Глава 2

После полудня тучки рассеялись, ветер утих, лес наполнился вонючими болотными испарениями и стрекотом птиц. Тепло, словно в бане. И веники в наличии, Зотов пару раз получил по роже напружиненной веткой.

По пути миновали крохотное торфяное озерцо с водой цвета крепкого чая и топкими берегами. Разведчики не спешили, часто останавливались и напряженно слушали чащу. В час дня с надсадным и прерывистым гудением над головами пролетел «Фокке-Вульф» Fw 189, в немецком обозначении «Flugauge» – «Летающий глаз». На советском фронтовом жаргоне – «Рама», из-за характерной формы фюзеляжа, похожего на форточку с крыльями. Этот юркий самолетик-разведчик солдатня ненавидела всеми фибрами души: после появления «Рамы» непременно ожидай всяких пакостей – артобстрела или бомбежки. Какой черт принес его в лес? Не к добру это, ох не к добру. Чертова этажерка заложила круг и исчезла, гул моторов растворился в небе. В остальном – спокойствие и благодать. Над лесом вновь безмолвно плыли редкие белые барашки облаков. Тянуло выкупаться в холодной весенней воде, остудить потное, разгоряченное тело.

Егорыч, идущий метрах в десяти впереди, жестом приказал остановиться и медленно, словно нехотя, опустился на живот и уставил широкий раструб пулеметного пламегасителя перед собой. Группа залегла, разобрав сектора для стрельбы. Зотов мешком свалился за трухлявый, заросший мхом и лишайником пень. Карпин осторожен, словно волк, крадущийся на овчарню, зря не рискует. При малейшем сомнении разведчики замирают и выжидают, пока не убедятся, что опасности нет. Резкая птичья трель, скрип сохлого дерева – повод ткнуться лицом в опавшие листья и сухую траву. Герои-тыловики, не нюхавшие пороху и видевшие врага на плакатах, непременно назвали бы лейтенанта перестраховщиком. Для Зотова же бдительность Карпина – очередное подтверждение квалификации фронтового разведчика. Такие командиры всегда Зотову нравились, в отличие от выскочек-полудурков, раз за разом бросающих солдат в самоубийственные атаки.

– Выходим в заданный квадрат, – шепотом предупредил лейтенант. – Предельная внимательность, можем нарваться на пост. Без приказа огонь не открывать, иначе рыло начищу.

Егорыч повернулся и поманил пальцем. Зотов и Карпин, согнувшись в три погибели и касаясь руками земли, подобрались к старшине.

– Гляньте, какая цаца, – муркнул Егорыч. – Ориентир – раздвоенная елка, немножко левее, будьте любезны.

Зотов присмотрелся к огромной разлапистой ели, двумя вершинами подпиравшей безмятежные небеса. Вроде ничего необычного. Ага. У самой земли из-под шатра густых веток торчали на свет божий босые грязные ноги. В тени угадывалась винтовка, приставленная к стволу.

– Дрыхнет, будьте любезны, – доложил Егорыч. – Я его, стервеца, случайно засек, глаза еще видят, совсем не ослеп. Вроде один. Слышите?

Зотов уловил доносящееся сопение и невольно позавидовал спящему. Живут же люди.

– Волга, обезоружь этого соню по-тихому, – распорядился Карпин.

Волжин привстал и крадучись, ставя ступню на носок, пошел к раздвоенной ели. Замер в кустах, приблизился к спящему и, воровато оглядевшись, сцапал винтовку. Торчащие ноги кражи вверенного имущества не обнаружили. Сашка подложил ладони под голову и изобразил сладкий сон.

Карпин подошел, на всякий пожарный держа заросли под прицелом ППШ. Зотов, приклеившись следом, заглянул лейтенанту через плечо. Под елкой разметался худенький рыжий подросток, почти мальчишка, в грязных штанах и потрепанном немецком френче с ободранными знаками различия и кепкой на голове. Конопатое лицо расплылось в блаженной улыбке, с уголка губ тянулась струйка подсохшей слюны. Рядом, на солнышке, грелись растоптанные, явно не по размеру, жадно просящие каши ботинки военного образца.

– Подъем, солдат. – Карпин бесцеремонно пихнул спящего сапогом.

Парнишка проснулся рывком. О винтовке даже не вспомнил, а, не успев продрать глаза, боком, по-заячьи, сиганул к малиновым зарослям. Рефлексы на уровне. И тут же сдавленно захрипел, сцапанный лейтенантом за горло.

– Тих-ха, – ласково проворковал Карпин.

Малец обмяк, тонкие ножки подкосились, и он просипел:

– Не… не убивайте, пожалуйста.

– Уж как получится.

Паренек захрипел, глаза закатились, жутко сверкая белками.

– Лейтенант, – укоризненно сказал Зотов. – Ведь ребенок.

– Ша, у меня, ребенок, пикнешь – задавлю, как куренка. – Карпин ослабил хватку и осторожно, с любовью опустил полузадушенного на колени.

– Дяденьки, пожалуйста, не убивайте! – Паренек затрясся, глазенки наполнились слезами и ужасом. Самое время для короткого допроса по существу.

– Кто такой? – с нажимом спросил Зотов.

– За грибами-и-и я, – заныл паренек. – Сморчки-и-и пошли-и-и…

– Не смей врать мне, сморчок. – Зотов отвесил сочную оплеуху. – Партизан?

– Не-ет!

– Души поганца, надоел он мне, – кивнул Зотов Карпину.

– Да-а-а, партизан! – немедленно сдался грибник.

– Отряд?

– «За Роди-и-ину».

– Слабак, – фыркнул Карпин.

– Звать тебя как, сморчквовед? – потребовал Зотов, радуясь в душе, как младенец. Удачно вышли, молодец лейтенант. Иной раз отряд можно неделями искать, леса брянские дремучие и бескрайние.

– Колька, Колька я, Воробьев.

– Тут чем промышляешь?

– В охранении я, часовым, – всхлипнул паренек.

– Батюшки, часовым! – восхитился Зотов. – Ну надо же. Знаешь, что бывает за сон на посту?

– Меня размори-ило. – Колька маленько пришел в себя и перестал трястись.

– Хм, веское доказательство невиновности. Ты случайно не адвокат? Нет? Ты хоть понимаешь пустой головой, что на тебя даже пулю тратить не будут? Вот на этой елке и вздернут.

– Простите-е, дяденьки, бес попутал… – вновь разнылся лихой партизан.

– Не скули, – оборвал Зотов. – Командир на месте?

