автордың кітабын онлайн тегін оқу  Не говорите мне прощай

Самид Агаев

Самид Агаев

Не говорите мне прощай

_Роман

Иногда прошлое возвращается, стоит на пороге и милосердие состоит в том, чтобы отвернуться и не пустить его в свою новую жизнь….

Любовная драма от Самида Агаева, автора таких увлекательных произведений о современности, как — «Правила одиночества». «Ночь волка». «Двойное алиби», а также серии приключенческих исторических романов «Хафиз и султан», «Седьмой Совершенный». Прозу Самида Агаева отличает поэтичность образов, мягкий лиризм повествования, тонкий юмор, ирония, глубокий психологизм, достоверность и естественность письма.

Маклер приехал с двадцатиминутным опозданием, но пунктуальный Нилов, вопреки обыкновению, был даже рад этому. За это время он успел выкурить сигарету, разминая ноги в сумрачной тени ближайших от дороги лесных деревьев. Оказавшись за городом, он с умилением урбаниста разглядывал пожухлую после долгой зимы траву, бурую землю, сочившуюся при нажатии влагой, набухающие почки на ветках деревьев. С оставшейся в стороне федеральной трассы доносился приглушенный гул мчащихся автомобилей.

Когда этот человек позвонил ему и стал дотошно расспрашивать о том, какого рода земельный участок ему хотелось бы приобрести, с домом или без дома, Нилов удивился, но на вопросы отвечал вежливо, все это время, пытаясь сообразить, откуда у собеседника взялся его телефонный номер.

— Простите, — сказал Нилов, когда ему удалось нащупать брешь в словах, — а вы кто?

— Как, — в свою очередь удивился собеседник, — я разве не представился?

Он назвал свое имя и название агентства недвижимости, которые Нилов сразу же забыл.

— Я взял ваш телефон из базы данных, — сказал он. — а что, какие-то проблемы?

— Пока нет, просто дело в том, что я интересовался землей несколько лет назад, посмотрел пару объектов с вашим агентом, и на этом дело кончилось. Я думал, что моя заявка снята.

— Так что, вы не хотите покупать землю? — в голосе маклера звучала обида. Нилов подумал, что сейчас он не удержится и скажет, — что же я перед вами распинаюсь, трачу свое время, — но агент произнес: — Вы можете посмотреть, вас это ни к чему не обязывает. За просмотр денег не берем.

Надо было отказаться сразу, но Нилов не обладал такой завидной твердостью характера. Обида все явственней звучала в голосе мужчины. Cогласился на просмотр хотя цена превышала тот лимит, который он когда-то устанавливал для участка земли. Но предложение, в самом деле, было интересное. К продаже предлагался дом с большим участком в старом дачном поселке в тридцати километрах от Москвы.

Нилов бросил сигарету и втоптал ее в землю, подумав при этом, что было бы лучше просто дышать чистым воздухом, раз уж выбрался за город. До его слуха донесся басовитый рык прохудившегося глушителя. Подняв глаза, Нилов увидел из чащи, как мимо его автомобиля пронесся видавший виды опель «Рекорд», давно снятый с производства. Метров через сто он затормозил и стал подавать задним ходом. Сверкающий серебром лексус трудно было не заметить. Маклер оказался человеком лет сорока, в джинсах и серой ветровке «Адидас». Нилов опустил глаза долу, ожидая увидеть кроссовки, но ошибся, на ногах у него были коричневые офицерские туфли. Мужчина стал извиняться за опоздание, сетуя на автомобильные пробки. Но Нилов остановил его словами — давайте не будем терять времени. Маклер с готовностью согласился и предложил следовать за ним. Нилов сел в свою машину и поехал за опелем, который, словно, компенсируя свое опоздание, развил довольно опасную для проселочной дороги скорость. Нилову пришлось притопить педаль акселератора, чтобы не потерять маклера из виду. Вообще-то в ходу было уже другое слово — риелтор. Но Нилов в душе был консерватор и предпочитал слово маклер, то есть держался до последнего. Боролся с новоязом до тех пор, пока его не переставали понимать. Все эти словечки — тренды, бренды, квесты, — доводили его до бешенства.

Слева и справа по обеим сторонам дороги на открытых полях, где когда-то местные колхозы героически бились за урожай, теперь высились громадные особняки из красного кирпича. Один другого помпезней. Закрома родины теперь усилиями неустанных коммерсантов заполнялись импортными сельскохозяйственными культурами. Местная власть тихой сапой колхозы банкротила, а их земли распродавала всем желающим. Впереди показался железнодорожный переезд. Опель проскочил, а Нилову пришлось остановиться перед опустившимся шлагбаумом и ждать, когда проедет электричка. Маклер подождал его с той стороны дороги и махнул рукой, когда подняли шлагбаум. Догадка забрезжила, когда он переезжал рельсы. Скорее это была не догадка, Нилов лишь подумал, как могла бы усмехнуться судьба. В объявлении название поселка не прозвучало. Видимо, из предосторожности. Маклер мог опасаться того, что клиент, желая сэкономить на комиссионных, поедет на поиски продавца самостоятельно. Собственно, название поселка спустя двадцать лет он все равно не помнил. Но зрительная память не подвержена времени, она над ней не властна. Дорога была ему знакома. Хотя уверенности в том, что они едут именно в тот дачный поселок, у него не было. Узнать тот самый поворот не было никакой возможности, поскольку все вокруг застроилось и топографические привязки — ориентиры исчезли. На месте футбольного поля красовался супермаркет. Муниципальные бесплатные спортивные площадки стали роскошью для граждан России. Опель остановился возле поворота с шоссе на поселковую дорогу, въезд преграждал шлагбаум. Маклер, высунувшись из окна, коротко переговорил с охранником. Полосатая труба поднялась вверх, пропуская машины. Это был тот самый поворот, сомнения отпали. Здесь, внутри поселка мало что изменилось. Лишь некоторые из домов, возможно, обретя новых хозяев, щеголяли современными строительными материалами — сайдингом, ондулином. Забавно было бы через столько лет стать соседями по дачам. Всего лишь забавно, других положительных моментов Нилов в этом не видел. Впереди, слева показалась заросшая бурьяном калитка, была еще надежда, что опель проедет мимо, но вспыхнули красным светом стоп-сигналы, и машина остановилась. Маклер вышел из машины. Нилов остановился посреди дороги, опустил окно.

— Это здесь? — зачем-то спросил он без особой надежды.

Глупее вопроса нельзя было придумать. К чему маклеру останавливаться у другого участка.

— Так точно, — подтвердил маклер и спросил, видя, что клиент не торопиться выходить из машины, — вас что-то смущает?

— Нет, нет, — ответил Нилов. Развернуться и уехать, не осмотрев дом, было бы невежливо.

— Хорошая транспортная доступность, — отчеканил маклер.

— Да, — согласился Нилов.

Маклер говорил профессиональными штампами, судя по туфлям и чеканным формулировкам, он был из военных. Текучесть кадров в армии была ужасающей.

— Будем смотреть? — нетерпеливо сказал маклер.

— Будем, — обреченно ответил Нилов.

— Тогда поставьте машину правее, чтобы не мешать проезду. Вообще-то здесь ездят редко, но по закону подлости как раз сейчас кто-нибудь поедет.

Нилов припарковал машину и подошел к маклеру, который возился с калиткой и замком. То есть наоборот. Сначала он справился с замком, а теперь дергал вросшую в землю калитку. Наконец он открыл и, сказав — «прошу», сам пошел впереди во двор. Тропинка к дому, как и весь участок, была устлана толстым слоем прошлогодней павшей листвы. Она мягко пружинила под ногами. За садом никто давно не ухаживал, пожухлые цветы заросли сорной травой. Было сыро и тепло, в воздухе стоял запах тлена, запах осени. Хотя на дворе была весна.

— Здесь двадцать соток, — сказал маклер, — дубы, сосны, как видите, лиственница.

— Извините, как вас зовут?

— Борис, я уже говорил.

— Да, да. Извините.

— Ничего страшного.

— По-моему, здесь больше двадцати соток.

— Нет-нет. Совершенно точно. Просто участок неправильной формы. Оптический обман. Он кажется большим, чем есть на самом деле. Знаете, в старое время, когда генерал выходил на пенсию, ему кроме денежного пособия полагалась лошадь и 20 соток земли.

— Как интересно!

— Да, представьте себе. Я сам недавно узнал об этом. Оказывается, это Буденный в свое время ввел такой порядок. Семен Михайлович. Он же из крестьян был. Чтобы генерал после военной службы мог заняться сельским хозяйством и смог себя прокормить.

— Значит, это генеральская дача?

— Ну да.

— Вы в этом уверены?

— Конечно, что вас смущает?

— Нет, ничего. А я могу взглянуть на документы?

— Еще рано, это возможно после внесения залога. Открыть дом?

— Открывайте.

Борис кивнул, поднялся на крыльцо, достал из сумки связку ключей. Поперек двери висел мощный засов. Нилов когда-то заказал его на заводе, где короткое время работал инженером, а затем собственноручно установил на входных дверях. Это произошло после того, как, взломав хлипкий замок, на дачу проникли бомжи.

— Прошу, — сказал маклер, открыв дверь.

Нилов кивнул и вошел в дом.

Две комнаты, мансарда, дровяная печь, выложенная изразцами, кровати, кушетка, круглый массивный деревянный стол и роскошный старинный буфет из красного дерева, вывезенный отцом Хельги в качестве трофея из капитулировавшей фашистской Германии. Из этой комнаты был виден сад. Когда Андрей, муж Хельги, возился с цветами, в Нилова вселялся бес, и он начинал приставать к Хельге, пытаясь уложить ее животом на круглый стол, не теряя при этом мужа из виду. К лесу передом, к Ивану задом. Хельга сопротивлялась, теряя самообладание, но это любовное безумство никогда не доходило до конца. Всякий раз их что-то останавливало. «Это аморально и безнравственно, — говорила Хельга, отталкивая Нилова».

— Дом еще сто лет простоит, — сказал маклер, — посмотрите какие толстые бревна. Сейчас такие дома не строят. Что скажете?

Нилов, не отвечая, продолжал разглядывать убранство комнат, ему вдруг пришло в голову, что он проявляет излишнюю щепетильность. За истекшие годы у дома мог смениться не один хозяин.

— Мебель остается? — спросил он вдруг, хотя в данном случае мебель интересовала его меньше всего.

— Наверное, о мебели разговора не было.

— И этот буфет?

— Я уточню, — пообещал маклер.

— Цена окончательная? — спросил Нилов.

— Это нижний предел. На самом деле это стоимость одной только земли. В этом районе сотка стоит две с половиной тысячи баксов, а вы еще получаете дом в придачу. Можете сразу въезжать и наслаждаться жизнью.

Маклер лукавил, сотка здесь стоила две тысячи. Участок — сорок тысяч, оставшаяся десятка как раз приходилась на старый дом, который определенно не стоит этих денег.

— Дом меня не интересует, его все равно придется снести. Для меня это лишние расходы.

— Хозяин-барин, — сказал невпопад маклер, разводя руками.

Нилов вышел в мансарду. Отсюда на второй этаж вела винтовая лестница. Она и в те годы была хрупким сооружением, а сейчас и вовсе не внушала доверия. Нилов не рискнул подняться, хотя было бы любопытно взглянуть, как сейчас выглядит эта крошечная комнатка, служившая им местом для любовных утех. Скрипучие ступени всегда извещали их об опасности.

— Там наверху еще одна комната, — сказал маклер, заметив его интерес.

«Я знаю», едва не ответил Нилов, но вовремя удержался. Их последнее свидание произошло именно в этой комнате, хотя весь дом был к их услугам. Правда, Нилов не знал, что эта встреча — последняя. Они приехали в будний день. Хельга ушла с работы после обеденного перерыва. Всю дорогу, занявшую менее часа, Нилов терзал ее ревностью к прошлому. Хельга не отвечала, чем еще больше распаляла его. На обратном пути она так же всю дорогу промолчала. Нилов боковым зрением видел слезы в ее глазах и испытывал болезненное удовлетворение.

— Я закрываю? — вопросительно сказал маклер.

— Да, — отозвался Нилов. Он спустился с крыльца и прошелся по участку. С многолетних дубов и сосен падали крупные капли росы.

— Здесь растут грибы, — крикнул ему вслед маклер.

«Я знаю», вновь едва не ответил Нилов. Прежде чем направиться к калитке, он постоял возле сарайчика, находящегося в десятке шагов от дома. Это было 31 декабря. Они приехали на дачу встретить Новый год небольшой компанией. Кроме Нилова и Хельги был ее муж и Лара, подруга Хельги — дородная брюнетка с манерами бывшей дворянки, вынужденной жить среди быдла. К тому же она была старой девой, не в буквальном смысле этого слова. Остроумная и язвительная, она вышучивала всех, кроме Хельги, которую считала ровней, интеллектуалкой. Лара, как и Хельга была филологом, но работала в военном издательстве. Была еще одна пара, добравшаяся до поселка самостоятельно на электричке, старинные друзья Хельги. Художник по имени Борис и его жена. Лара отпустила какую-то шутку в адрес Нилова, что-то про ненавязчивый отечественный автосервис. Шутка оказалась неудачной и натянутой. То есть в данном случае шутка выглядела насмешкой. Но он ответил вежливой натянутой улыбкой. Но Хельга, успевшая к тому времени выпить рюмку водки, подхватила и стала развивать тему, упражняясь в остроумии. Нилов молча сидел и злился, но не мог дать волю чувствам и устроить скандал. Присутствие мужа накладывало некоторое ограничение. В какой-то момент компания переместилась во двор вдохнуть морозного воздуха. За столом остались только Лара и Нилов.

— Вы ничего не пьете? — сказала Лара, кивая на нетронутую рюмку, стоявшую перед Ниловым.

— Я собирался еще съездить в магазин.

