Николай Солярий

Исповедь мага

Роман в четырех частях

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Николай Солярий, 2017

Книга ненавязчиво уводит нас в мир, где реальность перемеща­ется в измерения, неведомые нам: тогда — не то действительность соприкасается с мистикой, не то мистика рождается в нашем сознании и влияет на восприятие происходящего в книге.

Психологически точные, достоверно выписанные персонажи соседствуют в ней с несуществующими фантомами, их окружением, колдовскими чарами, отмеченными духом язычества…

Неистощима фантазия автора, которому не без боязни вверяешь свою читательскую судьбу.

18+

ISBN 978-5-4485-3684-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Исповедь мага
2. Книга 1. Настольная книга колдуна
   1. Вместо предисловия
   2. Глава 1
   3. Глава 2
   4. Глава 3
   5. Глава 4
   6. Глава 5
   7. Глава 6
   8. Глава 7
   9. Глава 8
   10. Глава 9
   11. Глава 10
   12. Глава 11
3. Книга 2. Пять ночей
   1. Продолжение
   2. Глава 1. Фрагменты автобиографии: детство
   3. Глава 2. Пятигорск
   4. Глава 3. Зоя
   5. Глава 4. В Ессентуках. Первая ночь
   6. Глава 5. Яков
   7. Глава 6. Любовь Сергеевна
   8. Глава 7. Вторая ночь
   9. Глава 8. В Сибири
   10. Глава 9. Внук
   11. Глава 10. Аббат
   12. Глава 11. Третья ночь
   13. Глава 12. Московский гость
   14. Глава 13. Встреча с Адан
   15. Глава 14. Четвёртая ночь
   16. Глава 15. Ликвидация
   17. Глава 16. Римка
   18. Глава 17. Пятая ночь
   19. Глава 18. Авантюра
   20. Глава 19
   21. Эпилог
4. Книга 3. Бронзовый грааль
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Эпилог
5. Книга 4. Охота за кровью
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4

Книга 1. Настольная книга колдуна

Вместо предисловия

В начале семидесятых не по своей воле, а решением районного во­енкомата меня, бывшего рядового — армейского повара — призвали пройти переподготовку: получить новую профессию хлебопёка, специ­алиста полевых хлебопекарен. Тридцать дней и ночей я должен был осваивать эту специальность далеко от дома — в предгорье Алтая, в старинном, грязном и загазованном, но по-своему прелестном Бийске.

Палатку-пекарню поставили на высокой горе у воинских складов — полгорода под нами: хорошо видны центр города, река, бывший монастырь, теперь войсковая часть, под голубым куполом ныне дей­ствующая церковь.

Рядом проходила трасса на Горный Алтай, часть которой — дорога на городское кладбище. Вот там-то я и услышал эту историю.

На девятый день после Пасхи народ с сумками, цветами и бутыл­ками шёл на кладбище помянуть родных и возвращался оттуда с по­красневшими от слёз глазами или просто пьяными.

Один из них подошёл ко мне, сидевшему на сухой прошлогодней траве.

— Солдатик, давай помянем раба Божьего…

Я забыл, как его звали, но помню, что охотно согласился разделить с ним начатую уже бутылку водки. Кряхтя и вздыхая, он сел рядом со мной, развернул газету, в которой лежали крашеные яйца, оставшиеся, видно, ещё с Пасхи, хлеб и разломленная вареная колбаса. Гранёный стакан был один.

— Не побрезгуй, сынок, ему было бы сейчас столько же, сколько и тебе.

Налив полстакана, протянул его мне. Не зная толком, что нужно говорить в таких случаях, я произнёс: «Пусть земля ему будет пухом» — и осушил содержимое стакана.

Потом выпил он, мы молча закусили. Мне хотелось как-то под­держать и успокоить моего незнакомца, но как это сделать — не знал.

— Наверное, болел? — спросил я.

— Да, болел.

И поведал он мне историю, которая через много лет задела и меня:

«Встречался юный паренек с девчонкой с нашей улицы. I ода полтора уже она жила со своей бабушкой в стареньком домике с большим огородом, родители её жили в другом районе нашего города. А девочку отправили к бабке, чтобы была ей помощницей. Да и медицинское училище, в котором она училась, было рядом.

Парень работал слесарем на заводе, был скромным, тихим и очень уж робким, весь в мать.

Как они познакомились — я не ведаю, думаю, это была ее инициатива. Он с незнакомыми сверстниками заговорить бы не смог. А тут, как дома — всё в окно на дорогу смотрит, ее выглядывает, как вечер — сидит на лавочке у их дома, ни в кино, ни на танцы. Как стемнеет — она его провожает. Было и такое: подошли к ним парни с другой улицы, так он за её спину спрятался.

Бабка у неё спрашивает:

— Когда, внучка, свадьбу справлять будем?

А она ей:

— До того он трусишка, мне за него страшно и замуж выходить. Как жить-то с таким?