– У себя, у себя он, – истово закивал Колька. – Никуда неделю не отлучался, и…

– Без подробностей, – поморщился Зотов. – И чего это ты, Коленька, секретную информацию первым встречным сливаешь?

– Так вы же свои! – нашелся паренек и заискивающе заулыбался. – Форма, автоматы, и лица наши – советские!

– Слыхал? Лицо у тебя советское, – подмигнул Зотов лейтенанту.

– У меня в прадедах швед, – обиделся Карпин. – Прапрабабка с заезжим барином согрешила. Меня через то в разведку и взяли, на иностранца больно похож.

– Ну не знаю, наш Маугли тебя быстренько раскусил. – Зотов перевел взгляд на дрожащего партизана. – Слушай, малой, ты совсем дурак или прикидываешься? – И, присмотревшись, тяжко вздохнул: – Не, не прикидывается, уродился таким. Обыскать.

Горе-партизан обиженно засопел.

Егорыч наклонился и тщательно обыскал незадачливого часового, ощупывая складки и швы. На траву полетели затушенная цигарка, кусок изгрызенного черного сухаря, обрывок веревки, игральная карта с голой бабой в непотребной позе и несколько винтовочных патронов, извалянных в крошках и мусоре. В самый ответственный момент винтовку заклинит, и парень попадет в сухую статистику безвозвратных потерь.

– Тебя кто учил так боеприпасы хранить? – добавил железа в голос Зотов.

– Ни-и-икто, – приготовился расплакаться Колька.

– Сопли подбери, – приказал Зотов. – Значит, сам до всего доходишь? Раз башковитый такой, сейчас мухой летишь к командиру и докладываешь: так, мол, и так, проявив чудеса бдительности, совершенно случайным образом встретил друзей Николая Степановича. Усек?

– У-усек.

– Повтори.

– Бежать к командиру, сказать, встретил друзей Николая Степановича. Че тут не понять? Мозгой шевелю.

– Сильно сомневаюсь. Беги, понятливый ты наш, мы подождем.

Карпин разжал руки. Парень вскочил, дернулся выполнять приказ и нерешительно замер.

– Вопросы? – нахмурился Зотов.

Колька почмокал губами и жалобно попросил:

– Винтовочку не отдадите? Мне без винтовки нельзя.

– Оборзел? – опешил от такой наглости лейтенант.

– Я часовой, – проканючил Колька. – Узнают, что вы у меня оружие отобрали, на кухню сошлют или вовсе пристрелят. А я мамке наплел, что на задания боевые хожу-у. Пожалейте, дяденьки.

«Ну и стервец», – подумал Зотов и разрешающе кивнул.

Волжин дождался подтверждения лейтенанта, откинул крышку магазинной коробки, высыпал на ладонь четыре траченных ржавчиной патрона, выщелкнул из затвора пятый и протянул винтовку хозяину, напутственно пожелав:

– Больше не теряй, охотник на дикие сморчки и строчки. Будешь на посту дрыхнуть, однажды из леса выйдем не мы.

– Ой, спасибо, дядечки, век благодарен буду таким замечательным дядечкам! Я живо, туда и обратно! – Колька в доказательство истово перекрестился и побежал в гущу леса, забыв про ботинки. Ойкнул, напоровшись пяткой на сук, хотел вернуться, махнул рукой и хромая скрылся в кустах.

– Занять круговую оборону, – распорядился Карпин.

«Похвальная предосторожность», – порадовался Зотов. Партизаны, они такие разные и непредсказуемые, каждый отряд – кот в мешке, с одинаковой вероятностью можно нарваться на мародеров, убийц и бандитов.

Он залег рядом с лейтенантом и попросил:

– Слушай, Карпин. Оружие дай.

Лейтенант смерил оценивающим взглядом, скинул вещмешок, распустил лямки, пошарил внутри с видом завзятого фокусника и протянул исцарапанный ТТ и две запасные обоймы.

– Пользоваться умеешь?

– Даже в тире бывал! Один раз, – улыбнулся Зотов, рассовал обоймы по карманам пальто и плавно оттянул затвор, досылая патрон. – Слушай, а гранаты нет?

Карпин посмотрел уважительно, расстегнул подсумок на поясе и выдал Ф-1 с вкрученным запалом.

– Благодарствую. – Зотов почувствовал себя уверенней, сжимая холодное рубчатое яйцо.

– Поосторожней, – буркнул Карпин. – У меня в учебной роте новобранец вместо гранаты кинул кольцо, а сам стоит смотрит, глазенками хлопает, радостный весь такой. Еле живы остались.

– Бил? – сочувственно поинтересовался Зотов.

– Сунул пару раз в морду, – подтвердил лейтенант. – Ему на пользу пошло, теперь письма пишет – благодарит за науку. Где-то под Ленинградом воюет.

При упоминании Ленинграда в сердце остро кольнуло. Город восьмой месяц в блокаде, вести приходят скудные, голод косит людей, и зима была страшная, говорят, тела лежали на улицах, их некому было убрать.

От невеселых мыслей отвлек появившийся Коленька Воробьев, лихой партизан и лучший часовой по эту сторону фронта. Быстро управился. Худенькая фигурка выскользнула из-за кустов и нерешительно замялась у раздвоенной ели. С ним никого. Понятно, на рожон лезть не хотят.

– Волга, помаячь, – велел Карпин.

Сашка нехотя поднялся и обозначил присутствие. Колька обрадовался и закричал, тыча за спину:

– Командир интересуется, кто тут от Николая Степановича, грит, выходь на переговор!

– Я пошел, – сказал Зотов.

Карпин перехватил за рукав.

– Не надо, я отвечаю за твою безопасность. Головой.

– Мы тут все сейчас ответим головой, лейтенант, – подмигнул Зотов, вставая во весь рост. – Бог не выдаст, свинья не съест. Будь готов, как пионер. Увидишь – нос чешу, вот так, – он коснулся переносицы указательным пальцем, – значит, приготовиться. Как уберу руку, начинаешь считать: сто один, сто два, сто три. Я падаю и кидаю гранату, ты открываешь огонь изо всех стволов, я начинаю отходить. Лады?

– Лады, но идея тупая, – обреченно согласился Карпин, отжимая предохранитель ППШ.

– Чем богат. – Зотов пошел навстречу партизанам, прикидывая варианты развития событий от плохого к очень плохому. Успокоиться надо, руки снова дрожат.