— Я вас, надеюсь, не обидела?

— Ну что вы, после Хельгиных острот ваши слова совершенно безобидны, — искренне ответил Нилов.

— Значит, вы обиделись на Хельгу. Право, не стоит, — засмеялась Лара, — ее надо воспринимать такой. Ее уже не изменишь. Она потрясающая, правда? Эта любовная элегия, я бы даже сказала пастораль новогодняя.

— Что вы имеете в виду? — спросил Нилов.

Его отношения с Хельгой не были тайной для близкой и давней подруги. Но Лара явно имела в виду что-то другое.

— Ну, как же? Такая идиллия. Собрать в новогоднюю ночь за одним столом свое прошлое, настоящее и уж не знаю к какому времени отнести вас, к будущему или настоящему.

— Я вас не совсем понимаю.

— Какой вы, батенька, тугодум. У Хельги с Борисом был длительный роман. До Андрея, разумеется. А вы не знали?

— Ну что же, — после долгой паузы деревянным голосом произнес Нилов, — красивая женщина, как говорится — свято место пусто не бывает. Но я не знал.

Он потянулся за бутылкой зубровки, отставив рюмку, налил себе полный стакан.

— Это правильно, — довольно сказала Лара, следя за его движениями, — к жизни надо относиться легко. Кажется, они возвращаются.

На крыльце снаружи послышался топот. Оббивали снег с обуви.

— А что здесь происходит? — крикнула раскрасневшееся от мороза Хельга, входя в комнату. — А вы, кажется, в магазин еще собирались?

— Я передумал, — сказал Нилов, — с Новым годом! — он поднес к губам стакан и медленно выпил.

— Высокий класс! — восхищенно произнес Борис, а Андрей зааплодировал.

Хельга бросила взгляд на Лару, на губах которой змеилась улыбка.

— Круто берете, товарищ, — насмешливо произнесла она, — праздник только начинается. Вся ночь впереди.

— Не знаю, как вы, а я через час собираюсь лечь спать, — ответил Нилов.

Это не было грубостью, но определенный вызов в этом был. Чтобы разрядить возникшую неловкость, благороднейший муж потер шумно ладонями и воскликнул:

— А не хлопнуть ли, господа, и нам по рюмашке? — и стал разливать зубровку по рюмкам. Когда дошел до Нилова, Хельга сказала:

— Нет, нет, ему в стакан, Нилов полумер не приемлет.

Андрей перечить жене не посмел, но добрая душа наполнил стакан только до половины. Кажется, в этой ситуации он страдал больше всех. Полтора стакана, то есть триста грамм зубровки на голодный желудок — это штука посильнее «Фауста» Гете. То есть именно она сильнее, а не опус Алексея Пешкова. Нилов закусывал, стараясь наверстать упущенное, но в какой-то момент понял, что лучше бы ему выйти. На свежий морозный подмосковный воздух. Авось, да продышится. И вышел вон.

Какое-то время он постоял у запорошенной инеем машины. И мысли не могли быть о том, чтобы сесть за руль и умчаться в заснеженную ночь. Трасса была полна алчущими гаишниками. Даже если ты откупался от первого, он передавал по рации информацию о тебе на следующий пост. Происходи дело в черте Москвы, он бы еще рискнул. Можно было махнуть рукой на машину, дойти пешком до железнодорожной станции и уехать на электричке, но стояли двадцатиградусные морозы, и он был сильно пьян. К тому же не совсем представлял, где именно находится станция. Ссора с любовницей не стоила того, чтобы замерзнуть в новогоднюю ночь. Вдруг на крыльце появилась Хельга. На ней была длинная серебристо-голубая шуба, недавно привезенная из Норвегии. Нилов подбирал убийственные слова, но Хельга была готова к разговору. Не дав ему сказать ни слова, пошла к сарайчику, который, как было сказано выше, отстоял от дома на десяток шагов. И оттуда поманила Нилова пальчиком. Когда Нилов приблизился, Хельга увлекла его за строение, повернулась к нему спиной, нагнулась и задрала шубу. Ниже пояса на Хельге ничего не было. Великолепные ягодицы отливали под луной матовой кожей. Это было извинение. Белый флаг. И это было чистейшим безумием. Андрей любил жену трепетной любовью и всячески ее опекал. Он мог появиться в любую минуту, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке. Но в этой ситуации отказ, вызванный доводами рассудка, был бы расценен, как оскорбление и Нилов повиновался.

 

Маклер запер дом и стоял у крыльца, вопросительно глядя на задумавшегося клиента. Нилов подошел к нему.

— Что скажете? — спросил Борис.

— Интересное предложение, — ответил Нилов, — но мне нужно подумать.

— Если желаете зарезервировать, то понадобится задаток в размере десяти процентов от стоимости. Если вы передумаете, задаток не возвращается.

— А, если она передумает продавать?

— Почему вы сказали она? — спросил маклер. — Генерал — слово мужского рода. Или… может быть, вам уже предлагали этот дом другие риелторы? — с внезапным подозрением спросил Борис.

— Пусть будет он. Нет, не предлагали.

— Если он передумает, то задаток вернут.

— Отчего такая несправедливость? — поинтересовался Нилов. — Если я откажусь, потеряю деньги. Если он передумает, просто вернет чужие деньги.

Борис развел руками.

— Таковы правила.

— Я должен подумать, — повторил Нилов.

— Предложение обладает высокой ликвидностью, — Борис перешел на язык профессиональных штампов, — советую вам думать недолго. Дом уйдет быстро.

— Приму к сведению, — пообещал Нилов.

Они вышли с участка. Маклер стал возиться с калиткой. А Нилов, сев в лексус, запустил двигатель, махнул рукой ему и поехал на работу.

* * *

Офис Нилова находился на четвертом этаже административного здания бывшего пивоваренного завода. Кроме офиса Нилов еще арендовал цех со складом на территории. Комната в двенадцать метров, забитая под завязку канцелярской мебелью, оставшейся от раньшего времени и небольшой цех — это было все, что оставалось от монопольного когда-то бизнеса по обеспечению нужд пивобезалкогольной и вино-водочной промышленности — пробка, крышки, этикетка, клей, сахар, агар-агар, усилители вкуса. Часть товара Нилов производил сам, часть брал у других поставщиков на реализацию, с каждым годом сокращая ассортимент и обороты. В офисе его встретила улыбчивая шатенка лет сорока. Нилов не знал ее точный возраст, хотя они были знакомы давно.

— Привет, шеф, — сказала она, — рада сообщить, что сегодня было двое клиентов. Один заплатил наличными, второй обещал завтра перечислить.

— Это хорошо, — ответил Нилов. — Из наличных можешь взять себе зарплату.

— Нет, шеф. Вы сами возьмите, пересчитайте, а уж потом дайте мне зарплату.

— Почему мы сегодня на вы?

— Денежные вопросы не терпят фамильярности.

— У тебя, я вижу, серьезный подход к этому.

— Так точно, шеф. Чай будете?

— Буду. Переходи уже на ты. Не смущай.

— Сначала зарплату выдайте.

Нилов отсчитал необходимую сумму и положил перед ней.

— Благодарю, шеф.

— Саша на месте?

— Да. И тоже ждет зарплаты. Я могу его обрадовать?

— Конечно. Только не думай, что без этих денег я не выдал бы зарплату.

— А я и не думаю.

Убрала деньги, встала из-за стола, приготовила чай и поставила перед Ниловым. Елена была начальницей лаборатории пивзавода до последнего дня. Прежнее руководство завода, доведшее предприятие до банкротства было вынуждено уступить его мощной многопрофильной компании, выкупившей контрольный пакет акций. Новые собственники вложили немалые средства в раскрутку новых пивных брендов. Но через три года махнули на него рукой и продали девелоперу, который сдал все площадки в аренду, а коллективу предложил уволиться, то есть самосократиться. Коллектив затеял с новым собственником судебную тяжбу из-за долгов по зарплате. Как раз в это время на заводе появился Нилов и уговорил Елену посидеть у него в офисе до тех пор, пока она не найдет себе достойную работу. Она согласилась. До нее в офисе сменилось несколько молодых амбициозных девиц, амбиции которых почему-то распространялись только на зарплату. Они приходили, ничего не умея кроме как нажимать на клавиатуру компьютера, осваивали за несколько месяцев азы делового администрирования и уходили в более успешные компании.

— А ты не будешь чай пить?

— Спасибо, я пью его целый день. Больше не лезет.

— Ну а вообще, как дела? Есть еще новости?

— Есть. Вам, с какой начать с хорошей или плохой.

— С хорошей.

— Странно, обычно просят с плохой.

— Это неправильно. Плохая новость может омрачить радость от хорошей. Начинай.

— Правительство собирается увеличить пошлины на импорт. А это означает потенциальный спрос на отечественное сырье. То есть на наш ассортимент.

— Не факт. Более того, это ничего не изменит. В отделах закупок или как раньше говорили — в отделах снабжения сидят наши русские люди. И они очень хорошо понимают, что откат с дорогого импортного сырья больше, чем откат с дешевого отечественного.

— Ну, это же ужасно, — Елена расстроилась не на шутку. Казалось, вот, вот заплачет. — Неужели все так плохо. Я просидела в лаборатории двадцать лет и только сейчас соприкоснулась с этим. Значит, хорошей новости не получилось.

— Ничего, ты же старалась, — попробовал утешить ее Нилов.

— Да, — жалобно улыбнулась Елена, она обладала редкими для нынешнего времени качествами, вернее до сих пор умудрилась сохранить их — искренностью и наивностью. — Еще я обзвонила десять предприятий и послала им коммерческое предложение.

— Отлично, тебе просто цены нет.

— Ты издеваешься?

— Нет, я говорю правду. Переходи к плохой.

— Нам подняли арендную плату. Вот письмо.

Нилов пробежал глазами по бумаге. Новый собственник поднимал аренду с завидной регулярностью. Эти люди не имели человеческих качеств. Это была новая формация людей — менеджеров. Ходили устойчивые слухи, что завод они планируют распродать по частям. При этом они сдавали производственные площади в аренду, совершенно не думая об арендаторах, которые, рассчитывая на определенный срок вкладывали в производство немалые деньги. Потом эти площади продавались отягощенные арендой, на произвол новых собственников. Либо с ними досрочно расторгались договора, в которых эти жесткие условия были прописаны.

— Ты расстроен? — спросила Елена.

— Как тебе сказать. Я расстроен, но у меня это уже вошло в привычку. Надо будет повышать цену на нашу продукцию, а делать этого не хочется. Мы уже подошли к импорту по цене.

— Мне очень жаль, — сказала Елена. — А мы сегодня, до которого часу работаем?

— Иди домой, — сказал Нилов.

— Правда? Спасибо. Но, если надо, я могу посидеть еще.

— Не надо. И Саше позвони, отпусти. Я сам выпишу товар, если что.

— Спасибо, до свидания.

— До свидания.

Елена надела легкое пальто, нелепую черную шерстяную шляпку и, улыбнувшись на прощанье, ушла. Нилов остался один. Мысли его вернулись к событиям первой половины дня. К маклеру, к генеральскому дому, а затем вовсе унеслись вглубь времени.

* * *

В противоположность имени Хельгу отличал тот тип красоты, что характерен для юга России, где избыток солнца и приток новой крови, а возможно, и тайны генеалогии, делал русских женщин похожих на турчанок. Она была сероглазой брюнеткой с тяжелой черной косой. Любила повторять, что в ее жилах течет казацкая, а может и турецкая кровь. Но современных казаков не жаловала. Считала их ряженными. Отец, пресловутый генерал, назвал ее Хельгой в память о Германии, где он служил после войны комендантом, так как она родилась там через два года после капитуляции. Затем вернулся в Москву, привезя в качестве трофея автомобиль «Хорхь» и столовый буфет красного дерева. Хельгу к Нилову привел Авдеев, однокурсник. Он прошел через милицейский пост и разыскал его в малярном цеху, где Нилов выслушивал претензии клиента к покраске автомобиля.

— В этом месяце никаких машин, — сразу предупредил Нилов, едва тот успел поздороваться.

— Старик, я не за себя пришел просить, — укоризненно сказал Авдеев, словно это меняло суть дела.

Авдеев покупал старые или битые машины задешево, затем, пользуясь дружбой, загонял их в автосервис на капитальный ремонт, куда очередь для обычных граждан доходила до двух лет. Менял ходовую, железо по кругу, красил. Затем продавал с большой выгодой.

— Мне все равно за кого ты пришел просить, — возразил Нилов.

— Товарищ мастер, не отвлекайтесь, — вмешался в разговор скандальный клиент.

— Я подожду, — кротко сказал Авдеев и отошел в сторону.

Ждать ему пришлось около получаса, пока Нилов доказывал клиенту, что качество покраски автомобиля соответствует ТУ и прейскуранту работ Б-50. Клиент был военнослужащим. Он был требователен, дотошен и скрупулёзен. Видимо, в силу своей профессии. Он приходил с длинной распечаткой произведенных работ и проверял каждую проведенную на автомобиле операцию. И жаловался во все инстанции. О нем говорили каждый день на каждой оперативке. Он не оплачивал работы и не забирал машину. Справедливости ради надо сказать, что он был не единственный, кого не устраивало качество ремонта. Претензии возникали у каждого третьего, если не второго. Причин было две — качество ремонта и воровство запчастей с автомобилей, находящихся в ремонте. Капитальный ремонт предполагал полную разборку до голого кузова. От машин оставался только каркас. Менялись крылья, двери, багажник, перебирались подвеска, двигатель. Такой ремонт стоил довольно дорого, порой стоимость произведенных работ доходила до цены нового автомобиля. Но купить новый было невозможно. По нормативам на такой ремонт отводилось три месяца, но на практике доходило до года и более. Пока кузов проходил кузовной ремонт, покраску, все его запчасти лежали в специальном контейнере и нещадно разворовывались. На машину выписывались новые детали, а слесаря продавали их налево, либо ставили на другие или свои машины. Справиться с этим тотальным воровством никто не мог. В том числе и Нилов.

