкендорфа вы арестованы, отдайте ваше оружие и следуйте за нами.

— В чем меня обвиняют?

— В измене отечеству и императору, в подозрении организации покушения на жизнь генерала Муравьева, в организации убийства вашей сестры, княгини Салтыковой. Вопросов больше не задавать, соблюдать молчание и четко выполнять приказы. Любое ваше действие, которое вызовет у меня или у солдат подозрение будет расценено, как попытка сопротивления и желание побега. В этом случае вы будете убиты без предупреждения. Извольте ознакомиться с приказом.

Черная карета везла Сержа по городу, и он пытался отгадать, куда его повезут: если к Бенкендорфу на допрос, то не все еще потеряно; если в Петропавловку, то он сгниет заживо в этих казематах. Из одной тюрьмы в другую, уж и вправду лучше бы убили сразу, думал Серж. Он забился в угол и, откинув голову на спинку, сидел с открытыми глазами, но ничего не видел перед собой. Серж не жалел о своем поступке, ведь в конце концов он не предал императора и сможет это доказать, если будет на то разрешение конечно, ведь не убил никого, самого чуть не казнили. Я лишь выполнил свой долг офицера и жандарма, успокаивал себя Серж. Тогда отчего появился этот страх? Как говорит граф, боязнь возникает от мысли, что же будет со мной через мгновение и окончательно ломает волю восклицанием: «О, ужас!» Серж пытался избавиться от этой навязчивой мысли, прогнать ее прочь и успокоится, к тому же он должен через несколько минут предстать перед человеком, которому до сего мгновения служил верой и правдой. Самообман! Какой верой, какой правдой? Вместо того чтобы выполнить приказ графа, решил немного подзаработать. Чушь, все не могу перестать себе врать, ничего себе подзаработать… Серж закрыл глаза и сморщился. Да кому ты врешь? Хоть перед самим собой будь сейчас правдив и откровенен. Я боюсь!

Казалось, что карета уже несколько часов кружит вокруг одного и того же места. У Сержа болела голова, он плохо переносил закрытое пространство. Окна кареты плотно закрыты шторами, и Серж мог лишь слышать, как копыта стучат по мощенной камнем дороге. От неизвестности и темноты время тянулось ужасно медленно, а монотонный стук приводил в бешенство. Сумасшедшие мысли носились в голове с ужасной скоростью: они дрались между собой, кричали, обвиняя друг друга в глупости и самонадеянности. Я пленник, Господи, неужели снова арест? Он теперь проклинал ту минуту, когда решил, что сделал правильный выбор. От страха Серж потерял контроль над собой и, не выдержав, дрожащей рукой отдернул штору. Внезапная мысль о побеге, как искра опалила воспаленный мозг и тут же погасла, оставив в душе лишь тьму обреченности. За окном лил дождь, и он подумал, что лучше сегодня ехать в тюремной карете, чем плестись под таким ливнем до дворца графа и уж совсем мерзко, если бы светило солнце. Нестерпимо смотреть на радостные лица из окошка тюремной кареты, а на съежившихся людей под серым и холодным дождем, как-то легче и не так противно.

По Петербургу во время дождя спокойно идти невозможно: сверху на тебя сплошным потоком льется вода, а под ногами грязь, кое — где по колени и от вони нечистот, покрывающих улицы, невозможно спастись, а если замараешь платье навозом, то выстирать или очистить его уже не сможешь и придется выбросить. Люди прыгали через лужи, закрывая голову руками от дождя; переходили улицы на цыпочках, боясь замараться и набрать в калоши воду; передвигались из стороны в сторону, стремглав перебегая дорогу, по которой мчались экипажи и всадники, готовые раздавить любого зазевавшегося пешехода. Серж смотрел в окно и улыбался, немногочисленные горожане, оказавшиеся волей случая на улице, казалось не идут, а исполняют какой-то дьявольский танец под дождем.

Откуда взять мужество для встречи с ужасным? Неужели один смертный человек может лишить жизни другого такого же смертного? Может, еще как может, но ведь не зарежут меня в темном углу грязной камеры? Могущественный человек убивает постепенно, сперва разговор, потом пытка… пришло время и граф, будет решать мою судьбу, как же не хочется оправдываться и изворачиваться, но придется. Смогу ли я, выдержу ли? Сержа лихорадило при одной лишь мысли об этом. Кровь стучала в висках и, несмотря на холод на лице выступил пот. Пытаясь, успокоится, он терзал свое воображение, требуя от памяти умиротворенных картин из прошлого, но на ум приходили видения с окровавленным телом сестры или воображение рисовало перекошенное лицо поручика, ехидную ухмылку следователя или лица офицеров, которых он предал. Серж гнал от себя воспоминания последних дней и мучительно боялся признаться самому себе, что будь хоть какая-то надежда на успех и он, не задумываясь, примкнул бы к ним, с восторгом предаваясь безнаказанным грабежам и убийствам. Вот где можно и покуражится, и потешить душу.