Из темного ельника появились двое. В кустах явно засело больше. Зотов именно так бы и поступил, нарисуйся среди партизанского леса мутные типы, требующие командира отряда. Встречающие были примерно одного возраста – под пятьдесят. Один чуть постарше, среднего роста, с жесткой щеткой усов, в сапогах, военных галифе и гражданском пиджаке. Второй подтянутый, в офицерской двубортной шинели без знаков различия, портупее и фуражке с малиновым околышком и ярко-красной звездой. В войсках такие звезды в прошлом году заменили на зеленые, отказались от довоенного франтовства. Первый напоминал бухгалтера или ветеринара, второй – человека военного, но Зотов никогда не доверял внешности. Сплошь и рядом милейший человек оказывается хладнокровным убийцей, а угрюмый здоровяк со лбом питекантропа – самым сердечным в общении мужиком.

Они остановились в паре шагов, пристально изучая друг друга. Гражданский не выдержал и спросил:

– Вы от Николая Степановича, стало быть?

– Николай Степанович просил передать: в Твери отличная погода, с апреля дожди, – сообщил условленную фразу Зотов и замер, чуть покачиваясь на каблуках. Ответ все решит – отзыв или попытка захвата. Руку в кармане свело.

– Пора привыкать, Тверь – край дождей и тумана, – по слогам проговорил гражданский и неуверенно улыбнулся.

Зотов выдохнул. Фух. Свои. Неужели дошли?

– Здравствуйте, товарищ, – поприветствовал гражданский, протягивая ладонь.

– Здравствуйте, товарищи партизаны! Минуточку, один неловкий момент! – Зотов нарочито медленно вытащил из кармана руку с взведенной гранатой, зажатой в побелевших пальцах.

Партизаны заметно струхнули и шагнули назад. Человек в форме шумно сглотнул.

– М-мать, – ахнул гражданский.

– Вы меня простите великодушно, – извинился Зотов. – Есть тут перестраховщик один, велел подорваться в случае чего. Страшный человек. Вы уж войдите в положение. Времена-то нынче какие? Ну не мне вам рассказывать.

Он вставил чеку на место, загнул усики и спрятал лимонку. Напряжение спало.

– Моя фамилия Марков, Михаил Федорович, – представился гражданский. – Командир партизанского отряда «За Родину». Это начальник штаба майор Лукин, Владимир Алексеевич. Нас предупреждали радиограммой. Вы товарищ Зотов?

– Он самый! Виктор Павлович, – отрапортовал Зотов, пожав сильные, сухие ладони, обернулся и призывно махнул. На опушке, словно из ниоткуда, встали разведчики.

– Лейтенант Карпин, – представил сопровождающего Зотов.

– Здравствуйте, устали, поди? – посочувствовал Марков. – Ничего, устроим вам отдых. Мы, если честно, боялись, думали, не сыщете нас. Прошу за мной.

– Мы разведка, кого хочешь найдем, – хмыкнул Карпин, двигаясь по едва заметной тропе.

Из тени выступил десяток партизан. Они взяли гостей в кольцо, с завистью поглядывая на вооружение и снаряжение разведгруппы. Сами выряжены кто во что горазд, в живописную смесь гражданской и военной одежды. Большинство с винтовками, у двоих немецкие пистолеты-пулеметы МР-40 и стандартные брезентовые подсумки под три магазина.

– Что с явкой на хуторе? – спросил Зотов.

– Дрянная история, – поморщился как от зубной боли Марков. – Каминцы нагрянули три дня назад, все пожгли, хозяев повесили. Мы поздно узнали, хотели перехватить на обратном пути, да эти суки уже укатили. Ничего, поквитаемся, стало быть.

– Повешенных надо бы снять.

– Снимем, – поморщился командир. – Не успели ишшо, егеря поблизости шарят.

– А связной?

– Санька ушел, он у нас знаете какой, с осени партизанит, боевой парень! Да у нас все боевые! – похвастался командир.

– Я так и подумал. – Зотов глянул на плетущегося в сторонке Кольку Воробья. Боевые – это еще не то слово. Орлы на подбор.

Партизанский лагерь начался неожиданно. Вроде шли по густому лесу, а вдруг за кустами обнаружился загон с дюжиной лошадей под навесом из порыжевших еловых ветвей. Под ноги с истошным лаем кинулись несколько кудлатых собак. Брякнул колокольчик. Рядом с тропой неуклюже сидел на корточках бородатый мужик в телогрейке, доивший костлявую корову и матерившийся вполголоса. Белая с черными пятнами буренка дергала рогатой башкой и пыталась смазать доильщику хвостом по лицу.

– Ты, дядь, активней за сиськи-то дергай! – хохотнул Волжин.

– Я те щас дерну, пога… – взвился мужик, но осекся при виде начальства. – Товарищ командир, освободите меня от наряда, пусть бабы доят! Пошлите меня нужники чистить или в бой в первых рядах! Сил моих нет!

– Ты продолжай трудиться, Шестаков, продолжай. Труд, стало быть, сделал из обезьяны человека. Корова сама себя не подоит, – успокоил наказанного Марков. – Сумел напакостить, сумей отвечать.

– Да я в бой, товарищ командир, да я полицаев громить! – всплеснул руками бородач. – Вы меня знаете! Люди смеются!

– Разговорчики, Шестаков! – посуровел командир.

Мужик сплюнул и остервенело зазвенел ведрами на весь лес.

«Похоже на цыганский табор», – отметил Зотов. Телеги, лошади, стираное белье. Малейший шухер – и лагерь снимется с места и откочует в глубь заболоченных черных лесов. Ну разве медведей нет, песен не слышно и рюмочку не подносят. Появились землянки, обложенные дерном. С виду холмики среди леса, по крыше пройдешь – не заметишь. Людей много, в основном хмурые мужики средних лет, с оружием и без. Несколько женщин в годах. Мимо пробежала стайка девушек. Увидев новеньких, захихикали, зашептались. Карпин погрозил Волжину кулаком. Дескать, не балуй у меня. Тот сделал вид, будто обращаются не к нему, и горделиво выпятил грудь, став похожим на кочета.

Под огромным дубом аппетитно попыхивала армейская полевая кухня. Высилась груда сухих осиновых дров, дающих мало дыма и много огня. Человек в драном треухе, морщинистый, загорелый до черноты, помешивал в котле огромным черпаком, наполняя лагерь одуряющим запахом гречневой каши. Собаки, собравшиеся у кухни, разлеглись на солнышке, вывалив языки и ожидая подачек.

– Обед скоро, Кузьмич? – поинтересовался Марков.

