Страшно интересная Россия

АЛЕКСАНДРА БАРКОВА

ЗЕЛЬЕВАРЕНИЕ НА РУСИ

ОТ ВЕДЬМ И ЗАГОВОРОВ ДО ОБЕРЕГОВ И ЛУКОМОРЬЯ

Москва
МИФ
2024

Информация
от издательства

Баркова, Александра

Зельеварение на Руси. От ведьм и заговоров до оберегов и Лукоморья / Александра Баркова. — Москва : МИФ, 2024. — (Страшно интересная Россия).

ISBN 978-5-00214-243-9

У наших предков не было школ магии. Травологию, защиту от злых чар и другие магические искусства им приходилось осваивать самостоя­тельно, чтобы выжить в полном опасностей мире.

В этой книге рассказывается о магических представлениях славян и сводится воедино весь комплекс их поверий о растениях. Вызвать дождь, приворожить любимого, усмирить беспокойного мертвеца — на любой случай были свои средства. Истории, как заговоры нашли отражение в творчестве Пушкина, а ритуалы — в современной психотерапии, Александра Баркова вплетает в увлекательное повествование о том, во что верили, чего боялись и как видели мир люди в прошлом. И убедительно доказывает, что благодаря накопленному поколениями опыту они понимали гораздо больше, чем могли знать.

 

Книга не пропагандирует употребление алкоголя, табака, наркотических или любых других запрещенных средств.
Согласно закону РФ приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, а также культивирование психотропных растений являются уголовным преступлением.
Употребление алкоголя, табака, наркотических или любых других запрещенных веществ вредит вашему здоровью.

 

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Введение

«…Он узнаёт наследье родовое»

Откуда берется интерес современного человека к магическим снадобьям и ритуалам? Чего мы лишились, обретя благо современной цивилизации, какую утрату пытаемся восполнить, перебирая (руками или мысленно) пучки сушеных трав?

У нас есть достижения современной медицины, благодаря которым продолжительность жизни заметно увеличилась, а старение замедлилось. Несмотря на это, тема травничества становится все более популярной, а сайты о лечебных и магических свой­ствах растений множатся как сорняки, заглушая своим обилием научную информацию. Автор этой книги лично находила рассказ о целебных свой­ствах аконита без упоминания о том, что растение крайне ядовито, — и было бы страшно представить последствия подобного «лечебного» зельеварения. Остается лишь уповать на то, что интерес к целебным свой­ствам трав у большинства читателей таких статей останется теоретическим.

Причин же этого интереса можно выделить две.

Первая — это всеохватная тоска цивилизованного человека по природе. Как только уровень жизни горожан становится достаточно высок, они немедленно начинают воспевать природу, и в первую очередь — дикую, лишенную следов воздействия человека.

В идеале эта девственная природа должна располагаться прямо за окном — или хотя бы ее имитация, что делает профессию ландшафтного дизайнера чрезвычайно востребованной. Разумеется, такая роскошь во все времена была доступна немногим. Так, в эпоху Хэйан в Японии (Х век) посреди усадьбы аристократа непременно тек ручей, над которым склонялись столетние ивы, а по его берегам лежали замшелые валуны. Когда в Европу пришла эпоха романтизма, то подобное полюбили и в Англии. Садовники с величайшей искусностью перевозили дубы из лесов в усадьбы, не повреждая корни, — так же, как за столетия до них это делали в Японии. Другой формой любви к природе был регулярный французский парк, и, хотя гулять там могли немногие, восхищались им люди самых разных сословий: так, знаменитые коммуны социалиста-утописта Шарля Фурье подозрительно напоминают Версаль с его роскошными садами, он же мерещится нам за словами Маяковского «Здесь будет город-сад!».

Для большинства горожан любовь к природе — это любовь именно к природе в духе Версаля: к парку с цветниками, без единого сухого листа и тем более без гнилых коряг (играющих важную роль в живой экосистеме). В такой природе никто не умирает, увядшие цветы заботливо удаляют садовники, — в ней нет ничего уродливого. Так возникает основа для мифа о доброте природы. А еще горожанин круглый год может купить любой продукт в магазине, ему незнакомы проблемы сезонного голода и неурожая.

