Ромина Гарбер

Замок проклятых

© 2024 by Romina Garber

© Базян Л., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Посвящается Лео – моему возлюбленному.

Пандемия привела нас в один и тот же город, а крупная радиостанция организовала свадьбу, о которой мы мечтали.

Наша история любви только началась – и уже превратилась в захватывающее приключение.

Дорогой читатель,

«Замок проклятых» – это самая мрачная моя история, и она сильно отличается от других моих книг.

В книге полно горя. В ней рассказывается о самоубийствах, проблемах с психическим здоровьем, описывается смерть родителей, секс и насилие. Пожалуйста, убедитесь, что вы в состоянии читать о подобных вещах.

Эстела оказалась в ловушке в мрачном замке, боль от пережитой утраты мучает ее. И все же даже из черной глубины своего отчаяния она может разглядеть свет далеких звезд.

В этом кроется главная загадка человеческого сердца – мы никогда не перестаем надеяться.

На следующих страницах вы прочтете: «No hay luz en Oscuro»[1]. Но это неправда.

Пусть главной мыслью этой готической истории – даже если это не очевидно – будет вот какая: «Даже в самой непроглядной тьме есть свет!»

Que Brálaga los bendiga[2],

Ромина Гарбер

_____

Если вам нужна помощь, звоните по телефону на горячую линию по предотвращению самоубийств.

* * *

Замок проклятых

Вы не думаете, что существуют вещи, которых вы не понимаете, но которые тем не менее существуют, что есть люди, которые видят то, чего другой не может видеть?

Брэм Стокер. «Дракула»[3]

Семь месяцев назад

Клубы черного дыма обвивают металлические поручни поезда в метро. Я моргаю – они исчезают.

Мы едем в метро, в нашем вагоне двадцать шесть пассажиров, включая нас. Самой младшей семнадцать (это я), самому пожилому – восемьдесят с чем-то (старик позади папы).

Мы с родителями не садимся, как и две женщины в чистых строгих костюмах: они опасаются их испачкать, присев на бесцветные сиденья. Немецкие туристы устроились в конце вагона, от них несет пивом и табаком. Четыре девочки-подростка в плиссированных школьных юбках сидят напротив меня, тесно прижавшись друг к другу, и о чем-то перешептываются.

Я смотрю на них и думаю: понравилась бы мне их жизнь или нет? Каждый день вставать утром в школу, жить по расписанию, возвращаться каждый день в свою спальню…

– Что скажешь о них? – спрашивает папа.

Я выгибаю шею, чтобы разглядеть названия учебников, выглядывающих из сумки с накладными звездочками: «Физика», «Математика», «Политология».

– Старшеклассницы.

– Больше ничего не скажешь?

Папа будто бросает мне вызов, поэтому я приглядываюсь внимательнее. Школьницы смотрят в экран телефона, который одна из них держит под странным углом. Я поворачиваю голову и вижу в другом конце вагона целующуюся парочку.

– Они снимают вон тех людей…

Я замолкаю, потому что одна из девочек вдруг поднимает голову и смотрит прямо на меня. Меня поражает, какие темные у нее глаза – черные как смоль.

Она оглядывается, будто раздумывает, как бы ей сбежать. В отличие от своих подруг она не накрашена, не носит ни бус, ни серег, ее явно больше волнует сам телефон, чем влюбленная парочка, которую он снимает. Это устаревшая модель телефона с одним объективом для съемки.

– Они взяли телефон черноглазой девочки, – шепчу я папе, меня едва слышно. – Возможно, те три испытывают ее? Если она пройдет испытание, они примут ее в свою компанию.

Я смотрю на папу, чтобы узнать, что он думает о моих предположениях. Он приподнимает густую бровь и одобрительно подмигивает мне, я улыбаюсь в ответ.

– Она доминиканка по происхождению, – тихо объясняет он, – ее мать работает в школе, так что, скорей всего, она боится попасть в беду.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет:

– Я слышал на платформе, как она разговаривала с матерью по-испански по этому мобильному телефону.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

– По правилам нельзя использовать полученную заранее информацию, и потом…

– Платформа тоже считается, мы же не только в вагоне играем…

– Когда начнешь учить меня испанскому? – перебиваю я папу. – Вы с мамой используете его как секретный язык, чтобы я не понимала!

– Ты достаточно взрослая для этой игры? – спрашивает мама – она всегда меняет тему, когда я прошу научить меня испанскому.

Или когда я упоминаю Аргентину, откуда они с папой родом. Она меняет тему всякий раз, когда я говорю об их прошлом.

– «Достаточно взрослая?» – повторяет папа. – Лив, твоя дочь по-прежнему обожает играть в прятки, а список правил, которые она придумала для этой игры, длиннее Конституции!

Родители хихикают, и, хотя я привыкла к их насмешкам, сегодня мне неприятно.

Краем глаза я снова вижу черный дым, он окутывает пассажиров вагона. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но дым испаряется в ту же секунду, так же быстро, как и в прошлый раз, как будто никакого дыма и не было.

Вероятно, у меня глазная мигрень. Я сама поставила себе диагноз. На прошлой неделе я начала боковым зрением видеть какие-то пятна и посмотрела симптомы в интернете. Приступы длятся недолго, можно и не обращать на них внимания.

Я разглядываю четырех школьниц. Не могу не заметить, как изящно облегает их тела школьная форма, как блестят их ногти, как красиво они причесаны. Я смотрю на вьющиеся кончики своих волос, собранных в хвост, на свитер, который мне велик, на слишком длинные мамины джинсы… и меня охватывает чувство обделенности чем-то, чему я не могу дать названия.

Старик позади папы кашляет в платок. На нем остаются красные пятна. Он сворачивает его и опасливо оглядывается на женщину рядом, но она слишком поглощена телефоном, чтобы что-то заметить. На вид она сильно моложе его, скорей всего, это дочь старика.

– Пап! – Мой мозг снова работает в полную силу, будто внутри него активизируется большее, чем обычно, количество нейронов. Папа считает, что у меня сильный исследовательский инстинкт. Он называет меня прирожденным сыщиком.

– Что, Стелла?

– Этот человек кашляет кровью.

Папа поворачивается в сторону старика.

– Какие-нибудь еще симптомы заметила?

– Рауль! – возмущается мама. – Не поощряй ее.

Я присматриваюсь к пожилому мужчине, отмечаю, как кренится вправо его голова, будто частично сдутый воздушный шарик. Кожа на его лице сильно обвисла, как будто он слишком быстро сбросил вес.