И научила старая молодую:

— Найди могилу человека с таким характером и поступками при его жизни, каким бы тебе хотелось видеть жениха своего. Расскажи своему суженому о нем, пусть он в полную луну после полуночи пойдёт на его могилу и в изголовье могильного холмика воткнёт нож и скажет: «Дай мне то, чего нет у меня, а было у тебя». Потом надо выдернуть нож, порезать им руку до крови и окропить ею могилу. И пусть уходит с кладбища не оглядываясь, кто бы его ни звал, как бы его ни просил; не оглядываться, не бежать, а спокойно идти. Долго ждать не придётся, как проявятся в нем черты того покойного и унаследует он натуру его.

Вспомнила девчонка, как года два назад зарезали на танцах парня с их улицы. Справедливый парень был и отчаянный. Мог за себя постоять и за всех пацанов с их улицы заступался.

Рассказала она всё пареньку и уговаривать стала, чтоб совершил он сей обряд на могиле покойного. При каждой встрече только о нём и рассказывала, про случаи из его удалой жизни.

— Не таков был мой сын, чтоб легко согласиться на это. Ночью на кладбище — ни за что. Он днём-то один в лес за грибами не пойдёт.

Тогда она решила принять к нему другие меры.

Избегать его стала и не выходила на улицу. Два месяца ходил он под её окнами, похудел, переживал очень. Все соседи это видели, но не знали в чём дело. И нашёлся же злой язык, сказал ему кто-то, что подруга его собирается за другого замуж. Поднялся он ночью с постели и пошёл на кладбище.

На небе была полная луна. Как уж там проходила эта церемония, только Бог знает. Наутро увидел я его на кухне с окровавленной рукой и диким отрешённым взглядом. Только и сказал: «Он крови ещё просил».

Проведывать его в сумасшедший дом мы несколько раз ходили с его подружкой вместе. Она плакала, просила прощения у него и у меня. Для меня он стал неузнаваемым; она же говорила, что своей осанкой, походкой и манерой поведения он стал похож на того парня из могилы. Через три месяца он умер, прожив на свете столько лет, месяцев и дней, сколько прожил тот лихой парень».

Глаза моего собеседника были мокрыми. Мы допили бутылку до конца.

— Дай Бог тебе здоровья, солдатик, — с этими словами он под­нялся с травы и ушел.

Много раз я рассказывал эту историю своим знакомым и никак не думал, что нечто подобное произойдёт со мной…

Глава 1

Весной, вернувшись домой с гастролей, к великой своей радости, на письменном столе в увесистой пачке писем и почтовых карточек я обнаружил конверт с приглашением принять участие в съезде магов нашей страны.

В программе съезда значилось открытие Российского отделения Братства магов. Участники съезда должны продемонстрировать свои недюжинные способности перед серьезной комиссией, в состав которой войдут признанные авторитеты в области экстрасенсорики и парапси­хологии, а также престидижитаторы, помягче сказать — иллюзионисты, а ещё мягче — фокусники.

Не раздумывая, в этот же день помчался я звонить в Саратов орга­низаторам съезда. Там и должно было происходить сие мероприятие. Заодно обзвонил знакомых, поделился новостями о грядущих событи­ях. Реакция знакомых была неоднозначной. Одни говорили: «Езжай непременно, вернёшься — расскажешь все подробности». Был совет записывать всё, что услышу. Старый приятель посоветовал там не рас­крываться: «Наверняка найдутся попредприимчивей тебя и с твоими номерами выйдут на большую сцену и телевидение, а ты останешься не у дел на своей периферии».

Нашёлся и отреагировавший на мой восторг так: «А тебе это надо? Не накатался ещё?». А мне это было действительно надо. Я никоим образом не отреагировал на слова моего оппонента. Наверняка в тот момент он был злым с похмелья.

Как работнику филармонии, артисту оригинального жанра, мне грех было пропустить это событие; встретиться с коллегами, приобрести но­вых друзей и знакомых. И как источник знаний этот съезд был мне необходим.

Казалось бы, что ещё нужно? Моя программа прекрасно восприни­мается зрителями: более двух часов я удивляю феноменальной памятью, жгу себя огнём, глотаю шпагу, превращаю бумагу в деньги, зрителя — в Аллу Пугачёву. Зарабатываю аплодисменты, дарю автографы, зритель­ницы влюбляются в меня, а я в них. Вроде полная гармония. Так нет же, хотелось бы чего-то необычайного или экстраординарного: выйти на сцену и, подобно булгаковскому Воланду, ошеломить весь зал, и чтоб деньги с потолка, и говорящая голова каталась по сцене, и чтоб билеты за месяц до концерта заканчивались в кассе. «Ну что ж, мечтать не вредно», — скажет мой читатель. Но я ведь не только мечтал, кое-что по крупицам собирал для этого.

А тут такой шанс, не упущу.

Саратов встретил всех приезжающих прекрасной погодой: на не­бе ни облачка, в воздухе ни ветерка. Впоследствии скажут, что якобы такую погоду устроил один колдун, которого не хотели приглашать на это грандиозное сборище. И он выдвинул ультиматум: буду я — будет, вопреки всем прогнозам синоптиков, великолепная погода.

Но мнение большинства было иным: не было бы колдуна, погода была бы такой же, потому как личность колдуна доверия никому не внушала.