Относительно реальной «доброты» природы можно привести простой пример. Если у самки зверя или птицы родилось больше детенышей, чем она способна выкормить, то она не кормит слабого. С точки зрения сохранения вида она поступает правильно: обеспечивает выживание самого жизнеспособного. Человек же, увидев такое, пожалеет слабого детеныша и, возможно, попытается его выкормить. В этом принципиальное различие природы и цивилизации. Последняя ставит целью выживание всех, включая слабейших, и горожанин, тоскуя по идеализированной природе, в своем воображении наделяет ее качествами цивилизации, отторгая противоречащие этому факты.

Итак, первая причина тяги современных людей к зельеварению — стремление привнести хоть какую-то частицу природы в свою жизнь, причем природа воспринимается ими в лучших традициях Жан-Жака Руссо — как добрая мать (этот миф сформулировал именно он). Это любовь не к реальной природе, а к природе прекрасной и стерильной, и подлинные объекты все чаще заменяются пластиковой имитацией.

Однако есть и вторая причина, едва ли не более сущест­венная.

Современные средства, которые должны сделать нас здоровее и красивее, какими бы эффективными они ни были, лишены эмоциональной составляющей. Таблетки с противоположным действием могут выглядеть совершенно одинаково. Пасты и шампуни «с травами» выглядят точно так же, как и «химические». Даже у еды — стандартная упаковка, стандартизированный вкус. Обычный горожанин не задумывается о том, что именно это сделало продукты доступными круглый год. Для него это часть проблемы, действительно страшной: отсутствия эмоциональной опоры в жизни.

Эта проблема возникла не вчера. Ее корни уходят в XIX век, в эпоху промышленного переворота, который, породив сначала чудовищную нищету среди пролетариев, в итоге обеспечил изобилие современного города. Эту проблему исключительно точно сформулировал Федор Тютчев, причем в то время, когда в России она еще только маячила на горизонте культуры:

 

…И человек, как сирота бездомный,

Стоит теперь, и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне опоры, ни предела…

И чудится давно минувшим сном

Ему теперь все светлое, живое…

 

Что это за «светлое и живое», которого лишился житель мегаполиса?

Это мир традиционной культуры, мир деревни. Разумеется, столь же идеализированный, как и природа. Однако мы сейчас не будем говорить об ужасах реальной деревни (речь об этом пойдет в книге дальше), мы рассмотрим те преимущества, которые были у нее перед городом в XIX–XX веках и которые стремится воссоздать город XXI века.

Принято считать, что современный человек страдает от постоянного стресса, а вот у наших далеких предков этой проблемы не было. Однако если представить себе реальную жизнь деревни с ее катастрофической детской смертностью, болезнями, бедностью, неурожаями, то наши жалобы покажутся неуместными. И тем не менее стресс — действительно бедствие современной городской цивилизации. Почему?

Потому что жизнь крестьянина представляла собой регулярное чередование труда и праздника. Это была жестко выстроенная система эмоций, где радость и печаль прописаны в календаре. Более того, эти эмоции всегда переживались коллективно, они имели заранее заданные формы проявления — крестьянин в любой ситуации четко знал, как он должен выражать свои чувства, будь то страх за урожай или радость от его сбора, любовь или ненависть, счастье после рождения ребенка или горе после смерти близкого человека. Все эти эмоции облекались в известные с детства слова, часто — в форму песни, и сопровождались ритуалами. Это помогало крестьянину выживать и сохранять психологическую устойчивость в мире постоянного риска, а горожанин, говоря словами Тютчева, покинут на самого себя.