– Может быть, у него рак, – говорю я довольно громко, – или СПИД…

– Прибереги детективные приемчики хотя бы до отеля! – перебивает мама.

– Что там исследовать? – спрашиваю я. – Рисунки на обоях?

Мама криво усмехается.

– Тебе обязательно быть Шерлоком круглые сутки семь дней в неделю?

– Папа Шерлок. Я Ватсон.

Папа улыбается, на правой щеке у мамы появляются ямочки. Электричество мигает, но выражение лиц родителей не меняется.

– Вы это видели? – спрашиваю я. Вагон погружается в сумрак, будто кто-то приглушил свет. Или это у меня ухудшается зрение? – Мне кажется, у меня глазная…

Дым заволакивает вагон, превращает мои слова в пепел. Я задыхаюсь в этом дыму и ничего не вижу.

«Папа! Мама!» – Мой крик тонет в странном шипении воздуха. Я зажмуриваюсь, чтобы защитить глаза, морщусь от едкого запаха. Мой желудок сжимается от страха. Почему родители молчат? Кислорода в моих легких все меньше, сердце бешено колотится.

Дым неожиданно рассеивается. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза. Все вокруг окутано серебристым сиянием. Оно настолько яркое, что я прикрываю глаза рукой, свет превращается в серый туман и исчезает, теперь вагон выглядит как раньше. Нет, не совсем…

Застывшие, окоченевшие позы, будто мы вдруг оказались внутри снежного шара и снежинки плавно оседают вокруг.

Школьницы по-прежнему смотрят в телефон. Больной старик сжимает в кармане носовой платок. Застывшие улыбки на лицах родителей.

Я касаюсь маминых пальцев, но они безжизненны. Я трясу папу за руку, царапаю ладонь, но он никак не реагирует.

– Что происходит? – Мой голос звучит пискляво и испуганно. – Очнитесь!

Поезд содрогается, я слышу визг тормозов – двадцать пять мертвых тел падают на пол.

ПРАВИЛО РАУЛЯ № 1:

«НЕ ДУМАЙ – ЧУВСТВУЙ!»

Глава 1

– Эстела Амадор?

В аэропорту нас встречает водитель такси с табличкой «Летиция Гуэрра» – это имя медсестры, сопровождающей меня, мое имя привлекло бы внимание зевак и посторонних.

Водитель, конечно, сразу же узнал меня и назвал по имени, меня часто показывают в новостях.

– А где доктор Бралага? – тревожно интересуется медсестра Летиция.

– Не знаю, я водитель такси, – отвечает он на хорошем английском с легким акцентом.

Я ни за что не догадалась бы, что этот человек – водитель. На нем узкие джинсы и темно-синяя куртка, которая застегнута до самого подбородка, на голове у него капюшон, на глазах солнцезащитные очки-авиаторы, и впридачу он носит синюю хирургическую маску.

Медсестра озабоченно хмурится. Она прилетела со мной в Испанию в качестве сопровождающего медработника, но на этом ее полномочия заканчиваются. Через пару часов у нее обратный рейс.

Я протягиваю ей руку на прощанье, чтобы она поняла, что все в порядке и она может уйти.

– Ох, да брось, – вздыхает медсестра и крепко обнимает меня, а я будто деревенею.

Мои первые объятья с тех пор, как… за последние семь месяцев.

– Ты такая юная, Эстелита, – шепчет она мне на ухо, – не разочаровывайся в жизни так скоро.

Она достает из кармана маленькую коробочку с лекарством и в последний раз протягивает мне таблетки. Я закидываю таблетки в рот и отпиваю воды из бутылки.

– Двадцать пять голосов замолкли навсегда, – говорит она неожиданно серьезно, – но ты все еще здесь.

Я иду вслед за водителем и у машины выплевываю таблетки на землю.

Как только замок появляется на горизонте, сгущается туман, который создает иллюзию, будто я во сне или в чьей-то фантазии.

Два часа мы едем по северной Испании, и вот наконец на горизонте возникает силуэт Кастильо-Бралага. Издалека он кажется темным пятнышком, которое я случайно уловила боковым зрением. Как жаль, что мы уже так близко!

В последний раз в автомобиле меня возили на допросы в полицию Нью-Йорка, в ФБР, в Центр контроля заболеваний и в кучу других ведомств. Везде я сообщала одно и то же: «Я Эстела Амадор. Моих родителей зовут Оливия и Рауль. Мы снимаем квартиру в Эшвилле, но при этом постоянно путешествуем. Мы приехали в Нью-Йорк, потому что я уговорила их привезти меня сюда».

Я уговорила. Я виновата!

Чувствую, как замедляется мой пульс, будто мое тело теряет энергию, отключается. Я опускаю окно чуть ниже глаз и прижимаюсь скулой к прохладному стеклу, ветер хлещет меня по лицу. Эти нежные пощечины будто пытаются привести меня в чувство… Но разве можно пробудить мертвое тело?

– Todo bien?[4]

Я удивленно гляжу на водителя через зеркало заднего вида. Я почти забыла о его существовании. На какое-то мгновение мне показалось, что я снова на заднем сиденье старенького «субару» родителей наблюдаю за миром с привычного ракурса.

– Necesitas algo?[5] – настойчиво спрашивает водитель.

Я не понимаю, что он говорит. В капюшоне, солнечных очках и хирургической маске он похож на Человека-невидимку. Сегодня совсем не солнечный день.

– Hay una gasolinera donde voy a llenar el depósito, y alli podra tomar algo, aunque sea un poco de aire.[6]

Я киваю, чтобы он просто оставил меня в покое. Меня раздражает, что он говорит по-испански, хотя в аэропорту прекрасно изъяснялся по-английски.

Наверное, последние несколько недель перед поездкой в Испанию мне следовало потратить на изучение языка, но, поступи я так, переезд стал бы реальностью, и тогда я вряд ли решилась бы.

Туман рассеивается, и открывшийся пейзаж напоминает зубастый рот: пологие холмы опоясаны лесами, а наверху, выше линии деревьев, чернеет маленькая точка – мой новый дом.

Отсюда не разглядеть городок Оскуро, но благодаря онлайн-поиску я знаю, как он выглядит: красочное лоскутное одеяло из домиков с покатыми крышами, прилепившееся к мрачному замку. Городок совсем крошечный, мне пришлось максимально увеличить изображение, чтобы его название возникло на карте.

