2

Сам Николай Краснов родился в Ленинграде в 1972 году. Вот уже более двадцати лет он работал на Санкт-Петербургском телевидении, куда пришел сразу по окончании журфака ЛГУ (переименованного к завершению обучения Николая в СПбГУ) и стал помощником своего отца, Виктора Краснова, ведущего выпусков новостей. Карьера Николая на телевидении сложилась намного успешнее, чем у отца. Николай был ведущим нескольких передач, ориентированных на обсуждение вопросов культуры и литературы. Также он снимал фильмы о знаменитых людях Ленинграда и Санкт-Петербурга. Особый интерес он всегда испытывал к художникам, писателям, журналистам, сценаристам, режиссерам последнего десятилетия существования СССР. Его привлекали литература, драматургия, фильмы, спектакли, телепередачи, в которых поднимался вопрос о переменах, происходивших в мировосприятии и психологии человека на сломе эпох.

Человек (глобальный человек) жил в 1980–1990-е годы в ожидании нового тысячелетия, обещавшего какие-то головокружительные перемены. А советский человек, сам еще того не зная, стоял на пороге новой жизни, где, как во сне или, наоборот, после пробуждения от долгого сна, должны были кануть в Лету Коммунистическая партия и заветы Ильича, испариться, как джинн из лампы Аладдина, социализм со всеми его волшебными благами (бесплатными квартирами, копеечными ценами за ЖКХ, бесплатной медициной, образованием и многим-многим другим), должны были исчезнуть комсомол, пионерия, октябрята… Зато впереди поджидал капитализм – в самой его беззастенчивой, неприкрытой форме, на российский манер, предполагавший все то, что некогда так красочно критиковали Гоголь, Салтыков-Щедрин, Некрасов, Горький. И в этой капиталистической жизни бывший «советский человек» – а теперь «новый буржуа» – должен был влиться в общий поток всемирного, глобального обновления и течь по бурной реке, влекущей его к неизбежной пропасти перемен. Основная часть человечества уже готовилась сделать этот переход. И она его сделала – хотела она того или нет… Пройдет лет тридцать, и люди станут вспоминать об этом десятилетии как о разделительной черте между миром старого человека и эрой зарождения нового – вроде бы внешне похожего на того, что жил на планете прежде, но, по сути, это будет уже кто-то другой, кто-то совсем не похожий на своих недавних предков.

Краснов в конце 1980-х был еще совсем молодым человеком, окончил школу, учился на факультете журналистики. Но добрая половина его друзей так и не смогли преодолеть эту планку, этот раздел, так и не дожили до 1991 года. Кто-то умер от передозировки наркотика, кто-то погиб в Афганистане, кто-то стал жертвой разборок между криминальными группировками, кто-то, из первых предпринимателей, не пережил очередной беседы «по душам» с рэкетирами.

1993 год, к примеру, врезался в память Николая как самурайский меч. Его друг Витя Некрасов, с которым они все школьные годы сидели за одной партой, вышел вечером из дома прогуляться перед сном и не вернулся. Сгинул. Проходили годы. Все их одноклассники повыходили замуж или женились, работали, растили детей, а он так и остался совсем молодым. Витя оканчивал в тот год матмех. Подумывал продолжить обучение в США. Впереди была вся жизнь.

Николаю он часто снился. В этих снах он встречал Витю чаще всего на Невском. Они обменивались рукопожатиями, перекидывались какими-то дежурными фразами и уходили обычно в сторону площади Восстания, сливаясь с толпой. Когда Николай просыпался после таких сновидений, он неизменно ощущал боль под левой лопаткой.

В этом новом мире Краснов все еще, несмотря на проходившие – после 1991-го – годы, пребывал в состоянии раздвоенности, неприятной осцилляции, вибрации. Его память хранила информацию о старых идолах и о новых: о Ленине, Берии, Троцком, Сталине, Брежневе… и о Горбачеве, Ельцине, Собчаке, Гайдаре, Чубайсе… К ним добавлялись имена новых властителей умов. Его разрывали на части эти духи прошлого и настоящего. Все они вибрировали, скользили, качались как маятники в голове. Не давали покоя. Он был из тех людей, которым, несмотря на явную успешность в карьере и внешнее благополучие, было сложно определиться. Он как бы стоял между образовавшейся трещиной и никак не мог решиться перепрыгнуть на ту или иную сторону. Что-то его так и тянуло обрушиться вниз, полететь в неизвестность…