— Ну вы посмотрите, — возмущался клиент, — это же шагрень, а не лакокрасочное покрытие. Вот рядом стоит машина. Сравните.

— Их нельзя сравнивать, — возражал Нилов, — это новый автомобиль, его роботы красили в Тольятти на заводе. А вашу машину красили люди в мастерской. Сушили в этой камере. Она не герметична. Туда проникает пыль.

— Вы мне эту демагогию бросьте, — кипятился клиент.

— Это не демагогия, это реальность. Вы хотите, чтобы ваша десятилетняя «трешка» выглядела после ремонта как новая? Чудес не бывает.

— Ну ничего, — уходя, заявил клиент, — я найду на вас управу. Я в райком партии пойду.

Приблизился Авдеев, он начал издалека:

— Моя жена, Катя, пишет стихи, — сказал он.

— Я здесь не при чем, — открестился Нилов.

— Нет, ты причем.

— Не понял? — удивился Нилов. — Это, каким боком?

— А сейчас объясню. Ты работаешь в автосервисе, а редактору из журнала нужно заменить сайлент-блоки на «пятерке».

— Почему?

— Как это почему? Старик, ты меня удивляешь. Машина «жрет» резину, появился люфт. Тебе ли этого не знать.

— Мне не понятно, почему я это должен делать.

— Потому что ты поможешь редактору, а она поможет Кате и напечатает ее стихи.

— Откуда Катя знает, что редактору надо менять сайлент-блоки. Он что увидел Катьку и сказал: «Девушка, поменяйте мне сайлент блоки, а я пропечатаю вас в журнале», — язвительно сказал Нилов.

— Во-первых, редактор — женщина, — заявил Авдеев, словно это меняло дело. — Во-вторых, дело было так. Я отвез стихи в журнал. Это было в конце дня. Мы вместе вышли из редакции. Оказалось, что ехать нам по пути.

— Ну да, ей в Чертаново, а тебе в Бирюлево, — недоверчиво сказал Нилов.

— Это не имеет значения. Она меня подвезла. Ну, я ей сказал, что надо менять сайлент-блоки. И предложил свою помощь, на сервис не прорвешься, тебе ли не знать.

— И она за это пообещала опубликовать стихи твоей жены? — кротко спросил Нилов.

— Нет, конечно. Это все происходит не так грубо и примитивно, как ты думаешь. Но я считаю, что после этого она будет более благосклонна к ее творчеству. Она интеллигентный человек. Должна понимать, что к чему.

— Авдеев, а я вот человек — неинтеллигентный, я автослесарь, и не понимаю, почему должен это делать. Ко мне это не имеет никакого отношения.

Авдеев спорить не стал.

— Ладно, — кротко произнес он, — скажу Кате, что ты отказался. И ты не автослесарь, а мастер, но бог с тобой, проехали.

Он вытянул сигарету из кармана, это были «Мальборо» — десять рублей пачка. Стал чиркать зажигалкой.

— Здесь курить нельзя, — заметил Нилов.

Авдеев послушно убрал зажигалку, а сигарету заложил за ухо. Хотя этот жест был ему несвойственен. Его нельзя было причислить к рабочему классу. Показное смирение вместе с намереньем рассказать Кате об отказе возымело действие.

— Ладно, — буркнул Нилов, — где машина? Пошли, выпишу пропуск.

— Там машина, — обрадовался Авдеев, — вместе с теткой на приемке стоит. Между прочим, очень даже она ничего.

— Машина или тетка?

— Тетка конечно.

Они вышли из малярки, прошли жестянку, где стоял такой грохот и визг бормашин, что объясняться приходилось жестами. Пересекли цех среднего ремонта и вышли на линию приемки автомобилей, где томились в ожидании владельцы. Тетке было около сорока, и выглядела она на свой возраст. Но была красива увядающей красотой. Она была броско одета, производила эффект. Все, кто проходил, обязательно оборачивались на нее. Черный кожаный пиджак, длинная джинсовая юбка, простроченная крупными узорами и красные сапожки. Все дорогое и дефицитное, шмотки из-за границы. Нилов недавно стал разбираться в этом. С тех пор, как познакомился с Аленой. До этого ему было безразлично, кто во что одет. Нилов отметил еще избыток косметики. Особенно бросались в глаза ярко-красные губы. Очевидно, они должны были сочетаться с красными сапогами.

— Извините, что так долго, — сказал Авдеев, — ругались с клиентом. Знакомьтесь.

— Здравствуйте, — лучезарно улыбаясь, сказала женщина, протягивая руку, — меня зовут Хельга. И я не буду ругаться, клянусь.

— Нилов.

— К вам обращаться по фамилии?

— Можно.

— Ваш приятель, Саша, сказал, что вы лучший специалист в автосервисе.

Нилов не был лучшим, к тому же за последний год он слышал столько нелестных слов о своей компетентности, что его это даже не задевало. Тем более было приятно услышать редкий комплимент. Хельга знала толк в лести. Видимо, это была профессиональная черта. Слова Хельги попали в цель, он почувствовал искреннее желание помочь ей.

— Какие проблемы? — спросил Нилов. — Чем могу помочь?

— Как мне нравится, когда мужчина начинает разговор с этой фразы, — сказала Хельга, — вы себе даже не представляете. Все мои бывшие мужья были людьми творческими. То есть гвоздя забить не могли. Поэтому я теперь питаю слабость к мужчинам с техническим образованием. Саша утверждает, что с моей машиной что-то не в порядке. Он считает, что надо заменить какие-то блоки. Или подшипники, я уже забыла.

— Сайлент-блоки, — подсказал Авдеев.

— Если Саша говорит, значит, так оно и есть. Надо поменять, поменяем.

— Простите мне мою наглость. А много ли это займет времени?

— Это, к сожалению, будет зависеть не от меня. Мне надо будет поговорить с мастером другого цеха. Видите, какие здесь очереди. В лучшем случае часа три займет. Все подъемники заняты. Хотя работы здесь на полчаса.

— А в худшем? — спросила Хельга.

— В худшем — в конце дня заберете.

— К сожалению, у меня нет времени даже на лучший случай. Увы, я должна вернуться на работу. Наверное, в другой раз. Но я вам все равно благодарна. И рада знакомству.

Хельга вздохнула и развела руками.

— Оставьте ключи, — сказал Нилов, — когда будет готово, я вам позвоню.

— Фантастика! — изумилась женщина. — Вы это серьезно? Просто как в кино про американский образ жизни. Вы — джентльмен, право слово. Я даже растеряна, а мне это несвойственно.

— Не беспокойтесь, — ревниво сказал Авдеев, — все будет в лучшем виде. Я лично загоню машину на подъемник и все проконтролирую.

Хельга отдала Нилову ключи, техпаспорт и продиктовала номер своего телефона. После этого она ушла.

— И сколько же у нее было мужей? — спросил Нилов, глядя ей вслед.

— Понравилась? — заметил Авдеев.

Нилов пожал плечами. Он отдал ключи Авдееву, а сам отправился оформлять заказ — наряд на машину. Саша загнал «Ладу 2105» на подъемник, но контролировать работу вопреки обещанию не стал.

— Мавр сделал свое дело, — сказал он, — мавр может уходить.

— А кто машину будет забирать? — спросил Нилов.

— Сама заберет. Ты только на улицу выгони. Ты же джентльмен.

— Не хами.

— Джентльмен — не ругательное слово, — миролюбиво заметил Авдеев, — но все равно — извини.

— Гонорар за стихи — пополам.

— Это ты сам Кате скажешь, ладно? А я пошел. Мне недосуг и невдомек. Она тут, кстати, интересовалась, почему ты приходить в гости перестал. Зовешь тебя, зовешь.

— Скажи, занят сильно.

Нилов отказал Кате во взаимности и с тех пор старался избегать общения. Авдеев ушел, а Нилов отправился на зону крупного ремонта. Так назывался цех, в котором он работал мастером. В технический центр «Кунцевский» Нилов попал по блату. Сосед по подъезду оказался знаком с вновь назначенным директором автосервиса, крупнейшего в Москве. Иначе в автосервис в советские времена попасть было нельзя. Правда, работа, которую он получил, оказалась сомнительной. Нилов потерял в деньгах, проводил на работе время с 9 утра до 9 вечера. И целыми днями выслушивал нарекания в свой адрес. Слухи о побочных или как любил выражаться Горбачев — нетрудовых доходах в автосервисе оказались сильно преувеличенными. То есть они были, но не там, где работал Нилов. У директора были свои представления о том, куда надо назначать верных людей. Не на зоны мелкого и среднего ремонта, где был непосредственный контакт с владельцем. Где машины ремонтировалась в присутствии владельца, и довольный владелец лез в карман за благодарностью. А в гиблое место — в зону крупного ремонта, где приходилось иметь дело с измученными и озлобленными ожиданием людьми. С которых, вдобавок, сволота в виде приемщиков без зазрения совести вымогала деньги за быстроту и качество. Понятно, что через год-полтора клиент и не помнил ни лица, ни имени гада-приемщика, которому он дал на лапу. И все его раздражение выплескивалось на мастера цеха, откуда он забирал долгожданный автомобиль. На котором к тому времени из родных деталей оставались только те, что имели номер, их нельзя было заменить. То есть двигатель и кузов. Генеральный директор Осипчук, в прошлом освобожденный секретарь парткома цеха считал, что свои люди должны быть на самых тяжелых участках, чтобы выправить ситуацию. В этом была его главная стратегическая ошибка, он мыслил, исходя из традиций коммунистического подвижничества. Свой человек, надежный человек должен работать честно, много и за мизерную зарплату. Сервисная мафия потешалась, глядя, как один за другим уходят, не справившись с работой люди Осипчука.

В тот вечер Нилов произвел два телефонных звонка. Один — Алене, другой — Хельге. Ни той, ни другой на месте не оказалось. К телефону Алены после десятого гудка подошла соседка, работающая маляром в Главмосстрое и злобно рявкнув, — нет ее — бросила трубку. Абонент на номере Хельги оказался полной противоположностью. Мужчина, взявший трубку с некоторой, даже излишней предупредительностью объяснил, что Хельга Александровна в данный момент отсутствует, ибо находится в типографии. Он так и сказал — ибо. С ней можно связаться по номеру и продиктовал любезно семь цифр. Нилов поблагодарил собеседника и набрал другой номер. В голосе Хельги была оскорбительная вежливость и недоумение. Нилов готов был в ярости бросить трубку, когда женщина, наконец, поняла, о чем идет речь. Интонации ее голоса сразу изменились, она стала извиняться и благодарить. Наговорила Нилову столько комплиментов, что он неожиданно для самого себя предложил привезти ей машину. После долгой паузы Хельга недоверчиво произнесла:

— Нет, этого не может быть. Вы решили погубить меня своим благородством. Это исключено. Я возьму такси и приеду за машиной.

— Мне это ничего не стоит, даже удобно, моя тачка сегодня здесь ночует, я загнал ее на техобслуживание.

Тогда Хельга продиктовала адрес. Это было в центре, на Пушкинской. Выйдя из кабинета начальника цеха, где находился городской телефон, Нилов отправился разгонять слесарей по домам, чтобы закрыть ворота цеха. На зоне крупного ремонта, которым руководил Нилов, царил полный бардак. Слесаря являлись на работу по своему усмотрению, кому, когда вздумается, мотивируя это тем, что заканчивали работу в 8–9 часов вечера. Это повторялось каждый день. Нилов забросил учебу в институте, поскольку занятия на вечернем факультете начинались в 18.00. В лучшем случае он успевал на последнюю пару. Чередуя мат и уговоры, иначе говоря, метод кнута и пряника, Нилов выпроводил персонал и запер ворота. Перед уходом он решил еще раз зайти в контору и позвонить Алене. Когда подошла соседка, он просто положил трубку.

Редакция находилась на углу улицы Пушкинской и Страстного бульвара. Стена рябила латунными табличками с наименованиями газет и журналов. Нилов остановился напротив дверей, подошел к ближайшему телефону и вновь позвонил Алене. Стал считать гудки, хотя этого можно было и не делать, аппарат висел рядом с ее комнатой. Когда она была дома, то хватала трубку после второго гудка. Так как звонили в основном или ей, или соседке, актрисе драматического театра. Произнеся непристойное слово, что, впрочем, относилось не к Алене, Нилов перезвонил Хельге и сказал, что машина у подъезда. Она вышла через десять минут.

— У меня нет слов просто, — произнесла она, качая головой. — Я ваша должница. Сколько с меня?

— Нисколько, — ответил Нилов, — Авдеев за все заплатил. Вот ваш заказ-наряд.

— Это хуже.

— Почему?

— Я не просила его платить. Я не люблю, когда мужчина за меня платит.

— Моя девушка считает иначе, — заметил Нилов, — она говорит, что мужчина обязан платить за все.

— Но вы же с этим не согласны? — улыбнулась Хельга.

Нилов пожал плечами.

— У нас с вашей девушкой разное мировоззрение. Но я вам сочувствую. У нас еще в ходу выражение, — кто девушку кормит, тот ее и танцует.

Нилова покоробило это высказывание, но он вежливо улыбнулся. Словно, почувствовав, Хельга сказала:

— Извините за прямоту, просто я люблю независимость, потому что потерять независимость много хуже, чем потерять невинность. Так сказал поэт.

— Вообще-то часто эти вещи взаимосвязаны, — заметил Нилов.

— Скажите пожалуйста, — усмехнулась Хельга, — а вы не так просты, как это кажется поначалу.

Она взяла ключи от машины, заперла двери.

— Я в метро, — сказала она, — нам по пути?

— Как? — удивился Нилов. — Разве не поедете?