В городе был настоящий фестиваль; в транспорте и на улице мож­но было без труда определить участников съезда, они передвигались небольшими группками, демонстрируя при этом манипуляции с картами, шнурками, монетами и сигаретами. В руках экстрасенсов можно было увидеть проволочные рамки для диагностики и замера биополя.

Иных просто выдавал внешний вид — это подтянутые, галантные, с прекрасными манерами загадочные личности. Знакомых и друзей было много, со всех сторон нашей страны съехались они.

Жюри съезда отсеивало выступающих. Кому-то советовали обра­тить внимание на те или иные недостатки, перегибы, а кому-то вообще заняться чем-то иным. Действительно достойные оценки получили ил­люзионисты, было на что посмотреть и чему позавидовать.

А вот сверхъестественные способности ясновидящей девочки ме­ня действительно удивили и остаются загадкой по сей день. Мама Олеси, так звали эту двенадцатилетнюю девочку, рассказала, что, когда дочь училась в третьем классе, к ней стала поступать информация из космоса, она стала давать ответы на каверзные вопросы, не входившие в школьную программу. И в этом мы убедились, если только это не было искусно подстроено. Олеся стояла на сцене, а зрители просили ответить её на свои вопросы, которые могли озадачить даже имеющего высшее образование, и большинство ответов удовлетворяло спрашива­ющих. Почему большинство, а не все? Дело в том, что на вопросы типа:

«Что находится у меня в левом нагрудном кармане пиджака?» — ответ был: «На пустяковые вопросы информации из космоса нет».

Уже немолодой человек в очках спросил:

— Что случилось с эсминцем «Элдридж»?

— В 1943 году ушёл в другое измерение.

Только спустя два месяца информация об этом появилась в жур­нале «Знак вопроса». Если это не был подсадной зритель, к услугам которых прибегают некоторые шарлатаны, тогда девочка — настоящий феномен.

В один из перерывов я пошёл побродить по холлу Дворца культуры в надежде найти какой-нибудь буфет или лоток. Поиски не увенчались успехом, ничего подобного здесь не было; и только я собрался выйти на улицу, как за моей спиной прозвучал женский голос:

— Молодой человек, я готова поделиться своими бутербродами. Вы с рыбой любите?

Я обернулся: в трёх шагах от меня стояла дама азиатского типа, при­мерно моего возраста, чуть ниже меня ростом, жгучая брюнетка с паке­том в руке. Неужели чувство голода проявилось в моих глазах или это чувство изменило мою осанку или походку? Буфет то я искал молча. Удивлённый и несколько смущённый, я отрицательно покачал головой:

— Ну что вы, мне совсем не хочется есть, я сегодня плотно позавтракал.

— Стакан чая и заварное пирожное вы считаете плотным завтра­ком? — произнесла она.

— Не могла она видеть это, пирожное и чай я без свидетелей съел в гостиничном номере, и это меня заинтриговало.

— Неужели откажетесь от пива? У меня с собой пара бутылок.

— Ну дела, я уже часа два о пиве с рыбой думаю.

— Не удивляйтесь, — снова заговорила она. — Я с утра любуюсь вашей аурой.

— Ну и как она? — приблизился я к ней.

— Светлая и чёткая, с небольшими разрывами, но это наверняка следствие ваших недугов.

— Наверное, зимние простуды, — согласился я с ней. Меня это настолько удивило, что я закрутил головой по сторонам. — Где бы нам с вами поудобнее устроиться, чтобы разделить вашу трапезу?

— Она подала мне пакет.

— Николай, называйте меня просто Зоей. Пойдёмте в зал, сейчас там никого нет, перерыв, устроимся на последних рядах.

В зале действительно никого, полумрак, слабый свет на пустой сце­не. Мы заняли три места, среднее кресло между нами послужило нам столом. Пока я открывал пиво ключом от квартиры, Зоя разложила на пакете бутерброды с белугой. От первых глотков пива я подобрел и расслабился.

— Зоенька, а что, имя моё написано на ауре?

— Нет, Коленька, имя ваше я прочла на афише в Горно-Алтайске два года назад, я была там в командировке, попала на ваш концерт и после выступления ждала вас у гримёрной, чтобы поделиться своим мнением и выразить своё восхищение. Но на выходе вас поджидала толпа зрителей, и пробиться к вам было невозможно. За вами пришёл водитель автобуса, вы очень торопились.

Я ехала сюда и полагала, что встречу вас. В первый же день уви­дела вас, но подойти не решилась — вы всё время не один, и, чтобы устроить эту встречу, пришлось повоздействовать на ваше окружение. Два ваших спутника сейчас обедают в столовой, что за два квартала отсюда, наворачивают гуляш и о вас даже не вспоминают.

— Зоя, каким образом можно увидеть ауру и определить, что со мной происходило и происходит?

— Я вижу ауру при любом освещении. А почему я её вижу? Да просто потому, что вижу, и всё. В ауре как в призме — всё вверх ногами: и прошлое и будущее. На прошлое нужно смотреть с одного 10 угла, на будущее — с другого, а настоящее можно не только видеть, но и слышать. А вот как это делается — не скажу. Мне это дорогого стоило.

