Оглавление

1. Эпоха спящих богов
2. Пролог
3. Глава первая
4. Глава вторая
5. Глава третья
6. Глава четвёртая
7. Глава пятая
8. Глава шестая
9. Глава седьмая
10. Эпилог

Пролог

Ярослав сидел, вперив взгляд в увесистую кипу листков, исписанных неровным размашистым почерком, и вот уже целых полчаса не мог собраться с духом и приступить к их чтению.

Он никак не мог поверить в то, что нет больше рядом ни Кости, ни Даши. Но хочешь, не хочешь, а придётся теперь с этим жить.

Ярослав тяжело вздохнул и взял в руки верхний листок.

Сверху на листке было тщательно выведено крупными буквами: «Пояснительная записка».

- Ну-ну, - пробормотал Ярослав. - Даже любопытно, что такого ты можешь мне пояснить, чего бы я сам не знал.

«Ярик, я старался как мог. Но ты ведь знаешь — я не мастер отчёты штамповать. Так что извини: как уж вышло.

Заранее согласен со всем, что ты скажешь. Излишне эмоционально. Крайне субъективно. Да и хронология местами хромает. Не отчёт, а беллетристика какая-то. Всё так.

Более того, я позволил себе расширить отчёт заимствованиями из сторонних источников. Но ты убедишься, что без них он был бы скуден и маловразумителен.

Так что в целом же, думаю, я вполне справился с последним твоим заданием.

Ну вот и всё вроде бы. Кто бы мог подумать, что так оно обернётся, правда?

Мой прощальный подарок тебе. Не прими за напутствие — к науке он никакого отношения не имеет. Просто навеяло, пока корпел над твоим заданием.

И ярок лампы свет.

И марок карандаш.

За то, чтоб длилась ночь,

Сейчас ты всё отдашь.

Когда придёт рассвет,

Стирая все мечты.

Погибнет и кураж,

Обычным станешь ты.

И снова куча дел,

Забот и просто мук.

Потёкший утром кран.

Сломавшийся утюг…

И в этой суете

усталых дум и рук

Мечтаешь не о сне.

А чтоб порвался круг.

И как наступит ночь,

Утешив всех вокруг,

Ты тихо улизнёшь

туда, где нет потуг.

И снова ярок свет.

Послушен карандаш.

За то, чтоб длилась ночь,

Сейчас ты всё отдашь.

Не забывай мечтать!

Твой неизбывный друг Карлуша.

Хотя нет, не так. Это ведь официальный документ. Ну, или выдающий себя за таковой.

Словом, полевой разведчик Констанин Арл рапорт окончил.

Прощай!»

- Вот неугомонный. Всё бы ему шуточки, - хмыкнул в стопку бумаг Ярослав. - Что ж, давай ознакомимся с тем, что ты тут наваял, разведчик полевой. Теперь-то мог бы и поинтереснее должность себе сочинить.

Глава первая

После казни

Устав от скудных будней,

Шагнул за край.

Душе там было скудно.

Здесь — рай.

Ровно год тому назад меня казнили. За что? Это, в принципе, не имеет никакого значения — всякое в жизни случается. У каждого. Формальный повод найти не трудно. Тут важнее — а мне-то что с того?

С одной стороны, не каждому так везёт. С другой — не я первый, не я последний. Казнили, и казнили. День выбрали так себе — уныло-промозглый, хоть самому с тоски в петлю лезь. Планов особых я на этот день не строил. Так что ничего и не потерял.

Так мне казалось накануне казни. Да и первые дни после неё нисколько не омрачили моих светлых надежд. А потом такая дребедень началась — ни в сказке сказать, ни пером описать. Но придётся. Даже у нас тут без отчётности никак не обойтись.

***

Началась новая моя жизнь с того, что про меня забыли, как я думал. За несколько последующих дней — лишь кратковременные явления докторского вида молчаливых типов, то подключавших меня к неким аппаратам, то пичкавших разного рода таблетками и уколами. Издёргался я до нервного тика, ожидая хоть каких-то событий в том санатории одиночного типа, куда меня засунули после экзекуции. Еда, грех жаловаться, была на высшем уровне. Опять же в моих апартаментах был шикарный бассейн и великолепно оборудованный тренажёрный зал. На этом всё. Ни словечком ни с кем не перекинуться, ни элементарную пульку расписать. И вот, наконец, по мою душу явились.

Да не абы кто, а сам Ярослав Залыгин, руководитель Конторы — организации, в которой мне теперь и предстояло трудиться. По совместительству — лучший друг. И я пока не знал, облегчает сей факт мою участь или же совсем наоборот.

— Карлуша, как себя чувствуешь? Кстати, как пережил казнь? Таблеточки по расписанию принимать не забываешь? А то подхватишь на какой-нибудь трухляндии заразу, лечи тебя потом… — Ярик в своем репертуаре: ни «здрасьти», ни «прости» — с места в карьер.

— И тебе привет.

— Давай быстро пробежимся по формалитету, а потом, смакуя долго и подробно, определимся с тем, как тебе жить дальше. Хотя бы ближайших пару-тройку недель — глубже на первый раз заглядывать не будем.

— Нормально пережил… — едва успел вставить я свои три копейки в скороговорку новоприобретённого начальства.

— Что? — Ярослав, совершенно не обращая внимания на мой насупленный вид, основательно устраивался за рабочим столом: одну за другой доставал из портфеля какие-то папки, блокноты и распределял их по поверхности стола. — А! Вот и хорошо. Аппаратура вроде как никаких изъянов в твоём организме не зафиксировала. Общий физический и душевный фон в норме. Но какой-то ты заторможенный, Карлуша…

— Да вы меня тут полторы недели промариновали. А в твой речевой галоп мало кто… — опять я не успел закончить фразы.