За месяцы работы над фильмом о творческом наследии Вениамина Волкова в жизни Николая Краснова произошли кардинальные перемены. Прежде всего, он развелся с женой, с которой прожил вместе более четырнадцати лет. С женой осталась дочь Вера, которой к моменту описываемых событий было двенадцать лет. Жил он теперь один. Снимал однокомнатную квартиру недалеко от Чапыгина, 6[1]. По утрам шел на телевидение, затем выезжал с оператором на места предполагаемых съемок, брал интервью или ехал в центральный архив, откуда поздно вечером возвращался в квартиру, где его поджидал кот, переехавший с ним на съемную квартиру из той, старой жизни. После ужина Краснов обычно погружался в анализ и обдумывание добытого за день материала, кот же располагался где-нибудь неподалеку и притворялся спящим.

Примерно полгода назад, встречаясь с родственниками и друзьями Вениамина Волкова, Николай познакомился с дочерью писателя Василисой Никитиной. Она была вдовой. Жила с пожилой матерью Александрой Генриховной и сыном Игорем, который оканчивал бакалавриат и готовился к поступлению в магистратуру. Василиса была еще молодой и красивой женщиной, но жила закрыто. На контакт шла неохотно. Она работала в одном из гуманитарных университетов Петербурга на кафедре английского языка, была специалистом по творчеству Оскара Уайльда, и особенно по тем его произведениям и дневникам, которые были связаны с годами тюремного заключения писателя и периодом после тюрьмы.

Еще до знакомства с дочерью Волкова Краснов слышал от общих знакомых, что муж Василисы погиб в Чечне во время первой войны. Его отчислили из университета, и он попал под призыв. Погиб он почти сразу же, как приехал в Грозный, – подорвался на мине. Было ему тогда двадцать три года.

Встречи с дочерью Волкова были частыми, беседы длились часами. Сначала Краснов приезжал к Василисе вместе с оператором, потом, примерно через месяц после знакомства, стал появляться в ее доме один. Снимать было уже практически нечего. Краснов понял, что ему были необходимы материалы, которые помогли бы пролить свет на все чаще возникающие темные пятна в биографии писателя. Он не мог уловить сути. Не мог разобраться в его личности. Понимал только, что за его официальным портретом скрывался совсем другой образ, знакомый только его самым близким людям. Николай искал лазейку, которая позволила бы ему пробраться в тайные пределы, обычно остающиеся закрытыми от посторонних глаз.

3

Муж Василисы Петр Никитин погиб в Чечне в 1994 году. Молодой вдове было на тот момент двадцать три. Она осталась с годовалым сыном на руках в сложный период, когда в университете платили копеечные зарплаты, а издатели печатали произведения ее покойного отца, не выплачивая деньги, которые Василисе, как правообладательнице, причитались по закону.

Тем не менее к середине 2010-х годов Василиса прочно стояла на ногах. Смогла наладить жизнь, подрабатывая на языковых курсах и проводя частные уроки. Она воспитала сына, была на хорошем счету в университете, хотя груз ответственности за обладание фамилией знаменитых родственников то и дело давал о себе знать. Когда в разговоре с коллегами случайно всплывали имена ее покойного отца (знаменитого писателя), дяди (известного литературоведа) или деда (бывшего работника Министерства культуры, стоявшего у истоков революции), упоминания эти нередко сопровождались косыми взглядами, полунамеками, недомолвками. Как-никак после ряда телевизионных репортажей 1990-х годов общественности стало известно, что всеми уважаемый Вениамин Волков в начале 1960-х якобы написал донос на лучшего друга, а Семен Волков (отец Вениамина) в 1930-е годы принимал активное участие в разрушении церквей. Такие открытия, как правило, потомкам не прощают.