— Зоя, вы, наверное, не представляете, какова цена вашим способ­ностям. Это неизмеримо никакими деньгами.

— Вы меня не так поняли, Николай. Речь идёт не о деньгах, а о гораздо более ценном, да и не каждому дано.

Здесь нужно быть избранным.

— А можно ли мне стать вашим учеником? — с надеждой в го­лосе произнёс я. — Готов пожертвовать чем угодно.

— Я это знаю, — печально ответила она. — К сожалению, учи­тель должен быть старше ученика, а с этим, как вы видите, у нас проблема. Конечно, у нас с вами мог бы получиться прекрасный дуэт, шикарная программа.

— Вот об этом стоит, пожалуй, подумать. Представьте себе, Николай, как бы вы дополняли меня. «ТЕЛЕПАТИЧЕСКОЕ ШОУ. Зоя Тэ — трансментальная магия с участием Н. Солярия». Это будет настоящая программа, а не то, что мы здесь с вами видели. Мы по­корим весь белый свет! Вот тут мне нужна ваша помощь. Вы способ­ный, обладаете колоссальной энергией и могли бы стать превосходным ассистентом.

Она говорила со мной мягко и вкрадчиво, но глазами словно про­калывала область желудка. Тут меня осенило, и от этой мысли мурашки пробежали по спине: передо мной сидит вампир, ей нужен донор. Как-то надо бы поделикат нее расстаться с ней.

— Зоя, милая, я почти согласен, но у меня контракт ещё на полгода с филармонией, — соврал я. — Оставь мне свои координаты, как только закончу работу — сразу же напишу.

Она на листочке блокнота написала свой адрес: «до востребования».

— Я была уверена, обладая такой памятью, ты не нуждаешься в записях. До августа лучше не пиши, я уезжаю в Алжир. И ещё, Коля, не рассказывай о наших планах никому, чтобы не сглазить.

Доев бутерброд, я помог Зое собрать крошки и пустые бутылки в пакет. Мы вышли в фойе, у входных дверей показались мои приятели.

— Ну ладно, давайте прощаться, — предложила она, — у меня через четыре часа самолёт.

Я пожал ей руку, затем поцеловал в щёку, мы расцвели в улыбке, и моя знакомая пошла к выходу. Я направился к своим коллегам, спро­сить, откуда они идут. Ответ их: «Тут недалеко, в столовке, кормят при­лично» — меня уже не удивил. И то, что на второе был гуляш, ребята подтвердили. Конечно, я был шокирован этим знакомством и, честно признаться, напуган. Решил никогда не встречаться с этой особой. Но, как покажет будущее, тщетным было моё решение.

Вот так, став членом РОМБа (это аббревиатура Российского от­деления Международного братства магов) и получив свой регистра­ционный номер, вернулся я в родные края.

Глава 2

Кто зачем приходит на кладбище: одни со скорбью провожают в последний путь близких и знакомых, другие приходят помянуть усопшего и поправить могилу, кто-то торгует живыми и искусственными цветами и венками; не чистые на руку людишки являются сюда, не боясь греха, украсть с могилы дорогой и красивый венок и затем перепродать его у ворот другого кладбища. Но в основном на кладбище безлюдно. Я же попал сюда не по перечисленным мною причинам и даже не в качестве покойника.

Знакомая продавец из нашего гастронома, зная меня как бывше­го фотографа, попросила отснять похоронную процессию безвременно ушедшей свекрови. Без всякого энтузиазма я дал согласие. Отказать ей не мог, поскольку она частенько снабжала меня дефицитным товаром из-под прилавка.

Захватив свой старенький «Киев», я прибыл по назначенному адре­су и в разных ракурсах сделал несколько снимков усопшей и её прово­жающих. Решив уже уйти, подошёл к заказчице сказать ей об этом, но она попросила меня задержаться ещё и съездить с ними на кладбище заснять погребение; не все родственники смогли приехать: из-за бо­лезней или дальней дороги, тогда хотя бы по фотографиям будут иметь представление об этом мрачном событии.

Ехать в катафалке с гробом мне не очень то хотелось, и я попросил музыкантов взять меня в свой автобус. Как только машина тронулась с места, мрачные лица музыкальной команды просветлели, а узнав, что я не родственник покойной, засыпали меня циничными шутками. Трубач с отёкшим лицом назидательно говорил:

— Если ты, парень, хочешь срубить хорошие бабки за такую работу, первого своего покойника во время прощания должен поцеловать в гу­бы. Поверь, примета такая, мы все через это прошли и сразу же деньги лопатой грести стали.

Барабанщик — может было бы правильно назвать его ударни­ком, — внешне мало отличавшийся от трубача, утвердительно кивнул головой и добавил, что целовать нужно непременно взасос. Сам я, не лишённый чувства юмора, дал согласие на это и даже пообещал по­делиться своим калымом за совет, если любой из них наглядно покажет, как это делается. Вот за этими неуместными шутками незаметно бы­стро автобус довёз нас до места захоронения.