— Итак, Константин Арл. Полных лет — 34. Холост… — бормотал Ярослав, уткнувшись в одну из раскрытых папок.

— В порочащих связях не замечен, и так далее и тому подобное. Ты кому сейчас все это рассказываешь, Яр? Мне? Себе? — не выдержав, заорал я. И это, похоже, возымело нужный эффект, поскольку мне удалось вызволить друга из чиновничьей ипостаси.

— Хорошо, — вздохнул Ярик и отпихнул от себя все бумаги. — Так и запишем: перенёс медико-лабораторный период без патологических изменений. По-прежнему не в меру ворчлив, в меру критичен и судорожно нетерпелив.

— Ярррр! Заканчивай, по-хорошему прошу!!!

— Как скажешь, Карлуша. К делу, так к делу.

— И хватит уже с меня этой детской клички! Будь добр…

— А вот тут извини, Константин Алексеевич. Теперь ты по всем официальным бумагам — Карл, — Ярослав хлопнул ладошкой по стопке лежащих перед ним папок. — И скажи спасибо, что новое имя почти всю прежнюю родословную в себе хранит. Вот Карлом в новый мир и пойдёшь. Точнее, исхожен и изучен он уже вдоль и поперёк. Но для вхождения в тему, практикант Карл, он тебе более чем подходит.

— Когда? — моё нетерпение давно уже вышло за грань дозволенного, и я был совершенно не в том настроении, чтобы с этим бороться.

— Не торопи любовь. Через два дня отправишься. А пока что знакомься с вводными, — Яр передал мне серебристо-пепельный диск с ладонь величиной, и у меня сразу возникло ощущение обретения. Будто я стал полнее — не в физическом, в каком-то ментальном плане. Цельнее, что ли. Хотя и ощущения ущербности себя былого тоже не появилось. Был одним, стал другим. Апгрейднутым. Корявое определение. Но лучшего не подобрать. — Это твой персональный опекун — операционный комплекс универсальной навигации. Некоторые твои будущие коллеги рекут его ангелом-хранителем, ну или просто ангелом. Не нравится им, видите ли, сама концепция опекунства над собой.

— А…

— А ангел — правильнее ангэл, но так неудобно, слух режет, — потому как анализатор глобальных экзопланетных латералий. Ну и вместе с тем хранитель невообразимой бездны информации и твоей шкуры в разного рода передрягах. По ходу сам разберёшься в своих с ним отношениях.

— Лате… чего? — только успел я промычать, как тут же и получил ответ на свой вопрос — ангел сработал. В общем, если пренебречь неизбежной притянутостью за уши расшифровок аббревиатур, в сухом остатке получим банальное межпространственное и межвременное взаимодействие миров. И думы о том, где и когда это получается хорошо или не очень.

— Судя по просветлевшему взору, Карлуша, опекун подтвердил своё согласие считать вас сродниками. Ну и славно. Мне меньше менторствовать. А отправляетесь вы с ним на Недельку. На недельку, до второго, — напевая, Яр материализовал перед собой ещё один объёмистый портфель — чемодан почти — прилично потёртой иссиня-черной кожи, — я уеду…

— Как на недельку? Ты говорил минимум на пару?

— Вот снова-здорово. Опекун твой уснул, что ли, — Яр начал что-то чертить пальцем на переднем клапане несессера-переростка, тот раскрылся и взору явились три в ряд искрящиеся бордовым светом пузатые бутыли, с одной стороны огороженные буханкой белого, с другой — приличным куском ветчины в полупрозрачной обёртке, — с самой Лигурии! — такого благоговения в лице и голосе Ярика я не наблюдал уже… Да, пожалуй, никогда не наблюдал. Даже в тот день — лет этак тридцать тому назад, — когда друг мой в первый раз влез в недра родительского системника и мечтательно раскурочил его до полного хлама.

— Ну что, Костя, давай попрощаемся. С Костей, — ответил он на моё не озвученное недоумение. — И — с возрождением!

***

Почему казнь? Наш мир не любит странностей, отклонений и тайн. Точнее — обожает, на уровне сплетен. Но никогда не воспримет всерьёз и не станет считать полновесной составляющей своей жизни. А те немногие несчастные, кто готов принять на веру любую, в общем понимании, нелепицу, — выбирают из двух зол. Либо смириться с установленными границами, обрасти привязанностями, повседневными обыденными заботами и жить «как все», неся на себе печать некой чудаковатости — у кого-то милой, у кого-то болезненной. Либо, как я, исчезнуть. И жить дальше вне условностей и границ.

Одни теряются. Другие якобы гибнут в катастрофах и авариях. Третьи — идут на казнь. Выпендрёж, конечно. Нарциссизм в определенной степени, да. Но для меня это был ещё и способ выматериться перед уходом. На всё это чванство, безумную веру в «избранность», слепую жажду иметь всё и всех, тупое отрицание самой простой истины: умение отдавать — самый ценный талант человека.

Я спалил дворец. Обычный такой нуворишский «домишко», безвкусно раскинувшийся на нескольких заповедных гектарах. С эстетической точки зрения человечество потеряло столько же, сколько от развалившегося свинарника деревни Гадюкино. Обслугу загодя распугал пальбой из дробовика. «Хозяева» же в этот момент, как и было запланировано, изволили отсутствовать. Так что обошлось без жертв. Но хвост я подпалил такой птице, что медийный пожар разгорелся нешуточный. И суд надо мной решили устроить образцово-показательный. Мол, чтобы другим не повадно было.

Сам я весь процесс вёл себя скромно и смиренно. По большей части отмалчивался. В качестве последнего слова проскандировал наспех сочинённый лимерик:

Суета сует,

Пустота пустот.