Первое, что вылезло в интернете, когда я набрала название города, – его перевод. «Оскуро» с испанского переводится как «тьма». Я не смогла найти ни веб-сайт города, ни какую-либо еще информацию о нем, даже в социальных сетях. У него нет страницы в Википедии. А вот у замка есть!

«Кастильо-Бралага

Готический замок на севере Испании, построенный в конце 1200-х годов местным богачом, о котором не сохранилось никаких сведений, кроме имени.

Поместьем до сих пор владеют наследники древнего рода Бралага, оно никогда не продавалось, а передавалось по наследству из поколения в поколение на протяжении веков. За ним закрепилась зловещая репутация.

Местные жители окрестили замок словом „la Sombra“[7], потому что город Оскуро расположен в его тени. Ходят слухи, что обитателей поместья преследуют неудачи, что породило суеверие о том, что замок проклят».

В тексте только одна ссылка с гиперссылкой, и, если нажимаешь на нее, страница не загружается.

Раньше я бы только обрадовалась этой загадке, взялась бы ее разгадать. Кристи, Чандлер, Капоте… Мы с папой играли в такую игру: читали один и тот же детективный роман, и каждый обводил кружком номер страницы, на которой он понял, кто в романе совершил преступление. Потом мы менялись книгами и смотрели, кто из нас первым раскрыл дело.

Но сейчас я отдала бы все, чтобы обменять эту загадку на книгу-игру в стиле «выбери свое приключение» и чтобы кто-то другой принимал за меня все решения.

Твои родители умерли. Чтобы остаться в Центре психического здоровья для детей «Радуга» в округе Колумбия, откуда тебя выгонят через две недели, когда тебе исполнится восемнадцать, открой книгу на странице 6. Чтобы переехать в Испанию и жить с тетей, о которой ты раньше никогда не слышала, открой книгу на странице 23. Чтобы оказаться в машине времени и вернуться на семь месяцев назад… загляни в отдел научной фантастики.

– Ya podrá ver el castillo a lo alto. Es esa sombra lejana en la boca del bosque[8].

Водитель вновь напоминает о себе неожиданной и длинной фразой на испанском. Похоже, в этот раз он ни о чем не спрашивает, поэтому я не киваю в ответ.

Я не могу разглядеть его глаз в зеркале заднего вида, но большую часть поездки я чувствую на себе его взгляд. Медсестра Летиция предупредила меня, что, как единственная выжившая в трагедии, которую СМИ назвали «Метро-25» по количеству погибших, я буду привлекать к себе внимание. Но ее предупреждение не помогло мне легче переносить взгляды праздных зевак, которые таращились на меня в аэропорту, нацеленные мне в лицо камеры телефонов и бесконечное перешептывание пассажиров в самолете, которые знали мое имя, будто я какая-то знаменитость.

Демонстративно отворачиваюсь к окну, надеясь, что водитель поймет, что я не расположена вести беседу.

Я так долго и пристально всматриваюсь в даль, что замок из черной точки превращается в заостренную перевернутую каплю. Я видела его фотографию в Википедии, у него есть одна особенность: длинная черная башня, нацеленная вверх на звезды, будто стрела.

Учитывая отсутствие пробок, мы, вероятно, доберемся туда до захода солнца. Только я к этому совсем не готова.

Дом никогда не был для меня местом, в котором живут, там я бывала наездами, короткими, как одно мгновение.

Мои самые ранние воспоминания – поездки на заднем сиденье нашей машины и бескрайняя синева Тихого океана. Мама была журналистом-фрилансером, а папа – частным детективом. Они постоянно распутывали какое-то очередное дело или гнались за сенсацией, поэтому мы нигде надолго не останавливались.

Дорога была мне настоящим домом, путь вперед – вот все, что у меня было.

Я считала, что мама и папа слишком свободолюбивы и потому не способны вести обычную жизнь. Решила, что они не рассказывают мне о своих родителях или о прошлом, потому что порвали с ним, рассорились с семьями и ждут, когда я подрасту, чтобы рассказать все в подробностях.

Только когда они умерли, я поняла, какой была наивной.

Глава 2

Шесть месяцев назад

– Эстелита, за тобой машина приехала.

Я отрываю взгляд от блокнота и смотрю на медсестру Летицию, которая стоит в дверях.

Когда я только приехала в центр, персонал относился ко мне с глубоким сочувствием и трепетом. Все выражали мне соболезнования, все, кроме медсестры Летиции. Она просила называть ее Летти, не Летиция. «Ты не так одинока, как тебе кажется», – вот что она сказала мне с улыбкой, когда мы встретились впервые.

Бебе, соседка по комнате, выглядывает из-за спины медсестры. Она возвращается в палату только по ночам, когда, как ей кажется, я сплю. Это мне подходит, у меня есть целый день, чтобы выплакаться.

Горевание происходит так же, как и изменение климата: рыдания накатывают циклами, шторм обрушивается без предупреждения и вырывает с корнем все мысли. Я чувствую, как боль постепенно превращает меня в кого-то другого.

– Бери, – говорит медсестра Летиция и кладет на край кровати джинсы и рубашку, – это твой размер.

– Приехал агент Наварро? – спрашиваю я и затаскиваю одежду под одеяло. – Что-нибудь случилось? Есть новости?

– Ах, Эстелита, тебе бы только забросать меня вопросами, – возмущается Летиция, пока я под одеялом стягиваю с себя хлопковую пижаму и надеваю джинсы. – Поторопись, и сама все узнаешь.

Бебе убегает сразу же, как только медсестра поворачивается, чтобы уйти. Она подошла, только чтобы не пропустить важную новость и сплетничать потом.

Эта одежда меньше по размеру, чем моя старая, поэтому она мне подходит. Наверное, сейчас я ем меньше, чем обычно. Сажусь в черный внедорожник, я одна на заднем сиденье. Агент Наварро не приехала.

Она была первым агентом ФБР, с которой я говорила после… после того, что случилось. В ней есть немного тепла, как будто дело, которое она расследует, не просто работа, которую нужно сделать, а нечто личное, важное. Она немного напоминает мне папу.

Так как я несовершеннолетняя, по закону мое имя не должно разглашаться в прессе, но один репортер выведал, кто я, и написал в газете. Агент Наварро так возмутилась этим поступком, что выступила перед журналистами и назвала этого репортера позором рода человеческого.