Жила Василиса в Центральном районе, куда переехала с матерью после развода родителей, еще в середине 1980-х годов. Окна ее квартиры выходили на канал Грибоедова и Спас на Крови. Раньше они все вместе занимали огромную квартиру в Петроградском районе, на углу Большого проспекта и Ждановской набережной, совсем недалеко от Тучкова моста. В ней после развода остался отец. Он прожил там – в полном одиночестве – до самой смерти. Сейчас эта квартира пустовала. Несмотря на потребность в деньгах, по неясным для Краснова причинам даже в самые нелегкие времена Василиса эту квартиру не сдавала. А ведь аренда могла приносить неплохой доход. Это был центр Петербурга, в квартире было пять комнат, три из которых окнами выходили на Неву.

От интервью к интервью Краснов расспрашивал Василису об отце, о деталях его жизни в конце 1980-х годов. Дочь писателя вроде бы подробно рассказывала о том, что помнила, на первый взгляд стараясь не пропускать ни одной мелочи. Но все же Краснову все время казалось, что она чего-то недоговаривает. За каждым ее вроде бы откровенным словом скрывалось что-то еще, что-то недоступное, что, боялся Краснов, она не откроет ему никогда, что навсегда так и останется «за кадром».

Краснов назначал все новые и новые встречи, пытался разговорить Василису, придумывал всякие уловки, чтобы вызвать ее на откровенный разговор, но все было напрасно. Она всеми правдами и неправдами уходила от прямых ответов, увиливала, изворачивалась, растворяла свои рассказы в тысячи ненужных, второстепенных деталей. Сначала Краснов думал, что она попросту не помнит или не знает чего-то важного (все же, когда родители расстались, она была примерно в пятом или шестом классе школы), но постепенно он стал понимать, что Василиса играла в молчанку вполне осознанно. Она намеренно старалась скрыть от него (а значит, и от всего общества) истинный портрет знаменитого писателя. Или, по крайней мере, утаивала какие-то очень важные моменты, без которых Краснову не удавалось выстроить точный, достоверный образ.

Тем не менее Краснов смог узнать (точнее, по большей части открыл еще до общения с Василисой), что Вениамин Волков вырос в семье члена ВКП(б), сотрудника Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР и одного из основоположников Союза воинствующих безбожников. Василиса уточнила, что отец писателя, Семен Волков, сын народовольца, рабочего Адмиралтейских верфей Игнатия Васильевича Волкова, был человеком жестоким, до болезненности педантичным. Он требовал полного повиновения как от каждого члена своей семьи, так и от своих подчиненных. Практически все время он проводил в командировках. Он ездил по самым отдаленным уголкам Союза, где выискивал старые церкви, часовни, пустыньки, которые, по его мнению, никак не вписывались в новую модель мира. Все те культовые здания, которые можно было взорвать, он действительно уничтожал и утверждал на освободившемся месте строительство какого-нибудь кинотеатра, Дома культуры или здания исполнительного комитета. Отчет о том или ином сносе он нередко направлял в журнал «Антирелигиозник». Он словно подхватил эстафету, если не убийства людей, то уничтожения старого мира, у своего отца Игнатия Волкова, организовавшего в 1890-х годах пять террористических актов, в результате которых погибли шесть человек, в том числе один ребенок – пятилетняя дочь крупного чиновника из военного министерства. Игнатий Волков был казнен через повешенье в 1898 году. Семену Волкову было тогда шесть лет.

Мать Вениамина Волкова, Элеонора Михайловна, хотя и окончила (еще до революции) педагогический институт, посвятила всю свою жизнь мужу, сыновьям и ведению домашнего хозяйства. Она была женщиной тихой, безропотной, принадлежала к обедневшему дворянскому роду. Судя по сохранившимся фотографиям, представленным Краснову Василисой, в молодости она была настоящей красавицей с длинной косой и нежным румянцем, но позднее превратилась в серую, угрюмую тень того далекого прекрасного образа из какой-то уже почти фантастической, нереальной дореволюционной жизни. Семен Волков, пробившийся еще в начале революции в партийные тузы, считал (и часто говорил об этом в лоне семьи), что Элеонора Михайловна должна ему быть по гроб жизни благодарна. Она не сгинула в лагерях и не была расстреляна после революции, как многие из ее родственников, только благодаря тому, что он взял ее в жены. По всей видимости, как смог понять Краснов, муж часто избивал ее, и не раз это происходило в присутствии детей.