Человека нет.

Человек не тот.

Где-то вышел сдвиг.

Надломилась ось.

Горло давит крик —

Небывалый гость.

Скоро будет суд

Страшный и святой.

И меня распнут.

И весь мир со мной.

Суд принял во внимание моё примерное поведение во время процесса и счёл его за какое-никакое раскаяние. Поэтому мне не влепили пожизненную каторгу, а просто приговорили к казни. Гуманной. Укол сыворотки. Для судей и публики — смертельной. Но они ведь не знали, что исполнять приговор будет человек Конторы. Так что вкололи мне не яд, а снотворное с некоторыми хитрыми добавками. Которое навсегда стёрло меня из реалий родного мира и увело к дверям миров многих и многих.

***

Сижу на лавочке в парке. Ангел вещает. Я внимаю, блаженно щурясь. Пьянят ароматы зрелой приморской весны (хотя, насколько я уяснил местную географию, отсель до моря никак не меньше трёх тысяч километров). Охристое солнце не слепит, не жарит — хорошо! Живём! И едва успеваю мало-мальски вникнуть что здесь да как, воздух пронзает звонкое:

— Вы не местный, да?

— И вам не хворать, — вот те на, думаю.

— Ну точно! Тогда вы мне и поможете. Вставайте, идём! Не то опоздаем, — девица лет двадцати пяти — двадцати семи в легком облегающем комбинезоне уже тянет меня за руку.

— Стоп, стоп, стоп, — скороговоркой выпаливаю, оторопело вжимаясь в скамейку. — Что значит — не местный, с чего вы взяли…

— Всё по дороге, идёмте же, — и она с удивительной лёгкостью отдирает меня от сиденья (а я, уж поверьте, упирался из всех сил) и тянет по аллее к виднеющейся в просвете улице.

Ангел бездействует. То ли опасности для меня нет, то ли тоже в ступор от такой наглости впал. Последнее — вряд ли. Но мне что-то не по себе. Практика практикой. Но мир-то чужой, незнакомый. И это её: «вы ведь не местный»… Да что вообще происходит??? Быстро гашу нарождающуюся панику привычной осанной: «А, ладно, по ходу дела разберёмся».

— Что за спешка? И как, кстати, Вас зовут? Меня — Карл.

— Вот. Я же говорю. И имя странное. Вы точно тот, кто мне нужен. Точнее папе. Идёмте же быстрее. Суд скоро начнётся.

— Да что же Вы заладили — идёмте, да идёмте.

— Дарина. Меня зовут Дарина. И если мы через 10 минут не зарегистрируемся на процесс — точнее Вы, — у папы нет шансов. Тут не далеко, пару кварталов, — под эти слова в темпе хорошего велосипедиста мы уже выруливали из парка.

«Да, воздух здесь хорош. — отметил я про себя. — Дома, пожалуй, уже запыхаться начал бы… Тьфу, вот насколько левые и идиотские мысли в такой момент в голову лезут».

«Отчего же. Похвальная наблюдательность. Прекрасное самообладание в стрессовой ситуации», — проявил себя мой опекун.

«О, ангел, и ты тут. Значит, не впал в ступор».

«Я теперь всегда, как ты изволил выразиться, тут. И в ступор не могу впадать как по определению, так и по функциональному предназначению», — парировал ангел.

«Ты иронизируешь или умничаешь? Лучше подскажи, что творится?» — происходящее всё больше беспокоило меня.

«Ничего опасного. Сейчас сам всё узнаешь», — безапелляционно заявил ангел и умолк.

Тьфу, вот тебе и хранитель. Ладно, прорвёмся.

— У вас ручка с собой? — неожиданно поинтересовалась Дарина.

— Что?

— Нет? Это плохо. Хотя, в соседнем доме…

— Да есть у меня ручка.

— А она синяя?

— Синяя.

— Отлично. Нам сюда, — девица как вкопанная застывает у двойных стеклянных дверей. По инерции пролетаю ещё метра три дальше по улице. «Ну что за недотёпа», — на её личике (очень даже симпатичном. И волосы потрясающе красивые — пышные, слегка вьющиеся, в цвет местного солнца) читаю нескрываемую досаду. И пока она от нетерпения и всё той же досады притопывает правой ножкой, я уже тут как тут.

Дарина подается к дверям, и те спешно разбегаются в стороны. Мчимся куда-то вверх по лестнице. Третий этаж. Направо. Снова спешащие спрятаться в стены бликующие створки.

— Есть! У меня есть Непредвзятый! — Дарина, как накануне в парке, звонко вспарывает тишину огромного зала.

— Начинаем, — тихим будничным скрипом прошелестело в ответ над рядами сидений, на которых расположились человек триста, не меньше.

Девица протягивает меня сквозь ряды вперед, к подиуму, на котором высится вполне себе узнаваемое судебное застолье. Вулканической магмой вновь начинает вздыматься тревога: «Провалился! Даже не на первом задании, тупо на ознакомительной вылазке! — во мне явно начала вызревать паника. — Да во что же это я вляпался??? АНГЕЛ!!!»

«Не нужно так кричать. Я тебя слышу даже лучше, чем ты сам себя», — не замедлил тот с ответом.

«Так вытаскивай меня отсюда!»

«Успокойся. Этот суд не над тобой. Здесь ты просто наблюдатель — как и положено практиканту».

«Наблюдают со стороны, а меня, если ты не заметил, во что-то активно втягивают», — спокойная уверенность опекуна поубавила во мне сомнений, но полностью опасения так пока и не спешили удалиться восвояси.

«Наблюдать можно по-разному. Не волнуйся. Тебе будет интересно. И совсем не больно», — какими-то совсем уж не механическими аргументами начал оперировать ангел.

«Издеваешься?!»