Кроме того, жизнь крестьянина была жестко привязана к календарным циклам, и это давало ему то самое ощущение стабильности, по которому тоскует современный горожанин. Крестьянин точно знал, какая работа его ждет в тот или иной месяц, в то время как горожанин либо вынужден делать одно и то же круглый год, либо постоянно сталкивается с новыми задачами. Однако если размеренность и предсказуемость сельского труда еще можно воссоздать, хотя бы выращивая цветы на даче, то поиск надлежащих форм для выражения чувств — это проблема, которая стоит перед современной цивилизацией крайне остро. Именно она лежит в основе глобального интереса к традиционной культуре, породившего, среди прочего, и эту книгу.

Современный город все лучше понимает, каким спасением от стресса могут быть календарные ритуалы. Ярче всего они представлены у виккан — последователей неоязыческого учения викка, возникшего в США в середине прошлого века. Основа викканской календарной практики — Колесо года, восемь праздников, четыре из которых имеют кельт­ское происхождение (Самайн — 1 ноября, начало зимы; Имболк — 1 февраля, начало весны; Бельтайн — 1 мая, начало лета; и Лугнасад — 1 августа, начало осени), три — скандинавское (Йоль — зимнее солнцестояние, Лита — летнее солнцестояние и Остара — весеннее равноденствие), а восьмой — Мабон, осеннее равноденствие, — является чисто викканским, не имеющим аналогии в народной культуре, поскольку сентябрьский праздник урожая у крестьян был приурочен к собственно сбору урожая, а не к какой-то календарной дате. Пример с Мабоном хорошо показывает, как различается мировоззрение тех, кто работает в поле, и тех, кто покупает еду в супермаркете. На страницах книги мы встретим радикальные расхождения между викканскими представлениями, прочно вошедшими в современную культуру, и взглядами наших предков. К сожалению, викка позиционирует себя как «древнее учение», и в этом качестве становится объектом критики (сам факт того, что современность трансформирует традицию, порождая новые духовные течения, разумеется, ничуть не плох).

Итак, то «светлое, живое», о котором тоскует город и которое пытается возродить современная культура, это, говоря научным языком, эмоциональная структурированность мировосприятия: мир должен представлять собой череду будней и праздников, причем каждый праздник должен быть связан с проживанием конкретной эмоции, и это проживание должно быть коллективным.

И мы вплотную подходим к проблеме новой коллективности, или, совсем по-современному, «деревни 2.0».

Часто можно услышать, что в традиционной деревне якобы все относились друг к другу по-доброму, а в современном городе мы настолько одиноки, что не знаем даже соседей по лестничной площадке. И то и другое не совсем верно. Взаимопомощь действительно была основой жизни в деревне, но причина ее лежала не в альтруизме, а в том, что в условиях ручного труда только слаженные действия здоровых людей могли дать необходимый результат. Забота о других членах коллектива была залогом выживания каждого. При этом деревенский социум крайне тираничен, он требует быть «такими, как все», не выделяться, не отступать от правил. И готовность помочь соседу — это форма демонстрации лояльности. Если же человек выбивается из коллектива, то его ждет травля (речь об этом пойдет в первой главе книги).

Промышленный переворот переселил людей в многоквартирные дома и действительно лишил их деревенского чувства единства, поскольку уничтожил его основу — коллективный ручной труд. Пока соседи по дому были людьми одной профессии, одного социального слоя, общность еще как-то сохранялась (танцы в городских дворах прекратились примерно в 1970-е годы), позже разобщенность горожан достигла максимума.

А затем появился интернет.

Интернет стремительно создал новые общности, и это снова общности по типу деятельности. Чем бы ни занимался человек, чем бы ни увлекался, он может найти себе единомышленников. Взаимопомощь внутри таких сообществ тем выше, чем теснее круг; грезы о деревенской отзывчивости стали новой реальностью.

Вернулись и коллективно проводимые ритуалы. Люди, находясь в своих квартирах, совершают одинаковые действия в одно и то же время, причем этому предшествует совместная подготовка, а затем они делятся некими результатами (фотографиями, рассказами). По сути, каждая такая группа — это небольшая деревня, живущая в выстроенной системе эмоций в лучших средневековых традициях. Именно «в лучших», поскольку современное сообщество открыто и для входа, и для выхода, конфликт не будет иметь таких трагических последствий, какие сопровождают конфликты при деревенском укладе.