Я взяла с собой блокнот, в котором веду собственное расследование. В этом блокноте каждый лист исцарапан каракулями вдоль и поперек, чернила растеклись в тех местах, куда капнули слезы. Сотрудники центра разрешали мне иногда смотреть новости, чтобы я была в курсе расследования, если я докажу им, что могу с этим справиться. Мы договорились: как только им покажется, что новости плохо на меня влияют, смотреть их мне больше не дадут.

Сквозь тонированное стекло я наблюдаю, как яркую зелень жилых кварталов сменяют тусклые серые здания центра города. Центр «Радуга» – это лечебное учреждение для детей политиков, знаменитостей и богачей. В этом месте можно получить профессиональную помощь и спрятаться от любопытных взоров. Мое лечение оплачивает правительство, а это означает, что обо мне хотят не только позаботиться, но и не выпускать меня из виду.

– Привет, Эстела! – говорит агент Наварро, как только я выхожу из внедорожника.

Она ждет меня на улице, рядом с ней парни, которые привезли меня в это здание впервые несколько недель назад.

Я надеялась доказать им, что могу быть полезна в расследовании, что предоставлю подробные сведения о каждом пассажире. Для папы любая мелочь на месте происшествия была важна. Агент Наварро и ее коллеги с интересом отнеслись к тому, что я им рассказывала… пока я не упомянула черный дым.

Никаких улик, подтверждающих версию пожара или использование какого-либо химического оружия, на месте происшествия найдено не было. Именно тогда мне сообщили, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство и мне нужно пройти лечение, тогда я смогу ясно осознать, что случилось на самом деле.

Поскольку у меня нет родственников и некому обо мне позаботиться, правительство штата взяло меня под свою опеку, поместив в Центр психического здоровья для детей «Радуга», Вашингтон, округ Колумбия.

– Какие-то новости? – спрашиваю я вместо приветствия. – У вас есть подозреваемый?

– Пойдем внутрь, – произносит она как-то странно и совсем не доброжелательно.

Я иду за агентами мимо охраны и металлодетекторов, но в этот раз меня не проводят в кабинет к начальству, как героя Америки, я оказываюсь в комнате для допросов.

У меня пересохло в горле. Опускаюсь на стул, а агент Наварро садится напротив. Кроме нас, никто в комнату не заходит.

Ее лысая голова цвета красного дерева блестит в свете флуоресцентных ламп. Она кладет на стол бумажный пакет.

– Я думала, мы договорились не обманывать друг друга, – начинает она, и все внутри меня сжимается в предвкушении беды. – Ты помогаешь мне выяснить, что случилось с твоими родителями, а я держу тебя в курсе расследования.

– Да, – соглашаюсь я и с напряжением жду, каким будет ее следующий пас.

– Почему же ты сказала мне, что твой отец был полицейским в Лос-Анджелесе?

Я растерянно смотрю на нее. Я ожидала чего угодно, думала, она заговорит о кочевом образе жизни, который мы вели, о дальних родственниках, с которыми я никогда не общалась, о налогах. Но я совершенно не ожидала, что главная загвоздка в профессии отца.

– Он был полицейским, – произношу я, когда вновь обретаю дар речи, – семь лет.

– Но в полиции Лос-Анджелеса нет о нем никаких сведений.

Я бледнею от ужаса, земля будто уходит из-под ног, мне трудно дышать. Я всегда знала, что мой отец детектив, это то, на чем я построила собственное мироощущение. Вселенная не может отнять у меня еще и это!

– Папа точно был п-п-полицейским.

Я стараюсь говорить уверенно, но на последнем слове у меня дрожит подбородок.

Лицо агента Наварро выражает сочувствие, хочется верить, что оно искреннее.

– Да, он был полицейским, – соглашается она, и мне становится чуть легче дышать, – только не в этой стране. Ты не гражданка США. Твои родители не успели оформить необходимые документы.

– Ничего не понимаю. Я здесь родилась! – Я уже сама не верю в то, что говорю.

Агент Наварро не отвечает. Она просто достает из бумажного пакета три паспорта. Видно, что они выпущены одной и той же страной.

Я не могу прочесть называние этой страны на обложках, буквы расплываются у меня перед глазами.

Неужели это происходит на самом деле? Родители не могли обманывать меня! У нас не было секретов друг от друга. В «субару» для них не было места.

«Только вот прошлое было секретом», – шепчет тихий голосок у меня в голове.

– Аргентина, – наконец выдавливаю я из себя. Мне трудно говорить, будто что-то застряло у меня в горле.

– Нет.

– Что? – Я удивленно моргаю, по щекам текут слезы.

– Ты из Испании.

Агент Наварро выходит из комнаты посовещаться с коллегами, а я сижу в каком-то ступоре.

Я едва могу отдышаться, мне нужно собраться с мыслями, чтобы понять, что происходит. Меня привезли сюда, потому что подозревают мою семью? Или меня? Но какой в этом смысл? Какое оружие мы использовали? В чем наш мотив?

Меня, скорее всего, депортируют! Соединенные Штаты не обязаны теперь опекать меня…

Дверь щелкает, агент Наварро возвращается в комнату. Она снова садится напротив и говорит:

– Видимо, ты ничего об этом не знала.

– У меня есть родственники? – спрашиваю я в надежде, что не окажусь в каком-нибудь испанском учреждении для сирот, прежде чем меня выкинут на улицу.

– Мы обратились в испанские агентства, чтобы найти кого-то из твоих родственников, – отвечает агент уже чуть более доброжелательно. – И пока мы не узнаем больше, для тебя ничего не изменится. Ты останешься в том же центре, пока врачи не скажут, что тебя можно выписать. Эта страна – единственный дом, который ты знаешь, и мы будем по-прежнему заботиться о тебе.

Я выдыхаю, но расслабляться рано. Из суровой и сердитой она вдруг превратилась в чрезмерно дружелюбную. Это фальшивое обаяние не идет ей, и его легко отгадать.

– Вам что-то от меня нужно? – спрашиваю я.

Агент Наварро в удивлении приподнимает брови и с интересом смотрит на меня, будто наконец сумела оценить мою смекалку.

– Что мне нужно сделать? – спрашиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

Она опирается на стол и смотрит на меня в упор.

– Нам нужно, чтобы ты присутствовала на пресс-конференции.

Мне пресс-конференции совсем не нравятся, но пару недель назад я присутствовала на нескольких. Как только журналист выяснил, кто я такая, правительство тут же этим воспользовалось и выставило меня напоказ публике.

– Что я должна сказать?

– Ничего. Ты не будешь выступать.

От этой инструкции мне становится не по себе, но я не возражаю, мне совсем не хочется общаться с кем бы то ни было.