«Ничуть. Факты констатирую».

Да тьфу на него ещё раз…

В этот момент Дарина дотягивает меня до главы застолья. Обойдя подиум, по ступенькам возносимся непосредственно к нему. Всё как положено: мантия, молоточек, отрешённость во взгляде. Парика почему-то нет. Армейская стрижка, едва ли не под «ноль».

— Покажите ручку, — шелестит бесстрастное. — Хорошо. Напишите здесь полное имя. Вслух не произносите. И займите своё место.

На чистом листе бумаги стандартного четвертого формата обозначаюсь. И в сопровождении Дарины встаю метрах в двух слева от судьи за высокую конторку.

— Прежде чем начать процесс, — как же это он так внятно шелестит, в очередной раз удивляюсь я, — должен спросить почтенную публику: знает ли кто-нибудь этого человека и его имя? — взмах молоточком в мою сторону. — Нет? Приступим.

— Что скажет общество?

— Виновен!

— Непредвзятый?

— Невиновен.

— Слушание дела по существу переносится на завтра, — удар молотком. — Обвиняемый будет подвергнут процедуре развоплощения.

Минут через пятнадцать сидим с Дариной в какой-то местной кафушке за трёхлепестковым столиком. Конструкция странная, но вполне комфортная — вроде как вместе трапезничаем, тет-а-тет полновесный, но в то же время тарелками не стукаемся. Еда несколько необычна и на вид, и на вкус. Зеленоватый бифштекс желейной консистенции и некий сложносочинённый гарнир радостно розового цвета слегка приправлены то ли анисом, то ли валерьянкой. По крайней мере, мне так кажется. Но уплетаю за обе щеки, нагулял аппетит по полной.

Дарина что-то потягивает из уложенной в плоскую спираль трубочки матового стекла с высоким медным мундштуком. В эту «плюху» добрая тарелка борща войдёт, думаю.

— Уверены, что с Вашим отцом всё в порядке? А то мы с Вами сейчас сидим тут, обедаем, а его там развоплощают, — решился я прервать затянувшееся молчание.

— Но ведь этого всё равно не избежать, — пожала Дарина плечами.

— Ага… А это плохо или хорошо? — пытаюсь хоть как-то прояснить ситуацию.

— Не знаю… — Дарина задумчиво рисовала что-то соломинкой на пузырящейся поверхности местного напитка. — Когда он вспомнит всё, что происходило с ним на прошлой неделе, тогда и поймём.

— Ага…

— Да что ты заладил — ага, да ага! — собеседница оставила соломинку в покое и с определённым раздражением посмотрела на меня.

«Ангел, а причем здесь ручка?» — спросил я опекуна, стараясь не обращать внимание на то, что меня только что записали в недоумки.

«Других вопросов нет?»

«Пока нет».

«У каждого гражданина должна быть ручка».

«А если нет — не взял с собой, потерял?» — настаивал я на своём.

«Тогда ты не гражданин. Именно в тот момент, когда ты без ручки».

«И?»

«И если бы обнаружилось, что у тебя нет ручки, ты бы уже сидел на месте отца Дарины».

«Ага… Да что ж меня заклинило на этом ага, в самом деле», — пробубнил я вместо ответа, пытаясь сообразить, что же имеет ввиду мой опекун.

«Ответ нужен?»

«А есть?»

«Ага».

«Чувство юмора недавно прокачивать начал?» — завозмущался было я. Но тут же спохватился — да какое у железяки чувство юмора. И тут же получил в ответ ещё одну оплеуху.

«Врождённое, — с явными нотками усмешки в голосе обронил ангел. И добавил: — а ты давай, размышляй дальше. Глядишь, сам до всего дойдёшь».

Нет, это же надо… Какая-то неправильная в Конторе техника. И она даёт неправильные советы. Ничего, я ещё разберусь с твоими настройками, ангел мой, хранитель недоделанный… Или всё-таки следует всерьёз поразмыслить над сказанным опекуном?

— Карл… — прервала это самокопание втравившая меня в историю девица.

— Да, Дарина.

— Надеюсь, завтра у тебя найдётся время…

— До пятницы я совершенно свободен… Кстати, а как это ты так с ходу определила, что я не местный, да ещё и совершенно свеженький не местный? — задал я давно назревший вопрос.

— Так ты же переодеться не успел. И рубашка, и брюки у тебя синие. И ручка. Многие после дороги в нашем парке отдыхают. Вот я и бросилась туда.

— Ну да, конечно, — я тут же вспомнил, что удивило в суде, помимо, собственно моего скоропостижного туда прибытия: вся публика была разодета в одежды жёлто-оранжевых тонов. Вся, без исключения. Кстати, а как это мы так запросто перешли на ты? Да уж, быстрее всего сближают беды и непонятки … — Э-э, Дарина, а ты не могла бы посоветовать, где мне лучше остановиться?

— У меня.

— Вот так, запросто?

— В определённой степени я у тебя в долгу. В личном долгу. Ну а поскольку ты наш Непредвзятый, на период процесса наш дом — твой дом.

«Хм, и какой же я после этого буду Непредвзятый?» — рискнул я ещё раз обратиться к ангелу.

«Самый настоящий, патентованный: весь из себя не жёлтый, семьёй подсудимого ангажированный, от влияния остальных защищённый, — ожил тот в ответ. — Как и положено. А протокольный обмен любезностями ты провел на высшем уровне. Ни дать ни взять, дипломированный посол второго ранга».

«И если сейчас начну выёживаться и откажусь…»

«Другого Непредвзятого ей взять не позволят. Значит, отца непременно засудят. А ты провалишься. Сам ведь знаешь, незнание законов не освобождает от ответственности».

