[винноцветное море]
[КТО: АМУР И ПСИХЕЯ]
[КОГДА: ВО ВРЕМЕНА АТЛАНТИДЫ]
Поклонение богине совершают дважды — на заре утренней и вечерней, когда вода становится розовой, как вино.
Все собираются в храм — и царь, и царские дочери, и жрецы, и гости гавани, и горожане. Горожане не все и не всегда — но как же не забежать в храм даже мимоходом, не оставить цветок у алтаря, не попросить удачи в любви, не полюбоваться мраморными чертами богини?
Психея любит эти обязательные часы в храме. Любит слушать, как сливается пенье свирелей с голосами жриц, любит разглядывать приезжих, любит представлять себе страны, откуда он приплыли и куда поплывут дальше, запасшись водой и солониной на их маленьком острове.
Психея смотрит на капитана в расшитом золоте кафтане и на его маленькую жену, закутанную в платок по быстрые черные глаза. Психея улыбается ей.
Та расцветает в ответ, теребит мужа за рукав и начинает что-то щебетать на непонятном языке. Капитан молча выслушивает, снимает с себя тяжелое золотое оплечье и протягивает Психее. Психея непонимающе улыбается. Толмач переводит — мы собирались в паломничество к Афродите, чтобы просить благословления родоначальницы стихий, но ныне узрели ее воочию.
Царь бросает взгляд на дорогой подарок, на Психею, на капитана и важно отвечает — скажи, что богиня счастлива принять твое подношение.
Капитан торжественно кланяется. Павлинье перо на его тюрбане мотается вверх и вниз.
Во дворце отец вызывает Психею к себе. Психея робеет — он нечасто это делает.
Отец теребит бороду и хитро щурится.
— Видно, ты и прямь воплощение богини, дочка, — сладким голосом говорит он.
— Но я же не Венера! — протестует Психея.
Он с размаха ударяет ее по лицу:
— Молчи, дура! Счастья своего не понимаешь!
Психея держится за щеку и не понимает ничего.
Царь ходит туда-сюда по галерее и вслух рассуждает, кому нужно заплатить, чтобы слух получше разошелся по округе и сколько прибыли можно получить с паломников.
Психея смотрит в пол. На полу мозаика, белая, черная и коричневая. Мозаика расплывается перед глазами. Психея смаргивает, но это не помогает.
Четверо слуг несут ее носилки над толпой. К ним тянутся руки, руки, руки — приезжие верят, что прикосновение дарует удачу. Вокруг жадные, радостные, разгоряченные лица. Психее кажется, что они готовы стянуть ее вниз и раздергать ее на кусочки, на много маленьких блестящих кусочков, чтобы сделать из них лекарства, и украшения, и амулеты. Кажется, вокруг пляшет многорукое, многоголовое чудовище, гудит и восклицает на тысячу голосов. Психея улыбается, жмет протянутые руки, называет про себя цвета одежды — белый, черный, синий, коричневый… пестрое, лоскутное чудовище. Не так страшно.
Приходит старая нянька и просит, чтобы Венера благословила внука.
— Нянюшка, — говорит Психея. — Но я же не богиня! Ты-то должна знать!
Нянька начинает рыдать, содрогаясь всем толстым тяжелым телом — она ли ее, кровиночку, не вырастила? Она ли ее, неблагодарную, не взлелеяла?! Видно, лицо-то у нее белое, да сердце каменное! Ей все, а она?! Благословенья пожалела!
Психея не выдерживает.
— Благословляю, нянюшка, — говорит она.
Лицо старухи моментально разглаживается. Психея смотрит, как она торопится прочь, радостно объявляя остальным слугам — ну вот, теперь точно счастливым вырастет!
Психея подходит к темному медному зеркалу, смотрит на рукоделье, сложенное у окна, вынимает бронзовые ножнички из корзины, примеривается. Если провести по лицу крест-накрест, оно перестанет быть таким красивым. Перестанет походить на лицо богини.
Голоса всплывают в голове.
«Ей все, а она!» — «Прибыль!» — «Благословенья пожалела!»
Рука бессильно разжимается, и ножницы падают на пол.
Сестер отдают замуж. Психею — нет, разве может воплощение Венеры выбрать себе одного супруга? Да и разве позволит он так же водить ее в храм, встречать паломников, принимать богатые подношения?
Психее многие завидуют.
Психея смотрит вечерами в полированное медное зеркало, пытаясь понять, что видят другие.
Что бы они ни видели — это не она, точно.
Дни идут размеренно, неотличимые один от другого.
Но однажды, запыхавшись, прибегает слуга и выпаливает — скорее, царь и отец желает тебя видеть!
Он задыхается от восторга и ужаса одновременно и чуть ли не приплясывает на месте.
На вопрос, что случилось, пучит глаза, как рыба, и не может ответить.
Служанки приводят ее под руки на галерею. Психея отводит покрывало с лица и видит бога.
Бог стоит спиной, она видит мускулистое, будто лаковое, плечо, белый хитон, прозрачный против солнца, алый плащ, спадающий ломкими складками, тугие золотые локоны.
Психея чувствует горячий толчок внутри — ей хочется, чтобы он обернулся, чтобы посмотрел, чтобы благословил ее. Психея ловит себя на этом, и огонь внутри затопляет холодная волна печали — именно таково, значит, было тем, кто так истово поклонялся ей. Ее порыв кажется ей теперь смешным и жалким. Но это неважно, потому что в городе теперь есть настоящий бог, и, значит, теперь все закончится. Она заранее благодарна ему за это.
Бог оборачивается. У него юное мальчишеское лицо и черные, пустые, древние глаза убийцы. Как у статуй в храме, думает Психея, как у статуй в храме, когда на месте зрачка скульптор высверливает дыру, и от этого кажется, что статуи смотрят на тебя, где бы ты ни стоял.
Боги сильны и прекрасны, думает Психея, но кто сказал, что они милосердны.
Но это все равно значит, что все закончится. Так или иначе — все закончится.
Взгляд бога отпускает ее. Психея сжимает пальцы и опускает глаза. Пол плывет и колышется, голоса поблизости приближаются и отдаляются, сливаясь в непонятный шум. Психея смотрит на мозаику на полу и начинает мысленно