— Мне стыдно. Я роняю себя в ваших глазах. Но вынуждена признать, я выпила и, как законопослушный гражданин за руль не сажусь. Я вообще-то не надеялась на то, что вы сдержите слово и почините машину сегодня. Наша сотрудница вышла замуж сегодня во второй раз. Принесла конфеты, шампанское. Поэтому машина будет ночевать сегодня здесь. Знаю, что поступаю с ней по-свински, но… она меня простит. Итак, если вы в метро, предложите даме руку и пойдем баранкой.

— Я могу отвезти вас домой, — предложил Нилов. До дома Алены ходу было пять минут, но что ему было делать в пустой комнате. — Где вы живете?

— Я даже не буду удивляться, — сказала Хельга, — это будет выглядеть глупо. Я живу на Соколе. Улица Георгиу-Деж. До сих пор не знаю, кто это. Нам по дороге?

— И да, и нет. Вернее, нам по дороге. Одна ветка метро, только в разные стороны. У меня комната в Орехово, но сейчас я живу у своей девушки, в пяти минутах отсюда.

— Почему же вы не идете к ней домой, меняете девушку на старую больную женщину?

— Ее сейчас нет дома, и где она, я не знаю.

— Ненавижу эту фразу, — сказала Хельга, — но я должна вас предупредить — я замужем.

— Однако, вы строгих правил. Прямо, как на Востоке.

— Вы неправильно меня поняли.

— Теперь понял. Это вы сказали, чтобы я не покусился на вашу честь.

— И откуда вы такие смешные слова берете?

— Из «12 стульев», там один персонаж, прежде чем хлопнуть Воробьянинова по шее, говорит — так будет со всяким, кто покусится…

— Я имела в виду, что мое сердце не свободно. А за честь я уже не боюсь. Все-таки третий раз замужем. Могу за себя постоять. Я, наверное, лишнее сказала, но иногда это лучше, чем недосказанность. Согласны?

— Да.

— Это хорошо, что у нас возникло взаимопонимание, — сказала Хельга.

Было непонятно, шутит она или говорит всерьез.

— Так вас отвезти? — спросил Нилов.

— Как мне вас называть? — открывая машину, спросила Хельга.

— По фамилии, — ответил Нилов.

— Почему не по имени?

— Оно мне не нравится.

Нилов запустил двигатель. Он вовсе не собирался ухлестывать за этой дамочкой. Во-первых, потому что, как следовало из техпаспорта, она была старше на двенадцать лет. Во-вторых, он был влюблен в Алену. Сорокалетняя Хельга была очень эффектна, умна и красноречива. Но с двадцатипятилетней красавицей Аленой ей нельзя было тягаться. Через 20 минут, когда Нилов затормозил возле дома, указанного Хельгой, она предложила:

— Может быть, вы зайдете. Я угощу вас настоящим колумбийским кофе.

— А это удобно?

— Мне да.

— А муж?

— А при чем тут муж?

— Вопросов больше не имею, — сказал Нилов.

Когда Хельга отпирала дверь, изнутри слышались странные звуки, какое-то повизгивание и царапанье.

— Не пугайтесь, — предупредила Хельга, толкая дверь.

На нее сразу же бросился черный пудель, виляя коротким хвостом. На пороге другой комнаты пугливо взирал на происходящее кот, вздыбив спину, тоже черный.

— Знакомьтесь. Это Луи, бельгийский пудель. Он у нас, между прочим, из дворян. Белая кость! А котика зовут просто Васька, потому что он наш советский подкидыш. Позвонили как-то в дверь. Открываю, стоит на пороге котенок. И, как я должна была поступить. Пришлось взять. До сих пор не могу понять, как он до звонка дотянулся. Да, Васька? — Хельга засмеялась. Кот отчаянно мяукал и выгибал спину. — Ты есть хочешь? Маленький, — сюсюкала Хельга, — сейчас мама тебя накормит.

Нилов все ждал, когда появится еще кто-нибудь из членов семьи. Но, похоже в квартире больше никого не было. Этот факт его нисколько не взволновал. Да и Хельга была безмятежна на этот счет. Она жила в двухкомнатной квартире, окна которой выходили на парк. Одну комнату почти полностью занимала двуспальная кровать. Нилов заметил это в открытую дверь. В другой стояла кушетка, два больших кресла, телевизор, узкий письменный стол и огромный во всю стену книжный стеллаж. Книг было множество.

— Так вас все-таки по фамилии называть? — спросила Хельга. Увидев утвердительный кивок, сказала, — Мсье Нилов, голубчик, а не могли бы вы вывести собаку, буквально на минутку. Он сделает свои дела и сразу назад. А я тем временем сварю кофе.

— Я? Собаку? — удивился Нилов. — А она меня не укусит?

— Ну что вы. Почему он должен вас укусить. Он же не шавка какая-нибудь дворовая. Он воспитанный пес французского происхождения, почти что Бонапарт. У него родословная длиннее, чем наши обе вместе взятые.

— Вы же говорили бельгийского.

— Это рядом. Там в Западной Европе расстояния небольшие. Луи, ты же не будешь кусать этого дядю, он хороший дядя. Он нам сегодня машину починил. Нет, он вас не укусит.

Пес стоял у входной двери, понимая, что говорят о нем, и терпеливо ждал, когда и чем решиться его судьба. Нилов взялся за дверную ручку, и пудель сразу же рванул в образовавшуюся щель. Нилов побежал за ним.

Он выкурил сигарету, пока пес носился по двору, обнюхивая подозрительные места, то и дело задирая лапу под деревьями. А Нилов думал о том, как неожиданно заканчивается день. На углу дома стояла телефонная будка. Он не удержался, подошел и сделал звонок. Отсчитав четыре гудка, повесил трубку и выругался матом. Выйдя из будки, затоптал сигарету, крикнул «Луи, домой» и направился к подъезду. Пес на удивление послушно потрусил следом. Словно только и делал, что всю жизнь выполнял его команды. В квартире царил густой аромат размолотых кофейных зерен.

— Хорошо пахнет, — сказал Нилов.

— Прошу к столу, — пригласила Хельга.

Она успела переодеться, сменив брючный костюм на объемный свитер из тонкой шерсти и черные блестящие лосины, недавно вошедшие в моду. Еще она сменила серьги и браслеты. Нилов не был слишком внимателен. Просто аксессуары были у нее вызывающими, чтобы их не заметить — черненое серебро, аляповатые камни: синие, зеленые, рубиновые.

— На кухню? — спросил Нилов.

— Помилуйте, ну почему же на кухню. На кухне пусть кухаркины дети сидят. Прошу в гостиную.

— Обычно у всех на кухне это дело происходит.

— У всех на кухне, а у нас — в гостиной. Вы же гость?

— Пожалуй гость, — согласился Нилов.

— Коли гость, так ступайте в гостиную. Чего же мы препираемся.

— Руки можно помыть?

— Необходимо.

На журнальном столике меж двух кресел стояли чашки, белые фарфоровые; вазочки с сахаром и печеньем; на маленьких тарелках были выложены сыр, масло, белый хлеб, ветчина. Венчало все это пузатая бутылка вина и две толстостенные граненые рюмки.

— Вообще-то я позвала вас на кофе, — строго произнесла Хельга, — но думаю, что рюмка португальского вина после трудового дня и тяжелого знакомства, я бы даже сказала, рокового знакомства со мной, не будет лишней.

— Вы имеете в виду портвейн? — отозвался Нилов. — Я как-то его не очень. Я вообще мало пью.

— Именно его я имею в виду. Но это настоящий портвейн из Португалии. Он так и называется — «Порто». А вовсе не убийственная жидкость, именуемая «Три шестерки» или «Три семерки», сгубившая гениального Веню Ерофеева. А ветчина, между прочим — венгерская. Из спецзаказа. Берегла на праздник революции. Ведь ноябрь на носу. Но для вас и машины мне ничего не жалко.

— Разве его не херес погубил?

— Что, вы и это знаете? Вы начинаете меня пугать. Вообще-то его погубил не херес, а ровно наоборот, его отсутствие. Луи вас не очень мучил?

— Нисколько. На редкость умный пес.

Черный пудель, лежавший у ног хозяйки, поднял голову, понимая, что говорят о нем.

— Дайте ему кусочек сыра и Ваське дайте. А то он вас дичится.

Нилов угостил кота и собаку.

— Ну что! — воскликнула Хельга. — Мы пить будем или так и увязнем в разговорах.

— Будем!

— Так наливайте же. Имейте в виду, что я никогда себе не наливаю.

— Любопытно. А если вам захочется вина, а дома никого нет.

— Буду ждать, пока мужчина не появится.

— Это вы для красного словца говорите.

— Нет, я говорю правду. Но мне нравится ваша искренность. Хотя, это была бестактность. Вы всегда режете правду-матку?

— Со мной в армии служил один армянин. Меликсетян. Жуткий националист.

— Ну почему, если армянин, сразу националист?

— Вы дослушайте до конца. Он был заядлым курильщиком. Но при этом курил только армянские сигареты «Ахтамар». Ему из дома присылали. Когда заканчивались запасы, он переставал курить до следующей посылки, а это могло длиться до трех недель. Так вот. Но мужчина может не появиться, — настаивал Нилов.

— Увы, мой дорогой, я бы и рада побыть одна. Без мужчин. Не выходит. Полдня максимум. Кто-нибудь позвонит, кто-нибудь приедет. Это, не считая мужа. Вы будете наливать или нет?

Нилов наполнил рюмки, чокнулся за знакомство и немедленно выпил. Вкус у портвейна оказался изумительным. Нилов в самом деле почти не пил, но букет вина оценил. Его трудно было не оценить.

— Кот тоже ест сыр? — удивился Нилов.

— Васька ест все. Он пролетарий, неизбалованный. Пейте кофе, а то остынет.

— Кофе отменный, — сказал Нилов из вежливости. Он был равнодушен к этому напитку. Предпочитал чай со слоном. — Вы часто бываете за границей?

— Увы, не так часто, как хотелось бы. Но у меня много друзей. Кофе мне привез журналист-международник. Мой бывший однокурсник. Я ведь закончила университет.

— Я в этом даже не сомневался, — зачем-то сказал Нилов.

— Это что была ирония? — спросила Хельга.

— Нет, что вы. Просто видно, что вы очень образованный человек.

— Имейте в виду, насмешек в свой адрес не терплю. Так вот, я говорила про журналиста. Он, между прочим, брал интервью у Маркеса.

— Не может быть, — сказал Нилов, как можно естественней, но провести Хельгу не удалось. Она с любопытством взглянула на собеседника.

— Вы не читали «Сто лет одиночества»?

Нилов неопределенно пожал плечами, не зная сознаваться или нет. В детстве, когда он возвращал книгу в библиотеку, заведующая имела обыкновение спрашивать содержание, чтобы удостовериться, что книга в самом деле прочитана. Он не знал, стоит ли ему ввязываться в этот разговор. С этим романом носилась Алена, требуя, чтобы он его прочитал. Нилов осилил книгу с трудом. Обмен мнениями с Аленой закончился ссорой. Но здесь-то он в гостях. Было уже ясно, что Хельга тоже считает роман гениальным. Нилову сочинение господина Маркеса не понравилось, в то время, как вся московская интеллигенция заходилась от восторга. Он этого восторга не понимал и не разделял. Хотя начало романа почему-то помнил наизусть.

— «Пройдет много лет, — начал он, — и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий день, когда отец взял его в Макомбо посмотреть на лед».

— Браво! — сказала Хельга, хлопая в ладоши. — Вы меня пленили окончательно. Вот уж не ожидала. И как вам роман? Поделитесь соображениями.

— По-моему, сплошное занудство, — ответил Нилов.

— Ну вот, начали за здравие, а кончили за упокой.

— Только не думайте, что я хочу выглядеть оригинальным.

— Ну что вы, — улыбнулась Хельга, — зачем же изображать то, что имеется. Вы и так достаточно оригинальны. Механик автосервиса, который цитирует Маркеса. А ваше мнение о романе всего лишь частность. Мне даже интересно, что вы скажете. Я это говорю совершенно искренне. Чем же вам не понравился роман.

Нилов так долго молчал, что Хельга предложила:

— Может быть, еще рюмочку?

— Это можно, — как-то по-деревенски ответил Нилов.

Он выпил, чокнувшись с хозяйкой, и стал нахваливать вино.

— А знаете, — спросил он, — как появился портвейн?

Но от разговора ему уйти не удалось.

— Знаю, что-то там скисло или перебродило. Куда-то сахар добавили. Так что же с Маркесом?

Она пытливо смотрела ему в глаза.

— Да имена там все время повторяются. В какой-то момент уже перестаешь понимать о каком Буэндиа идет речь. Так же нельзя. Имен что ли мало там у них в Бразилии.

— В Колумбии. Но это не важно. Ну, допустим, хотя нет, не допустим. История одной семьи описывается. Там такая традиция. Это все?

— Нет, — твердо сказал Нилов.

— Ну слава богу, — облегченно вздохнула Хельга.

— Почему слава богу? — подозрительно спросил Нилов.

— Нет. Это я так о своем. Я вас слушаю.

— Дело в том, что, читая эту книгу, все время ждешь, когда же начнется сам роман, непосредственно действие. А все время длится предыстория. И так до тех пор, пока не понимаешь, что весь роман это собственно и есть предыстория. Вот есть такая пьеса, я недавно ходил со своей девушкой в театр. Называется «Ожидание Годо», автора не помню.

— Беккет. Сэмюэль Беккет, — подсказала Хельга.

— Там драматург, точно такую же свинью подкладывает. Ходят персонажи и все время говорят — «Вот приедет Годо и тогда все будет по-другому, тогда что-то изменится». Самое смешное, что Годо так и не появляется до конца спектакля.