«Ну да, ну да… — на этот раз я решил более конструктивно выстроить диалог с опекуном. — Получается, либо я настолько обормот с их точки зрения, что и сам заслуживаю судебного порицания. Либо настолько не местный, что и подумать страшно. И тогда при прояснении обстоятельств…»

«Ты гарантированно устроишь им взрыв мозга», — было ощущение, что ангел подтрунивает надо мной.

«С чего это?»

«Ты сможешь в литровую бутылку вместить десять литров воды? Нет? Вот и они не волшебники, — как мог пытался прояснить сложившуюся ситуацию ангел. — Концепция многомерности миров попросту не поместится в их сознании. Вот так сразу, одномоментно. Вспомни, как долго Ярослав подводил тебя к мысли, что Борея — не единственная в своём роде».

«Ага… — я вспомнил, насколько тяжело было Ярику достучаться до моего сознания и открыть для него истинное положение дел. — До меня далеко не сразу дошло, к чему он клонит. А уж до конца это принять до сих пор не выходит. Периодически ловлю себя на мысли — не розыгрыш ли всё это… Ну и какой же у нас альтернативный вариант? Скоропостижно составить компанию отцу Дарины? Такой исход событий меня совсем не прельщает…»

«И остаётся?»

«Ангел, ты эвакуаторщиком подрабатываешь? Или это твоя основная специализация? Не собираюсь я соскакивать с темы и спешно возвращаться в Контору, так и знай! Ангел?.. Ангел!» — А в ответ — тишина. Обиделся что ли? Он и такое может? Вот те на. А может просто решил не мешать мне самому разобраться в ситуации. Накидал пищи для размышлений и был таков.

— Ну, и какая у нас программа на вечер? — интересуюсь я уже у Дарины.

— Можно за покупками сходить. Тебе не мешало бы переодеться. Согласись, джинсы и водолазка — не самый подходящий наряд для процесса, в котором ты играешь не последнюю роль. Да и продукты домой купить нужно. Завтра ведь процесс так или иначе завершится…

Утро следующего дня. Никуда не торопимся, размеренно и плавно планируем к зданию суда. Высаживаемся. Наш автолайнер самостоятельно уплывает в сторону плоской крыши. Повторяется процедура осмотра ручки и препровождения за конторку.

Судья шелестит положенные формальности, а мне, наконец-то, удаётся детально разглядеть отца Дарины, сидящего за невысокой узкой партой по другую сторону от председательствующего на процессе. Как-то не похожи они — отец и дочь. Она — заряженная, полная жизни. Стройная, но не хрупкая. Порывистая, целеустремлённая, даже в чертах лица, даже в самом телосложении. Он — ну да, весьма преклонных лет (позднее отцовство? По всему выходит, что разница в возрасте никак не меньше четырёх десятков годочков). Но кряжист, крепок телом. А при всём том производит впечатление этакого божьего одуванчика: и седым пушком нимба, и каким-то не робким, нет, а именно застенчивым и отстранённо-задумчивым видом. Цвет глаз, взгляд у них совершенно разный: пронзительный льдисто-серый Дарины против безмятежно карего, успокаивающего её отца. Кстати, неплохо на нём костюмчик сидит, даром что цвета антикварной бронзы.

«Ну что ж, раз ты такой нелюбопытный, поясню сам, — вдруг оживает ангел. — Тебе не зря дали листы бумаги. И ручку проверили не просто на цвет чернил, но ещё и на их наличие».

Точно. Весь жёлто-канареечный зал (это, конечно их дело, их мир, но до чего же нелепо выглядят иные из мужиков в лимонных лосинах) усердно строчит, записывая каждое слово судьи. Заглядываю через плечо Дарины, та столь же вдохновенно протоколирует всё, происходящее на судилище. Подсудимый безучастен к бумагомарательскому безумию, охватившему всех вокруг. И только руки его нет-нет да и вспархивают над партой, пальцы правой складываются в щепотку, и тут же кисти рук бессильно опадают назад на колени — нечем писать. И не на чем. Я присоединяюсь ко всеобщему порыву, кому хочется быть белой вороной.

— Развоплощение не дало определенных результатов, — а судья-то тоже не пишет. Не по рангу, однако. — Достоверно не установлен факт преступного умысла. Не выяснено также, был ли это акт халатности или же имел место несчастный случай. Развоплощённая память господина Витино не хранит подробностей по существу дела. Прибегнем к показаниям свидетелей. Гражданин Ситаро, сосед обвиняемого, прошу Вас.

Некий долговязый тип в очках, торопливо вскакивая с места, вынимает из кармана длинного, до колен и оттого больше похожего на халат пуловера записную книжку:

— Вот, — он раскрывает её где-то ближе к задней обложке. — В тот день я встречался с господином Витино дважды. И оба раза на посадочной площадке дома. Утром и вечером. Необычно поздно вечером. Я работаю смотрителем площадки. Как правило, господин Витино возвращается домой в районе 18.30. В этот раз он приземлился… Я уже собирался передавать смену… Вот: в 21.47. Да, утром всё было в порядке. А к вечеру, согласно моим записям, уже всё случилось, что явно следовало из внешнего вида господина Витино.

— Спасибо. Кто выступит от имени коллег по работе?

— Я.

— Прошу Вас, гражданин Парито.

— Каждый из нас, а потом мы все вместе проанализировали записи того дня. Нет никаких сомнений в том, что случившееся никак не связано с нашей клиникой.

— Спасибо. Кто может выступить с показаниями о том, что происходило в то время, когда господин Витино покинул клинику, но ещё не добрался до дома?

Последовало целый ряд подобных бестолковых выступлений свидетелей прямо из зала. Творящееся на процессе казалось мне каким-то театром абсурда. Тем более я никак не мог уяснить, шла ли речь о преступлении. И если да — о каком. И тут — о чудо! — наступила ясность.