Родился Вениамин Волков в 1939 году в Ленинграде. Его брату Константину было к тому времени пять лет. Первые годы жизни писателя прошли в страшной атмосфере войны. Семену Волкову удалось вывезти семью из блокадного Ленинграда на Большую землю и отправить всех троих в Ташкент. Но и там жизнь была отнюдь не сахар. Вениамин не раз обращался в своих произведениях к смутным воспоминаниям детства. И в основном описывал поведение разных людей в обстоятельствах войны – от самых благородных проявлений до потери человеческого облика. В Ленинград они вернулись в 1945 году, когда мальчику было уже шесть лет.

Старшему брату Вениамина, Константину, к моменту, когда Николай Краснов работал над фильмом, было далеко за восемьдесят, но он до сих пор преподавал в том же университете, что и Василиса. Константин Семенович был профессором кафедры русской литературы. В последние лет десять он практически отошел от дел (читал лишь несколько лекций по истории литературы ХХ века), но когда-то, в 1970–1980-е годы, был заведующим кафедрой, заместителем декана факультета, да и вообще – одним из самых влиятельных людей этого учебного заведения.

Константин Семенович был женат, у него было двое детей и трое внуков. Несмотря на его преклонный возраст, встретиться с профессором практически не было никакой возможности. Он все время отсутствовал в городе: то выступал на конференции в Москве, то его приглашали в качестве эксперта на телевидение, то он выезжал за границу для чтения лекций. Несколько раз Николай созванивался с ним по телефону. Разговоры были короткими и бессвязными. Профессор обещал, что обязательно выделит время для интервью, но проходили месяцы, а встреча все откладывалась и откладывалась.

Единственным человеком, наотрез отказавшимся говорить с Николаем о Волкове, была его бывшая супруга Александра Генриховна. Точнее, по словам Василисы, ее мать вот уже долгие годы вообще ни с кем, кроме нее и Игоря, не общалась. Она практически не выходила из дома, дни напролет сидела в своей комнате и смотрела из окна на набережную канала Грибоедова. Она словно заперла себя в своей комнате наедине с воспоминаниями.

4

И вот однажды, сидя за чашкой чая в квартире Василисы и обсуждая с ней очередную деталь биографии Волкова и уже в который раз осознавая, что все эти детали, благодушные разговоры и чаепития уводили его от основной цели расследования в какую-то неопределенную, зыбкую даль, Краснов наконец решился откровенно заговорить с дочерью писателя о том, что ему не давало покоя.

– Я очень надеюсь, что вы правильно поймете меня… – начал он.

– Да… Я вас слушаю… – настороженно отозвалась Василиса.

– Вот уже более полугода мы встречаемся с вами и пытаемся совместно воссоздать образ вашего отца.

– Да…

– Поймите, это нужно не только мне…

– Я понимаю…

Краснов посмотрел на женщину пристальным, вдумчивым взглядом. Она, как всегда, была сосредоточенной. В глазах цвета снежинок потрескивал какой-то нездешний, потусторонний холодок. Она была худощавой, высокой, спортивной. Волосы светло-пшеничного оттенка были аккуратно распределены по костистым, но красивым плечам. За ней, далеко и глубоко, покачивались верхушки деревьев в Михайловском саду. Чуть ближе поблескивал на солнце разноцветный фасад Спаса на Крови. На окне комнаты, обрамляющем этот хорошо знакомый вид города, в аккуратных глиняных горшочках росли анютины глазки – фиолетовые, розовые, белые, желтые, голубые.

Краснов перевел взгляд на книжные полки, выстроившиеся ровными ячейками на всю протяженность левой стены комнаты – от потолка до пола. В отражении стекол библиотеки, защищавших книги от воздействия солнца и пыли, он видел свое отражение – волнистые светло-русые волосы, большие карие глаза, крупный нос, объемный, ровно очерченный рот. Краснов был высоким, широкоплечим, с правильными, гармоничными пропорциями. Одевался он всегда просто – темные джинсы и какая-нибудь незамысловатая футболка.

Василиса сидела перед ним в кресле и терпеливо ждала, когда он решится продолжить.

– Так вот… – снова заговорил Краснов, отводя взгляд от отражений в стеклах библиотеки. – Мне все время кажется, что вы все… все без исключения… о чем-то молчите… Вот ваша мама честно отказывается говорить. Она молчит о том, о чем не может рассказать. Вы же решили говорить со мной… Мне кажется… Было бы честнее в таком случае молчать, как она…

Он поднял глаза и посмотрел на Василису. Как ни странно, на ее лице не было ни тени обиды или каких-то иных сильных эмоций.

