Мрачную повседневность обитателей трущоб ненадолго озаряют свет и надежда
В XX веке русская литература воплотилась — в ней появилось человеческое тело, отсутствующее как таковое ранее.
Острое и ускользающее чувство телесного самоприкосновения нашей великой литературы и попытался сохранить Владимир Сорокин, составляя данную антологию.
Острое и ускользающее чувство телесного самоприкосновения нашей великой литературы и попытался сохранить Владимир Сорокин, составляя данную антологию.
Жас шектеулері: 12+
Түпнұсқа жарияланған күн: 19
Қағаз беттер: 13
Пікірлер18
👎Ұсынбаймын
💤Іш пыстырады
Наверное самое слабое и ничтожное произведение Леонида Андреева. Это как взять диккенсовский рассказ, населить его маргинальными густыми типажами Горького из пьесы "На дне" и приправить это всё "достоевщиной" (не Достоевским, а именно "достоевщиной"). На выходе получается очень скупо и неубедительно, местами вообще банально.
Андреев часто бьёт мимо читателя тогда, когда действительно делает какой-нибудь чётко оформленный вывод, как то в его рассказе "Марсельеза", например. Если знакомитесь с его творчеством, то рассказ "В подвале" можете смело пропускать, вашего времени он не стоит.
Андреев часто бьёт мимо читателя тогда, когда действительно делает какой-нибудь чётко оформленный вывод, как то в его рассказе "Марсельеза", например. Если знакомитесь с его творчеством, то рассказ "В подвале" можете смело пропускать, вашего времени он не стоит.
Дәйексөздер85
И так, вытянув шеи, бессознательно озаряясь улыбкой странного счастья, стояли они, вор, проститутка и одинокий, погибший человек, и эта маленькая жизнь, слабая, как огонек в степи, смутно звала их куда-то и что-то обещала, красивое, светлое и бессмертное.
Хижняков не спал. Сложившись в крохотный комок, он прятался от холода и ночи под мягкой грудой тряпья и плакал — без усилия, без боли и содроганий, как плачут те, у кого сердце чисто и безгрешно, как у детей. Он жалел себя, сжавшегося в комок, и ему чудилось, что он жалеет всех людей и всю человеческую жизнь, и в этом чувстве была таинственная и глубокая радость. Он видел ребенка, который родился, и ему казалось, что это родился он сам для новой жизни, и жить будет долго, и жизнь его будет прекрасна. Он любил и жалел эту новую жизнь, и это было так радостно, что он засмеялся, встряхнул груду тряпья и спросил:
— О чем я плачу?
И не нашел, и ответил:
— Так.
И такой глубокий смысл был в этом коротком слове, что новой волной горячих слез всколыхнулась разбитая грудь человека, жизнь которого была так печальна и одинока.
А у изголовья уже усаживалась бесшумно хищная смерть и ждала — спокойно, терпеливо, настойчиво.
Декабрь 1901 г.
— О чем я плачу?
И не нашел, и ответил:
— Так.
И такой глубокий смысл был в этом коротком слове, что новой волной горячих слез всколыхнулась разбитая грудь человека, жизнь которого была так печальна и одинока.
А у изголовья уже усаживалась бесшумно хищная смерть и ждала — спокойно, терпеливо, настойчиво.
Декабрь 1901 г.
— О чем я плачу?
И не нашел, и ответил:
— Так.
И такой глубокий смысл был в этом коротком слове, что новой волной горячих слез всколыхнулась разбитая грудь человека, жизнь которого была так печальна и одинока.
И не нашел, и ответил:
— Так.
И такой глубокий смысл был в этом коротком слове, что новой волной горячих слез всколыхнулась разбитая грудь человека, жизнь которого была так печальна и одинока.