— Да, я уверена, что эта ручка принадлежит господину Витино, — ручка? Он что, убил кого-то шариковой ручкой? — На полочке именно у окна моей операционной кассы она была обнаружена.

— При каких обстоятельствах это произошло? — уточнил судья.

— Господин Витино, как и всегда во второй день цикла, проверял свои счета и подписывал необходимые бумаги. И неизменно своей ручкой, которую вынимал из верхнего накладного кармана пиджака. Хотя у нас стоят специальные ручки для клиентов…

— Ближе к делу, пожалуйста, гражданка Пакита, — прерывает зарождающийся поток излишних подробностей председатель процесса.

— Да, да, разумеется, — та сверилась с записями. — В этот час у нас было не много посетителей. Если быть точной, трое вместе с господином Витино. Гражданке Ренике неожиданно стало плохо, она потеряла сознание.

— Что произошло дальше?

— Все мы бросились ей на помощь. Господин Витино — он ведь врач — сделал всё необходимое, но привести гражданку Ренику в чувство не смог, сказал, что необходима срочная госпитализация, а затем на своём лайнере повез её в клинику. А когда всё улеглось, я заметила, что у окошка моей кассы лежит ручка господина Витино.

— Благодарим Вас, гражданка Пакита, — судья встал и медленно, даже торжественно вознёс до уровня своего лица элегантную вещицу. — Ваши записи помогли нам достоверно установить обстоятельства, при которых господин Витино лишился своей ручки. Приступаем к процедуре вынесения приговора.

Судья вновь сел. А люди в зале, напротив, начали по одному подниматься, произнося лишь одно слово: «Виновен».

Цикл, записи, ручки… Идиоты или вынужденные педанты? Скорее второе. Поскольку если первое — какого шута меня втравили в это балаганное представление? Хотя… Дурко-мир — тоже вариант. Мало ли какая у них там программа для практикантов разработана.

— Непредвзятый? — вот и до меня дело дошло.

— Не виновен, — бросился я в омут с головой, исходя из тех соображений, что я то шизу не ловил, а значит буду придерживаться берегов нормальности.

Нарастающий гул в зале в одно мгновение был подавлен шелестящим:

— Аргументируйте.

— Пользуясь презумпцией непредвзятости, хочу обратить внимание на два факта. Но прежде хотелось бы уточнить одну деталь: каково на данный момент состояние упомянутой в ходе заседания гражданки Реники?

Клинический коллега Витино тут же начал листать страницы своего блокнота и секунд пятнадцать спустя изрёк:

— Успешно прооперирована. Господином Витино лично. Из стационара выписана. На данный момент абсолютно здорова и на сто процентов дееспособна.

— Это и есть факт первый, — продолжаю я. — Господин Витино ценой потери главного атрибута гражданина спас для общества жизнь другого гражданина. Разве был в этом преступный умысел? Это даже не акт халатности. Это акт самопожертвования. И факт второй. Общество признало господина Витино виновным. Формально это так. Соглашусь. Но тем самым общество лишает себя не просто одного гражданина, прекрасного летописца к тому же, смею думать. Общество слепо наказывает того, кто буквально на днях спас для него бесценную человеческую жизнь. Более того, в силу специфики профессиональной деятельности сколько подобных случаев на счету господина Витино? Сколько их может — нет, должно быть в грядущем? Невиновен ради будущего каждого из граждан этого города, таков мой вердикт.

— Суду ясна Ваша позиция, Непредвзятый. Будут ли контраргументы?

Зал безмолвствует.

— Итак, господин Витино объявляется невиновным и восстанавливается во всех правах гражданина, — решительность судьи непреклонна. — Однако, учитывая тяжесть содеянного, гражданин Витино пожизненно приговаривается к ношению двух ручек, — стук молотка будто ставит печать в конце записей участников процесса.

***

— А почему ангел изначально не посвятил меня в нюансы жизни этой распроклятой Недельки? — первое, что я спросил у Ярослава, как только снова увиделся с ним а Конторе.

— Были на то причины. Даша, присоединяйся к нам, — Яр бросил взгляд в сторону двери и на пороге тут же материализовалась… Дарина.

— Да вы… Вы что же, всё это изначально подстроили? И Дарина — не абориген Недельки, а бесплатный экскурсовод от Конторы? Ну вот чувствовал я во всём этом что-то фарсовое, — возмущению моему, казалось, не будет предела.

— На самом деле Дарья, Даша. Она просто подстроила своё имя под местный колорит. Твоё имя там должно было звучать, к примеру, Карило. Выходила к ним горилла, им горилла говорила… — начал нести какую-то чушь Ярик. И откуда он набрался этих несуразных фразочек? — Но в данном случае в конспиративные детали — кои важны при визите в любой другой мир, кроме Недельки — мы углубляться не стали. Даша действительно один из инструкторов для новичков. И действительно Витино её отец. Приёмный. Обычное явление на Недельке. Там у тебя может быть сколь угодно много отцов, матерей, братьев, сестёр. Это цементирует их общество, лишённое долгосрочной памяти. Общие летописи делают жизнь проще и упорядоченнее. Но всё это ты уже и сам понял.

— Ну да, когда тебя бросают посередь моря, невольно научишься плавать, — немножко горделиво фыркнул я в ответ.

— Вот только не надо этих банальностей и бахвальства. Ты еще здесь мне брякни: «Таков мой вердикт!» — начальник с досадой махнул на меня рукой.