Еще одна черта традиционной культуры, стихийно возрожденная благодаря интернету, это противопоставление праздничного и повседневного. Крестьянский наряд, надеваемый на праздники, был роскошным и, разумеется, не имел ничего общего с той простой одеждой, в которой занимались повседневными делами. Более того, праздники регулярно проходили в игровой форме: новобрачных величали князем и княгиней, на проводах русалок украшали девушку зеленью, святочное ряжение могло длиться неделю и дольше, причем ряженые все это время жили отдельно. К концу ХХ века городская культура настолько прочно забыла про это, что ролевые игры вызывали массовое осуждение, пока уже в наши дни не оказалось, что они востребованы в самых разных формах деятельности. Такое же осуждение «ненастоящего», «обманного», «фальшивого» вызывает популярное ныне в социальных сетях стремление украсить себя, свой внешний вид, свой дом, показывая всем роскошные фото. По сути, это возрождение традиционной праздничной трансформации, но оно лишено календарной и ритуальной приуроченности. Заметим, что такая трансформация требует максимального количества зрителей, ее основа — современный коллективизм. Перед нами снова явление «деревни 2.0»: внешние формы изменились, но суть возрождается.

Буквальное, «живое» возвращение в традиционную жизнь невозможно (да и не нужно), но через актуализацию глубинных механизмов культуры, того самого «родового наследья» выстраивается новый социум с новой эмоциональной структурой.

Продолжим цитатой из Тютчева:

 

…И чудится давно минувшим сном

Ему теперь все светлое, живое…

И в чуждом, неразгаданном, ночном

Он узнаёт наследье родовое.

 

Эти строки были написаны Тютчевым примерно в 1850 году. До начала систематического изучения русского фольклора оставалось еще десятилетие, до скачка в развитии психологической науки — около полувека, до понимания гормональных процессов в организме — более столетия. Неудивительно, что «родовое наследье» поэт называет неразгаданным и чуждым. Цель нашей книги как раз и состоит в том, чтобы раскрыть эти тайны или, говоря менее романтично, показать, как традиционная культура посредством обрядов способствовала психологической саморегуляции членов общества и почему это важно для нас сейчас.

Недаром празднование Нового года — календарного ритуа­ла, охватывающего все общество, — со временем становится все масштабнее. Из семейного и детского праздника он перерастает в огромное событие, подготовка к которому начинается еще осенью. Причина этого — стремление к коллективному переживанию радости. Так что категорически устаревшим является тезис «Большой советской энциклопедии» о том, что у ритуала отсутствует практическая целесообразность. Новогодняя елка, натуральные или искусственные сезонные растения, которые меняют несколько раз в год, обрядовое оформление встречи нового сезона — все это, разумеется, не имеет прямой хозяйственной пользы, но позволяет психологически структурировать свой личный хронотоп, повышает уровень «хороших» гормонов, что в конечном счете служит физическому и психическому здоровью. Современная европейская культура активно заимствует опыт культуры японской, где сезонность пронизывает буквально все аспекты жизни. Более того, Япония — это единственная страна, которая органично вписала традиции в жизнь мегаполиса. На этом фоне общеизвестный факт японского долголетия выглядит закономерным.

Однако у традиционной культуры есть и другие аспекты. Для определенных слоев общества они не менее, а даже более привлекательны. Как мы увидим в этой книге, обрядовая практика крестьянина строится на твердом убеждении, что он является хозяином своей судьбы: если он будет правильно кидать, втыкать или сжигать ритуальные предметы, петь в положенное время соответствующие песни, не станет работать в праздничные дни, то его не настигнут ни болезни, ни падеж скота, ни неурожай; если же беда все-таки произошла, то причина этого — либо нарушение какого-то запрета, либо злая воля колдунов или нечисти. Незыблемая вера в то, что твоя судьба полностью в твоих руках, — это потрясающая психологическая защита. Неудивительно, что многие горожане обращаются к эзотерике и объясняют свои проблемы тем, что в прошлой жизни с ними произошли некие события. В народной культуре (и в мировоззрении оккультно-эзотерического города) нет места понятию «случайно», успех и особенно неудача имеют непременные мистические причины. В этом смысле цивилизованный человек, признающий, что он зависим от случайностей, действительно оказывается «немощен и гол» и «покинут на самого себя», как и писал Тютчев.