— Но в этом весь смысл этой пьесы! — воскликнула Хельга. — Это театр абсурда. Беккет получил Нобелевскую премию за эту пьесу.

— Ну тогда не знаю, — развел руками Нилов. — Видимо, это из серии «Черного квадрата». Нарисовал художник с похмелья квадрат и закрасил его имеющейся в избытке краской. И теперь, все голову ломают — «Ах какой квадрат, посмотрите какие оттенки черного цвета! Что же хотел сказать этим художник?» А, по-моему, он ничего не хотел сказать. Он просто не мог ничего другого нарисовать, руки тряслись. Он взял линейку и начертил квадрат. Но главное же не в этом. А в том, чтобы уверить других, что это не просто квадрат, а особенный квадрат. Ваш Беккет видно тоже мучился от творческого кризиса. Начал пьесу и бросил, не дописав. Потому что не знал, что делать с Годо, которого так долго и с такой надеждой ждут. Он и бросил это дело, но объявил, что замысел именно в этом. А вы что думаете?

— Про кого? — спросила Хельга. Она неожиданно развеселилась.

В квартире не было потолочной люстры. То есть вообще. Комнату освещали несколько бра и торшер. В этом неровном и неярком свете, Хельга была хороша. Полумрак скрадывал изъяны ее возраста.

— Про Маркеса, Беккета или Казимира Малевича? — уточнила она.

— Ну мы же про Маркеса говорили, про «100 лет одиночества».

— Это великий роман. Но, надеюсь, что это принципиальное разногласие не скажется на нашем знакомстве. И не помешает нам выпить еще под одной рюмке этого необыкновенного вина. Кстати говоря, Маркес тоже получил Нобелевскую премию за этот роман.

— Ну, тогда мне сказать нечего. Разве что, премию эту раздают кому попало.

— Здесь я с вами спорить не стану. Бывает и такое. Наливайте.

Нилов налил себе и женщине. Стрелка часов подбиралась к одиннадцати.

— Можно мне позвонить? — спросил он.

— Извольте.

Она принесла диковинную телефонную трубку без шнура, но с выдвижной антенной и кнопками на корпусе.

— Круто, — оценил Нилов, — что нажимать?

— Зеленую кнопку, услышите гудок, смело давите на кнопки.

Отсчитав гудки, Нилов дал отбой.

— Удобная штука, — сказал он, — это называется «привет из Японии». У меня сосед фарцовщик.

— Остроумно.

— Мне, наверное, уже пора. Поздно уже. Надо идти. Хотя с вами очень интересно и уютно. Я давно себя так хорошо не ощущал.

— Поздно и пора — это не одно и то же, — возразила Хельга. — То есть одно из другого не вытекает со всей неизбежностью.

Пока Нилов вникал в смысл этой фразы, Хельга добавила:

— Вы можете сидеть здесь сколько угодно. В этом доме комендантского часа не существует. Гости сами решают, когда им уходить.

— Спасибо, — зачем-то сказал Нилов.

— Пожалуйста, — ответила Хельга.

— Я еще раз позвоню?

— Не надо каждый раз спрашивать.

На этот раз Нилов ждал долго, пока не услышал раздраженный голос соседки. После этого положил трубку. Спешить ему было некуда. Тем не менее, он стал прощаться.

— Надеюсь, ничего не случилось? — спросила Хельга. — Каждый раз, когда вы кладете трубку, вы мрачнеете все больше и больше.

— Подруги до сих пор нет дома, — без обиняков ответил Нилов и как-то официально добавил, — в наших отношениях наступил кризис.

— Сочувствую. Но как интересно вы ее назвали — подруга. Это как понимать, вы дружите? Или вместе живете? Так сказать, сожительствуете? Ненавижу это слово.

— Живем мы большей частью раздельно. Она в своей коммуналке, а я в своей. Мы спим вместе. У нас роман. Но он, кажется, подходит к концу.

— Вы всегда так откровенны? — спросила Хельга.

Нилов пожал плечами.

* * *

Он спустился в метро, и через двадцать минут входил в подъезд. Алена жила на втором этаже дома дореволюционной постройки, занимая одну из комнат большой квартиры, принадлежавшей когда-то порядочному и состоятельному человеку, возможно даже дворянину. Сейчас это была большая коммуналка из пяти или шести комнат. Нилов открыл дверь своим ключом. На часах было двенадцать ночи, даже одна минута первого. Зачем было дожидаться ее с таким упорством. Поехать домой, лечь спать, а уж назавтра выяснять, где она была. Но Нилов был влюблен в Алену, а где любовь, там и ревность. То есть, ревность без любви возможна, а любовь без ревности — большая редкость. Нилов был голоден, но холодильник можно было не открывать. Алена не готовила, но не потому что не умела или не любила. Лучше сказать, что она считала это занятие оскорбительными для себя. Когда Нилов стал оставаться у нее подолгу, он сразу же накупил продуктов и спросил, как она смотрит на то, чтобы приготовить ужин?

— Никак, — ответила Алена, — но я с удовольствием сходила бы в ресторан.

Нилов повел ее в ресторан. На следующий вечер ситуация повторилась. Тот же вопрос, тот же ответ.

— Мы не можем каждый день ужинать в ресторане, — испытывая неловкость, сказал Нилов.

— Почему? — спросила Алена.

— Потому что никто не ходит в ресторан каждый день.

— У меня есть подруга, Анжела. Они с мужем каждый день ужинают в ресторане.

— А кто у нее муж?

— Он армянин. Он работает в МИДе.

— Я не армянин и не работаю в МИДе, — отшутился Нилов.

Алена пожала плечами. Больше он не спрашивал про ужин. Нилов смирился с этим, сказав себе, что красота требует жертв. Алена была очень красива, весь ее внешний вид говорил о хрупкости и грации. Ее большие серые глаза смотрели на собеседника с удивлением и наивностью. Первое что хотелось сделать это немедленно защитить это неземное ангелоподобное существо от грубой и жестокой действительности. Знакомство произошло на Пушкинской улице, как раз напротив редакции, где работала Хельга. Когда Нилов выруливал из небольшого затора, он видел, как девушка в «вареных» джинсах и куртке останавливает машины. «Не уезжай», — мысленно попросил Нилов. Два таксиста один за другим отказались ее везти. И Нилов, поймав ее взгляд, кивнул ей.

— Мне какой-нибудь овощной магазин, — сказала она, наклонившись к открытому окну, — отвезете?

— Садитесь. С таким пожеланием трудно поймать такси, — сказал он, когда девушка села рядом. — Московский таксист не любит неопределенности. Надо называть маршрут, а главное — цену.

Она улыбнулась.

— Но вы же взяли меня.

Голос у нее был глубокий и бархатистый.

— Я — другое дело.

— Почему?

Нилов не стал объяснять, чтобы не испортить дело, но, тем не менее, сказал правду.

— Деньги для меня не главное. Я не таксист.

Девушка одобрительно улыбнулась. Овощной магазин был напротив. Нилов поинтересовался:

— Чем вам этот магазин не угодил?

— Мне нужен томатный сок. Здесь его нет.

Овощные магазины, наверняка, были на соседних улицах, но Нилов повез ее на Таганку. Он бы с удовольствием повез ее куда-нибудь в Ясенево или в Орехово-Борисово, даже в Орехово-Зуево, лишь бы продлить общение с ней. Но это было бы слишком. Существует ли любовь с первого взгляда? Безусловно. Она только так и возникает! Нилову почему-то сразу представилось, что это неземное существо живет с бабушкой, а родители в командировке, иначе вряд ли отпустили ее одну на улицу, которая полна неожиданностей. Еще он решил, что ей лет 19, но оказалось, что он ошибся во всем.

По Бульварному кольцу спустился к Котельнической набережной, повернул и доехал до Новоспасского монастыря, за ним свернул к метро «Пролетарская». Здесь недавно открылся грузинский кооперативный магазин. На фоне всеобщего продовольственного дефицита здесь царило изобилие. Горбачев к тому времени уже отпустил узду.

— Вы посидите в машине, — сказал Нилов, — а я схожу за соком, томатным. Я правильно понял?

— Да, — ответила девушка, нисколько не удивляясь происходящему, словно таксисты только и делают, что бегают в магазин для своих пассажиров.

Нилов приволок трехлитровую банку сока.

— Еще что-нибудь?

— Ну что вы! Спасибо, теперь домой, если можно.

Нилов отвез ее домой. Поднял на этаж трехлитровую банку.

— Спасибо вам огромное, — поблагодарила девушка, — сколько я вам должна?

— Ну что вы, какие деньги? — искренне ответил Нилов. — Я был рад вам помочь. Может быть, я позвоню вам?

Это было пошло и банально, но другого момента могло не представиться. Не караулить же ее теперь на улице.

— Конечно, — безо всякого кокетства сказал Алена и продиктовала номер.

Нилов выждал день для приличия, прежде чем позвонить.

— Здравствуйте, — волнуясь, сказал он. Я возил вас за томатным соком.

— Да, спасибо. Дети пьют его с удовольствием.

Какие еще дети, может она няней подрабатывает? По телефону голос ее звучал еще бархатнее и волновал не меньше. Глупей ничего нельзя было придумать, чем напомнить, что он купил ей сок. Зато следующая фраза вышла на славу.

— Хочу предложить вам автомобильную прогулку по живописным окрестностям нашего города, — сказал Нилов и затаил дыхание.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил Алена.

— Во сколько за вами заехать? — спроси Нилов, не веря своему счастью.

— Думаю, часов в десять или одиннадцать.

— Простите, десять чего? Утра или вечера?

— Вечера, конечно. Почему-то все удивляются. Уложу детей спать, и буду свободна.

«Кто это все»? — ревниво подумал Нилов.

Нилов был взволнован и обрадован. Но в то же время появилась толика не то, чтобы горечи, но разочарования. Ибо мужскому полу хочется, чтобы к девице доступ был, но приличия соблюдались, чтобы возникали препятствия в виде морали. Чтобы грехопадение происходило в виде исключения, эксклюзива. В ночь, с едва знакомым человеком. Немного обеспокоила информация о детях.

В половине десятого Нилов был в указанном месте, то есть под окнами дома. Ровно через час в половине одиннадцатого он пошел на угол дома к телефон-автомату.

— Они еще не спят, — виновато сказала Алена, — будто чувствует, что я собираюсь уйти.

— А дети ваши?

— Конечно.

— Разве с ними никто не будет сидеть?

— Ну, если только вы посидите, — засмеялась Алена, — они крепко спят.

— Ничего. Я просто так спросил. Я подожду, — сказал Нилов, опасаясь, что она отменит встречу.

Хотя, это было бы к лучшему. Уже было ясно, что с этой девушкой будут проблемы. Как бы ни была она красива. Но мать-одиночка в коммуналке с маленькими детьми. Вообще-то Нилов был чадолюбив, но поиграть. Жизнь с чужими отпрысками — серьезное испытание. Алена вышла в начале двенадцатого, когда он уже потерял надежду. Нормальные люди в это время готовились ко сну. Но уж никак не к первому свиданию. Нилов был человек советской, можно сказать, патриархальной системы ценностей. Заложник условностей, не позволяющих лезть к девушке с поцелуями на первом же свидании. А уж до того, как признался ей в любви, прямо сказать ей, что испытываешь дикое желание уложить ее в койку, было бы верхом бестактности. На первом свидании следовало говорить о возвышенном, — о музыке, литературе. Правда, все эти установки перевешивал один факт — молодая женщина, будем называть вещи своими именами, не чинясь, приходит на первое свидание за час до полуночи, не будем мелочиться, практически в полночь. Глупо в это время говорить о литературе, до которой Нилов, надо признать, не был охоч. Он задал девушке риторический вопрос. Мол, куда поедем. И в ответ предсказуемое пожимание плечами. Нилов повез ее в аэропорт Шереметьево-2, откуда, как известно, была прямая дорога за бугор. И как хочется написать — сели в самолет и улетели на Фиджи, но черта лысого. Какие Фиджи? На дворе был 1987 год. Сухой закон только отменили. Еще Лигачев давал острастку Горбачеву. (Какие созвучные фамилии). А рестораны работали до одиннадцати вечера. Москва — город большой, злачных мест в нем и тогда было предостаточно. Нилов, однако, не был сведущ в этом деле. В будни с утра до вечера горел на работе, а в выходные корпел над начертательной геометрией.

В Шереметьево был круглосуточный буфет, и там можно было выпить настоящего кофе из свежемолотых зерен, приготовленного итальянской кофемашиной «DeLonghi». Всего этого Нилов не знал, а действовал по совету бывалого соседа Валерия. Эстрадного музыканта в прошлом, а ныне — спекулянта и алкоголика, который знал толк в этом деле. Вообще-то он посоветовал Нилову не заниматься ерундой, а сразу приехать с девушкой к нему. Посидеть, выпить водки, а потом, когда девушка дойдет до кондиции, воспользоваться одной из комнат его квартиры. Нилов поблагодарил, но предложение отверг, как преждевременное.

Была ранняя весна, в лесу за городом еще лежал снег. Дороги были пусты, а звезды обещали романтическую ночь. В Шереметьево-2 был слышен отголосок Европы, загадочного загнивающего Запада. Диктор зачитывал объявления на английском языке. На черном табло сухо щелкали белые английские буквы, сменяя названия европейских столиц. На Алену оглядывались даже спешащие с чемоданами пассажиры. В буфете просидели до часа ночи, затем вернулись в город.

— Может быть, вы хотите домой? — спросил Нилов.

— Зачем?

— Ну, как же. Детей проведать.

— Если я вернусь, во мне возобладают материнские чувства, и я уже не выйду. Я попросила соседку, если кто-то проснется и заплачет, она зайдет к ним.

— Ну что же, моя совесть чиста, но я ничем не могу вас развлечь. Все закрыто. Могу только вас покатать вас по ночной Москве.