Потом меня проводят в помещение, где перед директором ФБР и другими высокопоставленными лицами собрались представители прессы. Меня подводят прямо к директору, он кладет большую руку мне на плечо и улыбается.

Я оглядываю собравшихся репортеров и чувствую их жгучее нетерпение. Правительство, должно быть, собирается сделать важное заявление.

– Ровно месяц назад двадцать шесть человек спустились в метро и сели в поезд, – торжественно произносит директор, – в 16:06 в одном из вагонов произошло нечто, от чего сердца двадцати пяти человек перестали биться в один и тот же миг. Это случилось в Нью-Йорке, но не только с жителями Нью-Йорка. Это случилось с Америкой. Это случилось со всем миром.

Он смотрит на меня и торжественно кивает. В комнате повисает напряженная тишина, время от времени щелкают фотоаппараты, и эти звуки разносятся эхом по всему пространству, будто взрывы бомб.

Я жду, затаив дыхание. Такое ощущение, что весь мир жаждет поймать злодея, виновного в трагедии «Метро-25». На прошлой неделе Германия предложила лучших следователей в помощь американским правоохранительным органам. Некоторые пострадавшие в том вагоне были гражданами Германии, поэтому многие считают, что у этой страны есть веские основания предложить помощь. Может быть, именно об этом ФБР собирается сделать заявление?

– Сегодня мы знаем причину гибели этих двадцати пяти пассажиров.

В комнате раздаются удивленные вздохи, я, не удержавшись, вскрикиваю от неожиданности. Я не могу ни дышать, ни моргать, ни думать. Я вся превращаюсь в уши.

– Изучив все улики, мы можем с уверенностью заявить, что это не было ни террористической атакой, ни нападением. Линия метро, о которой идет речь, старейшая из действующих, и власти Нью-Йорка систематически выводят старые поезда из эксплуатации и заменяют их новыми. Поезд, в котором произошла трагедия, был старой модели, и, к сожалению, в одном из вагонов произошла утечка газа.

Утечка газа? Я ничего не понимаю. Тогда почему я не умерла?

– Именно благодаря показаниям Эстелы мы смогли раскрыть это дело. – Директор сжимает мое плечо. – Она видела, как мужчина кашлял кровью в носовой платок за несколько мгновений до того, как все произошло. У Эстелы возникли небольшие галлюцинации, но она вдохнула совсем немного газа и потому выжила. В данный момент она все еще нездорова и находится под наблюдением врачей, поэтому не будет отвечать на вопросы.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Вся страна, весь мир, скорбит вместе с тобой, Эстела! Мы благодарим тебя за помощь в установлении причины этой трагедии.

Я буквально теряю дар речи. Мне хочется крикнуть: «Он лжет!» Правительство просто придумало собственную версию произошедшего, основанную на понятных им фактах. Этот вариант они могут контролировать. И если ничего не изменится, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Нужно что-то сказать!

Агент Наварро сжимает мое плечо. Мне хочется закричать, замотать головой, сказать что-то. Но тихий голосок в мозгу шепчет: «А ты уверена?» Вслед за этим вопросом возникает еще один: «У тебя есть теория получше?»

Я не успеваю решить, как поступить, агент Наварро уводит меня. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается.

Когда внедорожник высаживает меня у центра, от меня прежней больше ничего не остается. Я все оставила в машине, на заднем сиденье: свой блокнот, свои надежды получить ответ на загадку смерти родителей и свой голос.

Пустота

Эстела больше не разговаривает. Она вяжет себе саван из тишины. Ей говорят, что она страдает от ПТСР, чувства вины выжившего, генерализованного тревожного расстройства, клинической депрессии и многого другого. Ей дают лекарства, которые смягчают грани окружающего мира, но не приглушают его красок. Или прошлого. Или боли. Мир по-прежнему слишком громкий.

Она везде видит собственное лицо, которое будто насмехается над ней. В телефонах медсестер, когда те думают, что Эстела не смотрит. На экране телевизора в холле, пока кто-то из персонала не замечает ее и не переключает канал. На страницах газет и журналов, которые получают привилегированные пациенты.

Раньше она тоже была особенной пациенткой, пока не перестала говорить. Это называется «замкнуться в себе». Ее как будто нет, на нее не действует лечение – это худший вариант развития событий. Она превратилась в пустую оболочку.

Эстела ко всему потеряла интерес. Она покинула свое тело и существует вне времени и пространства, не понимая, почему ее оболочка по-прежнему здесь, хотя самой ее уже нет.

Она хочет полностью раствориться в пустоте своего разума… Но чей-то ядовитый голосок не позволяет ей этого.

– Сегодня еще кое-что о твоих родителях рассказывали.

Голосок ее соседки по комнате Бебе, она известная актриса-подросток и до приезда Эстелы была самой большой знаменитостью центра.

– Ты знала, что они были нелегальными иммигрантами?– злорадствует Бебе.– Это значит, что и ты тут незаконно.

Каждую ночь, когда Эстела лежит в постели и мечтает заснуть, Бебе в темноте нашептывает ей новые кошмары.

– Некоторые говорят, что именно твои родители и организовали нападение, они намеренно пожертвовали собой. Тебя тоже считают террористкой, поэтому правительство тебя прячет. Представляешь, что бы случилось, если бы все узнали, что ты здесь?

Однажды Бебе приносит Эстеле артефакт из внешнего мира. Это всего лишь клочок газеты, но несет он с собой страшные вести: «Из надежных источников нам стало известно, что Эстела Амадор проходит лечение в психиатрической больнице, проблемы с ментальным здоровьем возникли у нее из-за газа, которым она отравилась. Представитель правительства, имя которого мы разглашать не будем, сообщил: когда девушке исполнится восемнадцать, ее переведут в психиатрическую лечебницу для взрослых. Он выразил сомнение, что она когда-нибудь выйдет из нее».

Эстела хочет забыть об этом клочке газеты, но не может. Заметка будто притягивает к себе, заманивает в ловушку. Теперь ей не затеряться в глубинах своего разума, ведь мир никогда не перестанет звучать и мучить ее.

Ей нужно что-то предпринять. Эстела знает расписание работы медсестер и запомнила пароль от шкафчика, где хранятся лекарства. Она всегда продумывает путь отступления. Сегодня мир будет так же молчалив, как сама Эстела.

Она приходит в себя в изоляторе. Три дня за Эстелой наблюдают. Ей дают большие дозы антидепрессантов. Когда она возвращается в свою комнату, Бебе больше с ней не разговаривает.