Есть в этом и любопытный парадокс: крестьянин, мнящий себя хозяином своей судьбы, оказывается жертвой самых разнообразных случайностей, начиная с глобальных — заморозков или засухи, ведущих к неурожаю. Это привлекательное ощущение себя микрокосмом на деле оборачивается гиперкомпенсацией собственного бессилия. И тем не менее, хотя мы и не предлагаем лечить болезнь заговорами или верить, что если в новогоднюю ночь кинуть кашу в потолок, то это обеспечит нам счастливый год, мы не можем не отметить огромную мощь стихийной народной психотерапии.

Итак, народную культуру можно представить многоуровневую систему управления стрессом, где каждый предмет, животное, человек, природный объект вызывает заранее заданные эмоции, переживаемые коллективно. Эти эмоции создают «правильные» гормональные всплески, так что ритуальные действия, которые нам кажутся абсурдными, могли иметь реальное терапевтическое значение. Разумеется, оно уступало медицинскому, но помогало выжить, когда медицина была недоступна.

Приведем простой пример из современной жизни, который знаком многим на личном опыте. На дворе ноябрь-декабрь, человек простужается. Однако у него сейчас происходит нечто ответственное — экзамены, или сдача годового отчета, или еще что-то важное и срочное. Чем важнее это для него, чем сильнее его стресс, тем с большей вероятностью болезнь пройдет сама, хотя бы на время. Механизм подобного «волшебного исцеления» нам вполне понятен: всплеск адреналина. А поскольку жизнь крестьянина — это постоянный риск, то подобные гормональные всплески для него не исключение, а норма.

По сути, мы сейчас подошли к научному объяснению того, что обычно называют словом «магия». «Волшебные» изменения — это управляемый стресс, иначе говоря — управляемый всплеск гормонов. И такой стресс способствует не только борьбе с болезнью. Он обостряет работу интуиции, то есть тех стремительных механизмов сознания, которые не отслеживаются логическим восприятием. Способность опираться на интуицию выглядит со стороны как подлинное чудо, хотя в основе ее — биохимия.

Как говорил известный профессор зельеварения, «отложите волшебные палочки». На страницах этой книги нас ждут не просто этнографические факты, но и иерархия эмоций, которые у славян были связаны с разнообразными растениями; какие-то из этих чувств покажутся привлекательными для современного человека, какие-то — неприемлемыми, но все они позволят читателю выстроить картину природы, с яркими акцентами, которая может стать для него подлинной броней от стресса современной жизни.

Глава 1

ВЕДЬМЫ, КОЛДУНЫ И ЗНАХАРИ

Ведьмы тогда и сейчас

Между нашей цивилизацией и миром традиционной деревни есть радикальное различие в отношении к магии. Горожане, живущие в атмосфере материализма и позитивизма, по магии скучают. Они называют прекрасную вещь «волшебной» и верят в чудо, а те из них, кто настроен мистически, интересуются историями о встречах с волшебными существами, пытаются призвать духов с помощью ритуалов и сами хотят обладать сверхъестественными способностями; если же они убеждены, что обладают таковыми, то смело рассказывают об этом. Говоря кратко, в городе магии нет (ну или почти нет) — и горожанам очень хочется, чтобы она была.

В традиционной деревне все строго наоборот.

В бушующем море эмоций, в котором живет крестьянин, каждое чувство персонифицируется как некая магическая сила или существо. Магией пронизано абсолютно все. Эти магические проявления хаотичны и непостижимы (например, град побивает посевы, несмотря на все обряды), поэтому крестьянин прежде всего стремится максимально отгородить себя от сверхъестественных сил, а поскольку это для него невозможно, то хотя бы свести контакт с ними к минимуму и предельно его упорядочить.

