1
Багровый закат тонул в сумеречном стакане таинственного леса. Ночь близилась, охлажденная безмолвными струнами озера. Мягко покачиваясь, лодки выполняли вечерний танец в такт ветру. У самой воды разбросало домишки, едва припорошенные осенней листвой. Большей частью они пустовали, эти неказистые деревянные срубы, мрачно темнеющие на фоне голубой глади озера. И название у этой безлюдной деревни было самое подходящее — Кресты.
Стояла поздняя уральская осень, пахнущая сырыми опавшими листьями. Все умирало кругом: лесу оставалась пара недель, чтобы сбросить пеструю одежду и предстать перед дремлющим озером в обнаженном виде. Беспощадная просинь облаков готова была смести последние остатки зелени с осин и омыть их тонкие стволы безудержным серебром сентябрьских ливней. Умирало и солнце, стыдливо прячась за горизонт. Тусклое стекло поверхности Черного озера было почти недвижимым, уходящим под кроны деревьев сетью глубоких болот. Лучи заходящего светила уже не проникали в их загадочные глубины.
Только в маленькой лачуге, притаившейся на самом берегу, где жил лесник, рождалась новая жизнь. Она карабкалась, стремилась выйти, сопротивлялась, и билась в схватке со страшным врагом. В схватке жизни со смертью. Маленький, теплый кусочек жизни рвался вперед.
— Лара, — тихо позвал лесник жену. Темнота поглощала ее, но, благодаря мерцающему блеску свечи, свет иногда выхватывал из этого мрака темноватые локоны и мертвенно бледное лицо.
Они ведь уже и не надеялись, что у них когда-нибудь будут дети. Ребенок… Он родится… Эта мысль пугала и радовала, заставляла испытывать страх, угрызения совести, и в то же время трепет, от которого наворачивались слезы на глаза. Мысли лесника путались, и ему ничего не оставалось делать, как молча сидеть, сцепив руки, глядя на мучения любимой женщины. А она, извиваясь от боли, тихо стонала. Он молча взглянул на образок в углу комнаты, и горько заплакал. Лесник мысленно просил дать ей сил, но он видел, что они покидают его любимую. Он ничем не мог ей помочь, а до ближайшей больницы — сотни километров.
Со всех сторон эту деревушку окружали болота, прозванные в народе Черными озерами за их коварный нрав. Многие смельчаки хотели покорить эти огромные трясины, — их засыпали щебнем и бревнами, осушали, старались построить здесь жилой поселок, но болота, отчаянно сопротивляясь, победили человека.
Люди давно покинули эту деревушку, забытую богом на окраине непроходимого леса. Только они с Ларой да дед Афанасий со своей старухой жили тут и не помышляли о переезде. Старики в молодости работали в лесхозе, приехав сюда по зову сердца из степного Поволжья. Как оказалось, комсомольский задор привел их сюда навсегда. Детей бог не дал, молодость забрали болота, оставив им напоследок покосившийся деревянный сруб и лодку. Этими богатствами они и жили, неспешно, безмолвно подчиняясь законам суровой тайги.
Лесник обхватил голову руками и мысленно проклял себя за упрямство. Рисковать жизнью жены, единственного дорогого существа… Надо было переехать, как только Лара забеременела. Но ведь она та еще упрямица — и слышать ничего не хотела о том, чтобы ее отвезли в город. Женщина кричала вторую ночь, то затихала, то вновь начинала метаться в горячке.
Ближе к ночи Алексей позвал старуху. Лихорадочно обводя взглядом убранство своей лачуги, мужчина беззвучно плакал, кусая губы до крови. Его взгляд замер на старом трельяже, перед которым когда- то любила сидеть его мать. Потускневшие стекла, обклеенные черно-белыми фотографиями, мутновато поблескивали в темноте. С одной из фотографий, единственной цветной, смотрело лицо смеющейся девушки. В памяти безжалостно обнажались воспоминания — серая неказистая дорога, устланная щедрыми коврами из осенних листьев, была свидетелем странного соединения их судеб. Городская девчонка в необычной одежде и кроссовках, и он, деревенский юноша из глухой уральской деревни… Это же было совсем недавно. Он отчетливо помнил ее темноватую косу и веснушки на высоких скулах. А еще — поразившие его серые, полудетские, широко распахнутые глаза.
Внезапно стоны утихли, заплакал ребенок, и новоиспеченный отец вернулся к действительности. Алексей поднялся и испуганно сделал шаг вперед, пытаясь разглядеть затихшую жену. Старуха держала в руках сверток, немного попискивающий и шевелящийся.
— Что это? — лесник все еще не верил своим глазам. Плечи его дрожали. Он судорожно глотал воздух, будто тонущий, попавший в водоворот и не надеющийся уже выбраться.
— Сын у тебя родился, Алеша. Как назовешь-то?
Лесник, будто пригвожденный к полу веригами, не мог заставить себя сдвинуться с места. Он смотрел на шевелящийся сверток, тоненькие красноватые ножки, торчащие из пеленки, и не осознавал совершенно ничего.
— Сергеем хотели, — прошептал он сквозь слезы, затем обернулся к жене.
— Лара! — снова прошептал он, теряя последнюю надежду. Лихорадка пробивала его насквозь, словно тысячи иголок впивались в его тело.
Женщина лежала молча, уставившись невидящим взглядом куда- то в пустоту. Ее лицо только с одной стороны было прекрасным, точеным, словно лик греческой богини, вырезанный из куска белейшего мрамора. Крупные борозды шрамов разрезали ее щеку с правой стороны, делали лицо неузнаваемым, похожим на маску. Спутанные волосы, разбросанные по подушке, прятали лишь шею, где рубцы были наиболее отчетливые.
— Ларааа!!!…
Тишина убивала сознание, жгла мозг, сдавливала виски, и лесник с облегчением услышал вдруг глухие рыдания. Старуха плакала, обнимая ребенка, уткнувшись в пеленки и сотрясаясь всем телом. Рыдания переходили в вой, протяжный и страшный, раздававшийся в пустой комнате мрачным эхом, отзываясь на стеклах старого дома порывистым дребезжанием.
Лесник снова судорожно сглотнул, пытаясь осознать происходящее. Он тихо позвал жену, едва дотронувшись до мертвой щеки. Память выудила воспоминание, и Алексей, не в силах сдержаться, невольно простонал. Закрыв глаза, мужчина в который раз увидел того бурого медведя, стоящего на звериной тропе, и хрупкую сероглазую девушку, окаменевшую от страха. Секунда — и лютый зверь кинулся на нее, разметав лапами охапки опавших листьев, едва прикрытые снегом. Медведь — шатун… Много раз потом приходил он во сне — дикий зверь, покрытый грязной шерстью. И каждый раз он чувствовал смрад его дыхания, ощущал на себе удары его сильных лап…
Он вспомнил тот злосчастный, страшный день, который стал началом их тихого счастья…