Проходят недели, а Эстела все так же молчалива. Она видит, как другим пациентам становится лучше после курса терапии и лекарств, но она, независимо от того, как врачи корректируют дозировку препаратов, которые она принимает, ничего не чувствует, будто ее мозг заволокло туманом. И она этому рада.

Шаг за шагом она приближается к абсолютной пустоте. Заторможенная, она не способна сосредоточиться и строить планы. Не способна помнить.

А потом приходит письмо.

Глава 3

Два месяца назад

Сегодня я не вставала с постели. Мало-помалу я исчезаю. Теперь мне удается это легче, потому что на меня перестали обращать внимание.

– Тебе сообщение от агента Наварро.

Это сестра Летиция. Я не реагирую на ее слова.

– Им удалось найти в Испании твоих родственников. У тебя есть тетя!

Я не особенно понимаю, что она говорит, улавливаю лишь слово «тетя». Чуть двигаю подбородком. Медсестра показывает мне вскрытый конверт. Она достает из него сложенное письмо.

– Я прочту его тебе, – предлагает она, замечая, что я никак не реагирую на письмо.

«Querida Estela:

Soy su tia Beatriz, la hermana de su madre. Vivo en Espana, en nuestra residencia familiar, el castillo Bralaga. Si le apetece, la invito a vivir aqui conmigo.

Con carino,

Dra. Beatriz Bralaga»[9].

Медсестра Летиция ждет, но я по-прежнему никак не реагирую на ее слова.

– Ты говоришь по-испански?

Я молчу.

– Беатрис пишет, что она сестра твоей мамы, и приглашает тебя пожить с ней в Испании в вашем родовом замке. ФБР уже проверило ее, говорят, что она врач в маленьком городке, руководит местной клиникой. Агент Наварро считает, что эта Беатрис способна позаботиться о тебе как в медицинском, так и в финансовом отношении, но выбор за тобой.

Как бы я ни старалась заставить мир замолчать, прошлое никак не умолкает.

– Я же говорила тебе, Эстелита, – шепчет медсестра Летиция, – ты не одинока!

Прежде чем уйти, Летти кладет конверт на покрывало. Я смотрю на бумагу и вспоминаю, какова она на ощупь и вес. Вспоминаю, что слова, написанные на бумаге, обладают силой притяжения. Я прячу конверт под матрас. Несколько дней не вспоминаю о нем, пока Летти не говорит, что я должна принять решение.

Я открываю конверт в туалете. Достаю письмо и просматриваю его, хотя оно написано на незнакомом языке. Потом я бросаю его в унитаз. Я собираюсь бросить туда же конверт, но что-то вдруг выскальзывает из него. Я ловлю почти истлевший клочок бумаги: фотография.

Бум! Я чувствую удар в груди и от неожиданности наклоняюсь вперед. Бум! Похоже, мое сердце только что пробудилось от спячки. Бум! И оно отчаянно хочет вырваться из грудной клетки. Так много времени прошло с тех пор, как я в последний раз чувствовала биение своего сердца, что теперь наслаждалась приливом крови, как измученный странник, наткнувшийся в пустыне на родник с ключевой водой.

На фотографии мама-подросток. Густые ресницы и ямочка на правой щеке – эти черты я унаследовала от нее. Рядом с ней девочка, очень на нее похожая, наверное, сестра. Она явно младше мамы, у нее такие же густые волосы и тип фигуры «песочные часы».

Но не девочки производят на меня впечатление, а комната, где они сфотографированы. Я буквально ощущаю обои с пурпурным рисунком под пальцами и ледяной каменный пол под ногами.

Сердце бьется все быстрее, и будто искра вспыхивает у меня в мозгу, остаток когда-то пылавшего в нем лесного пожара, меня поражает неоспоримое осознание: что-то невероятное произошло со мной в этой пурпурной комнате.

Сейчас

Мы съезжаем с дороги, хотя еще не доехали до замка. Мы на заправке у придорожного мотеля с баром.

– Solo tardare un momento[10].

Я совсем не понимаю, что говорит водитель, но, как только он открывает дверь, делаю то же самое. Не знала, что мы остановимся на заправке, но рада размять ноги и спину.

Бодрящий прохладный ветерок напоминает, что осень скоро превратится в зиму. Смесь ароматов сосны, дуба, эвкалипта ударяет в нос, вдалеке слышится шепот леса. И все-таки мне кажется, будто это происходит не со мной, не на самом деле. Словно это сон, а настоящая я все еще в центре «Радуга», в блаженной дреме под действием таблеток.

Я поднимаюсь на холм и прохожу через рощицу за заправкой. Когда заросли редеют, передо мной впервые открывается вид на Кастильо-Бралага. Замок из черного камня на краю утеса сумрачной тенью нависает над деревушкой Оскуро, заслоняя собой горизонт. Он будто сошел со страниц какой-то готической сказки. Бугристый ландшафт вторит ему, тянется к его каменным стенам. Самая высокая точка Ла Сомбры – ее единственная башня, такая архитектурная асимметрия придает зданию необычный вид. Кажется, стоит лишь ветру дунуть сильнее – и замок сорвется с утеса! И тогда у него отрастут крылья летучей мыши, и он полетит.

– Эстела!

Водитель окликает меня, но я не обращаю на него внимания. Мне не хочется возвращаться к машине. Может, просто сбежать навстречу закату, посмотреть, как долго я смогу идти пешком, притвориться кем-то другим, попасть туда, где меня не знают? Но мое лицо – ходячий рекламный щит. Мир никогда не позволит мне забыть прошлое.

Я внимательно разглядываю готическое сооружение сплошь из тонких колонн и стрельчатых арок. Я объездила, кажется, все Соединенные Штаты, но никогда не видела ничего подобного.

Когда в центре мне начали давать серьезные лекарства, я перестала видеть сны. Если мне что-то и снилось, то на следующее утро я ничего не помнила. Все изменилось, когда я увидела фотографию. Мне приснился такой яркий кошмар, что он больше походил на воспоминание, чем на сон: я совсем маленькая, мне лет пять, стою в пурпурной комнате и вижу тот же черный дым, какой заметила в метро.

Я проснулась вся мокрая от пота, сердце бешено колотилось. Мне казалось, что я умираю. Только я продолжала дышать и в конце концов поняла, что все наоборот – я чувствую.