Музыканты с обшарпанными, как они сами, инструментами выб­рались наружу уже со скорбными лицами и честно взялись отрабаты­вать свою зарплату. Раскрыв футляр фотокамеры, я сделал несколько снимков и вернулся в музыкальный автобус. Родственники разносили кутью, наливали водку, просили помянуть покойную. Мне не хотелось принимать участие в этой процедуре — я не люблю сладкие каши и пить водку в жару, тем более при жизни я не знал покойницу, но чтобы не обидеть присутствующих, взял шоколадных конфет. Музыканты вернулись в автобус с горящими взорами; у троих из пяти в руках, кро­ме музыкальных инструментов, по бутылке водки, колбаса и конфеты в кульке. Мне стало понятно: возвращаться будем с песнями. Чтобы из­бежать всего этого, я по-английски, не попрощавшись, покинул машину, решив добираться до дома городским транспортом.

Я не спеша шёл по кладбищенской дорожке и рассматривал всё, что меня окружает. Это кладбище мало чем отличается от других: кра­шеные и ржавые оградки вокруг могильных холмиков стоят настолько плотно друг к другу, что почти невозможно протиснуться между ними; металлические пирамидки, увенчанные пятиконечной звездой или крес­том, забытые, провалившиеся и свежие, ухоженные могилы. Разгляды­вая памятники, читал имена и даты и пришел к такому выводу: рано ушедших из жизни молодых ничуть не меньше пожилых и стариков, если не больше.

Почти у самого выхода, за старенькой деревянной оградкой, на ска­меечке сидела пожилая, не очень опрятная женщина.

Рядом с ней на тёмном платочке, разостланном тут же, на скамейке, лежала скромная трапеза — ломоть чёрного хлеба, пучок зелёного лука с большими бе­лыми луковицами и небольшая горка соли. «Вот нищета, — подумалось мне, — помянуть людям не на что».

На ходу укладывая фотоаппарат в сумку, на дне которой увидел пару конфет, которыми меня угостили только что.

Тут же повернул я назад и через оградку протянул конфеты сидящей женщине.

— Помяните усопшую рабу Марию, — произнёс я.

Женщина подняла опущенные веки, несколько секунд смотрела на меня.

— В этот день я не ем сладкое, оставлю их на другой раз, — и, приняв из моих рук конфеты, убрала их в хозяйственную сумку.

— Дело ваше, как хотите, — с каким-то чувством удовлетворения сказал я ей, собираясь тут же уйти.

— Подожди немного, не торопись, помяни и ты брата моего, — и, свернув перья лука жгутом, макнула их в соль; другой рукой отломила кусочек ржаного хлеба.

Я прекрасно понимал, что с запахом лука мне придётся входить в городской автобус, тем не менее, что-то меня удержало от отказа, навер­ное любопытство.

Взяв из её рук жгутик лука, словно рюмку с водкой приподняв его вверх, как бы для тоста, собрался произнести известную фразу:

«Упокой, Господи», переведя взгляд на памятник: чтобы прочесть имя покойного, но не увидел никакой таблички и надписи. В общем-то, это был не памятник, а просто обтёсанное топором брёвнышко.

— Что же вы даже надпись не сделали?

Колдун он был, знал все заговоры и привороты, гангрену лечить мог и по ночам летал. Никогда свиней не держал, а двор весь поро­сячьими следами истоптан, видно оборотнем был. А уж какие мученья перед смертью принял, никакому врагу не пожелаешь: пять дней по полу катался, криком кричал, рубаху на себе всю изорвал. По деревне днём ходить страшно было, всё тучами затянуло, ветер со всех деревьев лис­тья посрывал, собаки из своих конур не вылазили, про ночь и говорить нечего, в усадьбах ворота стонали. Хорошо, кто-то из соседей надоумил дверные косяки выломать. Так и сделали, успокоился он сразу и дух испустил. Книгу его кожаную, про магию, я в печи сожгла, из трубы дым валил чёрный. На деревенском кладбище хоронить запретили — девай его куда хочешь, а нашу землю не оскверняй. Вот с роднёй привезли его сюда и всякими неправдами схоронили тут. Попа пригласили, хотели отпеть по-христиански, рассказали ему всё, но батюшка отпевать отказал­ся и вместо креста велел кол осиновый вбить. Перечить ему не стали, срубили неподалёку осину, кол затесали, вот и стоит он по сей день.

Поговаривают такое: кто кол вытащит и кровью своей ямку из-под кола окропит, получит в награду его способности, но тут якобы целая церемония должна быть, нужно знать — какой день недели, под какой праздник и в какую луну. Но вряд ли найдётся такой, безумным нужно быть — решиться на это.

— Ну и историю вы мне рассказали, неделю теперь точно спать не буду. Всего вам доброго, бабуся.

Распрощался я с ней, что-то не по себе мне стало, жутковато как-то, вокруг никого, и поспешил на остановку.

Только в автобусе я обратил внимание, что в руке держу пучок лука, обмакнутого в соль.

Глава 3

В актовом зале института никого не было. Я настраивал звуковую аппаратуру и минут через сорок готов был открыть вход для зрителей.