– По расписанию, товарищ командир! – Повар расплылся в беззубой улыбке. Ловко подхватил костыль, беззлобно обматерил псов и заскакал вокруг кухни. Зотов поначалу и не заметил, что у повара нет правой ноги. Увечье Кузьмича никак не смущало. Он снял шкворчащее на костре ведро и принялся заваливать в котел поджарку из моркови и лука. Желудок требовательно заурчал. Зотов только сейчас понял, насколько оголодал. «Если не накормят, лягу и умру», – решил он.

– А говорят, партизаны плохо живут, – указал Зотов на кухню.

– Кто ртами щелкают, те плохо живут, стало быть, – согласился Марков с лукавым прищуром. – А мы народ запасливый, на чужую доброту не надеемся. Кухонку эту я в сорок первом припрятал, часть одна пехотная бросила, когда отступала. Разбомбили их крепко у Навли. Мы с мужиками и укатили кормилицу, была вторая, но у ней колесо взрывом оторвало и бочину разворотило. Наши еще возмущались: куда, мол, Федорыч, эта бандура? А она, глядишь, пригодилась. Другие в золе картоху пекут, поносом жгучим страдают, а у нас каша да щи, как у тещи любимой!

Зотов порадовался смекалке командира. Этакий тип людей был ему хорошо знаком. Слишком хорошо. Крестьянин, деревенщина, с виду простой и даже чуть глуповатый, но это лишь маска. С дурачка меньше спрос. На деле селяне – осторожный народ, себе на уме. Своего не упустят, чужое хапнут не глядя. Палец в рот не клади, отхватят руку по локоть, а глаза будут невинные, как у младенца. На Гражданской Зотов таких навидался. Добренькие, услужливые, кланяются, последнюю рубаху готовы отдать, а спиной повернешься – и выстрел из обреза в упор. Потом идущие мимо отряды находят на обочине раздетые догола трупы солдат. Хозяйственные мужики валили и красных, и белых, без разбору, было за что. Тела бросали подальше от сел, награбленное закапывали до лучших времен, плели небылицы о всадниках на черных конях. Взять на горячем ушлых мужичков было ох как непросто. Недаром беляков скоренько порубали, а крестьянские восстания, таких вот марковых, с добрым прищуром, давили до тридцатых годов.

– Разведчики со мной, – пригласил Лукин. – Для вас приготовлена отдельная землянка, отдохнете с дороги.

– А вы ко мне, товарищ Зотов. – Марков взял под руку, увлек в сторону и велел часовому, замершему возле одной из землянок: – Петро, кликни Аверкина, скажи, пусть вскрывает НЗ, он поймет. – Открыл висящую на кожаных петлях дверь, обитую шкурой со свалявшейся шерстью, и радушно улыбнулся. – Добро пожаловать в холостяцкую берлогу, устроим со всеми удобствами.

Зотов пригнулся и по лесенке спустился в землянку, внутренне готовясь к хлюпающей воде, сырости, корням над головой и червям, падающим из стен. Ну и ошибся. Землянка оказалась совсем новая и сухая. Дощатый пол и стены, двое нар с матрасами и подушками, стол. Чугунная печка, на ней закопченный чайник с изогнутым носиком и ручкой, замотанной тряпкой. Пахло свежим деревом и полынью, натыканной под потолком. Горела керосиновая лампа, погружая жилье в суматоху зыбких теней.

– Уютно, – похвалил Зотов.

– Обживаемся потихоньку. Повезло вам, товарищ Зотов, не зимой угораздило к нам в гости наведаться. С ноября по март в шалашах коротали, как вспомню – кровавая слеза наворачивается. Одна сторона ватника на костре горит до дыры, вторая к земле примерзает. Людей обморозили – страсть. Но мы не жалуемся, доля такая. – Марков указал на нары. – Присаживайтесь, в ногах правды нет. Кушать хотите?

– Ужасно, – признался Зотов, опускаясь на мягкий, набитый сеном матрас. Неумолимо тянуло провалиться в глубокий сон минут на шестьсот. Сил не осталось даже чтобы сидеть.

– Интенданта напряг, встретим как полагается.

– Кухня, интендант, у вас настоящая армия, Михаил Федорыч, – восхитился Зотов.

– А иначе никак, – отозвался польщенный командир. – Кое-кто на Большой земле думает – партизаны под кусточками прячутся, молятся пням, а мы большую работу проделали, за полгода из кучки дезертиров, окруженцев и колхозников сколотили боеспособное подразделение, стало быть.

В дверь едва слышно поскреблись.

– Давай уже, – разрешил командир.

По ступенькам колобком скатился невысокий, пухленький человек со свертком в одной руке и армейским котелком в другой. Бесцветные, ничего не выражающие глаза на лоснящемся круглом лице робко мазнули с Маркова на Зотова.

– Заходи, заходи, – приободрил командир. – Знакомьтесь, начальник хозслужбы отряда Аркадий Степанович Аверкин, это товарищ Зотов из Центра. – Марков многозначительно воздел палец.

– Добрый день, – тонким, едва слышным голосом поприветствовал колобок, бухнул сверток на стол и сунул Зотову мягкую, рыхлую, потненькую ладонь. – Такая честь, такая честь! Михаил Федорыч, я тут собрал кой-чего от себя: хлеб свежий, тушенка немецкая, картошечка жареная. Чай настоящий, грузинский, никакой морковной бурды. Сигаретки опять же, трофейные «Империум», душистые – страсть, не махорка дрянная. Угощайтесь, пожалуйста.

– Спасибочки, Аркадий Степаныч, уважил.

– Да я чего, я всегда рад, – зарделся от похвалы интендант. Все хозяйственники чем-то неуловимо похожи: движения скупые, расчетливые, глазенки бегают, выискивая чего бы притырить, утащить в недра пыльного склада и навеки занести в списки имущества. Особая порода тыловиков, всегда готовых услужить и помочь, если почуяли выгоду.

– Ну иди, иди, Аркадий Степанович, – проводил Марков интенданта, явно ждущего приглашения разделить богатую трапезу.

– Служу трудовому народу! – Аверкин расстроился и ушел нахмуренный и поскучневший.

– Оставили бы его, Михаил Федорович. Человек старался.

– Нечего уши греть, – сварливо отозвался Марков. – Вам отдыхать надо, а Аркаша жутко любознательный человек, до вечера не отстанет. Он у меня незаменимый, что хочешь достанет, бойцы накормлены и одеты, нос в табаке. Цены таким нет. Из кадровых интендантов, с первых дней на войне, был в окружении, шел к линии фронта до самой зимы, а как снег выпал, прибился к нам, талантливейший снабженец, стало быть. Более того, с партбилетом вышел! Представляете? Вы кушайте, товарищ Зотов, кушайте!