— Это здорово. И не надо меня развлекать. Мне хорошо. Я отдыхаю. Вы не представляете, что это такое, сидеть безвылазно дома с детьми.

Она стала рассказывать о себе, то есть отвечать на его вопросы.

Алене было 25, неудачный брак и двое малолетних детей на руках. Училась в музыкальном училище. Пение, вокал или как там это называлось. У нее был редкий голос — колоратурное сопрано. Перед защитой диплома, преподаватель, желая произвести впечатление на заезжих иностранцев, заставил взять ее какие-то рискованные обертоны, и она сорвала голос. Не смогла сдать госэкзамен и впала в депрессию. В нее был влюблен однокурсник, безответно, но в этот тяжелый для нее жизненный период он оказался единственным кто оказался рядом и проявил заботу. Вскоре сделал ей предложение. Почему-то считается, что тот, кто приходит к тебе в больницу, приносит яблоки и есть твой настоящий друг. Это очень распространенная ошибка. Человеку свойственно милосердие, если, конечно, он не последняя скотина. Сочувствовать — легко, изображать заботу — легко. Тяжело радоваться успеху другого человека. В приступе ответной благодарности, Алена ответила согласием. Была еще толика мести преподавателю, известному певцу, который сам, судя по его словам, был влюблен в нее, но ни разу не появился в общежитии, когда она целыми днями лежала на своей койке. Потом он оправдывался тем, что не мог отказаться от гастролей, но было поздно. Было поздно во всех смыслах. Алена вышла замуж и пожалела о необдуманном шаге. Когда они поехали в Орел, где жили родители, дед, очень любивший внучку, пообщавшись немного с женихом, спросил у нее, зачем, мол, она вышла за этого нарцисса. «Он за мной ухаживал, когда мне было плохо», — объяснила Алена. Но дед понимания не проявил. «Меня ранило на войне, — сказал он, — при смерти был, за мной медбрат ухаживал, хороший парень, но я же не женился на нем».

Однокурсник оказался мужем никчемным. Он был из тех одаренных людей, которые свою жизнь представляют только в творчестве, и не опускаются до прозы жизни. Копать не станут, даже если есть будет нечего. У них не было ни денег, ни жилья. С последним помог отец Алены, провинциальный инструктор райкома КПСС. Он устроил дочь дворником в один из ЖЭКов. Дворникам полагалось служебное жилье. Дали комнату. Работа была фиктивной. Ей завели трудовую книжку, начисляли зарплату, которую брал себе начальник, кто-то за нее работал. Муж сидел днями, терзая струны гитары, наигрывая музыкальные темы. Постирал бы, все равно сидишь без дела. Ах ты музыку сочиняешь. Развод был неизбежен. Алена пробовала петь в ресторане. Это было единственное место, куда она смогла устроиться. Публика встретила ее с восторгом. Но после второго выступления от работы пришлось отказаться. Мало того, что, пьянея мужики не давали ей проходу, лезли прямо на сцену. Так еще шеф ресторана дал ей понять, что она должна его «отблагодарить».

 

Нилов сделал круг по Бульварному кольцу. На круглом циферблате автомобильных часов было два часа ночи. Нилов спросил:

— Может быть… поедем ко мне?

«После полуночи все меняется, — наставлял Нилова Валера. — Если ты предложишь женщине переспать средь бела дня, можешь получить по морде, если то же самое проделаешь ночью, то максимум — вежливый отказ. Если не выгонит, конечно. Ты пойми, старичок, и запомни. Вопреки обывательскому мнению, принятому у вас в Совдепии, женщину вовсе не оскорбляет желание мужчины затащить ее в койку. Напротив, ее оскорбляет — нежелание». Правота старшего товарища не замедлила подтвердиться.

— Поедем, — бездумно согласилась Алена.

Первая близость была короткой и неумелой, как у подростков.

— Я люблю тебя, — запоздало признался Нилов.

Она ничего не ответила, но в лунном свете, проникавшем в комнату, Нилов различил улыбку на ее лице и удовлетворился этим. Женщина, отдавшаяся мужчине в первый же вечер, может больше ничего не говорить. Никакие слова не будут равны ее поступку. Домой Нилов привез ее в 4 утра. Поднялся с ней в комнату. Дети спали безмятежным сном. Алена, недолго думая, легла на кровать и, потянув на себя одеяло, затихла. А Нилов остался стоять столбом посреди комнаты, не зная, как поступить. Потом все же лег рядом, не раздеваясь, обнял ее за талию и мгновенно уснул. Это было шесть месяцев назад, теперь он точно так же стоял столбом посреди комнаты, думая, что делать?

Нилов все же заглянул в холодильник, просто так, машинально. В морозилке лежал кусок курицы, тот самый, что он купил к ужину два месяца назад. Но, чтобы разморозить его понадобилась бы вся оставшаяся жизнь. У Хельги он съел один тоненький бутерброд с венгерской ветчиной. Она уговаривала его съесть еще, но Нилов постеснялся. Он тяжело вздохнул и отправился на кухню. Там сидел муж той самой брутальной соседки и ужинал после второй смены. Он работал маляром-штукатуром в Мосстрое. Нилов поздоровался, тот угрюмо кивнул в ответ. В шкафу на полке лежала пачка печенья. Но лишь только Нилов потянулся к ней, как сзади послышалось.

— Это не ее шкаф.

— Виноват, — сказал Нилов, — перепутал.

Столы стояли рядом и мало чем отличались друг от друга. Нилов вскипятил чайник, бросил в стакан горсть заварки, залил кипятком и вернулся в комнату. Долго стоял у окна, глядя на улицу, и, обжигаясь, пил чай. Он не мог ее пропустить. Часы пробили полночь. Оставалось еще полчаса до закрытия метро, еще можно было добежать, чтобы убраться отсюда к чертовой матери. Это был бы выход, но он все медлил. Допил чай, поставил пустой стакан на подоконник, лег на кровать и попытался заснуть. За стеной, где жила актриса, была слышна музыка и голоса. Подумав о ней, Нилов словно вызвал ее к жизни, ибо в дверь постучали.

— А это вы, — без удивления сказала актриса, когда он открыл дверь. Ей было далеко за тридцать, бледное от постоянного накладывания грима лицо. Нилов не знал ее имени.

— А девушка где?

— Ее нет, — ответил Нилов.

— Вот как, любопытно. А вы что же делаете?

— Сплю.

— Не похоже. Не желаете ли присоединиться к нашему застолью. Дефицит мужчин знаете ли. Один мужчина, и тот, как бы не мужчина. Ну, вы понимаете.

От нее пахло вином.

— Спасибо за приглашение. Но мне рано вставать на работу. Надо спать.

— Да да, понимаю. Профсоюз и все такое. Пролетарии всех стран соединяйтесь. Жаль. Приятных снов.

Она ушла к себе, напевая какую-то арию. Закрыв дверь, Нилов сразу же пожалел о том, что отказался от приглашения. Это тоже был бы выход. Напиться и переспать с соседкой, пока его возлюбленная шляется где-то в ночи, так сказать, найти утешение в других объятьях. Все равно дело шло к разрыву. Он лег, закрыл глаза, но сон не пожелал прийти к нему.

 

Совместная жизнь с Аленой длилась несколько месяцев. Он торопился к ней после работы. Терпеливо ждал, когда закончится ежевечерняя возня с детьми, чтобы лечь с ней в постель. И этот момент Алена оттягивала, как могла, ибо единственный опыт, извлеченный ею из супружеской жизни, был связан со страхом беременности. Но, оказавшись в объятиях Нилова, Алена преображалась. К изумлению Нилова она смеялась во время близости, вдруг открыла для себя радость физического наслаждения. Это был редкий случай физиологического соответствия, то на чем держались их отношения. То, что их объединяло. Все остальное, к сожалению, разъединяло. Дети, быт, усталость, накапливающаяся в Нилове. В постель они ложились после полуночи. В шесть утра он уходил на работу, после работы спешил к ней. Где его, как выше было сказано, не ждали отдых, ужин, забота и прочие радости семейной жизни. Он мало спал, нерегулярно питался и практически не отдыхал.

Нилову открылась еще одна ее страсть, помимо музыки. Алена любила модно одеваться. Поскольку закон о частном предпринимательстве вышел только в 1991 году, то есть до свободного рынка было еще четыре года, Нилов возил ее по спекулянтам. Узнал все торговые места — радиомагазин на Шаболовке, подземный переход на «Беговой», гостиница «Севастопольская». Маечки, кофточки, вареные джинсы и прочее. Фирменные шмотки стали для Нилова основной статьей расходов. Поскольку зарплата у Нилова была смешная, как раз для анекдотов армянского радио, он стал «бомбить» по ночам. Оплачивал покупки с улыбкой на лице, хотя на душе скребли кошки. Он уже понимал, что их отношения обречены. В довершение ко всему, всплыл крупный денежный долг, взятый еще в браке. Когда Алена сказала, что кредитор потребовал возврата, Нилов промолчал. Но с этого момента, словно, включился метроном, отсчитывающий оставшееся время. Нилову надо было сразу объясниться. У Алены создалось ложное представление о его персоне: чувак гоняет на тачке последней модели, работает в автосервисе, где деньги гребут лопатой. Но машина куплена в кредит, зарплата мизерная, взяток никто не предлагает. И вообще — надо жить по средствам. Но он молчал, не хотел терять лицо, как-то было унизительно говорить о стесненном материальном положении. И он продолжал платить по счетам, периодически водил ее по ресторанам. Оплатить супружеский долг, в смысле долг ее супруга, Нилов мог только одним способом, продав машину. Но, сделав это, он лишь продлил бы иллюзию их совместной жизни до тех пор, пока у него не закончились вырученные за машину деньги. То есть разрыв произошел бы еще быстрее. И он оттягивал этот разговор, надеясь, что все само собой рассосется. Тем более, что неловкая попытка объясниться ни к чему не привела. У них было разное понимание ситуации. Она считала, что Нилов обязан решить эту проблему. Кредитор звонил все чаще. Алена нервничала. Но у Нилова не было таких денег. Вся его жалкая зарплата и деньги, что он добывал «бомбежкой», уходили на их существование. Более того, со времени их знакомства он перестал выплачивать кредит за машину. Нилов как можно деликатнее сказал, что было бы справедливо, если бы ее муж сам погасил свои долги. Алена возразила, что бывший муж уже не имеет к ней никакого отношения, а Нилов — ее мужчина, должен решать ее проблему. В начале лета Алена отвезла детей к родителям. И после этого Нилов перестал заставать ее дома.

Вспыхнул яркий свет, он все же умудрился заснуть. Он закрыл глаза ладонью, взглянул на часы, приподнялся на кровати и сел. Алена стояла перед зеркалом. Он встретился взглядом с ее отражением.

— Я тебя разбудила, извини, — сказала она.

— У меня такое чувство, что ты сделала это намеренно, — хрипло заметил Нилов.

— У тебя плохое настроение? Ты не выспался?

— Это так, не мог заснуть. Ждал тебя.

— Как это трогательно.

— Это ирония?

Алена не ответила.

— Где ты была? — спросил, наконец Нилов.

Глупый вопрос, пошлая ситуация, но вопроса оригинальней ему в голову не пришло. Алена разглядывала свое лицо.

— Я была в гостях.

— Я бы хотел узнать подробности.

— Ну хорошо, — она пожала плечами. — Там была большая компания, музыканты, среди прочих деловых людей.

— Ты занималась делами?

— Представь себе.

— Но сейчас пять часов утра. Ты знаешь об этом?

— Тебе на работу пора?

— Нет, у меня есть еще час. Жду объяснений.

— Я тебе все объяснила. Где была и что делала.

Алена по-прежнему стояла к нему спиной, и Нилов говорил с ее отражением. Он встал, подошел к ней, услышал ее запах. Даже сейчас, испытывая гнев, он боролся с желанием лечь с ней в постель и услышать ее смех, тем самым, прервав этот мучительный разговор. Но затащить ее в постель всегда было проблемой. Там она теряла самообладание, целиком подчиняясь его воле, но вне ее была независима.

— Почему ты не позвонила?

— Я не знала, что ты здесь.

— От тебя пахнет табаком.

— От тебя тоже.

— Но ты не куришь.

— Там все курили, поэтому от меня пахнет.

— Зачем ты была там?

— Затем, что мне надо решать свои проблемы. Я тебе уже сказала. Там были деловые люди.

— И как? Удалось решить?

— Да, один человек согласился оплатить мой долг.

— На каких условиях?

— А вот это тебя не касается.

Дал ей пощечину и тут же пожалел об этом. Уязвленное мужское самолюбие. Этот поступок не красил его. Алена ахнула. Если бы она заплакала, Нилов бы обнял ее, но она не заплакала, гневно сказала:

— Уходи, я больше не хочу тебя видеть.

 

Весь день после ссоры он порывался позвонить Алене. Описывал круги вокруг кабинета начальника цеха, где был городской телефон. Но самолюбие останавливало его. Он казнил себя за пощечину. Именно этот факт возбуждал в нем жалость и тянул к телефону. Созрел он только к вечеру. Закрыл ворота цеха, разогнав слесарей по домам. Зашел в кабинет начальника и набрал номер. К телефону подошла актриса и издевательским, как ему показалось, тоном ответила, что Алены нет. По дороге домой он зашел в универсам, купил на ужин хлеба, колбасы и бутылку пива. Последние полгода он практически дома не жил, о продуктах надо было позаботиться. В десять вечера он позвонил еще раз. На этот раз подошла малярша. Нилов положил трубку и долго сидел, разглядывая экран неработающего телевизора марки «Юность». Он испытывал странное облегчение, при всем при том, что страдал. Умом он понимал, что лучшего повода для расставания не будет. Алена с ее неодолимой тягой к красивой жизни была для него непосильной ношей. Сегодняшнюю ссору можно было бы уладить, но только одним способом. Спуститься к Валере и взять у него в долг еще тысячу в довесок к тем пяти, что он был ему должен за машину. Но это не решало главной проблемы — он не мог позволить себе содержанку, даже очень красивую. Это было пошло и банально. А жизнь с Аленой предполагало именно это. Но он мучился, поскольку продолжал любить, а любовь — это живой организм. Чтобы освободить человека, любовь должна умереть, на это нужно время.