К любопытствующим мне не привыкать, они то и дело заглядывали в зал и задавали дурацкие вопросы: «А деньги, которые вы из бумаги делаете, настоящие?», «А можете меня превратить в Шварценеггера?» — и так далее в подобном духе. На такие вопросы я всегда отвечаю одинаково: «Всё будет по правде, и всё будет по-настоящему».

Вопросы бывают поинтеллектуальнее: «Вы верите в реинкарна­цию?», «Какими основами миросозерцания вы пользуетесь?», «Какие чакры у вас открыты?» Такие вопросы меня чаще загоняют в тупик, и я говорю правду, что я самый обычный человек, и всё, что делаю на сцене, достигается рутинными тренировками, и любой мой номер может по­вторить каждый, а что касается мистических учений — я от этого далёк, живу реальной жизнью.

Девушек в большинстве своём интересовал один из гвоздей моей программы — номер с зеркалом, в котором я показывал незамужним дамам и девчонкам будущего суженого.

Происходило это так: пригласив желающую на сцену, я незаметными для зрителей и самой участницы приёмами вводил её в лёгкий транс. Показав публике зеркало, для убеждения в том, что здесь нет никакого подвоха, объявлял: «Сейчас это зеркало станет для вас волшебным.

Посмотрев в него, вы увидите будущего суженого» — и, держа на небольшом расстоянии от её глаз зеркало, спрашивал: «Знали вы его раньше? Какого цвета у него глаза? Нравится ли он вам?»

Ответы я предвидеть, конечно, не мог, они могли быть любыми: «да» или «нет», «знаю его» или «впервые вижу».

Но по статистике, которую я вывел для себя, чаще звучал ответ, что отражённый в зеркале суженый не нравится.

Понять их можно, почти каждая мечтает выйти замуж за принца, а тут перед ней обычный парень, может быть надоедливый сосед или одно­классник. Бывали случаи, когда в зеркале видели двоих или троих, и все трое не нравились.

А одна девушка вместо суженого увидела корону и, уходя со сцены, расплакалась. Я и сам тогда не знал, что этот знак означает, но всё таки попытался остановить её и попробовать успокоить:

Всё будет как нельзя лучше, наверняка выйдешь замуж за пре­зидента. Вот только сейчас никто не знает, кто им будет, а тебе уже предназначено быть первой леди, — и, осушив её слёзы этими словами, отпустил на своё место.

Года три для меня самого это было загадкой. Но как-то после кон­церта в доме отдыха ко мне, раздававшему автографы, подошла милая дама и, протянув какую-то книжечку, произнесла:

— Подпишите, пожалуйста, жене президента.

Уже и не помню, что я тогда в книжке накуролесил, но она рас­смеялась:

— Вы меня не узнали? Я была на вашем концерте и увидела в зеркальце корону. Вы меня тогда заверили, что выйду замуж за пре­зидента. И я вышла, с двадцати раз не угадаете за кого.

— Да как-то я вас сразу не узнал, очень уж похорошели. Не томите, скажите, кто же этот счастливчик?

— Вор в законе, — глубоко вздохнув, словно выплюнула из себя.

Я тогда обомлел, вот это да! Действительное двадцати раз не угадал бы. Больше с ней мы никогда не виделись.

А однажды ко мне подошли две симпатичные студентки и сделали мне заманчивое предложение — провести с ними ночь.

— Девоньки, я мечтаю об этом, — завёлся я с полоборота.

— Вы только поймите нас правильно, в комнате, в которой мы жи­вём, поселился барабашка, в общем-то он нам не мешает, и мы решили установить с ним контакт, и ничего другого, как сеанс спиритизма, мы не придумали. Изготовили бумажный круг с алфавитом и цифрами, приделали к нитке маятник, вызвали его и стали общаться, но на наши вопросы он всё время отвечал невпопад.

— Вот вы, как настоящий медиум, не могли бы нам помочь наладить с ним нормальную связь?

— Думая, что девчонки меня разыгрывают, но всё равно мне с ними будет интересно, я дал на это добро.

— Оставляйте адресок, сегодня же буду. Что мы будем пить? — осведомился я.

— Вы — что угодно, но мы только кофе.

— Значит, приду с конфетами, — пообещал им.

Вот так в назначенном месте, в назначенный час я с коробкой зе­фира в шоколаде и бутылкой шампанского позвонил в дверь. Девушки обрадовались моему визиту, пригласили войти. Ольга и Вика одеты были просто, по-домашнему, и попросили чувствовать себя свободно, как у себя дома.

Увидев у меня шампанское, Вика спросила:

— А не помешает алкоголь спиритическому сеансу?

— Тут уж я окончательно убедился, что оргий не будет.

С видом маститого медиума ответил:

— Когда я подшофе, со мной на контакт выходят даже иноплане­тянки.

Девушки расставили на столе стаканы, и под журчание разливаемого шампанского я попросил их со всеми подробностями рассказать о про­исходящем.

Вот уже около года полтергейст появлялся в их квар тире, обычно ночью. Видеть его им не довелось, а вот деяния его были налицо: он разливал воду по комнате, расчёсывал им волосы, сбрасывал пишущие ручки со стола, после каких-нибудь пирушек разбивал фужеры.

— Сами видите, шампанское пьём из стаканов.