Марков выставил железную тарелку, навалил груду золотистой, поджаренной до сочного хруста картошечки, нарезал толстыми ломтями хлеб, сунул щербатую ложку.

– Кушайте на здоровье.

Зотов не заставил себя упрашивать. Глотал не жуя, по-собачьи, не чувствуя вкуса. Партизан посмотрел с затаенной грустью, покачал головой, открыл ножом банку тушенки.

– Мясца ухватите, товарищ Зотов, фрицевское мясцо, не побрезгуйте, нашего нет.

Зотов зачерпнул полную ложку тушенки и сконфузился.

– А вы, товарищ Марков?

– Я чего, я сытый по горло! – уверенно соврал Марков. – Вы на меня не смотрите, кушайте, измоталися весь.

– А разведчики мои?

– Обижаете, – надулся командир. – И разведчики ваши лопают будь здоров, Аркаша о них позаботился. Вернутся не из немецкого тылу, а как из санатория, стало быть.

За словоохотливостью партизанского командира Зотов уловил неуверенность. Выскреб остатки поджарки и спросил, сыто отдуваясь:

– Когда самолет?

Марков помрачнел и ответил, пряча глаза:

– Тут дело такое, товарищ Зотов, самолета не будет.

– Не понял.

– Авиасообщение с Большой землей прервано приказом Центра от вчерашнего дня.

– Вот так новость. – Зотов опустил ложку в тарелку. Командование торопило, подгоняло – и само перекрыло дорожку в последний момент.

– Немцы-паскудники усилили противовоздушную оборону, – рубанул ладонью Марков. – Крайний борт с Большой земли сбит двадцать четвертого апреля южнее Брянска тройкой истребителей. Вез медикаменты, боеприпасы и тол, обратно хотели детишек отправить из партизанских семей. С той поры полеты запрещены, и когда возобновятся не знаю. Основной и запасной аэродром держим в полной готовности.

Зотов задумался. Интересно, сколько придется здесь проторчать – неделю, две, месяц? За это время мхом в лесу обрастешь. С другой стороны, толку ныть? Ситуация на войне меняется каждый час, любой план прахом идет, сколько ни пытайся предугадать и исключить любую случайность. Но нет худа без добра. Зотов знал точно – заданий в немецком тылу для него больше не будет. Ну, может, не знал – чувствовал, предугадывал по обрывкам разговоров с начальством, туманным намекам и сигнальчикам интуиции. Вернешься – упекут в кабинет, задницу за столом протирать. Работа, конечно, почетная и полезная, но скука смертельная. Так что Зотов даже обрадовался отмене воздушного сообщения. Авось еще повоюем…

– Германец против нас операцию готовит, оттого и лютует, – нарушил молчание командир.

– Откуда сведения?

– Секретные они, а вам расскажу, вы все ж из самого Центра, – доверительно понизил голос Марков. – Агентура отмечает стягивание войск к нашим районам: танковый полк пятой дивизии, части двести шестнадцатой пехотной дивизии, локотские ублюдки, венгры, полевая жандармерия. Брянское подполье подтверждает подготовку карательной операции. Пока тихо, но грянет со дня на день.

– Серьезно взялись.

– А мы заслужили, – скромно потупился Марков. – Как снег сошел, знатно немчуру потрепали, два гарнизона полицейских разгромили, два моста подорвали, заготовщиков постреляли. А вы чаек пейте, товарищ Зотов, остынет чаек. А может, покрепче чего?

– Можно, – вымученно улыбнулся Зотов. Горячительное, ввиду сложившихся обстоятельств, не помешает.

– Это мы сейчас, мигом. – Марков извлек из-под нар весело булькнувшую флягу, подул в чашки и налил в каждую на три пальца желтоватой, дурнопахнущей жидкости. – Первачок, товарищ Зотов, уж не побрезгуйте, спирта нет, у нас и в санчасти один самогон, стало быть, и наружно лечимся, и вовнутрь. Но в меру!

Чокнулись. Горло обожгло, самогон провалился в желудок огненным комом, разливая по телу приятное обволакивающее тепло. Зотов заел тушенкой. Марков крякнул, занюхал корочкой хлеба и спросил:

– По второй?

– Нет, Михаил Федорыч, спасибо, мне хватит. – Зотов, толком не спавший двое суток, стремительно захмелел.

– Поспите, товарищ Зотов?

– Да. Наверное. Если можно. – Язык заплетался. Хотелось упасть и уже не вставать.

Зотов приготовился провалиться в пелену мертвецкого сна. Не тут-то было. Снаружи заорали громко и матерно, тишину резанул истошный визг.

– Всыпь яму, Иваныч! – заулюлюкали на улице. Крики сменились смехом и подначками.

– Черт-те что происходит! – Марков схватил кепку и стремительно выбежал из землянки.

Зотов стряхнул оцепенение и выскочил следом. По глазам резанул солнечный свет, заставляя зажмуриться.

– А ну прекратить, сукины дети! – завопил Марков неожиданно поставленным командирским голосом, никак не вяжущимся с заурядной внешностью. – Разошлись, я сказал!

Зотов увидел партизан, рассыпавшихся кольцом, а внутри круга – разъяренного Волжина с повисшим на его плечах лейтенантом Карпиным. Перед ними, на четвереньках, расположился человек в гимнастерке, одной рукой держась за лицо. Волжин попытался пнуть упавшего, но Карпин не дал, что-то горячо зашептав на ухо.

– Олег Иваныч! – всплеснул руками Марков. – Ну вы-то куда?

– Ничего страшного, Михаил Федорович. – Упавший закряхтел и поднялся, сплюнув кровь из разбитого рта. – Во мнениях на дисциплину не сошлись с товарищем разведчиком.

– Я те щас покажу дисциплину! – дернулся Волжин. – Разорву!

– А ну осади, разрывальщик пальцем деланный, – назидательно приказал Марков и смутился, увидев Зотова. – Драка, товарищ Зотов, явление у нас, прямо сказать, нечастое. – И обратился к пострадавшему: – Докладай, Олег Иванович.

Избитый вытянулся по стойке смирно. Человек средних лет, невысокий и щупловатый, с узким личиком и внимательным взглядом. Один из партизан подал оброненную в драке фуражку.