На следующее утро я записала этот сон и показала врачам. Они сказали, что письмо тети, вероятно, пробудило подавленные воспоминания, а черный дым – это метафора, которую я придумала, чтобы справиться с травмой, пережитой в раннем детстве. Они даже выдвинули версию, что я видела черный дым в метро, потому что так мой мозг реагирует на опасность. Они считали, что это прогресс.

И тогда я решила больше не принимать лекарства, ведь бесчувствие не спасало меня. Мне хотелось снова слышать биение своего сердца.

С симптомами синдрома отмены, такими как потеря аппетита и усталость, справиться было намного легче, чем игнорировать шум жизни, неожиданно обрушившейся на меня, и множество возродившихся мыслей.

Я слышу, как сзади подъезжает машина, водитель высовывает голову из окна. Отблески заходящего солнца отражаются в его темных очках.

– Lista?[11] – спрашивает он.

Я вздыхаю.

«Чтобы оказаться в проклятом замке, переверни страницу».

Глава 4

Машина останавливается перед запертыми железными воротами, по обеим сторонам которых красуются близнецы-гаргульи. Водитель шепчет что-то похожее на молитву или проклятье, понять трудно.

Он выскакивает из машины и открывает багажник. Пока я отстегиваю ремень безопасности и вылезаю, он успевает вернуться обратно на водительское сиденье. Он уже вынул мою сумку из багажника и положил на землю.

Машина быстро уезжает, водитель как будто боится находиться на территории замка, думаю, тетя заранее оплатила его услуги. Он поэтому скрывал лицо за темными очками и капюшоном? Хотел обезопасить себя? Он считает, что замок проклят?

Я поворачиваюсь к воротам, на них висит тяжелый замок на цепи. Нет ни дверного звонка, ни какой-либо другой кнопки, которую можно нажать. И тут я осознаю: вот он – момент свободы. Можно убежать прочь и больше никогда не вспоминать ни о тете, ни о замке. Так сделали мои родители.

Через черную решетку виден заросший сад, похожий на сад мисс Хэвишем из «Больших надежд» Чарльза Диккенса. Среди высохших неухоженных растений стоит замок с высоченными – размером с деревья – дверями и дверными молотками, напоминающими толстых ламантинов.

Где-то внутри я слышу голосок прежней Эстелы, вопросы не дают ей покоя. Почему мама никогда не рассказывала об этом месте? Что случилось в комнате, которую я увидела на фотографии? Какая она, моя тетя, и что она от меня хочет? Если я уйду сейчас, никогда не получу ответы на эти вопросы.

Закинув сумку на плечо, бреду вдоль решетки по неухоженной дикой траве. Зачем тетя пригласила меня сюда, если она не собирается даже открывать ворота, чтобы впустить меня?

И тут я замечаю незаметную маленькую дверцу. Поворачиваю ручку – не заперто, я захожу внутрь.

Иду по мощеной дорожке, почти заросшей сорняками, и оказываюсь у гигантских шестиметровых арочных дверей. Приглядевшись внимательнее, я замечаю в них несколько дверей высотой с обычный человеческий рост.

Двери деревянные, но такие же черные, как и камень, из которого построен замок, будто нашли специальное дерево такого цвета.

Я разглядываю дверные молотки в виде гаргулий, которые выглядят как гоблины с клыками, но, не успеваю протянуть руку и постучать, дверь открывается сама.

Замок будто выдыхает какой-то до боли знакомый аромат. В нем прячутся забытые воспоминания, и меня неожиданно охватывает мучительная тоска по чему-то родному, знакомому мне с младенчества. С этим странным чувством не вяжется ни один образ. Это просто запах, мускусный аромат чего-то древнего, могущественного и живого, будто это не замок-тень, а призрачная живая сущность. Здесь ощущается не мертвое прошлое, а чье-то живое присутствие.

Навстречу мне выходит высокая женщина, но в огромном дверном проеме она кажется карликом. У нее фигура в форме песочных часов, как у мамы, такие же резкие черты лица, высокие скулы и прямой нос, но на этом их сходство заканчивается.

Мама носила джинсы и яркие блузки с затейливыми узорами, волосы носила распущенными, а тетя стягивает кудри в тугой пучок на затылке.

На Беатрис черное платье в пол с длинными рукавами, плотно облегающее фигуру, – именно так должна была выглядеть владелица этого замка несколько столетий назад.

Она одаряет меня поцелуями – по одному в каждую щеку.

– Bienvenida[12], Эстела!

Должно быть, выражение моего лица достаточно красноречиво, потому что тетя быстро переходит на английский, она говорит с легким акцентом:

– Наконец-то ты дома.

Мой желудок сжимается в напряжении. В ее словах слышится нечто больше, чем просто приветствие. Как будто я не просто приехала, а мне суждено здесь остаться.

Тетя видит у меня в руках единственную сумку и осматривается в поисках остального багажа. Но когда постоянно путешествуешь, учишься обходиться без лишних вещей. Они мешают двигаться вперед.

Беатрис смотрит на улицу, и мне интересно, не ищет ли она водителя. Через мгновение она жестом приглашает меня следовать за ней.

Беатрис держится отстраненно и холодно, и последние надежды на то, что мамина сестра будет такой же, как она, терпят крах.

Я оказываюсь в холле Ла Сомбры и останавливаюсь, мне требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к полумраку. Освещают замок только свечи, закрепленные высоко на стенах. Непонятно, настоящие они или электрические, потому что их пламя прячется за толстыми стенками кристаллических подсвечников. Их красноватый огонь, нарастающий и убывающий с удивительной неспешностью и спокойствием, напоминает мне свечение старинных лавовых ламп, которые я разглядывала когда-то в коттедже, когда мы жили в Орегоне.

– Я спросила, как прошла поездка, хорошо доехала?

Беатрис выжидающе смотрит на меня, а я и не заметила, что мы ведем беседу.

– Эстела? – Она наклоняет голову, в ее голосе слышится беспокойство. Разочарование сквозит в ее взгляде – так смотрели на меня врачи в центре «Радуга», будто я бракованная модель. – Вижу, они не шутили, когда сказали, что ты не разговариваешь.

Еще какое-то время она разглядывает меня, потом ведет в соседнюю комнату, и я чуть не вскрикиваю от неожиданности. Я никогда прежде не бывала в такой величественной зале, воздух в ней будто окрашен в красный цвет. Ребристые своды высокого арочного потолка перекрещивают друг друга, мы будто находимся внутри огромной грудной клетки, в самом сердце замка.