Когда зазвонил телефон, он схватил трубку в надежде услышать ее голос. Но трубка разразилась замысловатым матерным ругательством произнесенным роскошным басом, Валера в прошлом был певцом.

— Я хотел тебя уже в розыск объявить, в чем дело старик?

— Да так. Всякие разности, осложнения.

— Но ты жив, здоров, тебя не кинули, не избили?

— Слава богу.

— Тогда спустись ко мне, если ты не занят. Я как раз решаю один твой вопрос, я помню, а ты думаешь, забыл.

— Какой вопрос? — удивился Нилов.

Но трубку уже положили. Нилов, недолго думая, накинул плащ и пошел к соседу. Валера жил в соседнем кооперативном доме. Нилов как-то случайно подвез его до дома, а узнав, что они соседи, денег не взял. С тех пор Валера, живущий в мире чистогана, проникся к нему приязнью и уважением. Квартира была на первом этаже, но довольно высоком. У него даже имелся балкон. Он заложил пространство от земли кирпичом и устроил себе погреб. Делать это было нельзя по всем правилам многоквартирного дома, но поскольку Валеру все боялись, никто не смел ему делать замечания. Единственный, кто рискнул — был комендант дома. Но он подвергся насилию, и с тех пор обходил Валеру за версту. Внешность Валера имел самую устрашающую. Высокий, под два метра ростом, худощав и широк в плечах, безумен лицом. Он обладал неимоверной силой и как-то сломал руку человеку, который стал состязаться с ним в армрестлинге. У него была двухкомнатная квартира и жил он в ней один, что по тем временам было нельзя. Норма жилплощади не позволяла. Но Валера обошел закон, сунув кому надо в домоуправлении, и прописав к себе дочь от первого брака. То есть жил он со скромным обаянием буржуазии. Впрочем, не совсем один. У него был маленький волнистый попугайчик и низкорослая безобразная, но чрезвычайно породистая собака, морда которой была вся в складках кожи, порода называлась — английский бульдог. Нилов постучал в дверь и прислушался. Никакого лая не последовало, как это бывает часто в квартирах собачников. Англичанин знал себе цену. Вместо лая он услышал громовой голос Валеры: «Открыто, входи». Бульдог, тем не менее, встретил его в дверях. Нилов с опаской прошел мимо в комнату. Валера сидел, прижимая ухом к плечу телефонную трубку, пальцем придерживая клочок бумаги, на котором делал какие-то записи, рисовал значки и цифры. Он глазами указал на кресло против себя. Нилов опустился в него, бульдог немедленно подошел к нему и стал толкать в коленку своей мордой. Несмотря на свой устрашающий вид, он был добрейшим существом. Нилов почесал ему загривок, и собака зажмурилась от удовольствия.

— Это ты зря сделал. Теперь она от тебя не отстанет, — сказал Валера. Он дал отбой и набрал новый номер, — по твоему поводу звоню. Он приехал.

Пока Нилов успел сообразить и остановить его, Валера уже говорил с невидимым собеседником:

— Саша, это я. Узнал? Ну, еще бы. В Москве такого баса больше ни у кого нет. Может возьмешь меня в подпевку, шучу, расслабься. Девочку одну способную надо в концерт. У вас же сборник будет. Мой друг за нее просит. Да, якобы, у нее колоратурное сопрано. Окей, окей. Ну, я твой должник, ну да я тоже старый еврей. То есть я хотел сказать рокер. Минаев? Кудрявый? Знаю.

Валера дал отбой.

— Ну все в порядке, старик. Завтра в Измайлово, сборный концерт. Подвалите туда. Спросите Сергея Минаева.

— С кем ты разговаривал? — спросил Нилов.

Валера назвал фамилию известного эстрадного певца.

— Спасибо, я твой должник, — Нилов вдруг сообразил, что этот певец и есть тот самый пресловутый преподаватель Алены и подивился этому обстоятельству. Вот была бы коллизия. Он вздохнул, — только поздно. Мы расстались.

— Ну что же, бывает, — нимало не удивившись, заметил Валера. — Но жизнь ведь на этом не кончилась. Ты позвони, будет хороший повод помириться. В крайнем случае, сделаешь ей прощальный подарок. Ты же порядочный. Мужчина должен уходить, как джентльмен. Впрочем, хрен с ней. Забудь. Знаешь, сколько у меня было жен? Восемь! Как у Генриха. Когда-нибудь расскажу. Ладно, пойдем, выпьем.

Валера встал и пошел в кухню. Нилов следом. Кухонная мебель была в стиле гей-славяне. Длинный деревянный стол, лавки, на стенах расписные доски, ложки, на полках самовар и прочая деревенская утварь. Валера открыл холодильник, извлек оттуда тарелку с кавказскими соленьями, как-то; — маринованный жгучий перец, черемша, чеснок, помидоры, еще одну с капустой, покрасневшей от винного уксуса, другую тарелку с нарезанными мясными деликатесами, не имеющими свободное хождение в московских магазинах: буженина с хреном, сырокопчёная колбаса, ветчина, окорок и бастурма. Из морозилки вытащил заиндевевшую бутылку «Столичной» и наполнил рюмки тягучей от хлада водкой.

— Будь здоров! — сказал он и тут же выпил. Он не любил многословия.

Нилов практически не пил, водку тем более, но отказаться не смог. Процедил ледяную густую жидкость и схватил стручок перца. Чтобы его пламенем перешибить вкус водки. В это время зазвонил телефон, и Валера, подняв указательный палец, сказал:

— Закусывай.

После чего вернулся в комнату.

Нилов запоздало кивнул его удаляющейся спине.

Валера фарцевал фирменной музыкальной аппаратурой. Обширные профессиональные связи в среде музыкантов обеспечивали ему постоянный приток клиентов со всего Союза. Но поскольку был человеком сильно пьющим, деньги у него не задерживались. У него была своя система ведения бизнеса. Он сводил покупателя и продавца с небольшим временным разрывом. Привозили музыкальный компьютер, и в течение часа за ним приезжал покупатель. Суммы были большие. За час пропить их было невозможно. Он пропивал только то, что получал за посредничество. Нилов сидел, разглядывая тарелку с соленьями. Он был несколько задет равнодушием Валеры к его личной жизни. Никакого интереса, ни слова сочувствия. Валера, закончив разговор, вернулся и вновь наполнил рюмки.

— Старик, — сказал он, — я был женат восемь раз. Поверь мне, чем раньше от тебя уходит женщина, тем лучше.

— Это тост? — спросил Нилов.

— Да, это тост, — согласился Валера, — и выпил.

Нилов последовал его примеру.

— Вообще-то мне до фени все эти страдания юного Вертера, — продолжил Валера, — но, если хочешь, расскажи. Говорят, легче становится. До меня вся эта любовь и прочая мура, как-то не доходят.

От такого явного пренебрежения к чувствам Нилову, в самом деле, стало легче. Но возможно это уже сказывалось влияние алкоголя. Выслушав рассказ Нилова, Валера сказал:

— Это ты правильно сделал, что не дал ей денег. Так что не парься.

— Почему? — спросил Нилов, надеясь услышать доводы, которые облегчат его больную совесть.

— Потому что деньги тебе самому сейчас понадобятся. Мне нужны бабки.

— Еще подождать не можешь? Мы же на год договаривались, — спросил Нилов.

— Это так. Но в договоре была одна оговорка — поэтапный платеж и возврат по первому требованию. Ты за полгода мне ни рубля не вернул.

Нилов вздохнул. Как раз полгода назад он познакомился с Аленой, и все деньги спускал на нее.

— Но дело даже не в этом, — продолжал Валера, — я дал тебе чужие деньги. У меня, ты знаешь, таких денег не водится. Человек сел на три года, просил подержать, а вышел до срока. Да ты не вздыхай. Выпей еще лучше. Легче будет.

Валера наполнил рюмки. Нилов был уже пьян. Но отказываться не стал.

— У тебя классная тачка, — заметил Валера, — новая? На рынке за нее пятнадцать штук дадут. Вернешь долг, за десятку возьмешь другую, попроще. Ты что расстроился? Извини, старик, это бизнес.

Нилов был, в самом деле расстроен. Но Валеру упрекнуть ему было не в чем. Давая деньги в долг, он предупредил, что в любой момент может потребовать их обратно. И Нилов согласился. Ибо денег взять было больше неоткуда. Очередь на машину не могла ждать. По его расчетам за год он должен был частным извозом заработать пять тысяч и вернуть долг. Но судьба распорядилась иначе. Удар за ударом. В дверь позвонили, и Валера пошел открывать. В квартире возникли новые голоса. Мужской и девичий. Акустика была здесь прекрасной. Нилов слышал каждое слово. Речь шла о музыкальном синтезаторе «Ямаха». Валера демонстрировал его возможности. Из комнаты поочередно доносился «Полонез Огинского» на все лады с разным музыкальным сопровождением. Затем мужчина сказал:

— Ладно, беру. Только уступите немного. Хотя бы сотню.

— Да вы что, любезный, — пробасил в ответ Валера, — это ж десять бутылок водки.

— Десять бутылок это полтинник.

— Это, смотря где отовариваться. У меня нет возможности стоять два часа в очереди. Я покупаю в ресторане.

Некоторое время шел торг. Вернее, покупатель пытался сбить цену. Но Валера был непоколебим.

— С вами, москвичами, неинтересно, — пожаловался покупатель, — как цену скажите, так на ней и стоите. Буквально, как матросы в Севастополе, ни шагу назад.

— Это вы в самую точку попали, — согласился Валера, — даже не знаете насколько. Я ведь родом их Севастополя. Однако, все это лирика. Пойдем, надо обмыть сделку.

— Да некогда нам, такси ждет.

— Подождет, — категорически заявил Валера, — а то сейчас возврат сделаю.

— Что значит возврат?

— А так, верну деньги и заберу технику взад.

Покупатель, видимо, смирился. Послышался вздох, шаги, но в кухню первой вошла молодая грудастая девица лет восемнадцати. За ней шел упитанный мужчина средних лет, а завершал шествие хозяин.

— Знакомьтесь, — сказал Валера, — это Нилов. Мой сосед. Между прочим, начальник автосервиса.

— А у соседа имени нету? — язвительно поинтересовался мужчина, досадуя на задержку.

— Почему же нету, это вы бросьте. У каждого человека есть имя. Просто он предпочитает, чтобы его называли по фамилии. Каждый имеет право на оригинальность.

— И то, — согласился мужчина. — Петя, — добавил он, протягивая руку. — А це дочка моя — Наташа.

— Очень приятно, — приподнявшись, ответил Нилов, пожимая руку.

Валера достал из буфета еще две рюмки.

— Я водку не пью, — заявила Наташа.

— А мы можем вина организовать, — предложил Валера.

— Не надо. Лучше чаю или кофе.

— Ну, как знаешь, только сама приготовь. Похозяйничай. Возьми чашку в буфете, вон чайник, банка с кофе.

Девушка пошла к буфету, взяла чашку, поставила чайник на конфорку. Нилов украдкой смотрел на нее. Девица была хороша, как говорится кровь с молоком, тут была и русая коса, утянутая талия, недурная внешность и грудь пятого размера. Он любовался ею, несмотря на душевную рану.

— Ну, угощайтесь, — разлив водку, сказал Валера, — только звиняйте, хлопцы, сала нема.

— Да нам вашего и не треба, — ответил Петя, — у нас свое имеется. Дочка достань из сумки.

— Не надо, — остановил девушку Валера.

— Почему, у нас хорошее сало, такого в Москве не найдешь.

— Радиоактивного не едим.

— Да шо вы дурью маетесь. Это сало хорошее, чистое.

— Все равно не надо. Закусывайте вон колбасой сырокопченой.

— Ну, как знаете, будьте здоровы.

Наташа, приготовив себе кофе, села рядом с отцом. Поймав взгляд Нилова, улыбнулась ему. Завязалась короткая беседа. Говорил в основном Валера, расспрашивал о своих киевских знакомых, музыкантах. Затем заставил Петра выпить еще рюмку, а затем еще одну. «Бог любит троицу» и только после этого отпустил. Когда они ушли, Валера извлек из мятой пачки «Лигерос» сигарету, закурил, выпустив облако вонючего дыма и сказал:

— Старик, я видел, как ты на нее смотрел.

— Как я на нее смотрел?

— С вожделением.

— И что же?

— А то, что ты недолго будешь страдать. А лучше женись на этой девице. За такого парня, как ты, он дочку легко отдаст. Да еще и приплатит. Москвич, да еще и с жилплощадью.

— Я жениться не хочу.

— Ну и дурак. Она тебе борщи варить будет, опять же сало свое. Давай еще выпьем. Потому что, — добавил он, разлив водку, — лучшее средство от несчастной любви — это новая любовь. Банально, согласен. Но согласись, аспирин — тоже банальная вещь, но куда без него. К тому же Саади сказал — На каждую весну выбирай себе новую любовь. Прошлогодний календарь не годится сегодня.

— Хорошо тебе поэтов вспоминать, — мрачно заметил Нилов.

В один день потерять любимую женщину и не менее любимый автомобиль было слишком даже для самого отъявленного оптимиста.

— Ну не знаю, старик, чем я тебе могу еще помочь. Хочешь, я продам твою машину по максимуму? У меня во Львове бывший концертный директор живет, он просил меня найти ему последнюю модель жигулей. У тебя же последняя?

— Семерка, — подтвердил Нилов, он вытащил из кармана ключи, положил на стол и сказал: — согласен.