– Нестыковочка вышла, товарищ командир, – отчитался Олег Иванович и кивнул на поутихшего Сашку. – Следуя по лагерю, обнаружил данного бойца пьяным и сделал положенное в таком случае замечание. За что был матерно оскорблен и получил удар в лицо. Свидетелями были наши боевые товарищи. Требую наказать виновного по всей строгости.

Волжин витиевато выругался, поминая матушку Олега Ивановича.

– Наказывать, Олег Иваныч, ты быстер, право слово, торопыга этакий, – успокоил Марков. – Люди только прибыли, чуть не из боя, а ты к ним с нравоучениями.

– Это не дает права хамить старшему по званию, – вспыхнул Олег Иванович.

– А где у тебя звание, гад? – не вытерпел Сашка. – Ни знаков различия, ничего, мало я тебе рожу расквасил! Я и выпил всего ничего, воздухом подышать вышел, а он лезет!

– Это старший лейтенант Твердовский, начальник особого отдела отряда, – хмурясь, сообщил Марков.

– Да мне хоть папа римский! – расхорохорился Волжин, но пыл поубавил, понял, что вляпался. С особым отделом шуточки плохи.

– Ты знаешь чего, Олег Иваныч. – Марков приобнял особиста за худые плечи. – Надо миром решить, недосуг мне сейчас. Прости парня, погорячился он, молодой.

– Жду извинений, – гордо вздернул подбородок особист.

– Не буду я извиняться. – Волжин вызывающе фыркнул. – Пусть этот фраер меня не пугает, пуганые мы. Сам виноват, пусть теперь девку обиженную не корчит. Будет ерепениться, по-другому поговорим! Трибунал он выдумал, так мы не на фронте, он мне не указ!

Выговорившись, Волжин позволил Карпину увлечь себя в землянку. Через мгновение оттуда послышались звон кружек и нестройное пение.

– Как же так, Олег Иванович? – укоризненно спросил Марков. – Вот товарищ Зотов из Центра, что он подумает?

– Что нужно следить за моральным обликом советских разведчиков, – отчеканил Твердовский.

– Вы его простите, дурака, – попросил Зотов. – Мы три дня по лесам, были потери, всякого навидались.

– Да чего уж там. – Особист неожиданно улыбнулся. – Что было – прошло. У вас как со временем, товарищ Зотов? Хотел пообщаться по-нашему, по-свойски. – Он многозначительно подмигнул. – Давайте завтра, на свежую голову?

– Согласен, как отосплюсь, сразу к вам, – пообещал Зотов и чуть не упал.

– Оп-оп, потихонечку. – Марков поддержал под локоть и прикрикнул на партизан: – Чего встали, а ну, кругом марш, устроили тут театру себе!

Зотов не помнил, как добрался до нар, вроде особист с командиром волокли на себе. Он уснул, едва голова коснулась подушки, провалился в непроглядную, липкую, затягивающую в себя черноту.

Глава 3

Просыпался дважды, не понимая, что с ним и где он, бессмысленно пялясь в густую темноту, пропитанную запахами пота и грязной одежды. Слушал похрапывание партизанского командира и успокаивался, вновь проваливаясь в расцвеченную несущимися по кругу спиралями бездну. Сон пришел под утро: яркий, выпуклый, реальный кошмар. Худенькая женщина в легкомысленном желтеньком платье и двое детей, мальчик и девочка, бежали по бескрайнему изумрудно-свежему лугу, синему от васильков и белому от ромашек, смыкающемуся на горизонте с нежно-лазоревым небом. Дети весело смеялись. Женщина, молодая и грациозная, кружилась, лучась счастьем и красотой. Зарокотал гром, небо стремительно затянули черные тучи. Тучи налились зловещим багрянцем и вместо освежающего дождя пролились потоком огня. Тьма заклубилась вокруг фигурок женщины и детей, и из чернильной пелены протянулись десятки тощих, когтистых, алчно шарящих рук. Затрещало желтое платье, истошный детский крик резанул по ушам, Зотов неистово завыл: «Светка, Светка!», рванулся на помощь… и очнулся в холодной, сырой полутьме, хватая воздух ртом и разрывая на груди промокшую рубашку.

Он опять не успел. Зотов тяжело задышал и откинулся на жесткую подушку. Светка… Леденящий душу, осязаемый каждой клеточкой тела кошмар преследовал Зотова почти уже год. Одно время он даже перестал спать, превратившись в иссушенную горем, отупевшую мумию. Он крепко запил и только водкой смог притупить невыносимую боль. Водкой и кровью… В себя привела угроза отлучения от любимой работы.

Со Светкой они познакомились в тридцать четвертом. Спасение «челюскинцев», первые герои Советского Союза, слухи о скором запуске московского метро. Она студентка первого курса, он боевой офицер особого отдела НКВД, повидавший в жизни кучу отборнейшего дерьма. Что у них было общего? Ничего. В киношке крутили «Веселых ребят», Зотов поперся с друзьями и в фойе увидел ее: красивую, невысокую, темноволосую, худощавую, с удивительными карими глазами и самой милой улыбкой на свете. Тот сладкий момент, когда в голове щелкает и ты понимаешь, что это твой человек. Через минуту Зотов представился, смущаясь, словно подросток, и морозя какие-то глупости. Фильм он почти не смотрел. Тот прекрасный вечер навсегда поселился в самых укромных закоулках души. Через два месяца они поженились. Коллеги и знакомые ахнули: как, неужели злюка и затворник Зотов интересуется женщинами! Да не может этого быть! Может-может! Светка подарила ему Оленьку и Дениску. Девочка – копия матери, мальчик – копия бати. Зотов в детях не чаял души, жалея лишь об одном – работа отнимала все время, дома он почти не бывал. Светка не жаловалась, терпеливо ожидая мужа из многомесячных командировок. Ночевала в госпиталях, когда израненного супруга чуть ли не по частям привозили в Москву, иронично величала это «больничной любовью», пряча слезы, когда за ним вновь хлопала дверь. Светка никогда не знала, вернется он или нет. А он был благодарен ей за терпение, за тихое семейное счастье, за детей, за ночи, полные нежности и тепла. Мысли о Светке и детях помогли выжить под вмороженным в стылое небо солнцем Финляндии и в жаркой Испании, чей воздух был пропитан пылью, соляркой и летящим свинцом. Первые ласточки наступавшей большой войны… В начале лета проклятого сорок первого Светка уехала с детьми гостить к родителям, в Белоруссию. Кто тогда знал? Война застала Зотова в Ленинграде, меньше тысячи километров от семьи. Дорога среди смерти и пламени, которую он так и не смог одолеть. Вечная кровавая рана, повод ненавидеть себя. Оставалась надежда, что Светка и дети надежно укрыты в белорусской деревеньке, затерянной среди лесов и болот. Правда открылась осенью. Тот случай, когда правда совсем не нужна. Из Белоруссии пришла короткая и страшная шифрограмма. Светка пыталась уехать в Москву, но не смогла, немцы наступали стремительно. Какая-то мразь, выслуживаясь перед новым порядком, выдала семью красного командира карателям. Светку изнасиловали и закололи штыками, детей бросили в яму вместе с матерью и закопали живьем. Зотов прочитал текст безо всяких эмоций. Из кабинета, где его тактично оставили одного, вышел постаревший лет на двадцать человек с волчьей тоской в запавших глазах. Жить не хотелось. Через два месяца он бросил пить и подал рапорт о переводе в четвертое управление НКВД. Террор и диверсии на занятых противником территориях. Лучшая возможность умереть, прихватив как можно больше ублюдков с собой.