– Возможно, вы правы… – сказала она. – Я давно пожалела о том, что согласилась говорить с вами об отце. Но ничего не поделаешь. Если хотите, не используйте то, что я рассказывала о нем. Если считаете, что все это неискренне или неточно…

– Нет… Я так не считаю, – запротестовал Николай. – В том-то и дело, что я уверен, что это искренне… Вы искренне молчите о чем-то важном.

Василиса опустила глаза. На ее лице четко проявился красный румянец.

– О чем вы молчите, Василиса? – тихо спросил Краснов.

Дочь писателя не говорила ни слова. Ее руки лежали на коленях, пальцы немного дрожали. Краснов внимательно посмотрел на ее руку и у самого запястья увидел тонкий шрам, который уходил выше, но был закрыт рукавом блузки. Этот шрам был похож на трещину на поверхности разбившейся посуды или старинной статуи.

Заметив наконец, что Николай обратил внимание на шрам и внимательно рассматривает его, Василиса убрала руку и взглянула на Краснова каким-то новым, неизвестным ему до сих пор, долгим пристальным взглядом.

– Вы правда хотите понять, кем был мой отец? – спросила она едва слышно.

– Да.

– Я предоставлю вам такую возможность. Я всеми силами пыталась уйти от этого, но, видимо, ничего не поделаешь…

Она встала и направилась к двери.

– Подождите минуту, – сказала она, выходя в коридор. – Я сейчас вернусь…

Краснов опять взглянул в окно. Был конец июня. По каналу скользили катера и речные трамваи. По набережным пестрой вереницей проходили люди. Собор искрился всеми цветами радуги. Солнце рисовало на его поверхности ровные лучистые линии. Когда солнце пропадало за тучами, линии таяли, открывая под своей ослепительной сетью разнообразные библейские мозаики: Деву Марию, Младенца Иисуса, Иосифа, волхвов, Вифлеемскую звезду. Тучи летели вдаль, снова открывая солнце, лучи опять падали на поверхность мозаики, закрывая картины от детального обозрения.

Краснов оторвал взгляд от окна, услышав, как Василиса возвращается в комнату. Она встала рядом с его креслом и молча протянула ему связку ключей.

– Что это? – спросил Краснов, поднимаясь.

– Ключи, – тихо ответила Василиса. Ее голос немного дрожал. Казалось, она жалела о том, что делала, но обратной дороги уже не было.

– Я понимаю. Но от чего они? – спросил Николай.

– От квартиры на Большом проспекте.

Николай пристально посмотрел ей в глаза и крепко сжал ключи в своей ладони. Сам не зная почему, но в это мгновение он понял: все, что было скрыто о Волкове, хранилось именно там, в той квартире. Лишь оказавшись в тишине тех комнат, в молчании всех тех вещей, которые остались там со дня смерти писателя, он сможет попытаться понять то, что так давно стремился осознать, общаясь со всеми этими хорошо знавшими его безмолвными людьми. Они хранили тайну. И они бы не открыли ее никогда. Или же, наоборот, не было никакой тайны… И они молчали только потому, что ничего конкретного не знали…

* * *

Краснов решил ехать на Большой проспект Петроградской стороны в тот же вечер. Нетерпение подталкивало его. Поспешно распрощавшись с Василисой, он вышел на набережную канала Грибоедова, сел в машину и поехал в сторону Невского. Вскоре он свернул направо, доехал до начала проспекта, затем выехал на Дворцовую, пересек Дворцовый мост, стрелку Васильевского острова, без пробок пролетел через Биржевой мост, увидел вдалеке купола Князь-Владимирского собора. Небо над городом к этому времени окончательно затянуло облаками.

Краснов припарковался недалеко от парадной дома на углу Большого проспекта и Ждановской набережной. Вскоре он уже стоял на ступенях перед дверью в подъезд. Запиликал домофон, Краснов зашел в парадную и стал подниматься по старой лестнице.