Но если с ним начинали говорить ласково, оставляли конфетку на кухне в углу, он не давал знать о себе долгое время.

Затем они сообразили использовать его в предвидении и гаданиях и соорудили спиритический круг.

В своих вопросах девчонки выбирали разные темы.

Вот, например, Ольга задала вопрос о том, как пройдёт завтра её свидание. Маятник начал раскачиваться и указывать на буквы алфа­вита: «Заметит только чёрная кошка». На вопрос Вики, как она сдаст первый семестр, ответ был неожиданно оскорбительным: «Была дурой, дурой и останешься». «Когда приедет мама?» — «Глазом не моргнёшь — сама мамой станешь».

Ну, в общем, чепуха всякая, но им кажется, он знает всё, только вот не хочет говорить. Моей задачей было выжать из него чистую правду. Не долго я над этим размышлял и придумал, как это сделать.

Надо нам его напугать, сказать ему, что приведём в квартиру другого барабашку, который хоть и злой: но говорит всегда как оно есть.

Мою идею девчонки поддержали. Где-то после двенадцати, убрав всё лишнее со стола, мы разложили спиритический инструмент.

Я поднял руки над маятником и произнёс:

— Согласен ли ты говорить с нами?

Давай, побазарим.

— Я хочу из деревни привезти сюда очень сварливого барабашку, он, по-моему, болен и стонет по ночам, поухаживаешь за ним немного. Что ты на это скажешь?

— Ни в коем разе.

— Тогда не груби девочкам и выкладывай всё начистоту.

Ольга спросила:

— Встречаться ли мне с Борисом?

— Нет. Любовь сама к тебе придёт в конце лета.

Потом вопрос задала Вика:

— Как зовут моего будущего мужа?

— Эрлих.

Тут и я не удержался от вопроса:

— Как сделать новую программу, которой удивил бы всех?

Маятник долго висел без движения, словно не хотел со мной об­щаться, затем медленно начал раскачиваться, указывая на буквы. Я стал записывать их на тетрадном листе: «В ночь на день своего рождения на могиле колдуна соверши клятвенный обряд. Выдерни кол из его сердца и кровью своей окропи отверстие в земле, произнеси при этом клятву отречения».

Записав слова клятвы и свернув листок вчетверо, спрятал его в карман. У Вики с Олей округлились глаза, девчонки явно были напуганы:

— Что это за могила? — спросила кто-то из них. — Вы знаете, это как-то не по-христиански.

— Девочки, — оборвал их я, — заниматься спиритизмом — это уже не по-христиански, а что это за могила — представления не имею, и клятва эта какая-то абракадабра. Давайте оставим барабашку в покое, это он от страха намолол нам всякой ерунды. Вот посудите сами, муж у тебя будет Эрлих. Да такого имени нет вообще на свете! А к тебе любовь придёт в конце лета. Вот сиди всё лето и выглядывай её в окно. Видно, нет у вашего барабашки способностей предсказывать, пустобрёх он у вас. Вы мне лучше скажите: где я спать буду?

Мне постелили на диване и выключили свет, но мне было не до сна. Я знал могилу колдуна, и клятва отречения совсем не казалась мне абракадаброй.

Глава 4

Когда мне исполнилось тридцать три, я проанализировал прожитые годы. Очевидно, многие в этом возрасте подводят итоги пройденного этапа. Мой результат был удручающим. Ничего настоящего и полезно­го не сделал, в своей профессии не достиг высокого уровня, хотя было на кого равняться и от кого получить помощь; семейная жизнь, несмотря на наличие достойных женщин на моём жизненном пути, не сложилась.

Вот тогда-то я и решил не отмечать дни своего рождения. Ну что это за праздник? В прошлом ничего путного, и будущее непонятно ка­кое. Но какими бы ни были мои намерения, родные и близкие каждый год напоминают мне о нём. Приходят с подарками и поздравлениями, посылают телеграммы и открытки, и тогда мне приходится накрывать стол и устраивать пьянку, порой денька на два.

Каждый год приходится дня за три до этого торжества идти на рынок и в гастрономы, составлять меню. Готовлю всё сам, и многие считают, не плохо.

Нынешний день рождения я ждал с нетерпением, но, в отличие от предыдущих лет, не рассматривал прилавки торговых точек и не ломал голову над тем, что лучше: шпиговать баранью ногу или тушить кролика в вине. Мысли мои были направлены в другое русло: в мечтах одной ногой я стоял на могиле колдуна, и с каждым приближающимся днём меня одолевал какой-то непонятный страх. Внутренний голос сдержи­вал меня: «Подумай как следует, есть ещё время, сходи в церковь, причастись». Тут же другой голос изнутри призывал: «Решил идти — будь мужчиной, иди и ничего не бойся. Это твой шанс, всё изменишь в жизни, даже не сомневайся».

Между этими двумя голосами был я, сделавший для себя выбор: лучшим подарком будет ночь накануне дня рождения, свершение акта вандализма. И без календаря мне было известно, что день моего рождения четырнадцатого в субботу, стало быть, на кладбище — в пятницу тринадцатого. Чертовщина самая настоящая.