Там, где горожанин призывает духов, крестьянин ставит обереги от них. Там, где горожанин мечтает обрести мистические силы, крестьянин сам творит магию (далее нас ждут три главы об этом), но не считает ею свои обыденные ритуальные действия. Крестьянин чрезвычайно боится тех, чья магия превосходит его собственную. И это подводит нас к главному отличию цивилизации от традиции: горожанка с гордостью сообщает, что она практикующая ведьма, заводит соответствующий аккаунт в соцсетях и не прячет его от посторонних; в деревне же слово «ведьма» — это самое страшное ругательство, причем оно означает не только и не столько занятие магией, сколько любые недостатки характера.

В отношении к ведьмам и колдунам воплощался весь ужас перед иррациональностью бедствий, преследовавших крестьян.

Тоскующий по волшебству город сочинил идиллический миф о том, что ведьмы — это хранительницы языческой мудрости, что в древности их уважали и почитали, а в мрачное Средневековье инквизиция сжигала их на кострах.

Эзотерики дополнили это утверждением, что «ведьма» означает «ведающая мать». Подобные представления полностью ошибочны. Преследования за колдовство были известны за тысячелетия до инквизиции, еще в Древнем Риме и даже в Вавилоне; особых «тайных братств», хранящих языческую мудрость, не существовало ни в Европе, ни на Руси после прихода татаро-монгольской орды; ведьмы — это составная часть культуры народного христианства, впитавшего в себя многочисленные языческие верования. Что касается «мрачного Средневековья», то этот термин возник в эпоху Романтизма, причем собственно в Средние века процессов против ведьм вообще не было, они начались в конце эпохи Возрождения, а пик их пришелся на Новое время (при этом многие из сожженных за колдовство были мужчинами).

Народная культура гораздо страшнее, чем нам хотелось бы думать. На страницах книги мы встретим различные формы обряда «палить ведьму». К счастью, в таких обрядах ведьм уничтожали не физически, а символически, и все же невероятная стойкость этих ритуалов, доживших и до современности, говорит о той ненависти, которую испытывали крестьяне к носителям магии.

Слово «ведьма» означает «ведающая», «знающая». Почему слово «знающая» стало ругательством? Потому что крестьянин боится знаний ничуть не меньше, чем магии: любые новые знания рушат его цельный мир, уничтожают его психологические защиты. Кроме того, ведение традиционного хозяйства подразумевает максимально слаженные действия коллектива, а человек, который знает больше других, выбивается тем самым из социума и, вольно или невольно, угрожает самой основе крестьянской деятельности, то есть несет угрозу выживанию. Страх перед знающими людьми перекочевал и в городскую культуру, адресованную широким массам: достаточно вспомнить фильмы типа «Иронии судьбы» или «Москва слезам не верит», где чем образованнее герой, тем он отрицательнее.

Однако в народном понимании ведьма — не просто «знаю­щая», но и «знающаяся», то есть общающаяся с нечистой силой. Это важный признак фольклорных представлений о ведьме, и этим (по крайней мере, теоретически) ведьма отличается от знахарки (обратим внимание на то, что оба эти термина образованы от корней со значением «знать», но отличаются сферой употребления как в народной культуре, так и в современной).

Знахари и знахарки действуют за счет собственных магических сил, а также благодаря знанию трав. Как мы увидим далее, базовыми навыками знахарства обладал каждый крестьянин и тем более крестьянка, к «специалисту» обращались только в особо трудных случаях. Как это согласуется с неприятием знающих людей? Мы увидим, что четкой границы между ведьмами и знахарками не было, знахарок могли бояться, их могли называть ведьмами, продолжая, впрочем, пользоваться их услугами. Так, автор этой книги лично общалась с восьмидесятилетней деревенской «ведьмой», которая, по сути, была знахаркой-шептухой, лечившей нашептыванием заговоров над водой. Соседи приходили к ней с просьбой наговорить воду, причем нисколько не смущаясь присутствия фольклориста.