Дверь землянки приоткрылась, в светлом пятне замаячила тень.

– Товарищ Зотов. Товарищ Зотов!

– Что? – Он узнал голос Маркова.

– ЧП, товарищ Зотов, вставайте!

Вот наказание. Зотов с трудом сел, растирая опухшие ноги, морщась от боли и сочно похрустывая суставами. Башка дурная, словно с похмелья.

– Пойдемте, товарищ Зотов!

К чему спешка? Думал у партизан отдохнуть, ага, держи карман шире.

И жалобно попросил:

– Умыться бы.

– Это можно. На улице вода есть. Петро, полей.

Зотов, постанывая и охая, выбрался из землянки. Под пальто забрался утренний холодок. На часах десять минут седьмого. Солнце пронзило лес косыми копьями золотистых лучей. Петро, выполнявший при Маркове роль ординарца, звякнул ведром. Обжигающе ледяная вода полилась в подставленные ладони. Зотов, отфыркиваясь, ополоснул лицо, принял не первой свежести полотенце и растер кожу до скрипа.

– Поспешите, товарищ Зотов. – Марков нетерпеливо запрыгал.

– Что случилось? – требовательно спросил Зотов, направляясь за командиром. – Да ответьте вы наконец!

Марков остановился, поманил пальцем и горячо прошептал в ухо:

– Твердовский ночью повесился! – и чуть не бегом кинулся по тропе.

Твердовский? Это еще кто? Удивленный Зотов, пошатываясь, двинулся следом. Партизанский лагерь был тих и безлюден, только откуда-то со стороны доносились голоса и тонкое повизгивание пилы. Твердовский… Твердовский. Вчерашний день в памяти расплылся кляксой гудрона, мысли растекались и пузырились, всячески избегая собирания в кучу. Твердовский. «Особист!» – осенило внезапно. Ну точно, Олег, как его там… который с Волжиным свару устроил и трибуналом грозил. Потом, правда, оказался нормальным мужиком, звал с утра в гости на разговор. А теперь, значит, повесился. Интересно.

Марков свернул к неприметной землянке, перед входом которой курили начштаба Лукин и молодой партизан с чехословацкой винтовкой Vz. 24, более удобной копией немецкого маузера, стоящей на вооружении румынских частей.

Зотов поздоровался с каждым за руку. Лукин выглядел нервным, не выспавшимся и помятым.

– Приходил кто? – осведомился Марков.

– Ни единой души, товарищ командир, – доложил партизан.

– Близко никого не пускать, рот держи на замке, – распорядился Марков, первым спускаясь в землянку.

Лукин пропустил Зотова вперед. Дверь оставили открытой. Внутри узкие нары, стол, заваленный бумагой, керосиновая лампа, на стене синяя милицейская форма старшего лейтенанта. Особист висел у дальней стены, рядом с печкой, подогнув ноги и коленями почти касаясь соломы, настеленной на полу. При высоте землянки по-другому повеситься невозможно, разве что сидя. Голова, упавшая на грудь, сверкала залысинами, руки свисали вдоль тела худыми плетьми.

– Вот так-то, – промямлил Марков, нерешительно замерев на входе.

– Кто нашел тело? – осведомился Зотов.

– Я и нашел, – хмуро отозвался командир, – Олег Иваныч спозаранку вставал, у нас с ним завсегда летучка утренняя была, потом он обычно исчезал на весь день.

– Куда?

– По своим делам. Олег Иваныч знаете какой… был. Во всех окрестных деревеньках и селах свои люди имелись, ажно агентурная сеть. Он до войны участковым работал, стало быть, тут его каждая собака знала. Я пришел, стучу – тишина, дверь открыл, а он, значит, висит.

– А я повторяю: не мог он повеситься, ну не мог, – горячо возразил Лукин. – Я к Олегу Иванычу заглядывал перед сном, он работал, писал что-то, записи спрятал, как обычно, если кто посторонний входил. Спокойный был, ничего странного я не заметил. Рассказывал, что зуб у него качается после драки. Говорит: «И так зубов нет, а тут это». А сам смеется.

– Нужен список всех, кто видел умершего вечером, – потребовал Зотов.

– Сделаем, – согласился Марков. – А зачем?

– Не знаю пока, – признался Зотов. – Предчувствие нехорошее. Тело трогали?

– Ни единым пальцем, – заверил Марков.

– Я трогал, – хмуро сказал Лукин. – Пульс проверял.

– Нащупали? – поддел Зотов.

– Да какое там. – Начштаба отвел взгляд.

– Назад, пожалуйста, – попросил Зотов, подступая к трупу вплотную.

Особист еще не окоченел, возможное самоубийство произошло часов пять назад максимум. Кожа бледная и сухая. Зотов ощупал пеньковую веревку и узел, не поленился залезть на кусок бревна, служащий табуретом, и изучить потолок. Осмотр выявил кучу незаметных на первый взгляд, но крайне интересных особенностей. Начштаба прав, повеситься Твердовский не мог, но совсем не по причине живости характера или отсутствия суицидальных мыслей как таковых. Зотов отряхнулся, повернулся к двери и очень тихо сказал:

– Убийство, товарищи партизаны.

– Я так и думал, а вы, товарищ командир, не поверили. – Глаза начштаба вспыхнули недобрым огнем.

– Убийство? – ахнул Марков. – Уверены?

– На тысячу процентов. Подержите тело. Осторожнее, не топчитесь. – Зотов открыл перочинный нож и срезал веревку. Партизаны подхватили мотнувшего головой особиста и, повинуясь жесту Зотова, положили мертвеца на матрас.