Наступила злополучная пятница. Заклинание я вызубрил наизусть, приготовил перочинный нож, но затем решил сменить его на лезвие бритвы, сунув его вместе с пакетиком лейкопластыря в брючный кар­ман. С самого утра ходил из угла в угол — ну когда, наконец, наступит этот вечер? Тот день показался мне вечностью, стрелки на часах словно примёрзли к циферблату.

Едва стало смеркаться, я вышел на дорогу, остановить такси. Долго ждать не пришлось. Заскрипели тормоза автомобиля.

— Садись, тебе куда?

— Мне бы на кладбище, братан.

— Не шутишь? В столь поздний час там, наверное, уже все разо­шлись.

Да мне бы туда и обратно, подождёшь минут десять у ворот? — умоляюще попросил я его.

А ты знаешь, сколько будет стоить такой вояж? — и назвал умопомрачительную цену. — И деньги вперёд.

«Да, пожалуй, торг здесь неуместен», — подумал я.

— Вряд ли кто ещё из водителей согласится на такой рейс в такое время.

Мы ехали молча, водитель искоса рассматривал меня, всё сопел и вздыхал.

— А что так поздно? — в голосе его прослушивалась дрожь.

— Да ты не бойся, я только фотоаппарат заберу, убирал сегодня могилу, а фотоаппарат повесил на оградку и только дома спохватился, что забыл его там, а камера дорогая, импортная. Если хочешь — вместе пойдём заберём.

— Нет-нет, мне машину бросать нельзя, — отмахнулся он от меня.

— Ну ладно, не хочешь — не надо, только не вздумай меня бро­сить, дождись обязательно.

Мы подъехали к маленьким воротам кладбища, и я направился по дорожке, но решительности моей хватило лишь до ворот. Стоило мне оказаться за кладбищенским забором, ноги стали словно ватными.

Здесь и днём-то темно из-за высоких деревьев и густых кустарников, а в это время и подавно. С трудом различая оградки, шёл почти на ощупь, пожалев, что не взял фонарик. Может быть вернуться? А на следующий год прийти сюда с фонарём.

Нет, такую трусость я себе не простил бы, решил идти — значит, пойду. Вокруг тишина, слышу, как сердце в груди стучит; если бы меня в тот момент кто-нибудь окликнул, оно бы разорвалось.

Вот она, оградка. Я открыл калитку…

Взгляд сразу же выхватил кол. Взявшись за него обеими руками, стал раскачивать и, когда он стал двигаться свободно, крепко прижал его к себе и потянул вверх; он поддался легко. Вынимал я его осто­рожно, чтобы комьями земли не засыпать случайно отверстие. Так же аккуратно уложил его вдоль оградки. Запахло гнилью и сыростью. Ну вот, половина дела сделана. Теперь на очереди колдовской обряд. Руки были грязными, но о какой-либо дезинфекции я не помышлял. Раскрыв конвертик с лезвием и занеся палец левой руки над образовавшимся отверстием, чиркнул по нему бритвой. Рана получилась глубокой, кровь просто струйкой полилась в эту дыру, а я громко вслух начал читать клятву отречения. В теле появилась слабость, закружилась голова, и земля стала уходить из-под моих ног…

Сознание ко мне вернулось только под утро. Я лежал на могильном холмике вверх коленями, палец уже не кровоточил, руки, лицо и уши искусаны комарами, и какой-то зуд в спине между лопаток. Усевшись на скамеечке, обмотал палец лейкопластырем и вернул кол на прежнее место. Еле переставляя ноги, двинулся к выходу. Силы совсем иссякли, ощущение было таким, будто тело стало пустым и вся энергия из меня ушла, — как бы до остановки не пришлось передвигаться на четве­реньках. Что таксист меня ждёт, я даже не надеялся. Каково же было моё удивление, когда на дороге увидел своё такси припаркованным на прежнем месте. Плюхнувшись на переднее сидение, не дожидаясь во­проса, говорю водителю:

— Не нашёл аппарат, видно, кто-то меня опередил.

— Неужто шесть часов искал? Я думал, вообще не придёшь, про­валился куда-нибудь.

— Ну вот видишь — пришёл же, давай, трогай.

— Чего трогать, аккумулятор сдох. Ты думаешь, стал бы я тебя ждать столько времени? Не заводится, буксир нужен. гляди.

Он повернул ключ зажигания, и машина, даже не чихнув, сразу за­велась. Таксист даже приподнялся.

— Надо же, чепуха какая-то, лампочки не горели, хотел аварийную вызвать, рация не включалась, а тут сразу с пол-оборота завелась, как будто ничего и не было.

Переведя взгляд в мою сторону, он выпучил глаза, отодвинулся к своей дверце и боком прижался к ней. Машина рванулась с места. Всю дорогу он сидел как ошпаренный, иногда крестясь, не проронив больше ни единого слова. А мне было не до него, я жутко хотел есть и думал о колбасе, которая лежала у меня дома в холодильнике. Кроме того, я ощущал себя героем-победителем, хотя и немного посмеивался над со­бой: наверняка всё это ерунда. Ну, поживём — увидим.