Квартира Волкова была расположена на третьем этаже. Николай пошел пешком, хотя кабина лифта была как раз внизу. Он, сам не понимая почему, захотел немного потянуть время. Когда он приблизился к дому и заходил в подъезд, нетерпение, завладевшее им в квартире Василисы, немного притупилось, и его стали одолевать сомнения. Он даже почувствовал что-то вроде страха или сильного волнения. Как будто бы шел не в пустую квартиру, а на встречу с самим Волковым. Мысли путались. Все не дававшие покоя вопросы неожиданно повылетали из головы.

Он поднимался медленно, прислушиваясь к каждому звуку, доходящему через запертые двери и распахнутые окна, приглядываясь к каждой трещине на стене, к мельчайшему рисунку. Наконец он остановился перед дверью в квартиру писателя. Взгляд упал на надпись, сделанную каким-то шутником на стене слева: «Оставь надежду всяк сюда входящий…» От этой ставшей в течение веков избитой, затертой фразы из «Ада» Данте по каким-то неведомым причинам у Николая вдруг пробежали мурашки по телу…

В тот момент, когда ключ поворачивался в замке, ему показалось, что он услышал плач. Это были тихие всхлипывания, которые доносились неизвестно откуда – то ли прямо из-за двери, то ли сверху, то ли долетали из двора через лестничное окно.

Краснов замер. Ключ застыл в замке. Он почувствовал, как на лбу проступила испарина. Плач прекратился. Краснов прислушался, подождал несколько секунд. Все было тихо. Николай повернул ключ. Дверь со скрипом приоткрылась.

Николай некоторое время стоял в нерешительности. Квартира встречала его кромешной темнотой и каким-то странным запахом – смесью сырости, плесени и дешевых сигарет. Где-то в глубине, далеко-далеко, Краснов различил едва уловимый свет. Скорее всего, это были очертания окна в одной из комнат. Этажом выше хлопнула дверь. Кто-то бегом спускался по лестнице. Николай быстро прошмыгнул в квартиру и закрыл за собой дверь.

5

Едва Краснов оказался в квартире Волкова, все погрузилось в темноту. Даже тот неотчетливый свет, который был виден с лестницы, исчез. Помимо тьмы, квартиру пронзала какая-то особая, гулкая тишина. Здесь не было слышно ни звука: ни с лестницы, ни с улицы, ни из соседних квартир. У Николая возникло ощущение, что дверь, которая только что захлопнулась за его спиной, больше никогда не откроется. Жилище напоминало западню. В нем словно не было ничего, кроме разъедающего вакуума безмолвия и черного ослепления уходящего вдаль коридора. Еще присутствовал тот самый запах плесени и сигарет. В самой квартире запах усилился, стал до тошноты едким.

Николай поднял правую руку и медленно провел ладонью вверх по стене, пытаясь отыскать выключатель. Ничего напоминающего выключатель не обнаружилось. Краснов оторвался от двери и с осторожностью стал продвигаться вперед, проводя руками по обеим стенам коридора. Он чувствовал, что стены были покрыты небольшими кусками бумаги, но не мог понять, что это – старые обои или попросту листы газет или журналов, которыми раньше оклеивали стены перед ремонтом.

Послышался звук смартфона. Николай порылся в кармане, нажал на зеленую клавишу.

– Николай? – раздался голос Василисы.

– Да… – тихо ответил Краснов.

– Вы на месте?

– Да.

– Совсем забыла сказать… Не удивляйтесь. В квартире ничего не убирали со дня смерти отца… Мы пытались, конечно… Но у нас ничего не получилось… Решили все пока оставить как есть.

– Понимаю, – прошептал Краснов.

– Вы в порядке? – настороженно спросила Василиса.

– Все хорошо. Только не могу найти выключатель.

– Он у самой входной двери, слева.

Василиса затихла на мгновение. Было слышно, как за ее окном проплывали катера. Гиды рассказывали историю Спаса на Крови и Екатерининского канала.

– Может, мне приехать? – спросила она обеспокоенным голосом. – С вами точно все хорошо?