Даша прыснула. И даже ангел, как мне показалось, подхихикнул ей в ответ. Но не успел я возмутиться, как Ярослав продолжил, неодобрительно покачав головой в адрес Даши:

— Но в целом, должен признать, ты большой молодец. Не просто не растерялся, а даже и раскусил местную специфику в считанные часы. А потому заслужил… В общем, ещё раз знакомься. Дарья Лугина. Твой напарник. Вернее, глава вашей группы. У неё за плечами семь лет полевой работы. Опыт, сам понимаешь, — вот тут-то я, как говорится, и… сильно удивился. — Так вот. По её просьбе и единодушному одобрению руководства Конторы твоя практика была несколько нестандартной. По сути, ты не получил вводных по заданию. Так, базовую информацию о мире. Остальные получают полную картинку, до последних нюансов. А тебя хотели проверить в максимально стрессовой ситуации.

— Зачем? — моментально среагировал я.

— Девяносто девять процентов наших сотрудников — наблюдатели. Посредники в лучшем случае. И лишь один — разведчики. По всему выходило, что наблюдатель из тебя никудышный…

— Это ещё почему? — прервал я пояснения Ярослава. Вот пойми начальство — хвалит и тут же никудышным нарекает.

— По кочану, — тот опять досадливо взмахнул руками. — У тебя безбашенность доминирует над осторожностью. И если бы не твоя феноменальная везучесть, к Конторе на пушечный выстрел не подпустил бы. Ну а то, что ты практически мгновенно, на инстинктивном уровне принимаешь наилучшее в данный момент решение — это и есть самое важное, — Ярик заговорил как-то тихо, размеренно, будто сам себя в чём-то убеждал. — Да, сторониться ты не умеешь. Вон что на процессе отчебучил: нет чтоб прикинуться ветошью и не отсвечивать, в патентованные адвокаты полез. С другой стороны, дров не наломал. Из картины мира не выпал. Пожалуй, как-нибудь тебя и инструктором на Недельку запустить можно будет. Считай, своим ты там стал… В общем так. Месяц интенсивной теоретической подготовки. Затем Даша погоняет тебя по Полигону, а там видно будет.

— Ангел подсказал защитный спич? — всё это время Дарья буквально дырявила меня взглядом.

— Да нет. Как-то само родилось.

— Он мне подходит, — бросила Даша в сторону Яра, по-прежнему задумчиво и даже как-то недоверчиво вглядываясь в моё лицо.

«Ангел, о чём это она — я про спич?»

«Шокирована твоим умом и проницательностью».

«Признаться, я тоже. Ничего не хочешь сказать по этому поводу?»

«Только одно — ты молодец».

Вот и поговорили.

— Да, кстати, ангела на теорию и полигон не берёшь, — Яр протягивает руку за медальоном.

— Это почему?

— По второму кочану. Вот вроде умный, а вопросы глупые задаёшь. Хотя, хорошо, что задаёшь. Иначе бы не был таким умным… Ему и там, и там скучно будет. Да и тебе Полигон прогулкой по городскому парку обернётся, если ангела с собой возьмёшь: приятно, но бесполезно.

— За комплимент спасибо. Коли такой карт-бланш мне выдал, позволю себе полюбопытствовать, — решил я либо развеять, либо подтвердить свои сомнения о природе опекуна. — Ты говорил, что ангел исключительно на меня настроен. Как же вы его подбили на такую авантюру — оставить меня на Недельке без подробных инструкций?

— Во-первых, ничего подобного я не говорил, — запротестовал Ярик. — Как раз наоборот. Ангела невозможно на кого-то или на что-то настроить. Он сам выбирает и опекаемого, и порядок своих с ним взаимоотношений. Во-вторых, задачи ангела и Конторы в данном случае совпали. Только и всего.

— Так значит…

— Да. Ангелы — это не технические устройства, созданные Конторой. Как я тебе уже говорил, со временем сам во всём разберёшься. Настолько, насколько ангел позволит. И твоя врождённая проницательность. Могу добавить только одно: ангелы тоже разные бывают. Твой, например, уникум в своем роде — тяготеет к активной разведке. В некоторых мирах он изрядно наследил. Впрочем, стоп. Здесь граница моей компетенции уже заканчивается, — срочно закруглился Ярик в своих откровениях.

«Ангел…» — и как мне теперь общаться с тобой. Вот заведётся в голове невесть что и мучайся потом. И не пожалуешься никому — сам ведь впустил.

«Да».

«И теперь ничего не хочешь сказать?»

«Удачи на Полигоне».

«А у тебя, наверное, и имя есть?»

«Конечно».

«И?»

«Пока не время».

Н-дя, дела.

— Ну что, Даша, а может ну её — теорию и сразу на Полигон? — Я решил махнуть рукой на новые непонятки и дать отдохнуть моему бедному мозгу. А что для него лучший отдых? Естественно, полная отключка на время тяжелых физических занятий. Впрочем, как показало время, и здесь я ошибался. При близком знакомстве выяснилось, что полигон Конторы не имел ничего общего с моими представлениями о том, как должен быть устроен нормальный полигон. Но об этом позже. А в этот вечер помощь ко мне пришла откуда и не ждал — от Ярика.

— Э, нет, во-первых — никаких «ну её». Во-вторых, все обсуждения подождут до завтра, — вместо Дарьи ответил мне старый друг и жестом завзятого рефери пресёк продолжение деловой части разговора. Расплывшись в улыбке, он начал привычно колдовать над знакомым мне уже лигурийским портфелищем. Ага. Что называется, вечер перестаёт быть томным. И это хорошо.

***

Ирония моих менторов — после суда земного попасть в мир беспристрастных судей. И ведь какая колоссальная разница в самих основополагающих принципах мироустройства. В моём родном — таком простом и понятном — полный бардак и абсолютно невразумительная, утилитарная и во многом бесчеловечная социальная иерархия.