На одной из стен красуются витражи от пола до потолка. Массивный камин – единственное освещение залы, в которой расставлены многочисленные удобные бархатные кресела и кожаные диваны. Над камином висит причудливый герб кроваво-красного цвета – полная луна над черным замком в обратном, зеркальном отражении.

Пламя в камине отбрасывает тени на потолок. Огонь спрятан в специальном куполе из кристалла, точно так же, как и пламя светильников, установленных на стенах. Из-за этих фильтров, в которые запрятан огонь, создается эффект, будто вся зала залита кровью…

– Это наш семейный эскудо, – говорит Беатрис, и я моргаю, будто выхожу из транса.

– Герб, – подбирает она нужное слово на английском, – он висит здесь с тех пор, как построен замок, вот уже восемь столетий.

Силуэт замка напоминает Ла Сомбру, но интересно, что означает полная луна.

Когда мы идем по очередному темно-красному коридору, меня охватывает чувство, будто я ходила уже здесь когда-то. Такое дежавю, смешанное с ностальгией. И в то же время я вижу все это первый раз. Несочетаемые ощущения!

Я холодею при виде пары огромных гаргулий, которые встречают нас у подножия лестницы, роскошной лестницы, разветвляющейся в форме буквы Y. Существа сидят на земле, словно охраняют ступени, а их крылья расправлены и устремлены вверх, они превращаются в парящие над ступенями перила, которые тянутся до следующего этажа.

Я изучала готическую архитектуру и читала, что гаргулий устанавливали, чтобы отгонять злых духов. Чаще всего их размещали в храмах на фасаде здания, это означало, что демоны снаружи, а спасение внутри, поэтому встреча с этими чудищами внутри замка совсем не радует меня.

Беатрис ведет меня дальше, мимо лестницы, и мы оказываемся в обеденной зале с деревянным столом, за который можно усадить человек двадцать. Но в конце стола стоят только два стула.

– Хочешь умыться? Ванная комната справа.

Я беру сумку с собой в ванную, когда я возвращаюсь, на столе уже стоит еда. Я сажусь напротив тети на стул с высокой спинкой, передо мной тарелка красного супа. Еще на столе три маленькие тарелки: одна с оливками, другая с сыром, третья с колбасой чоризо, блюдо с дюжиной фрикаделек в панировке и половина буханки хлеба.

– Ты пробовала когда-нибудь гаспачо?

Я киваю. Родители любили этот испанский томатный суп, мы часто ели его.

– Он холодный, – говорит она, когда я начинаю дуть на ложку.

Наверное, я слишком нервничаю, я ведь знаю, что суп едят холодным.

– То, что на маленьких тарелках, называется тапас, а в большом блюде крокеты, – говорит тетя, указывая на фрикадельки в панировке, – часть из них сделана из хамона серрано, часть – из сетас.

Я знаю, что хамон – это ветчина, но совершенно не представляю, что такое сетас. Я доедаю суп и съедаю пару крокетов, пробую оба вида и догадываюсь, что сетас – это грибы.

– Я управляю местной клиникой, – объясняет мне Беатрис, она не говорит с набитым ртом, сперва тщательно прожевывает пищу, – которая основана нашей семьей, и в округе на много километров вокруг больше нет лечебных учреждений.

Она будто рекламирует свои услуги, видно, что работа для нее – источник гордости.

– Твой врач прислал мне информацию о лечении, которое ты проходила, поэтому я буду продолжать давать тебе лекарства.

Похоже, кроме нее, в замке никто не живет, у нее на пальце нет обручального кольца, нас никто не обслуживал во время ужина, ни на стенах, ни на каминной полке нет ни одной фотографии в рамке.

– Если ты закончила, пойдем со мной, – произносит тетя и забирает мой стакан с водой.

Я хватаю сумку и иду за ней обратно к разветвляющейся в форме буквы Y лестнице с гаргульями. На этот раз тетя поднимается по лестнице, после секундного колебания я иду за ней.

Гаргульи будто не спускают с нас глаз. Я дохожу до площадки в середине лестницы, насчитав десять ступенек, потом мы поднимаемся еще на двенадцать по правой стороне буквы Y и сворачиваем в малиновый коридор.

– Это жилая часть дома, – говорит тетя, остановившись у закрытой двери, – большая часть здания в аварийном состоянии и закрыта для посещения, поэтому надо соблюдать определенные правила, когда живешь здесь.

Она мрачно смотрит на меня, и я вспоминаю фотографию в пурпурной комнате. На фотографии Беатрис выглядит моложе мамы, но сейчас она обогнала по возрасту свою старшую сестру.

– Правило номер один: нельзя исследовать замок за пределами той комнаты, которую я тебе показываю,– произносит тетя, подняв палец.– Правило номер два,– она поднимает второй палец,– нельзя никого приглашать в гости. Está claro?[13]

Я киваю, у меня нет сил спорить или что-то обсуждать.

– Я нашла тебе преподавателя по испанскому, по утрам будешь учить язык. Я теперь не сомневаюсь, что это тебе нужно. Днем ты станешь помогать мне в клинике, а вечером мы вместе будем возвращаться домой и ужинать. Bueno?[14]

Мне хочется отрицательно мотнуть головой, но проще раствориться в воздухе, чем противоречить тете. Я снова киваю, хотя мысленно уже спускаюсь по ступенькам к входной двери. Мобильника у меня нет, но в городе наверняка найдется телефон-автомат. Возьму такси до аэропорта и улечу обратно в Вашингтон. Не сомневаюсь, что Летти позволит мне вернуться в центр. До восемнадцатилетия еще есть пара недель, я успею придумать какой-нибудь другой вариант…

– Моя комната через две двери дальше по коридору, – говорит тетя, подавая мне стакан с водой. Я беру его, а она раскрывает передо мной ладонь и что-то протягивает мне.

Она сказала, что продолжит давать мне те лекарства, которые прописали в центре. Видимо, ей сообщили, что мне нельзя давать целый пузырек, только несколько таблеток. Но то, что она дает, не похоже на таблетки – это нечто черное и сморщенное, напоминающее семечко больного дерева.

– Это аналог того лекарства, которое ты принимаешь, – произносит тетя с ноткой нетерпения в голосе.

Я не реагирую на ее слова.

– Что-то не так? – спрашивает она.

Я разглядываю семечко на ее ладони. Это точно не лекарство – больше похоже на яд. Я смотрю на нее и не знаю, чего в моем взгляде больше – гнева или недовольства. А есть ли разница? Она воспринимает выражение моего лица как