– Смотрите, штука какая. – Зотов с видом школьного учителя показал на шею повешенного. – Имеем два характерных кровоподтека. Один менее выраженный, более тонкий, вокруг и назад, второй, как и положено при повешении, под подбородком, концами к ушам, диаметр следа равен диаметру веревки. Вопросы есть?

– Сначала удавили, а потом изобразили самоубийство? – предположил Марков.

Зотов в нем не ошибся, умный мужик, тем будет легче, ну или сложнее, по обстоятельствам.

– Именно так. Использовали шнур или тросик, и убийца был сильным, натренированным, без сноровки задушить взрослого, здорового человека просто немыслимо. Будет много шума и возни. Действовал профессионал, – подтвердил Зотов и отметил про себя: покойник весил килограммов семьдесят, подвесить такого довольно проблематично. Убийц двое? Вариант.

– Складно, – хмыкнул начальник штаба. – Одно «но»: где следы борьбы? Человека если душат, он брыкается, все сметает вокруг.

– А вот это хороший вопрос. – Зотов посмотрел на Лукина с уважением. – Вы, вероятно, последним видели жертву живой. Приглядитесь, в обстановке нет ничего необычного?

– Вроде все нормально. – Лукин огляделся. – Да я и не помню толком, заскочил буквально на пару минут перед сном.

– Ни хрена не все, – возразил Марков. – На столе, гляньте, бардак, листы вперемешку разбросаны, а у Олега Иваныча всегда полный порядок был. Я однажды карандаш на место не положил, так целую лекцию выслушал. Стыдища была, спасу нет, отчитывал меня, словно мальчишку неразумного. Карандаши у него всегда в стакане стояли, попочка к попочке, у стеночки справа, а сейчас стакан ближе к краю подвинут и карандаши как попало торчат.

– Спасибо, товарищ командир, – одобрил Зотов, копаясь в консервной банке с окурками. Пепла в ней почти не было, значит, падала и была поставлена на место. – Отсюда вывод: следы борьбы имели место быть, но убийце хватило времени и ума прибрать за собой. Пусть не начисто, но он очень старался. И еще по следам, обратите внимание на место, где висел труп. Солома взбита везде одинаково, а повешенный бьется так, что пол был бы вспахан вдоль и поперек, а мы этого не наблюдаем. Почему?

– Вздернули мертвого, – угрюмо отозвался Марков.

– Вам нужно следователем работать, – восхитился Зотов. – Такой талантище пропадает.

– Да чего тут, много ума разве надо? – Лицо командира окаменело. – Я эту тварь из-под земли достану и наизнанку выверну, такого человека сгубить.

– Сколько штыков в отряде?

– На сегодняшний день сто тридцать два человека, минус Олег Иваныч, – без раздумий ответил Марков.

– Один из них враг, хитрый, сильный, расчетливый. А может, и не один. – Зотов обвел командиров пристальным взглядом. – И врага необходимо вычислить в кратчайшие сроки.

– Поможете, товарищ Зотов? – умоляюще спросил Марков, став похожим на большого растерянного ребенка. – Вижу, опыт имеете, ухватки у вас такие особенные, опять же, из Центра вы, значит, не простой человек, при доверии, стало быть.

Зотов задумался. Мечты о коротком отдыхе развеялись окончательно и без права на апелляцию. Влип по самое не балуйся. Самолета не будет, немцы рядом, а тут еще труп особиста нарисовался. Преступление без единой ниточки на данный момент. Раскрыть такое дело практически невозможно, особенно в условиях приближающейся немецкой карательной операции. Можно отказать Маркову, да толку? Сидеть в землянке в ожидании эвакуации, глуша командирский самогон и закусывая трофейной тушенкой? Глупо. Тем более если рядом убийца и сотня с лишним подозреваемых.

– Хорошо, – решился Зотов. – Я согласен.

– Сознательный вы человек, – обрадовался Марков.

– Я против, – угрюмо возразил Лукин. – Вы совершаете ошибку, товарищ командир, допуская к расследованию посторонних.

– Товарищ Зотов не посторонний, – назидательно отозвался Марков и упрямо сжал тонкие губы.

– Но и не свой, – полыхнул начштаба. – Мы не дети, вполне можем своими силами разыскать и наказать виновного. А так что получается? Неумехи мы?

– Ты, Владимир Алексеич, не ярись, – нахмурился Марков. – Ты начштаба, твоя задача какая? Боевую работу вести. Вот и веди, каждый своим делом заниматься должон. Все, кончаем базар, это приказ мой, понял?

– Понял. Разрешите идти? – Лукин побагровел, швырнул окурок под ноги и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу.

– Задержитесь, товарищ майор, – повысил голос Зотов.

– Ну? – Лукин остановился в дверях.

– Надеюсь, нет нужды объяснять, что для партизан смерть Твердовского должна остаться самоубийством?

– Я не дурак, товарищ из Центра, – отчеканил начштаба и взобрался наверх. Было слышно, как он отчитал часового.

Зотов поднял окурок, затушил и сунул в банку.

– Вот как с таким контингентом работать? – посетовал Марков. – Один горячий, как молодая вдова, второй самый умный, третий повесился… повесили, в смысле, четвертый год назад поросятам хвосты крутил, а тут стал теоретиком партизанской войны, учит, твою в душу мать. На вас вся надежа, товарищ Зотов!

– Мне потребуются особые полномочия, – выставил условие Зотов. – Полная информация по первому требованию, невмешательство третьих лиц и неограниченная свобода действий в рамках расследования. Иначе я работать не буду.

– Что угодно, – клятвенно заверил Марков. – С чего начнем?

– Тело в санчасть, пускай врач осмотрит.

– Врач, – загрустил командир, – горе одно, а не врач. Фельдшером в Кокоревке работал, бабок от ревматизму пользовал, мужикам зубы клещами драл. Банки от любой болячки прописывает, толку как от козла молока. А другого нет.

– Все равно пусть посмотрит. Второе – часового со входа не снимать, в землянке ничего не трогать, без меня не входить. Любопытствующих гнать поганой метлой. Из лагеря никого не выпускать. И мне нужна экстренная связь с Центром.

– Нам строжайше, стало быть, приказано работать лишь на прием, – растерялся Марков. – До особых распоряжений или резких изменений обстановки.

– По-вашему, обстановка не изменилась? Убит начальник особого отдела. Радист у меня свой, выйдем на связь самостоятельно, Центр ждет подтверждения, что мы добрались. Дайте проводника. Попробуем обернуться за четыре часа.

– Опасно в лесу-то, – предупредил ком