Колдун в народном понимании — это не просто мужской эквивалент ведьмы. Его образ более мифологизирован: в подчинении у колдуна находятся несколько или даже много бесов и сам он состоит в иерархии — может быть главным над ведьмами и при этом подчиняться более могущественному колдуну.

Как нет четких границ между ведьмой и знахаркой, так же перетекают друг в друга представления о колдуне и знахаре.

Теперь подробнее рассмотрим эти образы и те растения, которые были с ними связаны.

Ведьмы и нечисть

Образ ведьмы зачастую настолько сильно мифологизирован, что она предстает как сверхъестественное существо. Так, в русских диалектах ведьму могли именовать «бесихой», то есть, по сути, женским эквивалентом беса; аналогично у западных славян термин «богиха», обычно означающий демоницу, вредящую беременным, роженицам, детям, мог относиться и к колдунье (и даже к знахарке). В рассказах о лиходейском колдовстве ведьм важное место занимал ветер, который вообще воспринимался как проявление нечистой силы, — ведьмы пускали по ветру заклятия. Особенно это касалось вихря и вьюги, которые всеми славянами воспринимались как свадьба черта — с чертовкой или с ведьмой. Это поверье нашло отражение в стихотворении Пушкина «Бесы», где вьюга называется свадьбой ведьмы. (Как мы увидим далее, Пушкин был хорошо знаком с народной культурой, в том числе и с колдовской традицией.)

Еще одна черта, общая для ведьм и нечисти, — нечеловеческие ноги. У бесов они просто звериные, а у ведьм, колдунов и даже знахарей — сильно волосатые, или кривые, или непомерно толстые либо тонкие; главное, что не такие, как у нормальных людей. Во всех мифологиях мира встречается идея, что нечисть обладает необычными ногами и передвигается нечеловеческим способом. В частности, умеет летать.

До XIX века дожили представления о том, что ведьмы, как и колдуны, слетаются на шабаши на лысых (то есть безлесных) горах. Сам термин «лысый» связан с мифологической маркированностью волос, и если сейчас мы представляем себе чародея как человека с исключительно длинными волосами и бородой, то в народной культуре, наоборот, самый страшный колдун был лыс. Этим и объясняется такое, казалось бы, неподходящее место для тайных собраний. Общеизвестен образ ведьмы, летящей на метле или на помеле (специальном венике для обметания печи), при этом в народных представлениях ведьма могла лететь и на березовой ветке. Подобные «лохматые» предметы — не что иное, как воплощение мотива волосатости, связанного с магией. Береза же была частью культа русалок, так что образ ведьмы, летящей на березовой ветке, — это попытка наделить ее их чертами (о том, какие русалки умели летать и как они это делали, мы расскажем в следующей главе).

Итак, ведьма летела на метле или березовой ветке на лысую гору, чтобы там вместе с другими ведьмами и колдунами набраться колдовского умения у нечистой силы. В европейской мифологии такие шабаши происходили в Вальпургиеву ночь, с 30 апреля на 1 мая, и здесь прослеживаются отголоски древних кельтских ритуалов на Бельтайн. Как мы увидим, события, которые в Европе приходились на время Бельтайна, у восточных славян были смещены на Ивана Купалу: так, украинцы и белорусы полагали, что шабаш происходит перед этим праздником (вспомним повесть Гоголя «Вечер накануне Ивана Купала», где герой встречает и черта, и ведьму). В русской традиции дата иная — 1 сентября по старому стилю (14 сентября по новому), день допетровского Нового года.

Важная деталь: магическая сила, которую нечисть передает ведьмам и колдунам, — это не совокупность знаний, а некое качество, которое можно получить (вероятно, со временем оно ослабевает, отчего и надо каждый год летать на шабаш), но можно и отнять. Для этого необходимо ударить ведьму березовой метлой. Может показаться странным, что один и тот же предмет выступает как атрибут нечисти и как средство защиты от нее, но такова особенность мифологического мировосприятия: если нечто вызывает сильные эмоции, то эмоции эти зачастую оказываются противоположными; важна сила стресса, а не направленность чувств. На страницах этой книги мы неоднократно увидим, что растения, связанные с нечистой силой, оказываются оберегами от нее же.