На Недельке же — в мире, где люди вынуждены записывать каждое мгновение своей жизни, поскольку в понедельник они просыпаются с девственной памятью — установился совершенно уникальный уклад жизни.

Яр мне продвигал какую-то заумь про хвост кометы, еженедельно оставляющей газовый след в атмосфере планеты, что, в свою очередь, приводит к непоправимым нарушениям связей между нейронами коры головного мозга обитателей Недельки. Но заумь пусть умникам и остаётся. В реальности же получаем вот что.

С социальными и профессиональными навыками на Недельке всё в полном порядке. Как и положено, мастерство растёт с годами и опытом. Эмоциональные привязанности укрепляются и множатся в течение всей жизни. Но конкретные факты, события повседневности стираются из памяти недельчан всякий раз, как над планетой пролетает хвостатая бестия. Не знаю, какой уж был календарь на Недельке до неё, но теперь он полностью подчинен кометному циклу.

Так и живут, с блокнотом и ручкой наперевес. Понедельник, ну или первый день — выходной. Читают свои прошлые записи. Ходят друг другу в гости, собираются компаниями и помогают друг другу, скажем так, «вспомнить всё». По мере сил и возможностей. Дубликаты записей сдаются в общий архив.

Судьи в одном лице исполняют обязанности защитника правопорядка, дознавателя и вершителя приговора. Окончательного и беспрекословного. И работы у них больше всего именно на низовом уровне. Они следят за тем, чтобы каждая ручка была при своём гражданине. Ну, и наоборот. И подобный процесс, участником которого мне довелось стать, явление экстраординарное, крайне редкое. В девяносто девяти случаях из ста заканчивающееся лишением провинившегося статуса гражданина.

По словам Даши, потеря ручки — проявление крайней безответственности индивида. И единственное деяние, считающееся на Недельке преступлением. Иных попросту не бывает. Подробнейшее протоколирование слов, действий, эмоций всех и каждого словно отменило саму возможность неправильного или несправедливого с точки зрения здоровой морали поступка. Вот уж хвала комете!

— А что происходит с теми несчастными, кому выносится обвинительный приговор? — поинтересовался я у Даши.

— Они лишаются статуса гражданина.

— Да, да. Это я и так понял. Минус один гражданин, плюс один господин. И что?

— Понимаешь, это беда для всех, — печально ответила Даша. Чувствовалось, что она глубоко прониклась реалиями Недельки. — Для общества, которое лишается одного из своих летописцев. И для самого человека, поскольку он выводится за рамки общества.

— Становится изгоем?

— Вовсе нет, — с видимым усилием воли Даша отбросила переживания за судьбы недельчан и вернулась к реалиям своего кураторства над моей недообразованной персоной. — Скорее больным, о котором все заботятся, но уже не считают полноценным. Его записи больше никогда не пойдут в архив, даже если он будет их вести. Ведь если ему нет веры, значит, нет веры и тому, что он пишет. Потеряв свою ручку, он виновен в потере концентрации внимания, виновен в самом страшном для Недельки — в безответственности. Здоровому человеку там это не простительно. И если ты поднимешь в архиве все обвинительные приговоры — а их не так уж много за последнее столетие, — то подавляющее число лишенных статуса гражданина вне всяких сомнений больше не могли участвовать в писании летописи этого мира. Крайне редки случаи обвинения действительно здоровых людей — не впавших в маразм, не страдающих другими нервными и психическими расстройствами, вплоть до уровня бытового «крыша поехала». И всегда это оборачивается огромной трагедией как для общества, так и для конкретного человека.

— Ага… И чем же вы таким бедного доктора накачали? — мне вдруг захотелось пошалить — ученик я или нет?

— Ты о чём? — недоумённо встрепенулась кураторша.

— С изгоями мне там, к счастью, познакомиться не довелось. Но по всему выходит, что нормальному недельчанину проще сразу застрелиться, чем дать добровольное согласие на такую самоубийственную авантюру ради проверки какого-то курсантика. До пыток вы бы вряд ли додумались, — как бы размышляя продолжал я. — Да и видимых следов на теле «пациента» трудно было бы избежать… А вот какие-нибудь транки — самое оно.

Мне уже трудно было сдерживать вызревшие внутри вулканчики смеха. Но Даша отчего-то мой тонкий юмор не оценила. Более того, её недоуменно-холодный взгляд быстро остудил расшалившуюся было в моей душе лаву веселья. А уже мгновенье спустя в потрясающе выразительных глазах девушки пронесся и вагон, и маленькая тележка, под завязку нагруженные вопросами-ответами. И часть груза явно не имела никакой связи с делом Недельки.

Смутившись, мы синхронно опустили взгляд долу.

— Извини, так совпало, — на грани слышимости выдавила из себя Даша, но тут же вскинулась и как ни в чём ни бывало уверенно и безапелляционно продолжила. — Имей ввиду, у нас был абсолютно надежный запасной вариант по спасению репутации доктора. В конце концов он — хоть сам об этом ни сном, ни духом — лучшее наше прикрытие на Недельке.

Я снова начал вскипать. И на этот раз совершенно не благодушным весельем. Мгновенно распознав сей факт, Даша почти проворковала (я даже замер в предвкушении, что меня сейчас будут гладить по голове, поощряя за победу на интеллектуальной олимпиаде):

— Но ты справился настолько идеально, что это даже невозможно было просчитать. И кстати, Витино безмерно благодарен за восстановление в правах. Он официально усыновил тебя. Так что, добро пожаловать в семью, братишка. Соберешься навестить папу, не забудь блокнот и ручку. И никогда не оставайся там ночевать в последний день цикла.

Гениальное манипулирование объектом, подумалось мне. Но отчего-то ни злость, ни обида не спешили рваться наружу. Напротив, было хорошо.

Глава вторая