Краснов как раз вернулся к двери, нащупал выключатель и зажег свет. Он с настороженностью осматривался. То, что было наклеено на стены, оказалось огромной фреской, состоящей из множества фотографий, вырезанных из журналов и газет перестроечного и раннего постсоветского периодов. Со стен смотрели знаменитости 1990-х годов: Горбачев, Ельцин, Дудаев, Хасбулатов, Собчак, Невзоров, Галина Старовойтова…

Краснову померещилось, что он слышит отдаленный голос Горбачева, выступающего с трибуны съезда Советов народных депутатов, слышались голоса в зале, кто-то бренчал граненым стаканом, полилась вода… Краснову померещилась замедленная интонация академика Сахарова: вот он стоит на трибуне и говорит о личной ответственности, о сложившейся в стране парадоксальной ситуации «двоевластия правительства и народа», а депутаты тихо посмеиваются над ним… Откуда-то долетел голос Виктора Цоя: «Когда твоя девушка больна»… твоя девушка больна… твоя девушка больна… больна… больна…

Краснов медленно шел по коридору и не отрывал взгляда от этих эфемерных фресок из старой пожелтевшей бумаги.

– Так мне приехать? – переспросила Василиса. Краснов совсем забыл, что она оставалась на связи.

– Нет… Василиса, спасибо. Ничего не нужно. Я только что включил свет. Попробую сам во всем разобраться.

– Хорошо. Я позвоню позже.

Он убрал телефон и попытался открыть первую дверь, которая была ближе других к прихожей. Сначала замок не поддавался. Николай опустил ручку вниз, потом еще раз. Наконец, со скрипом и скрежетом, дверь приоткрылась. Краснов нерешительно вошел в просторную комнату, в которой практически не было мебели.

У противоположной стены стоял небольшой книжный шкаф, недалеко от него распластался темно-синий диван, в полуметре от которого возвышался торшер в скандинавском стиле. Краснов узнал эту комнату. Здесь нашли мертвого Волкова спустя три дня после его смерти. Николай видел фотографию, сделанную экспертами на месте обнаружения тела.

Краснов подошел сначала к дивану, внимательно осмотрел его. С поверхности на пол соскользнул клетчатый плед. Под пледом он разглядел краешек белой чашки с золотым ободком. Недалеко от нее, на полу, лежала чайная ложка. Краснов сел на корточки и потянулся к чашке. Только он дотронулся до ободка и хотел приподнять краешек пледа, как с оглушительным грохотом со шкафа стали одна за другой падать книги. Николай вскочил на ноги и хотел было выйти из комнаты, но остановился и стал внимательно смотреть, как книги с книжной полки падали на пол. Это непрерывное движение и звук падающих книг напомнили ему то ли о горном водопаде, то ли о лавине. Книги как вода или снег летели вниз. Казалось, они все не заканчивались и не заканчивались. «Там попросту не могло быть столько книг», – подумал Краснов.

Он сделал над собой усилие и пошел прямо к шкафу. По мере того как он подходил, звук затихал. Когда он оказался у самой полки, обрушение книг прекратилось. Было слышно только, как неизвестно откуда медленно падали и разбивались неизвестно обо что капли воды. Николай опустил глаза и разглядел на полу всего пять или семь книг. Он согнулся и поднял одну из них.

«Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева. Краснов открыл наугад одну из страниц. На ней было нарисовано купе поезда, окно, на столе перед окном стоял стакан и бутылка «Зубровки»…

И тут из самой середины этой небольшой книги выпала стопка старых желтых листов. Николай поднял листы, прошел к дивану и сел. Он услышал, как под ногой звякнула чашка, она упала и покатилась под диван. Но Краснов не обращал на этот звук никакого внимания. Он раскрыл листы и стал внимательно читать.

«Довожу до вашего сведения, – было написано ровным каллиграфическим почерком, – что за последний месяц нам удалось взорвать три православные церкви, четыре лютеранские и католические часовни и одну мечеть… На месте одного католического собора недалеко от Выборга по моему распоряжению был открыт военный склад… Вы часто упрекаете меня в чрезмерном усердии на этом поприще… Но уверяю вас, Михаил Иванович, если мы не будем вытравлять из людей остатки религиозности, их рано или поздно потянет обратно. Религия – это опиум… Один из самых мощных и самых устойчивых… А что может быть более притягательным для людей, как не опиум в сочетании с красотой? Дом божий – самое прекрасное, что за века было создано человеком. Только строя на месте этих прекрасных памятников бесформенные здания с самым тривиальным предназначением, мы сможем выбить религии п