Серж уже простился с жизнью, но карета внезапно остановилась, и эта остановка вернула его к реальности. Офицер открыл дверцу, свежий воздух слегка опьянил его и немного успокоил. Карета остановилась не в тюремном дворе Петропавловки, а на Большой Садовой. -Теперь куда, -подумал он, -в подвал или все-таки в дом, в кабинет графа?

Конвойным жестом приказал выходить.

— Сударь, прошу выполнить мою просьбу, мне нужно встретиться с графом Бенкендорфом и ни с кем другим.

Смерив его пренебрежительным взглядом и брезгливо осмотрев с ног до головы, по всей видимости, удовлетворившись осмотром, конвойный с важным видом ответил:

— Граф, как начальник полиции сам назначает время для встреч и вам сударь, как арестованному не мешало бы помолчать, а не высказывать глупые и опасные для вас пожелания.

Предусмотрительно воздержавшись от ответа, Серж вежливо поблагодарил за совет, молча вышел из экипажа и направился за спиной впереди идущего конвойного. Теперь что, думал он, впереди солдат, сзади солдат — это конец и если не жизни, то карьеры точно, а это по сути одно и то же. Если граф даст ход приговору и суду чести, то за побег ему грозит дорога на каторгу или в рабство, крепостным к тому же графу. Поднявшись по лестнице на второй этаж и пройдя длинный и узкий коридор, они остановились у двери.

— Меня примет граф? –снова, не выдержав спросил Серж.

— Ох и глупый, и назойливый народ пошел, -буркнул в сторону охранник.

— Мне необходимо передать графу один очень важный документ и лично в руки, непременно лично в руки!

— Раз нужно, значит, передадите, -ответил офицер и, отодвинув Сержа в сторону от двери, вошел в кабинет. Конвойный, не высказывая ни малейшего желания разговаривать, опустил глаза и стал напевать себе под нос мелодию. Серж же, напротив, с удовольствием поболтал бы с ним, ну хоть узнать к кому пришли, но пришлось созерцать стену. Коридор постепенно заполнялся народом, за окном выглянуло солнце и залило ярким светом сад. Рабочий день у чиновников вот-вот начнется, а у него этот день уже неделю длится. По мундирам пойму к кому меня привели: к жандармам, к судейским или к военным. Хуже, если к судейским, тогда точно конец и граф не заступится, не спасет. Дверь распахнулась, и на пороге приемной комнаты появился офицер, который пропустил вперед маленького мужчину в черной судейской мантии и с портфелем под мышкой. Не обращая внимания на поклоны посетителей и зашелестевший почтительный шепот, они с громким стуком захлопнули за собой двери и молча прошли мимо, направляясь по коридору в соседний зал.

— Нам нужно пройти в другую комнату, там и поговорите о своей бумажке, -проговорил насмешливым голосом конвойный.

— Скажите, наконец, меня примет граф или нет?

— Нет.

Сержа повели по тому же длинному коридору в другой конец здания, наконец, они остановились перед маленькой дверью. Нежели пыточная, подумал Серж, и мурашки побежали по телу.

— Здесь у вас аудиенция, -ухмыльнулся конвойный. Он постучал, приоткрыл дверь и, получив разрешение, махнул головой в сторону, как бы приглашая арестованного войти. Серж сделал шаг и невольно остановился, за столом сидел судья.

— Не волнуйтесь, я призван графом — не судить вас, а задать вам несколько вопросов и ознакомится со списком.

Сбросив мантию и оставшись в черном фраке, он подошел к Сержу и протянул руку.

— Давайте список.

Он медленно стал читать и, судя по тому, как менялось выражение его лица — этот документ вызывал у судьи живейший интерес.

Голубые мраморные стены и черный каменный пол прекрасно гармонировали с роскошной мебелью. В бронзовых подсвечниках, а их было по десять на каждой стене, и стояли они в небольших, бежевого цвета нишах, возвышались белые свечи. В готическом камине плясали красные языки пламени. Яркий солнечный свет, попадающий в комнату из окон, отражаясь в зеркалах, висевших на противоположной от окон стене и, рассеиваясь, освещал каждый закуток небольшой комнаты. Вероятно, это здание проектировал итальянец, у князя такой же свет в зеркальном зале, подумал Серж и стал рассматривать судью. Из-за залысин, отчетливо проступающих над высоким лбом, судья казался глубоким старцем, его редкие седые волосы были тщательно прилизаны, а глаза бесцветные. Серж представил себе, как он этими глазами смотрит на многочисленных просителей. Несмотря на свой малый рост и бутылкообразную фигуру, в этом человеке чувствовался властный характер.

Ну вот, у меня снова начинается паника, нужно взять себя в руки, в сущности, я выполнил приказ графа, но, увы, не в полной мере, подумал Серж и унял дрожь в ногах. Завершив чтение, судья взял листок со стола и, начав обмахиваться им, словно веером, бросил на Сержа оценивающий взгляд.

— Вы офицер?

— К вашим услугам, господин судья.

— К моим услугам? Ну — это вряд ли. Знаете, о чем говорится в третьей статье уложений Российской Империи?

— Я юрист по образованию.

— Принимали ли вы участие в войне? Если да, то, в каких войсках и под чьим командованием?

— Я был военным судьей и возглавлял трибунал.

— Многих осудили?