 

Утром он опоздал на работу. Благо начальство тоже опаздывало. Слесаря толпились перед воротами цеха и выражали недовольство. Нилов, не реагируя на реплики, молча, открыл дверь и прошел на свое место — письменный стол, стоящий у ворот склада. У него болела голова после вчерашнего, поскольку ушел он от Валеры в третьем часу ночи. И все это время они смотрели фильм «Мотылек» на видеокассете по фирменному телевизору «Sharp», с перерывами на выпивку. Или точнее сказать — пили водку, с перерывами на просмотр фильма.

Время было девять утра, и впереди был многочасовой рабочий день. Единственное рациональное зерно в его нынешнем состоянии состояло в том, что он из-за мигрени почти не думал об Алене. В начале десятого в ремзону вошел Легостаев, контролер ОТК. Опытным взглядом, оценив состояние Нилова, спросил:

— Что, плохо?

Нилов кивнул и тут же схватился за висок.

— Посуда есть на складе? — спросил Легостаев, видя недоуменный взгляд Нилова, добавил: — Стаканы есть?

— Найдется, — ответил Нилов.

На складе стояла двухсотлитровая бочка с машинным маслом, запах был соответствующий, но Легостаева это не смутило. Он ополоснул стаканы водой из графинчика, вытащил из кармана бутылку водки, а из другого бутерброд с сыром. Пить Нилов отказался категорически.

— Ну и дурак, — сказал Легостаев, — мучайся.

Он наполнил один стакан до половины, выпил, съел свой бутерброд и, подобрев, заметил насмешливо:

— Визуально тоже помогает, иногда, зависит от силы воображения. Последний раз предлагаю, будешь?

— Нет, — твердо сказал Нилов.

— Ну смотри, — молвил Легостаев, убрал бутылку в карман и ушел.

В обеденный перерыв Нилов вышел на улицу подышать свежим воздухом. Большая автомобильная стоянка перед техцентром была наполовину пуста. Нилов ходил взад-вперед, разглядывая автомобили, стараясь не думать об Алене. Это ему удавалось плохо. Он стал искать какой-нибудь внешний раздражитель, чтобы отвлечься. Вообще-то выходя на улицу, он предполагал вздремнуть в своей машине полчасика. Но с тоской в сердце вспомнил, что машины больше нет. Недалеко от въезда на стоянку стояла группа людей, столпившаяся вокруг чего-то, оттуда доносились возгласы. Нилов направился к ним, поскольку крики становились громче, похоже, там назревала драка. А чем еще можно привлечь внимание молодого мужчины? Когда он приблизился, то увидел молодого парня, сидящего на корточках. Он быстро двигал три наперстка, сыпя при этом прибаутками, типа — кручу верчу, запутать хочу, за хорошее зрение сто рублей премия. Иногда он показывал, что под одним из них находится черный шарик, размером с горошину. Требовалось угадать, под каким наперстком находился пресловутый шарик. Ставка была 50 рублей. Когда ошибочно открывался первый наперсток, и человек проигрывал, то деньги оставались на кону, и ставка удваивалась. Некоторое время Нилов следил за игрой. Наперстки передвигались быстро, но не настолько, чтобы упустить из виду шарик. Нилов каждый раз угадывал, где находится шарик. Когда парень в очередной раз удвоил ставку, крикнув: «Полтинник против моего стольника, себе в ущерб играю». Нилов подсел и бросил на картонку пятьдесят рублей. Сидевший рядом на корточках молодой человек неожиданно наклонился к нему и вполголоса сказал:

— Слышь, друг, не надо, не играй.

— Я играю, — ответил Нилов, — давай крути.

Но наперсточник почему-то медлил.

— Не надо, — повторил незнакомец, — не играй.

— Играешь? — зачем-то спросил наперсточник. — Точно играешь?

— Точно играю, — не отрывая взгляда от наперстка с шариком, бросил Нилов.

Наперсточник сделал несколько быстрых движений и спросил:

— Какой?

— Этот, — показал Нилов.

Парень опрокинул наперсток, шарика под ним не оказалось. Ошеломленный Нилов не верил своим глазам. Он готов был поклясться в том, что шарик находился именно под этим наперстком. Парень смел деньги с картонки и начал сыпать скороговорками. Нилов поднялся и пошел в цех, пытаясь понять, как это вообще могло получиться. Пятьдесят рублей в то время были деньги немалые. Оклад Нилова составлял 147 рублей в месяц.

— Слышь, друг, подожди.

Нилов оглянулся и увидел, что его догоняет давешний незнакомец, уговаривавший его не играть.

— Ну чего ты, я же тебя просил не играть, — укоризненно сказал он. — На, возьми, у меня только 35 рублей на кармане. Извини, больше нету. И не играй.

Парень был русский, но говорил с явным южным акцентом. Он сунул Нилову деньги, хлопнул по плечу и пошел обратно к игрокам. Этот неожиданный поворот вовсе привел Нилова в замешательство. Гадая над тем, почему ему вернули деньги, Нилов, проходя мимо зеркальной витрины, бросил на себя взгляд и понял, в чем дело. Он был в фирменном халате техцентра. Наперсточники работали на их территории и, видимо, следуя своему кодексу, предпочитали не иметь проблем с хозяевами. В начале восьмого Нилов выгнал из цеха припозднившихся слесарей, собрался, было запереть ворота, как вдруг зазвонил местный телефон. Удивленный Нилов подошел к столу и снял заскорузлую трубку видавшего виды аппарата. Кого еще нелегкая принесла, раздраженно думал он. Хороших новостей этот телефон никогда не приносил. Жалобы клиентов, нагоняй начальства, претензии ОТК. А ведь сегодня он еще рассчитывал попасть в институт на вторую пару. В трубке женский голос. Это была секретарша директора:

— Цех крупного ремонта?

— Он.

— Мастер Нилов.

— Я.

— Зайдите к Ивану Степановичу.

— Рабочий день закончился, может быть завтра. Я в институт тороплюсь.

— Вот сами ему об этом и скажите.

И короткие гудки.

«Ни тебе здрасте, ни мне до свиданья», — еще больше раздражаясь, сказал вполголоса Нилов. Запер ворота и пошел в административное здание. Третий этаж, просторная приемная, деревянные панели в стиле тогдашней офисной моды парт-аппаратчиков, стиль арт-коммуняка. Слева кабинет директора, справа — главного инженера. Посередине за столом дородная молодая женщина, это была Татьяна, секретарь директора. Раньше она работала на заводе контролером ОТК. Сюда пришла вслед за директором. Несмотря на отсутствие телефонных манер, к Нилову она относилась положительно. С едва проявляющейся симпатией. Оттого что он тоже был член команды.

— Можно зайти? — спросил Нилов.

Ответить секретарша не успела, из кабинета директора вышел высокий элегантный грузин в двубортном твидовом костюме.

Он был начальником сервисного цеха «Вольво», единственного в Москве. Шапатава был влиятельным и очень уважаемым человеком. Все владельцы шведских иномарок добивались его расположения. А это были не последние люди. Дипломаты, цеховики, бандиты. Татьяна, выйдя из-за стола, подала ему из встроенного шкафа кашемировое пальто. Шапатава благодарно принял, кивнул Нилову и ушел.

— Какой шикарный мужчина, — сказала Татьяна, — я с него тащусь. Теперь ты иди.

Иван Степанович говорил по телефону, указал Нилову на стул. Нилов сел и стал разглядывать массивный чернильный прибор. Здесь было несколько держателей для авторучек, одна чернильница, пресс-папье, ретро дизайн. Нилов вспомнил бронзовый прибор Остапа Бендера, который назывался «Лицом к деревне» и не смог сдержать улыбки. Кажется, у Остапа Бендера были чернильницы в виде избушек на куриных ножках.

Директор положил трубку и мрачно глянул на Нилова.

— Ну и чего тебя так развеселило, что лыбишься, а?

— Извините, это ничего, просто вспомнил, пустое.

— Вспомнил он, а мне, знаешь ли, не до смеху, — с упреком бросил Иван Степанович.

— А что случилось?

— А все то же самое. Жиды никак не уймутся. Все строчат и строгают кляузы на меня. Я понимаю, что рабочий день закончился, а я вот все сижу, вопросы решаю.

«Вот змея успела стукнуть», — подумал Нилов.

— Но надо кой-чего обмозговать. Ты чем-то занят?

— Вообще-то мне в институт надо. Я учусь на вечернем отделении.

— Значит, не занят. Поедем ко мне домой, выпьем. Водки по дороге возьмем, есть, где водку раздобыть? Места знаешь? Славка тоже подтянется.

Купить водку было проблемой, сухой закон только отменили. Люди все еще в очередях стояли по два часа. А Славка был человек, устроивший Нилову протекцию в автосервис.

— Так что? Едем или ты отказываешься? — грозно спросил директор.

— Едем, — безропотно ответил Нилов.

— Тогда сиди, я сейчас.

Иван Степанович поднялся, и сильно припадая на одну ногу, пошел к дверям. Росту в нем было без малого два метра. А ногу он повредил когда-то в детстве. В техцентре его не любили и за глаза звали шлеп-нога. Что было жестоко по мнению Нилова — вышучивать физические увечья было нехорошо. В кресло гендиректора Осипчук сел, совершив невероятный карьерный скачок, с должности цехового секретаря парткома, то есть двигался по партийной линии. Объяснялось это тем, что его приятель, партийный бонза, занял должность начальника главка, в чью сферу деятельности входили все автосервисы Москвы. Наиблатнейшие места, куда с улицы не брали никого. Это была самая коррумпированная, прогнившая система. Новый начальник стал решать проблемы этой сферы по партийному с большевистской прямотой. Он сместил старых директоров, сидевших на этих местах десятилетиями, поставил своих людей. Те потянули за собой своих. Ущемленная старая гвардия объявила новым назначенцам войну.

Это приглашение выпить и потолковать было неожиданным. Нилов общался с ним близко только один раз, когда его рекомендовали на работу. Директор гулял с собакой, маленькой шавкой непонятной породы. Нилов приехал к назначенному времени. Славка достал бутылку водки. И они на пару раздавили ее за гаражами. Нилов пить не стал. Во-первых, потому что не жаловал водку. Во-вторых, из предосторожности, чтобы не составить о себе превратное впечатление. Пили за гаражами, директор не чурался рабоче-крестьянских радостей, закусывал кислыми яблочками, райскими, — пошутил Иван Степанович. С тех пор они близко не общались, хотя Нилову было что сказать человеку, по блату взявшему его на работу. Как уже выше было замечено, все эти байки про баснословные заработки работников автосервиса, теневые доходы, как любил выражаться Горбачев, — генсек и главный трезвенник страны советов, оказались выдумкой. Нилов работал за голый оклад. Минус партийные взносы и налог на бездетность и торчал на ремзоне весь день с 9 до 21.00. Взяток не брал, поскольку никто не предлагал. Живые клиенты добирались да его цеха только в разъяренном состоянии духа. Зачем он ему сейчас понадобился? Нилов терялся в догадках. Хотя ломать голову тут было не над чем. Известно, что начальство приближает подчиненных только тогда, когда само испытывает трудности и нуждается в помощи. Это аксиома. То есть, говоря иначе, если тебе кто-то улыбается, не думай, что ты ему приятен. Просто ему от тебя что-то надо. Директор в последнее время испытывал серьезные трудности. Доставшийся ему в подчинение техцентр отличался от заводского цеха тем, что здесь работали не безропотные лимитчики, уязвимые временные пропиской. А прожжённые, лицемерные интриганы. Москвичи, испорченные нетрудовыми доходами. В лицо ему говорили одно, за спиной — другое. Плели интриги, сообщали куда надо. Иван Степанович взялся за эту публику железной хваткой, намереваясь искоренить коррупцию и наладить перевыполнение плана. Но эта скользкая масса все время выскальзывала из рук. Нескончаемый поток жалоб от клиентуры, безобразное качество ремонта. Воровство и постоянное невыполнение плана. Техцентр состоял из трех цехов — мелкого, среднего и крупного ремонта. И директор решил усилить его своими верными людьми, но дело было не в людях, а в специфике этого цеха. Там нельзя было удовлетворить клиента. Это было невозможно. Сдав на два-три месяца машину в ремонт, выложив за нее стоимость нового автомобиля, человек психологически желал увидеть почти новый автомобиль, а получал плохо покрашенное убожество на колесах. Надо было все делать ровно наоборот. Своих людей ставить на мелкий и средний ремонт. А сервисную мафию переводить на тяжелое производство. Этим можно было убить двух зайцев, избавиться от врагов и дать своим людям возможность заработать. Но директор этого не понимал. Он мыслил другими категориями.

Вернулся Иван Степанович, надел пальто, взял толстую кожаную палку и скомандовал.

— Поехали!

— Если бы вы еще махнули рукой, — сказал Нилов, — получилось бы как у Гагарина. «Он сказал, поехали, он махнул рукой».

— Гагарин рукой не махал, это все стихоплет придумал, — возразил директор, видимо, он не любил поэтов, — а ты что же юморист? Все шутишь.

— Да нет, просто вспомнил. Извините, я вижу, вам сейчас не до шуток.

— Ну почему же. Я не против шуток. А почему ты так сказал?

— Про Гагарина?

— Нет, про то, что мне не до шуток.

— Выражение лица подсказывает, вид больно серьезный.

— А-а, а я думал, что ты что-нибудь знаешь, кроме того, что известно.

— Нет, не знаю.

— Ладно, поехали. Водку надо взять.

— Я помню.

Иван Степанович жил на Каховке. Не доезжая до метро, Нилов попросил водителя свернуть на Большую Юшуньскую.

— Сколько брать? — спросил Нилов.

— Две.

У винного магазина стояла страждущая очередь. Пускали по десять человек в помещение. Идти напролом было рискова

...