В очень редких случаях считалось, что ведьмой можно не стать, а родиться, но для этого существовал ряд условий, близких к невыполнимым: например, и сама ведьма, и ее мать должны были появиться на свет вне брака (что почти нереально в традиционном обществе), или такое дитя должно было «родиться в рубашке» (то есть в неразорвавшемся околоплодном пузыре, что встречается примерно один раз на миллион родов), причем «рубашка» должна быть черной (это уже мифология, так как плодный пузырь белого цвета). Такое нагромождение маловероятных, практически невозможных факторов — не логическая концепция, не генетическая теория, а концентрация и визуализация страхов в обществе, где фактически отсутствует медицина. Чтобы понять, откуда берутся такие поверья, представьте себе мать, у которой ребенок заходится плачем, и свое бессилие перед его страданиями она персонифицирует в образе ведьмы, наславшей недуг. Для матери болезнь ребенка — это нечто неправильное, и источник этой беды будет для нее дважды и трижды неправильным. В таком ракурсе эти поверья окажутся вполне логичными.

Оборотничество и распознавание ведьм

Другое поверье о ведьмах и колдунах — их способность к оборотничеству. Если крестьянин во время некой негативной ситуации видел кошку, собаку, жабу, бабочку, ворону, утку, то он объявлял беду происками ведьмы, которая обернулась животным. Такое животное непременно пытались убить или хотя бы ранить — это должно было разрушить злые чары. И снова вспоминается Гоголь и его «Майская ночь, или Утопленница», где мачеха-ведьма оборачивается кошкой, которую ранит падчерица, и наутро у мачехи оказывается перевязана рука. Гоголь здесь исключительно точно воспроизводит народную традицию.

Однако образ ведьмы, вредящей человеку злыми чарами, относится скорее к литературе, чем к фольклору. С точки зрения крестьянина, основное зло от ведьмы — это то, что она отбирает молоко у коров. Разумеется, если я забочусь о своей корове, а у нее мало молока, то кто виноват? Ведьма! Так что перечисленные выше животные будут, скорее всего, связаны с историей о том, как у коровы пропало молоко и как его удалось вернуть, поразив ведьму в ее нечеловеческом обличье. И если в литературе зооморфной ипостасью ведьмы, вероятно, будет кошка, то в фольклоре — жаба: ее проще встретить в хлеву.

Существует множество версий, какими чарами ведьма отбирала молоко. Например, считалось, что в купальскую ночь она, обнажившись, собирала с полей росу фартуком или рубашкой, приговаривая: «Беру ужиток, но не весь», а дома выжимала ткань и давала выпить жидкость своей корове; или же она доила березу (о связи образов ведьмы и березы мы уже говорили). В любом случае это приводило к тому, что у каких-то коров молоко пропадало, а у ведьминой коровы — прибавлялось. Строго говоря, если у моей коровы пропало молоко, меня не интересует, какие именно чары применила ведьма, мне важно, во-первых, вернуть молоко, то есть распознать ведьму и навредить ей, а во-вторых, не допустить такой беды в будущем.

Оберегом от ведьм для коров считалась все та же береза: ее ветки втыкали над дверьми хлева на весенний Юрьев день (23 апреля / 6 мая) или на Ивана Купалу (24 июня / 7 июля); при первом выгоне трижды стегали корову березовым прутом, надевали ей на рога березовый венок. Другим магическим средством был барвинок — вечнозеленое стелющееся по земле растение, чьи переплетенные стебли наделялись колдовской силой — как вредоносной, так и отвращающей. Если корова была испорчена магией, то ее молоко следовало процедить через венок из барвинка; барвинок могли добавлять в корм, чтобы уберечь скот от ведьм. Интересно, что как колдовское средство барвинок был опасен не для скота, а для людей: если ведьма

...